Страница:
— Шестнадцать, — поправил Эрнольв, оторвавшись наконец от квитта. Что толку разглядывать? Тот ведь был назван по имени еще вчера — Вигмар сын Хроара. А бергбур из Дымной горы сказал: Эггбранд сын Кольбьёрна. Не он. А впрочем… Может, он хоть что-то знает? Может, он из тех же мест?
— И насколько я знаю моего родича Торбранда, он не сможет проглотить такую обиду, — продолжал Ульвхедин ярл. — Прости мою неучтивость, может быть, я слишком рано заговорил о таких важных вещах. Но что-то мне подсказывает, что ты не собираешься у нас зимовать.
— Ты во всем прав, ярл, — отозвался Эрнольв. — Торбранд конунг поклялся не знать покоя, пока не рассчитается с квиттами за все. Но больше он не хочет испытывать удачу на море. Как ты думаешь: твой отец не откажется пропустить наше войско через ваши земли?
— Наши земли! — Ульвхедин ярл усмехнулся со скрытой горечью. — Знаешь, один купец из слэттов сказал недавно: раудов теперь стоит называть трэнгами — «живущими в тесноте». Многие у нас были бы рады, если бы кабан Золотая Щетина забежал и подальше на юг… Или чтобы Тюр закинул его обратно не так далеко…
— Но ведь кабан может пробежаться и еще раз… — начал Эрнольв, но Ульвхедин ярл вдруг схватил его за руку:
— Тише! Посмотри-ка!
— О, Бальдвиг, я вижу, ты приобрел немалые сокровища, пока мы с тобой не виделись! — раздался в гриднице в это время скрипучий голос Бьяртмара конунга. — Какое красивое золотое обручье ты носишь!
— Да, пожалуй, оно неплохо смотрится, — не горделиво, а скорее кисло отозвался Бальдвиг. Потянувшись за мясом, он случайно приоткрыл взорам золотое обручье немалого веса и хорошей работы под задравшимся рукавом. Одно из тех двух, что Вигмар когда-то снял для него с заячьих лап.
Рауды мигом обернулись к нему. Здесь, как и везде, любили блеск сокровищ — хотя бы воображаемых.
— Где же ты взял такое богатство? — расспрашивал Бьяртмар, перестав жевать и перегнувшись через подлокотники поближе к Бальдвигу.
— Мне подарил его Вигмар. — Бальдвиг кивнул в сторону своего квиттинского друга. — А он достал его из кургана.
— Из кургана? — Полный любопытства Бьяртмар потер коленки одна об другую, а Вигмар чуть не завыл от тоскливого предчувствия, что ему придется рассказывать заново всю сагу о Старом Олене. — Должно быть, это был богатый курган?
— Если кто-то скажет тебе, конунг, что в этом кургане слои земли перемежались со слоями золота… — начал Вигмар, чувствуя на себе сотню горящих взглядов и понимая, что отвечать придется. Рауды застыли с приоткрытыми ртами, и Вигмар решительно закончил: — То не верь ему!
— А правда, что у вас в Медном Лесу есть золото? — спросил кто-то из ярлов Бьяртмара.
— Да, целые ручьи, в которых вместо простых камней лежат золотые самородки? — подхватило еще несколько голосов.
— Если там и есть золото, то лишь в таких местах, где его добывают свартальвы, — твердо ответил Вигмар, стараясь скорее покончить с этим глупым разговором, тем более что это была правда. — А людям приходится довольствоваться железом.
— Это хорошо… Очень хорошо для нашего дела, Эрнольв ярл, — сказал тем временем Ульвхедин, наблюдая за отцом и за его собеседниками. — Это очень хорошо, что ему показали это обручье. В нашем конунге очень полезно будить жадность и зависть. Именно эти два чувства еще в ранней юности делали его очень отважным.
Эрнольву эти слова показались неприятны: он никогда не смог бы сказать такого о собственном отце, даже если бы это было правдой.
— Так вот что я тебе скажу, Эрнольв, — негромко заговорил Ульвхедин, повернувшись и заглянув в единственный глаз своего собеседника. — Если таким обручьем… или чем-нибудь вроде того Бьяртмара конунга поманит сам Торбранд конунг… То наш старый кабан может забежать очень далеко!
Гости были уже сыты и пьяны, но пиво продолжали разносить; пир утратил всякий порядок, уже никто никого не слушал, на одном конце стола ссорились, на другом целовались, и все делалось с пьяным шумом и воодушевлением.
Весь вечер Вигмар, не скрываясь, наблюдал за йомфру Ингирид. Она обходила его взглядом с тем подчеркнутым безразличием, которое говорит о скрытом пристальном внимании и слегка нечистой совести. Вигмар забавлялся. Удовольствие ему слегка портили только взгляды того фьялльского урода, настороженно наблюдавшего за ним и Ингирид. Заметив это, Вигмар сразу подумал, что между ними что-то есть. Светлая Фрейя, да уж не влюблен ли в нее этот одноглазый тролль? «Если у фьяллей все мужчины такие, то неудивительно, что бедная девушка толкается под дверями мужских покоев, выискивая хоть кого-нибудь попригляднее! — весело подумал Вигмар. — В таком случае даже и я сойду!»
Но вскоре йомфру Ингирид наскучило сидеть среди женщин. За ней это наблюдалось и раньше: еще в Пологом Холме она предпочитала проводить время не в девичьей, а в гриднице среди хирдманов. «Бабская болтовня», по собственному выражению, ее раздражала, тем более что она мало понимала в рукоделии и хозяйстве.
Поднявшись с места, Ингирид стала прохаживаться между столами, рассматривая гостей и развлекаясь пьяной болтовней и выходками. Кроме того, у нее была еще одна тайная цель. Через некоторое время она подошла довольно близко к тому месту, где сидел Вигмар. Видя, что надменными взглядами наглого квитта не проймешь, она решила зайти с другой стороны. Тем более, что и ей самой так было гораздо интереснее.
— Да ты, оказывается, великий герой! — с ядовитым восхищением произнесла она, когда Вигмар соизволил заметить ее возле себя. — Одолел даже какого-то мертвеца. Он, должно быть, отчаянно бился, защищая свои сокровища?
— Ты права как никогда, о Фрейя весла леса опоры шлема! [33]— почтительно ответил Вигмар.
На миг Ингирид была озадачена, не поняв кеннинга; но тут же лицо ее прояснилось: она просто выкинула загадку из головы. Она пришла не столько слушать, сколько говорить.
— Ну, еще бы! — воскликнула она, метнув на Вигмара новый вызывающий взгляд. — Ты же великий славный воин, и сам Сигурд Убийца Фафнира перед тобой не больше чем котенок! Наверное, на Квиттинге ты уже победил всех, кого мог, и теперь пришел к нам искать новых побед!
Вигмар покосился на нее, не скрывая усмешки. Его забавляла ее вызывающая заносчивость и желание походить на взрослую умную женщину. Сквозь желание показать, какое он, квиттинский наглец, ничтожество перед ней, дочерью конунга, просвечивало тщательно скрываемое любопытство. Вигмар достаточно знал женщин, чтобы его заметить, и потому не ломал голову над вопросом, чего она к нему привязалась.
Поэтому он просто взял ее за руку, подтянул к себе и посадил на скамью. Ингирид сопротивлялась, но больше для вида: когда Вигмар выпустил ее руку, она надменно выпрямилась, но осталась сидеть на месте.
— Послушай, рябина застежек, если ты пришла сюда просить меня помолчать об утреннем… — начал Вигмар, доверительно склонившись к ней. Ингирид вскинула руку, ее губы сложились для негодующего «нет», но Вигмар не сделал остановки, и она промолчала. — То напрасно: я и так не из болтливых.
— Вот как! А я думала, что все квитты — болтуны! — язвительно вставила Ингирид. — Разве нет? Почему же вас так прозвали? [34]
— А если ты пришла просто для того, чтобы позлить меня, — продолжал Вигмар, пропустив выпад мимо ушей, и на этот раз Ингирид даже не пыталась возразить, — то опять-таки напрасно трудилась. Мне не пятнадцать зим, а на десять больше, и я успел повидать довольно всякого, чтобы не переживать из-за болтовни любопытной девчонки, какого бы высокого рода она ни была.
— Так ты и правда берсерк? — быстро спросила Ингирид, не обидевшись на «болтовню любопытной девчонки». Она поняла, что напускной надменностью и колкостями его не пронять, и отчасти смирилась с тем, что он ее раскусил.
— Нет, — спокойно ответил Вигмар. — Никакой я не берсерк.
Глядя в задорно блестящие газа Ингирид, он вдруг вспомнил Рагну-Гейду. И сейчас почему-то мысль о ней принесла Вигмару не боль, а отраду: в чужом доме на него повеяло чем-то родным, как будто приоткрылся тот кусочек родины, который он принес в своем сердце. В его памяти ожил один осенний пир трехлетней давности, где хозяин рассаживал гостей по жребию, и ему выпало сидеть с Рагной-Гейдой. Ей тогда было шестнадцать лет, и Вигмар впервые признал, что у этих Стролингов есть кое-что хорошее. Вернее, кое-кто. Никакой другой пир не показался ему таким приятным и таким коротким. С того все и началось: если он видел Рагну-Гейду, то день становился светлее; если она слышала где-то его голос, то оборачивалась и бросала ему лукавую и загадочную улыбку, словно у них есть общая тайна. А потом…
— Но все же для этого места ты недостаточно знатен! — вырвал его из воспоминаний голос Ингирид. — Днем здесь сидела я. Какие еще подвиги ты совершил, чтобы сидеть на моем месте?
Стряхнув задумчивость, Вигмар снова ощутил себя на пиру, среди жующих и говорящих без умолку раудов, за много дневных переходов от всего того, что заполняло его мысли.
— Какие? Так, безделицу, — Вигмар махнул рукой. Возвращаться от Рагны-Гейды к Ингирид оказалось так неприятно, что захотелось уйти отсюда и попросту лечь спать. Может, приснится…
— Расскажи, расскажи! — потребовал сам Бьяртмар конунг. Вигмар обернулся: конунг раудов, оказывется, уже довольно давно наблюдал за ними, обгрызая гусиную ножку. — Почему же ты ушел из своих родных мест, если там столько золота?
«И этому нужно золото!» — с оттенком печали о глупости человеческого рода подумал Вигмар. Хорошо, что у него был достойный ответ. Равнодушно глядя через полутемную гридницу прямо в близоруко сощуренные глаза Бьяртмара, он произнес, с полузабытым удовольствием чувствуя устремленное на него внимание притихших гостей:
— Да он еще и скальд! — протянул Бьяртмар. — Только с хендингами плохо, но зато сколько силы!
Конунг старался говорить с преувеличенным восхищением, чтобы превратить похвалу в насмешку, но в последнем не преуспел: виса и в самом деле была довольно хороша. Чтобы над ней смеяться, следовало сначала сказать другую вису. Получше.
И опять Вигмар вспомнил, что это уже с ним бывало. Ему уже случалось произносить стихи и с торжеством сознавать, что противникам нечем ответить. И ждать с тревожной и сладкой надеждой, глазами вызывать на поединок ее — Рагну-Гейду. Которой больше нет.
— Если он и дерется так хорошо, как складывает стихи, то он один стоит троих! — одобрительно и даже с притворной завистью сказал конунг Бальдвигу. — Или даже пятерых! — расщедрившись, добавил он.
Бальдвиг наклонил голову в знак согласия. А Вигмар незаметно нашарил под рубахой золотой амулет. «В нем руны победы!» — в самое ухо шепнул ему голос Рагны-Гейды, сладкий и мучительный разом. Но что ему победа над раудскими болтунами? Ему нужна была победа над собственной злой судьбой, а до нее было еще очень далеко.
Рагна-Гейда второй раз в жизни попала на большой тинг Острого мыса и уже готова была пожалеть, что вообще решилась на эту поездку. После всех событий начала осени ей было бы слишком страшно оставаться дома одной, но и средство избежать одиночества оказалось не лучшим. Дорога к побережью, потом плавание вдоль всего западного берега с севера на юг не развлекли, а только измучили ее, а обилие народа в Долине Тинга — потрясло и утомило. Привыкшей к относительному безлюдью Квиттинского Севера Рагне-Гейде казалось, что на Остром мысу собрались все квитты, сколько их ни есть, и не верилось, что хоть кто-то на всем полуострове остался дома.
Единственными знакомыми ей людьми поначалу были Ингстейн хёвдинг и его дружина. В первый же их вечер на Остром мысу Ингстейн хёвдинг посвятил Кольбьёрна в свой замысел выдать Рагну-Гейду за кого-нибудь из знатных людей Квиттинского Юга или побережий.
— Но ведь… — начал было Кольбьёрн.
— У меня не отшибло память, я все помню про ее сговор с Сигурдом… или Атли, как его там? Но, по-моему, вы получили не слишком доброе знамение, вам не кажется? Когда на сговоре льется кровь, да еще и кровь ближайшей родни, это не обещает ничего хорошего.
— Но ведь…
— Я помню, что Вигмар сын Хроара не родня Атли. — Ингстейн решительно пресекал все попытки возразить. — Но любая смерть знаменует, что затеяно не слишком счастливое дело. Поэтому вам лучше это бросить. Если Атли возмутится, положитесь на меня. А обзавестись сильной родней в других частях страны будет очень полезно. Вы помните, что если фьялли все-таки пойдут на Квиттинг, то первыми на их пути окажемся мы? Вот тут нам очень не повредит родство с Лейрингами, с Адильсом из усадьбы Железный Пирог, с Брюньольвом Бузинным, даже с Фрейвидом или Хельги хёвдингом… Нет, у Хельги, помнится, сын еще слишком молод, а у Фрейвида и вовсе нет сына, только дочь… Если бы дочь была у меня самого, я непременно устроил бы такой брак. Но у меня нет ни дочери, ни другой молодой родственницы. А моим сыновьям восемь и десять лет, с ними даже обручить дочь никто не захочет — рановато. Но разве мы с вами не все равно что родня? Разве не служил мне твой сын и не будут служить другие? Твои предки, Кольбьёрн сын Гудбранда, ждут от тебя такого мудрого решения.
Ингстейн сын Сёрквира, подвижный и настойчивый человек лет сорока, умел убеждать. Его светлые, с легким налетом рыжины волосы, одного цвета с бородой, всегда стояли дыбом над высоким залысым лбом, а в трех или четырех резких продольных морщинах на лбу хранились ответы на все вопросы и выходы из всех затруднений. Прямой нос так решительно устремлялся вперед, как будто искал, в какую бы битву броситься. При этом Ингстейн хёвдинг был по-настоящему умен и не тратил сил зря, но зато не жалел их на настоящее дело.
— Ваша дочь — красавица! — убеждал он Кольбьёрна и Арнхильд, бросая на саму Рагну-Гейду значительные взгляды. — Будь вы чуть познатнее, вы могли бы выдать ее хоть за молодого Вильмунда конунга… Ха! Уж вот кому не приходится искать невест! Так и везут со всех сторон! — с оттенком зависти добавил хёвдинг. — Но для Лейрингов вы очень даже подходящая родня. Я сам поговорю с ними.
Тем же вечером Ингстейн хёвдинг и Кольбьёрн побывали у Лейрингов. Глава рода, Гримкель Черная Борода, не дал твердого ответа, а его мать, фру Йорунн, подробно и дотошно расспрашивала о приданом Рагны-Гейды, не изъявляя большого желания породниться. На другой день все встретились на пиру у Брюньольва Бузинного, и Рагна-Гейда впервые увидела Аслака Облако, которого ей предлагали в женихи. Аслак оказался шумным, самодовольным бахвалом, таким же крикливым и неумным, как и все Лейринги. В его голубых глазах, не замутненных размышлениями о жизни, отражалось такое полное, такое неоспоримое чувство собственного превосходства, что Рагне-Гейде по закону возмещения сразу же стало противно на него смотреть.
Впрочем, Рагна-Гейда не ждала, что ей теперь понравится хоть кто-нибудь. Ее мыслями безраздельно владел только один человек: Вигмар сын Хроара. «Он умер, умер!» — твердила она сама себе, и каждое слово было точно гвоздь, загоняемый в живую душу. Никакие усилия рассудка не могли заставить ее вообразить Вигмара умершим. Он был живым. Она видела его рыжие косы в пламени любого очага, ей слышался его голос, как будто он стоял где-то за плечом…
— Опомнись, Тюрвинд! Да такого приданого не видали от самых Веков Асов! — долетали до нее возмущенные голоса Кольбьёрна и Арнхильд. — Может, еще попросите меч Грам и Сигурдов шлем Страшило в придачу?
— Мы дали столько, когда выдавали мою дочь Даллу за конунга! — непреклонно отвечала фру Йорунн, неглупая, но неучтивая и упрямая старуха. Рагна-Гейда уже понимала, что ей не бывать невесткой Йорунн, и не могла этому огорчаться.
— Но то за конунга! А твой родич Аслак пока еще…
— Зато ваш род не хуже и не беднее нашего! Говорят, вы раскопали у себя на севере целый курган, где слой земли перемежался со слоем золота! Что вам стоит…
Молва сильно преувеличила богатства Стролингов, добытые из кургана, но слухи о вздорной жадности Лейрингов оказались верны. Стролинги ушли в свою землянку, ни о чем не договорившись. Ингстейн хёвдинг всю дорогу бранился.
— Они не мудрецы, но хитрости им не занимать! — приговаривал он. — Да возьмут их всех великаны! Знают, чем пахнет война, и не хотят связываться с Севером! Или, скорее, прослышали, что Фрейвид Огниво разорвал помолвку своей дочери и она опять свободна. Хотят сосватать ее! Да, вот что! Фрейвид со своими людьми приехал сегодня. Я у него уже был. У него ведь тоже есть сын.
— А ты же говорил, что нет? — напомнил Хальм.
— Я про него забыл, потому что он побочный.
— А раз так, то и нечего про него вспоминать! — досадливо отрезала Арнхильд. — Побочных нам не надо!
— Подумай! Фрейвид Огниво — один из самых могущественных людей на Квиттинге! Под его властью все западное побережье, а это как раз та сторона, откуда на нас пойдут фьялли! Иметь его своим родичем совсем не плохо! Законных сыновей у него нет, так что побочного он рано или поздно узаконит!
Но Стролинги не хотели и слушать, видя в подобном браке одно бесчестье и себе, и дочери. Раздосадованный Ингстейн не сдержался и плюнул под ноги.
— Спесь никого не доводит до добра! — с негодованием бросил он. — Из-за одной спеси Лейринги отказываются от вас, а вы от сына Фрейвида! А когда фьялли пойдут на нас и нам понадобится собирать войско — тогда будет поздно мириться!
— Я не хочу, чтобы мою дочь предлагали всем подряд, как паршивую козу! — раздраженно ответила фру Арнхильд. Ей, привыкшей у себя на Севере быть лучше всех, пренебрежение южной знати причиняло много тайных страданий. — Лучше ей уехать домой, как приехала! Но никто не посмеет сказать, что Стролинги дешево себя ценят!
Саму Рагну-Гейду уже никто не спрашивал. Но она, несомненно, предпочла бы уехать домой, как приехала, безо всяких новых сговоров.
— Я, Кольбьёрн сын Гудбранда из усадьбы Оленья Роща, что на Квиттинском Севере, перед людьми и богами объявляю! — громко и отчетливо говорил Кольбьёрн, стоя на средней ступени Престола Закона и высоко подняв правую руку с краснеющей на ладони жертвенной кровью. — Я объявляю, что Вигмар Лисица, сын Хроара Безногого из усадьбы Серый Кабан, беззаконно напал на моего сына Эггбранда и нанес ему рану копьем в грудь, от которой он умер. Я требую, чтобы за это Вигмар сын Хроара был объявлен вне закона по всей земле квиттов, чтобы никто не смел давать ему приют, помогать пищей и одеждой, указывать путь или предоставлять еще какую-либо помощь. Свидетелями убийства я называю Ингстейна сына Сёрквира, Логмунда сына Торвёрка, Вальгарда сына Ульвхалля…
Кольбьёрн долго перечислял свидетелей, но Рагна-Гейда больше не слушала. Главное уже было сказано. Нет сомнения, что едва отец доскажет последнее слово, весь тинг дружно ударит мечами о щиты. Во всей Долине Тинга нет ни единого человека, который желал бы заступиться за никому неведомого Вигмара Лисицу. До последнего мгновения Рагна-Гейда таила в душе нелепую надежду на какое-то чудо, которое помешает обвинению и объявлению вне закона, на какое угодно, хотя бы на то, что у всех родичей внезапно отобьет память и Вигмар сохранит простое, самое естественное человеческое право — право остаться в живых, право свободно ходить по родной земле, пользоваться дружбой и гостеприимством людей. Но ничего этого больше не будет. Его больше нет…
Прошло то время, когда Рагна-Гейда бесплодно пыталась ненавидеть Вигмара. Все произошедшее оставило в ней чувство огромной потери и глубокого горя — а ненависти не было. Гибель Эггбранда представлялась ей делом какой-то слепой стихии, внешней силы, как если бы Вигмар и Эггбранд вдвоем попали в морскую бурю и Вигмар выплыл, а Эггбранд утонул. Разве чья-то злая воля породила эту глупую вражду? Разве Вигмар хотел убить брата своей любимой? Сама судьба вмешалась и не дала ей быть счастливой; сама судьба пожелала наградить ее муками совести, сознанием своей преступности. Муки совести все более отдаляли ее от родичей; обхождение Рагны-Гейды с родными не изменилось, но она ощущала между ними и собой какую-то невидимую стену. Она жила своей отдельной жизнью, и по эту сторону стены с ней был только один человек — Вигмар. Отнять любовь даже три великанши-норны оказались не в силах. Даже если сам Вигмар возненавидит ее, когда узнает о смерти своего отца, сгоревшего в доме… Нет, Рагна-Гейда не могла вообразить Вигмара ненавидящим ее. Эту любовь или это безумие они делили ровно пополам.
Гром оружия обрушился на голову Рагны-Гейды, словно каменная лавина; она вздрогнула и опомнилась. Свершилось; Кольбьёрн спускался с Престола Закона. Он добился своего: его кровный враг изгнан из мира живых и никто не спросит ответа с того, кто его убьет. Рагна-Гейда опустила глаза, боясь встретиться взглядом с кем-нибудь из родни. Она твердо знала: из одного места на земле Вигмар сын Хроара никогда не будет изгнан. Из ее сердца.
Утром после пира Бальдвиг Окольничий и Оддульв Весенняя Шкура сели разбирать свою тяжбу. Сам Бьяртмар конунг пожелал быть при этом, и давние противники встретились снова в гриднице, где еще валялись плохо выметенные объедки вчерашнего пира, а из углов и с мокрых пятен на дощатых помостах пахло не слишком-то приятно. «Гостей надо поить пивом и брагой в меру! — мысленно посоветовал Вигмар Бьяртмару конунгу. — Безграничное радушие порождает неблагодарность: гости загадят тебе весь дом».
Узнать Оддульва было нетрудно. Возле очага сидел крупный мужчина, когда-то статный и, должно быть, сильный, но теперь выглядевший болезненно и не слишком грозно. Его красивое, с прямым носом лицо было все в морщинах, которые казались преждевременными и оттого производили еще более жалкое впечатление. Пышные длинные волосы Оддульва были седыми, поседела и борода, лишь на подбородке сохранилось несколько запоздалых темных прядей.
— Я благословляю богов, благодарю Одина, Фрейра и Ньёрда, что привели тебя, Бальдвиг сын Свартхедина, невредимым и в срок! — заговорил Оддульв и зашевелился на скамье, словно хотел подвинуться поближе, но почему-то остался на месте. Голос его, как и внешность, отражал и прежнее величие, и нынешний упадок: в нем была то гордая звучность, то надтреснутое старческое дребезжание. — Я разболелся и едва смог приехать на тинг. Я уже боялся, что ты задержишься и мы не встретимся. А это было бы так прискорбно! Я всем сердцем желаю прекращения нашей злосчастной распри!
«Лукавит!» — сразу подумал Вигмар. Если соперники при свидетелях назначают встречу на тинге, а один из них не является, то его и считают проигравшим. Зародившееся было чувство недоверчивой жалости к Оддульву сразу угасло. Нет, не так прост этот немощный старец, и не зря умный Бальдвиг считает его грозным противником. Однако, и деньги за спорную землю он стал предлагать не зря. Больным он не притворяется, а без него, как видно, возглавить Дьярвингов некому.
Обменявшись любезными, но не слишком искренними приветствиями, Оддульв и Бальдвиг принялись наконец за разбор тяжбы. Каждого окружали родичи, помнящие больше поколений предков, чем сама великанша Хюндла с целым котлом знаменитого пива памяти, всевозможные знакомцы, привезенные в качестве свидетелей. Возле Оддульва сидела его жена, Уннгерд хозяйка — высокая женщина со строгим лицом, на котором морщины не спрятали следов красоты. С первого же взгляда она казалась неуловимо похожей на самого Оддульва: должно быть, тридцать совместно прожитых лет сроднили их и научили смотреть на жизнь одними и теми же глазами. По тем обрывочным словам, которыми они обменивались, легко было заметить, что муж и жена понимают друг друга с полуслова.
На концах длинных скамей и на полу расселись хирдманы. Вигмар устроился возле самых дверей и слушал речи одним ухом, то думая о своем, то стараясь отвлечься чужой беседой.
— Ты забыл, Оддульв! — долетали до него голоса. — Когда Торхалла выходила замуж за Торгейра, то было условлено, что если у них не будет детей или если эти дети умрут, не достигнув совершеннолетия, то двор Кремневый Родник достанется Халлю сыну Флоси, тому, что с побережья. И тому уговору были свидетелями Торд с Выдрьего Омута, Торир с Двух Ручьев…
Вигмару вспоминался отец. Подобные речи о тяжбах, условиях свадеб, праве на наследство велись у них дома нередко — к Хроару Безногому, слывшему знатоком законов, люди приезжали за советом издалека. Уж Хроар-то быстро разобрался бы, в чем неведомый Халль с побережья был прав или виноват перед родичами столь же неведомого Торгейра, мужа Торхаллы. Но сейчас Вигмар думал о другом. Как наяву, в его памяти звучали слова: «Запомни, Вигмар сын Хроара! Если твои стихи доведут тебя до беды, я не стану вмешиваться! Род не должен отвечать за глупости одного, которые во вред всем. И если ты натворишь что-нибудь такое, что обесчестит нас — я откажусь от тебя и выбирайся сам, как знаешь!»
— И насколько я знаю моего родича Торбранда, он не сможет проглотить такую обиду, — продолжал Ульвхедин ярл. — Прости мою неучтивость, может быть, я слишком рано заговорил о таких важных вещах. Но что-то мне подсказывает, что ты не собираешься у нас зимовать.
— Ты во всем прав, ярл, — отозвался Эрнольв. — Торбранд конунг поклялся не знать покоя, пока не рассчитается с квиттами за все. Но больше он не хочет испытывать удачу на море. Как ты думаешь: твой отец не откажется пропустить наше войско через ваши земли?
— Наши земли! — Ульвхедин ярл усмехнулся со скрытой горечью. — Знаешь, один купец из слэттов сказал недавно: раудов теперь стоит называть трэнгами — «живущими в тесноте». Многие у нас были бы рады, если бы кабан Золотая Щетина забежал и подальше на юг… Или чтобы Тюр закинул его обратно не так далеко…
— Но ведь кабан может пробежаться и еще раз… — начал Эрнольв, но Ульвхедин ярл вдруг схватил его за руку:
— Тише! Посмотри-ка!
— О, Бальдвиг, я вижу, ты приобрел немалые сокровища, пока мы с тобой не виделись! — раздался в гриднице в это время скрипучий голос Бьяртмара конунга. — Какое красивое золотое обручье ты носишь!
— Да, пожалуй, оно неплохо смотрится, — не горделиво, а скорее кисло отозвался Бальдвиг. Потянувшись за мясом, он случайно приоткрыл взорам золотое обручье немалого веса и хорошей работы под задравшимся рукавом. Одно из тех двух, что Вигмар когда-то снял для него с заячьих лап.
Рауды мигом обернулись к нему. Здесь, как и везде, любили блеск сокровищ — хотя бы воображаемых.
— Где же ты взял такое богатство? — расспрашивал Бьяртмар, перестав жевать и перегнувшись через подлокотники поближе к Бальдвигу.
— Мне подарил его Вигмар. — Бальдвиг кивнул в сторону своего квиттинского друга. — А он достал его из кургана.
— Из кургана? — Полный любопытства Бьяртмар потер коленки одна об другую, а Вигмар чуть не завыл от тоскливого предчувствия, что ему придется рассказывать заново всю сагу о Старом Олене. — Должно быть, это был богатый курган?
— Если кто-то скажет тебе, конунг, что в этом кургане слои земли перемежались со слоями золота… — начал Вигмар, чувствуя на себе сотню горящих взглядов и понимая, что отвечать придется. Рауды застыли с приоткрытыми ртами, и Вигмар решительно закончил: — То не верь ему!
— А правда, что у вас в Медном Лесу есть золото? — спросил кто-то из ярлов Бьяртмара.
— Да, целые ручьи, в которых вместо простых камней лежат золотые самородки? — подхватило еще несколько голосов.
— Если там и есть золото, то лишь в таких местах, где его добывают свартальвы, — твердо ответил Вигмар, стараясь скорее покончить с этим глупым разговором, тем более что это была правда. — А людям приходится довольствоваться железом.
— Это хорошо… Очень хорошо для нашего дела, Эрнольв ярл, — сказал тем временем Ульвхедин, наблюдая за отцом и за его собеседниками. — Это очень хорошо, что ему показали это обручье. В нашем конунге очень полезно будить жадность и зависть. Именно эти два чувства еще в ранней юности делали его очень отважным.
Эрнольву эти слова показались неприятны: он никогда не смог бы сказать такого о собственном отце, даже если бы это было правдой.
— Так вот что я тебе скажу, Эрнольв, — негромко заговорил Ульвхедин, повернувшись и заглянув в единственный глаз своего собеседника. — Если таким обручьем… или чем-нибудь вроде того Бьяртмара конунга поманит сам Торбранд конунг… То наш старый кабан может забежать очень далеко!
Гости были уже сыты и пьяны, но пиво продолжали разносить; пир утратил всякий порядок, уже никто никого не слушал, на одном конце стола ссорились, на другом целовались, и все делалось с пьяным шумом и воодушевлением.
Весь вечер Вигмар, не скрываясь, наблюдал за йомфру Ингирид. Она обходила его взглядом с тем подчеркнутым безразличием, которое говорит о скрытом пристальном внимании и слегка нечистой совести. Вигмар забавлялся. Удовольствие ему слегка портили только взгляды того фьялльского урода, настороженно наблюдавшего за ним и Ингирид. Заметив это, Вигмар сразу подумал, что между ними что-то есть. Светлая Фрейя, да уж не влюблен ли в нее этот одноглазый тролль? «Если у фьяллей все мужчины такие, то неудивительно, что бедная девушка толкается под дверями мужских покоев, выискивая хоть кого-нибудь попригляднее! — весело подумал Вигмар. — В таком случае даже и я сойду!»
Но вскоре йомфру Ингирид наскучило сидеть среди женщин. За ней это наблюдалось и раньше: еще в Пологом Холме она предпочитала проводить время не в девичьей, а в гриднице среди хирдманов. «Бабская болтовня», по собственному выражению, ее раздражала, тем более что она мало понимала в рукоделии и хозяйстве.
Поднявшись с места, Ингирид стала прохаживаться между столами, рассматривая гостей и развлекаясь пьяной болтовней и выходками. Кроме того, у нее была еще одна тайная цель. Через некоторое время она подошла довольно близко к тому месту, где сидел Вигмар. Видя, что надменными взглядами наглого квитта не проймешь, она решила зайти с другой стороны. Тем более, что и ей самой так было гораздо интереснее.
— Да ты, оказывается, великий герой! — с ядовитым восхищением произнесла она, когда Вигмар соизволил заметить ее возле себя. — Одолел даже какого-то мертвеца. Он, должно быть, отчаянно бился, защищая свои сокровища?
— Ты права как никогда, о Фрейя весла леса опоры шлема! [33]— почтительно ответил Вигмар.
На миг Ингирид была озадачена, не поняв кеннинга; но тут же лицо ее прояснилось: она просто выкинула загадку из головы. Она пришла не столько слушать, сколько говорить.
— Ну, еще бы! — воскликнула она, метнув на Вигмара новый вызывающий взгляд. — Ты же великий славный воин, и сам Сигурд Убийца Фафнира перед тобой не больше чем котенок! Наверное, на Квиттинге ты уже победил всех, кого мог, и теперь пришел к нам искать новых побед!
Вигмар покосился на нее, не скрывая усмешки. Его забавляла ее вызывающая заносчивость и желание походить на взрослую умную женщину. Сквозь желание показать, какое он, квиттинский наглец, ничтожество перед ней, дочерью конунга, просвечивало тщательно скрываемое любопытство. Вигмар достаточно знал женщин, чтобы его заметить, и потому не ломал голову над вопросом, чего она к нему привязалась.
Поэтому он просто взял ее за руку, подтянул к себе и посадил на скамью. Ингирид сопротивлялась, но больше для вида: когда Вигмар выпустил ее руку, она надменно выпрямилась, но осталась сидеть на месте.
— Послушай, рябина застежек, если ты пришла сюда просить меня помолчать об утреннем… — начал Вигмар, доверительно склонившись к ней. Ингирид вскинула руку, ее губы сложились для негодующего «нет», но Вигмар не сделал остановки, и она промолчала. — То напрасно: я и так не из болтливых.
— Вот как! А я думала, что все квитты — болтуны! — язвительно вставила Ингирид. — Разве нет? Почему же вас так прозвали? [34]
— А если ты пришла просто для того, чтобы позлить меня, — продолжал Вигмар, пропустив выпад мимо ушей, и на этот раз Ингирид даже не пыталась возразить, — то опять-таки напрасно трудилась. Мне не пятнадцать зим, а на десять больше, и я успел повидать довольно всякого, чтобы не переживать из-за болтовни любопытной девчонки, какого бы высокого рода она ни была.
— Так ты и правда берсерк? — быстро спросила Ингирид, не обидевшись на «болтовню любопытной девчонки». Она поняла, что напускной надменностью и колкостями его не пронять, и отчасти смирилась с тем, что он ее раскусил.
— Нет, — спокойно ответил Вигмар. — Никакой я не берсерк.
Глядя в задорно блестящие газа Ингирид, он вдруг вспомнил Рагну-Гейду. И сейчас почему-то мысль о ней принесла Вигмару не боль, а отраду: в чужом доме на него повеяло чем-то родным, как будто приоткрылся тот кусочек родины, который он принес в своем сердце. В его памяти ожил один осенний пир трехлетней давности, где хозяин рассаживал гостей по жребию, и ему выпало сидеть с Рагной-Гейдой. Ей тогда было шестнадцать лет, и Вигмар впервые признал, что у этих Стролингов есть кое-что хорошее. Вернее, кое-кто. Никакой другой пир не показался ему таким приятным и таким коротким. С того все и началось: если он видел Рагну-Гейду, то день становился светлее; если она слышала где-то его голос, то оборачивалась и бросала ему лукавую и загадочную улыбку, словно у них есть общая тайна. А потом…
— Но все же для этого места ты недостаточно знатен! — вырвал его из воспоминаний голос Ингирид. — Днем здесь сидела я. Какие еще подвиги ты совершил, чтобы сидеть на моем месте?
Стряхнув задумчивость, Вигмар снова ощутил себя на пиру, среди жующих и говорящих без умолку раудов, за много дневных переходов от всего того, что заполняло его мысли.
— Какие? Так, безделицу, — Вигмар махнул рукой. Возвращаться от Рагны-Гейды к Ингирид оказалось так неприятно, что захотелось уйти отсюда и попросту лечь спать. Может, приснится…
— Расскажи, расскажи! — потребовал сам Бьяртмар конунг. Вигмар обернулся: конунг раудов, оказывется, уже довольно давно наблюдал за ними, обгрызая гусиную ножку. — Почему же ты ушел из своих родных мест, если там столько золота?
«И этому нужно золото!» — с оттенком печали о глупости человеческого рода подумал Вигмар. Хорошо, что у него был достойный ответ. Равнодушно глядя через полутемную гридницу прямо в близоруко сощуренные глаза Бьяртмара, он произнес, с полузабытым удовольствием чувствуя устремленное на него внимание притихших гостей:
В гриднице даже стало потише. Виса была очень хороша, а рауды были еще не настолько пьяны, чтобы ее не оценить. Да и что Вигмару оставалось делать, кроме как сочинять висы? Складывая строчки и строфы, Вигмар стремился зачаровать, связать свою боль и вывести ее наружу. Это удавалось — не зря драгоценный дар поэзии подарил богам и людям сам всемогущий Отец Колдовства.
Жарко вжалось в сердце
Жало Браги рати;
Впредь кормильцу вранов
Волком волн не править.
Всплеском стали встретят
Скальда братья Бранда —
Долго мне не видеть
Долы квиттов — дома. [35]
— Да он еще и скальд! — протянул Бьяртмар. — Только с хендингами плохо, но зато сколько силы!
Конунг старался говорить с преувеличенным восхищением, чтобы превратить похвалу в насмешку, но в последнем не преуспел: виса и в самом деле была довольно хороша. Чтобы над ней смеяться, следовало сначала сказать другую вису. Получше.
И опять Вигмар вспомнил, что это уже с ним бывало. Ему уже случалось произносить стихи и с торжеством сознавать, что противникам нечем ответить. И ждать с тревожной и сладкой надеждой, глазами вызывать на поединок ее — Рагну-Гейду. Которой больше нет.
— Если он и дерется так хорошо, как складывает стихи, то он один стоит троих! — одобрительно и даже с притворной завистью сказал конунг Бальдвигу. — Или даже пятерых! — расщедрившись, добавил он.
Бальдвиг наклонил голову в знак согласия. А Вигмар незаметно нашарил под рубахой золотой амулет. «В нем руны победы!» — в самое ухо шепнул ему голос Рагны-Гейды, сладкий и мучительный разом. Но что ему победа над раудскими болтунами? Ему нужна была победа над собственной злой судьбой, а до нее было еще очень далеко.
Рагна-Гейда второй раз в жизни попала на большой тинг Острого мыса и уже готова была пожалеть, что вообще решилась на эту поездку. После всех событий начала осени ей было бы слишком страшно оставаться дома одной, но и средство избежать одиночества оказалось не лучшим. Дорога к побережью, потом плавание вдоль всего западного берега с севера на юг не развлекли, а только измучили ее, а обилие народа в Долине Тинга — потрясло и утомило. Привыкшей к относительному безлюдью Квиттинского Севера Рагне-Гейде казалось, что на Остром мысу собрались все квитты, сколько их ни есть, и не верилось, что хоть кто-то на всем полуострове остался дома.
Единственными знакомыми ей людьми поначалу были Ингстейн хёвдинг и его дружина. В первый же их вечер на Остром мысу Ингстейн хёвдинг посвятил Кольбьёрна в свой замысел выдать Рагну-Гейду за кого-нибудь из знатных людей Квиттинского Юга или побережий.
— Но ведь… — начал было Кольбьёрн.
— У меня не отшибло память, я все помню про ее сговор с Сигурдом… или Атли, как его там? Но, по-моему, вы получили не слишком доброе знамение, вам не кажется? Когда на сговоре льется кровь, да еще и кровь ближайшей родни, это не обещает ничего хорошего.
— Но ведь…
— Я помню, что Вигмар сын Хроара не родня Атли. — Ингстейн решительно пресекал все попытки возразить. — Но любая смерть знаменует, что затеяно не слишком счастливое дело. Поэтому вам лучше это бросить. Если Атли возмутится, положитесь на меня. А обзавестись сильной родней в других частях страны будет очень полезно. Вы помните, что если фьялли все-таки пойдут на Квиттинг, то первыми на их пути окажемся мы? Вот тут нам очень не повредит родство с Лейрингами, с Адильсом из усадьбы Железный Пирог, с Брюньольвом Бузинным, даже с Фрейвидом или Хельги хёвдингом… Нет, у Хельги, помнится, сын еще слишком молод, а у Фрейвида и вовсе нет сына, только дочь… Если бы дочь была у меня самого, я непременно устроил бы такой брак. Но у меня нет ни дочери, ни другой молодой родственницы. А моим сыновьям восемь и десять лет, с ними даже обручить дочь никто не захочет — рановато. Но разве мы с вами не все равно что родня? Разве не служил мне твой сын и не будут служить другие? Твои предки, Кольбьёрн сын Гудбранда, ждут от тебя такого мудрого решения.
Ингстейн сын Сёрквира, подвижный и настойчивый человек лет сорока, умел убеждать. Его светлые, с легким налетом рыжины волосы, одного цвета с бородой, всегда стояли дыбом над высоким залысым лбом, а в трех или четырех резких продольных морщинах на лбу хранились ответы на все вопросы и выходы из всех затруднений. Прямой нос так решительно устремлялся вперед, как будто искал, в какую бы битву броситься. При этом Ингстейн хёвдинг был по-настоящему умен и не тратил сил зря, но зато не жалел их на настоящее дело.
— Ваша дочь — красавица! — убеждал он Кольбьёрна и Арнхильд, бросая на саму Рагну-Гейду значительные взгляды. — Будь вы чуть познатнее, вы могли бы выдать ее хоть за молодого Вильмунда конунга… Ха! Уж вот кому не приходится искать невест! Так и везут со всех сторон! — с оттенком зависти добавил хёвдинг. — Но для Лейрингов вы очень даже подходящая родня. Я сам поговорю с ними.
Тем же вечером Ингстейн хёвдинг и Кольбьёрн побывали у Лейрингов. Глава рода, Гримкель Черная Борода, не дал твердого ответа, а его мать, фру Йорунн, подробно и дотошно расспрашивала о приданом Рагны-Гейды, не изъявляя большого желания породниться. На другой день все встретились на пиру у Брюньольва Бузинного, и Рагна-Гейда впервые увидела Аслака Облако, которого ей предлагали в женихи. Аслак оказался шумным, самодовольным бахвалом, таким же крикливым и неумным, как и все Лейринги. В его голубых глазах, не замутненных размышлениями о жизни, отражалось такое полное, такое неоспоримое чувство собственного превосходства, что Рагне-Гейде по закону возмещения сразу же стало противно на него смотреть.
Впрочем, Рагна-Гейда не ждала, что ей теперь понравится хоть кто-нибудь. Ее мыслями безраздельно владел только один человек: Вигмар сын Хроара. «Он умер, умер!» — твердила она сама себе, и каждое слово было точно гвоздь, загоняемый в живую душу. Никакие усилия рассудка не могли заставить ее вообразить Вигмара умершим. Он был живым. Она видела его рыжие косы в пламени любого очага, ей слышался его голос, как будто он стоял где-то за плечом…
— Опомнись, Тюрвинд! Да такого приданого не видали от самых Веков Асов! — долетали до нее возмущенные голоса Кольбьёрна и Арнхильд. — Может, еще попросите меч Грам и Сигурдов шлем Страшило в придачу?
— Мы дали столько, когда выдавали мою дочь Даллу за конунга! — непреклонно отвечала фру Йорунн, неглупая, но неучтивая и упрямая старуха. Рагна-Гейда уже понимала, что ей не бывать невесткой Йорунн, и не могла этому огорчаться.
— Но то за конунга! А твой родич Аслак пока еще…
— Зато ваш род не хуже и не беднее нашего! Говорят, вы раскопали у себя на севере целый курган, где слой земли перемежался со слоем золота! Что вам стоит…
Молва сильно преувеличила богатства Стролингов, добытые из кургана, но слухи о вздорной жадности Лейрингов оказались верны. Стролинги ушли в свою землянку, ни о чем не договорившись. Ингстейн хёвдинг всю дорогу бранился.
— Они не мудрецы, но хитрости им не занимать! — приговаривал он. — Да возьмут их всех великаны! Знают, чем пахнет война, и не хотят связываться с Севером! Или, скорее, прослышали, что Фрейвид Огниво разорвал помолвку своей дочери и она опять свободна. Хотят сосватать ее! Да, вот что! Фрейвид со своими людьми приехал сегодня. Я у него уже был. У него ведь тоже есть сын.
— А ты же говорил, что нет? — напомнил Хальм.
— Я про него забыл, потому что он побочный.
— А раз так, то и нечего про него вспоминать! — досадливо отрезала Арнхильд. — Побочных нам не надо!
— Подумай! Фрейвид Огниво — один из самых могущественных людей на Квиттинге! Под его властью все западное побережье, а это как раз та сторона, откуда на нас пойдут фьялли! Иметь его своим родичем совсем не плохо! Законных сыновей у него нет, так что побочного он рано или поздно узаконит!
Но Стролинги не хотели и слушать, видя в подобном браке одно бесчестье и себе, и дочери. Раздосадованный Ингстейн не сдержался и плюнул под ноги.
— Спесь никого не доводит до добра! — с негодованием бросил он. — Из-за одной спеси Лейринги отказываются от вас, а вы от сына Фрейвида! А когда фьялли пойдут на нас и нам понадобится собирать войско — тогда будет поздно мириться!
— Я не хочу, чтобы мою дочь предлагали всем подряд, как паршивую козу! — раздраженно ответила фру Арнхильд. Ей, привыкшей у себя на Севере быть лучше всех, пренебрежение южной знати причиняло много тайных страданий. — Лучше ей уехать домой, как приехала! Но никто не посмеет сказать, что Стролинги дешево себя ценят!
Саму Рагну-Гейду уже никто не спрашивал. Но она, несомненно, предпочла бы уехать домой, как приехала, безо всяких новых сговоров.
— Я, Кольбьёрн сын Гудбранда из усадьбы Оленья Роща, что на Квиттинском Севере, перед людьми и богами объявляю! — громко и отчетливо говорил Кольбьёрн, стоя на средней ступени Престола Закона и высоко подняв правую руку с краснеющей на ладони жертвенной кровью. — Я объявляю, что Вигмар Лисица, сын Хроара Безногого из усадьбы Серый Кабан, беззаконно напал на моего сына Эггбранда и нанес ему рану копьем в грудь, от которой он умер. Я требую, чтобы за это Вигмар сын Хроара был объявлен вне закона по всей земле квиттов, чтобы никто не смел давать ему приют, помогать пищей и одеждой, указывать путь или предоставлять еще какую-либо помощь. Свидетелями убийства я называю Ингстейна сына Сёрквира, Логмунда сына Торвёрка, Вальгарда сына Ульвхалля…
Кольбьёрн долго перечислял свидетелей, но Рагна-Гейда больше не слушала. Главное уже было сказано. Нет сомнения, что едва отец доскажет последнее слово, весь тинг дружно ударит мечами о щиты. Во всей Долине Тинга нет ни единого человека, который желал бы заступиться за никому неведомого Вигмара Лисицу. До последнего мгновения Рагна-Гейда таила в душе нелепую надежду на какое-то чудо, которое помешает обвинению и объявлению вне закона, на какое угодно, хотя бы на то, что у всех родичей внезапно отобьет память и Вигмар сохранит простое, самое естественное человеческое право — право остаться в живых, право свободно ходить по родной земле, пользоваться дружбой и гостеприимством людей. Но ничего этого больше не будет. Его больше нет…
Прошло то время, когда Рагна-Гейда бесплодно пыталась ненавидеть Вигмара. Все произошедшее оставило в ней чувство огромной потери и глубокого горя — а ненависти не было. Гибель Эггбранда представлялась ей делом какой-то слепой стихии, внешней силы, как если бы Вигмар и Эггбранд вдвоем попали в морскую бурю и Вигмар выплыл, а Эггбранд утонул. Разве чья-то злая воля породила эту глупую вражду? Разве Вигмар хотел убить брата своей любимой? Сама судьба вмешалась и не дала ей быть счастливой; сама судьба пожелала наградить ее муками совести, сознанием своей преступности. Муки совести все более отдаляли ее от родичей; обхождение Рагны-Гейды с родными не изменилось, но она ощущала между ними и собой какую-то невидимую стену. Она жила своей отдельной жизнью, и по эту сторону стены с ней был только один человек — Вигмар. Отнять любовь даже три великанши-норны оказались не в силах. Даже если сам Вигмар возненавидит ее, когда узнает о смерти своего отца, сгоревшего в доме… Нет, Рагна-Гейда не могла вообразить Вигмара ненавидящим ее. Эту любовь или это безумие они делили ровно пополам.
Гром оружия обрушился на голову Рагны-Гейды, словно каменная лавина; она вздрогнула и опомнилась. Свершилось; Кольбьёрн спускался с Престола Закона. Он добился своего: его кровный враг изгнан из мира живых и никто не спросит ответа с того, кто его убьет. Рагна-Гейда опустила глаза, боясь встретиться взглядом с кем-нибудь из родни. Она твердо знала: из одного места на земле Вигмар сын Хроара никогда не будет изгнан. Из ее сердца.
Утром после пира Бальдвиг Окольничий и Оддульв Весенняя Шкура сели разбирать свою тяжбу. Сам Бьяртмар конунг пожелал быть при этом, и давние противники встретились снова в гриднице, где еще валялись плохо выметенные объедки вчерашнего пира, а из углов и с мокрых пятен на дощатых помостах пахло не слишком-то приятно. «Гостей надо поить пивом и брагой в меру! — мысленно посоветовал Вигмар Бьяртмару конунгу. — Безграничное радушие порождает неблагодарность: гости загадят тебе весь дом».
Узнать Оддульва было нетрудно. Возле очага сидел крупный мужчина, когда-то статный и, должно быть, сильный, но теперь выглядевший болезненно и не слишком грозно. Его красивое, с прямым носом лицо было все в морщинах, которые казались преждевременными и оттого производили еще более жалкое впечатление. Пышные длинные волосы Оддульва были седыми, поседела и борода, лишь на подбородке сохранилось несколько запоздалых темных прядей.
— Я благословляю богов, благодарю Одина, Фрейра и Ньёрда, что привели тебя, Бальдвиг сын Свартхедина, невредимым и в срок! — заговорил Оддульв и зашевелился на скамье, словно хотел подвинуться поближе, но почему-то остался на месте. Голос его, как и внешность, отражал и прежнее величие, и нынешний упадок: в нем была то гордая звучность, то надтреснутое старческое дребезжание. — Я разболелся и едва смог приехать на тинг. Я уже боялся, что ты задержишься и мы не встретимся. А это было бы так прискорбно! Я всем сердцем желаю прекращения нашей злосчастной распри!
«Лукавит!» — сразу подумал Вигмар. Если соперники при свидетелях назначают встречу на тинге, а один из них не является, то его и считают проигравшим. Зародившееся было чувство недоверчивой жалости к Оддульву сразу угасло. Нет, не так прост этот немощный старец, и не зря умный Бальдвиг считает его грозным противником. Однако, и деньги за спорную землю он стал предлагать не зря. Больным он не притворяется, а без него, как видно, возглавить Дьярвингов некому.
Обменявшись любезными, но не слишком искренними приветствиями, Оддульв и Бальдвиг принялись наконец за разбор тяжбы. Каждого окружали родичи, помнящие больше поколений предков, чем сама великанша Хюндла с целым котлом знаменитого пива памяти, всевозможные знакомцы, привезенные в качестве свидетелей. Возле Оддульва сидела его жена, Уннгерд хозяйка — высокая женщина со строгим лицом, на котором морщины не спрятали следов красоты. С первого же взгляда она казалась неуловимо похожей на самого Оддульва: должно быть, тридцать совместно прожитых лет сроднили их и научили смотреть на жизнь одними и теми же глазами. По тем обрывочным словам, которыми они обменивались, легко было заметить, что муж и жена понимают друг друга с полуслова.
На концах длинных скамей и на полу расселись хирдманы. Вигмар устроился возле самых дверей и слушал речи одним ухом, то думая о своем, то стараясь отвлечься чужой беседой.
— Ты забыл, Оддульв! — долетали до него голоса. — Когда Торхалла выходила замуж за Торгейра, то было условлено, что если у них не будет детей или если эти дети умрут, не достигнув совершеннолетия, то двор Кремневый Родник достанется Халлю сыну Флоси, тому, что с побережья. И тому уговору были свидетелями Торд с Выдрьего Омута, Торир с Двух Ручьев…
Вигмару вспоминался отец. Подобные речи о тяжбах, условиях свадеб, праве на наследство велись у них дома нередко — к Хроару Безногому, слывшему знатоком законов, люди приезжали за советом издалека. Уж Хроар-то быстро разобрался бы, в чем неведомый Халль с побережья был прав или виноват перед родичами столь же неведомого Торгейра, мужа Торхаллы. Но сейчас Вигмар думал о другом. Как наяву, в его памяти звучали слова: «Запомни, Вигмар сын Хроара! Если твои стихи доведут тебя до беды, я не стану вмешиваться! Род не должен отвечать за глупости одного, которые во вред всем. И если ты натворишь что-нибудь такое, что обесчестит нас — я откажусь от тебя и выбирайся сам, как знаешь!»