Дворецкая Елизавета. Спящее золото

   Братья смотрели на него сверху и едва могли разглядеть блестящее от пота лицо. Перемазанный землей, взмокший, с прилипшими ко лбу и грязными волосами, Ярнир сам был похож на могильного жителя. Впрочем, трое остальных выглядели примерно так же.
   — Нет, вылезай, — велел Скъёльд. — Я сам.
   Ярнир подавил вздох разочарования и взялся за веревку. От близости цели у него разом прибавилось сил, и он готов был так же доблестно сам завершить начатое, но со старшим братом не поспоришь. Тем более что Ярнир родился не от фру Арнхильд, а от дочки хирдмана, и с детства был вынужден уступать дорогу законным сыновьям.
   — И лопату прихвати, — распорядился сверху Скъёльд. — Она больше не нужна.
   — А золото чем грести? — весело спросил Гейр, размазывая по лбу землю, смешанную с потом. Увидела бы его сейчас Рагна-Гейда!
   Как в детстве, Гейр весело ужаснулся этой мысли и тут же с удовольствием представил сестру с огромным золотым ожерельем на груди, еще лучше того, что отец дает ей для больших пиров. Говорят, на свете еще есть зеленые самоцветные камни — вот бы найти такие! Чтобы горели, как глаза Рагны-Гейды под солнечным лучом! И пусть она носит новое ожерелье каждый день — чтобы все знали, как велики богатства и удача рода Стролингов!
   Пыхтя, грязный Ярнир выполз из ямы и сел на кучу земли.
   — Только там не видно ничего, — сообщил он. — Надо бы факел.
   — Не висите над ямой и не загораживайте свет! — велел Скъёльд, сунув за пояс железную пешню, какой пользуются квиттинские рудокопы, и берясь за веревку. — Факел зажжем потом, когда полезем в сруб. А пока я сам себя подожгу с ним в этом колодце или задохнусь от дыма. Вы, главное, держите крепче.
   — Иди, разводи костер! — Гейр обернулся к Книву. — Скоро понадобятся факелы.
   Но Книв сделал умоляющее лицо, всем видом изображая, что ему страсть как не хочется уходить сейчас с кургана.
   — Ну, может сейчас чего здесь понадобится… — пробормотал он, и Гейр сжалился, не стал настаивать и повернулся к яме, где уже исчез Скъёльд.
   Спустившись, Скъёльд сразу ощутил под ногами бревна. Когда-то это были толстые сосновые бревна, шагов в пять-шесть длиной, положенные поперек всего сруба, как крыша. Но за века они порядком прогнили, хотя еще не обрушились. Неловко, но усердно осваивая приемы рудокопов, жмурясь, чтобы уберечь глаза от летящих комочков земли, Скъёльд принялся рубить пешней крайнее у земляной стены бревно. Дыхание подземелья едко жгло глаза, дышать было трудно, но разве это остановит героя на пути к грудам золота!
   Трухлятина поддавалась гораздо легче, чем свежее дерево, и вскоре одно из бревен под ногами Скъёльда с треском просело. Скъёльд перешел на другую сторону колодца и принялся подрубать то же бревно с другой стороны. Вот обрубок опустился вниз, клонясь под собственной тяжестью. Придерживаясь руками за стенки, Скъёльд нажал на него ногой. Обрубок не выдержал и рухнул вниз. Скъёльд слышал, как он гулко упал на дно подземного сруба, и, кажется, при этом что-то звякнуло. И тут же из щели ударило такое мерзкое зловоние, что Скъёльд даже не успел порадоваться близости золота. Там внизу, как видно, немало сокровищ, но уж чего там нет, так это свежего воздуха! Взвыв сквозь зубы от отвращения, Скъёльд задрал голову и изо всех сил дернул за конец веревки. Ему надо было вздохнуть!
   Встревоженные братья быстро потянули его вверх, и Скъёльд изо всех сил помогал им, отталкиваясь ногами от стенок колодца. Наверху он увидел перекошенные лица братьев: дыхание могилы уже поднялось и к ним. Выбравшись из ямы, Скъёльд торопливо пополз в сторону. Никто даже не спросил, что там внизу: все трое поняли сами, а открывать рот лишний раз и вдыхать эту вонь не хотелось.
   К счастью, подул ветерок. Четыре брата устроились с наветренной стороны от колодца и старались дышать в сторону.
   — Видно, мы раскопали отхожее место троллей! — прижав к носу грязный рукав, пробормотал Ярнир.
   — Когда это ты стал таким остроумным? — так же буркнул Гейр.
   — Чего? — Ярнир удивленно уставился на него поверх рукава. — Я правду сказал!
   — Теперь ты! — отдышавшись, Скъёльд протянул рукоять пешни Гейру. — По очереди.
   Сейчас Гейр чуть было не пожалел, что старшим после Скъёльда считается он, а не Ярнир. Чтобы спуститься в яму теперь, ему потребовалось все мужество, которое он сумел накопить к восемнадцати годам. Сначала он не дышал и даже сам удивился, как долго, оказывается, может вытерпеть. Но потом махать пешней без воздуха стало невозможно, и пришлось вдохнуть. То, что имелось в этой яме, назвать воздухом можно было с большим трудом. Торопясь скорее покончить со своим бревном, Гейр рубил, как берсерк, задевая рукоятью пешни за стенки колодца и даже не замечая, как твердые глинистые комочки сыплются ему на плечи, за шиворот и на голову.
   Узкое дно колодца составляли пять бревен. Когда будут устранены четыре, образуется лаз, вполне достаточный для человека. Последнее бревно снова досталось Скъёльду, поскольку доверить такое важное дело Книву было невозможно. Да тот, по правде сказать, даже и не просил. С трудом удерживаясь на пятом, крайнем у стены бревне, оставленном нарочно ради опоры, Скъёльд торопливо рубил, отрывисто думая, сколько же вони помещается в этом срубе и не будет ли их золото так же вонять. Это только говорят, что золото не пахнет. Еще как пахнет.
   А еще говорят, что такое обилие вони — не к добру. Известно же, что мертвец, которому не суждено лежать спокойно, тоже пахнет сильнее прочих. Вот и здесь…
   Четвертое бревно с треском обломилось и упало вниз. Образовавшееся отверстие сразу показалось Скъёльду очень широким — как будто могила распахнула вдруг жадную пасть с обломанными трухлявыми зубами-щепками по краям… А железная пешня на что?
   — Готовьте факел! — крикнул Скъёльд братьям наверх. Несмотря на вонь, все три головы снова свешивались над ямой. — Сейчас я спущусь, а вы спустите мне факел.
   Голова Книва послушно исчезла. Скъёльд на всякий случай еще раз дернул за веревку, наверху привязанную к бревну, потом сбросил ее длинный нижний конец в отверстие могилы. Заткнув за пояс рукоять пешни, чтобы не мешалась, он сел на последнее бревно, спустил вниз ноги, потом взялся за веревку, сполз с бревна и стал спускаться. Ярнир и Гейр внимательно наблюдали за ним сверху. Темнота поглотила его плечи, потом голову.
   «Как в Хель!» — успел подумать Скъёльд, напрасно пытаясь разглядеть внизу хоть что-нибудь. Если посадить слепца в сундук и закрыть крышку, он будет видеть примерно то же. Судя по звуку падавших обрубков, спускаться предстояло полтора-два человеческих роста. Дна было не видно, но Скъёльд уже представлял, как встанет ногами на золото…
   И вдруг чья-то сильная рука вцепилась ему в щиколотку и стиснула с силой и крепостью камня. Животный порыв ужаса оказался сильнее даже воли и выдержки воина. С диким воплем Скъёльд рванулся вверх. К чести обоих братьев, от крика Скъёльда их руки не разжались, а дружно рванули веревку к себе. С размаху Скъёльд ударился головой о последнее бревно, бешено задрыгал ногами, стараясь избавиться от схватившей его руки, но она не выпускала и не давала ему подняться. Братья тянули за веревку вверх, рука могильного жителя тянула вниз, Скъёльд орал не переставая. Гейр и Ярнир тянули, в ужасе ожидая, что вытащат брата с откушенной головой. Ну, то есть без головы. Откушенной.
   Вырвав из-за пояса пешню, Скъёльд попытался слепо отмахнуться вниз, попал себе по ноге и просто выпустил рукоять. Пешня упала в темноту, с гулом ударилась обо что-то твердое. Цепкая рука разжалась, и Скъёльд взвился наверх, как дух павшего воина в объятиях валькирии. Не успев заметить как, он пролетел вверх по колодцу и упал на край, между Гейром и Ярниром; бросив веревку, они схватили брата за плечи и потянули от ямы.
   Вот поэтому раскапывать курганы ходят с братьями, а не с рабами.
   Лежа на земле, Скъёльд дышал широко раскрытым ртом и подрыгивал ногами — то ли уже пытался бежать, то ли хотел убедиться, что его больше не держат. Гейр и Ярнир сидя ползли прочь от ямы, словно забыли, как нужно вставать и идти. Оба были бледны, с плотно сомкнутыми ртами, с вытаращенными глазами, из которых лился ужас. Оба хотели спросить, что там случилось, но не могли отрыть рта из опасения выпустить низменный вопль.
   Скъёльд попытался встать на ноги. И вдруг внизу, в колодце, послышался звук, от которого у братьев заледенели жилы: шорох земли. Этот, житель могилы, сам лез вверх!
   — А-а-а! — первым заорал Ярнир, взвился, как будто курган его подбросил, и широченными прыжками кинулся вниз по склону.
   Как разбуженные его криком, Скъёльд и Гейр, который от страха просто лишился голоса, вскочили и побежали за ним. В их ногах вдруг вскипели такие силы, что они готовы были пробежать отсюда и до моря, не останавливаясь. Четыре коня стремительно мчались прочь, и только хвосты их вились по ветру в отдалении.
   Когда братья были у подножия кургана, земля вдруг содрогнулась. Не удержавшись на ногах, все четверо рухнули на вереск. Изо всех сил упираясь руками в землю, Гейр пытался встать и не мог: земля не пускала его. Кривясь от отчаяния, он обернулся: над ямой показалось что-то длинное, стоящее торчком, ветвистое… Как оленьи рога. Так это все правда! Все, до последнего слова, что рассказывали о Старом Олене! Вот только им, сыновьям Кольбьёрна, уже не придется об этом рассказывать!
   Над ямой показалась голова — олений череп с рогами, с пустыми черными провалами глаз и черным оскалом зубов. Она дрожала, то скрываясь, то опять показываясь, видны были обломанные кончики рогов, черные, набитые землей трещины в темной кости черепа… Мертвец лез вверх, срывался под своей непомерной тяжестью, но снова упрямо принимался карабкаться. Зловоние усилилось, а может, у Гейра просто остановилось сердце.
   — Огня! — прохрипел где-то рядом искаженный до неузнаваемости голос Скъёльда. — Огня!
   Гейр, все еще бесполезно силясь встать, обернулся к кострищу. Оно было серым и холодным. Доползти туда, выбить искру, раздуть — тогда, может быть, могильный житель не посмеет…
   Отчаянным усилием Гейр передвинул непослушное тело к кострищу. И вдруг над серым кругом золы мелькнул крошечный язычок огня. Он словно вырос из-под земли, как травинка, высунувшая головку навстречу весне. Огненная травинка быстро росла, превратилась в листочек, а потом вдруг вспыхнуло ослепительно золотое огненное облако. Гейр зажмурился, но тут же открыл глаза, полный ужаса и восторга перед посланным богами спасительным огнем. А пламенное облако сложилось в силуэт зверя. Огненная лисица с острой треугольной мордочкой и настороженными ушами стояла над серым кругом золы, и мех ее колебался, как под сильным ветром, по нему перебегало пламя, и сами очертания тела лисицы были неровными, дрожащими и переменчивыми, как языки пламени. Сверкнули золотые глаза, над спиной зверя взвился торчком стоящий хвост. Зачарованный, Гейр смотрел на лисицу, а она переступала лапами, колебалась, то припадала к земле, то приподнималась, как будто танцевала таинственный священный танец. И с каждым разом она росла, делалась все больше.
   Вот она вспыхнула ярче, так что стало больно глазам, и вдруг вместо одного хвоста над ее спиной заплясало три. Три пламенных, пушистых, пышных хвоста колебались, как языки пламени, Гейр слышал гул и свист сильного огня, по его лицу катились волны жара, шевелили волосы. Лисица выбросила еще одну вспышку света, и три хвоста превратились в шесть. Потом их стало еще больше, Гейр уже не мог их сосчитать. Целый пучок, целый куст пламенных хвостов плясал над спиной лисицы, и каждый жил своей жизнью, как стебельки цветов, выросших из одного корня.
   Золотые глаза огненной лисицы были устремлены на вершину кургана. Она просто смотрела, но взгляд ее жег, как молния. Вот она вспыхнула в последний раз, припала к земле, подскочила и снова припала. И исчезла, ушла под землю.
   Гейр обернулся. Земля так же громоздилась кучами над ямой на вершине кургана, но рогатой головы мертвого оленя больше над ней не было.
 
   Погода с утра была гадкая, самая троллиная, — дул ветер и моросил мелкий холодный дождь. Из-за этого выходить никого не тянуло, женщины сидели с фру Хлодой в женском покое за рукодельем, дети и хирдманы грелись возле разведенного огня и развлекались кто как умел. Работники вздыхали: до начала жатвы оставались считанные дни, а гнуться в поле под дождем никому не хотелось.
   Вигмар сидел в дружинном доме, когда за ним явилась Эльдис. Усадьба Серый Кабан была не так богата, а дружина ее не так велика, чтобы иметь разные дома для женатых и неженатых хирдманов, вся дружина жила сообща, и женщинам можно было сюда заходить.
   — Вигмар! — по-детски, просительно протянула Эльдис, дергая брата за рукав.
   — Не мешай! — Вигмар не отрывал глаз от тавлейной доски*. — Видишь, сейчас я обыграю Хамаля, и сразу наступит весна!
   Эльдис фыркнула от смеха — обыграть Хамаля было давней и пока не сбывшейся мечтой Вигмара.
   — Но уже скоро стемнеет! — несчастным голосом протянула она.
   — Ну, и что? — продолжая думать об игре, отозвался Вигмар, не оборачиваясь. — Темнеет обычно каждый день, ты не замечала?
   Люди вокруг стали посмеиваться.
   — Но я хотела поехать к Гюде! — снова стала канючить Эльдис.
   — А раньше ты о чем думала?
   — А раньше Хлода посадила меня шить, и я думала, что дождь пройдет.
   — Ты могла бы попросить валькирий, чтобы они разогнали облака! — добродушно пошутил Хамаль, плотный широколицый человек лет пятидесяти с темно-пегой бородой и двумя седыми кисточками в углах рта. Поскольку он и правда был недалек от проигрыша, остановка его не огорчила. — А то рабских вздохов они не слышат!
   — Пусть лучше Вигмар сложит стих! — весело подхватила одна из девушек и бросила на хозяйского сына игривый взгляд. Но увы: он не заметил.
   Эльдис снова задергала Вигмара за рукав:
   — Ну, я поеду к Гюде, хорошо?
   — Одна ты никуда не поедешь, это точно! — Вигмар наконец обернулся к ней. — Чего тебе там делать? Съездишь завтра, может, дождь пройдет.
   — Нет, мне надо сегодня! — уверяла его Эльдис, с важностью тараща свои большие светло-карие глаза. — Я должна рассказать ей мой сон. Тот, что я тебе рассказывала утром.
   — А что это был за сон? — с любопытством спросила одна из женщин.
   Все население дружинного дома потихоньку подвигалось поближе к Эльдис, чьи-то лохматые головы свесились с верхних спальных помостов по обе стороны от очага. Среди домочадцев Эльдис славилась умением видеть необычные сны.
   Вигмар слегка нахмурился, потер щеку, небритую уже несколько дней, поскольку гостей не ожидалось. Он не любил разговоров о снах Эльдис, подозревая, что половину она выдумывает от скуки. А боги не любят, когда кто-то пытается быть умнее их.
   Но Эльдис не заметила его неудовольствия.
   — Это был очень страшный и значительный сон! — важно начала она, усевшись на скамью и разгладив на коленях платье из коричневатой шерсти. Общее внимание всегда воодушевляло ее, и она очень любила рассказывать людям свои сны. — Мне снилось, как будто по равнине идет огромный черный бык. Он сам был как гора и едва не доставал рогами до облаков. Он сам был весь черный, как сажа, а глаза у него горели багровым огнем, как у Хель. От шагов его дрожала земля, и каждое копыто оставляло глубокий отпечаток, на целую ладонь! А в каждом его следе блестел кусочек золота. Я видела — там были золотые кольца, обломки обручий, куски цепей, иной раз даже целый кубок! Земля дрожала, и дождь шел за быком стеной, и вокруг раздавался волчий вой!
   Серьезные лица окружали рассказчицу, маленькие дети жались к взрослым. Сон и в самом деле был страшный: как наяву, каждый видел глубокие черные отпечатки копыт и золотой блеск на дне, зловещее соседство золота и земли, удачи и гибели. Да, это непростой сон!
   — Мне было так страшно, что я проснулась, — обыкновенным голосом закончила Эльдис и повернулась к брату. — И я не смогу заснуть, если не узнаю, что означает этот сон!
   Ее подвижное лицо стало тревожным и печальным, и Вигмар вздохнул. Он уже знал, что придется уступить. Он любил Эльдис, может быть, в тайном противоречии с отцом, который не желал ее замечать. Бедной девочке не приходилось ждать в жизни особой удачи и иных утешений, кроме своих мечтаний, и иной защиты, кроме Вигмара. И он очень редко находил в себе сил отказать ей в чем-то. Конечно, Эльдис об этом знала. Ее нрав состоял из простодушной наивности и невинной хитрости, которую она ловко направляла на достижение своих маленьких безобидных целей.
   — Ты меня отвезешь? — с надеждой спросила Эльдис, учтя заявление брата, что одна она не поедет. А раз не одна, значит, с ним, как же еще?
   Вигмар в сомнении потер щеку: ехать к Гриму Опушке перед самым вечером — значит неминуемо ночевать там.
   — Ты бы съездил, Вигмар! — сказал другой хирдман, Бьярни, видя, что хозяйский сын колеблется. Несколько голосов с готовностью поддержали его.
   — Если ты не подумаешь, что я хочу услать тебя подальше, пока не проиграл, я тоже скажу, что тебе стоит поехать! — добавил Хамаль. — Что это за черный бык? Почему в его следах остается золото? Было бы очень хорошо, если бы старая Боргтруд растолковала нам этот сон. Иначе не только Эльдис будет плохо спать.
   Вигмар встал и взял со скамьи свой плащ. Несмотря на дождь и ветер, он был не прочь проехаться куда-нибудь из дома. Обещавшие близкую победу над Хамалем тавлеи уже ему прискучили: в последние дни он не мог думать ни о чем, кроме Рагны-Гейды. Дома было скучно, в лесу и в долинах скучно, постылым казалось всякое место, куда падал взгляд, потому что там не было ее. Она была как воздух, и Вигмар томился, задыхался без нее.
   — Иди одевайся… диса* сновидений! — сказал он Эльдис. — Пойдем поищем твоего черного быка.
 
   До двора Грима Опушки Вигмар и Эльдис добрались уже в темноте. Их приезд никого не удивил: Эльдис часто ездила сюда навестить дочку Грима, Гюду. Грим встретил гостей приветливо, провел в дом, посадил к огню, но Вигмар сразу заметил, что хозяин чем-то встревожен. Окинув глазами дом, он встретил взгляд матери Грима, старой Боргтруд.
   — Мы всегда рады добрым гостям, но к нам повадились ходить не только добрые! — ответила она на его немой вопрос. — Вы приехали к нам не в лучший день. Ведь вчера к нам сюда приходил Гаммаль-Хьёрт!
   Вигмар чуть не подавился пивом. После всех разговор о кургане, порожденных памятным пиром, это заявление казалось глупой шуткой. Но Боргтруд не имела склонности к глупым шуткам.
   — Как — Гаммаль-Хьёрт? — повторил Вигмар, опустив чашу на колени.
   Грим, его жена, дочь и несколько работников дружно кивали, лица у всех были серьезные.
   — Он вышел из могилы! — продолжала Боргтруд. — И вчера ночью приходил к нам сюда.
   — Как — вышел? — Вигмар не мог взять в толк, что это говорится всерьез. — И чего он от вас хотел?
   Такие речи хороши в долгий зимний вечер, когда людям нечего делать и они рады болтливому старику; так приятно послушать «лживую сагу»* о мертвецах или великанах-людоедах и немного побояться, сидя в тесном кружке у огня! Но сейчас это было совсем некстати.
   — Я не поняла. — Боргтруд без тени улыбки покачала головой. — Похоже, он еще не вспомнил человеческую речь — ведь он прожил в кургане не меньше пяти веков! А выпустили его сыновья Кольбьёрна. Три дня назад они пробовали раскопать курган. Мне сдается, кто-то из моих гостей знает, откуда у них эта мысль?
   Старуха улыбнулась, показывая два уцелевших зуба, ее выцветшие голубые глаза насмешливо прищурились. Боргтруд было не меньше семидесяти лет (столько не живут), кожа на ее коричневом лице состояла из одних морщин, скулы выпятились, а глаза спрятались в щелочки между веками. Но Боргтруд не жаловалась на здоровье и назло годам оставалась бодра и подвижна. В ясные дни она неохотно сидела дома, а больше бродила по округе, то собирая травы, то разыскивая какие-то особые камни, то наблюдая за птичьим полетом, то вынюхивая новости в потоках дальних ветров. Она была разговорчива и доброжелательна, но Вигмар почему-то не любил ее. При ней ему казалось труднее дышать, как будто она своим присутствием уплотняла воздух. Говорят, так бывает у тех, чей дух очень силен. Многие же люди в округе верили ей, как самой вёльве, и Вигмар держал свою неприязнь при себе. Быть может, ему просто было неприятно подозревать, что кто-то видит его насквозь. А Боргтруд не упускала случая щегольнуть своим ведовством.
   — Да, пожалуй, меня не удивляет, что они взялись за это! — ответил он старухе. — Как говорят, каждый по-своему хочет прославиться! Дракона Фафнира в наших местах не имеется, но Старый Олень не намного беднее его. Вот только среди сыновей Кольбьёрна не нашлось настоящего Сигурда.
   — А они живы? — дрожащим голосом спросила Эльдис. Бледная от страха, она нервно прижималась к Гюде, рослой и полной девице лет семнадцати, вцепившись тонкими пальцами в загрубелые руки подруги.
   — Они все живы! — Боргтруд кивнула, бросила на Эльдис быстрый насмешливый взгляд. Вигмару мельком подумалось, что старуха знает что-то такое, что и ему не помешало бы знать.
   — Они ездили … втроем, вчетвером? — спросил он.
   — Их было четверо — четверо юношей, — зачем-то уточнила Боргтруд, в свою очередь осмеяв глазами и его самого.
   Вот уж это ни к чему! — мысленно возмутился Вигмар. Он и сам вовсе не думал, что Рагна-Гейда… Правда, она любознательна, но далеко не глупа!
   — И чем все кончилось? — спросила Эльдис.
   В полутьме тесного дома ее бледное личико терялось, и видны были одни глаза, в которых испуганно дрожали отблески очага. Она не знала, радоваться или жалеть, что приехала сюда на ночь глядя: с одной стороны, послушать о мертвеце было очень любопытно, но с другой жутко делалось при мысли, что он может явиться опять!
   — Они видели мертвеца. Потом они ночевали у нас здесь и все рассказали. Мертвец чуть не утащил с собой в могилу Скъёльда. Что ты усмехаешься, Вигмар хёльд? — прищурившись, спросила Боргтруд. — Думаешь, что ему туда и дорога? Погоди, это не самый страшный твой враг в их семье. Они ночевали у нас, а потом я дала им пепла трав, чтобы они присыпали им свои следы и мертвец их не нашел. Но до нашего двора они оставили след, и Старый пришел за ними…
   — Но он больше не придет? — жалобно спросила Эльдис, будто умоляя успокоить ее.
   — Не знаю, девочка, не знаю.
   «Так кто же, хотелось бы знать, мой самый страшный враг в роду Стролингов?» — хотел спросить Вигмар. Это занимало его даже больше похождений мертвеца.
   — Так вот к чему тебе снился черный бык и золото! — вместо этого сказал он Эльдис.
   — Поедем домой! — взмолилась она.
   — Ты с ума сошла! — Вигмар покрутил головой. — В полночь мы окажемся посреди долины и как раз повстречаемся с твоим черным быком. Я, конечно, тоже хочу прославиться, но, по-моему, срок моей славной гибели еще не настал. А когда настанет, я постараюсь не брать тебя с собой.
   — Оставайся у нас, Вигмар хёльд, — сказал Грим Опушка. — Если он снова явится, нам будет надежнее иметь в доме такого славного воина.
   Вигмар усмехнулся:
   — Спасибо, что ты обо мне такого хорошего мнения, но, по правде сказать, я еще не имел дела с мертвецами. Мне сдается, что твоя мать сладит с ним лучше меня. Для этого надо иметь какое-нибудь особое оружие, а меня только и есть, что фьялльский меч.
   — Ничего! — Старая хозяйка прищурилась и окинула его оценивающим взглядом. — Я не так мудра и сведуща, как благородная фру Арнхильд и ее дочь, но я где-то слышала стихи о том, что смелый одержит победу и ненаточенным мечом. А ты их не слыхал, Вигмар хёльд?
 
   Вечер в доме бонда тянулся долго и скучно: редко когда кто-нибудь из домочадцев обменяется словом. Эльдис в дальнем углу шепталась с Гюдой, которая была наиболее благодарной слушательницей ее рассказов о чудесных снах. Грим, чинивший возле двери уздечку, вопросительно посматривал на Вигмара, будучи не прочь завести разговор. Но Вигмар был слишком погружен в свои мысли и не расположен к беседе, так что умный хозяин помалкивал.
   Новости развлекли Вигмара ненадолго, и скоро он вернулся к любимому занятию: глядя в огонь очага, перебирал в памяти подробности пира у Стролингов, вспоминал каждое свое слово и ответы Рагны-Гейды. Как наяву он видел ее глаза совсем близко, слышал взволнованных шепот, при котором ее теплое дыхание касалось его подбородка. Изнывая от тоски, Вигмар больше всего на свете желал снова оказаться рядом с ней в темных сенях. Наверное, если бы он попытался ее обнять, она не стала бы слишком противиться. «А разве я тебе отказала?» — вспоминался ему ее шепот, и дыхание перехватывало от мучительного и горячего чувства влечения.
   А перед глазами его были лишь Эльдис и Гюда. Дочь бонда, с широкими плечами, обветренным красноватым лицом и толстыми руками, всем своим видом только усиливала его тоску, словно какая-то ехидная норна захотела над ним посмеяться, обратить от мечты к действительности. Ах, как она хороша, Рагна-Гейда, воспетая еще Златозубым Асом Хеймдаллем, высокородная дева с белым лицом и тонкими пальцами! ^[14]Откинувшись к стене и закрыв глаза, Вигмар мысленно говорил ей все, что только думал наяву и видел во сне. Но когда они теперь увидятся? Раньше осенних жертвоприношений у Стролингов пира не будет…
   Вигмар в досаде хлопнул себя по колену и тут же наткнулся на взгляд Боргтруд.
   — Что ты такой грустный, Вигмар хёльд? — спросила она. — Печалишься, что братья Стролинги опередили тебя на пути к золоту и славе? Это напрасно — золото все осталось на своем месте. И славы они себе пока не прибавили!