Дворецкая Елизавета. Спящее золото

   Сам Торбранд тоже смотрел на Эрнольва, вертя неизменную соломинку в пальцах.
   — Я уже однажды дал тебе клятву, конунг, — именно ему ответил Эрнольв, глядя в глаза Торбранду и минуя Хродмара. — И не заставляй меня повторять ее снова. Повторение только снижает цену слов, не так ли?
   — Я верю тебе, — со спокойным дружелюбием ответил Торбранд, но Эрнольв знал, что как раз эти слова стоят немного. — Потомок моего деда не сможет меня предать. Но, глядя на тебя, все эти доблестные воины могут подумать, что ты не очень-то рад этому походу.
   — Ты знаешь, конунг, что я об этом думаю, — ответил Эрнольв.
   Ему не хотелось затевать старый спор снова. Слишком трудно говорить об осторожности и мире, когда постоянно видишь десятки и сотни людей, которые мечтают о войне и о квиттинской добыче как о величайшем счастье своей жизни. Когда даже древние, веками освященные песни спорят с тобой.
   — Этот долг завещан нам предками, — продолжал Торбранд, снова вставив соломинку в угол рта и испытывающе поглядывая на Эрнольва, как будто ожидая, что тот опять произнесет вдохновенную речь. — А все, что идет от предков, священно. Только исполняя их заветы, мы сможем хоть немного приблизиться к ним в доблести и славе.
   — Эрнольв сын Хравна придумал какую-то свою, особую доблесть, — вставил Хродмар. — Он говорил как-то, что конунг, сам выбравший час своей смерти, не герой, а трус и глупец. Разве за века доблесть меняется? Тот, кто был доблестен в древности, останется таким навеки. Пока стоит мир.
   Эрнольв пожал плечами. От него ждали ответа, которого он не находил.
   — От перемен делается только хуже, — сказал хозяин усадьбы, пьяный от гордости не меньше, чем от собственного жидковатого пива. — Вот в древности были люди! А нынешние что! Вот только с тобой, конунг, мы сможем совершить подвиги, которые прославят нас навеки!
   — Верно! Веди нас, конунг! Во славу Отца Побед!
   Эрнольв оглянулся. Ближе к дверям, где сидели гости попроще, бодрых криков что-то было не слышно. Местные бонды вовсе не были рады призывам к войне. Но им, как и самому Эрнольву, оставалось помалкивать.
   Поднявшись с места, Эрнольв протолкался между гостями и вышел во двор. Он слишком уставал от всего этого: от скрытого недоброжелательства, от споров, от собственных неотвязных размышлений. Сражаться гораздо проще. Не оглядываясь, он знал, что голубые глаза Хродмара сына Кари провожают его настороженным и недоверчивым взглядом.
   Эта усадьбы была побогаче прочих — здесь даже имелся гостевой дом. Отыскав себе место на скамье, Эрнольв свернул накидку — под голову, расправил плащ вместо одеяла, сел и стал развязывать ремешки на сапогах, как вдруг кто-то тронул его за плечо.
   — Можно нам немного поговорить с тобой, Эрнольв сын Хравна? — спросил незнакомый голос.
   Подняв голову, Эрнольв увидел невысокого человечка с большим залысым лбом. Одежда его не отличалась богатством, застежка плаща была бронзовая, вместо меча на поясе висел длинный нож. Позади стояли еще два или три человека.
   — Что вы хотите? — спросил Эрнольв и встал. — Кто вы?
   — Я — Аскель Ветка, а это — мой брат Хаки Ловкий и наш сосед Гудрёд-С-Ручья. Мы все живем тут неподалеку, у нас свои дворы. Так что ты не сомневайся — мы все свободные и состоятельные люди.
   — А, вы — из бондов… — Эрнольв нахмурился, пытаясь вспомнить имя здешнего хозяина. Когда меняешь пристанище каждый день, запомнить всех нелегко.
   — Славного Ингвара Три Сосны, — подсказал Аскель. — Ты прав. Будь так добр, Эрнольв сын Хравна, сядь и позволь нам немного поговорить с тобой. Мы не задержим тебя надолго.
   Эрнольв огляделся. В гостевом доме было еще пустовато, лишь несколько хирдманов дремало на лавках и на полу. Он сел на прежнее место, и три гостя устроились вокруг него.
   — Это верно говорят, что твоя бабка была сестрой Тородда конунга? — заговорил Аскель Ветка, как видно, признававшийся странными пришельцами за вожака.
   Эрнольв кивнул.
   — Значит, ты — тоже из рода конунгов? — уточнил Аскель, и у Эрнольва стало нехорошо на душе: он заподозрил, с чем пришли нежданные гости, и это ему совсем не понравилось. — Однако, ты вовсе не похож на других знатных людей, — продолжал Аскель. — Ты не бьешь мечом в щит и не призываешь людей бросать семью и хозяйство ради того, чтобы их убили в чужих землях. Ты — хороший человек. Ты понимаешь, что бедным людям вовсе нечего делать на этом Квиттинге. Конунг зовет всех в поход, Ингвар дал ему клятву верности и теперь будет заставлять нас всех идти с ним. Если я с сыном пойду воевать, то кто будет смотреть за хозяйством? На работников нельзя положиться, а моя жена…
   — Разве женщины справятся со всем одни? — подхватил Гудрёд-С-Ручья. — У нас немаленькое хозяйство — шесть коров, восемь овец, и каждую весну мы сеем…
   — Я понял вас, добрые люди, — прервал его Эрнольв, стремясь скорее покончить с этим неприятным и опасным разговором. — Ни один хёльд не имеет права силой заставить вас идти воевать, а если кто-то попытается это сделать, то вы можете пожаловаться конунгу. Он не так меня любит и не так прислушивается к моим словам, как к словам других, но я обязательно вступлюсь за вас, если это потребуется.
   — Мы были уверены, что ты — благородный человек! — ответил Аскель. — Но мы сказали еще не все. Мы пришли к тебе втроем, но ты можешь быть уверен: таких как мы очень много. Во всей округе наберется, может быть, несколько глупых юнцов, которым лень работать, как работают все люди, и они надеются легко разбогатеть на войне. Идти на Квиттинг хочет только Ингвар хёльд со своей дружиной. Всю работу в усадьбе делают его работники, смотрит за ними управитель, а Ингвару хёльду остается только слушать саги о древних подвигах и мечтать о славе. Им больше нечего делать, кроме как воевать. А его жене — мечтать о золотых застежках. Умные женщины понимают, что бронзовые держат платье ничуть не хуже…
   — Я понимаю все это, — снова прервал Эрнольв. — И я говорил об этом конунгу. Но ему нанесены жестокие обиды, и он должен за них отомстить. Он не откажется от войны, пока не добьется своего. И тех, кто хочет воевать, тоже очень много. Сколько ты платишь за каждый новый нож, топор, лемех для плуга? Разве ты не хочешь, чтобы железо было дешевым?
   — Я хочу сохранить голову на плечах, — рассудительно ответил Аскель. — Мне никто не даст другой головы, а сагу про мою гибель никто не сложит. Это конунгу достанется много серебра и золота, много оружия, скота, кораблей, рабов и прочих сокровищ.
   — И восемь знатнейших квиттинских девиц в жены, — добавил Хаки Ловкий.
   — Да, — согласился с братом Аскель и продолжал: — Это про конунга сложат много хвалебных песен, таких искусных и пышных, что простой человек в них и не поймет ничего. А я не конунг. Я слишком маленький человек, хвалебная песня мне не по росту. И меня не обижал никакой квиттингский тюлень. Скажу тебе прямо, у нас в округе в этого тюленя никто не верит.
   — Это напрасно, — подавляя вздох, ответил Эрнольв. — Я видел его сам. И он погубил моего старшего брата. И никто не даст мне другого. Я должен за него мстить. Так велят боги, так завещали предки. Предки не могут быть неправы. И все люди вместе тоже не могут быть неправы. Все фьялли хотят воевать, и мы должны идти со всеми. Истина всегда с теми, кого больше.
   Моргая и двигая морщинами на высоком лбу, Аскель смотрел на Эрнольва со смешанными чувствами разочарования и удивления.
   — Ты говоришь так просто, знатный ярл, и все-таки я тебя не понимаю, — сказал он наконец. — Ты говоришь, правда с теми, кого больше. Но разве наша правда — неправильная? Разве она хуже оттого, что нас сто, а их — тысяча? Разве оттого, что конунг прав, а я нет, кто-то другой засеет вовремя мое поле? Разве валькирии прилетят приглядеть за моими коровами?
   — Я не пил из источника Мимира и не знаю всего, — твердо ответил Эрнольв. — Боги с теми, кого больше. Боги говорят через общий голос тинга. И мы должны подчиниться. Потом, со временем, эта правда откроется и нам.
   Аскель покачал головой. Его спутники сделали движения, как будто хотели встать. Но Аскель вдруг положил руку на локоть Эрнольва, склонился к его уху и прошептал:
   — Выходит, сегодня мы с тобой не договорились, Эрнольв сын Хравна. Но если со временем ты поймешь не конунгову, а нашу правду, то ты можешь рассчитывать на нас. Если когда-нибудь и другие люди скажут, что им нужен не воинственный, а миролюбивый конунг, и укажут на тебя, то тинг нашей округи можешь уже считать у себя за поясом. Пусть слышит богиня Вёр — и больше никто!
   Аскель многозначительно подмигнул онемевшему Эрнольву и встал. Дверь гостевого дома за ними закрылась, а Эрнольв все смотрел им вслед. Отец, оставшийся в Пологом Холме, предупреждал его о чем-то подобном. Нет, Эрнольв и мысли не допускал пойти против Торбранда конунга, но и от сказанного бондами так просто не отмахнешься. Не все люди хотят войны. Многие — но не все. Значит, на стороне Торбранда конунга много правды, но не вся. Валькирия Регинлейв явилась в Аскрфьорде и указала сверкающим мечом на юг — значит Один поведет фьяллей на эту войну. Но вдруг и в самом Асгарде есть кто-то, кто думает иначе? Думает и молчит, как сам он, Эрнольв, думает и молчит? Есть или нет?
 
   На дворе усадьбы Серый Кабан поднялся шум: до Хроара Безногого, сидевшего в гриднице с гостем, стали долетать удивленные выкрики хирдманов и работников, недоуменный смех женщин, восторженные визги детей. «Зайцы, зайцы!» — ворвался в открытую дверь восхищенный, звонкий крик Эльдис, и Хроар поморщился, как от сквозняка.
   — Должно быть, Вигмар вернулся, — ответил Хроар на вопросительный взгляд гостя, Бальдвига Окольничего. — Он охотился. Нет бы посмотреть за рабами — он все охотится…
   — Молодому сильному мужчине не так уж весело все время сидеть дома, — вступился за Вигмара Бальдвиг. — Особенно если у него нет жены.
   Бальдвиг благодушно усмехнулся, призывая и Хроара смотреть веселей. Рауд был на пять-шесть лет старше своего квиттингского друга, но казался моложе, поскольку сохранил здоровье и бодрость; в его темных волосах не виднелось седины, и лишь в короткой густой бороде белело несколько нитей, казавшихся случайными. Невысокий ростом и толстоватый, Бальдвиг Окольничий не производил впечатления грозного бойца и меж тем был уважаем решительно всеми, кто его знал, даже недругами. На его высоком залысом лбу прямо посередине виднелась морщина в виде галочки, наводившая на мысль, что здесь скрыто нечто особенное. Темные брови, стянутые к переносице, высокими ровными полукружьями обрисовывали умные карие глаза. Бальдвиг был человеком деятельным, но не суетливым, осторожным, но не трусливым, твердым, но не упрямым, и в каждом деле умел найти ту счастливую грань, какая была найдена в его собственных качествах.
   Хозяин Серого Кабана раздраженно потряс головой, но сдержался и не стал бранить сына при госте. Конечно, Бальдвиг Окольничий, хоть и жил в Рауденланде, был давним другом их семьи и не хуже самого Хроара знал все странности Вигмара, но все же…
   — Что же за чудесных зайцев он несет? — улыбнулся Бальдвиг.
   — Уж наверное, не простых, — ворчливо ответил Хроар. — Должно быть, с золотыми ушами и серебряными ногами. У него теперь все непростое…
   Через порог шагнул Вигмар. На его лице была веселая усмешка, размашистые движения говорили об отличном расположении духа.
   — Приветствую тебя, Бальдвиг сын Свартхедина! — радостно крикнул он. — Ты давно у нас не был!
   — К доброму другу дорога коротка — отчего бы тебе самому ко мне не заглянуть? — с улыбкой ответил Бальдвиг. Ему нравился Вигмар, как многим, у кого не пересекались с ним дороги: на уверенного в себе и скорого на язык человека всегда приятно посмотреть. — Что ты принес?
   — Да так, безделицу! — с истинно геройской небрежностью ответил Вигмар, но в голосе его слышалось предвкушение близкой забавы.
   За его спиной в двери уже виднелись любопытные лица челяди и женщин. Вигмар подошел к скамье, где сидел напротив хозяина Бальдвиг, и сбросил с плеча копье. Взгляд гостя с изумлением и восторгом скользнул по копью — нечасто увидишь такое замечательное, богатое и грозное оружие! Но едва Бальдвиг открыл рот, чтобы поздравить Вигмара с приобретением, как взгляд его упал на трех зайцев, подвешенных к древку копья. И рауд замер с открытым ртом, забыв, что хотел сказать. Передние лапы каждого из трех зайцев были всунуты в золотые обручья и таким образом сцеплены на древке. На шее самого крупного была намотана толстая золотая цепь. Бальдвиг едва удержался, чтобы не протереть глаза. В молодости он много лет провел в дружине конунга раудов, Бьяртмара, и был его окольничим, а на усадьбе конунгов насмотришься таких странностей и причуд, столько низости и благородства, благоразумия и безрассудства, что потом уже и захочешь удивиться — да не найдешь чему. Но такого чуда ему не приходилось видеть даже в палатах конунга.
   — О… Откуда это? — выговорил наконец Бальдвиг.
   — Это? — небрежно спросил Вигмар, стряхивая добычу на лавку. — Да они теперь так бегают. Разве ты не знал?
   — К нам такие не забегали… — пробормотал Бальдвиг, понемногу приходя в себя.
   — Они так бегают с тех пор, как этот Сигурд одолел мертвеца! — Хроар кивнул на сына, который усмехнулся при этом, не поднимая глаз. Отец не переставал ворчать и предрекать беды, но Вигмар знал, что в глубине души Хроар гордится его подвигом. — Теперь у нас все ближние долины усыпаны золотом! Только очень ленивый не носит на каждой руке по золотому обручью!
   — Да, я слышал об этом! — протяжно отозвался Бальдвиг, медленно погладил бороду, поглядывая то на отца, то на сына, словно прикидывая, не обманывают ли его квитты. — Неудивительно, что конунг фьяллей собирается идти на вас войной.
   — Уже ходил! — поправил его Вигмар. — И вернулся с такой славой, что тролли складывают о нем и его войске длинные саги. Да такие, что их при добрых людям и рассказать стыдно.
   — Однако… Да! — Бальдвиг хотел еще что-то сказать, но передумал и промолчал. В конце концов, раздоры фьяллей и квиттов были не его делом. — Теперь мне легче рассказать, зачем я к вам приехал, — продолжал он. — Прости мою неучтивость, Хроар, — только через порог, и сразу с просьбами! — но у меня мало времени. До отъезда на осенний тинг не осталось и месяца, а мне еще нужно объехать родичей.
   — Говори смело! — подбодрил гостя Вигмар и сел напротив.
   После удачной охоты он был весел и расположен душой ко всему свету. Почему-то ему мерещилось улыбающееся лицо Рагны-Гейды с лукаво искрящимися зелеными глазами, и от этого в груди было так тепло и хорошо, словно она жила где-то возле самого сердца.
   — Твоя добыча придала мне смелости! — Бальдвиг бросил взгляд на золотую цепь, тускло блестевшую на беловато-серой заячьей шкуре. — Ведь я хотел просить у вас серебра в долг — хотя бы несколько марок. На тинге мне нужно будет платить виры*, а мои запасы подходят к концу.
   — Да, как продвигается твоя тяжба? — заинтересованно спросил Хроар и даже подвинулся поближе.
   Несколько лет сидя без движения, он полюбил разговоры о чужих тяжбах и нередко наедине с собой или в беседах со старыми хирдманами припоминал законы и старался доискаться, кто из спорщиков прав. В этом отношении Бальдвиг Окольничий был для него вдвойне желанным гостем, так как у того уже несколько лет тянулась тяжба с людьми из восточных долин Рауденланда. Хроар знал все обстоятельства дела не хуже самого Бальдвига, и даже Вигмар нередко спрашивал, как здоровье его противника, Оддульва Весенней Шкуры, и не лопнул ли он еще от жадности.
   — Чтоб великаны так тягались друг с другом! — Бальдвиг досадливо вздохнул и махнул рукой. Запутанные тяжбы интересны только тогда, когда к тебе самому не имеют отношения. — На каком-то пиру зять моего брата Старкада встретился с кем-то из Дьярвингов и проявил такую доблесть, что одного хирдмана прямо там и похоронили. А у Старкада больше нет денег платить виры. Конечно, хирдман — не родич, но эти Дьярвинги и за дворового пса пытаются взять как за родного брата!
   — Этой беде легко помочь! — сказал Вигмар. — Вот бы всегда так! Возьми!
   Он сдернул с лап заячьих тушек два золотых обручья и подал Бальдвигу:
   — Здесь не меньше трех марок, притом настоящего золота. Теперь вам хватит заплатить еще на парочку Дьярвингов, пусть ваш зять не стесняется! Наш Старый Олень был не так прост — ни за что не взял бы с собой в могилу какую-нибудь дрянь. Лучше этого золота едва ли найдешь в Морском Пути!
   — Это оттуда? — с полным пониманием спросил гость. — Но ведь могила, говорят, обрушена?
   — Да, но вся долина возле нее усыпана золотом. Там еще много чего можно найти… была бы охота искать! — пренебрежительно закончил Вигмар.
   У него самого не было ни малейшей охоты искать, и он подобрал только то, обо что задел сапогом на ходу.
   Бальдвиг взял обручье, взвесил его на руке, внимательно осмотрел со всех сторон. Хроар нахмурился: уж не думает ли гость, что ему хотят под видом одолжения всучить какую-нибудь подделку? Но рауд, как оказалось, думал совсем о другом.
   — Ты — достойный человек, — сказал он чуть погодя, подняв глаза на Вигмара. — Смелый, щедрый, дружелюбный. Одного этого дела достаточно, чтобы прославить тебя на всю жизнь…
   Вигмар хмыкнул, стараясь его перебить:
   — Зачем ты говоришь мне все это? Я не тщеславен, мне не надо, чтобы каждый камень в долинах распевал мне висы*…
   — Что бы ты сказал, Хроар, если бы я предложил тебе породниться со мной? — продолжал Бальдвиг, переведя взгляд на хозяина. — Моя племянница Альвтруд — не самая плохая невеста в Рауденланде. У нее есть своя усадьба, оставшаяся после мужа, два десятка голов скота, рабы… Ее сыну три года, и он очень слаб здоровьем. Если он умрет, Альвтруд потеряет свою усадьбу. А ей пригодился бы стоящий хозяин. Как ты, Вигмар. Что вы скажете?
   Хроар не сразу нашел ответ на это неожиданное предложение: в первую очередь он вспомнил о том, что усадьба Альвтруд является частью спорного наследства. Таким образом, Вигмару предлагают взять в приданое эту самую проклятую тяжбу. А Вигмар отлично умеет наживать своих собственных врагов, зачем ему чужие?
   — Нам было бы неплохо подумать… — проворчал Хроар.
   — Конечно, подумать нужно, — согласился Бальдвиг. — Я расскажу тебе о той усадьбе подробно. А если ты, Вигмар, хочешь сначала посмотреть на саму Альвтруд, — Бальдвиг глянул на Вигмара, отлично понимая, что в его предложении заинтересует отца, а что сына, — то она сейчас гостит у меня. Ты можешь поехать вместе со мной хоть сегодня, побыть у нас несколько дней, побеседовать с ней… Она не старше тебя, она ровного нрава, хорошая хозяйка… К ней уже сватались. Не знаю, сочтешь ли ты ее красивой, но я не слышал, чтобы кто-то назвал ее безобразной… Короче, ты сможешь посмотреть сам.
   Вигмар не поднимал глаз, бездумно вертя в пальцах обрывок золотой цепи, как простую соломинку, и соображал, как бы повежливее отказаться, пока эта мысль не запала на ум отцу.
   — Это не зайца подстрелить — жениться! — сказал он чуть погодя и дернул себя за косичку.
   — Да уж, это потруднее, чем сочинять стихи! — проворчал Хроар и сурово посмотрел на сына. Он вспомнил еще об одном обстоятельстве, из-за которого даже осложненная тяжбой женитьба была бы для Вигмара благом, потому что не позволила бы нажить бед здесь, в ближайшей округе. — Я слышал, какие стихи ты сочиняешь в последнее время! — продолжал он, сурово хмуря густые, нависшие над глазами брови. А Вигмар вдруг заметил, что его отец в неполные пятьдесят лет выглядит совсем стариком: его волосы, когда-то такие же рыжие, как у Вигмара, теперь почти поседели, а глаза от жизни в вечном полумраке гридницы ослабли и щурились. — Я слышал, что ты сочиняешь их все про дочку Кольбьёрна. Я на его месте не стал бы так долго это терпеть. Запомни, Вигмар сын Хроара, — если твои стихи доведут тебя до беды, я не стану вмешиваться! Род не должен отвечать за глупости одного, которые во вред всем! А от нашего рода не так уж много осталось — ты да я! Уж не знаю, сумеем ли мы сохранить свою кровь, но свою честь мы сохранить обязаны! И если ты натворишь что-нибудь такое, что обесчестит нас — я откажусь от тебя и выбирайся сам как знаешь!
   Вигмар смотрел ему в лицо и молчал. Он привык, что отец всегда в дурном настроении, как небо осенью, привык к вечному ворчанию, но сегодня отец обошелся с ним уж слишком сурово. Да, Хроар прав: весь род не должен отвечать за глупость одного, особенно когда род так невелик. Но неужели отец уверен, что его единственный сын способен на бесчестные поступки?
   — Вигмар! — в гридницу заглянул один из хирдманов. — К тебе прислал Грим Опушка!
   Обрадованный отсрочкой Вигмар бросил золотую цепь на пол и выскочил из гридницы, бегло попрощавшись с гостем.
   На дворе возле крыльца мялась Гюда. Эльдис радостно дергала ее за руку и шептала что-то, но Гюда отрицательно качала головой. На ее широком краснощеком лице было написано замешательство. Увидев Вигмара, она смутилась и обрадовалась одновременно.
   — Это тебя прислали? — удивился Вигмар, ожидавший увидеть работника или мальчишку.
   — Да. — Гюда робко кивнула, виновато оглянулась на Эльдис и добавила: — Мне велели сказать тебе, чтобы больше никто не слышал…
   Вигмар взял девушку за плечо, решительно оттер сгоравшую от любопытства Эльдис и толкнул Гюду в угол двора, где никого не было:
   — Ну?
   — Меня прислала йомфру из Хьёртлунда, — начала Гюда, не поднимая глаз и вертя в руках травинку.
   — Что? — Вигмар наклонился и заглянул ей в глаза. Ему показалось, что он ослышался: настолько это было невероятно. — Рагна-Гейда?
   — Да. — Поняв, что он не верит, Гюда бегло коснулась его взгляда своим, словно приложила печать правды, и снова опустила ресницы. — Она сейчас у нас. Она приехала совсем одна. Она послала меня к тебе и сказала, чтобы ты приезжал сейчас, и тоже один.
   Вигмар молчал, и Гюда снова посмотрела на него. Его лицо стало очень серьезно, и от этого черты казались резкими; желтые глаза смотрели требовательно и напряженно, как у хищной птицы, заметившей добычу. После его победы над страшным мертвецом Гюда стала бояться Вигмара, почти как самого мертвеца. Вигмар не спрашивал, правда ли все это, но очень и очень сомневался. Звать его именем Рагны-Гейды, одного, в пустынное место… Это отчасти похоже на ловушку. Это и в самом деле может исходить из усадьбы Оленья Роща, но вовсе не от Рагны-Гейды.
   — А если ты не поверишь, она велела сказать вот что, — тихо добавила Гюда, еще больше оробев от его молчания.
   — Что?
   Верь в удачу, Видар стали —
   Верен выбор Труд обручий.
   Выговорив стих, Гюда не осмелилась поднять глаз на Вигмара, но и с опущенными ресницами вдруг ощутила, что он разом расслабился. А Вигмар перевел дух и усмехнулся. Да, это Рагна-Гейда! Братья придумали бы послать ему ее перстень или застежку, но только она догадалась бы сложить стих, напоминающий его собственную победную вису на последнем пиру! И такой короткий — чтобы бедная Гюда смогла запомнить.
   — У них что-нибудь случилось? — вдруг обеспокоенный новой мыслью, спросил Вигмар. — Может, Эггбранд…
   — Я не знаю. — Гюда помотала головой. — Она просто сказала, чтобы ты приехал.
   В знак благодарности Вигмар потрепал Гюду по плечу, как мальчика, и торопливо направился к конюшне.
   — Что там? — закричала ему вслед Эльдис, но Вигмар отмахнулся. По его мнению, сестра была еще слишком мала, чтобы знать много.
   — Куда ты собрался? — спросил Хамаль, заметив, с каким нетерпением Вигмар седлает коня. Его лицо с закушенной губой показалось странным — то ли он сдерживает гнев, то ли улыбку. Его не поймешь.
   — Проедусь, — коротко бросил Вигмар. Посвящать в свои дела Хамаля он тоже не собирался.
   Но тот и сам был неглуп, наблюдателен и догадлив.
   — Ты уже сегодня наездился, — с намеком заметил он. — Хватит золота для одного раза.
   Вигмар не ответил, поглощенный затягиванием ремней, и хирдман упрямо продолжал:
   — Сейчас не такое время, чтобы стоило ездить по пустым долинам в одиночку. Ты едешь к Гриму Опушке?
   Вигмар кивнул.
   — Если бы дело касалось самого Грима, ты не стал бы скрывать, — рассуждал Хамаль. Многие годы жизни на усадьбе давали ему право беспокоиться о судьбе хозяев. — А ты молчишь. Значит, дело касается твоих стихов… о дочери Кольбьёрна.
   Вигмар затянул последнюю пряжку, повернулся лицом к Хамалю и оперся спиной о лошадиный бок.
   — Ну и что? — вызывающе спросил он, прямо глядя в глаза хирдману и стремясь разом пресечь бесполезный спор. — Не надо мне рассказывать, что я ей не пара — это я уже слышал. А раз мое упрямство крепче драконьей шкуры, то не трать слов попусту.
   — Я не берусь рассуждать, кто из вас кому не пара, но тебе не следует ездить одному. Безрассудство и доблесть — разные вещи.
   — А разве Один завещал ездить на встречу с девушкой целой дружиной? Не помню такого совета.
   — Если там действительно девушка. Ты ведь и свое знаменитое копье возьмешь с собой, а Стролинги страшно злы на тебя из-за него. Ты отнял у них лучшую добычу, не говоря уж о славе. Возьми хотя бы трех-четырех хирдманов. И меня.