Страница:
— Ты думаешь, и сюда? — спросил Скъёльд. Жена, Халльбера, подносила ему уже третий ковш пива, и он жадно пил, проливая на грудь, словно внутри него еще жил огонь усадьбы Кротовое Поле и никак не хотел угасать.
— Я уверена в этом! — отрезала Арнхильд. — Они скоро явятся, чтобы добить нас.
— Но я что-то под конец не видел Модвида, — вставил Ярнир, постепенно приходя в себя. — Может, его…
— Тем более! — сказала Арнхильд. — Если он убит, то его родичи будут мстить еще и за него! Нас осталось мало, но вы все равно — Стролинги! Ты, Хальм, теперь стал главой рода. И вы — Скъёльд, Гейр и Ярнир. Трое — уже много, если эти трое — настоящие мужчины. А я думаю, что родила и вырастила настоящих мужчин! И если вам суждено погибнуть, то в Валхалле вы будете достойны сесть рядом со своим отцом. Он всегда хотел такой смерти, и каждый мужчина должен хотеть такой смерти. Поэтому я не собираюсь по нему плакать! — вдруг резко выкрикнула Арнхильд, повернулась и вышла из гридницы.
— Ваша мать сказала много правды, — произнес Хальм, когда ее шаги стали неслышны. Он говорил тихо, и в уголках его глаз вдруг появилось много морщин, которых не было раньше. — Но еще не все. Вы ведь не хотите, чтобы ваша мать и прочие женщины сгорели здесь, как… Х-кх… — Хальм вдруг поднес ко рту кулак и закашлялся.
Даже у него не было сил упомянуть о Рагне-Гейде. Ее любили все, для всего дома она «ярко сияла» «как солнечный луч сияет и блещет». [43]Без нее все казалось бессмысленным, но долг потому и называется долгом — его выполняют во что бы то ни стало, гоня прочь любую слабость.
— Я к чему говорю? — откашлявшись, продолжал Хальм, быстро моргая, как будто в оба глаза попало по соринке. — Женщин, скотину, кое-что из добра нужно убрать отсюда заранее. Сначала в Оленью рощу, а оттуда, если дело плохо, их можно будет лесом увести и дальше, до самого Перелеска. Боргмунд Верзила их примет в дом, если с нами что-нибудь случится.
— Это верно, — прохрипел Скъёльд и тут же велел жене: — Собирайся. Сгоняй всех женщин, пусть собирают еду, одежду, сколько сможете унести. Чтобы к полудню… еще до полудня все было готово.
Халльбера тут же поставила на скамью пустой ковш и вышла. Скъёльд не ошибся в выборе: его молодая жена была некрасива, но заботлива и послушна. Лучше и не придумаешь.
— Кому-то надо будет… с ними, — сказал Ярнир. — Они одни побоятся. Визг поднимут.
Хальм кивнул:
— Мы пошлем с ними человек пять-семь. И кого-нибудь из вас. Ваша мать не побоится, но с ней должен быть надежный человек. Мало ли что еще встретится? Может быть, идти придется далеко…
— Не я! — в один голос сказали Гейр и Ярнир, а Скъёльд только затряс головой. Прятаться в лесу с женщинами, когда другие будут биться и мстить за убитых родичей, каждому из них казалось хуже смерти.
— Мы бросим жребий. — Хальм ничего другого и не ждал. — Вернее, вы бросите жребий. Я, раз уж я остался главой рода, решаю за себя сам. И пока эта усадьба стоит, мое место — здесь. Идите, готовьтесь. Вам неплохо бы для начала перевязать раны.
Через недолгое время толпа женщин с детьми, нагруженных узлами по мере сил, вышла из ворот усадьбы и направилась к Оленьей роще, подступавшей почти к самой стене. За ними несколько рабов гнали скотину. Листья уже почти облетели, но Оленья роща была достаточно густой, чтобы укрыть беглецов от вражеских глаз.
Последним, позади шестерых хирдманов, ехал угрюмый Гейр. Судьба в который раз решила поиздеваться над ним. Единственное, чего он сейчас хотел — это погибнуть, убив перед этим хоть кого-нибудь из убийц Рагны-Гейды. И догнать ее на воздушных тропах, пока она не успела уйти далеко. И они пойдут вместе между морем и небом, как не раз ходили по земле. «Ты чего так вздыхаешь? Опять рубаху разорвал? Давай, я зашью, а мать ничего не узнает…» Но судьба распорядилась иначе — Гейру выпало провожать женщин. Увидев в своей ладони жребий с короткой насечкой, он побелел как полотно, а Хальм тяжело положил руку ему на плечо.
— Чему быть, того не миновать! — веско сказал он, понимая чувства племянника. — Подумай: твоим братьям еще досаднее было бы уйти от битвы — ведь первую они проиграли и теперь должны рассчитаться. Не трать сил на обиду. Собирайся. Может быть, судьба сведет тебя с нашими врагами в другом месте. И там, я боюсь, ты будешь против них один. Иной раз жить труднее, чем умереть, уж поверь мне. Так что тебе досталась самая трудная доля. И самая славная.
Гейр промолчал. Хальм не зря был кузнецом и понимал в волшебстве гораздо больше всех прочих. Может быть, его слова окажутся пророческими. Гейр очень на это надеялся.
До усадьбы Стролингов дружина Эрнольва добралась только к вечеру. Завидев впереди крыши, Эрнольв почувствовал такое волнение, как будто это был его родной дом. Еще немного, и вторая половина амулета наконец-то будет в его руках! Он не мог думать ни о чем другом, кроме рунного полумесяца. В его голове не отложилось даже то, что долгожданная война с фьяллями, против которой он возражал и для которой так много сделал, сегодня ночью была начата им самим.
Ворота усадьбы были закрыты, но Эрнольв тоже догадался насчет бревна. Створки разбили, а сопротивление оказалось слабее, чем Эрнольв ждал: во дворе и в домах едва набиралось человек двадцать, способных держать оружие. Что они могли сделать против двухсот? Защитники усадьбы почти мгновенно были перебиты или обезоружены. Перешагнув через тело молодого мужчины с короткой светлой бородкой, почти разрубленного пополам кем-то из раудов, Эрнольв вошел в дом. Только в дальнем конце гридницы еще звенели клинки: мужчина лет сорока, с густой копной светлых волос и такой же бородой, отчаянно отбивался от фьяллей, и с ним оставалось четверо хирдманов.
— Стойте! — крикнул Эрнольв.
Фьялли отскочили, держа оружие наготове на тот случай, если хозяева попробуют броситься на них.
— Слушайте меня, квитты! — крикнул Эрнольв. Тяжело дышащие защитники дома смотрели на него с изумлением, и он подумал, что страховидный образ на войне сослужит ему неплохую службу. — Я — Эрнольв сын Хравна, родич Торбранда, конунга фьяллей. Здесь сорок человек моей дружины и две сотни раудов из войска моего родича Ульвхедина ярла, сына Бьяртмара, конунга раудов. Вы храбро бились, и даже враги не упрекнут вас в недостатке доблести. Сложите оружие, и я обещаю каждому из вас жизнь и свободу. Вы сможете уйти, куда захотите.
— Что-то ты слишком добр для фьялля! — сказал Хальм.
— Ты — хозяин усадьбы? Кольбьерн? — тут же обратился к нему Эрнольв. Может, он и не был бы так добр, если бы ему не требовалось расположение Стро-лингов. Хотя бы то, какого можно добиться от побежденных противников.
— Кто здесь хозяин теперь, я не знаю, — отрывисто сказал Хальм. — Но я — не Кольбьёрн. Мое имя — Хальм сын Гудбранда. Кольбьёрном звали моего брата, но его нынешней ночью убил Модвид Весло.
— Ты — его брат? У тебя был племянник по имени Эггбранд?
Хальм кивнул. Он не мог вообразить, откуда одноглазый фьялль знает Эггбранда, погибшего задолго до начала войны, но сейчас ему было не до удивления. Вокруг него стояло четыре раненых хирдмана, и он подозревал, что в них пятерых и заключается ныне все, когда-то бывшее могучим и многочисленным родом Стролингов.
— Посмотри. — Фьялль вынул из-под ворота рубахи маленький золотой полумесяц. — У Эггбранда должен был быть такой амулет. Недавно, он нашел его летом. Ты видел у него такой? Где он сейчас? Его с ним похоронили? Или его взял кто-то другой?
Эрнольв задавал вопросы, не в силах дождаться хоть одного ответа. Хальм равномерно качал головой. Если бы у него еще были силы, он удивился бы: выходило, что фьялли пошли в поход ради какой-то жалкой обрубленной бляшки весом с гусиное перо.
— Я никогда не видел такого амулета. Ни у Эггбранда, ни у кого-то другого, — ответил он на все сразу.
— Этого не может быть! — в раздражении крикнул Эрнольв. — Ои должен быть у Эггбранда! Я это знаю наверняка!
— Значит, ты знаешь больше меня, — устало ответил Хальм. В его душе сейчас не было ни страха, ни боли. Одно бесконечное равнодушие, потому что человеку, потерявшему свой род, больше не о чем беспокоиться и незачем жить.
— Я знаю, я! — вдруг вскрикнул один из хирдманов, молодой парень, жавшийся к плечу Хальма и сжимавший в опущенной руке рукоять секиры. На лбу его краснела большая ссадина, возле ног валялся разрубленный щит.
— Что ты знаешь? — быстро спросил Эрнольв. Парень был высок, светловолос и чем-то неуловимо напоминал Хальма. Хальм глянул на парня с невыразительным удивлением: а ты-то что можешь знать?
— Я знаю… Знаю такой амулет! — задыхаясь от усталости и волнения, выкрикнул Книв.
— Ну? — Эрнольв порывисто шагнул к нему, и Книв невольно отшатнулся. Если смелость не родилась вместе с тобой, то найти ее потом очень трудно. Когда отступать стало некуда, Книв бился не хуже других, но ему все время хотелось зажмуриться. И теперь у него слабели колени, словно сн был ребенком, после долгих блужданий в лесу повстречавшим уродливого тролля.
— Такое я видел… Оно есть у Вигмара! — наконец Книв справился с заплетающимся языком. — Он нашел его летом… Верно говорю, летом, когда мы плавали на западное побережье, а там нашли мертвецов, а потом они ночью напали на нас и забрали «Оленя»…
— Парню досталось обухом секиры по лбу, — уверенно определил Хрольв, хирдман Эрнольва. — Как он еще на ногах держится?
— Как — у Вигмара? — воскликнул Эрнольв. Он сообразил не сразу: ему показалось, что он ослышался. — У какого?
— У Вигмара сына Хроара. Его еще зовут Лисица. Или Лисица-С-Границы, — пустился пояснять Клав, вообразивший, что именно зто и есть выкуп его собственной жизни. — Он нашел тогда на берегу мертвеца и снял у него с шеи. Он нам всем показывал и хвастался, что у него, дескать, добыча получше нашей. А потом ночью на нас напали эти мертвецы… Они встали и вылезли из моря. И они увели нашего «Оленя».
— Он говорит, что летом они с Гейром плавали вдоль западного побережья на «Олене», — сказал Хальм. — У нас был такой корабль на двенадцать скамей, а треть его принадлежала Хроару Безногому. Вигмар тоже был в той поездке. Они нашли на берегу несколько утопленников и много корабельных обломков. То были ваши, фьялли. Видно, те самые, которых утопил Большой Тюлень. У одного из мертвецов нашелся на шее вот такой же амулет. Я тоже видел, Вигмар на пиру показывал его всем людям. Теперь ты понял?
— Вигмар сын Хроара! — только и смог повторить Эрнольв. У него вдруг закружилась голова, так что пришлось присесть на край ближайшей скамьи. Он не верил, не мог поверить, что столько раз встречался со своим невольным побратимом, смотрел ему в глаза, мог коснуться его рукой… и не узнал! Отпустил… потерял …
Эрнольв вытер вспотевший лоб, глубоко вдохнул несколько раз, пытаясь взять себя в руки. Называть себя дураком и болваном не помогало.
— Но почему… Кто такой Эггбранд сын Кольбёрна? — спросил он, опять подняв глаза на Стролингов. —Почему же тролль назвал мне его имя?
— Какой тролль? — спросил изумленный Книв.
— Эггбранд — наш родич, сын моего брата, — устаало повторил Хальм уже известное. — Вигмар убил его в святилище в день осенних жертвоприношений.
— А когда вы приносите жертвы? — выговорил Эрнольв.
Его осенила новая догадка. Слушая вялые объяснения Хальма, он тупо кивал. По всему выходило, что они с Сольвейг слушали тролля как раз в тот день, когда Вигмар убил Эггбранда. Значит, тролль из Дымной Горы не нарушил своего обыкновения. Он всегда называл умерших, и в тот раз он назвал умершего. Эггбранд сын Кольбьёрна не принадлежал по рождению к Аскефьорду, но имел немалое отношение к его обитателям. И именно его смерть привела к тому, что Эрнольв буквально столкнулся лбами со своим невольным побратимом. И не узнал его… Расспрашивал об этих Стролин-гах, да возьмут их великаны, вместо того чтобы показать амулет и прямо спросить…
Нет, почему не узнал? Чем больше Эрнольв старался вспомнить Вигмара и себя при встречах с ним, чем больше ему казалось, что он узнал, но… не понял. Не догадался, что узнал. Путанно, но в корне верно. Не зря его тянуло к желтоглазому квитту, не зря хотелось разговаривать с ним. Верным оказалось смутное впечатление, что именно этот квитт поможет его беде! «Тот человек — большой спорщик», — как-то сказала ему мать и была права. Вигмар умел сочинять стихи о любви к женщине, и сам Эрнольв сумел высказать Свангерде свои чувства… И это головокружение в тот день, когда он безуспешно пытался догнать Стюрмира конунга. Ведь Вигмар тоже стремился туда, но сумел перетянуть на свою сторону больше силы, заложенной в две половинки золотого месяца. И еще, и еще…
— Где он? — тихо спросил Эрнольв, глядя в пол. Он чувствовал себя опустошенным, но в голове билась мысль: нужно собираться с силами и искать. Теперь он точно знает, кого искать. У него появились свидетели понадежнее, чем хитрый старый тролль.
— Мы не знаем, — ответил Хальм, и Эрнольв чувствовал, что он говорит правду. — Мы видели его в последний раз там, в святилище. Ты сам понимаешь, клен меча, если бы мы встретили его, то постарались бы убить.
Эрнольв кивнул. Зто он понимал.
— Ведь Бальдвиг говорил, что Вигмар ушел к Модвиду… как-то его, Мачта, что ли? — подсказал Хрольв.
— Модвид Весло! — с готовностью поправил приободренный Книв. — Он живет в усадьбе Ореховый Куст Это неблизко отсюда, целый день ехать. Я покажу!
Книв смотрел на Эриольва чистыми и преданными глазами. Таков уж был его нрав: при любой перемене в нем просыпалась беззаветная преданность тому, кто сейчас сильнее.
Хальм кивнул:
— Я слышал, что дружина Модвида тоже потеряла кое-кого в этой битве в Кротовом Поле. Чуть ли не самого Модвида. Но если кто-то выжил, то искать их надо в Ореховом Кусте. А Вигмар, наверное, выжил. Он живучий. Он поклоняется Грюле, и у нас поговаривают, что у него в запасе пятнадцать жизней.
— Это правда! — серьезно и с оттенком зависти подтвердил Книв. — Его там на берегу убил один ваш ярл… Хродар или Хродмар, я не помню. Прямо по горлу полоснул. А он потом живой пришел, и горло целое.
Имя старинного знакомого заставило Эрнольва опомниться. Не Хродмар, а он сам тогда ночью заметил на песчаной косе отблески огня и очертания корабля. Он своим единственным глазом увидел то, чего не увидел никто другой! Это позвал его рунный полумесяц на груди Вигмара. Сила амулета проснулась сразу же, как только тот перешел от мертвого к живому. Эрнольв был в нескольких десятках шагов и от амулета, и от тела Халльмунда. И ушел, не узнав об этом.
— Да. — Словно проснувшись, Эрнольв вскочил с места. — Мы поедем сейчас же. Ты покажешь нам дорогу. А вы все свободны. — Он посмотрел на Хальма и людей возле него. — Вы можете оставаться здесь или идти куда хотите.
Хальм благодарно кивнул и спросил:
— Мы можем сначала похоронить наших погибших и перевязать раненых?
С самого начала Вигмару и Рагне-Гейде повезло: вдоль опушки леса бродило немало лошадей, напуганных пожаром, и они нашли даже двух оседланных. Должно быть, это были лошади Модвидовых хирдма-нов, которые слишком спешили напасть на усадьбу и не потрудились как следует их привязать.
— Пригодится, — коротко сказал Вигмар, протягивая Рагне-Гейде уздечку. — Только Один знает, куда нам теперь придется ехать.
Рагна-Гейда молча кивнула. Они оба туманно представляли свои дальнейшие пути, но одно было несомненно: им следует уйти как можно дальше отсюда. И желательно никому не попасться на глаза.
Ведя на поводу обеих лошадей, они углубились в темный ночной лес. Ночь выдалась ясная, и Вигмару хватало света звезд, чтобы находить дорогу. Рагна-Гейда шла позади, кутаясь в чей-то чужой плащ, подобранный в горящем доме, одну за другой переставляла деревянные ноги и ни о чем не думала. Ей все еще казалось, что она спит: пожар усадьбы, смерть Модвида — все это было каким-то ненастоящим, как сон. Вон он, тот таинственный тихий лес, который она видела во сне, и эта незаметная тропинка, и Вигмар, молча идущий впереди. Так долго жданный и так неожиданно появившийся. Рагна-Гейда ждала, что вот-вот покажется та избушка под моховой крышей. И уж теперь она не позволит Вигмару уйти туда, покинув ее в лесу! Рагна-Гейда мучительно боялась проснуться и снова остаться одной.
Но никакой избушки не было, а был только бесконечный холодный лес, прозрачные капли воды, висящие на черных ветках, груды палых листьев на земле, мягко прогибающиеся под ногами. Начало светать, тьма редела, чувство усталости и холода понемногу убедило Рагну-Гейду, что все это не сон. Сон остался позади, отделенный от них долгой и страшной ночью.
— Вигмар! — негромко и жалобно позвала Рагна-Гейда. — Я больше не могу.
Вигмар замедлил шаг, повернулся, и лицо у него было незнакомое: утомленное до полного равнодушия.
— Устала? — тихо спросил он, подойдя к ней, и в его желтых глазах было что-то совсем новое: мягкая, отстраненная жалость. Так он мог бы смотреть на замерзающего щенка или птенца, выпавшего из гнезда. Так не смотрят на женщину, которую когда-то любили и ради которой совершали подвиги. Он, казалось забыл, кто она и что их связывает. — Я тоже устал. Тут устанешь…
Вигмар имел ввиду не только этот ночкой поход через лес, но и все события последних месяцев, которые так тяжело дались им всем. Он осторожно погладил Рагну-Гейду по щеке тыльной стороной ладони, и ее щека показалась ему прохладной и гладкой, как кленовый лист.
— Скоро посидим, — пообещал он. — Найдем хорошее место…
Подходящим местом ему показался широкий лесной овраг, на дне которого можно было разжечь костер. Из оврага не будет видно огня, а дым потеряется в сером небе. В седельных сумках чужой лошади Вигмар нашел большой кусок хлеба и молча сунул его в руки Рагны-Гейды. Присев возле костра, он зашарил по поясу в поисках огнива.
И вдруг из кучи влажного хвороста проклюнулся огонек. Он возник сам собой, как росток из-под земли, но Рагна-Гейда не удивилась. На удивление тоже надо иметь силы. Через несколько мгновений костер пылал, а Вигмар так и замер возле него, с кремнем в одной руке и огнивом в другой.
В языках пламени мелькнуло что-то живое, потом показались очертания лисьей мордочки. Рагна-Гейда уже поняла, что это такое, но не испугалась. Чего ей теперь было бояться?
А лисица вдруг превратилась в девочку ростом не больше локтя. Девочка удобно сидела на куче горящего хвороста, словно на мягкой копенке сена, и ее пышные рыжие волосы, подол красного платья трепетали в лад с пляской огненных языков.
— Наконец-то ты вернулся! — звонко сказала она, шалозливо улыбаясь Внгмару. — Ну, что я тебе говорила? Ты помнишь?
— Что? — Вигмар нахмурился. Он помнил, что ему следует быть благодарным Грюле за спасение из горящей усадьбы и радоваться встрече с ней, но в душе его было пусто, как на пожарище. — Что ты говорила?
— Я говорила, что ты полюбил женщину и совершишь ради нее такие подвиги, которые Сигурду и не снились! — с торжеством воскликнула Грюла. Она была похожа на веселую девочку-подростка, получившую долгожданный подарок. Полными чашами она пила изумление, ужас и горе, приготовленные на огне Кротового Поля, кровавый хмель пенился и бурлил в ее жилах. Великанша не платила за свое веселье страхом, горем, болью, какие судьба требует в оплату с человека. — Разве я не права? Подвиги совершены, и твоя девушка сидит рядом с тобой! Что же ты не весел? Чего тебе еще надо?
— А я должен быть веселым? — Вигмар криво усмехнулся, и его усмешка показалась Рагне-Гейде какой-то дикой. — Прости, но вот на этот подвиг я сейчас не способен…
— Фу, какой ты скучный! — Грюла звонко расхохоталась, болтая в воздухе ножками. — А я так повеселилась! Ты должен радоваться: ведь теперь ты так прославишься! А чтобы слава придавала сил, ее нужно принять! Не приду к тебе, пока не станешь таким, как раньше!
И она исчезла. Языки пламени взметнулись и скрыли ее; костер остался гореть как горел, но в овраге стало темнее. Вигмар бессмысленно смотрел в огонь, где только что улыбалось ее веселое личико, и звонкий, беспечальный голос Грюлы стоял в его ушах. Как видно, она не придет больше никогда. Потому что ему никогда не стать таким, каким он был прежде. Только духи живут вечно или почти вечно и не меняются со временем. Люди меняются, потому что за свой короткий срок им приходится проживать много разных жизней.
— Я все это почти знала заранее, — сказала наконец Рагна-Гейда. Она не столько обращалась к Вигмару, сколько думала вслух, стараясь уяснить произошедшее самой себе. — Я гадала. Мать подарила мне руны… — Она прикоснулась к мешочку, привешенному к цепочке между застежками платья. — И выпали три руны: «хагль», «тьюр» и «науд». «Хагль» —это то, что случилось со свадьбой. «Тьюр» — это ты. А «науд» — это то что нам теперь нужно. Сила и терпение.
— Да уж, — не ей, а Грюле ответил Вигмар, бессмысленно глядя в костер и тоже думая вслух о своем. — Такие подвиги Сигурду не слились. Я своими руками убил своего вождя. Я принял у него меч и обещал верно служить ему. И убил. Ради женщины из рода моих кровных врагов. Куда там Сигурду!
Убийство Модвида потрясло его гораздо больше, чем убийство Эггбранда, потому что не укладывалось в его собственные представления о чести. Как странно сбылись слова Бальдвига, который предостерегал его от волчьей тропы! Его путь действительно стал путем предательства, но волком оказался не Модвид, а он сам! Вигмар старался осознать произошедшее и не мог: это было слишком ужасно и не укладывалось в мыслях. Он совершил один из поступков, которые покрывают человека несмываемым бесчестьем, и стал конченным человеком в своих собственных глазах. А это действительно конец.
— Ты жалеешь об этом? — спросила Рагна-Гейда.
Вигмар подумал. Тот, кто хочет быть благородным на общий лад, сказал бы «да». Тот, кто хочет угодить женщине, толкнувшей на это, сказал бы «нет». Но Вигмар но хотел вообще ничего и покачал головой:
— Мне непонятно. Я не так уж его любил, чтобы жалеть. Я пошел с ним, потому что вы сожгли моего отца. А так… Конечно, я не должен был этого делать… Но и не сделать не мог…
— Мы сожгли! — повторила Рагна-Гейда. — А ты на нашем месте поступил бы иначе? Если бы «мы» убили твоего брата!
Вигмар опять помолчал. Он не хотел считаться. Да и она не хотела, просто молчать, держа все это на сердце, было невыносимо.
— Я там у раудов встречал одного фьялля, — сказал Вигмар чуть погодя. — Он говорил: «Я не могу осуждать тебя за то, что сам сделал бы на твоем мосте». Так что… Давай сейчас не будем. Что сделано, то сделано. С женщинами о мести не говорят.
Рагна-Гейда не ответила. Было время, когда они с Вигмаром говорили только о любви и верили, что так будет всегда. Сейчас его лицо было усталым и равнодушным, и трудно было поверить, что это он не так давно глянул на нее с дикой ненавистью, и пламенные отблески с крыши и стен бросали такие страшные отблески в его глаза.
Лицо Вигмара, озаренное красными отблесками огня, вдруг вызвали в памяти Рагны-Гейды еще одно видение, четкое, но совершенно непонятное. С ними уже было что-то похожее, но совсем другое. Настолько другое, что нe верилось…
— Вигмар! — вполголоса окликнула Рагна-Гейда. Он поднял на нее глаза. — Вигмар, ты помнишь… — продолжала она, с трудом подбирая названия всему тому, во что сейчас не верилось. — Прошлой зимой, когда Альвгаут Короед выдавал замуж. Альвдис… Мы с тобой… Это было или не было?
Вигмар не сразу сумел взять в толк, о чем она говорит, но потом тоже вспомнил. Прошлой зимой, когда один из соседей женился, на пиру во время свадебного танца с факелами Вигмар в мужском ряду и Рагна-Гейда в женском оказались напротив друг друга. А есть такая примета: неженатому мужчине следует присмотреться к девушке, оказавшейся напротив него в свадебном танце — может быть, она его судьба? И оба они тогда вспомнили эту примету, потому что давно уже «присматривались» друг к другу; они улыбались друг другу через темное пространство, озаренное двумя десятками факелов, а потом, когда два ряда сошлись, Рагна-Гейда с такой готовностью протянула ему руку, как будто хотела подтвердить верность приметы. И они кружились, описывая двумя факелами сплошной огненный круг, и смеялись, словно предчувствуя свое счастье…
Сейчас во все это не верилось. Вигмар смотрел в лицо Рагне-Гейде и не мог ответить на ее вопрос: он сам не знал, была ли та давняя свадьба в доме Альвгаута Короеда, был ли пожар Кротового Поля. Были только этот холодный овраг и бледное, застывшее лицо Рагны-Гейды, в котором подрагивали невольные судороги от нестерпимого напряжения души и тела. Она была так не похожа на ту, прежнюю Рагну-Гейду, бросавшую ему лукаво-задорные взгляды при каждой встрече! Вигмар вглядывался, но не мог разглядеть ее лица: оно расплывалось, то расходилось на два, похожих, но совсем разных, то опять сливалось в одно. Вигмар не мог понять, кто сидит сейчас перед ним: та девушка, которую он любил, о которой мечтал уже целых три года, к которой стремился душой и телом, как к единственной на свете, или просто какая-то женщина из рода его кровных врагов, толкнувшая его на самое страшное преступление — убийство собственного вождя? Память и разум отказывались давать ответ. Не было ничего: ни прошлого, ни будущего. Был только холодный овраг, полупогасший костер и измученная, растерянная девушка в ярком наряде невесты.
— Я уверена в этом! — отрезала Арнхильд. — Они скоро явятся, чтобы добить нас.
— Но я что-то под конец не видел Модвида, — вставил Ярнир, постепенно приходя в себя. — Может, его…
— Тем более! — сказала Арнхильд. — Если он убит, то его родичи будут мстить еще и за него! Нас осталось мало, но вы все равно — Стролинги! Ты, Хальм, теперь стал главой рода. И вы — Скъёльд, Гейр и Ярнир. Трое — уже много, если эти трое — настоящие мужчины. А я думаю, что родила и вырастила настоящих мужчин! И если вам суждено погибнуть, то в Валхалле вы будете достойны сесть рядом со своим отцом. Он всегда хотел такой смерти, и каждый мужчина должен хотеть такой смерти. Поэтому я не собираюсь по нему плакать! — вдруг резко выкрикнула Арнхильд, повернулась и вышла из гридницы.
— Ваша мать сказала много правды, — произнес Хальм, когда ее шаги стали неслышны. Он говорил тихо, и в уголках его глаз вдруг появилось много морщин, которых не было раньше. — Но еще не все. Вы ведь не хотите, чтобы ваша мать и прочие женщины сгорели здесь, как… Х-кх… — Хальм вдруг поднес ко рту кулак и закашлялся.
Даже у него не было сил упомянуть о Рагне-Гейде. Ее любили все, для всего дома она «ярко сияла» «как солнечный луч сияет и блещет». [43]Без нее все казалось бессмысленным, но долг потому и называется долгом — его выполняют во что бы то ни стало, гоня прочь любую слабость.
— Я к чему говорю? — откашлявшись, продолжал Хальм, быстро моргая, как будто в оба глаза попало по соринке. — Женщин, скотину, кое-что из добра нужно убрать отсюда заранее. Сначала в Оленью рощу, а оттуда, если дело плохо, их можно будет лесом увести и дальше, до самого Перелеска. Боргмунд Верзила их примет в дом, если с нами что-нибудь случится.
— Это верно, — прохрипел Скъёльд и тут же велел жене: — Собирайся. Сгоняй всех женщин, пусть собирают еду, одежду, сколько сможете унести. Чтобы к полудню… еще до полудня все было готово.
Халльбера тут же поставила на скамью пустой ковш и вышла. Скъёльд не ошибся в выборе: его молодая жена была некрасива, но заботлива и послушна. Лучше и не придумаешь.
— Кому-то надо будет… с ними, — сказал Ярнир. — Они одни побоятся. Визг поднимут.
Хальм кивнул:
— Мы пошлем с ними человек пять-семь. И кого-нибудь из вас. Ваша мать не побоится, но с ней должен быть надежный человек. Мало ли что еще встретится? Может быть, идти придется далеко…
— Не я! — в один голос сказали Гейр и Ярнир, а Скъёльд только затряс головой. Прятаться в лесу с женщинами, когда другие будут биться и мстить за убитых родичей, каждому из них казалось хуже смерти.
— Мы бросим жребий. — Хальм ничего другого и не ждал. — Вернее, вы бросите жребий. Я, раз уж я остался главой рода, решаю за себя сам. И пока эта усадьба стоит, мое место — здесь. Идите, готовьтесь. Вам неплохо бы для начала перевязать раны.
Через недолгое время толпа женщин с детьми, нагруженных узлами по мере сил, вышла из ворот усадьбы и направилась к Оленьей роще, подступавшей почти к самой стене. За ними несколько рабов гнали скотину. Листья уже почти облетели, но Оленья роща была достаточно густой, чтобы укрыть беглецов от вражеских глаз.
Последним, позади шестерых хирдманов, ехал угрюмый Гейр. Судьба в который раз решила поиздеваться над ним. Единственное, чего он сейчас хотел — это погибнуть, убив перед этим хоть кого-нибудь из убийц Рагны-Гейды. И догнать ее на воздушных тропах, пока она не успела уйти далеко. И они пойдут вместе между морем и небом, как не раз ходили по земле. «Ты чего так вздыхаешь? Опять рубаху разорвал? Давай, я зашью, а мать ничего не узнает…» Но судьба распорядилась иначе — Гейру выпало провожать женщин. Увидев в своей ладони жребий с короткой насечкой, он побелел как полотно, а Хальм тяжело положил руку ему на плечо.
— Чему быть, того не миновать! — веско сказал он, понимая чувства племянника. — Подумай: твоим братьям еще досаднее было бы уйти от битвы — ведь первую они проиграли и теперь должны рассчитаться. Не трать сил на обиду. Собирайся. Может быть, судьба сведет тебя с нашими врагами в другом месте. И там, я боюсь, ты будешь против них один. Иной раз жить труднее, чем умереть, уж поверь мне. Так что тебе досталась самая трудная доля. И самая славная.
Гейр промолчал. Хальм не зря был кузнецом и понимал в волшебстве гораздо больше всех прочих. Может быть, его слова окажутся пророческими. Гейр очень на это надеялся.
До усадьбы Стролингов дружина Эрнольва добралась только к вечеру. Завидев впереди крыши, Эрнольв почувствовал такое волнение, как будто это был его родной дом. Еще немного, и вторая половина амулета наконец-то будет в его руках! Он не мог думать ни о чем другом, кроме рунного полумесяца. В его голове не отложилось даже то, что долгожданная война с фьяллями, против которой он возражал и для которой так много сделал, сегодня ночью была начата им самим.
Ворота усадьбы были закрыты, но Эрнольв тоже догадался насчет бревна. Створки разбили, а сопротивление оказалось слабее, чем Эрнольв ждал: во дворе и в домах едва набиралось человек двадцать, способных держать оружие. Что они могли сделать против двухсот? Защитники усадьбы почти мгновенно были перебиты или обезоружены. Перешагнув через тело молодого мужчины с короткой светлой бородкой, почти разрубленного пополам кем-то из раудов, Эрнольв вошел в дом. Только в дальнем конце гридницы еще звенели клинки: мужчина лет сорока, с густой копной светлых волос и такой же бородой, отчаянно отбивался от фьяллей, и с ним оставалось четверо хирдманов.
— Стойте! — крикнул Эрнольв.
Фьялли отскочили, держа оружие наготове на тот случай, если хозяева попробуют броситься на них.
— Слушайте меня, квитты! — крикнул Эрнольв. Тяжело дышащие защитники дома смотрели на него с изумлением, и он подумал, что страховидный образ на войне сослужит ему неплохую службу. — Я — Эрнольв сын Хравна, родич Торбранда, конунга фьяллей. Здесь сорок человек моей дружины и две сотни раудов из войска моего родича Ульвхедина ярла, сына Бьяртмара, конунга раудов. Вы храбро бились, и даже враги не упрекнут вас в недостатке доблести. Сложите оружие, и я обещаю каждому из вас жизнь и свободу. Вы сможете уйти, куда захотите.
— Что-то ты слишком добр для фьялля! — сказал Хальм.
— Ты — хозяин усадьбы? Кольбьерн? — тут же обратился к нему Эрнольв. Может, он и не был бы так добр, если бы ему не требовалось расположение Стро-лингов. Хотя бы то, какого можно добиться от побежденных противников.
— Кто здесь хозяин теперь, я не знаю, — отрывисто сказал Хальм. — Но я — не Кольбьёрн. Мое имя — Хальм сын Гудбранда. Кольбьёрном звали моего брата, но его нынешней ночью убил Модвид Весло.
— Ты — его брат? У тебя был племянник по имени Эггбранд?
Хальм кивнул. Он не мог вообразить, откуда одноглазый фьялль знает Эггбранда, погибшего задолго до начала войны, но сейчас ему было не до удивления. Вокруг него стояло четыре раненых хирдмана, и он подозревал, что в них пятерых и заключается ныне все, когда-то бывшее могучим и многочисленным родом Стролингов.
— Посмотри. — Фьялль вынул из-под ворота рубахи маленький золотой полумесяц. — У Эггбранда должен был быть такой амулет. Недавно, он нашел его летом. Ты видел у него такой? Где он сейчас? Его с ним похоронили? Или его взял кто-то другой?
Эрнольв задавал вопросы, не в силах дождаться хоть одного ответа. Хальм равномерно качал головой. Если бы у него еще были силы, он удивился бы: выходило, что фьялли пошли в поход ради какой-то жалкой обрубленной бляшки весом с гусиное перо.
— Я никогда не видел такого амулета. Ни у Эггбранда, ни у кого-то другого, — ответил он на все сразу.
— Этого не может быть! — в раздражении крикнул Эрнольв. — Ои должен быть у Эггбранда! Я это знаю наверняка!
— Значит, ты знаешь больше меня, — устало ответил Хальм. В его душе сейчас не было ни страха, ни боли. Одно бесконечное равнодушие, потому что человеку, потерявшему свой род, больше не о чем беспокоиться и незачем жить.
— Я знаю, я! — вдруг вскрикнул один из хирдманов, молодой парень, жавшийся к плечу Хальма и сжимавший в опущенной руке рукоять секиры. На лбу его краснела большая ссадина, возле ног валялся разрубленный щит.
— Что ты знаешь? — быстро спросил Эрнольв. Парень был высок, светловолос и чем-то неуловимо напоминал Хальма. Хальм глянул на парня с невыразительным удивлением: а ты-то что можешь знать?
— Я знаю… Знаю такой амулет! — задыхаясь от усталости и волнения, выкрикнул Книв.
— Ну? — Эрнольв порывисто шагнул к нему, и Книв невольно отшатнулся. Если смелость не родилась вместе с тобой, то найти ее потом очень трудно. Когда отступать стало некуда, Книв бился не хуже других, но ему все время хотелось зажмуриться. И теперь у него слабели колени, словно сн был ребенком, после долгих блужданий в лесу повстречавшим уродливого тролля.
— Такое я видел… Оно есть у Вигмара! — наконец Книв справился с заплетающимся языком. — Он нашел его летом… Верно говорю, летом, когда мы плавали на западное побережье, а там нашли мертвецов, а потом они ночью напали на нас и забрали «Оленя»…
— Парню досталось обухом секиры по лбу, — уверенно определил Хрольв, хирдман Эрнольва. — Как он еще на ногах держится?
— Как — у Вигмара? — воскликнул Эрнольв. Он сообразил не сразу: ему показалось, что он ослышался. — У какого?
— У Вигмара сына Хроара. Его еще зовут Лисица. Или Лисица-С-Границы, — пустился пояснять Клав, вообразивший, что именно зто и есть выкуп его собственной жизни. — Он нашел тогда на берегу мертвеца и снял у него с шеи. Он нам всем показывал и хвастался, что у него, дескать, добыча получше нашей. А потом ночью на нас напали эти мертвецы… Они встали и вылезли из моря. И они увели нашего «Оленя».
— Он говорит, что летом они с Гейром плавали вдоль западного побережья на «Олене», — сказал Хальм. — У нас был такой корабль на двенадцать скамей, а треть его принадлежала Хроару Безногому. Вигмар тоже был в той поездке. Они нашли на берегу несколько утопленников и много корабельных обломков. То были ваши, фьялли. Видно, те самые, которых утопил Большой Тюлень. У одного из мертвецов нашелся на шее вот такой же амулет. Я тоже видел, Вигмар на пиру показывал его всем людям. Теперь ты понял?
— Вигмар сын Хроара! — только и смог повторить Эрнольв. У него вдруг закружилась голова, так что пришлось присесть на край ближайшей скамьи. Он не верил, не мог поверить, что столько раз встречался со своим невольным побратимом, смотрел ему в глаза, мог коснуться его рукой… и не узнал! Отпустил… потерял …
Эрнольв вытер вспотевший лоб, глубоко вдохнул несколько раз, пытаясь взять себя в руки. Называть себя дураком и болваном не помогало.
— Но почему… Кто такой Эггбранд сын Кольбёрна? — спросил он, опять подняв глаза на Стролингов. —Почему же тролль назвал мне его имя?
— Какой тролль? — спросил изумленный Книв.
— Эггбранд — наш родич, сын моего брата, — устаало повторил Хальм уже известное. — Вигмар убил его в святилище в день осенних жертвоприношений.
— А когда вы приносите жертвы? — выговорил Эрнольв.
Его осенила новая догадка. Слушая вялые объяснения Хальма, он тупо кивал. По всему выходило, что они с Сольвейг слушали тролля как раз в тот день, когда Вигмар убил Эггбранда. Значит, тролль из Дымной Горы не нарушил своего обыкновения. Он всегда называл умерших, и в тот раз он назвал умершего. Эггбранд сын Кольбьёрна не принадлежал по рождению к Аскефьорду, но имел немалое отношение к его обитателям. И именно его смерть привела к тому, что Эрнольв буквально столкнулся лбами со своим невольным побратимом. И не узнал его… Расспрашивал об этих Стролин-гах, да возьмут их великаны, вместо того чтобы показать амулет и прямо спросить…
Нет, почему не узнал? Чем больше Эрнольв старался вспомнить Вигмара и себя при встречах с ним, чем больше ему казалось, что он узнал, но… не понял. Не догадался, что узнал. Путанно, но в корне верно. Не зря его тянуло к желтоглазому квитту, не зря хотелось разговаривать с ним. Верным оказалось смутное впечатление, что именно этот квитт поможет его беде! «Тот человек — большой спорщик», — как-то сказала ему мать и была права. Вигмар умел сочинять стихи о любви к женщине, и сам Эрнольв сумел высказать Свангерде свои чувства… И это головокружение в тот день, когда он безуспешно пытался догнать Стюрмира конунга. Ведь Вигмар тоже стремился туда, но сумел перетянуть на свою сторону больше силы, заложенной в две половинки золотого месяца. И еще, и еще…
— Где он? — тихо спросил Эрнольв, глядя в пол. Он чувствовал себя опустошенным, но в голове билась мысль: нужно собираться с силами и искать. Теперь он точно знает, кого искать. У него появились свидетели понадежнее, чем хитрый старый тролль.
— Мы не знаем, — ответил Хальм, и Эрнольв чувствовал, что он говорит правду. — Мы видели его в последний раз там, в святилище. Ты сам понимаешь, клен меча, если бы мы встретили его, то постарались бы убить.
Эрнольв кивнул. Зто он понимал.
— Ведь Бальдвиг говорил, что Вигмар ушел к Модвиду… как-то его, Мачта, что ли? — подсказал Хрольв.
— Модвид Весло! — с готовностью поправил приободренный Книв. — Он живет в усадьбе Ореховый Куст Это неблизко отсюда, целый день ехать. Я покажу!
Книв смотрел на Эриольва чистыми и преданными глазами. Таков уж был его нрав: при любой перемене в нем просыпалась беззаветная преданность тому, кто сейчас сильнее.
Хальм кивнул:
— Я слышал, что дружина Модвида тоже потеряла кое-кого в этой битве в Кротовом Поле. Чуть ли не самого Модвида. Но если кто-то выжил, то искать их надо в Ореховом Кусте. А Вигмар, наверное, выжил. Он живучий. Он поклоняется Грюле, и у нас поговаривают, что у него в запасе пятнадцать жизней.
— Это правда! — серьезно и с оттенком зависти подтвердил Книв. — Его там на берегу убил один ваш ярл… Хродар или Хродмар, я не помню. Прямо по горлу полоснул. А он потом живой пришел, и горло целое.
Имя старинного знакомого заставило Эрнольва опомниться. Не Хродмар, а он сам тогда ночью заметил на песчаной косе отблески огня и очертания корабля. Он своим единственным глазом увидел то, чего не увидел никто другой! Это позвал его рунный полумесяц на груди Вигмара. Сила амулета проснулась сразу же, как только тот перешел от мертвого к живому. Эрнольв был в нескольких десятках шагов и от амулета, и от тела Халльмунда. И ушел, не узнав об этом.
— Да. — Словно проснувшись, Эрнольв вскочил с места. — Мы поедем сейчас же. Ты покажешь нам дорогу. А вы все свободны. — Он посмотрел на Хальма и людей возле него. — Вы можете оставаться здесь или идти куда хотите.
Хальм благодарно кивнул и спросил:
— Мы можем сначала похоронить наших погибших и перевязать раненых?
С самого начала Вигмару и Рагне-Гейде повезло: вдоль опушки леса бродило немало лошадей, напуганных пожаром, и они нашли даже двух оседланных. Должно быть, это были лошади Модвидовых хирдма-нов, которые слишком спешили напасть на усадьбу и не потрудились как следует их привязать.
— Пригодится, — коротко сказал Вигмар, протягивая Рагне-Гейде уздечку. — Только Один знает, куда нам теперь придется ехать.
Рагна-Гейда молча кивнула. Они оба туманно представляли свои дальнейшие пути, но одно было несомненно: им следует уйти как можно дальше отсюда. И желательно никому не попасться на глаза.
Ведя на поводу обеих лошадей, они углубились в темный ночной лес. Ночь выдалась ясная, и Вигмару хватало света звезд, чтобы находить дорогу. Рагна-Гейда шла позади, кутаясь в чей-то чужой плащ, подобранный в горящем доме, одну за другой переставляла деревянные ноги и ни о чем не думала. Ей все еще казалось, что она спит: пожар усадьбы, смерть Модвида — все это было каким-то ненастоящим, как сон. Вон он, тот таинственный тихий лес, который она видела во сне, и эта незаметная тропинка, и Вигмар, молча идущий впереди. Так долго жданный и так неожиданно появившийся. Рагна-Гейда ждала, что вот-вот покажется та избушка под моховой крышей. И уж теперь она не позволит Вигмару уйти туда, покинув ее в лесу! Рагна-Гейда мучительно боялась проснуться и снова остаться одной.
Но никакой избушки не было, а был только бесконечный холодный лес, прозрачные капли воды, висящие на черных ветках, груды палых листьев на земле, мягко прогибающиеся под ногами. Начало светать, тьма редела, чувство усталости и холода понемногу убедило Рагну-Гейду, что все это не сон. Сон остался позади, отделенный от них долгой и страшной ночью.
— Вигмар! — негромко и жалобно позвала Рагна-Гейда. — Я больше не могу.
Вигмар замедлил шаг, повернулся, и лицо у него было незнакомое: утомленное до полного равнодушия.
— Устала? — тихо спросил он, подойдя к ней, и в его желтых глазах было что-то совсем новое: мягкая, отстраненная жалость. Так он мог бы смотреть на замерзающего щенка или птенца, выпавшего из гнезда. Так не смотрят на женщину, которую когда-то любили и ради которой совершали подвиги. Он, казалось забыл, кто она и что их связывает. — Я тоже устал. Тут устанешь…
Вигмар имел ввиду не только этот ночкой поход через лес, но и все события последних месяцев, которые так тяжело дались им всем. Он осторожно погладил Рагну-Гейду по щеке тыльной стороной ладони, и ее щека показалась ему прохладной и гладкой, как кленовый лист.
— Скоро посидим, — пообещал он. — Найдем хорошее место…
Подходящим местом ему показался широкий лесной овраг, на дне которого можно было разжечь костер. Из оврага не будет видно огня, а дым потеряется в сером небе. В седельных сумках чужой лошади Вигмар нашел большой кусок хлеба и молча сунул его в руки Рагны-Гейды. Присев возле костра, он зашарил по поясу в поисках огнива.
И вдруг из кучи влажного хвороста проклюнулся огонек. Он возник сам собой, как росток из-под земли, но Рагна-Гейда не удивилась. На удивление тоже надо иметь силы. Через несколько мгновений костер пылал, а Вигмар так и замер возле него, с кремнем в одной руке и огнивом в другой.
В языках пламени мелькнуло что-то живое, потом показались очертания лисьей мордочки. Рагна-Гейда уже поняла, что это такое, но не испугалась. Чего ей теперь было бояться?
А лисица вдруг превратилась в девочку ростом не больше локтя. Девочка удобно сидела на куче горящего хвороста, словно на мягкой копенке сена, и ее пышные рыжие волосы, подол красного платья трепетали в лад с пляской огненных языков.
— Наконец-то ты вернулся! — звонко сказала она, шалозливо улыбаясь Внгмару. — Ну, что я тебе говорила? Ты помнишь?
— Что? — Вигмар нахмурился. Он помнил, что ему следует быть благодарным Грюле за спасение из горящей усадьбы и радоваться встрече с ней, но в душе его было пусто, как на пожарище. — Что ты говорила?
— Я говорила, что ты полюбил женщину и совершишь ради нее такие подвиги, которые Сигурду и не снились! — с торжеством воскликнула Грюла. Она была похожа на веселую девочку-подростка, получившую долгожданный подарок. Полными чашами она пила изумление, ужас и горе, приготовленные на огне Кротового Поля, кровавый хмель пенился и бурлил в ее жилах. Великанша не платила за свое веселье страхом, горем, болью, какие судьба требует в оплату с человека. — Разве я не права? Подвиги совершены, и твоя девушка сидит рядом с тобой! Что же ты не весел? Чего тебе еще надо?
— А я должен быть веселым? — Вигмар криво усмехнулся, и его усмешка показалась Рагне-Гейде какой-то дикой. — Прости, но вот на этот подвиг я сейчас не способен…
— Фу, какой ты скучный! — Грюла звонко расхохоталась, болтая в воздухе ножками. — А я так повеселилась! Ты должен радоваться: ведь теперь ты так прославишься! А чтобы слава придавала сил, ее нужно принять! Не приду к тебе, пока не станешь таким, как раньше!
И она исчезла. Языки пламени взметнулись и скрыли ее; костер остался гореть как горел, но в овраге стало темнее. Вигмар бессмысленно смотрел в огонь, где только что улыбалось ее веселое личико, и звонкий, беспечальный голос Грюлы стоял в его ушах. Как видно, она не придет больше никогда. Потому что ему никогда не стать таким, каким он был прежде. Только духи живут вечно или почти вечно и не меняются со временем. Люди меняются, потому что за свой короткий срок им приходится проживать много разных жизней.
— Я все это почти знала заранее, — сказала наконец Рагна-Гейда. Она не столько обращалась к Вигмару, сколько думала вслух, стараясь уяснить произошедшее самой себе. — Я гадала. Мать подарила мне руны… — Она прикоснулась к мешочку, привешенному к цепочке между застежками платья. — И выпали три руны: «хагль», «тьюр» и «науд». «Хагль» —это то, что случилось со свадьбой. «Тьюр» — это ты. А «науд» — это то что нам теперь нужно. Сила и терпение.
— Да уж, — не ей, а Грюле ответил Вигмар, бессмысленно глядя в костер и тоже думая вслух о своем. — Такие подвиги Сигурду не слились. Я своими руками убил своего вождя. Я принял у него меч и обещал верно служить ему. И убил. Ради женщины из рода моих кровных врагов. Куда там Сигурду!
Убийство Модвида потрясло его гораздо больше, чем убийство Эггбранда, потому что не укладывалось в его собственные представления о чести. Как странно сбылись слова Бальдвига, который предостерегал его от волчьей тропы! Его путь действительно стал путем предательства, но волком оказался не Модвид, а он сам! Вигмар старался осознать произошедшее и не мог: это было слишком ужасно и не укладывалось в мыслях. Он совершил один из поступков, которые покрывают человека несмываемым бесчестьем, и стал конченным человеком в своих собственных глазах. А это действительно конец.
— Ты жалеешь об этом? — спросила Рагна-Гейда.
Вигмар подумал. Тот, кто хочет быть благородным на общий лад, сказал бы «да». Тот, кто хочет угодить женщине, толкнувшей на это, сказал бы «нет». Но Вигмар но хотел вообще ничего и покачал головой:
— Мне непонятно. Я не так уж его любил, чтобы жалеть. Я пошел с ним, потому что вы сожгли моего отца. А так… Конечно, я не должен был этого делать… Но и не сделать не мог…
— Мы сожгли! — повторила Рагна-Гейда. — А ты на нашем месте поступил бы иначе? Если бы «мы» убили твоего брата!
Вигмар опять помолчал. Он не хотел считаться. Да и она не хотела, просто молчать, держа все это на сердце, было невыносимо.
— Я там у раудов встречал одного фьялля, — сказал Вигмар чуть погодя. — Он говорил: «Я не могу осуждать тебя за то, что сам сделал бы на твоем мосте». Так что… Давай сейчас не будем. Что сделано, то сделано. С женщинами о мести не говорят.
Рагна-Гейда не ответила. Было время, когда они с Вигмаром говорили только о любви и верили, что так будет всегда. Сейчас его лицо было усталым и равнодушным, и трудно было поверить, что это он не так давно глянул на нее с дикой ненавистью, и пламенные отблески с крыши и стен бросали такие страшные отблески в его глаза.
Лицо Вигмара, озаренное красными отблесками огня, вдруг вызвали в памяти Рагны-Гейды еще одно видение, четкое, но совершенно непонятное. С ними уже было что-то похожее, но совсем другое. Настолько другое, что нe верилось…
— Вигмар! — вполголоса окликнула Рагна-Гейда. Он поднял на нее глаза. — Вигмар, ты помнишь… — продолжала она, с трудом подбирая названия всему тому, во что сейчас не верилось. — Прошлой зимой, когда Альвгаут Короед выдавал замуж. Альвдис… Мы с тобой… Это было или не было?
Вигмар не сразу сумел взять в толк, о чем она говорит, но потом тоже вспомнил. Прошлой зимой, когда один из соседей женился, на пиру во время свадебного танца с факелами Вигмар в мужском ряду и Рагна-Гейда в женском оказались напротив друг друга. А есть такая примета: неженатому мужчине следует присмотреться к девушке, оказавшейся напротив него в свадебном танце — может быть, она его судьба? И оба они тогда вспомнили эту примету, потому что давно уже «присматривались» друг к другу; они улыбались друг другу через темное пространство, озаренное двумя десятками факелов, а потом, когда два ряда сошлись, Рагна-Гейда с такой готовностью протянула ему руку, как будто хотела подтвердить верность приметы. И они кружились, описывая двумя факелами сплошной огненный круг, и смеялись, словно предчувствуя свое счастье…
Сейчас во все это не верилось. Вигмар смотрел в лицо Рагне-Гейде и не мог ответить на ее вопрос: он сам не знал, была ли та давняя свадьба в доме Альвгаута Короеда, был ли пожар Кротового Поля. Были только этот холодный овраг и бледное, застывшее лицо Рагны-Гейды, в котором подрагивали невольные судороги от нестерпимого напряжения души и тела. Она была так не похожа на ту, прежнюю Рагну-Гейду, бросавшую ему лукаво-задорные взгляды при каждой встрече! Вигмар вглядывался, но не мог разглядеть ее лица: оно расплывалось, то расходилось на два, похожих, но совсем разных, то опять сливалось в одно. Вигмар не мог понять, кто сидит сейчас перед ним: та девушка, которую он любил, о которой мечтал уже целых три года, к которой стремился душой и телом, как к единственной на свете, или просто какая-то женщина из рода его кровных врагов, толкнувшая его на самое страшное преступление — убийство собственного вождя? Память и разум отказывались давать ответ. Не было ничего: ни прошлого, ни будущего. Был только холодный овраг, полупогасший костер и измученная, растерянная девушка в ярком наряде невесты.