Страница:
Сыновья Стуре-Одда Сёльви и Слагай с двух сторон подожгли костер под тушей быка, серый густой дым со знакомым, тревожным и торжественным запахом горящего мяса потянулся к небу. Столб дыма был темен, плотен и стремительно мчался вверх. Это был хороший знак, и голоса зазвучали гроглче и одушевленнее:
Кровью кропим мы
престолы богов,
жертвы готовим
на дар ждем ответа!
Кольчуги рубя
и щиты рассекая,
валькирии будут
отважных хранить!
В гуще дыма вдруг мелькнуло что-то живое; подняв глаза над полупустой чашей, Торбранд разглядел вьющихся над жертвенным костром птиц. Два крупных черных ворона кружили над жертвой, словно исполняли торжественный танец, и волна ликования, всепобедной веры в удачу охватила Торбранда. Ему хотелось закричать, броситься в холодные волны, но сила его чувства была так велика, что не давала двинуться, и он стоял, как окаменев, не сводя глаз с двух посланников Отца Побед. Сам Один прислал своих воронов принять жертву — это несомненный знак победы.
Воронов двое
летят от престола
Властителя Ратей,
победу несут!
Волкам приготовим
Кровавую пищу
и мертвых без счета
дадим Всеотцу!
— Смотрите, смотрите! — вразнобой кричали на берегу. — Вороны! Это они: Хугин и Мунин! Один прислал их! Он обещает нам победу!
И над всем пространством Трехроговго Фьорда гремела старинная боевая песнь, в которой тысячи голосов слились в могучий рев, подобный реву бури:
Первый день на празднике Середины Зимы подходил к концу, уже стемнело. Но в гриднице усадьбы Золотой Ручей было светло от пламени трех очагов и бесчисленных факелов; огонь отражался в начищенных умбонах щитов, бросал блики ыа серебряные украшения ножен, на гривны и обручья сотни гостей. Стены были увешаны разноцветными щитами, мечи в богатых ножнах украшали столбы почетных сидений. Стену позади женской скамьи завесили ткаными коврами.
Славную в бой
соберем мы дружину!
Доблестно будут
воины биться!
— Не хуже, чем в палатах Асгарда! — кричал слегка пьяный и очень довольный Гуннвальд. — От золота светло, как днем!
За столами и прямо на полу возле очагов пировало столько народа, что Вигмар едва сумел пробраться к середине палаты, где уже стояла Рагна-Гейда, одетая в темно-коричневое платье, отделанное тремя полосами алого шелка, заколотое двумя золотыми застежками с цепью из старого кургана. Невесту окружали Эльдис и Вальтора; Валътора была разгорячена и счастлива не меньше самой Рагны-Гейды, а Эльдис тонко улыбалась какой-то новой, скрытно-насмешливой улыбкой, несвойственной ей прежде.
Перед невестой стоял Гуннвальд, держащий на широком деревянном блюде крупное золотое кольцо. Когда-то им владел Гаммаль-Хьёрт, когда-то его достали из кургана братья Стролинги, когда-то оно предназначалось в приданое девушке, выдаваемой за Атли сына Логмунда. Но сейчас ему предстояло сослужить службу, для которой ни один из прежних владельцев его не предназначил. Вигмар встал возле Гуннвальда и Рагны-Гейды, немного помедлил, собираясь с мыслями. Он так долго ждал этих мгновений, то терял веру в них, то вновь обретал ее; собственная свадьба казалась ему чем-то отдаленным и нездешним, как пиры Валхаллы. И вот она пришла, но шум вокруг, суета пира и раскрасневшиеся лица гостей мешали ему сосредоточиться.
Рагна-Гейда посмотрела ему в лицо, и Вигмар сделал ей неприметный знак глазами: все будет хорошо. Теперь он наконец-то мог твердо обещать ей это. В мыслях его прояснилось, и он положил руку на кольцо. Шум за столамн поутих.
— Я клянусь этим священным золотым кольцом, что беру в жены Рагну-Гейду дочь Кольбьёрна из рода Стролннгов и буду хранить и оберегать ее, насколько хватит моей жизни, — негромко сказал Вигмар, держа руку на кольце и глядя в глаза Рагне-Гейде. — Я беру ее по ее согласию и согласию ее родичей, и дети наши будут полноправными наследниками всему, что я имею или приобрету в будущем, — говорил Вигмар, с трудом вспоминая необходимые слова. Все это казалось не имеющим значения, но так было нужно. Уважение к жене принадлежит к тем обычаям, которых не отменят никакие перемены.
Вигмар взял с блюда кольцо и надел его на палец Рагне-Гейде. Держась за руки, они стояли между пламенем двух очагов, вокруг них радостно кричали знакомые и незнакомые голоса, а они смотрели друг на друга и не могли свыкнуться с мыслью: вот оно и произошло.
Кто поверил бы в эту свадьбу год назад, когда они только поглядывали друг на друга, но не решались говорить о главном? Тогда девушка из рода Стролингов была недоступна Вигмару сыну Хроара. Кто поверил бы в нее на погребении Эггбранда, над пожарищем усадьбы Серый Кабан? Кто поверил бы на поляне в промозглом осеннем лесу, когда со всех сторон смыкалось ледяное кольцо потерь и отчуждения? Никто! Но вот это произошло — она справляется, эта свадьба. Жар человеческого сердца одолел неравенство, вражду и безнадежность, искорка уцелела под всеми ветрами, уцелела, чтобы дать жизнь новому большому пламени, новым огням жизни, новому роду. Есть обычаи, которые стареют и умирают сами собой. Есть уклады жизни, которые рушат бури извне. И только жар человеческого сердца, его способность любить, понимать и прощать, останется главным богатством, вечно светящимся золотом, которое не спит в курганах, а обновляется вновь и вновь. Именно он греет живых и освящает память мертвых, именно он взлетает над алтарями, питая бессмертных богов. Жертвенная кровь лишь пытается заменить его. Пока сердце живое — оно дарит богаче и жертвует больше. И людям, и богам.
Гости — прав оказался Тьодольв, при вести о свадьбе люди съехались даже из дальних усадеб, — весело разбирали факелы, зажигали их от пламени очага и бежали на улицу. Гуннвальд вручил по факелу жениху и невесте и погнал их вслед за всеми на двор, ворча под нос:
— Успеете еще налюбоваться! Я же говорил, что ты удачливее всех, Вигмар, — ухитрился жениться в самую длинную ночь в году!
На дворе перед хозяйским домом уже выстраивались два ряда, женщины смеялись, мужчины прочищали горло, готовясь запевать песню богине Вар. В середине женского ряда слышался звонкий смех Вальторы. Она уже подпрыгивала на месте от нетерпения, ее факел плясал в темноте, как сумасшедшая огненная птица.
Вспомнив недавние разговоры, Рагна-Гейда прищурилась, прикидывая, кто окажется напротив Вальторы. И ахнула, схватила Вигмара за рукав, чтобы он тоже поглядел. Он проследил за ее взглядом и присвистнул:
— Вот это да! А я-то уже размечтался выдать за него Эльдис!
Напротив Вальторы стоял Гейр. Он тоже держал факел и широко улыбался, не сводя глаз с девочки и ожидая, когда она его заметит.
— Нe грусти! — со смехом сказала Рагна-Гейда. — Это мало что значит. Пример одного — другим наука. Наши с тобой родичи тоже, я думаю, захотят выбрать себе пару, никого не спрашивая и ни на что не глядя.
— А ты на его лицо погляди! — предложил Вигмар и подмигнул Рагпе-Гейде. — Что-то он уж очень счастливый. Или мне кажется?
Рагна-Гейда посмотрела ему в глаза, хотела что-то ответить, но промолчала. А Вигмар окончил:
— Потому что я и сам так счастлив сейчас.
Вечером самого короткого дня один по немногочисленных дозорных прискакал к Эрнольву с тревожной вестью. Завидев всадника, хирдманы поднимались от лениво горящих костерков, выбирались из землянок и подходили поближе к ярлу.
— Там по долине идет огромный отряд! — доложил хирдман, но сходя с коня и крепко сжимая поводья. — Сотен пять, не меньше. Стяга я не разглядел издалека.
Остатки дружины собрались вокруг Эрнольва. Бледные, с углубившимися морщинами лица были замкнуты почти до ожесточения. Больше половины месяца они прожили на этом, продуваемом всеми ветрами берегу, в землянках, без порядочной еды и главное — без ясной цели впереди. Из сорока человек осталось восемнадцать, и из этих восемнадцати ни один не мечтал о золоте Медного Леса. Не считая Ингирид.
— Если это Арнвид Сосновая Игла, то лучшего подарка к Середине Зимы не придумали бы и сами боги, — сказал Эрнольв, изо всех сил пытаясь верить, что так оно и есть. — А если это квитты…
— То всех нас сегодня накормят у Одина, — спокойно закончил Ивар Овчина.
Хирдманы молчали в ответ. Зажатые между озером и чужим отрядом, они были бы обречены.
— Ой, посмотрите! — вдруг взвизгнула Ингирид.
Все обернулись к ней: стоя перед своей землянкой, сна показывала вытянутой рукой куда-то вверх, и на ее исхудалом бледном лице отражалось изумление.
Высоко над долиной, откуда шло к озеру неведомое войско, кружил белый лебедь. То подлетая чуть ближе, то возвращась назад, он словно бы сопровождал кого-то, идущего по земле, указывал путь. Под серыми плотными облаками белый очерк птицы с раскинутыми крыльями был отлично виден. Края перьев горели ярким золотым светом, словно священная птица несла на крыльях искры молний.
Застыв, не говоря ни слова фьялли следили за полетом лебедя, и в душе каждого оживала и с каждым мгновением крепла надежда. Чем-то чистым, сильным, бодрящим, как летняя гроза, веяло от белого лебедя, не боящегося холода зимних ветров. Каждому казалось, что на берегу стало теплее — это грело чувство, что отныне они не одни. Боги вспомнили о них, и дальше все пойдет по-другому.
Между тем лебедь приблизился к самому берегу. По волнам побежала сердитая рябь, словно Медное озеро заметило чужака и было раздосадовано его появлением. А из-за взгорка показался отряд. Длинным широким строем, похожнм на ползущего дракона, он тянулся к берегу, и теперь нетрудно было разглядеть стяг впереди — черное полотнище с красным изображением молота.
«Арнвид», — отметил про себя Эриольв, но все его мысли сейчас были сосредоточены только на парящей над берегом белой птице. От нее, а не от людей, ждал от вестей, ждал знака, должного указать путь.
Арнвид Сосновая Игла, рослый человек лет сорока пяти, в бурой куньей шапке и почти такой же бурой, с рыжими прядями, бородой, ехал впереди, под стягом. Изредка поглядывая на дорогу, он чаще следил глазами за лебедем.
— Приветствую тебя, Арнвид сын Оддмунда, и всех твоих людей! — крикнул ему Эрнольв, когда отряд приблизился на расстояние голоса. — Здесь вам стоит спешиться, если вы не хотите заехать в озеро. Мы уже пробовали и знаем, что из этого не выйдет ничего хорошего.
— Да уж, время года не слишком подходит для купания! — согласился Арнвид, придерживая коня. — Я рад тебя видеть здоровым, Эрнольв сын Хравна. Но где же твои люди? Неужели это все, что у тебя осталось?
— Я был бы рад показать тебе побольше людей, но это все, — Зрнольв обвел рукой стоящих рядом. — Но если опыт делает человека богаче, то перед тобой самые богатые люди Фьялленланда. А если вы привезли с собой какой-нибудь порядочной еды, то сегодня мы отметим Середину Зимы и я расскажу вам обо всех чудесах, которые мы тут повидали. А то сухая треска у нас уже завязла в зубах…
Над их головами промчался лебедь — так низко, что ветер от его крыльев шевельнул волосы. Прервав приветствия и разговоры, люди вскинули головы. Вблизи лебедь оказался огромным — его распростертые крылья могли бы накрыть быка. Взлетев скова вверх, птица развернулась и, широко распластав крылья, ринулась к земле. Люди следили за ней, замерев в ожидании чуда. Когда до земли оставалось три-четыре человеческих роста, лебедь вдруг повернулся, застыл в воздухе, гордо подняв головку на длинной шее и разведя крылья в стороны, как человеческие руки, а потом вдруг белое оперенье растаяло. На берегом реяла в плотном холодном воздухе женская фигура, хорошо всем знакомая. Ветер с озера взметал волнами густые черные волосы Регинлейв, огненные искры пробегали по черным звеньям кольчуги, а ее синие глаза сияли так ярко, что было больно смотреть.
— Властелину Битв были угодны жертвы, принесенные Торбрандом сыном Тородда! — произнесла Регинлейв, и голос ее разнесся, подобно могучему потоку ветра, по всему берегу, отразился от каждого камня, от каждого ствола. — Отец Павших послал меня помочь вам. Чары Медного Леса закрыли дороги, но мне дана сила разрушить их. Завтра утром вы пойдете вперед, и ничто не помешает вам пройти на другой берег. Там ждет вас все то, к чему вы стремитесь, каждый из вас. Дальнейшее решит ваша доблесть. Я поведу вас!
— Слава Властелину Битв! — первым опомнившись, закричал Арнвид ярл и ударил мечом о щит. — Слава тебе, Регинлейв!
И все войско закричало единым голосом, гулко ударяя мечами о щиты. Горы дрожали, озеро гнало рябь по воде, устрашенное яростной мощью пришельцев. Валькирия реяла в воздухе, подняв обе руки над собой, как лебединые крылья, и ничего не могло быть слаще для ее слуха, чем эта бессловесная песнь боевой доблести.
Эрнольв стоял позади всех, у самой воды, и молча сжимая обеими рукам рукоять меча. В словах Регинлейв он услышал больше, чем другие. «Там ждет вас то, к чему вы стремитесь». Многих ждет там славная смерть. А он, Эрнольв сын Хравна, уже много месяцев стремится к второй половине своего амулета. И теперь, когда чары троллей и ведьм будут разрушены, он наконец-то дойдет до своего невольного побратима.
Время близилось к полудню, по серые сумерки едва-едва начали редеть. После ночи, проведенной за пиршественными столами, усадьба Золотой Ручей еще не проснулась толком. Кое-кто начал шевелиться, две-три зевающие во весь рот рабыни собирали с неубранных столов остатки еды, пригодные на завтрак, усердный Гроди сметал в широкую плетеную корзину рыбьи кости и прочие отходы, годные на корм скоту. Хозяева и гости усадьбы сладко спали; на широких помостах, на полу возле очагов, на скамьях, в каждом углу слышалось сопение, похрапывание, сонное бормотание. Начало праздника Середины Зимы удалось на славу, и Золотой Ручей собирался веселиться еще не меньше трех дней.
В сонной тишине неожиданно громко прозвучал стук в дверь большого дома.
— Кого это тролли принесли, — зевая, протянула Фроа. Она только что поднялась и лениво закалывала пучок волос на затылке, держа на коленях головное покрывало.
— Может, опять валькирия? — улыбнулся Гроди.
— Валькирия пришла бы вчера, на пир! — промычал Олейв, не открывая глаз. — Открывайте, чего ждете? А то этот дятел весь дом перебудит. А после хорошей пирушки надо хорошо поспать — набраться сил для новой…
Гроди отворил дверь. За дверью стояла низенькая, толстая, как копна, старуха с коричневым лицом. Вид ее показался Гроди таким страшным, что он невольно отпрянул и не нашел слов.
— Поди скажи хозяину, что идут фьялли! — без приветствия заявила старуха. — Много, целая рать. Живая молния разорвала наши заклятья, а чтобы достать новые, созревшие, мне нужно время. А фьялли будут здесь еще до вечера. Пусть все люди, умеющие драться железом, поднимаются, И пусть хозяин не забудет свою молнию.
Выпалив все зте скрипучим, но твердым голосом, старуха метнулась прочь от порога и пропала, растворилась в сумерках. Бедный Гроди бглл готов поклясться, что она попросту провалилась сквозь землю. Но каждое слово ее тревожной и непонятной речи сидело в его памяти, как вырезанное рунами на камне.
— Что, что там бормочут про фьяллей? — послышался сзади голос Сленга, — Будут до вечера?
Услышав слово «фьялли», почти все мужчины подняли головы. Гроди пересказал речь диковинной старухи, потом подумал и пересказал еще раз. Он мало что понял, кроме двух основных мыслей: что идут фьялли и что надо скорее рассказать обо всем хозяину. А кто теперь хозяин Золотого Ручья? Что бы там ни было, а у Гроди хозяин был один — Вигмар Лисица.
Очень скоро усадьба стряхнула дрёму и засуетилась. Мужчины торопливо одевались и снимали со стен и столбов свое оружие, женщины подавали им холодную воду умыться и пиво — гнать прочь гул в голове. Тьодольв и Гейр вполголоса спорили под дверью крошечной хозяйской спальни, будить или не будить Вигмара. Тьодольв был за то, чтобы будить — принять на себя всю ответственность за происходящее он не решался. В этом Гейр был с ним согласен, но ему не хотелось таким вот образом разбудить свою любимую сестру в первое утро после ее свадьбы.
— Чего мы, сами людей посчитать не сможем? Оружие раздать, кому не хватает? — убеждал он Тьодоль-ва. — Эдельмод, Гуннвальд, Эйгуд Упрямец — тут хватает людей, умеющих распоряжаться. Может, мы и вообще без Вигмара обойдемся.
— Если мы без пего обойдемся, он нам этого никогда не простит! — весомо заявил подошедший в это время Гуннвальд. — Плохо вы его знаете, ребята! Эй, Вигмар! — крикнул Гуннвальд и грохнул кулаком в дверь покойчика. — Туг приходила ваша знакомая старуха с дальнего пастбища. Поздравила вас со свадьбой, пожелала богатства в доме, шестерых сыновей и одну дочку, а еще сказала, что к нам на пир идет целое войско фьяллей. К вечеру поспеет, так что надо опять пиво варить.
Еще до того, как Гуннвальд с подходящим как никогда прозвищем Надоеда кончил свою речь, Вигмар кинулся одеваться. Его не удивил и не раздосадовал подобный «свадебный подарок» — ведь вся сага о его любви и сватовстве была сплошным сражением.
— Они еще сделали нам любезность, что пришли сегодня, а не вчера! — весело бросил он через плечо Рагне-Гейде. Заметив, что она смотрит на него огромными от ужаса глазами и натягивает беличье одеяло к подбородку, как будто в теплый покойчик ворвался ледяной ветер с озера, Вигмар наклонился к ней, поцеловал и потерся носом о ее щеку. — Не бойся! — утешил он ее. — Ты же знаешь, я бессмертный! В качестве «утреннего дара» [53]я принесу тебе головы парочки фьяллей!
Затянув пояс, он устремился к двери.
— Свою принеси! — запоздало крикнула Рагна-Гейда, когда дверь за ним уже захлопнулась.
Рагна-Гейда осталась одна. Крепко прижимая к груди беличье одеяло, она смотрела в полутьму покойчика и растерянно прислушивалась к своим ощущениям: ей казалось, что вместе с Вигмаром и из покойчика, и от нее самой ушло тепло, ушла сама жизнь. Теперь он и она были единым целым, которое ни разлука, ни смерть не смогут разорвать — если одна половина исчезнет, то второй останется только умереть, потому что жить она уже не сможет.
Больше Рагна-Гейда не была девушкой из рода Стролингов, она была женой Вигмара сына Хроара и для нее существовало только то, что касалось его. Она больше не жалела об Эггбранде — его поблекший образ стал ей чужим, и она неосознанно молилась, чтобы и боги забыли о нем, не вздумали ставить его смерть в вину Вигмару, если уж пришло время расплачиваться. Именно сегодня, сейчас, опять фьялли, опять битвы… Рагна-Гейда лежала неподвижно, как придавленная страшной угрозой; откуда-то из небытия возникла расплывчатая, страшная тень и невидимо грозила: вот сейчас, когда вы хотели быть счастливыми, мы вас заставим за все расплатиться! За нарушение долга перед родом, за убийство Модвида, за любовь к кровному врагу! Никуда вы не денетесь, за все приходится платить! За все! За ваше сегодняшнее счастье, большее, чем положено людям, доступное одному-двум из сотни!
А много ли человеку надо, чтобы перестать быть живым? Да, он живуч, он упрям в своем стремлении выжить во что бы то ни стало, так изумительно упрям, что даже боги удивляются силам, которые пробуждает в их созданиях желание жить. Но Рагне-Гейде вспомнилось, как горло Модвида встретилось с острием Поющего Жала — и все, только кровь на полу. «Ты же знаешь, я бессмертный!» Нет, она не верила в его бессмертие. Он такой же человек, как и все, и смерть, жадная до всего живого и горячего, точно так же сторожит его малейшую неосторожность…
Отбросив одеяло, Рагна-Гейда придвинула к себе весь ворох своей одежды. То же самое свадебное платье, те же золотые застежки. Если что — для костра и переодевать не надо. Путаясь в собственных кудряшках, она кое-как, неумело заколола их на затылке и повязала белым женским покрывалом. Вообще-то голову новобрачной этим утром должны покрыть старшие женщины, но теперь уж не до обрядов.
Обряды гибнут, да и пусть их, Главное, чтобы выжило то, что они предназначены хранить — любовь к жизни и связь поколений.
По узким лесным тронам, по каменистым, скользким от изморози горным склонам не могло пройти большое войско, и фьяллям поневоле пришлось разделиться. Пять больших отрядов двигались по отдельности, но старались не расходиться далеко. То и дело над застывшим, продрогшим лесом взлетал густой рев боевого рога — отряды перекликались, подбадривая друг друга.
Отряд Эрнольва шел первым. Сейчас все было иначе, не так, как в его первую поездку вокруг озера. Огненный меч Регинлейв невидимо для них разрубил чары квиттингских духов, опутавшие берега, ехать было легко, тропинки, как колосья из развязанного снопа, бежали в разные стороны: вдоль воды, вверх по склонам гор, в долины. Оглядываясь, Эрнольв не узнавал местности: вроде бы он проезжал уже здесь, но в тот раз все было другим.
Рунный полумесяц на его груди был горячим, как маленькое солнышко, грел, дарил неисчерпаемую, как летнее море, бодрость. Эрнольв чувствовал себя какимто обновленным, как поток весенней воды, сбросившей лед и впитывающей первые слепящие лучи солнца. Он готов был руками выворотить из земли любое дерево, но мысли его, вопреки всему, стремились не к битвам. Всю эту ночь ему грезилась не Регинлейв, а Свангерда. Казалось, она рядом, стоит за плечом. Только обернись — и встретишь ее любящий взгляд, ее ласковую улыбку. Эрнольв не понимал сам себя — сейчас, накануне кровавых сражений, ему мерещилось счастье любви, которого он еще не испытал. Никогда еще Свангерда наяву не смотрела на него так, никогда еще у него не было так тепло на сердце. Такое впору переживать перед свадьбой! А тут какая свадьба? Блеск оружия, боевые песни, которые хирдманы Арнвида пели всю ночь, восторженные выкрики Ингирид, перед которой снова открывалась дорога к вожделенному золоту Медного Леса.
И сейчас Ингирид была где-то поблизости. Она не захотела ехать с мужем, и Эрнольв не настаивал — сейчас ему еще меньше обычного хотелось видеть ее рядом. Именно она, как камень в ручье, преграждала ему путь к зтому, чудом приснившемуся счастью, и вспоминать о ней не хотелось, чтобы не рушить хотя бы призрачное блаженство мечты. Именно из-за Ингирид этим снам не суждено сбыться. Ингирид сделала Эрнольва несчастливым, но и сама счастлива не была. Иначе на кой тролль ей сдалось бы это проклятое золото? Кто не умеет находить сокровища в человеческой душе, своей или чужой, тому только и остается, что отягощать грудь цепями, а руки — перстнями.
— Осторожнее, тут камни! — крикнул кто-то из едущих впереди.
Очнувшись от размышлений, Эрнольв заметил, что отряд переезжает вброд неширокий, глубиной по колено лошадям, но быстрый горный ручей. Из воды торчали острые бурые камни, пестрая галька густо усыпала его берега.
— Смотрите! Человек! — закричало разом несколько голосов.
Эрнольва эти голоса застали как раз на середине ручья; внимательно следя, не оступится ли конь, он выехал на берег и только потом поднял голову. И вместе со всеми увидел тощую, юркую человеческую фигурку шагоз на пятьдесят выше по ручью. Человечек был одет в рыжевато-бурые штаны и облезлую меховую накидку; издалека нельзя было даже разглядеть, старик это или подросток. Он возился возле самой воды, вроде бы выискивая что-то среди камней. То и дело он хватал что-то с земли и совал в небольшой, но тяжелый кожаный мешок, который волочил за собой по земле, перебираясь с места на место.
— Чего это он делает? — удивленно пробормотал кто-то из фьяллей.
Движение отряда остановилось, все не сводили глаз со странного старичка, щуплого и проворного по-мальчишески. Все-таки это был старичок: его тощенькая фигурка казалась скорее жилистой, чем гибкой.
— Рыбу, что ли, ловит? — предположил один из хирдманоз, сам в это не веря. — Или ракушек каких-нибудь…
— Смотрите — блестит… — вдруг проговорил кто-то. В россыпи пестрой гальки, между камнями, сразу несколько человек заметило неясный блеск. Желтоватый, похожий на золотой. Один хирдман, подъехав ближе, соскочил с коня и наклонился. Когда он разогнулся, у него на ладони был небольшой, с перепелиное яйцо, ноздреватый камешек тускло-желтого цвета.
— Золото… — растерянно пробормотал хирдман, подняв ладонь и показывая товарищам. — Золото! — вдруг заорал он, как будто до него только что дошло.
Мигом рассыпавшись по берегу, фьялли спешились и стали шарить меж камнями. Над ручьем тэ и дело взлетали торжествующие крики: нашел! Нашел! И я пошел! И еще нашел! И еще! Чуть ли не каждый мигом разглядел среди камней, на дне и на берегу ручья, золотые камушки, крупинки, осколки, большие и поменьше, окатанные водой и острые, как сколы кремня. Мокрые от воды, холодные, они были тяжелы и осязаемы. Даже Эрнольв растерялся, разглядывая золотые самородки, которые ему с торжеством протягивали со всех сторон. Это не призрачное сияние со дна озера! Это настоящее, полновесное золото! Неужели все они были правы: и Ингирид, и Ульвхедин, и Хардгейр Вьюга? Неужели золото Медного Леса так легко взять — стоило только перебраться на другой берег?
— Глядите — убегает! — крикнул вдруг кто-то. Хирдманы вскинули головы. Старик с мешком, как будто лишь сейчас заметив совсем рядом множество чужих людей, кинулся бежать. Сгибаясь под тяжестью своего мешка, он устремился в лес.