Дворецкая Елизавета. Спящее золото

   — За ним! — заревели разом десятки голосов. У каждого мелькали обрывки алчных мыслей: отнять у старика мешок, полный золота, а заодно поглядеть, куда он побежит. Может, у него в запасе такая гора сокровищ, что весь клад Фафнира покажется горстью зернышек, запасенных на зиму хомяком! Бросив лошадей, сжимая в кулаках или придерживая за пазухой свою добычу, хирдманы бежали за стариком.
   Эрнольв бежал со всеми, но его мысли были не те, что у остальных. Он разом вспомнил и оленей с золотыми рогами, которые так же легко дались в руки, и тот ужас, который за этим последовал. Как знать, во что превратятся золотые самородки в руках фьяллей? Он даже выбросил под ноги тот единственный самородок, который подобрал сам — тот вдруг показался противным и опасным, как змеиное яйцо.
   А старик впереди со звериной быстротой и ловкостью перебирал ножками, карабкался на склон, как жук. Его серый колпак, кожаный мешок на плече мелькали за лапами редких елок, усеявших длинный пологий ствол, то ныряли в гущу можжевеловых кустов, то скользили меж камней. И сильные мужчины, не отягченные никаким грузом, кроме оружия, не могли сто догнать; набавляя хода, когда старик терялся из вида, они торжествующе кричали, опять заметив его, и снова прибавляли хода, но он был все так же далеко.
   — Уйдет! Вот пещера! Уйдет! — кричали вокруг Эрнольва.
   Он тоже заметил пещеру. Там, где пологий склон кончался, за маленькой тесной долиной поднималась новая гора, высокая и крутая, сплошь покрытая острыми выходами бурого камня. У подножия темнела узкая щель пещеры. К ней-то и торопился старик с мешком.
   — Там его золото! Там сокровище! — торжествовали хирдманы. — Ох, уйдет!
   Старик подбежал к пещере, ловко вскарабкался по камням к самому входу, вот-вот он исчезнет из глаз… Но старик не исчез. Он сбросил свой мешок на землю и трижды стукнул короткой палкой по скале возле самой пещеры. Каменный гул разнесся по воздуху, земля дрогнула под ногами, и фьялли невольно остановились. Каждое сердце затрепетало, подсказывая: сейчас что-то будет. Старик обернулся, впервые глянул на своих преследователей. Лучше бы он этого не делал: вблизи фьялли разглядели не человеческое лицо, а нечто, скорее напоминающее морду зверя. Тупое, дикое, обтянутое коричневой кожей, с провалившимся ртом и пронзительным взглядом, лицо старика было страшно.
   А гора вдруг сильно содрогнулась, поколебав землю в долине, так что и люди покачнулись, с трудом удержавшись на ногах. Гора содрогнулась опять, словно что-то огромное и живое рвалось на волю и не могло выбраться через узкую щель пещеры. Теперь фьялли и при желании не смогли бы бежать: давящее, близкое к ужасу чувство ожидания неизбежного сковало их железной цепью.
   Гора содрогнулась в третий раз и вдруг разошлась почти на две половины. Узкая щель пещеры превратилась в ворота, через которые мог бы без труда проплыть лучший боевой корабль Торбранда конунга на тридцать пять скамей. И чувство ужаса сменилось восторгом, от которого перехватило дыхание. Открывшиеся стены пещеры сияли разноцветным блеском. По самому верху змеились прожилки яркого золота, впаянного в каменную породу; ниже текли ручейки серебряной руды, еще ниже тянулась полоса меди, а внизу от пола поднимался широкий слой рыжего горного железа. Мудрец и колдун Стуре-Одд когда-то рассказывал о подобном: это называется «медная шапка». Такие вот горы, богатые всеми сокровищами, какие только сумели сотворить боги, захватили свартальвы и много веков подряд выбирают из них несметные богатства. А людям нечасто удается увидеть «медную шапку»: только если кто-то добьется расположения темных альвов, что почти невозможно, или силой заставит их раскрыть тайны, что возможно еще меньше.
   Но ведь вот она, гора, полная всеми сокровищами земли, и путь к ней свободен. Сначала один хирдман, потом другой сделали первые шаги к горе; людям хотелось просто прикоснуться руками к этим сокровищам, убедиться, что это не сон. Старик исчез, да о нем никто и не помнил. Онемевшей от изумления толпой фьялли ввалились в пещеру, способную принять еще пять раз столько же гостей, и нестройным потоком растеклись к стенам. Шаря руками по железной руде, они тянулись, стараясь достать хотя бы до меди, остриями копий пытались выковорнуть хоть кусочек, но порода держалась крепко. Золотые прожилки горели над головами так ярко, что от них было светло и огня не требовалось. Чуть подальше пещера понижалась. Там можно будет потрогать и серебро, и золото…
   — Стойте! — вдруг опомнившись, воскликнул Эр-иольв. Словно чья-то сильная рука решительно сорвала завесу с его рассудка: он понял, что эта пещера, полная сокровищ, есть новая ловушка, приготовленная здешними троллями. Куда приведет их эта подземная дорога? Что и кто их там встретит? Выйдут ли они назад? — Стойте! — кричал он, хватая за плечи проходящих мимо и с ужасом бессилия вспоминая, что вот так же напрасно пытался остановить раудов, бегущих к сияющему озеру. — Вы погибнете там! Вы ничего не получите, ничего не найдете! Здешние тролли вам не дадут ни крупинки! Они погубят вас! Вас сожрет эта гора! Сожрет! Возвращайтесь, пока не поздно!
   Но, похоже, было поздно. Хирдманы не отвечали Эрнольву ни слова, они просто не замечали его. Мимо него, поверх его головы их взгляды стремились к золотым молниям, бегущим по верху пещеры, на лицах было восторженное оцепенение. Кроме этих прожилок золота в беловатой, полупрозрачной кварцевой породе, похожей на лед, для них не существовало ничего. Эрнольв кричал, даже бил своих товарищей, надеясь разбудить — все напрасно. Они не замечали ударов, словно окаменели; непонятная, но могучая сила тянула их дальше и дальше внутрь горы.
   Свет позади начал меркнуть, а золото оставалось все так же недостижимо высоко. Эрнольв бранился самыми последними словами, чуть не плача впервые в жизни от бессильной ярости. Он один сознавал, что все эти люди обречены, что им больше никогда не увидеть дневного света, но ничего не мог поделать. Но и бросить их, одному бежать назад, пока выход из горы свободен, он не мог. Он составлял одно целое со своей дружиной, и у них был один путь до конца.
 
   Еще вчера вечером, слушая рассказы Эрнольва и его людей, Арнвид ярл пожалел, что в его дружине нет Сёльви и Слагви, сыновей Стуре-Одда. Девятнадцатилетние близнецы славились как хорошие воины, но в далеких походах их ценили не за смелость и не за умение обращаться с оружием. Сыновья кузнеца-колдуна, водящего знакомство с троллем из Дымной Горы, считались как бы живыми амулетами войска, охраняющими от всяческой нечисти и нежити. Если бы они были сейчас здесь, то и Арнвид, и все его люди чувствовали бы себя гораздо спокойнее.
   И сейчас, зайдя уже довольно далеко на юг вдоль берега Золотого озера, Арнвид ярл снова подумал, что в его многочисленной дружине явно не хватает тех двоих. Рог Торбьёрна Запевалы еще изредка ревел за дальним ельником, а отряд Эрнольва Одноглазого, шедший восточнее, уже давно перестал отзываться. Погода портилась, серые тучи сомкнулись плотнее, откуда-то примчался резкий холодный ветер. На ходу хирдманы закрывали лица рукавицами и недовольно хмурились.
   — Гадкое местечко! — бормотал Арнвид ярл, по привычке потирая рукой бороду. — Самое раздолье троллям!
   — Что, опять иголки замучали? — мимоходом бросил ему один из хирдманов, Торгест Зубоскал.
   Это была одна из любимых шуток, уже порядком прискучившая: тонкие рыжие прядки в бороде Арнвида напоминали пожелтевшие сосновые иглы, и если он тер по привычке подбородок, непременно кто-то осведомлялся, не слишком ли сильно колются иголки.
   Арнвид ярл хотел ответить, поднял голову и вдруг остановился. Моргая под ветром, он вглядывался и не мог понять, не мерещится ли ему движение на вершине ближней горы.
   — Эй, поглядите-ка! — позвал он окружающих, показывая рукой вперед.
   Гора была довольно высока и крута; ее склоны покрывали заросли мелкой ели и можжевельника, а каменистая вершина была свободна, словно нарочно предназначена для троллиных плясок, и нечто подобное там сейчас и происходило.
   Пять, шесть, семь — сосчитать не удавалось — расплывчатых фигур двигалось по верхней площадке, то по кругу, то навстречу друг другу, то двумя рядами, то вразнобой. И все же в этих движениях был какой-то смысл: они казались нелепым и причудливым танцем. Головы и верхняя часть туловища неведомых плясунов были закутаны в серые плащи или шкуры — странным казалось, как они умудряются вслепую не сталкиваться и не скатываться с неширокой площадки на вершине. Серые шкуры почти сливались с серыми тяжелыми облаками, следить за танцем было трудно, но оторвать глаз — невозможно; движение завораживало, камени-ло, пугало своей непонятной, но неоспоримой значительностью.
   — Тролли! — прошептал кто-то совсем рядом с Арнвидом ярлом, и он не узнал охрипшего от изумления голоса.
   Тролли! Никем другим не могли быть эти странные существа. Едва Арнвид ярл понял это, как ему захотелось бежать прочь со всех ног, забыв и о добыче, и о славе. Эта странная пляска велась неспроста — это было колдовство, не сулящее пришельцам ничего хорошего.
   Сила их оружия столкнулась здесь с другой силой, сквозь которую меч пойдет, как через воду, никого не ранив и ничего не добившись. И никто не поможет. Регинлейв только открыла фьяллям дорогу, а дальнейшее должна решить их собственная доблесть.
   Гул ветра оглушал, и настороженный слух вдруг разобрал в нем заунывный низкий вой. Этот вой летел на ветру, как всадник верхом на диком коне с ледяной гривой, но не был ветром. Это была песня троллей.
   А следом за ветром с неба ринулся снег. Он был подобен лавине: слепящие, густые и крупные хлопья сыпались с неба и неслись в потоках ветра, засыпая лица, не дазая ни глядеть, ни дышать. Они были везде, как будто ветер нес их сразу со всех сторон. Мокрый, насыщенный тяжелой влагой снег залеплял глаза и носы, фьялли кашляли, ладонями сдирая хлопья с лиц, не едва успевали вздохнуть, прежде чем новые пригорошни снега душили их. Вертясь на месте, они пытались повернуться к ветру спиной, но ветер был всюду. Сгибаясь, падая на колени, люди прятали лица в ладонях, и тут же на спине и на плечах у каждого вырастал снежный горб, гнущий к земле. Хирдманы бежали вслепую, подгоняемые ветром, не зная, что впереди и что под ногами, скользили, падали, катились вниз по каменистому склону, ушибаясь и не успевая почувствовать боли.
   Буйный ветер и снег, как голодные драконы, сожрали пространство и время. Каждый, кто кое-как боролся со стихией за глоток холодного воздуха, был одинок и потерян в жестоком буране, и далее не помнил, что совсем недавно их было целое войско.
 
   Рука Эрнольва, ползшая по стене пещеры, вдруг сорвалась в пустоту. Дневной свет позади давно исчез, и Эрнольв даже не знал, существует ли еще выход из горы, скрывшийся за поворотом, или гора закрылась, впустив их, чтобы никогда больше не выпустить обратно? Золотые жилы змеились по потолку пещеры, такие же недосягаемые, но свет их не достигал пола, и идти приходилось наощупь. Вокруг, так же ощупью, двигались хирдманы; Эрнольв пробовал звать их, называл имена, но никто не откликался. Только по шороху шагов вокруг, похожему на шуршание чешуи ползущего по камню дракона, Эрнольв догадывался, что не один здесь. Пока еще. Почему-то ему казалось, что их стало меньше. Дружину сожрала темнота. А может быть, уже и не только темнота. Но все продолжали идти вперед, и он тоже шел. Другого пути просто не было.
   Остановившись, Эрнольв вслепую поводил рукой по воздуху, но там, где должна быть стена, нащупал только пустоту. Что это? Простое углубление, щель в стене пещеры? Провал? Пропасть? Нагнувшись, Эрнольв пошарил по шершавому камню возле самого пола пещеры. Пальцы были так густо покрыты каменной и рудной пылью, что почти не ощущали холода. Или он совсем застыл? Понемногу превращается в камень?
   Эрнольв остановился: ему было тяжело, как будто всю эту невообразимо громадную гору он тащил на плечах. Стараясь отдышаться, он прижал руку к груди. Рунный полумесяц был теплым и слегка дрожал, то ли в лад дыханию Эрнольва, то ли от своего собственного, тоже нелегкого дыхания. Но все же амулет жил и вливал в кровь Эрнольва новые силы. Надолго ли их хватит?
   Стена заворачивала. Эрнольз повернул, шагнул сначала осторожно, везя подошвой по полу. Никакого провала не было, и он пошел дальше смелее. Судя по шороху, кто-то из хирдманов завернул вместе с ним. Эрнольв опять попробовал окликнуть, уже не надеясь на ответ. Ответом были тишина и сосредоточенный шорох — окаменевшие душой люди искали дорогу дальше, в глубину горы, к своей новой матери, в свой новый истинный дом.
   Но зная, долго ли он идет по этому каменному подземелью, сколько раз он повернул и глубоко ли под землю забрался, Эрнольв уже был близок к отчаянию. Ему не нужны были сокровища Медного Леса, он не хотел сюда идти, он сохранял здравый рассудок, чтобы в полной мере понимать, как ужасно их нынешнее положение. Не услышав ни от кого ни единого слова, он точно знал: им отсюда не выбраться, все они навсегда останутся в горе и погибнут, умрут от голода и жажды, задохнутся, если просто не застынут, окаменев, окованные чарами подземных духов. Эрнольв не хотел умирать: горячим ключом в нем билось жгучее желание выбраться на волю, на свет, вернуться домой, к Сваигерде. Почему-то именно сейчас он верил, что она ждет его, что они могли бы быть счастливы вместе. Об Ингирид он забыл, как будто у него никогда и не было никакой жены, а был смутный неприятный сон, от которого надо скорее очнуться, вернуться к светлой и радостной яви — к Свангерде и ее любви.
   Шагнув еще несколько раз, Эрнольв остановился. Его оглушила тишина, как будто камнем залило и уши. Шороха шагов больше не было слышно: то ли его товарищи выбились из сил и отдыхали, то ли он остался одни. Едва Эрнольв подумал об этом, как волосы на его голове шевельнулись от неудержимого ужаса. Колени ослабели, и он сел на пол, прислонясь плечами к жесткому камню стены. Темнота давила и душила, но одиночество было страшнее всего — холоднее льда, тяжелее камня, мрачнее ночи. Пока рядом с ним шли люди, пусть очарованные колдовством горы и забывшие себя, у Эрнольва сохранялась какая-то неосознанная надежда. Но сейчас он остался один, и у него не было сил идти дальше. Непроглядная тьма, каменный холод, цепенящее дыхание горы сковали все существо; зрение умерло, утратив свет, слух умер, утратив звук, и только дыхание в груди еще тлело, ловя остатки воздуха. Той жизни, что правила здесь, не нужны были ни свет, ни звук, ни воздух. Гора съела его.
   Чьи-то тонкие холодные пальчики коснулись его руки. Эрнольв ильно вздрогнул, поднял склоненную голову. По-прежнему было темно и тихо. Но рядом с ним кто-то появился: не теплый и плотный, как человек, а легкий, полупрозрачный, почти такой же холодный, как камень, но подвижный. Не видя и не слыша ничего, Эрнольв всей кожей ощущал рядом присутствие какого-то существа, слышал его медленное, редкое, неглубокое по сравнению с человеческим дыхание.
   — Пойдем, — чуть слышно прошелестел голос. А может быть, и не голос, может быть, чужая мысль коснулась мыслей Эрнольва и пробудила от оцепенения. — Пойдем со мной.
   Повинуясь пожатию холодных, но сильных пальцев, он поднялся и сделал неуверенный шаг. Все чувства в нем застыли, он не боялся, даже не пытался угадать, кто и куда ведет его. Его вели — и он шел, послушный силам, которые властвовали здесь, в чреве горы.
   Они шли вперед. Чувства Эрнольва понемногу оживали, и он уже замечал, что проход сужается, но и поднимается — стало чуть легче дышать, воздух чуть потеплел. Через какое-то время он снова владел своим рассудком и телом, только чувствовал усталость. Но и усталость свидетельствовала о том, что он жив. «Пока горшок трещит — значит держится!» — вспомнилась ему одна из любимых поговорок матери. А с этим и сама Ванбьёрг хозяйка, отец, Свангерда, усадьба Пологий Холм — все, что составляло его жизнь.
   Щурясь в темноте, Эрнольв отчаянно пытался разглядеть тонкую невесомую фигурку того, кто по-прежнему держал его руку тонкими и холодными пальчиками. Сумрак постепенно редел, уже можно было рассмотреть, что эта женщина, худощавая и высокая ростом, немного ниже самого Эрнольва. В ее неслышном скользящем шаге, в легких подергиваниях стана и плеч, похожих то ли на судорогу, то ли на дрожание тени от огня, угадывалось что-то знакомое.
   — Кто ты? — окликнул он, не слишком надеясь получить ответ, но желая услышать хотя бы свой собственный голос.
   — Меня называют Асплой, но это имя не дает тебе власти надо мной, — прошелестела темнота.
   И Эрнольв вспомнил. Точно так же, тихим невнятным голосом, похожим на шелест ветерка, проползающего меж ветвями, говорила та ведьма, которую он встретил над озером. Это она. Она явилась в подгорные глубины, чтобы вывести его на свет.
   Проход снова стал расширяться. Вокруг светлело, впереди мелькнуло ослепительно белое пятнышко. Эрнольв сначала принял его за какой-то особенный подземный огонь и только потом понял, что видит свет. Обыкновенный свет пасмурного зимнего дня. И еще через несколько шагов они оказались в широкой пещере, зев которой открывался в незнакомую долину, густо заросшую можжевельником. Но кусты было едва видно: всю долину покрывал пышный, свежий снег. С порывами ветерка в пещеру залетало его влажное, бодрящее дыхание.
   — Иди, — сказала Аспла, выпустив руку Эрнольва и обернувшись к нему. — Дальше я не должна тебя провожать. Я не должна была выводить тебя из горы, но ведь я обещала, что ты увидишься с Лисицей. Я не могу привести его в гору. Но теперь ты найдешь его сам. Твой амулет поможет тебе. Я видела у него такой же, и знаю, что они тянутся друг к другу.
   Эрнольв смотрел на нее, стараясь разглядеть лицо девушки-ведьмы, но в полумраке пещеры оно расплывалось, заволакивалось серой тенью, и он видел только зеленоватое мерцание узких, по-звериному настороженных и по-челозечески грустных глаз. Все ее странное, неуловимое, необъяснимое существо сосредоточилось и отразилось в этих глазах. Эрнольв хотел что-то сказать, как-то поблагодарить ее, но не находил слов. Какие человеческие слова имеют цену в этом медленно дышащем мире?
   — А что будет… с теми? — спросил он, неуверенно кивнув назад, где узкий черный проход уходил в глубину горы. Эрнольв вспомнил своих зачарованных товарищей, и ему снова стало страшно. Это мертвые ничего не боятся. А живым страшно, и страх — тоже доказательство жизни.
   Аспла передернула костлявыми плечиками.
   — Съедят, — просто сказала она.
   Эрнольв хотел было спросить, кто съест, но не решился. Он и сам знал, но для этого не было слов в человеческом языке.
   — Иди. — Аспла кивнула ему на выход из пещеры. — Иди своей дорогой. Мы сплели заклятья, живая молния с неба разрушила их, мы сплели новые. У нас свои дела, а у вас, людей, свои. Мы не ходим по вашим тропам. Делайте свое дело.
   Эрнольв поправил плащ и пояс, шагнул к выходу из пещеры и стал осторожно спускаться в долину по крутому заснеженному склону. Сапоги скользили на мокрых камнях, он цеплялся за колючие ветки можжевельника, а из ума его не шли последние слова Асплы. У людей свои тропы, у нелюдей — свои. И каждый должен делать свое дело.
 
   Торбьёрн Запевала, красный от натуги, как спелый шиповник, снова затрубил в рог. Ингирпд поморщилась: ей надоел этот бесполезный рев над ухом. Уже давно никто не отзывался: ни Арнвид, ни Эрнольв, ни Рагмунд Запасливый. То ли отряды разошлись слишком далеко, то ли… остальные нашли что-то такое, чем не спешат делиться. Если бы там была опасность, то мигом затрубили бы, позвали бы на помощь!
   — Что-то погода портится! — бормотал Торбьёрн Запевала, поплотнее натягивая на голову меховой колпак. — Как бы снег не пошел!
   — А вон там идет! — Один из хнрдманов показал на небо. Чуть севернее тучи висели над самой землей, белое марево под ними недвусмысленно указывало па снегопад. — Если ветер повернет — и до нас донесется.
   Ветер дул так сильно, что у Ингирид застыли и руки в рукавицах, и нос, хотя она и старалась получше прикрыть лицо капюшоном.
   — О, да там усадьба! — вдруг заорал один из хирдма-нов, ехавших впереди. — Усадьба, разбей меня гром!
   Понукая лошадей, Ингирид и Торбьёрн догнали передних. Внизу, в широкой долине, пересеченной ручьем, лежала усадьба. Настоящая человеческая усадьба, с каменной стеной, с тремя или четырьмя дерновыми крышами больших домов, с мелкими каморкам:: и разными хозяйственными постройками. При виде нее Ингирпд ощутила нетерпеливый зуд: так давно она не отдыхала в человеческом доме, не сидела под крышей у огня!
   — Скорее! — сердито закричала она, как будто Торбьёрн и его люди нарочно ее задерживали. — Поедем туда!
   До усадьбы было довольно далеко — сначала вниз с горы, потом по долине через лес, — но все же близость и ясность цели придавала бодрости, и дружина Торбьёрна Запевалы подхлестнула коней.
 
   — Едут, едут! — закричал Гроди. Вигмар поднял голову: подросток сидел на верхушке высокой старой сосны, прижавшись к рыжему стволу, и был почти не виден — точь-в-точь сосковый тролль. Его тонкий голосок едва долетал до двора усадьбы. — Их мало, человек сто.
   — Смотри дальше! — крикнул в ответ Вигмар. — Может быть, они разделились?
   — Нет, больше нет! — долетело с верхушки дерева.
   — А если сто, так мы их разобьем! — уверенно и даже легко сказал Гуннвальд. — Нас восемьдесят четыре, и мы у себя дома!
   — Ведь не зря говорят: лучше биться на своей земле, чем на чужой! — подхватил Эйгуд хёльд, один из соседей, приглашенный на праздник и приведший в Золотой Ручей почти два десятка родичей и хирдманов. — Конечно, они разделились, они ведь не знают здешних дорог. А по отдельности мы перебьем их сколько есть.
   — Пошли встречать гостей! — бодро позвал Вигмар и призывно взмахнул Поющим Жалом.
   Восемь десятков мужчин, еще вчера пировавших на свадьбе, быстро втянулись в перелесок, подобрались к другой опушке и заняли там места, прячась за соснами, за камнями, в можжевельнике. Темные плащи и меховые накидки делали их почти невидимыми. Каждый держал наготове лук с наложенной стрелой. Едва фьялли покажутся из леса, как десятка полтора передних будет сбито с седел и никогда уже больше не сядет на коней.
   Вигмар тоже ждал, держа в руках лук и прислонив Поющее Жало к стволу возле себя. Он был спокоен, уверен и где-то даже доволен. Он так долго бегал от фьяллей, то в одиночку, то с целой дружиной, уходил все дальше и дальше от серого камня, отмечавшего нарушенную ныне границу земли квиттов. Но вот наконец бегство кончилось. Через несколько мгновений он встретит врагов лицом к лицу, встретит с оружием. За ним накопилось слишком много неоплаченных долгов и нарушенных обычаев, но сейчас многое из этого будет исправлено. Ни люди, ни боги не упрекнут его в том, что в войне квиттов и фьяллей он пренебрег честью, нарушил долг. Хотелось бы знать, увидит ли он сейчас одноглазого фьялля, который зачем-то так хочет снова встретиться с ним? Встреча выйдет такой, как они уговаривались когда-то: дружина на дружину. И никакие прежние разговоры не помешают им скрестить оружие. Они ничего не сделали друг другу, но их племена — в войне, и каждый должен принять на себя часть этой войны. И разве того же нельзя сказать о каждом квитте и каждом фьялле, о любых двух, которые никогда прежде не встречались, но сейчас постараются убить друг друга? И у кого-то ведь получится…
   Под ветвями на склоне горы, отделенном от перелеска широкой прогалиной, замелькало что-то живое. Еще рано. На опушку выехал мужчина в меховой шапке, с красным щитом наготове. И сейчас еще рано. Фьялль придержал коня, потом поехал вперед, вглядываясь в сосняк позади прогалины. Вигмар задержал дыхание, словно фьялль мог его услышать. В тишине раздавался лишь негромкий стук конских копыт и шорох ветвей, задевающий за плечи фъяллей.
   На вид все было спокойно. Следом за первым из леса показалось еще десятка полтора всадников. Теперь пора. И Вигмар протяжно свистнул. Не успел его свист замолкнуть, как его подхватил свист двух десятков стрел. Передние ряды фьяллей дрогнули: около десятка повалилось с седел или рухнуло на шеи лошадей; заржали кони, взлетели крики изумления и боли. В кого-то вонзилось по две стрелы, кто-то был ранен, кого-то раненый конь бешено нес прочь, не слушаясь узды. Из сосняка снова полетели стрелы; опомнившиеся фьялли отвечали стрелами. Разворачивая коней, они опять скрывались в чаще, но стрелы и копья настигали их и там. Два небольших отряда под предводительством Гуннвальда и Эйгуда вдоль опушки подобрались к самому склону к уже вступили в битву. Вигмар снова свистнул, зовя квиттов вперед.
   На прогалине и в лесу завязалась битва. Это была странная битва: разорванная на клочки мелких схваток, она была почти не видна, звон железа и крики гасли в шорохе ветвей и свисте ветра. Но по силе яростного накала она не уступила бы никакой другой: каждый из квиттов и фьяллей, подобно Вигмару, наконец-то встретился лицом к лицу с противником, которого так долго искал и ждал. Война, проросшая из нескольких невзначай сказанных слов, из жадности одних и заносчивости других, война, выношенная и взлелеянная Торбрандом конунгом, раздутая из искры Бьяртмаром и Улъвхедином, бросила свой пламенный отблеск на каждое из человеческих лиц, отразилась холодной молнией в каждом из поднятых клинков.