Страница:
В первое же мгновение Эрнольв вскочил на ноги, выхватив меч и готовясь к защите; и первая мысль была об Ингирид. Она визжала, не в силах встать, и размахивала рукой с судорожно стиснутым в пальцах недоеденным куском мяса. Эрнольв свободной рукой подхватил ее и сдернул с места; кончики золотых рогов чиркнули по краю ее плаща и располосовали его в лохмотья. Бросив Ингирид к себе за спину, Эрнольв наотмашь ударил оленя мечом; первый удар пришелся на отростки рогов, вызвав гулкий пронзительный звон; олень подался назад, давая Эрнольву необходимый для нового замаха миг, и вторым ударом он почти отделил голову оборотня от шеи. Эрнольв уже не помнил, что несколько мгновений назад это чудовище было Вальда-ром Ревуном.
Едва Эрнольв успел вытянуть меч назад, как с другой стороны опять сверкнули рога. Весь берег озера кричал, выл, ревел, метался; оборотни били рогами направо и налево, убивая, калеча своих вчерашних товарищей. Все, кто успел поесть мяса златорогих оленей, стали таким же; и у каждого сверкающие рога до половины были окрашены кровью.
«Ингирид!» — отчаянно кричал кто-то в мозгу Эрнольва, и он боялся сразу всего: что оборотни убьют ее и что она сама станет таким же оленем. Держа меч наготове, он обернулся к Ингирид: она сидела на земле, ее лицо было дико искажено ужасом, но из открытого рта не вылетало ни звука. Эрнольв снова подхватил ее и потащил прочь от костра. Чуть поодаль росла старая лохматая ель; Эрнольв толкнул Ингирид в сумрак под широкими лапами и встал рядом, для верности обнимая ее левой рукой за плечи, а в правой держа меч. Он был разгорячен и разъярен битвой, но не чувствовал ни капли страха или изумления. Здесь земля троллей — так они узнают, болотные поганцы, каково иметь дело с человеком! Невиданные силы вливались в его кровь, словно чья-то рука, невидимо протянутая через темную даль, помогала ему держать меч.
— Как здорово! Как я рада! Свадьба! Свадьба! — радостно визжала Вальтора, то обнимая Рагну-Гейду, то теребя ее. — Как хорошо!
С тех пор как она лишь узнала, что Вигмар думает когда-нибудь в будущем взять в жены Рагну-Гейду, мечта об их свадьбе преследовала Вальтору, и сейчас она была совершенно счастлива, что эта мечта сбудется так скоро.
— Нужно все сделать как надо! — захлебываясь от восторга, тараторила она, и обрадованные новостью домочадцы смеялись вокруг. — Надо позвать много-много гостей! Тут вокруг не слишком много людей живет, но ведь на свадьбе нужно много гостей!
— На свадьбу-то они соберутся! — посмеивался Тьодольв, тоже довольный, и подмигивал то Вигмару, то Рагне-Гейде. — Это такое дело: как только запахнет хорошим пиром, тем более свадебным, гости появляются, как из мешка!
— Надо подумать, какого бычка заколоть! — озабоченно бормотал управитель Фёрли. — Фроа, вели сейчас достать сверху все пивные котлы — их год не чистили…
— А можно я тоже буду танцевать с факелами? — кричала Вальтора, осененная новой мыслью. — Рагна, ну, можно? — горячо молила она, потрясая стиснутыми руками, словно решалась ее судьба. — Мне можно, я ведь тоже уже большая! Правда, правда! Можно, да?!
Рагна-Гейда смеялась, смущенная всем этим шумом. Она очень хорошо помнила, как сама четыре или пять лет назад вот так же мечтала, чтобы родители признали ее большой и взяли с собой на пир, на чью-нибудь свадьбу, позволили встать в ряд девушек и женщин, взять горящий факел и ощутить себя полноправной частичкой взрослого мира. С каким волнением она, когда ей впервые разрешили все это, перед началом танца вглядывалась через двор в стоящий напротив мужской ряд и старалась разглядеть среди пламенных дрожащих отблесков лицо мужчины, доставшегося ей в пару. Вот и Вальтора, наверное, так же хочет поскорее увидеть его, в душе уже выбирает: хорошо бы вот этот, только бы не тот! Ведь даже маленькие девочки мечтают найти в праздничной каше орешек, знаменующий скорое замужество — такова уж женская природа.
Радостный шум продолжался, ликующая Вальтора, раскрасневшаяся и возбужденная, горячо обсуждала с Фёрли, Фроа и другими женщинами приготовления, Тьодольв с Эдельмодом вспоминали соседей, которых стоит позвать на пир Середины Зимы, вдруг оказавшийся в придачу свадебным. Рагна-Гейда знала, что ей стоило бы, по совести, пойти к Вальторе и Фроа, но не хотелось отходить от Вигмара. Они сидели вдвоем на краю помоста возле очага, слегка касаясь друг друга плечами, и даже не смотрели друг на друга. Они не думали сейчас о том, каким невероятным событием показалась бы эта свадьба всем, кто знал их раньше — там, где они жили до начала войны и где свадьба их была бы невозможна. Они просто чувствовали, что совершается то, что должно было совершиться. Они выбрали друг друга, и никто не помешает им быть вместе. Что может быть проще этого?
Вдруг Рагна-Гейда услышала, как Вигмар вздохнул.
— Что ты? — шепнула она, повернувшись к нему.
— Не знаю, — неохотно бросил он и потер ладонью нахмуренный лоб. — Что-то со мной такое… Как будто лихорадка какая-то…
Рагна-Гейда испуганно охнула и протянула руку к его лбу. Только этого не хватало! В мыслях ее мелькнуло разом несколько обрывочных мыслей: Аспла могла наслать болезнь, обидевшись, что он посмеялся над ее любовью к одноглазому фьяллю; протянуло ветром над озером… Да мало ли что?
Однако никаких признаков жара у Вигмара не было.
— Нет, нет. — Он перехватил ее руку и сжал. — Нет, я не болен… Сам не понимаю… Как будто тянет что-то…
Несмотря на свою славу неплохого скальда, Вигмар не мог подобрать подходящих слов. Его терзали непонятные ощущения; какие-то волны плескались и бились внутри, толкали куда-то, грозили разорвать грудь изнутри. Неясный порыв звал его вскочить с места и бежать куда-то в темноту, через ночной лес, не зная куда, повинуясь голосу крови, как зверь. Нечто подобное он испытывал когда-то, тоскуя по Рагне-Гейде, когда хотелось биться головой о стену оттого, что ее нет рядом… Но вот же она! Да и само чувство походило на прежние, но было другим.
Обеспокоенная Рагна-Гейда подвинулась ближе, обхватила руками его голову и прижала к своей груди. С ним происходило что-то непонятное даже ему самому, и в ней возникло сильное стремление удержать его, словно чужая сила грозила отнять, унести. Несколько мгновений Вигмар не шевелился, прислушиваясь, не помогло ли, но потом ему стало нестерпимо тяжело; он не мог оставаться без движения.
Высвободившись, он встал и прошелся несколько шагов взад-вперед, прислушиваясь к себе, пытаясь нащупать источник этого странного возбуждения. В теле возникла мелкая противная дрожь, стоять уже было трудно, хотелось присесть… Силы то оставляли его, то снова притекали откуда-то, но вместе с силами появлялось стремление мчаться куда-то, словно кто-то вдалеке нуждался в помощи и звал. Каждая частичка тела будто хотела бежать своей дорогой. Вигмар прижал кулак к сердцу, не шутя проверяя, на месте ли оно, и вдруг обжегся: на груди у него откуда-то взялось маленькое раскаленное солнце.
Два оборотня с окровавленными рогами стояли в трех шагах перед Эрнольвом и били копытами мерзлый песок, издавая глухой утробный рев. Они словно хотели напасть и не решались: то ли боялись меча, то ли их сдерживала какая-то иная, непонятная сила. Эр-нольв напряженно ждал, всякое мгновение готовый отразить удар, и остро жалел о том, что нет под pyкoй копья. «Ну, подходите, троллиные выкидыши! —гневно стучало у него в мыслях. — Я вам покажу!» Светлые Асы! Да он ли это, Эрнольв сын Хравна, тот самый, что лишь несколько месяцев назад холодел от стихийного ужаса, слыша вдалеке низкий голос тролля из Дымной Горы, ничем ему не угрожающего, и взмокшей от страха ладонью цеплялся за руку девочки по имени Сольвейг? Он ли теперь, без тени страха в душе, готов был кинуться с мечом на двух оборотней разом, и кинулся бы, если бы мог оставить Ингирид одну? Или совсем другой?
Внезапно откуда-то с горы, невидимой в темноте, раздался резкий пронзительный свист. Оборотни перестали метаться по берегу, давя и круша все живое, и подняли златорогие головы.
— Сюда, теляточки мои, сюда! — визжали из далекой темноты два нечеловеческих голоса, то ли мужских, то женских, а скорее всего, просто троллиных. — Скачите сюда! Хватит вам пастись! Идите в стойло, хозяйка ждет!
Два голоса выли и визжали что-то совсем неразборчивое, и кровь стыла в жилах у людей. Это кричал сам Медный Лес, во второй раз жестоко расправившийся с незваными гостями. А златорогие оборотни дружным стадом рванулись в темноту, на голоса. Миг — и они исчезли, погасли искры рогов, только громкий топот десятков копыт еще долго носился над берегом, отражаясь от склонов гор.
Эрнольв наконец решился перевести дух, убрал меч в ножны, поднял Ингирид на руки и вышел из-под ели. Берег представлял собой ужасное зрелище: песок и земля были изрыты острыми копытами, везде валялись клочки сорванного мха, перевернутые камни, растоптанные дрова. Тут и там, как валуны, чернели в темноте мертвые тела. Где-то стонали раненые. Эрнольв остановился возле погасшего костра, где Ульвхедин и Ингирид совсем недавно с таким удовольствием поедали оленину. Ему казалось, что он один остался невредимым. Ингирид он спас; но где Ульвхедин?
— Есть еще кто-нибудь живой? — перебарывая жуть, позвал Эрнольв. В голове билась одна мысль: если не будет ответа, то надо повернуться и так вот, с Ингирид на руках, идти прочь отсюда. Пешком, в темноте, все равно куда — только на север, подальше от этого жестокого озера.
Но в ответ раздались живые голоса и стоны.
— Госпожа жива! Она не превратилась! — растерянно и восхищенно бормотал Книв, невольно повторивший свой памятный «подвиг» и подтвердивший право называться Книв-Из-Под-Хвороста. — Как же она удержалась…
— Знать бы! — Эрнольв со вздохом наклонился и положил Ингирид на остатки растоптанного лапника. — Давай, раздувай костер. Посчитаем, сколько нас теперь.
Рагна-Гейда с тревожным изумлением следила, как Вигмар ходит взад-вперед, как сильно трет ладонью грудь, и в ней крепло жуткое убеждение, что его сглазили. Испортили эти проклятые тролли!
Вдруг Вигмар остановился и вытащил из-под рубахи амулет. Сжав его в ладони, Вигмар немного постоял, потом сделал движение, будто хочет его снять с шеи, но потом передумал и опять сел рядом с Рагной-Гейдой.
— Посмотри! — Не снимая ремешка с шеи, он протянул амулет Рагне-Гейде. — Он горячий!
Она изумленно посмотрела на золотой полумесяц, о котором успела позабыть, потом прикоснулась к нему. Он был горячим, как будто пролежал весь вечер на камнях в очаге.
— Это он, — сказал Вигмар, глядя на амулет, как будто впервые видит его и не понимает, откуда эта вещь взялась у него на груди. — Он тянет… Он меня куда-то зовет. И вытягивает силу.
— Сними! — испуганно ахнула Рагна-Гейда и дерну ла за ремешок. — Я тебе и раньше говорила: чужой амулет добра не принесет.
— Это не ты говорила, а Гейр. — Вигмар бросил взгляд на Гейра, сидевшего с мужчинами в другом конце гридницы. Ему немного полегчало, и он снова смог улыбнуться. — Но Гейр это сказал сразу, как только я это подобрал. Знаешь, как-то отошло. Отпустило.
Вигмар несколько раз глубоко вздохнул, хотел сунуть амулет обратно под рубаху, но Рагна-Гейда перехватила его руку:
— Постой! Покажи-ка…
— Да смотри… — несколько удивленно отозвался Вигмар. Видела же…
Но Рагна-Гейда увидела то, чего не замечала рань ше. Сейчас Вигмар держал амулет не прямо, а боком, и бессмысленные царапины, которые она раньше едва от метила вниманием, вдруг вызвали в ней смутное воспоминание о чем-то важном. Эта странная руна, похожая на перевернутую «вин»… Это было похоже на что-то знакомое. Знакомое, осмысленное и очень важное.
Рагна-Гейда взяла с очага уголек и начертила на сером камне очага перевернутую руну «вин». Посмотре ла на нее, а потом добавила такую же, служащую как бы ее отражением. И рисунок, который у нее получился, был знаком всякому, кто хоть немного разбирается в рунах.
— Это не перевернутая «вин», — тихо и убежденно сказала Рагна-Гейда. — Это «манн». «Манн», разрезанный пополам. И это значит…
Сейчас ей казалось удивительным, что она не догадалась сразу. Так всегда бывает: правильная мысль, до ставшаяся ценой долгого труда, кажется единственно возможной и потому лежащей на поверхности.
— Что? — спросил Вигмар. Его странная лихорадка совсем прошла, он снова чувствовал себя здоровым. Но, похоже, непонятный приступ одарил их столь же непо нятным открытием.
— Что таких амулетов два, — прошептала Рагна-Гейда, потрясенная и значительностью собственной догадки, и ее простотой. — Это же полумесяц. Значит, где-то есть еще один такой же. А вместе — луна, а на ней полная «манн». Руна помощи и человеческой связи. Этот амулет, наверное, помогает хранить дружбу и передавать силу. Я о таких раньше не слышала, но… Чего на свете не бывает?
Вигмар не ответил: она была совершенно права. Теперь он не удивился бы ничему. А память старательно разворачивала множество событий, произошедших с тех пор, как он повесил себе на шею этот удивительный золотой полумесяц, снятый с утопленника. А что, очень может быть. Полумесяц нагревался, когда он готовился нанести удар мертвому оборотню… Тогда он этого не заметил, приписал собственному возбуждению… И еще… Все складывалось так ясно, что вопросов не оставалось. Кроме одного.
Кто он? Тот, у кого второй полумесяц?
Серый рассвет, выплывший на спине туманов из холодного озера, застал дружину Эрнольва в тревожной растерянности. К утру кое-как перевязали раненых и собрали убитых в одно место. Тридцать восемь человек исчезло бесследно: в облике златорогих оленей они ускакали на зов невидимых троллей. Шестнадцать человек оказалось убито, еще восемь к утру умерло от тяжелых ран, нанесенных острыми рогами и тяжелыми копытами. Среди оставшихся было еще много раненых и еще больше напуганных. От фьялльской дружины Эрнольва осталось восемнадцать человек, и раудам было не лучше — они лишились вождя. Ульвхедин ярл, которому достался лучший кусок оленины, первым умчался на четырех ногах. И ни его, ни других никто не ждал назад. Никогда.
Утром Эрнольв ярл, оставив Книва сидеть на страже возле заснувшей наконец Ингирид, вышел из землянки на берег и гулко стукнул мечом по умбону щита. Обстоятельства требовали устроить «домашний тинг» — хотя какой уж тут дом!
Хирдманы, сидевшие и лежавшие вокруг костров, подняли головы, повернулись к нему. На всех лицах была угрюмая, озлобленная растерянность, у многих серели повязки с кровавыми пятнами.
— Ульвхедина ярла нет и едва ли он скоро вернется! — сказал Эрнольв. — Раудам стоит выбрать себе нового вожака, хотя бы до тех пор, пока вы не увидитесь с конунгом.
— Я думаю, люди охотнее будут слушаться меня, чем кого-нибудь другого, — мрачно, но уверенно ответил ему Хардгейр Вьюга. — Немного здесь наберется людей знатнее меня.
Эрнольв не был особенно счастлив этим заявлением: он не любил Хардгейра, заносчивого, неприветливого и жадного до золота и почестей. Сейчас худшего вождя для раудов нельзя было и нарочно выбрать. Если у кого-то и хватит упрямства настаивать на продолжении похода, то только у Хардгейра.
Однако рауды молчали, не возражая, и Эрнольв даже бровью не повел, ничем не выдав своего неудовольствия.
— Тогда, может быть, ты скажешь мне, сколько у вас осталось воинов, способных держать оружие? — спросил он.
— Да уж побольше, чем у вас, — проворчал Хардгейр. Он был заранее настроен против фьялля, который, того и гляди, попробует заполучить власть, поскольку он, дескать, муж конунговой дочери. Не на таких напал! — Всего восемьдесят два человека. Может, еще кто поправится…
— Но сейчас — восемьдесят два! — подвел итог Эрнольв. — Я не имею права приказывать вам, но мог бы посоветовать…
— Нам не надо умных советов… — начал Хардгейр, но Эрнольв продолжал, повысив голос и заглушив его:
— Посоветовать как следует подумать прежде, чем пытаться идти дальше.
— Этот поход одобрили боги! — воскликнуло несколько голосов. Как видно, за ночь Хардгейр успел потолковать со своими людьми и сейчас большинство было с ним согласно. — Жертвоприношение… Островной Пролив… Альвкара…
— Я был на том тинге и тоже видел знамение! — ответил разноречивым голосам Эрнольв. — Боги благословили начало похода, но едва ли они хотели, чтобы он продолжался вечно. Мы хорошо начали поход, но то, что с нами происходит здесь, уже не слишком похоже на удачу. А скорее похоже на то, что боги советуют остановиться.
— Ты советуешь нам идти смирно домой, а сам дождешься своих фьяллей и с ними двинешь за золотом? — прищурившись, сиздевкой выкрикнул Хардгейр. — Мы не так-то просты!
— Вас еще волнует золото? — Эрнольв с насмешливым изумлением поднял бровь. — Разве вам его мало? Оно затягивало вас в себя, — он кивнул на озеро, — оно проникало внутрь вас, — Эрнольв показал на тушу мертвого оборотня, еще вчера бывшего Вальдаром Ревуном, — и все для того, чтобы погубить. Если вы не пожелаете остановиться, то оно погубит вас всех до единого. Но, впрочем, я вас не отговариваю. Вы не дети, у вас есть свои головы на плечах. И даже пока еще не украшенные рогами. Думайте. Но помните — боги умнее вас. И лучше знают будущее.
Проговорив это, Эрнольв вернулся к землянке, вокруг которой сидели и стояли фьялли из остатка его дружины. Для них ему не требовалось устраивать никакого «домашнего тинга», в их повиновении он был уверен. Да и решать пока ничего не требовалось: решением Торбранда конунга Эрнольв был обязан дождаться Арнвида Сосновую Иглу с его дружиной именно здесь, на берегу Золотого озера, и лишь после этого думать, что делать дальше.
Хардгейр Вьюга тоже отошел к своим людям, и некоторое время над берегом разносился гул оживленного спора. Потом Эрнольв увидел, что рауды собрали зачем-то полтора десятка мечей и старательно расчищают от камней прибрежную площадку.
— Уж не поединок ли они затевают? — озадаченно пробормотал Ивар Овчина.
— С кем? — Эрнольв пожал плечами. — Я не думаю, что хоть один из здешних троллей явится на их зов.
Но, как оказалось, рауды собирались взывать отнюдь не к троллям. Хардгейр и еще один пожилой седо-бородный хирдмап соорудили на расчищенной площадке огромную руну «рад» — «совет», выложенную из сверкающих мечей.
— Они, как видно, хотят просить совета у богов! — сообразил Эрнольв. — Принести в жертву нечего — вот и приходится предлагать небесам свою доблесть, а в ответ просить мудрости. Я слышал о таком способе. Мой отец рассказывал, что Тородд конунг прибегал к нему в самые трудные дни.
Рауды тем временем встали в широкий круг, в середине которого сверкала острой сталью руна «рад» — огромное послание от земли к небу. Хардгейр Вьюга вышел вперед и запел, а прочие повторяли за ним каждую строчку:
Сияющее пятнышко света стремительно приближалось, и вот уже можно было разглядеть фигуру юной прекрасной женщины, сидящей на спине огромного вепря, чья шкура отливала золотом и каждый волосок светился своим собственным светом. Вепрь мчался по небесной дороге широкими скачками, и снопы золотых и багровых искр вылетали из-под его копыт; волосы светлой богини вились по ветру, как легкое белое пламя. А лицо… Сколько ни вспоминали потом рауды ее лицо, они не могли прийти к согласию. Каждый видел ее по-разному, но каждый знал: перед ним промчалась прекраснейшая из женщин, которая была, есть и может быть. Каждому мерещилось в ее чертах мимолетное сходство с матерью, с лесной, с той девушкой, что впервые вызвала изумление взрослеющего подростка и навек осталась в глубинах памяти, как самая яркая и непобедимая красота. В лице богини, несущей в мир весну и любовь, переливалась светом сама Любовь, которую каждый воображает по-своему.
Фрейя верхом па Золотой Щетине мчалась над Золотым озером, держа путь с востока на запад, и земной мир приветствовал богиню восторгом и ужасом; земля содрогалась, по озеру покатились стремительные волны, далеко в горах возник шум невидимых лавин. Теплый ветер со свежими, переплетенными запахами земных и небесных трав касался человеческих лиц, шевелил волосы. Все взоры были прикованы к богине, глаза изнемогали, утомленные небесным сиянием; в какой-то миг показалось, что смотреть больше невозможно, усталые веки опустились…
А когда глаза открылись вновь, богини уже не было. Каждый мог бы подумать, что она примерещилась ему, если бы не потрясенные лица товарищей, все повернутые в одну сторону. И светлая, голубая дорога по-летнему яркого неба тянулась среди серых облаков, отмечая ее путь.
Эрнольв тоже смотрел на запад, туда, где исчезла Фрейя. Он уже понял, что означает ее появление: она проскакала над Золотым озером, как бы отрезав раудам дальнейший путь и отметив границу, до которой когда-то, в Века Асов, доскакал ее вепрь Золотая Щетина. Здесь кончается земля, на которую племя Фрейра имеет право. Если сможет подтвердить его силой, конечно. Рауды получили ответ на свой вопрос, и едва ли теперь хоть один будет настаивать па продолжении похода.
Но сейчас Эрнольв об этом не думал. Он смотрел вслед Фрейе, и душу его терзала острая, сладкая и мучительная тоска по его истинной любви — по Свангерде, чьи черты, сияющие небесным светом, он увидел в лице богини.
Торбранд Погубитель Обетов, конунг Фьялленланда, стоял почти у самого края обрыва, а под его ногами плескалось море. Серое, холодное море, каким оно бывает зимой. Наконец пришел тот день — Середина Зимы, о котором он так горячо, нетерпеливо, мучительно мечтал пять долгих месяцев. С вершины горы, разделявшей северный и средний рог Трехрогого фьорда, ему было видно все огромное войско, все сотни кораблей, все восемь без малого тысяч воинов, готовых идти с ним на Квиттинг. Куда ни глянь — везде светлели пятна человеческих лиц под шлемами, толстыми шерстяными колпаками, меховыми шапками, везде пестрели круглые щиты с начищенными умбонами, в большинстве — красные. Неисчислимое человеческое море па берегах фьорда между кораблями и землянками не сводило глаз с Торбранда, стоящего возле жертвенника. Здесь конунги Фьялленланда испокон веков приносили жертвы перед началом походов. И сейчас, оглядывая собранную силу, Торбранд был счастлив — по одному его знаку все огромное войско двинется вперед, и он ощущал себя всемогущим, почти как сам Один.
На жертвеннике, сложенном из крупных серых валунов, лежала огромная туша быка, и черная кровь еще дымилась на снегу. Сегодня был самый короткий день в году, и следовало торопиться, пока не начало темнеть. Но Торбранд медлил, стараясь совладать со своим волнением, с той огромной, неудержимой силой, которую вливали в него глаза тысяч его воинов. Наконец он поднял молот, сделанный из кремня — священный знак власти конунгов Фьялленланда — и освятил жертву знаком Мйольнира.
— Мы даем эту жертву вам, Светлые Асы, и тебе, Отец Побед! — глухо выговорил Торбранд, подняв глаза к серому небу. На высоком пригорке, где его было видно всем, он чувствовал себя как бы на перекрестном пути всех ветров. Тысячи фьяллей, готовых к боевому походу, смотрели на Торбранда, сила их ратного духа стекалась к нему, как сила клинка стекается к разящему острию, и от него отражалась к небесам. Он хотел говорить громче и внушительнее, но волнение перехватило горло. — Благословите начало нашего похода, и каждый день я буду посвящать вам новые жертвы.
Он не нашел, что прибавить к этому. Да было и не нужно: и боги, и люди знали его помыслы и стремления. Пять месяцев он посвятил собиранию этого войска; и вот теперь, когда оно было собрано, сила каждого из этих людей, острота и гнев каждого меча, стремительность каждого корабля вошли в душу Торбранда, и себя самого он ощутил огромным и необъятным, как целый мир. Вся земля фьяллей в эти мгновения говорила его устами. А когда один говорит за всех, много слов не требуется.
Хродмар сын Кари принял у конунга священный молот и подал большую серебряную чашу, полную бычьей крови. Торбранд взял чашу, обмакнул в нее метелку из можжевеловых веток и с широким размахом принялся кропить чернеющие внизу толпы воинов, корабли, оружие — все, до чего мог дотянуться. С громким торжествующим криком, потрясая поднятыми мечами и копьями, люди двигались мимо подножия взгорка, подставляя под капли жертвенной крови свое оружие, а ярлы и хельды за спиной Торбранда запели:
Едва Эрнольв успел вытянуть меч назад, как с другой стороны опять сверкнули рога. Весь берег озера кричал, выл, ревел, метался; оборотни били рогами направо и налево, убивая, калеча своих вчерашних товарищей. Все, кто успел поесть мяса златорогих оленей, стали таким же; и у каждого сверкающие рога до половины были окрашены кровью.
«Ингирид!» — отчаянно кричал кто-то в мозгу Эрнольва, и он боялся сразу всего: что оборотни убьют ее и что она сама станет таким же оленем. Держа меч наготове, он обернулся к Ингирид: она сидела на земле, ее лицо было дико искажено ужасом, но из открытого рта не вылетало ни звука. Эрнольв снова подхватил ее и потащил прочь от костра. Чуть поодаль росла старая лохматая ель; Эрнольв толкнул Ингирид в сумрак под широкими лапами и встал рядом, для верности обнимая ее левой рукой за плечи, а в правой держа меч. Он был разгорячен и разъярен битвой, но не чувствовал ни капли страха или изумления. Здесь земля троллей — так они узнают, болотные поганцы, каково иметь дело с человеком! Невиданные силы вливались в его кровь, словно чья-то рука, невидимо протянутая через темную даль, помогала ему держать меч.
— Как здорово! Как я рада! Свадьба! Свадьба! — радостно визжала Вальтора, то обнимая Рагну-Гейду, то теребя ее. — Как хорошо!
С тех пор как она лишь узнала, что Вигмар думает когда-нибудь в будущем взять в жены Рагну-Гейду, мечта об их свадьбе преследовала Вальтору, и сейчас она была совершенно счастлива, что эта мечта сбудется так скоро.
— Нужно все сделать как надо! — захлебываясь от восторга, тараторила она, и обрадованные новостью домочадцы смеялись вокруг. — Надо позвать много-много гостей! Тут вокруг не слишком много людей живет, но ведь на свадьбе нужно много гостей!
— На свадьбу-то они соберутся! — посмеивался Тьодольв, тоже довольный, и подмигивал то Вигмару, то Рагне-Гейде. — Это такое дело: как только запахнет хорошим пиром, тем более свадебным, гости появляются, как из мешка!
— Надо подумать, какого бычка заколоть! — озабоченно бормотал управитель Фёрли. — Фроа, вели сейчас достать сверху все пивные котлы — их год не чистили…
— А можно я тоже буду танцевать с факелами? — кричала Вальтора, осененная новой мыслью. — Рагна, ну, можно? — горячо молила она, потрясая стиснутыми руками, словно решалась ее судьба. — Мне можно, я ведь тоже уже большая! Правда, правда! Можно, да?!
Рагна-Гейда смеялась, смущенная всем этим шумом. Она очень хорошо помнила, как сама четыре или пять лет назад вот так же мечтала, чтобы родители признали ее большой и взяли с собой на пир, на чью-нибудь свадьбу, позволили встать в ряд девушек и женщин, взять горящий факел и ощутить себя полноправной частичкой взрослого мира. С каким волнением она, когда ей впервые разрешили все это, перед началом танца вглядывалась через двор в стоящий напротив мужской ряд и старалась разглядеть среди пламенных дрожащих отблесков лицо мужчины, доставшегося ей в пару. Вот и Вальтора, наверное, так же хочет поскорее увидеть его, в душе уже выбирает: хорошо бы вот этот, только бы не тот! Ведь даже маленькие девочки мечтают найти в праздничной каше орешек, знаменующий скорое замужество — такова уж женская природа.
Радостный шум продолжался, ликующая Вальтора, раскрасневшаяся и возбужденная, горячо обсуждала с Фёрли, Фроа и другими женщинами приготовления, Тьодольв с Эдельмодом вспоминали соседей, которых стоит позвать на пир Середины Зимы, вдруг оказавшийся в придачу свадебным. Рагна-Гейда знала, что ей стоило бы, по совести, пойти к Вальторе и Фроа, но не хотелось отходить от Вигмара. Они сидели вдвоем на краю помоста возле очага, слегка касаясь друг друга плечами, и даже не смотрели друг на друга. Они не думали сейчас о том, каким невероятным событием показалась бы эта свадьба всем, кто знал их раньше — там, где они жили до начала войны и где свадьба их была бы невозможна. Они просто чувствовали, что совершается то, что должно было совершиться. Они выбрали друг друга, и никто не помешает им быть вместе. Что может быть проще этого?
Вдруг Рагна-Гейда услышала, как Вигмар вздохнул.
— Что ты? — шепнула она, повернувшись к нему.
— Не знаю, — неохотно бросил он и потер ладонью нахмуренный лоб. — Что-то со мной такое… Как будто лихорадка какая-то…
Рагна-Гейда испуганно охнула и протянула руку к его лбу. Только этого не хватало! В мыслях ее мелькнуло разом несколько обрывочных мыслей: Аспла могла наслать болезнь, обидевшись, что он посмеялся над ее любовью к одноглазому фьяллю; протянуло ветром над озером… Да мало ли что?
Однако никаких признаков жара у Вигмара не было.
— Нет, нет. — Он перехватил ее руку и сжал. — Нет, я не болен… Сам не понимаю… Как будто тянет что-то…
Несмотря на свою славу неплохого скальда, Вигмар не мог подобрать подходящих слов. Его терзали непонятные ощущения; какие-то волны плескались и бились внутри, толкали куда-то, грозили разорвать грудь изнутри. Неясный порыв звал его вскочить с места и бежать куда-то в темноту, через ночной лес, не зная куда, повинуясь голосу крови, как зверь. Нечто подобное он испытывал когда-то, тоскуя по Рагне-Гейде, когда хотелось биться головой о стену оттого, что ее нет рядом… Но вот же она! Да и само чувство походило на прежние, но было другим.
Обеспокоенная Рагна-Гейда подвинулась ближе, обхватила руками его голову и прижала к своей груди. С ним происходило что-то непонятное даже ему самому, и в ней возникло сильное стремление удержать его, словно чужая сила грозила отнять, унести. Несколько мгновений Вигмар не шевелился, прислушиваясь, не помогло ли, но потом ему стало нестерпимо тяжело; он не мог оставаться без движения.
Высвободившись, он встал и прошелся несколько шагов взад-вперед, прислушиваясь к себе, пытаясь нащупать источник этого странного возбуждения. В теле возникла мелкая противная дрожь, стоять уже было трудно, хотелось присесть… Силы то оставляли его, то снова притекали откуда-то, но вместе с силами появлялось стремление мчаться куда-то, словно кто-то вдалеке нуждался в помощи и звал. Каждая частичка тела будто хотела бежать своей дорогой. Вигмар прижал кулак к сердцу, не шутя проверяя, на месте ли оно, и вдруг обжегся: на груди у него откуда-то взялось маленькое раскаленное солнце.
Два оборотня с окровавленными рогами стояли в трех шагах перед Эрнольвом и били копытами мерзлый песок, издавая глухой утробный рев. Они словно хотели напасть и не решались: то ли боялись меча, то ли их сдерживала какая-то иная, непонятная сила. Эр-нольв напряженно ждал, всякое мгновение готовый отразить удар, и остро жалел о том, что нет под pyкoй копья. «Ну, подходите, троллиные выкидыши! —гневно стучало у него в мыслях. — Я вам покажу!» Светлые Асы! Да он ли это, Эрнольв сын Хравна, тот самый, что лишь несколько месяцев назад холодел от стихийного ужаса, слыша вдалеке низкий голос тролля из Дымной Горы, ничем ему не угрожающего, и взмокшей от страха ладонью цеплялся за руку девочки по имени Сольвейг? Он ли теперь, без тени страха в душе, готов был кинуться с мечом на двух оборотней разом, и кинулся бы, если бы мог оставить Ингирид одну? Или совсем другой?
Внезапно откуда-то с горы, невидимой в темноте, раздался резкий пронзительный свист. Оборотни перестали метаться по берегу, давя и круша все живое, и подняли златорогие головы.
— Сюда, теляточки мои, сюда! — визжали из далекой темноты два нечеловеческих голоса, то ли мужских, то женских, а скорее всего, просто троллиных. — Скачите сюда! Хватит вам пастись! Идите в стойло, хозяйка ждет!
Два голоса выли и визжали что-то совсем неразборчивое, и кровь стыла в жилах у людей. Это кричал сам Медный Лес, во второй раз жестоко расправившийся с незваными гостями. А златорогие оборотни дружным стадом рванулись в темноту, на голоса. Миг — и они исчезли, погасли искры рогов, только громкий топот десятков копыт еще долго носился над берегом, отражаясь от склонов гор.
Эрнольв наконец решился перевести дух, убрал меч в ножны, поднял Ингирид на руки и вышел из-под ели. Берег представлял собой ужасное зрелище: песок и земля были изрыты острыми копытами, везде валялись клочки сорванного мха, перевернутые камни, растоптанные дрова. Тут и там, как валуны, чернели в темноте мертвые тела. Где-то стонали раненые. Эрнольв остановился возле погасшего костра, где Ульвхедин и Ингирид совсем недавно с таким удовольствием поедали оленину. Ему казалось, что он один остался невредимым. Ингирид он спас; но где Ульвхедин?
— Есть еще кто-нибудь живой? — перебарывая жуть, позвал Эрнольв. В голове билась одна мысль: если не будет ответа, то надо повернуться и так вот, с Ингирид на руках, идти прочь отсюда. Пешком, в темноте, все равно куда — только на север, подальше от этого жестокого озера.
Но в ответ раздались живые голоса и стоны.
— Госпожа жива! Она не превратилась! — растерянно и восхищенно бормотал Книв, невольно повторивший свой памятный «подвиг» и подтвердивший право называться Книв-Из-Под-Хвороста. — Как же она удержалась…
— Знать бы! — Эрнольв со вздохом наклонился и положил Ингирид на остатки растоптанного лапника. — Давай, раздувай костер. Посчитаем, сколько нас теперь.
Рагна-Гейда с тревожным изумлением следила, как Вигмар ходит взад-вперед, как сильно трет ладонью грудь, и в ней крепло жуткое убеждение, что его сглазили. Испортили эти проклятые тролли!
Вдруг Вигмар остановился и вытащил из-под рубахи амулет. Сжав его в ладони, Вигмар немного постоял, потом сделал движение, будто хочет его снять с шеи, но потом передумал и опять сел рядом с Рагной-Гейдой.
— Посмотри! — Не снимая ремешка с шеи, он протянул амулет Рагне-Гейде. — Он горячий!
Она изумленно посмотрела на золотой полумесяц, о котором успела позабыть, потом прикоснулась к нему. Он был горячим, как будто пролежал весь вечер на камнях в очаге.
— Это он, — сказал Вигмар, глядя на амулет, как будто впервые видит его и не понимает, откуда эта вещь взялась у него на груди. — Он тянет… Он меня куда-то зовет. И вытягивает силу.
— Сними! — испуганно ахнула Рагна-Гейда и дерну ла за ремешок. — Я тебе и раньше говорила: чужой амулет добра не принесет.
— Это не ты говорила, а Гейр. — Вигмар бросил взгляд на Гейра, сидевшего с мужчинами в другом конце гридницы. Ему немного полегчало, и он снова смог улыбнуться. — Но Гейр это сказал сразу, как только я это подобрал. Знаешь, как-то отошло. Отпустило.
Вигмар несколько раз глубоко вздохнул, хотел сунуть амулет обратно под рубаху, но Рагна-Гейда перехватила его руку:
— Постой! Покажи-ка…
— Да смотри… — несколько удивленно отозвался Вигмар. Видела же…
Но Рагна-Гейда увидела то, чего не замечала рань ше. Сейчас Вигмар держал амулет не прямо, а боком, и бессмысленные царапины, которые она раньше едва от метила вниманием, вдруг вызвали в ней смутное воспоминание о чем-то важном. Эта странная руна, похожая на перевернутую «вин»… Это было похоже на что-то знакомое. Знакомое, осмысленное и очень важное.
Рагна-Гейда взяла с очага уголек и начертила на сером камне очага перевернутую руну «вин». Посмотре ла на нее, а потом добавила такую же, служащую как бы ее отражением. И рисунок, который у нее получился, был знаком всякому, кто хоть немного разбирается в рунах.
— Это не перевернутая «вин», — тихо и убежденно сказала Рагна-Гейда. — Это «манн». «Манн», разрезанный пополам. И это значит…
Сейчас ей казалось удивительным, что она не догадалась сразу. Так всегда бывает: правильная мысль, до ставшаяся ценой долгого труда, кажется единственно возможной и потому лежащей на поверхности.
— Что? — спросил Вигмар. Его странная лихорадка совсем прошла, он снова чувствовал себя здоровым. Но, похоже, непонятный приступ одарил их столь же непо нятным открытием.
— Что таких амулетов два, — прошептала Рагна-Гейда, потрясенная и значительностью собственной догадки, и ее простотой. — Это же полумесяц. Значит, где-то есть еще один такой же. А вместе — луна, а на ней полная «манн». Руна помощи и человеческой связи. Этот амулет, наверное, помогает хранить дружбу и передавать силу. Я о таких раньше не слышала, но… Чего на свете не бывает?
Вигмар не ответил: она была совершенно права. Теперь он не удивился бы ничему. А память старательно разворачивала множество событий, произошедших с тех пор, как он повесил себе на шею этот удивительный золотой полумесяц, снятый с утопленника. А что, очень может быть. Полумесяц нагревался, когда он готовился нанести удар мертвому оборотню… Тогда он этого не заметил, приписал собственному возбуждению… И еще… Все складывалось так ясно, что вопросов не оставалось. Кроме одного.
Кто он? Тот, у кого второй полумесяц?
Серый рассвет, выплывший на спине туманов из холодного озера, застал дружину Эрнольва в тревожной растерянности. К утру кое-как перевязали раненых и собрали убитых в одно место. Тридцать восемь человек исчезло бесследно: в облике златорогих оленей они ускакали на зов невидимых троллей. Шестнадцать человек оказалось убито, еще восемь к утру умерло от тяжелых ран, нанесенных острыми рогами и тяжелыми копытами. Среди оставшихся было еще много раненых и еще больше напуганных. От фьялльской дружины Эрнольва осталось восемнадцать человек, и раудам было не лучше — они лишились вождя. Ульвхедин ярл, которому достался лучший кусок оленины, первым умчался на четырех ногах. И ни его, ни других никто не ждал назад. Никогда.
Утром Эрнольв ярл, оставив Книва сидеть на страже возле заснувшей наконец Ингирид, вышел из землянки на берег и гулко стукнул мечом по умбону щита. Обстоятельства требовали устроить «домашний тинг» — хотя какой уж тут дом!
Хирдманы, сидевшие и лежавшие вокруг костров, подняли головы, повернулись к нему. На всех лицах была угрюмая, озлобленная растерянность, у многих серели повязки с кровавыми пятнами.
— Ульвхедина ярла нет и едва ли он скоро вернется! — сказал Эрнольв. — Раудам стоит выбрать себе нового вожака, хотя бы до тех пор, пока вы не увидитесь с конунгом.
— Я думаю, люди охотнее будут слушаться меня, чем кого-нибудь другого, — мрачно, но уверенно ответил ему Хардгейр Вьюга. — Немного здесь наберется людей знатнее меня.
Эрнольв не был особенно счастлив этим заявлением: он не любил Хардгейра, заносчивого, неприветливого и жадного до золота и почестей. Сейчас худшего вождя для раудов нельзя было и нарочно выбрать. Если у кого-то и хватит упрямства настаивать на продолжении похода, то только у Хардгейра.
Однако рауды молчали, не возражая, и Эрнольв даже бровью не повел, ничем не выдав своего неудовольствия.
— Тогда, может быть, ты скажешь мне, сколько у вас осталось воинов, способных держать оружие? — спросил он.
— Да уж побольше, чем у вас, — проворчал Хардгейр. Он был заранее настроен против фьялля, который, того и гляди, попробует заполучить власть, поскольку он, дескать, муж конунговой дочери. Не на таких напал! — Всего восемьдесят два человека. Может, еще кто поправится…
— Но сейчас — восемьдесят два! — подвел итог Эрнольв. — Я не имею права приказывать вам, но мог бы посоветовать…
— Нам не надо умных советов… — начал Хардгейр, но Эрнольв продолжал, повысив голос и заглушив его:
— Посоветовать как следует подумать прежде, чем пытаться идти дальше.
— Этот поход одобрили боги! — воскликнуло несколько голосов. Как видно, за ночь Хардгейр успел потолковать со своими людьми и сейчас большинство было с ним согласно. — Жертвоприношение… Островной Пролив… Альвкара…
— Я был на том тинге и тоже видел знамение! — ответил разноречивым голосам Эрнольв. — Боги благословили начало похода, но едва ли они хотели, чтобы он продолжался вечно. Мы хорошо начали поход, но то, что с нами происходит здесь, уже не слишком похоже на удачу. А скорее похоже на то, что боги советуют остановиться.
— Ты советуешь нам идти смирно домой, а сам дождешься своих фьяллей и с ними двинешь за золотом? — прищурившись, сиздевкой выкрикнул Хардгейр. — Мы не так-то просты!
— Вас еще волнует золото? — Эрнольв с насмешливым изумлением поднял бровь. — Разве вам его мало? Оно затягивало вас в себя, — он кивнул на озеро, — оно проникало внутрь вас, — Эрнольв показал на тушу мертвого оборотня, еще вчера бывшего Вальдаром Ревуном, — и все для того, чтобы погубить. Если вы не пожелаете остановиться, то оно погубит вас всех до единого. Но, впрочем, я вас не отговариваю. Вы не дети, у вас есть свои головы на плечах. И даже пока еще не украшенные рогами. Думайте. Но помните — боги умнее вас. И лучше знают будущее.
Проговорив это, Эрнольв вернулся к землянке, вокруг которой сидели и стояли фьялли из остатка его дружины. Для них ему не требовалось устраивать никакого «домашнего тинга», в их повиновении он был уверен. Да и решать пока ничего не требовалось: решением Торбранда конунга Эрнольв был обязан дождаться Арнвида Сосновую Иглу с его дружиной именно здесь, на берегу Золотого озера, и лишь после этого думать, что делать дальше.
Хардгейр Вьюга тоже отошел к своим людям, и некоторое время над берегом разносился гул оживленного спора. Потом Эрнольв увидел, что рауды собрали зачем-то полтора десятка мечей и старательно расчищают от камней прибрежную площадку.
— Уж не поединок ли они затевают? — озадаченно пробормотал Ивар Овчина.
— С кем? — Эрнольв пожал плечами. — Я не думаю, что хоть один из здешних троллей явится на их зов.
Но, как оказалось, рауды собирались взывать отнюдь не к троллям. Хардгейр и еще один пожилой седо-бородный хирдмап соорудили на расчищенной площадке огромную руну «рад» — «совет», выложенную из сверкающих мечей.
— Они, как видно, хотят просить совета у богов! — сообразил Эрнольв. — Принести в жертву нечего — вот и приходится предлагать небесам свою доблесть, а в ответ просить мудрости. Я слышал о таком способе. Мой отец рассказывал, что Тородд конунг прибегал к нему в самые трудные дни.
Рауды тем временем встали в широкий круг, в середине которого сверкала острой сталью руна «рад» — огромное послание от земли к небу. Хардгейр Вьюга вышел вперед и запел, а прочие повторяли за ним каждую строчку:
«А стихи-то так себе! — отметил Эрнольв. — Наверное, сам Хардгейр и сочинял. Да уж, не вовремя покинул их Ульвхедин ярл. Без него и заклинания толкового сложить некому». А рауды пели, стараясь горячностью мольбы возместить недостаток мастерства в стихах:
Светлые ваны,
владыки ветров!
Дайте нам знак!
Будет ли путь
дальше наш добрым
с помощью Ньёрда?
Последние слова еще не отзвучали, как высоко в небе возник свет. Нежный, белый, чуть голубоватый свет лился в щель между серыми облаками, с каждым мгновением становясь ярче и сильнее, словно ручей, пробивающий себе дорогу в сером снегу. Облака расходились, и меж ними показалось еще неясное, но быстро движущееся пятнышко белого сияния. Смотреть на него было сладко и больно; голубая дорога чистого, по-летнему яркого неба протянулась над озером, и кз небесных глубин повеяло нежным и свежим запахом оттаявшей земли, первой травы, теплом солнечных лучей — запахом весны.
Фрейр, бог-даритель!
Открой нам пути!
Ждет ли добыча
нас в битвах жарких?
Иль нужно хранить нам
добытое прежде?
Фрейя, дочь Ньёрда!
Дашь ли нам силу
на духов квиттингских
или в Палаты
Павших златые
смелых возьмешь?
Сияющее пятнышко света стремительно приближалось, и вот уже можно было разглядеть фигуру юной прекрасной женщины, сидящей на спине огромного вепря, чья шкура отливала золотом и каждый волосок светился своим собственным светом. Вепрь мчался по небесной дороге широкими скачками, и снопы золотых и багровых искр вылетали из-под его копыт; волосы светлой богини вились по ветру, как легкое белое пламя. А лицо… Сколько ни вспоминали потом рауды ее лицо, они не могли прийти к согласию. Каждый видел ее по-разному, но каждый знал: перед ним промчалась прекраснейшая из женщин, которая была, есть и может быть. Каждому мерещилось в ее чертах мимолетное сходство с матерью, с лесной, с той девушкой, что впервые вызвала изумление взрослеющего подростка и навек осталась в глубинах памяти, как самая яркая и непобедимая красота. В лице богини, несущей в мир весну и любовь, переливалась светом сама Любовь, которую каждый воображает по-своему.
Фрейя верхом па Золотой Щетине мчалась над Золотым озером, держа путь с востока на запад, и земной мир приветствовал богиню восторгом и ужасом; земля содрогалась, по озеру покатились стремительные волны, далеко в горах возник шум невидимых лавин. Теплый ветер со свежими, переплетенными запахами земных и небесных трав касался человеческих лиц, шевелил волосы. Все взоры были прикованы к богине, глаза изнемогали, утомленные небесным сиянием; в какой-то миг показалось, что смотреть больше невозможно, усталые веки опустились…
А когда глаза открылись вновь, богини уже не было. Каждый мог бы подумать, что она примерещилась ему, если бы не потрясенные лица товарищей, все повернутые в одну сторону. И светлая, голубая дорога по-летнему яркого неба тянулась среди серых облаков, отмечая ее путь.
Эрнольв тоже смотрел на запад, туда, где исчезла Фрейя. Он уже понял, что означает ее появление: она проскакала над Золотым озером, как бы отрезав раудам дальнейший путь и отметив границу, до которой когда-то, в Века Асов, доскакал ее вепрь Золотая Щетина. Здесь кончается земля, на которую племя Фрейра имеет право. Если сможет подтвердить его силой, конечно. Рауды получили ответ на свой вопрос, и едва ли теперь хоть один будет настаивать па продолжении похода.
Но сейчас Эрнольв об этом не думал. Он смотрел вслед Фрейе, и душу его терзала острая, сладкая и мучительная тоска по его истинной любви — по Свангерде, чьи черты, сияющие небесным светом, он увидел в лице богини.
Торбранд Погубитель Обетов, конунг Фьялленланда, стоял почти у самого края обрыва, а под его ногами плескалось море. Серое, холодное море, каким оно бывает зимой. Наконец пришел тот день — Середина Зимы, о котором он так горячо, нетерпеливо, мучительно мечтал пять долгих месяцев. С вершины горы, разделявшей северный и средний рог Трехрогого фьорда, ему было видно все огромное войско, все сотни кораблей, все восемь без малого тысяч воинов, готовых идти с ним на Квиттинг. Куда ни глянь — везде светлели пятна человеческих лиц под шлемами, толстыми шерстяными колпаками, меховыми шапками, везде пестрели круглые щиты с начищенными умбонами, в большинстве — красные. Неисчислимое человеческое море па берегах фьорда между кораблями и землянками не сводило глаз с Торбранда, стоящего возле жертвенника. Здесь конунги Фьялленланда испокон веков приносили жертвы перед началом походов. И сейчас, оглядывая собранную силу, Торбранд был счастлив — по одному его знаку все огромное войско двинется вперед, и он ощущал себя всемогущим, почти как сам Один.
На жертвеннике, сложенном из крупных серых валунов, лежала огромная туша быка, и черная кровь еще дымилась на снегу. Сегодня был самый короткий день в году, и следовало торопиться, пока не начало темнеть. Но Торбранд медлил, стараясь совладать со своим волнением, с той огромной, неудержимой силой, которую вливали в него глаза тысяч его воинов. Наконец он поднял молот, сделанный из кремня — священный знак власти конунгов Фьялленланда — и освятил жертву знаком Мйольнира.
— Мы даем эту жертву вам, Светлые Асы, и тебе, Отец Побед! — глухо выговорил Торбранд, подняв глаза к серому небу. На высоком пригорке, где его было видно всем, он чувствовал себя как бы на перекрестном пути всех ветров. Тысячи фьяллей, готовых к боевому походу, смотрели на Торбранда, сила их ратного духа стекалась к нему, как сила клинка стекается к разящему острию, и от него отражалась к небесам. Он хотел говорить громче и внушительнее, но волнение перехватило горло. — Благословите начало нашего похода, и каждый день я буду посвящать вам новые жертвы.
Он не нашел, что прибавить к этому. Да было и не нужно: и боги, и люди знали его помыслы и стремления. Пять месяцев он посвятил собиранию этого войска; и вот теперь, когда оно было собрано, сила каждого из этих людей, острота и гнев каждого меча, стремительность каждого корабля вошли в душу Торбранда, и себя самого он ощутил огромным и необъятным, как целый мир. Вся земля фьяллей в эти мгновения говорила его устами. А когда один говорит за всех, много слов не требуется.
Хродмар сын Кари принял у конунга священный молот и подал большую серебряную чашу, полную бычьей крови. Торбранд взял чашу, обмакнул в нее метелку из можжевеловых веток и с широким размахом принялся кропить чернеющие внизу толпы воинов, корабли, оружие — все, до чего мог дотянуться. С громким торжествующим криком, потрясая поднятыми мечами и копьями, люди двигались мимо подножия взгорка, подставляя под капли жертвенной крови свое оружие, а ярлы и хельды за спиной Торбранда запели: