Страница:
— Сейчас, сейчас! — бормотал великан, усаживая ее снова на землю возле темного, огромного коня. — Надо бы разжечь костер, но нельзя — увидят. Сейчас поедем. Подожди еще немножко.
Эльдис не отвечала. Великан исчез, и она слышала, как он возится с чем-то на кургане. Потом он вернулся, стал шарить по седельным сумкам своего коня. Вытирая лицо рукавами и подолом когда-то праздничной, а сейчас грязной и насквозь холодной одежды, Эльдис скорее с изумлением, чем с радостью, осознала наконец, что случилось: она спасена, темные альвы остались без жертвы, ее ранняя гибель отменяется.
— Ты кто? — наконец сумела выговорить Эльдис.
— Ох, ты же замерзла! — сообразил великан и шепотом выбранил сам себя. — Сейчас.
Плечи и голову Эльдис накрыла большая пушистая шкура.
— Можешь встать? — спросил великан, но тут же махнул рукой. — Держись за меня!
Он взял Эльдис на руки и посадил на коня перед седлом. Во всей его фигуре, в каждом движении длинных рук и ног ощущалось что-то знакомое, но Эльдис не могла собраться с мыслями. Главным потрясением для нее было то, что ее все-таки спасли, а кто это сделал, казалось не слишком важным. Главное — за ней пришел живой человек!
— Держись за гриву! — велел он, и Эльдис, послушно вцепилась окоченевшими пальцами в густую гриву коня. Без указаний великана она едва ли догадалась бы это сделать. Все же она еще плохо понимала, на каком свете находится — вокруг была та же холодная тьма.
Великан тем временем сам вскочил в седло и дал новое указание:
— Держись за меня! Крепче держись, сейчас быстро поскачем!
Эльдис выпустила гриву, прислонилась к груди великана и обхватила его за пояс. Толстая шерстяная ткань его плаща показалась ей очень теплой на ощупь, и она поспешно приникла к своему спасителю, надеясь согреться.
— Ухватилась? — шепнул он, подбирая поводья. — Поехали!
Конь тронулся с места. Эльдис прижималась к груди великана, и от движения, от близости живого человека кровь быстрее побежала по ее жилам, тепло понемножку стало проникать в застывшие члены, дрожь унялась, дышать стало легче. Эльдис положила голову на плечо великана и закрыла глаза. Конь мчался через темноту, но Эльдис уже не было страшно: она была не одна. Чувства и память возвращались к ней. И вдруг она сообразила, чей голос разговаривал с ней и чья светловолосая, в тонких кудряшках голова мелькает во тьме. Это же Гейр сын Кольбьёрна!
Если бы Гейру еще вчера предсказали, что он пойдет наперекор обычаям и желаниям всего рода, помешает отдать брату последний погребальный долг, он ни за что не поверил бы. Он и сейчас, мчась по темным долинам с дрожащей девчонкой перед седлом, не верил, что сделал это. И ведь как хорошо, как ловко, как умело сделал! Такое бы умение, дерзость, решительность да на что-нибудь другое! И ремни собрал, и все «приданое» затолкал в седельные сумки, как будто его забрали альвы, и мед с пивом вылил в землю. И даже черный камень размером с конскую голову из ручья притащил! Мысленно оглядываясь, Гейр придирчиво проверял, не упустил ли чего-нибудь, и все равно остатком здравомыслия не верил, что сделал это. Вроде все в порядке: следов не останется, поскольку свежая земля на кургане ночью подмерзла и не проминалась под ногами, ремни он нарочно резал только в одном месте, чтобы не потерять в темноте ни одного обрывка… А камень что — он камень и есть. Он будет молчать, и теперь ни один колдун не определит, был ли он когда-нибудь темным альвом или так и лежал камнем с тех пор, как Светлые Асы разбрасывали Имировы* кости…
И как такое только в голову могло прийти! Если бы Гейру рассказали про другого парня, который пожалел девчонку, сестру кровного врага, и из-за нее лишил родного, бесчестно убитого брата посмертной охраны подземных владык, он посчитал бы такого парня бессовестным безумцем с трепетным сердцем кобылы и глиняной головой. Но вот она, сокровище с сопливым носом, прижимается к его груди, как младенец к матери. И сейчас Гейру было все же спокойнее, чем на поминальном пиру, когда все люди сидели в теплом доме, пили пиво и ели горячее мясо, а маленькая, глупенькая, ни в чем не повинная девушка лежала связанная на холодной земле и ждала, когда за ней придут. Ее жалобные крики, ее плач стояли в ушах у Гейра, от них кусок застревал в горле. Он старался гнать прочь неуместную, глупую жалость, но вдруг подавился, да так, что слезы текли градом и дядька Хальм долго колотил его по спине, пока Гейр не смог снова вздохнуть. И тогда он поднялся, рукавом вытер слезы, кивком поблагодарил родича и вышел. Это знак богов.
Когда человек чего-то хочет, любая мелочь сойдет за знак богов.
Почему-то Эльдис никак не связывалась в сознании Гейра с Вигмаром сыном Хроара. Он просто привык видеть ее рядом с Лисицей, но между ними не было никакого сходства, да и дочерью Хроара ее не называли, и Гейр считал ее чем-то вроде воспитанницы Хроара и Хлоды. Да, отныне ненависть и месть Вигмару Лисице станут целью жизни всякого, в ком течет кровь Стролингов. Но трудность для Гейра была в том, что Эльдис тут как бы ни при чем.
— Ты там жива? — шевельнув плечом, вслух спросил он, когда Поле Павших осталось далеко позади. — Эй! Невеста свартальвов!
— А? — Тяжелая голова Эльдис приподнялась, и в хриплом голосе было столько растерянности, что Гейр пожалел, что разбудил ее.
— Ничего! — Гейр передумал разговаривать. Внезапно ему стало стыдно перед ней самой за свой непонятный поступок. — Спи давай. Еще нескоро приедем.
— А куда мы едем? — наконец догадалась спросить Эльдис.
— К Гриму Опушке. Он ведь с вами дружил? Он тебя примет и спрячет. Отдашь ему это все золото и все прочее.
— Да. Он меня примет. И Гюда, и Асдис… — забормотала Эльдис, вспоминая хорошо знакомую семью. Ощущение жизни и память вернулись к ней во всей полноте, и она разом вспомнила все, что предшествовало ее спасению от каменных врат Свартальвхейма. — Ой! — вскрикнула она. — А как же… А где…
Гейр невольно напрягся; Эльдис почувствовала это и осеклась, не решилась произнести имя Вигмара.
— А как же Хроар? И Хлода? — спросила она чуть погодя. — Они же ищут меня.
— Хроар уже никого не ищет! — зло ответил Гейр. Но тут же ему стало жаль Эльдис, которой предстоял такой тяжелый удар, и он добавил помягче: — Его уже нет. Он…
Эльдис вскрикнула. Конечно! Почему-то сидя в чулане усадьбы Оленья Роща, она беспокоилась о себе и о Вигмаре, но побеспокоиться о Хроаре и родной усадьбе ей не приходило в голову. Безногий хозяин ей тоже казался «ни при чем». Но ведь Стролинги думали иначе!
В испуге она отстранилась от человека, причастного к смерти ее названного отца, но порыв ветра показался таким нестерпимо холодным, что Эльдис, не думая, снова прижалась к груди Гейра и только потом спросила:
— Вы… вы убили его?
В голосе ее густо дрожали слезы; Гейр уже предчувствовал, как их холодный поток льется ему за ворот и ползет по груди.
— Мы предлагали ему выйти вместе со всеми, — сдержанно, стараясь подавить чувство вины, ответил он. — Мы всех выпустили: и женщин, и челядь, и даже хирдманов. И ему предлагали выйти. А он не захотел. Ваш один хирдман, такой… с обгорелой бородой… Не знаю, как его зовут. Он сказал, что Хроар отказался выходить и сам выбрал сгореть вместе с домом.
Ответом послужили всхлипы. Эльдис плакала по Хроару, по дому, по Вигмару — по всему, из чего складывалась ее прежняя жизнь и что было утрачено безвозвратно. И Гейр не утешал ее: так и нужно. Прошлое должно быть оплакано.
Но мысли обо всем этом были слишком мучительны для самого Гейра, и он подхлестнул коня, стремясь скорее довезти Эльдис до Грима Опушки, сбыть с рук и постараться забыть о ней и о своем безрассудстве. Его терзало чувство вины перед родичами и чувство вины перед Хроаром и Эльдис — с такой непримиримой яростью, как это бывает в восемнадцать лет, когда человек взрослеет, и поначалу кажется, что ты отвечаешь в этом сложном мире решительно за все. Ты и никто другой. Но на самом деле отвечает род! Отвечают отец и дядьки, братья и деды, умершие предки, и среди их множества твое мнение ценно только тогда, когда служит общему благу. И твоя собственная ответственность не больше твоей доли за общим столом. Но вот почему-то предки и родичи могли пить пиво возле горящего очага, зная, что в ночной темноте молоденькая девушка, почти ребенок, рыдает от ужаса и чувства обреченности, лежа на стылой земле. А он, Гейр из рода Стролингов, четвертый сын Кольбьёрна, — не мог. Здесь кончился род и начался он сам.
На стук Гейра довольно быстро выскочила старая Боргтруд. Она даже не удивилась, как будто заранее знала, что среди ночи к ней приедет девушка, которой уже полагается быть в нижних мирах, и привезет ее парень, которому полагается желать ей беспрепятственного путешествия в Свартальвхейм.
— Давай сюда! — сказала старуха, снимая обессиленную Эльдис с коня. — У меня и огонь горит, и вода теплая есть. Я ее медвежьим салом разотру — и не чихнет завтра.
— Возьми там у нее! — крикнул Гейр вслед старухе. — Там ожерелье и два браслета…
Но Боргтруд уже ушла с Эльдис в дом, за порогом слышались изумленные восклицания домочадцев. Гейр постоял, потом снова сел в седло и медленно поехал прочь. Что-то подсказывало ему, что просить старуху о сохранении тайны нет надобности — она и так никому ничего не скажет. И ему надо ехать назад, домой, чтобы там с решительным лицом слушать разговоры о будущей мести. И стараться не вспоминать о собственном безумстве, потому что внятно объяснить свой поступок Гейр все равно не смог бы. Ему вспомнилось залитое слезами, искаженное горем, но все равно прекрасное и горячо любимое лицо Рагны-Гейды, и Гейр устыдился только что сделанного. Он чувствовал себя преступником, предавшим и брата, и ее, сестру, которая не осушает слез и ждет от родичей достойной мести. А он? Проявленная слабость казалась глупой и детской, но опомниться — поздно.
Ударив коня плетью, Гейр поскакал быстрее, прикидывая, успеет ли домой до рассвета. Ночи заметно удлинились — может быть, и успеет. Гейр все погонял и погонял коня, надеясь оставить позади глупую растерянность и стыд, и сжимал зубы, стараясь таким образом укрепить свой дух. Он еще не знал, что от себя не убежишь.
На рассвете Эльдис проснулась на лежанке возле Гюды, большой и теплой, как корова. Спину ломило, горло болело, голова казалась неподъемно тяжелой. Нос щекотал длинноволосый мех волчьей шкуры. Эта шкура почему-то казалась драгоценностью. И Эльдис вспомнила. Вспомнила, что эта шкура, оставленная ночным великаном по имени Гейр сын Кольбьёрна, теперь составляет почти все ее земное достояние. У нее больше нет ничего — ни дома, ни родных. Кости Хроара погребены под обломками пожарища, Хлода и Хамаль нашли, должно быть, приют в чужом доме, подальше от Стролингов. А Вигмар…
Эльдис не знала, где он теперь, ее брат, ее друг и главный защитник. Одно было ясно: сюда, на Квиттинский Север, Вигмару закрыт путь так же прочно, как если бы их и правда разделили каменные врата подземного мира.
Часть третья
Эльдис не отвечала. Великан исчез, и она слышала, как он возится с чем-то на кургане. Потом он вернулся, стал шарить по седельным сумкам своего коня. Вытирая лицо рукавами и подолом когда-то праздничной, а сейчас грязной и насквозь холодной одежды, Эльдис скорее с изумлением, чем с радостью, осознала наконец, что случилось: она спасена, темные альвы остались без жертвы, ее ранняя гибель отменяется.
— Ты кто? — наконец сумела выговорить Эльдис.
— Ох, ты же замерзла! — сообразил великан и шепотом выбранил сам себя. — Сейчас.
Плечи и голову Эльдис накрыла большая пушистая шкура.
— Можешь встать? — спросил великан, но тут же махнул рукой. — Держись за меня!
Он взял Эльдис на руки и посадил на коня перед седлом. Во всей его фигуре, в каждом движении длинных рук и ног ощущалось что-то знакомое, но Эльдис не могла собраться с мыслями. Главным потрясением для нее было то, что ее все-таки спасли, а кто это сделал, казалось не слишком важным. Главное — за ней пришел живой человек!
— Держись за гриву! — велел он, и Эльдис, послушно вцепилась окоченевшими пальцами в густую гриву коня. Без указаний великана она едва ли догадалась бы это сделать. Все же она еще плохо понимала, на каком свете находится — вокруг была та же холодная тьма.
Великан тем временем сам вскочил в седло и дал новое указание:
— Держись за меня! Крепче держись, сейчас быстро поскачем!
Эльдис выпустила гриву, прислонилась к груди великана и обхватила его за пояс. Толстая шерстяная ткань его плаща показалась ей очень теплой на ощупь, и она поспешно приникла к своему спасителю, надеясь согреться.
— Ухватилась? — шепнул он, подбирая поводья. — Поехали!
Конь тронулся с места. Эльдис прижималась к груди великана, и от движения, от близости живого человека кровь быстрее побежала по ее жилам, тепло понемножку стало проникать в застывшие члены, дрожь унялась, дышать стало легче. Эльдис положила голову на плечо великана и закрыла глаза. Конь мчался через темноту, но Эльдис уже не было страшно: она была не одна. Чувства и память возвращались к ней. И вдруг она сообразила, чей голос разговаривал с ней и чья светловолосая, в тонких кудряшках голова мелькает во тьме. Это же Гейр сын Кольбьёрна!
Если бы Гейру еще вчера предсказали, что он пойдет наперекор обычаям и желаниям всего рода, помешает отдать брату последний погребальный долг, он ни за что не поверил бы. Он и сейчас, мчась по темным долинам с дрожащей девчонкой перед седлом, не верил, что сделал это. И ведь как хорошо, как ловко, как умело сделал! Такое бы умение, дерзость, решительность да на что-нибудь другое! И ремни собрал, и все «приданое» затолкал в седельные сумки, как будто его забрали альвы, и мед с пивом вылил в землю. И даже черный камень размером с конскую голову из ручья притащил! Мысленно оглядываясь, Гейр придирчиво проверял, не упустил ли чего-нибудь, и все равно остатком здравомыслия не верил, что сделал это. Вроде все в порядке: следов не останется, поскольку свежая земля на кургане ночью подмерзла и не проминалась под ногами, ремни он нарочно резал только в одном месте, чтобы не потерять в темноте ни одного обрывка… А камень что — он камень и есть. Он будет молчать, и теперь ни один колдун не определит, был ли он когда-нибудь темным альвом или так и лежал камнем с тех пор, как Светлые Асы разбрасывали Имировы* кости…
И как такое только в голову могло прийти! Если бы Гейру рассказали про другого парня, который пожалел девчонку, сестру кровного врага, и из-за нее лишил родного, бесчестно убитого брата посмертной охраны подземных владык, он посчитал бы такого парня бессовестным безумцем с трепетным сердцем кобылы и глиняной головой. Но вот она, сокровище с сопливым носом, прижимается к его груди, как младенец к матери. И сейчас Гейру было все же спокойнее, чем на поминальном пиру, когда все люди сидели в теплом доме, пили пиво и ели горячее мясо, а маленькая, глупенькая, ни в чем не повинная девушка лежала связанная на холодной земле и ждала, когда за ней придут. Ее жалобные крики, ее плач стояли в ушах у Гейра, от них кусок застревал в горле. Он старался гнать прочь неуместную, глупую жалость, но вдруг подавился, да так, что слезы текли градом и дядька Хальм долго колотил его по спине, пока Гейр не смог снова вздохнуть. И тогда он поднялся, рукавом вытер слезы, кивком поблагодарил родича и вышел. Это знак богов.
Когда человек чего-то хочет, любая мелочь сойдет за знак богов.
Почему-то Эльдис никак не связывалась в сознании Гейра с Вигмаром сыном Хроара. Он просто привык видеть ее рядом с Лисицей, но между ними не было никакого сходства, да и дочерью Хроара ее не называли, и Гейр считал ее чем-то вроде воспитанницы Хроара и Хлоды. Да, отныне ненависть и месть Вигмару Лисице станут целью жизни всякого, в ком течет кровь Стролингов. Но трудность для Гейра была в том, что Эльдис тут как бы ни при чем.
— Ты там жива? — шевельнув плечом, вслух спросил он, когда Поле Павших осталось далеко позади. — Эй! Невеста свартальвов!
— А? — Тяжелая голова Эльдис приподнялась, и в хриплом голосе было столько растерянности, что Гейр пожалел, что разбудил ее.
— Ничего! — Гейр передумал разговаривать. Внезапно ему стало стыдно перед ней самой за свой непонятный поступок. — Спи давай. Еще нескоро приедем.
— А куда мы едем? — наконец догадалась спросить Эльдис.
— К Гриму Опушке. Он ведь с вами дружил? Он тебя примет и спрячет. Отдашь ему это все золото и все прочее.
— Да. Он меня примет. И Гюда, и Асдис… — забормотала Эльдис, вспоминая хорошо знакомую семью. Ощущение жизни и память вернулись к ней во всей полноте, и она разом вспомнила все, что предшествовало ее спасению от каменных врат Свартальвхейма. — Ой! — вскрикнула она. — А как же… А где…
Гейр невольно напрягся; Эльдис почувствовала это и осеклась, не решилась произнести имя Вигмара.
— А как же Хроар? И Хлода? — спросила она чуть погодя. — Они же ищут меня.
— Хроар уже никого не ищет! — зло ответил Гейр. Но тут же ему стало жаль Эльдис, которой предстоял такой тяжелый удар, и он добавил помягче: — Его уже нет. Он…
Эльдис вскрикнула. Конечно! Почему-то сидя в чулане усадьбы Оленья Роща, она беспокоилась о себе и о Вигмаре, но побеспокоиться о Хроаре и родной усадьбе ей не приходило в голову. Безногий хозяин ей тоже казался «ни при чем». Но ведь Стролинги думали иначе!
В испуге она отстранилась от человека, причастного к смерти ее названного отца, но порыв ветра показался таким нестерпимо холодным, что Эльдис, не думая, снова прижалась к груди Гейра и только потом спросила:
— Вы… вы убили его?
В голосе ее густо дрожали слезы; Гейр уже предчувствовал, как их холодный поток льется ему за ворот и ползет по груди.
— Мы предлагали ему выйти вместе со всеми, — сдержанно, стараясь подавить чувство вины, ответил он. — Мы всех выпустили: и женщин, и челядь, и даже хирдманов. И ему предлагали выйти. А он не захотел. Ваш один хирдман, такой… с обгорелой бородой… Не знаю, как его зовут. Он сказал, что Хроар отказался выходить и сам выбрал сгореть вместе с домом.
Ответом послужили всхлипы. Эльдис плакала по Хроару, по дому, по Вигмару — по всему, из чего складывалась ее прежняя жизнь и что было утрачено безвозвратно. И Гейр не утешал ее: так и нужно. Прошлое должно быть оплакано.
Но мысли обо всем этом были слишком мучительны для самого Гейра, и он подхлестнул коня, стремясь скорее довезти Эльдис до Грима Опушки, сбыть с рук и постараться забыть о ней и о своем безрассудстве. Его терзало чувство вины перед родичами и чувство вины перед Хроаром и Эльдис — с такой непримиримой яростью, как это бывает в восемнадцать лет, когда человек взрослеет, и поначалу кажется, что ты отвечаешь в этом сложном мире решительно за все. Ты и никто другой. Но на самом деле отвечает род! Отвечают отец и дядьки, братья и деды, умершие предки, и среди их множества твое мнение ценно только тогда, когда служит общему благу. И твоя собственная ответственность не больше твоей доли за общим столом. Но вот почему-то предки и родичи могли пить пиво возле горящего очага, зная, что в ночной темноте молоденькая девушка, почти ребенок, рыдает от ужаса и чувства обреченности, лежа на стылой земле. А он, Гейр из рода Стролингов, четвертый сын Кольбьёрна, — не мог. Здесь кончился род и начался он сам.
На стук Гейра довольно быстро выскочила старая Боргтруд. Она даже не удивилась, как будто заранее знала, что среди ночи к ней приедет девушка, которой уже полагается быть в нижних мирах, и привезет ее парень, которому полагается желать ей беспрепятственного путешествия в Свартальвхейм.
— Давай сюда! — сказала старуха, снимая обессиленную Эльдис с коня. — У меня и огонь горит, и вода теплая есть. Я ее медвежьим салом разотру — и не чихнет завтра.
— Возьми там у нее! — крикнул Гейр вслед старухе. — Там ожерелье и два браслета…
Но Боргтруд уже ушла с Эльдис в дом, за порогом слышались изумленные восклицания домочадцев. Гейр постоял, потом снова сел в седло и медленно поехал прочь. Что-то подсказывало ему, что просить старуху о сохранении тайны нет надобности — она и так никому ничего не скажет. И ему надо ехать назад, домой, чтобы там с решительным лицом слушать разговоры о будущей мести. И стараться не вспоминать о собственном безумстве, потому что внятно объяснить свой поступок Гейр все равно не смог бы. Ему вспомнилось залитое слезами, искаженное горем, но все равно прекрасное и горячо любимое лицо Рагны-Гейды, и Гейр устыдился только что сделанного. Он чувствовал себя преступником, предавшим и брата, и ее, сестру, которая не осушает слез и ждет от родичей достойной мести. А он? Проявленная слабость казалась глупой и детской, но опомниться — поздно.
Ударив коня плетью, Гейр поскакал быстрее, прикидывая, успеет ли домой до рассвета. Ночи заметно удлинились — может быть, и успеет. Гейр все погонял и погонял коня, надеясь оставить позади глупую растерянность и стыд, и сжимал зубы, стараясь таким образом укрепить свой дух. Он еще не знал, что от себя не убежишь.
На рассвете Эльдис проснулась на лежанке возле Гюды, большой и теплой, как корова. Спину ломило, горло болело, голова казалась неподъемно тяжелой. Нос щекотал длинноволосый мех волчьей шкуры. Эта шкура почему-то казалась драгоценностью. И Эльдис вспомнила. Вспомнила, что эта шкура, оставленная ночным великаном по имени Гейр сын Кольбьёрна, теперь составляет почти все ее земное достояние. У нее больше нет ничего — ни дома, ни родных. Кости Хроара погребены под обломками пожарища, Хлода и Хамаль нашли, должно быть, приют в чужом доме, подальше от Стролингов. А Вигмар…
Эльдис не знала, где он теперь, ее брат, ее друг и главный защитник. Одно было ясно: сюда, на Квиттинский Север, Вигмару закрыт путь так же прочно, как если бы их и правда разделили каменные врата подземного мира.
Часть третья
«Дочь конунга была валькирия…»
Кто больше всех выиграл от истории с жертвоприношениями в святилище Гранитный Круг, так это Бальдвиг Окольничий, хёльд из Рауденланда. Его дружина насчитывала всего двенадцать человек, а теперь в ней стало пятнадцать: по крайней мере, сам Бальдвиг утверждал, что Вигмар Лисица стоит троих.
Конь не дотянул до усадьбы Бальдвига совсем немного — Вигмар прошел пешком только одну короткую долину и низкий перевал. И успел в последний миг, когда еще можно было успеть: дружина Бальдвига уже поднялась и седлала коней.
— Вигмар! Вот так гость! — Увидев в воротах знакомую фигуру с копьем на плече, Бальдвиг изумленно хлопнул себя по бокам и схватился за морду вырезанного на столбе деревянного змея, оберегаясь от наваждения. — Вигмар сын Хроара, это ты? Или тролли… Или ваша таинственная лисица-великан морочит меня?
Хирдманы, домочадцы, женщины несколько умерили суету и принялись с любопытством разглядывать Вигмара. За спиной хозяина мелькнуло молодое женское лицо в обрамлении серого вдовьего покрывала и снова скрылось.
— А разве ты приглашал в гости троллей или даже Грюлу? — устало спросил Вигмар. Сейчас ему не хотелось шутить.
Собственный голос отдавался в ушах гулким звоном, и казалось, что он говорит слишком громко. Остановившись перед входом в дом, Вигмар оперся на длинное древко Поющего Жала, чтобы не шататься: в ногах ощущалась слабость, а ум отказывался решать, во сне все это происходит или наяву. Нечто подобное бывает, если без сна пройдешь через ночь от зари до зари. И особенно — если стараешься не вспоминать оставленное за спиной. Длинную пустынную ночь, навек отделившую тебя от прежней жизни…
— Нет, я приглашал тебя. Но на достойную встречу у меня едва ли достанет времени — мы совсем собрались ехать. Впрочем, заходи в дом, — внезапно добавил Бальдвиг другим голосом.
К этому времени он разглядел необычный вид гостя и понял, что тот неспроста явился к нему на заре. Бальдвиг Окольничий не умел удивляться, а вместо этого стремился дойти до сути каждого странного явления.
Вигмар вошел в дом, сел на указанное ему место, выпил предложенную чашу со слабым светлым пивом и повертел ее в руках, словно впервые видел подобный предмет.
— Не сочти меня неучтивым, если я сразу спрошу, что привело тебя в мой дом, — осторожно начал Бальдвиг, сбоку разглядывая лицо гостя — такое знакомое, но странно потемневшее, утомленное, с полуопущенными веками, отмеченное печатью тяжелого внутреннего чувства. — Я не стал бы никого торопить, но если мы не отправимся сегодня, то не успеем к сроку на тинг, и тогда все пойдет прахом… А нет ли у вас каких-нибудь новостей?
— Да так, безделица, — бросил Вигмар, не отводя глаз от узора на бронзовой чаше. Ему казалось, что он все еще скачет, в голове был звонкий туман, язык сам метал слова, не советуясь с рассудком. — Один человек хотел получше рассмотреть мое копье, но поскользнулся и упал. Да так неудачно, что наконечник было видно со спины.
Бальдвиг по первому побуждению открыл было рот, но тут же закрыл его снова. Что тут сказать? «Да что ты говоришь!» — сам не глухой, слышал. «Не может быть!» — еще как может. «Вот так беда!» — это смотря для кого.
— Ну, что ж… — рассудительно выговорил наконец Бальдвиг, не удивляясь и не ужасаясь, а лишь вглядываясь в лицо гостя и стараясь понять его нынешнее настроение. А вот это сделать по замкнутому и застывшему лицу Вигмара было нелегко. — Я всегда знал, что ты не трус. Видно, тот неудачливый человек в это не верил и хотел сам убедиться.
— Да, — деревянным голосом ответил Вигмар и поднял глаза, но посмотрел не на хозяина, а на стену перед собой, словно разговаривал с ней. Он еще не привык к своему новому положению среди людей и разговаривать с чашей или стеной ему было легче. — Тот человек все время бранил мои стихи. Ты же понимаешь, такого ни один скальд не потерпит.
— Ну, мы не так привередливы! — вынес решение Бальдвиг и бодро хлопнул себя по коленям. — Можешь быть уверен — у меня твои стихи понравятся всем. Я рад твоему приезду. Мне нужны решительные люди… и хорошие скальды, кстати, тоже. Мне предстоят такие дела, что ни меч, ни складный стих не будут лишними.
Так и получилось, что вечер этого дня Вигмар сын Хроара встретил уже довольно далеко, в дневном переходе на север от каменного кабана, на земле раудов. С каждым шагом он чувствовал, как все дальше и дальше уплывает назад земля квиттов и с ней вся его прежняя жизнь. Больше ему не видать родных долин, не слышать знакомых голосов.
Сначала Бальдвиг Окольничий поехал к одному из своих братьев, Старкаду, жившему дальше на северо-востоке. Старкад был старшим, но, как успел в первый же день заметить Вигмар, во всем полагался на Бальдвига и не делал ни шагу без его совета. Его года уже перевалили за пятьдесят, он был толстым, ленивым, и все существо его, как казалось, стремилось к земле: поросшие светлой бородкой обвислые щеки, покатые жирные плечи, огромное брюхо. Даже внешние уголки глаз у него скашивались книзу, отчего Старкад казался вечно дремлющим, даже когда сидел в седле. На Вигмара он сразу посмотрел с подозрением, не ожидая ничего хорошего от человека, который убил кого-то у себя на родине. Но Бальдвиг сказал ему, что так надо, и Старкад успокоился.
Потом они вместе направились еще к каким-то родичам. Вигмар не слишком разбирался, каким путем они едут, а понял только, что перед тяжбой Бальдвиг собирает родню, чтобы приехать на тинг во всей силе.
— Помнишь, я говорил тебе о тяжбе с Оддульвом Весенней Шкурой? — сказал ему Бальдвиг еще в первый день пути. — Оддульв, как слышно, приболел и ему трудно сидеть в седле, а все Дьярвинги горазды только кричать. Без Оддульва они все равно что без головы. В прошлый раз они начали заговаривать о выкупе за спорную землю. Если конунг нас поддержит, то Оддульв заплатит нам. У нас назначена с ними встреча на тинге.
— И я не удивлюсь, если нас ждет предательство! — предрек Старкад с мрачной решимостью героя, привыкшего стойко встречать многочисленные удары судьбы.
Бальдвиг покосился на брата:
— Ну, это едва ли. Но, сказать по чести, ни один меч не покажется лишним. Поэтому я рад, Вигмар, что ты поедешь с нами. Главное — чтобы нас поддержал конунг. А с нашим конунгом никогда не знаешь, чего ждать сегодня или завтра. Он ни с кем не хочет ссориться. Его прозвали Бьяртмар Миролюбивый. Но уж про его старшую дочь и про сына этого не скажешь. Прямо сказать, никогда не знаешь, кого он послушается завтра. Поэтому у нас каждый должен сам позаботиться о себе. Его старшая дочь, йомфру Ульврунн, та, что замужем за Ингимундом Рысью…
Вигмар кивал, как будто слушает, но слова Бальдвига большей частью зависали в воздухе и растворялись, не достигая его ушей. На душе у Вигмара было так тяжело и пусто, словно его собственное сердце было пробито копьем. Он убил самого себя. Шагая пешком или покачиваясь в седле, на лежанке в чужом доме, перед чужим очагом — везде ему мерещилась где-то рядом огромная дыра, из которой тянуло холодом потусторонних миров. Ударом копья он пробил эту дыру и толкнул в нее своего врага — и теперь она грозила затянуть и его самого. Ей мало было одной жертвы. Смерти только покажи дорогу… Вигмар ворочался без сна ночью, а днем ехал, задумавшись и не в силах охватить умом ни одной стоящей мысли. И вокруг него, и внутри него все было чужим и неприветливым.
На третий день отряд приблизился к истокам реки Бликэльвен. Плоская равнины с густым лесом нагоняла на Вигмара тоску. Доблестный зять Старкада, из-за которого Бальдвигу пришлось ездить занимать серебро (можете смеяться, но его тоже звали Атли) увлеченно насвистывал песню. Она показалась Вигмару знакомой; перехватив его взгляд, Атли запел, задорно поглядывая на молчаливого угрюмого квитта:
Рауды вопросительно посматривали на квитта, дивясь его безразличию. Вигмар замечал и понимал их взгляды, но они не шевелили в его душе ни возмущения, ни гнева. Да пусть они поют чего хотят! Оскорбить нас может только тот, чье мнение для нас что-то значит. А рауды для Вигмара не значили ничего. Умом он понимал, что среди раудов ему, скорее всего, предстоит прожить всю оставшуюся жизнь, но для сердца существовали только квитты. Его родное племя, для которого он умер. Как только Стролинги доберутся до Острого мыса, он немедленно будет объявлен вне закона.
Но о Стролингах Вигмар старался не думать и со злостью гнал прочь мысли о них и о своем «подвиге». При этом имени на память ему приходила Рагна-Гейда, и это было как удар. Вместе с Эггбрандом он убил для себя и ее. Им больше никогда не увидеться. Она возненавидит его. А как же иначе?
Был отличный осенний день, желтые листья шуршали под копытами, переливались всевозможными оттенками на ветвях прибрежной рощицы, при каждом порыве ветра дождем летели с деревьев. Голубизна неба подчеркивала яркие краски листвы, в свежей прохладе струился острый, многогранный, чарующий запах увядания. Снова умер добрый Бальдр, снова ушел в подземелья Хель. И плачет о нем все живое, всякая веточка и травинка, кроме одной великанши со странным именем Тёкк, что значит Благодарность… Правда, некоторые говорят, что этой великаншей обернулся коварный Локи, но зачем? Что он имел против Доброго Бальдра? И если даже светлые мудрые асы не могут жить в согласии, то чего же ждать от людей? Непонятно.
В мире вообще очень много непонятного. Но Вигмар к двадцати пяти годам достаточно примирился со странностями земного, единственного известного ему мира, и научился находить в нем немало прелести. Разве это не замечательно: он изгнан с родины, лишен рода, любимая девушка возненавидела его, и он вынужден бродить в чужом племени, участвовать в чужих запутанных тяжбах, до которых ему столько же дела, сколько Тору до селедочного хвоста. Но вот — желтые листья летят прямо с голубого неба, стылый запах увядания разливается в груди и бодрит, кровь бежит быстрее, и несмотря на все хочется жить — сам запах осени внушает веру в новую весну. Пока есть движение, есть и жизнь.
Поглядывая по сторонам, Вигмар старался привести свои мысли в согласие с окружающим покоем, но те, как своенравные кони, исподволь сворачивали туда, куда он не хотел их пускать. Вон желтый лист слетел с березы, красиво кружась вокруг себя, и упал на воду, как маленький кораблик… Теперь Бликэльвен понесет его вниз по течению, к далекому Медному озеру. Между прочим, этот лист будет проплывать и мимо Оленьей Рощи. А Рагна-Гейда, быть может, будет сидеть на своем любимом пригорке и смотреть в воду — и увидит его… Но едва ли она при этом будет думать о Вигмаре с теми же чувствами, что он о ней: с той же мучительной нежностью и жгучей тоской, обличающей неумершую любовь, которая теперь тоже — вне закона… Только там, где она, и светит настоящее солнце. «В небе Суль напрасно скачет — свет лишь там, где Рандгрид гривен…» Еще не здорово, но уже легче. Томящее чувство любви так же можно зачаровать стихами, как и любое другое. Покачиваясь в седле и глядя на желтый ливень, Вигмар подбирал строчки, словно нанизывал свою тоску в связки и выбрасывал вон. А внутри него оставалось только вот это все: ясное голубое небо, золотистые переливы листвы, пронзительный, тонкий, обаятельный и томительный запах увядания. Это был покой, и Вигмар себя самого ощущал беспечальным листком, который река несет куда-то вдаль. От него самого ничего не зависело, и в этом была новая, неожиданная для Вигмара отрада.
По дороге к Островному проливу Эрнольв много думал о своем последнем вечере в Аскрфьорде. Утром, когда он во главе дружины выезжал из ворот усадьбы Пологий Холм, ему явилось чудное видение: сквозь рассветный туман, густой и белесый, к нему мчалась через невидимую долину маленькая золотоволосая валькирия верхом на маленькой вороной лошадке. «Эрнольв, подожди! — кричала она. — Я догадалась! Я потом догадалась! Это он назвал то самое имя! Назвал того, кто тебе нужен! Это твой квиттинский побратим!» Эрнольв замахал рукой. Поняв, что он ее услышал, валькирия придержала лошадь и тоже помахала ему на прощание.
— Про кого это она? Кто кого назвал? — весь день приставала к нему Ингирид, но Эрнольв только отмахивался. Уж кому он не собирался рассказывать о своей встрече с троллем из Дымной горы, так это Ингирид. И чем больше он думал, тем яснее ему делалась правота Сольвейг. В самом деле — зачем бы бергбуру понадобилось называть совсем чужого человека, до которого обитателям Аскрфьорда нет никакого дела? Старый хитрец знал, какой вопрос мучит Эрнольва: не имена будущих эйнхериев* хотел он услышать той жутковатой и таинственной ночью. Ему нужно было имя человека, о котором он постоянно думал. Конечно, когда не думал о Свангерде.
Со всеми этими размышлениями путь до Островного пролива показался Эрнольву совсем не долгим. Гораздо больше истомилась Ингирид: она твердила, что они едут целых полгода и приедут никак не раньше Середины Зимы; она осыпала упреками Эрнольва, который, по ее мнению, вез ее самой долгой дорогой, чуть ли не через дикие леса бьярров, а потом принялась проклинать ведьм и троллей, которые запутали и вовсе украли дорогу. В другое время ее жалобы и брань сильно досаждали бы миролюбивому Эрнольву, но сейчас ему было не до того. Да и мысль, что все это он слышит в последний раз, значительно поднимала ему настроение.
Вопреки предсказаниям Ингирид и к большому ее удивлению, они приехали к Островному проливу без каких-либо неприятностей в пути и поспели еще до начала тинга. Но в конунговой усадьбе уже было столько народу, что Эрнольв едва сумел протолкаться к высокому почетному сидению Бьяртмара Миролюбивого, чтобы предъявить тому его повзрослевшую дочь.
Конь не дотянул до усадьбы Бальдвига совсем немного — Вигмар прошел пешком только одну короткую долину и низкий перевал. И успел в последний миг, когда еще можно было успеть: дружина Бальдвига уже поднялась и седлала коней.
— Вигмар! Вот так гость! — Увидев в воротах знакомую фигуру с копьем на плече, Бальдвиг изумленно хлопнул себя по бокам и схватился за морду вырезанного на столбе деревянного змея, оберегаясь от наваждения. — Вигмар сын Хроара, это ты? Или тролли… Или ваша таинственная лисица-великан морочит меня?
Хирдманы, домочадцы, женщины несколько умерили суету и принялись с любопытством разглядывать Вигмара. За спиной хозяина мелькнуло молодое женское лицо в обрамлении серого вдовьего покрывала и снова скрылось.
— А разве ты приглашал в гости троллей или даже Грюлу? — устало спросил Вигмар. Сейчас ему не хотелось шутить.
Собственный голос отдавался в ушах гулким звоном, и казалось, что он говорит слишком громко. Остановившись перед входом в дом, Вигмар оперся на длинное древко Поющего Жала, чтобы не шататься: в ногах ощущалась слабость, а ум отказывался решать, во сне все это происходит или наяву. Нечто подобное бывает, если без сна пройдешь через ночь от зари до зари. И особенно — если стараешься не вспоминать оставленное за спиной. Длинную пустынную ночь, навек отделившую тебя от прежней жизни…
— Нет, я приглашал тебя. Но на достойную встречу у меня едва ли достанет времени — мы совсем собрались ехать. Впрочем, заходи в дом, — внезапно добавил Бальдвиг другим голосом.
К этому времени он разглядел необычный вид гостя и понял, что тот неспроста явился к нему на заре. Бальдвиг Окольничий не умел удивляться, а вместо этого стремился дойти до сути каждого странного явления.
Вигмар вошел в дом, сел на указанное ему место, выпил предложенную чашу со слабым светлым пивом и повертел ее в руках, словно впервые видел подобный предмет.
— Не сочти меня неучтивым, если я сразу спрошу, что привело тебя в мой дом, — осторожно начал Бальдвиг, сбоку разглядывая лицо гостя — такое знакомое, но странно потемневшее, утомленное, с полуопущенными веками, отмеченное печатью тяжелого внутреннего чувства. — Я не стал бы никого торопить, но если мы не отправимся сегодня, то не успеем к сроку на тинг, и тогда все пойдет прахом… А нет ли у вас каких-нибудь новостей?
— Да так, безделица, — бросил Вигмар, не отводя глаз от узора на бронзовой чаше. Ему казалось, что он все еще скачет, в голове был звонкий туман, язык сам метал слова, не советуясь с рассудком. — Один человек хотел получше рассмотреть мое копье, но поскользнулся и упал. Да так неудачно, что наконечник было видно со спины.
Бальдвиг по первому побуждению открыл было рот, но тут же закрыл его снова. Что тут сказать? «Да что ты говоришь!» — сам не глухой, слышал. «Не может быть!» — еще как может. «Вот так беда!» — это смотря для кого.
— Ну, что ж… — рассудительно выговорил наконец Бальдвиг, не удивляясь и не ужасаясь, а лишь вглядываясь в лицо гостя и стараясь понять его нынешнее настроение. А вот это сделать по замкнутому и застывшему лицу Вигмара было нелегко. — Я всегда знал, что ты не трус. Видно, тот неудачливый человек в это не верил и хотел сам убедиться.
— Да, — деревянным голосом ответил Вигмар и поднял глаза, но посмотрел не на хозяина, а на стену перед собой, словно разговаривал с ней. Он еще не привык к своему новому положению среди людей и разговаривать с чашей или стеной ему было легче. — Тот человек все время бранил мои стихи. Ты же понимаешь, такого ни один скальд не потерпит.
— Ну, мы не так привередливы! — вынес решение Бальдвиг и бодро хлопнул себя по коленям. — Можешь быть уверен — у меня твои стихи понравятся всем. Я рад твоему приезду. Мне нужны решительные люди… и хорошие скальды, кстати, тоже. Мне предстоят такие дела, что ни меч, ни складный стих не будут лишними.
Так и получилось, что вечер этого дня Вигмар сын Хроара встретил уже довольно далеко, в дневном переходе на север от каменного кабана, на земле раудов. С каждым шагом он чувствовал, как все дальше и дальше уплывает назад земля квиттов и с ней вся его прежняя жизнь. Больше ему не видать родных долин, не слышать знакомых голосов.
Сначала Бальдвиг Окольничий поехал к одному из своих братьев, Старкаду, жившему дальше на северо-востоке. Старкад был старшим, но, как успел в первый же день заметить Вигмар, во всем полагался на Бальдвига и не делал ни шагу без его совета. Его года уже перевалили за пятьдесят, он был толстым, ленивым, и все существо его, как казалось, стремилось к земле: поросшие светлой бородкой обвислые щеки, покатые жирные плечи, огромное брюхо. Даже внешние уголки глаз у него скашивались книзу, отчего Старкад казался вечно дремлющим, даже когда сидел в седле. На Вигмара он сразу посмотрел с подозрением, не ожидая ничего хорошего от человека, который убил кого-то у себя на родине. Но Бальдвиг сказал ему, что так надо, и Старкад успокоился.
Потом они вместе направились еще к каким-то родичам. Вигмар не слишком разбирался, каким путем они едут, а понял только, что перед тяжбой Бальдвиг собирает родню, чтобы приехать на тинг во всей силе.
— Помнишь, я говорил тебе о тяжбе с Оддульвом Весенней Шкурой? — сказал ему Бальдвиг еще в первый день пути. — Оддульв, как слышно, приболел и ему трудно сидеть в седле, а все Дьярвинги горазды только кричать. Без Оддульва они все равно что без головы. В прошлый раз они начали заговаривать о выкупе за спорную землю. Если конунг нас поддержит, то Оддульв заплатит нам. У нас назначена с ними встреча на тинге.
— И я не удивлюсь, если нас ждет предательство! — предрек Старкад с мрачной решимостью героя, привыкшего стойко встречать многочисленные удары судьбы.
Бальдвиг покосился на брата:
— Ну, это едва ли. Но, сказать по чести, ни один меч не покажется лишним. Поэтому я рад, Вигмар, что ты поедешь с нами. Главное — чтобы нас поддержал конунг. А с нашим конунгом никогда не знаешь, чего ждать сегодня или завтра. Он ни с кем не хочет ссориться. Его прозвали Бьяртмар Миролюбивый. Но уж про его старшую дочь и про сына этого не скажешь. Прямо сказать, никогда не знаешь, кого он послушается завтра. Поэтому у нас каждый должен сам позаботиться о себе. Его старшая дочь, йомфру Ульврунн, та, что замужем за Ингимундом Рысью…
Вигмар кивал, как будто слушает, но слова Бальдвига большей частью зависали в воздухе и растворялись, не достигая его ушей. На душе у Вигмара было так тяжело и пусто, словно его собственное сердце было пробито копьем. Он убил самого себя. Шагая пешком или покачиваясь в седле, на лежанке в чужом доме, перед чужим очагом — везде ему мерещилась где-то рядом огромная дыра, из которой тянуло холодом потусторонних миров. Ударом копья он пробил эту дыру и толкнул в нее своего врага — и теперь она грозила затянуть и его самого. Ей мало было одной жертвы. Смерти только покажи дорогу… Вигмар ворочался без сна ночью, а днем ехал, задумавшись и не в силах охватить умом ни одной стоящей мысли. И вокруг него, и внутри него все было чужим и неприветливым.
На третий день отряд приблизился к истокам реки Бликэльвен. Плоская равнины с густым лесом нагоняла на Вигмара тоску. Доблестный зять Старкада, из-за которого Бальдвигу пришлось ездить занимать серебро (можете смеяться, но его тоже звали Атли) увлеченно насвистывал песню. Она показалась Вигмару знакомой; перехватив его взгляд, Атли запел, задорно поглядывая на молчаливого угрюмого квитта:
А, вот это что! В памяти Вигмара с обжигающей ясностью вспыхнул вечер в святилище, серые бока гранитных валунов, освещенные пламенными отблесками, вдохновенно поющий Фридмунд Сказитель, насупленное лицо Рагны-Гейды с плотно сжатыми губами… А молодой рауд с длинными волосами, зачесанными ото лба назад, с заплетенной на затылке тонкой косой, весело продолжал, посматривая, не рассердился ли квитт. Рауды почему-то думали, что квитты злятся, если слышат песню о том, как Фрейр и Фрейя едва не отняли у них четверть страны.
Смотрят с небес властелины бессмертные:
Молнией мчит Золотая Щетина.
К Медному озеру грозный приблизился,
Тюр не стерпел, — так ведется сказанье.
«А у нас по-другому, — равнодушно отметил про себя Вигмар. — Фрейя прекрасная рано смеялась — Тюр ее вепря забросил обратно… Или как-то так».
Прянул Отважный из вышних чертогов,
Мощной рукою он вепря подъемлет,
Раудам больше земли не намерить —
Бросил обратно посланника Фрейи.
Рауды вопросительно посматривали на квитта, дивясь его безразличию. Вигмар замечал и понимал их взгляды, но они не шевелили в его душе ни возмущения, ни гнева. Да пусть они поют чего хотят! Оскорбить нас может только тот, чье мнение для нас что-то значит. А рауды для Вигмара не значили ничего. Умом он понимал, что среди раудов ему, скорее всего, предстоит прожить всю оставшуюся жизнь, но для сердца существовали только квитты. Его родное племя, для которого он умер. Как только Стролинги доберутся до Острого мыса, он немедленно будет объявлен вне закона.
Но о Стролингах Вигмар старался не думать и со злостью гнал прочь мысли о них и о своем «подвиге». При этом имени на память ему приходила Рагна-Гейда, и это было как удар. Вместе с Эггбрандом он убил для себя и ее. Им больше никогда не увидеться. Она возненавидит его. А как же иначе?
Был отличный осенний день, желтые листья шуршали под копытами, переливались всевозможными оттенками на ветвях прибрежной рощицы, при каждом порыве ветра дождем летели с деревьев. Голубизна неба подчеркивала яркие краски листвы, в свежей прохладе струился острый, многогранный, чарующий запах увядания. Снова умер добрый Бальдр, снова ушел в подземелья Хель. И плачет о нем все живое, всякая веточка и травинка, кроме одной великанши со странным именем Тёкк, что значит Благодарность… Правда, некоторые говорят, что этой великаншей обернулся коварный Локи, но зачем? Что он имел против Доброго Бальдра? И если даже светлые мудрые асы не могут жить в согласии, то чего же ждать от людей? Непонятно.
В мире вообще очень много непонятного. Но Вигмар к двадцати пяти годам достаточно примирился со странностями земного, единственного известного ему мира, и научился находить в нем немало прелести. Разве это не замечательно: он изгнан с родины, лишен рода, любимая девушка возненавидела его, и он вынужден бродить в чужом племени, участвовать в чужих запутанных тяжбах, до которых ему столько же дела, сколько Тору до селедочного хвоста. Но вот — желтые листья летят прямо с голубого неба, стылый запах увядания разливается в груди и бодрит, кровь бежит быстрее, и несмотря на все хочется жить — сам запах осени внушает веру в новую весну. Пока есть движение, есть и жизнь.
Поглядывая по сторонам, Вигмар старался привести свои мысли в согласие с окружающим покоем, но те, как своенравные кони, исподволь сворачивали туда, куда он не хотел их пускать. Вон желтый лист слетел с березы, красиво кружась вокруг себя, и упал на воду, как маленький кораблик… Теперь Бликэльвен понесет его вниз по течению, к далекому Медному озеру. Между прочим, этот лист будет проплывать и мимо Оленьей Рощи. А Рагна-Гейда, быть может, будет сидеть на своем любимом пригорке и смотреть в воду — и увидит его… Но едва ли она при этом будет думать о Вигмаре с теми же чувствами, что он о ней: с той же мучительной нежностью и жгучей тоской, обличающей неумершую любовь, которая теперь тоже — вне закона… Только там, где она, и светит настоящее солнце. «В небе Суль напрасно скачет — свет лишь там, где Рандгрид гривен…» Еще не здорово, но уже легче. Томящее чувство любви так же можно зачаровать стихами, как и любое другое. Покачиваясь в седле и глядя на желтый ливень, Вигмар подбирал строчки, словно нанизывал свою тоску в связки и выбрасывал вон. А внутри него оставалось только вот это все: ясное голубое небо, золотистые переливы листвы, пронзительный, тонкий, обаятельный и томительный запах увядания. Это был покой, и Вигмар себя самого ощущал беспечальным листком, который река несет куда-то вдаль. От него самого ничего не зависело, и в этом была новая, неожиданная для Вигмара отрада.
По дороге к Островному проливу Эрнольв много думал о своем последнем вечере в Аскрфьорде. Утром, когда он во главе дружины выезжал из ворот усадьбы Пологий Холм, ему явилось чудное видение: сквозь рассветный туман, густой и белесый, к нему мчалась через невидимую долину маленькая золотоволосая валькирия верхом на маленькой вороной лошадке. «Эрнольв, подожди! — кричала она. — Я догадалась! Я потом догадалась! Это он назвал то самое имя! Назвал того, кто тебе нужен! Это твой квиттинский побратим!» Эрнольв замахал рукой. Поняв, что он ее услышал, валькирия придержала лошадь и тоже помахала ему на прощание.
— Про кого это она? Кто кого назвал? — весь день приставала к нему Ингирид, но Эрнольв только отмахивался. Уж кому он не собирался рассказывать о своей встрече с троллем из Дымной горы, так это Ингирид. И чем больше он думал, тем яснее ему делалась правота Сольвейг. В самом деле — зачем бы бергбуру понадобилось называть совсем чужого человека, до которого обитателям Аскрфьорда нет никакого дела? Старый хитрец знал, какой вопрос мучит Эрнольва: не имена будущих эйнхериев* хотел он услышать той жутковатой и таинственной ночью. Ему нужно было имя человека, о котором он постоянно думал. Конечно, когда не думал о Свангерде.
Со всеми этими размышлениями путь до Островного пролива показался Эрнольву совсем не долгим. Гораздо больше истомилась Ингирид: она твердила, что они едут целых полгода и приедут никак не раньше Середины Зимы; она осыпала упреками Эрнольва, который, по ее мнению, вез ее самой долгой дорогой, чуть ли не через дикие леса бьярров, а потом принялась проклинать ведьм и троллей, которые запутали и вовсе украли дорогу. В другое время ее жалобы и брань сильно досаждали бы миролюбивому Эрнольву, но сейчас ему было не до того. Да и мысль, что все это он слышит в последний раз, значительно поднимала ему настроение.
Вопреки предсказаниям Ингирид и к большому ее удивлению, они приехали к Островному проливу без каких-либо неприятностей в пути и поспели еще до начала тинга. Но в конунговой усадьбе уже было столько народу, что Эрнольв едва сумел протолкаться к высокому почетному сидению Бьяртмара Миролюбивого, чтобы предъявить тому его повзрослевшую дочь.