Страница:
— И что он ей ответил? — спросило сразу несколько голосов.
— Что он не такой дурак, — с некоторым смущением доложил Стейн.
Кое-кто в задних рядах засмеялся. Но большинство понимало, что тут не до смеха.
— Ну, Вигмар, ответь же им! — воскликнул Бальдвиг. — Повтори им эти стихи, и они поймут, что это о ком угодно, но не об Ингирид!
— Если люди очень хотят враждовать, то их не убедят никакие слова, обладай ты хоть красноречием самого Одина! — ответил Вигмар. — Мои стихи были сложены о другой женщине. Она осталась далеко отсюда. А складывать висы для Ингирид дочери Бьяртмар я даже не помышлял. Пусть богиня Вар слышит меня.
— Может быть, он складывал висы и о другой женщине! — не сдавалась Уннгерд. — Но кто, кроме него самого, нам поручится, что он не складывал висы об Ингирид?
— Ха! — с негодованием воскликнул Бальдвиг и хлопнул себя по бедрам. — Это уже неразумно! Гнев — плохой советчик! Если так рассуждать, то кто поручится, что ты и твой муж не складывали хулительных стихов про меня или про самого конунга?
— Конунг! — воззвали разом Оддульв и Уннгерд. — Долго ли ты будешь слушать эти позорные речи!
— В самом деле, отец! — повысив голос и грозно хмуря брови, сказала кюн-флинна Ульврунн. Она достаточно хорошо знала своего отца, чтобы обращаться к нему лишь в крайних случаях, а сейчас был именно такой случай. — Люди хотят услышать твое решение.
— Это правда? — спросил Бьяртмар у самого Вигмара.
Удивительное дело: голос конунга звучал не грозно, буднично и даже мягко, но Вигмар вдруг почувствовал странное оцепенение в душе и в теле. У него просто не хватило бы воли солгать: голос конунга проникал в самую душу и наполнял уверенностью, что и взгляд его проникает так же свободно. К счастью, Вигмару ничего не приходилось скрывать.
— Нет, это неправда! — уверенно ответил он. — Мне случалось сочинять стихи о женщине, но не о твоей дочери и вообще ни об одной женщине из племени раудов.
— Так значит, это почтенные люди лгут? — невинно спросил конунг и повел бледной длиннопалой рукой в сторону Оддульва и Уннгерд.
Вигмар ощутил себя в ловушке, но сдаваться не собирался.
— Эти почтенные люди не поняли, — твердо сказал он и бросил взгляд на Оддульва. — Служанка не смогла запомнить ни одной строчки, но почему-то решила, что это — о ее госпоже. Но это не так.
— И со слов рабыни Оддульв обвиняет свободного человека! — с негодованием подхватил Бальдвиг. — Они требуют доказательств, что Вигмар не сочинял стихов о твоей дочери! Почему бы им не потребовать того же от всех людей, сколько ни есть на свете? Мало ли у кого мог возникнуть злодейский замысел!
— Наверное, это были искусные и красивые стихи, раз уж рабыня ничего не смогла запомнить! — мягко и мечтательно протянул Бьяртмар, ласково заглядывая в лицо Вигмару. Он как будто не слышал речей Бальдвига, и Вигмара еще больше насторожила эта нежданная ласковость. — Почему бы тебе не сказать нам те стихи еще раз? Мы сможем судить, есть ли в них твоя вина передо мной и моей дочерью.
Ингирид встрепенулась и вскинула голову: ей очень хотелось послушать. Люди в гриднице опять загудели: всем тоже хотелось. Вигмар помедлил. Да, это был самый простой выход. В тех двух висах была достаточно ясно рассказана вся немудреная сага о том, как он полюбил девушку, поссорился с ее родней и был вынужден бежать. Самый глупый великан поймет, что к Ингирид дочери Бьяртмара это и близко не подходило. Но… Какое-то внутреннее чувство мешало Вигмару ответить согласием. В этих двух висах была его душа, его любовь, была Рагна-Гейда. Страшно, гадко, немыслимо было раскрыть сердце перед этими чужими людьми, перед этим безбородым конунгом.
— Нет. — Вигмар почтительно, но твердо мотнул головой и, пересилив себя, взглянул в прищуренные глаза конунга. — Эти висы — ее и мои. Больше ничьи. Я не могу их повторить.
— Вот, теперь ты веришь нам? — воскликнули разом Оддульв и Уннгерд. — Он и не запирается! Его надо вывести во двор и обезглавить!
— Не сейчас! — хрипло вставил Ульвхедин ярл. Он еще плохо соображал, о чем идет речь, но обычаев не забывал даже в самом тяжком опьянении. — Ночное убийство опозорит нас!
— Послушай, конунг, послушай! — заторопился Бальдвиг, встревоженный молчанием Бьяртмара. — Ты знаешь меня много лет, я верно служил тебе! Я много лет знаю этого человека и его отца, он не мог… Ты должен дать ему оправдаться!
— Да, несомненно! — Бьяртмар кивнул. — Обезглавить человека может даже раб, но вот приставить голову обратно не может ни один конунг. Я не хочу, чтобы меня прозвали Бьяртмаром Несправедливым. Конечно, мы дадим ему оправдаться.
— Пусть он понесет каленое железо! — крикнул Оддульв, и облегченный вздох застрял у Бальдвига в груди. — Богов нельзя обмануть!
— Он не вор, чтобы носить железо! — возмутился Бальдвиг. — Позволь ему, конунг, оправдаться с оружием в руках, как подобает высокородному человеку!
— Да где его высокий род! — с недоверием и презрением выкрикнула Уннгерд. — Кто его видел? Эти квитты…
— Тише, добрая женщина, я не хочу, чтобы про меня говорили, что у меня плохо встречают чужеземцев, и прозвали Бьяртмаром Негостеприимным! — остановил ее конунг. Вигмар некстати подумал, что конунга уж слишком явно заботит, что о нем скажут. — Он имеет право оправдаться с оружием в руках, и богов не обманешь мечом точно так же, как и каленым железом. Вот только кто же будет ему достойным противником? Может быть, Ульвхедин ярл?
Бьяртмар постучал себя пальцем по дряблой щеке и покосился в сторону сына. Вигмар проследил за его взглядом, и у него нехорошо ёкнуло что-то в животе. Нет, он не испугался: просто впервые в жизни ясно осознал, что вероятность его победы меньше мышиного хвостика.
— Я готов, отец! — прохрипел Ульвхедин. — Но до утра-то можно подождать? Я тебе всегда говорил, что от этой девки хорошего не будет, но раз уж она так вляпалась, кто-то же должен постоять за честь рода. Я готов.
— Нет, пожалуй, не надо, Ульвхедин. — Бьяртмар внимательно изучил лицо Вигмара, которое все же осталось вполне спокойным, и передумал. — Ведь его вина — не в нападении с оружием. Он нападал стихами, так пусть его противником будет скальд. Я о тебе говорю, Сторвальд.
Бьяртмар посмотрел куда-то поверх головы Вигмара, и все обернулись. Вигмар тоже обернулся. Он и раньше замечал, что на всех пирах второе почетное место в гриднице, напротив конунга, занимает вовсе не Ульвхедин ярл, а высокий человек лет тридцати, одетый богато и вид имеющий довольно гордый. Говорили, что это Сторвальд по прозвищу Скальд, и Вигмар отметил про себя: чтобы приобрести такое прозвище, надо быть скальдом на две головы искуснее остальных.
Во время всего этого переполоха Сторвальд молчал (он вообще был довольно молчалив, не открывал рта, пока к нему не обратятся, и по своей воле ни во что не вмешивался, что, безусловно, обличало в нем человека неглупого). Бьяртмар глядел на него с восторженной ласковостью, как мать на любимого сына, который вырос молодцом. Сторвальд и в самом деле был редкостным красавцем. «Вот в кого надо было влюбиться Ингирид!» — с оттенком обиды на бестолковых норн подумал Вигмар. У Сторвальда были прямые черты лица, легчайшая горбинка на прямом носу удивительно хорошо сочеталась с внутренним углом густых бровей, а светлые и блестящие, как сталь, глаза смотрели умно и остро. Только левый глаз чуть-чуть косил наружу, но это было почти незаметно. Золотистые волосы Сторвальда были тщательно расчесаны и заправлены за пояс. Никаких кос или хвостов, по которым можно было бы определить его племя. А за его спиной на стене висел меч в богатых ножнах, и широкие плечи и сильные руки Сторвальда наводили на мысль, что меч ему служит не для украшения.
— Вот это подходящий противник для тебя! — сказал Бьяртмар, мельком глянув на Вигмара, и обратился к красавцу: — Я думаю, Сторвальд, тебя не испугает такое состязание. Ведь боги рассудят, кто прав.
— Разве я когда-нибудь отказывался исполнить твои просьбы? — спокойно, без заискивания, а даже отчасти небрежно ответил Сторвальд. — Пусть все будет по твоему желанию, конунг.
— Вот и очень хорошо! — Бьяртмар был доволен ответом и радостно потер одна об другую свои узкие бледные ручки, которым, как казалось, никогда не приходилось держать меча или весла. — Значит, мы дадим каждому из вас одну ночь, чтобы вы могли сложить по хорошей хвалебной песне…
— Как? — изумленно закричали Дьярвинги и даже кое-кто из гостей в гриднице. — Песни? Хвалебные песни? Ты же сказал: с оружием в руках! Да разве это божий суд! Такого не бывало!
— Даже самые простые вещи когда-нибудь произошли в первый раз, и люди вот так же ахали и изумлялись! — хихикая от удовольствия, отвечал Бьяртмар, довольный впечатлением. — Но, по правде сказать, я не думаю, что раньше нас никто не додумался… Это же так просто! А вы что думали? — вдруг напустился он на Дьярвингов, вцепившись птичьими пальцами в подлокотники кресла и склоняясь вперед. — Вы думали, что я позволю двум хорошим скальдам зарубить друг друга! Как бы не так! Хорошие скальды слишком редки! Хороших воинов у меня двенадцать десятков только в этой усадьбе, а скальд — один! Один, хотя всякому порядочному конунгу полагается иметь хотя бы пару, не говоря уж о четырех или шести! Скальд сражается стихами — вот пусть они и сражаются своим оружием!
Народ гудел, Уннгерд что-то шипела на ухо Оддульву, Бальдвиг утирал рукавом промокший лоб, а Ингирид, снова оживившись, переводила блестящий взгляд с Вигмара на Сторвальда, словно сравнивала их. «О прекрасная Фрейя, надоумь ее перенести свою страсть на этого красавца и оставить меня в покое! — мысленно молился Вигмар. — Ее равнодушие мне принесет гораздо больше пользы, чем любовь! О Всадница Кошек, подательница самых сладких снов! Ты и так одарила меня в меру самых жадных желаний, оставь же что-нибудь и другим! Мне много не надо…»
— Итак, мы дадим им сегодняшнюю ночь! — продолжал Бьяртмар конунг, выпрямившись на сидении и приняв величественный вид. — Пусть каждого из них отведут в отдельные покои и поставят стражу, чтобы никто не мог ни помочь, ни помешать им. Завтра за утренней едой мы послушаем их. Если выиграет квитт — значит боги оправдали его. А пока идите все спать, чтобы ваши пьяные вопли не мешали моим скальдам!
Толпа задвигалась и стала рассыпаться. Ульврунн увела Ингирид, которая все оглядывалась на ходу. Сторвальд спустился со своего сидения. При этом он бросил на Вигмара только один взгляд, в котором светился скрытый интерес. Этот красавец, чуть косящий на левый глаз, был вполне уверен в своих силах, но не спешил засчитывать своего соперника в проигравшие, пока тот себя не показал.
Удивительно быстро усадьба конунга затихла. Злая и рассерженная Ингирид долго лежала без сна и не смотрела в сторону Уннгерд. Именно себя она считала наиболее пострадавшей от ночного переполоха. Ингирид не могла решить, бояться ли ей за свою честь или обижаться, что ее считают недостойной стихов, но чувствовала себя ограбленной и оскорбленной. Она не желала верить, что стихи Вигмара предназначались какой-то другой женщине. Да разве на свете существуют другие? Что они такое по сравнению с ней? «Жизнь отдать не жаль за деву!» — вспоминалась ей та единственная строчка, зажегшая этот пожар. Как красиво, как сильно! Этой строчкой хотелось любоваться, как драгоценным обручьем, и Ингирид без конца повторяла ее, чувствуя, как золотой звон стиха отдается в самых дальних уголках сердца. Ей самой не грозила смерть, а переживать за других она не умела. Сладкое и тревожное ощущение любви, пусть воображаемой, скоро прогнало обиды, и Ингирид наслаждаясь своим волнением, как новой, еще не испытанной радостью жизни.
Так получилось, что Вигмар сын Хроара удостоился от Бьяртмара конунга немалых почестей: ему достался отдельный спальный покой. Маленькая клетушка была не шире трех шагов в длину и ширину, и почти всю ее занимала лежанка. Должно быть, раньше она служила спальней какой-то супружеской чете, возможно даже самому конунгу, пока он не овдовел. Кроме лежанки, тут был большой ларь, а на нем глиняный светильник с тресковым жиром. Зато двери выходили в гридницу, где устроилось на ночь множество людей.
Где поместили Сторвальда, Вигмар не знал, но не сомневался, что у того есть в этом доме свой покойчик. По лицу красавца нетрудно было понять, что он не из тех, кто согласится спать вповалку в общем дружинном покое. А уж заслужить себе отличия он сумеет.
В придачу к светильнику Вигмару оставили, по приказу доброго конунга, большой кусок хлеба, несколько вареных рыбин на бронзовом блюде и большой ковшик пива из кованого говорлинского серебра.
— Конечно, не поэтический мёд, но тоже сгодится! — проворчал пожилой гест, расставлявший угощенье на ларе. — Если еще чего, или на двор выйти — ты стукни в дверь, мы тут до утра будем.
Высказав это предложение и одновременно предостережение, гест ушел, плотно прикрыв дверь. Железного стука засова Вигмар не слышал, но, судя по близким голосам, тот гест с тремя-четырьмя товарищами расположился на скамьях и на полу прямо под дверью. Вигмар прислушался: одни играли в кости, другие спорили, чей жеребец победит на ожидавшемся завтра бое коней. Пожилой благодетель Вигмара ставил на Бурую Гриву какого-то Бримира Полосатого Щита из Логинфьорда. Серебряную пряжку в полмарки весом ставил против ножа с костяной ручкой. Значит, уж очень верил в победу. Может, так и надо?
Отойдя от двери, Вигмар бросился на широкую лежанку, вытянулся и задумался, глядя в темный бревенчатый потолок. Хвалебная песнь! Едучи к Бьяртмару конунгу и вообще к раудам, он меньше всего думал в хвалебных песнях. Норн приговор у мыса узнаешь, как говорила Грюла. Вообще-то сочинять хвалебные песни не намного труднее, чем другие. Даже легче: кто под небосклоном Бьяртмару подобен? Волки рвали трупы, храбро дрались квитты… Нет, рауды. Только вот что: надо ведь знать, с кем дрались. Что победоносно — это и так ясно, но вот как дело было?
Вигмар сел, без почтения подтянув ноги прямо в сапогах на одеяло из облезлой медвежьей шкуры. Так не честно. Хорошо этому Сторвальду. Выговор у него не раудский, он тут тоже пришлый, но живет, как видно, давно и все про Бьяртмара знает. С кем он сражался, когда сражался, как… А Вигмар не знал ничего. Сочинять подвиги — засмеют, потому что даже самая пышная похвала должна быть в основе правдива, иначе ей и цены никакой не будет. А как сочинять о том, чего не знаешь и о чем не слышал?
Прыжком соскочив с лежанки, Вигмар мягко и стремительно прошелся два шага до стены и обратно. Вот он каков, тролль безбородый! Или он думает, что слава о его подвигах гремит по всему Морскому Пути и любой квитт знает их не хуже, чем собственный род в семи поколениях? Или он нарочно втолкнул его в эту ловушку? Заставит опозориться и спокойно снесет голову. Прямо за завтраком, поскольку убийство утром уже не ставится в укор. И никакой опасности нет ни для его обожаемого Сторвальда, ни для кого другого. И все довольны. А рыжий квитт с наглыми глазами — кому он нужен?
«Мудрый Один, Отец Поэзии, подскажи же мне что-нибудь! — воззвал Вигмар, напряженно глядя в темный потолок, точно ожидая, что закопченные бревна сейчас разойдутся и в просвете покажется престол Одина, с самим Властелином, с двумя воронами у него на плечах и двумя волками у ног. — Не зря же ты получил от меня такую славную жертву — Эггбранда сына Кольбьёрна. Я думаю, тебе понравилось все то, что я натворил. Помоги же мне!»
Но темный потолок молчал и не шевелился. Вигмар прошелся еще пару раз и снова сел. Сосредоточившись, он пытался вспомнить, не слышал ли когда-нибудь, хоть в детстве, хоть чего-нибудь о подвигах Бьяртмара Миролюбивого. Впрочем, тому под шестьдесят, а значит, во времена его подвигов Вигмар был ребенком. Если вообще уже родился на свет.
«Может, постучать? — Вигмар задумчиво покосился на дверь. — Позвать какого-нибудь славного воина, отмеченного сединой и шрамами, пусть расскажет. Едва ли конунг догадался это запретить. И на помощь это не похоже. А вдруг…»
Принять никакого решения он не успел — дверь тихо отворилась сама собой. Вигмар успел заметить отблеск огненного света в гриднице, и на пороге встала высокая темная фигура, похожая по первому впечатлению на женскую. В тесный покойчик влетел свежий запах летней грозы, неожиданный и радостный в продымленном доме. Тут же дверь опять закрылась, и Вигмар оказался лицом к лицу с незнакомой девушкой.
Явись к нему мужчина, он схватился бы за оружие. Но при виде девушки он просто шагнул назад, наткнулся на край лежанки и остановился, разглядывая свою гостью.
Он видел ее впервые, и в то же время испытывал смутное ощущение, что когда-то очень давно был уже с ней знаком. Так давно, что и не вспомнить — словно в детстве. Но его детство было пятнадцать лет назад — не могла же она не измениться за это время. Девушка была очень высока ростом, даже выше самого Вигмара, но так чудно сложена, так стройна и величава, что не казалась долговязой. Пышнейшая грива ярко-рыжих, огненных волос окутывала девушку до колен, и среди них тонкое и подвижное лицо казалось особенно белым. Ее черты не отличались строгой правильностью: нос у нее был длинноват, а рот широковат, но это же придавало лицу неповторимость и живость, а одухотворенность в чертах делала это лицо ослепительно прекрасным. Вигмару подумалось: это не человек. Обыкновенные смертные девушки такими не бывают. Мелькнула было мысль, что это к нему явилась в новом обличии Грюла, но растаяла сама, по собственной нелепости. Грюла — дух Квиттинского Севера, как она попадет к Островному проливу, в самое сердце земли раудов? И у Грюлы были золотые глаза, а глаза ночной гостьи даже в полутьме тесного покойчика светились своим собственным, ярко-голубым светом.
— Ты всегда так неучтив? — тихо спросила девушка, и в голосе ее звучала легкая ласковая насмешка, на которую нельзя было обидеться. — За что же тебя любят женщины, если ты даже не поздороваешься и не попросишь войти?
Ее голос был глубок и звучен, в нем таилась веселость, готовая прорваться искрами смеха; Вигмару подумалось, что она очень хорошо поет.
— Так ты же уже вошла, — как дурак, ответил Вигмар, и попытался сделать шаг назад, но опять наткнулся на край лежанки и чуть не опрокинулся на спину.
Девушка усмехнулась, и ему тоже стало смешно: хорош бы он был!
— Войди, о липа льда ладони! — ответил он, улыбаясь углом рта и смущенно потирая щеку. — Правда, у меня сегодня тесный покой и войти-то особенно некуда. Ты можешь сесть на это ложе, если оно не слишком недостойно тебя.
— Я и не на таких сидела и, как видишь, жива! — Девушка неслышно шагнула к лежанке и уселась. Она двигалась так легко, что Вигмару вспомнился плящущий язык пламени.
Он сел там, где стоял, и повернулся к гостье.
— Как ты прошла? — спросил он. — Мне как-то не думается, что милостивый Бьяртмар конунг прислал тебя рассказать мне о его подвигах. Хотя именно это, по правде сказать, мне и нужно больше всего.
— Нет, меня прислал другой конунг. — Девушка мягко качнула головой. Волна ее волос шевельнулась, на Вигмара повеяло приятным теплом, смешанным с бодрящим запахом летней грозы. Сейчас он осознал всю невозможность этого запаха в пасмурную осеннюю ночь, но он был частью самой гостьи, а она вся была — чудо. — Другой конунг, гораздо более могущественный, но и еще более прихотливый, — продолжала она. — Никогда не знаешь, что ему понравится, кого и за что он полюбит и захочет наградить сегодня или завтра.
— А меня он, значит, полюбил? — спросил Вигмар, не представляя, о чем идет речь, но смутно ощущая рядом с собой что-то неоглядно огромное.
— Нет, я бы так не сказала! — Девушка лукаво усмехнулась, склонила голову к плечу.
Взгляд ее ярко-голубых глаз обжег Вигмара и одновременно окатил ледяной прохладой. Горячий лед или раскаленное небо — он не знал, что так бывает. Но это не пугало, а было приятно; странное ощущение как будто поднимало над землей и уносило прочь от мира. Вигмар одновременно и сидел на убогой лежанке в тесной темной клетушке, и поднимался в какие-то небесные дали, сам становился огромным и величественным, полным каких-то новых сил и новых целей, смотрел с небес сам на себя со снисходительностью и даже не особо заботился, что будет дальше с тем, земным маленьким Вигмаром.
— Он не отпустил меня, — с каким-то скрытым намеком продолжала девушка. — Он просто сделал вид, что отвернулся… О, по лукавству с ним никто не сравнится! Но раз уж он позволил мне отлучиться, я должна поспешить и сделать то, зачем пришла.
— А зачем ты пришла?
— Затем, что ты просил. Я расскажу тебе о подвигах Бьяртмара!
Девушка усмехнулась, по тонким чертам ее лица пробежала мгновенная нервная дрожь, словно в самих этих словах заключалось что-то очень смешное. Вигмар, с каждым мгновением изумляясь все больше и больше, криво, как через силу, усмехнулся в ответ. Все, что она делала, заражало и завораживало, и он с трудом помнил, где находится и как сюда попал.
— Так он нарочно… — начал Вигмар, но не мог подобрать слов для вопроса.
— Нет! — Девушка качнула головой, волна ее волос снова обдала Вигмара потоком мягкого жара. Казалось, что сейчас его одежда загорится там, где ее коснулись пламенеющие кудри. Ну и пусть… — Бьяртмар конунг не зол. Он просто ехиден и любопытен. Он просто хотел посмотреть, как ты будешь выпутываться. Нетрудно понять, что ты из тех, кто из любой беды выпутывается упрямо и отчаянно. На это очень любопытно смотреть! Он не так уж любит свою дочь и не так уж опасается за свою честь, как хочет показать. Поэтому и к тебе он и не добр, и не зол. Ему просто любопытно.
— Ему все равно? — проговорил Вигмар, с отвращением вспоминая дряблые щеки и прищуренные глаза Бьяртмара.
— Да, ему все равно. Он просто посмотрит, как вы со Сторвальдом его позабавите. Ты лучше слушай меня.
— Подожди. Как тебя зовут?
— Ну, Альвкара. Это неважно. Не теряй времени. Тебе ведь еще складывать висы, а ночи осенью не те, что зимой.
Вигмар кивнул, думая вовсе не о протяженности осенних ночей. Альвкара — «Неистовая из рода альвов»! Хорошее имя. Очень ей подходит. Другого и не подберешь. Имя не показалось совсем уж незнакомым — когда-то и где-то он его слышал. И даже недавно и недалеко. Но вспомнить не удавалось, да это и не казалось важным.
— Первый подвиг Бьяртмар совершил, когда ему было шестнадцать лет, — начала рассказывать Альвкара. — Да ты слушай, не любуйся на меня! — с дружеской досадой прикрикнула она на Вигмара, заметив, что его мысли ближе к ней, чем к подвигам Бьяртмара конунга. — Завтра утром тебе предстоит любоваться Бьяртмаром, а старый безбородый тролль далеко не так приятен на вид, как я.
— Это верно! — Вигмар не мог не согласиться и улыбнулся.
— Так вот, слушай дальше. Когда Бьяртмару было шестнадцать лет, его отец решил, что ему уже пора совершить какие-нибудь подвиги. А в те годы особенно славились наглостью два херсира из вандров — Фасти и Хьёртинг. У них обоих были большие боевые корабли и много дружины. Здешний конунг Хардмунд, отец Бьяртмара, снарядил пять больших кораблей и самый большой отдал под начало Бьяртмару. А с ним послал его воспитателя Торкеля. Распоряжался и сражался по большей части Торкель, но слава, конечно, досталась Бьяртмару. Фасти сбросили в море, и он утонул, а Хьёртинга взяли в плен, вывели на берег и там отрубили голову. Это первый подвиг. Второй Бьяртмар придумал уже сам. Сорок лет назад было много разговоров о Гуннтруд дочери Сварторма, конунга граннов. Ее просватали за Скъяльга конунга, из барскугов. Правда, у них тогда было целых три конунга зараз, так получилось, но у Сварторма было девять дочерей, как у Эгира, так что он не слишком привередничал. Говорили, что она красива, во всем искусна… но ты знаешь, мало о какой невесте до свадьбы так не скажут!
Альвкара улыбнулась Вигмару, глазами намекая на что-то известное им обоим, но он едва сумел выжать кривую улыбку в ответ. При слове «невеста» ему сразу пришла на ум Рагна-Гейда, а это не располагало к веселью.
— Бьяртмар решил, что ему пора жениться, а чем искать свою невесту, показалось и проще, и почетнее отбить чужую.
— И забавнее, — деревянным голосом вставил Вигмар. Его неприязнь к прославляемому конунгу с каждым словом становилась сильнее.
— Да, и забавнее. Ты, я вижу, уже стал разбираться в его нраве. Ну, не хмурься! — Альвкара улыбнулась и слегка коснулась руки Вигмара. — Не надо его за это осуждать. Разве ты сам никогда не думал отбить чужую невесту?
— Так это же совсем другое дело… — в задумчивости начал Вигмар и вдруг спохватился: — А ты откуда знаешь?
Но Альвкара лишь загадочно повела глазами и продолжала рассказывать:
— Короче, Бьяртмар подстерег корабли граннов возле Островного Пролива и предложил всем людям Сварторма сойти на берег, оставив ему невесту и все ее приданое. Людей у него было больше, до берега раудов гораздо ближе, и те согласились. Сказали, что, мол, если Скъяльг посчитает себя обиженным, то пусть сам и отбивает ее назад. Скъяльг пробовал, но неудачно.
— А чего хотела сама невеста?
— Она до той поры не видала ни того, ни другого, так что ей было все равно. Ульвхедин ярл — ее сын. Она умерла лет через шесть. Третий подвиг: здешние берега пару раз приходили грабить молодые конунги кваргов, но Бьяртмар прогнал их обратно и перебил больше половины. И взял себе всю добычу, которую они успели награбить. Они так и не поняли, как это он сумел узнать места их стоянок. И совсем недавно, лет десять или двенадцать назад, сюда однажды явился ваш, квиттингский великан из Медного Леса. То ли Свальнир, то ли кто-то из его родни. Похватал скотину на южных пастбищах, но свинина ему не понравилась, и он ушел. А Бьяртмар к тому времени успел собрать войско и долго гордился, что прогнал великана. Вот тебе четыре подвига. Бьяртмар конунг очень любит, когда о них упоминают. Так что он будет доволен, если ты сложишь песнь именно об этом.
— Что он не такой дурак, — с некоторым смущением доложил Стейн.
Кое-кто в задних рядах засмеялся. Но большинство понимало, что тут не до смеха.
— Ну, Вигмар, ответь же им! — воскликнул Бальдвиг. — Повтори им эти стихи, и они поймут, что это о ком угодно, но не об Ингирид!
— Если люди очень хотят враждовать, то их не убедят никакие слова, обладай ты хоть красноречием самого Одина! — ответил Вигмар. — Мои стихи были сложены о другой женщине. Она осталась далеко отсюда. А складывать висы для Ингирид дочери Бьяртмар я даже не помышлял. Пусть богиня Вар слышит меня.
— Может быть, он складывал висы и о другой женщине! — не сдавалась Уннгерд. — Но кто, кроме него самого, нам поручится, что он не складывал висы об Ингирид?
— Ха! — с негодованием воскликнул Бальдвиг и хлопнул себя по бедрам. — Это уже неразумно! Гнев — плохой советчик! Если так рассуждать, то кто поручится, что ты и твой муж не складывали хулительных стихов про меня или про самого конунга?
— Конунг! — воззвали разом Оддульв и Уннгерд. — Долго ли ты будешь слушать эти позорные речи!
— В самом деле, отец! — повысив голос и грозно хмуря брови, сказала кюн-флинна Ульврунн. Она достаточно хорошо знала своего отца, чтобы обращаться к нему лишь в крайних случаях, а сейчас был именно такой случай. — Люди хотят услышать твое решение.
— Это правда? — спросил Бьяртмар у самого Вигмара.
Удивительное дело: голос конунга звучал не грозно, буднично и даже мягко, но Вигмар вдруг почувствовал странное оцепенение в душе и в теле. У него просто не хватило бы воли солгать: голос конунга проникал в самую душу и наполнял уверенностью, что и взгляд его проникает так же свободно. К счастью, Вигмару ничего не приходилось скрывать.
— Нет, это неправда! — уверенно ответил он. — Мне случалось сочинять стихи о женщине, но не о твоей дочери и вообще ни об одной женщине из племени раудов.
— Так значит, это почтенные люди лгут? — невинно спросил конунг и повел бледной длиннопалой рукой в сторону Оддульва и Уннгерд.
Вигмар ощутил себя в ловушке, но сдаваться не собирался.
— Эти почтенные люди не поняли, — твердо сказал он и бросил взгляд на Оддульва. — Служанка не смогла запомнить ни одной строчки, но почему-то решила, что это — о ее госпоже. Но это не так.
— И со слов рабыни Оддульв обвиняет свободного человека! — с негодованием подхватил Бальдвиг. — Они требуют доказательств, что Вигмар не сочинял стихов о твоей дочери! Почему бы им не потребовать того же от всех людей, сколько ни есть на свете? Мало ли у кого мог возникнуть злодейский замысел!
— Наверное, это были искусные и красивые стихи, раз уж рабыня ничего не смогла запомнить! — мягко и мечтательно протянул Бьяртмар, ласково заглядывая в лицо Вигмару. Он как будто не слышал речей Бальдвига, и Вигмара еще больше насторожила эта нежданная ласковость. — Почему бы тебе не сказать нам те стихи еще раз? Мы сможем судить, есть ли в них твоя вина передо мной и моей дочерью.
Ингирид встрепенулась и вскинула голову: ей очень хотелось послушать. Люди в гриднице опять загудели: всем тоже хотелось. Вигмар помедлил. Да, это был самый простой выход. В тех двух висах была достаточно ясно рассказана вся немудреная сага о том, как он полюбил девушку, поссорился с ее родней и был вынужден бежать. Самый глупый великан поймет, что к Ингирид дочери Бьяртмара это и близко не подходило. Но… Какое-то внутреннее чувство мешало Вигмару ответить согласием. В этих двух висах была его душа, его любовь, была Рагна-Гейда. Страшно, гадко, немыслимо было раскрыть сердце перед этими чужими людьми, перед этим безбородым конунгом.
— Нет. — Вигмар почтительно, но твердо мотнул головой и, пересилив себя, взглянул в прищуренные глаза конунга. — Эти висы — ее и мои. Больше ничьи. Я не могу их повторить.
— Вот, теперь ты веришь нам? — воскликнули разом Оддульв и Уннгерд. — Он и не запирается! Его надо вывести во двор и обезглавить!
— Не сейчас! — хрипло вставил Ульвхедин ярл. Он еще плохо соображал, о чем идет речь, но обычаев не забывал даже в самом тяжком опьянении. — Ночное убийство опозорит нас!
— Послушай, конунг, послушай! — заторопился Бальдвиг, встревоженный молчанием Бьяртмара. — Ты знаешь меня много лет, я верно служил тебе! Я много лет знаю этого человека и его отца, он не мог… Ты должен дать ему оправдаться!
— Да, несомненно! — Бьяртмар кивнул. — Обезглавить человека может даже раб, но вот приставить голову обратно не может ни один конунг. Я не хочу, чтобы меня прозвали Бьяртмаром Несправедливым. Конечно, мы дадим ему оправдаться.
— Пусть он понесет каленое железо! — крикнул Оддульв, и облегченный вздох застрял у Бальдвига в груди. — Богов нельзя обмануть!
— Он не вор, чтобы носить железо! — возмутился Бальдвиг. — Позволь ему, конунг, оправдаться с оружием в руках, как подобает высокородному человеку!
— Да где его высокий род! — с недоверием и презрением выкрикнула Уннгерд. — Кто его видел? Эти квитты…
— Тише, добрая женщина, я не хочу, чтобы про меня говорили, что у меня плохо встречают чужеземцев, и прозвали Бьяртмаром Негостеприимным! — остановил ее конунг. Вигмар некстати подумал, что конунга уж слишком явно заботит, что о нем скажут. — Он имеет право оправдаться с оружием в руках, и богов не обманешь мечом точно так же, как и каленым железом. Вот только кто же будет ему достойным противником? Может быть, Ульвхедин ярл?
Бьяртмар постучал себя пальцем по дряблой щеке и покосился в сторону сына. Вигмар проследил за его взглядом, и у него нехорошо ёкнуло что-то в животе. Нет, он не испугался: просто впервые в жизни ясно осознал, что вероятность его победы меньше мышиного хвостика.
— Я готов, отец! — прохрипел Ульвхедин. — Но до утра-то можно подождать? Я тебе всегда говорил, что от этой девки хорошего не будет, но раз уж она так вляпалась, кто-то же должен постоять за честь рода. Я готов.
— Нет, пожалуй, не надо, Ульвхедин. — Бьяртмар внимательно изучил лицо Вигмара, которое все же осталось вполне спокойным, и передумал. — Ведь его вина — не в нападении с оружием. Он нападал стихами, так пусть его противником будет скальд. Я о тебе говорю, Сторвальд.
Бьяртмар посмотрел куда-то поверх головы Вигмара, и все обернулись. Вигмар тоже обернулся. Он и раньше замечал, что на всех пирах второе почетное место в гриднице, напротив конунга, занимает вовсе не Ульвхедин ярл, а высокий человек лет тридцати, одетый богато и вид имеющий довольно гордый. Говорили, что это Сторвальд по прозвищу Скальд, и Вигмар отметил про себя: чтобы приобрести такое прозвище, надо быть скальдом на две головы искуснее остальных.
Во время всего этого переполоха Сторвальд молчал (он вообще был довольно молчалив, не открывал рта, пока к нему не обратятся, и по своей воле ни во что не вмешивался, что, безусловно, обличало в нем человека неглупого). Бьяртмар глядел на него с восторженной ласковостью, как мать на любимого сына, который вырос молодцом. Сторвальд и в самом деле был редкостным красавцем. «Вот в кого надо было влюбиться Ингирид!» — с оттенком обиды на бестолковых норн подумал Вигмар. У Сторвальда были прямые черты лица, легчайшая горбинка на прямом носу удивительно хорошо сочеталась с внутренним углом густых бровей, а светлые и блестящие, как сталь, глаза смотрели умно и остро. Только левый глаз чуть-чуть косил наружу, но это было почти незаметно. Золотистые волосы Сторвальда были тщательно расчесаны и заправлены за пояс. Никаких кос или хвостов, по которым можно было бы определить его племя. А за его спиной на стене висел меч в богатых ножнах, и широкие плечи и сильные руки Сторвальда наводили на мысль, что меч ему служит не для украшения.
— Вот это подходящий противник для тебя! — сказал Бьяртмар, мельком глянув на Вигмара, и обратился к красавцу: — Я думаю, Сторвальд, тебя не испугает такое состязание. Ведь боги рассудят, кто прав.
— Разве я когда-нибудь отказывался исполнить твои просьбы? — спокойно, без заискивания, а даже отчасти небрежно ответил Сторвальд. — Пусть все будет по твоему желанию, конунг.
— Вот и очень хорошо! — Бьяртмар был доволен ответом и радостно потер одна об другую свои узкие бледные ручки, которым, как казалось, никогда не приходилось держать меча или весла. — Значит, мы дадим каждому из вас одну ночь, чтобы вы могли сложить по хорошей хвалебной песне…
— Как? — изумленно закричали Дьярвинги и даже кое-кто из гостей в гриднице. — Песни? Хвалебные песни? Ты же сказал: с оружием в руках! Да разве это божий суд! Такого не бывало!
— Даже самые простые вещи когда-нибудь произошли в первый раз, и люди вот так же ахали и изумлялись! — хихикая от удовольствия, отвечал Бьяртмар, довольный впечатлением. — Но, по правде сказать, я не думаю, что раньше нас никто не додумался… Это же так просто! А вы что думали? — вдруг напустился он на Дьярвингов, вцепившись птичьими пальцами в подлокотники кресла и склоняясь вперед. — Вы думали, что я позволю двум хорошим скальдам зарубить друг друга! Как бы не так! Хорошие скальды слишком редки! Хороших воинов у меня двенадцать десятков только в этой усадьбе, а скальд — один! Один, хотя всякому порядочному конунгу полагается иметь хотя бы пару, не говоря уж о четырех или шести! Скальд сражается стихами — вот пусть они и сражаются своим оружием!
Народ гудел, Уннгерд что-то шипела на ухо Оддульву, Бальдвиг утирал рукавом промокший лоб, а Ингирид, снова оживившись, переводила блестящий взгляд с Вигмара на Сторвальда, словно сравнивала их. «О прекрасная Фрейя, надоумь ее перенести свою страсть на этого красавца и оставить меня в покое! — мысленно молился Вигмар. — Ее равнодушие мне принесет гораздо больше пользы, чем любовь! О Всадница Кошек, подательница самых сладких снов! Ты и так одарила меня в меру самых жадных желаний, оставь же что-нибудь и другим! Мне много не надо…»
— Итак, мы дадим им сегодняшнюю ночь! — продолжал Бьяртмар конунг, выпрямившись на сидении и приняв величественный вид. — Пусть каждого из них отведут в отдельные покои и поставят стражу, чтобы никто не мог ни помочь, ни помешать им. Завтра за утренней едой мы послушаем их. Если выиграет квитт — значит боги оправдали его. А пока идите все спать, чтобы ваши пьяные вопли не мешали моим скальдам!
Толпа задвигалась и стала рассыпаться. Ульврунн увела Ингирид, которая все оглядывалась на ходу. Сторвальд спустился со своего сидения. При этом он бросил на Вигмара только один взгляд, в котором светился скрытый интерес. Этот красавец, чуть косящий на левый глаз, был вполне уверен в своих силах, но не спешил засчитывать своего соперника в проигравшие, пока тот себя не показал.
Удивительно быстро усадьба конунга затихла. Злая и рассерженная Ингирид долго лежала без сна и не смотрела в сторону Уннгерд. Именно себя она считала наиболее пострадавшей от ночного переполоха. Ингирид не могла решить, бояться ли ей за свою честь или обижаться, что ее считают недостойной стихов, но чувствовала себя ограбленной и оскорбленной. Она не желала верить, что стихи Вигмара предназначались какой-то другой женщине. Да разве на свете существуют другие? Что они такое по сравнению с ней? «Жизнь отдать не жаль за деву!» — вспоминалась ей та единственная строчка, зажегшая этот пожар. Как красиво, как сильно! Этой строчкой хотелось любоваться, как драгоценным обручьем, и Ингирид без конца повторяла ее, чувствуя, как золотой звон стиха отдается в самых дальних уголках сердца. Ей самой не грозила смерть, а переживать за других она не умела. Сладкое и тревожное ощущение любви, пусть воображаемой, скоро прогнало обиды, и Ингирид наслаждаясь своим волнением, как новой, еще не испытанной радостью жизни.
Так получилось, что Вигмар сын Хроара удостоился от Бьяртмара конунга немалых почестей: ему достался отдельный спальный покой. Маленькая клетушка была не шире трех шагов в длину и ширину, и почти всю ее занимала лежанка. Должно быть, раньше она служила спальней какой-то супружеской чете, возможно даже самому конунгу, пока он не овдовел. Кроме лежанки, тут был большой ларь, а на нем глиняный светильник с тресковым жиром. Зато двери выходили в гридницу, где устроилось на ночь множество людей.
Где поместили Сторвальда, Вигмар не знал, но не сомневался, что у того есть в этом доме свой покойчик. По лицу красавца нетрудно было понять, что он не из тех, кто согласится спать вповалку в общем дружинном покое. А уж заслужить себе отличия он сумеет.
В придачу к светильнику Вигмару оставили, по приказу доброго конунга, большой кусок хлеба, несколько вареных рыбин на бронзовом блюде и большой ковшик пива из кованого говорлинского серебра.
— Конечно, не поэтический мёд, но тоже сгодится! — проворчал пожилой гест, расставлявший угощенье на ларе. — Если еще чего, или на двор выйти — ты стукни в дверь, мы тут до утра будем.
Высказав это предложение и одновременно предостережение, гест ушел, плотно прикрыв дверь. Железного стука засова Вигмар не слышал, но, судя по близким голосам, тот гест с тремя-четырьмя товарищами расположился на скамьях и на полу прямо под дверью. Вигмар прислушался: одни играли в кости, другие спорили, чей жеребец победит на ожидавшемся завтра бое коней. Пожилой благодетель Вигмара ставил на Бурую Гриву какого-то Бримира Полосатого Щита из Логинфьорда. Серебряную пряжку в полмарки весом ставил против ножа с костяной ручкой. Значит, уж очень верил в победу. Может, так и надо?
Отойдя от двери, Вигмар бросился на широкую лежанку, вытянулся и задумался, глядя в темный бревенчатый потолок. Хвалебная песнь! Едучи к Бьяртмару конунгу и вообще к раудам, он меньше всего думал в хвалебных песнях. Норн приговор у мыса узнаешь, как говорила Грюла. Вообще-то сочинять хвалебные песни не намного труднее, чем другие. Даже легче: кто под небосклоном Бьяртмару подобен? Волки рвали трупы, храбро дрались квитты… Нет, рауды. Только вот что: надо ведь знать, с кем дрались. Что победоносно — это и так ясно, но вот как дело было?
Вигмар сел, без почтения подтянув ноги прямо в сапогах на одеяло из облезлой медвежьей шкуры. Так не честно. Хорошо этому Сторвальду. Выговор у него не раудский, он тут тоже пришлый, но живет, как видно, давно и все про Бьяртмара знает. С кем он сражался, когда сражался, как… А Вигмар не знал ничего. Сочинять подвиги — засмеют, потому что даже самая пышная похвала должна быть в основе правдива, иначе ей и цены никакой не будет. А как сочинять о том, чего не знаешь и о чем не слышал?
Прыжком соскочив с лежанки, Вигмар мягко и стремительно прошелся два шага до стены и обратно. Вот он каков, тролль безбородый! Или он думает, что слава о его подвигах гремит по всему Морскому Пути и любой квитт знает их не хуже, чем собственный род в семи поколениях? Или он нарочно втолкнул его в эту ловушку? Заставит опозориться и спокойно снесет голову. Прямо за завтраком, поскольку убийство утром уже не ставится в укор. И никакой опасности нет ни для его обожаемого Сторвальда, ни для кого другого. И все довольны. А рыжий квитт с наглыми глазами — кому он нужен?
«Мудрый Один, Отец Поэзии, подскажи же мне что-нибудь! — воззвал Вигмар, напряженно глядя в темный потолок, точно ожидая, что закопченные бревна сейчас разойдутся и в просвете покажется престол Одина, с самим Властелином, с двумя воронами у него на плечах и двумя волками у ног. — Не зря же ты получил от меня такую славную жертву — Эггбранда сына Кольбьёрна. Я думаю, тебе понравилось все то, что я натворил. Помоги же мне!»
Но темный потолок молчал и не шевелился. Вигмар прошелся еще пару раз и снова сел. Сосредоточившись, он пытался вспомнить, не слышал ли когда-нибудь, хоть в детстве, хоть чего-нибудь о подвигах Бьяртмара Миролюбивого. Впрочем, тому под шестьдесят, а значит, во времена его подвигов Вигмар был ребенком. Если вообще уже родился на свет.
«Может, постучать? — Вигмар задумчиво покосился на дверь. — Позвать какого-нибудь славного воина, отмеченного сединой и шрамами, пусть расскажет. Едва ли конунг догадался это запретить. И на помощь это не похоже. А вдруг…»
Принять никакого решения он не успел — дверь тихо отворилась сама собой. Вигмар успел заметить отблеск огненного света в гриднице, и на пороге встала высокая темная фигура, похожая по первому впечатлению на женскую. В тесный покойчик влетел свежий запах летней грозы, неожиданный и радостный в продымленном доме. Тут же дверь опять закрылась, и Вигмар оказался лицом к лицу с незнакомой девушкой.
Явись к нему мужчина, он схватился бы за оружие. Но при виде девушки он просто шагнул назад, наткнулся на край лежанки и остановился, разглядывая свою гостью.
Он видел ее впервые, и в то же время испытывал смутное ощущение, что когда-то очень давно был уже с ней знаком. Так давно, что и не вспомнить — словно в детстве. Но его детство было пятнадцать лет назад — не могла же она не измениться за это время. Девушка была очень высока ростом, даже выше самого Вигмара, но так чудно сложена, так стройна и величава, что не казалась долговязой. Пышнейшая грива ярко-рыжих, огненных волос окутывала девушку до колен, и среди них тонкое и подвижное лицо казалось особенно белым. Ее черты не отличались строгой правильностью: нос у нее был длинноват, а рот широковат, но это же придавало лицу неповторимость и живость, а одухотворенность в чертах делала это лицо ослепительно прекрасным. Вигмару подумалось: это не человек. Обыкновенные смертные девушки такими не бывают. Мелькнула было мысль, что это к нему явилась в новом обличии Грюла, но растаяла сама, по собственной нелепости. Грюла — дух Квиттинского Севера, как она попадет к Островному проливу, в самое сердце земли раудов? И у Грюлы были золотые глаза, а глаза ночной гостьи даже в полутьме тесного покойчика светились своим собственным, ярко-голубым светом.
— Ты всегда так неучтив? — тихо спросила девушка, и в голосе ее звучала легкая ласковая насмешка, на которую нельзя было обидеться. — За что же тебя любят женщины, если ты даже не поздороваешься и не попросишь войти?
Ее голос был глубок и звучен, в нем таилась веселость, готовая прорваться искрами смеха; Вигмару подумалось, что она очень хорошо поет.
— Так ты же уже вошла, — как дурак, ответил Вигмар, и попытался сделать шаг назад, но опять наткнулся на край лежанки и чуть не опрокинулся на спину.
Девушка усмехнулась, и ему тоже стало смешно: хорош бы он был!
— Войди, о липа льда ладони! — ответил он, улыбаясь углом рта и смущенно потирая щеку. — Правда, у меня сегодня тесный покой и войти-то особенно некуда. Ты можешь сесть на это ложе, если оно не слишком недостойно тебя.
— Я и не на таких сидела и, как видишь, жива! — Девушка неслышно шагнула к лежанке и уселась. Она двигалась так легко, что Вигмару вспомнился плящущий язык пламени.
Он сел там, где стоял, и повернулся к гостье.
— Как ты прошла? — спросил он. — Мне как-то не думается, что милостивый Бьяртмар конунг прислал тебя рассказать мне о его подвигах. Хотя именно это, по правде сказать, мне и нужно больше всего.
— Нет, меня прислал другой конунг. — Девушка мягко качнула головой. Волна ее волос шевельнулась, на Вигмара повеяло приятным теплом, смешанным с бодрящим запахом летней грозы. Сейчас он осознал всю невозможность этого запаха в пасмурную осеннюю ночь, но он был частью самой гостьи, а она вся была — чудо. — Другой конунг, гораздо более могущественный, но и еще более прихотливый, — продолжала она. — Никогда не знаешь, что ему понравится, кого и за что он полюбит и захочет наградить сегодня или завтра.
— А меня он, значит, полюбил? — спросил Вигмар, не представляя, о чем идет речь, но смутно ощущая рядом с собой что-то неоглядно огромное.
— Нет, я бы так не сказала! — Девушка лукаво усмехнулась, склонила голову к плечу.
Взгляд ее ярко-голубых глаз обжег Вигмара и одновременно окатил ледяной прохладой. Горячий лед или раскаленное небо — он не знал, что так бывает. Но это не пугало, а было приятно; странное ощущение как будто поднимало над землей и уносило прочь от мира. Вигмар одновременно и сидел на убогой лежанке в тесной темной клетушке, и поднимался в какие-то небесные дали, сам становился огромным и величественным, полным каких-то новых сил и новых целей, смотрел с небес сам на себя со снисходительностью и даже не особо заботился, что будет дальше с тем, земным маленьким Вигмаром.
— Он не отпустил меня, — с каким-то скрытым намеком продолжала девушка. — Он просто сделал вид, что отвернулся… О, по лукавству с ним никто не сравнится! Но раз уж он позволил мне отлучиться, я должна поспешить и сделать то, зачем пришла.
— А зачем ты пришла?
— Затем, что ты просил. Я расскажу тебе о подвигах Бьяртмара!
Девушка усмехнулась, по тонким чертам ее лица пробежала мгновенная нервная дрожь, словно в самих этих словах заключалось что-то очень смешное. Вигмар, с каждым мгновением изумляясь все больше и больше, криво, как через силу, усмехнулся в ответ. Все, что она делала, заражало и завораживало, и он с трудом помнил, где находится и как сюда попал.
— Так он нарочно… — начал Вигмар, но не мог подобрать слов для вопроса.
— Нет! — Девушка качнула головой, волна ее волос снова обдала Вигмара потоком мягкого жара. Казалось, что сейчас его одежда загорится там, где ее коснулись пламенеющие кудри. Ну и пусть… — Бьяртмар конунг не зол. Он просто ехиден и любопытен. Он просто хотел посмотреть, как ты будешь выпутываться. Нетрудно понять, что ты из тех, кто из любой беды выпутывается упрямо и отчаянно. На это очень любопытно смотреть! Он не так уж любит свою дочь и не так уж опасается за свою честь, как хочет показать. Поэтому и к тебе он и не добр, и не зол. Ему просто любопытно.
— Ему все равно? — проговорил Вигмар, с отвращением вспоминая дряблые щеки и прищуренные глаза Бьяртмара.
— Да, ему все равно. Он просто посмотрит, как вы со Сторвальдом его позабавите. Ты лучше слушай меня.
— Подожди. Как тебя зовут?
— Ну, Альвкара. Это неважно. Не теряй времени. Тебе ведь еще складывать висы, а ночи осенью не те, что зимой.
Вигмар кивнул, думая вовсе не о протяженности осенних ночей. Альвкара — «Неистовая из рода альвов»! Хорошее имя. Очень ей подходит. Другого и не подберешь. Имя не показалось совсем уж незнакомым — когда-то и где-то он его слышал. И даже недавно и недалеко. Но вспомнить не удавалось, да это и не казалось важным.
— Первый подвиг Бьяртмар совершил, когда ему было шестнадцать лет, — начала рассказывать Альвкара. — Да ты слушай, не любуйся на меня! — с дружеской досадой прикрикнула она на Вигмара, заметив, что его мысли ближе к ней, чем к подвигам Бьяртмара конунга. — Завтра утром тебе предстоит любоваться Бьяртмаром, а старый безбородый тролль далеко не так приятен на вид, как я.
— Это верно! — Вигмар не мог не согласиться и улыбнулся.
— Так вот, слушай дальше. Когда Бьяртмару было шестнадцать лет, его отец решил, что ему уже пора совершить какие-нибудь подвиги. А в те годы особенно славились наглостью два херсира из вандров — Фасти и Хьёртинг. У них обоих были большие боевые корабли и много дружины. Здешний конунг Хардмунд, отец Бьяртмара, снарядил пять больших кораблей и самый большой отдал под начало Бьяртмару. А с ним послал его воспитателя Торкеля. Распоряжался и сражался по большей части Торкель, но слава, конечно, досталась Бьяртмару. Фасти сбросили в море, и он утонул, а Хьёртинга взяли в плен, вывели на берег и там отрубили голову. Это первый подвиг. Второй Бьяртмар придумал уже сам. Сорок лет назад было много разговоров о Гуннтруд дочери Сварторма, конунга граннов. Ее просватали за Скъяльга конунга, из барскугов. Правда, у них тогда было целых три конунга зараз, так получилось, но у Сварторма было девять дочерей, как у Эгира, так что он не слишком привередничал. Говорили, что она красива, во всем искусна… но ты знаешь, мало о какой невесте до свадьбы так не скажут!
Альвкара улыбнулась Вигмару, глазами намекая на что-то известное им обоим, но он едва сумел выжать кривую улыбку в ответ. При слове «невеста» ему сразу пришла на ум Рагна-Гейда, а это не располагало к веселью.
— Бьяртмар решил, что ему пора жениться, а чем искать свою невесту, показалось и проще, и почетнее отбить чужую.
— И забавнее, — деревянным голосом вставил Вигмар. Его неприязнь к прославляемому конунгу с каждым словом становилась сильнее.
— Да, и забавнее. Ты, я вижу, уже стал разбираться в его нраве. Ну, не хмурься! — Альвкара улыбнулась и слегка коснулась руки Вигмара. — Не надо его за это осуждать. Разве ты сам никогда не думал отбить чужую невесту?
— Так это же совсем другое дело… — в задумчивости начал Вигмар и вдруг спохватился: — А ты откуда знаешь?
Но Альвкара лишь загадочно повела глазами и продолжала рассказывать:
— Короче, Бьяртмар подстерег корабли граннов возле Островного Пролива и предложил всем людям Сварторма сойти на берег, оставив ему невесту и все ее приданое. Людей у него было больше, до берега раудов гораздо ближе, и те согласились. Сказали, что, мол, если Скъяльг посчитает себя обиженным, то пусть сам и отбивает ее назад. Скъяльг пробовал, но неудачно.
— А чего хотела сама невеста?
— Она до той поры не видала ни того, ни другого, так что ей было все равно. Ульвхедин ярл — ее сын. Она умерла лет через шесть. Третий подвиг: здешние берега пару раз приходили грабить молодые конунги кваргов, но Бьяртмар прогнал их обратно и перебил больше половины. И взял себе всю добычу, которую они успели награбить. Они так и не поняли, как это он сумел узнать места их стоянок. И совсем недавно, лет десять или двенадцать назад, сюда однажды явился ваш, квиттингский великан из Медного Леса. То ли Свальнир, то ли кто-то из его родни. Похватал скотину на южных пастбищах, но свинина ему не понравилась, и он ушел. А Бьяртмар к тому времени успел собрать войско и долго гордился, что прогнал великана. Вот тебе четыре подвига. Бьяртмар конунг очень любит, когда о них упоминают. Так что он будет доволен, если ты сложишь песнь именно об этом.