Страница:
Вигмар вздохнул, потрепал конскую гриву.
— Если Стролинги задумали обман, то уж они постараются иметь больше людей, чем у меня, — сказал он. — Я не конунг и мне незачем тащить с собой в Хель кого-то еще. Но ты не грусти! — Вигмар ободряюще хлопнул хирдмана по плечу. — Я не думаю, что там обман. Меня действительно зовет Рагна-Гейда.
— Может быть, — хмуро согласился Хамаль, понимая, что его слова ни к чему не приведут. — Она может не знать. Если тебя ждут по дороге, в пустынной долине…
— Всего не предусмотришь! Когда-нибудь каждому придется умереть. Если я не вернусь, то я тебе поручаю найти для Эльдис достойного мужа! — с внешней беззаботностью ответил Вигмар, как будто в шутку. — И через двадцать лет расскажи ее сыну, кому он должен за меня мстить.
Хамаль не ответил. Вигмар повел коня из конюшни и через несколько мгновений уже мчался прочь от усадьбы.
Рагна-Гейда сидела выпрямившись и сложив руки на коленях, глядя прямо перед собой. Ничего любопытного там не было — бревенчатая стена с торчащими из щелей клочьями мха, но Рагна-Гейда смотрела так пристально, как будто там висел ковер с вытканными сагами о Сигурде и Брюнхильд. Она сама себе приказала сидеть неподвижно после того, как десять раз обошла тесный дом Грима Опушки, повертела в руках каждый ковшик из небогатой хозяйской утвари, пересчитала ячейки в недоплетенной сети и наконец села, поймав насмешливый взгляд Боргтруд. Эта старуха смотрит так, как будто видит насквозь. Но делать нечего — мать, фру Арнхильд, ни за что не согласится выполнить то, что задумала Рагна-Гейда. С того пира, на котором Вигмар показал копье из кургана, Рагне-Гейде не давали покоя слова Скъёльда. «Это копье принесло смерть прежнему хозяину! — как-то так сказал он. — Смотри, как бы того же не случилось и с тобой!»
«Нам было бы неплохо как-нибудь наградить Вигмара за то, что он избавил всю округу от мертвеца! — говорила Рагна-Гейда родичам на другой день после пира. — Только Один и Фригг знают, сколько еще бед он натворил бы!»«Не напоминай мне об этом рыжем тролле! — со злобой отвечал Эггбранд. — Он отнял у меня такой подвиг! И такое копье! Пусть теперь засунет его себе в… в глотку! Такой награды ему более чем достаточно!»
Родичи согласно кивали и бранили Вигмара. Только Гейр молчал: он, быть может, единственный из Стролингов, признавал в глубине души, что мог бы и не справиться с Гаммаль-Хьёртом и Вигмар не отнял чужого подвига, а только сделал то, что ему было предназначено сделать.
Рагна-Гейда не стал спорить с родичами — напрасный труд! — но в душе не смирилась. Сделанное Вигмаром — настоящий подвиг, а подвиг заслуживает награды. Слава после смерти — это важно, но лучше пусть посмертнаяслава наступит как можно позже. Ради этого она и явилась сегодня утром к старой Боргтруд.
— Ты можешь так заклясть оружие, чтобы оно не могло причинить вреда своему владельцу? — спросила она у старухи и с замершим сердцем ждала ответа.
Если Боргтруд откажется, то все пропало. Рагна-Гейда не знала в округе другого человека, которому были бы по силам такие чары. Только дядька Хальм… Но это тот случай, когда чужому доверишься охотнее, чем своему.
— Смотря какое оружие, — ответила старуха, сначала смерив девушку оценивающим взглядом, как будто сама Рагна-Гейда и была тем оружием. — Если на него не наложено другого заклятья.
— Какого другого?
— В горах Медного Леса есть один меч — он заклят так, что владелец его всегда одерживает победы, пока срок службы меча не кончится, а когда он кончится — знает только сам меч. Он несет в себе разом победу и смерть. Впрочем, они слишком часто ходят вместе… Если и здесь так же…
— Нет, я ничего такого не слышала! Так ты сможешь? — нетерпеливо воскликнула Рагна-Гейда. — Я дам тебе вот это кольцо!
Она торопливо сдернула с пальца золотой перстень из могильной добычи — нарочно выбрала в ларце какой потяжелее, — и вложила его в загрубелую ладонь старухи.
Склонив голову и сощурив глаза в коричневые щелочки, Боргтруд осмотрела подарок, потом подняла взгляд на девушку.
— А что я скажу твоим родичам, девушка, если они спросят, почему такой дорогой перстень пропал у тебя и нашелся у меня?
— Я скажу, что ты предсказала мне добрую судьбу и за это я подарила его тебе! — быстро ответила Рагна-Гейда. Об этом она подумала заранее.
— И ты не боишься обесчестить себя ложью?
Рагна-Гейда опустила глаза: такого дерзкого вопроса она не ждала. Но этой старухе и так предстоит узнать о ней слишком много, а без нее не обойтись, как ни старайся.
— Мой род будет больше обесчещен, если покажет себя неблагодарным, — тихо ответила она, не поднимая глаз. — Пусть лучше я…
Боргтруд мелко закивала головой:
— Это тоже жертва. Ты жертвуешь своей честью ради чести рода, я верно тебя поняла?
— Может, никакой жертвы и не будет.
Рагна-Гейда через силу улыбнулась: она не любила высоких слов.
— Будет! — вдруг со странно твердым убеждением сказала Боргтруд. Удивленная Рагна-Гейда подняла взгляд — блекло-голубоватые, выцветшие глаза старухи смотрели на нее строго, словно спрашивали, действительно ли она готова совершить задуманное. — Будет! Может, тебе не стоит идти по этой дороге?
Рагна-Гейда молча помотала головой. Она не поняла, о чем говорит старуха, но и острое чувство тревоги не могло заставить ее повернуть назад. Наоборот — ей еще сильнее захотелось скорее увидеть Вигмара.
И вот она сидела и ждала. Пока Гюда доберется до Серого Кабана, пока… если Вигмар вообще дома… пока она ему все расскажет, пока он соберется и поедет… если у него есть время. Если он поверит. Если он захочет… Поверит, что ей есть что ему сказать…
Не успела Боргтруд напрясть половину веретена, как Рагна-Гейда не выдержала — вскочила со скамьи и вышла во двор. Дворик был невелик: раскрытые ворота, казалось, принимали в объятия прямо с крыльца. После Оленьей Рощи любая усадьба покажется маленькой. Тщательно обойдя лужи на дворе, Рагна-Гейда встала в воротах и посмотрела в долину. Сейчас она уже не помнила о копье, об обидах родичей, о заклятиях. Она просто хотела увидеть его. Его желтые глаза, смотрящие резко и остро, высокий упрямый лоб, жесткий подбородок с вечным налетом рыжеватой щетины как наяву стояли перед ее глазами. Кажется, протяни руку — коснешься. Они выросли в одной округе, и Рагна-Гейда не могла вспомнить, когда впервые услышала о сыне Хроара-С-Границы (тогда его еще не звали Безногим), когда впервые увидела Вигмара. Она знала его всегда, но сейчас ей почему-то не верилось, что он есть на свете, что она не выдумала его. Он был слишком ярким и резким, слишком живым, словно чей-то острый нож уверенной рукой вырезал его на ровном сером камне бытия. Дорогая сердцу мечта, выдумка нередко кажется более настоящей, чем все живые люди. Потому что она внутри, а все остальное — снаружи.
Рагна-Гейда стояла в воротах, прислонясь плечом к столбу и поглаживая ладонью старое, потрескавшееся дерево, серо-бурое и шершавое от времени, дождей, снегов… С необычайным прилежанием она рассматривала щелочки и трещинки бревна, как будто хотела влезть в них и спрятаться там от своего нестерпимого ожидания. Поверит, не поверит? Приедет, не приедет? Она задыхалась от нетерпеливой жажды увидеть Вигмара; пустота без него давила и душила, как вода. Казалось, это не кончится никогда. Вот уже скоро вечер, а эта гусыня Гюда, наверное, еще и не добралась до Серого Кабана…
Легкий отзвук топота конских копыт по долине коснулся слуха Рагны-Гейды и пропал. Она не решалась оторвать глаз от шершавого столба, убежденная, что ей померещилось. Топот возник опять, и теперь он был ближе. Остро боясь разочарования — мало ли кому взбредет в дурную голову гонять коня по долинам? — Рагна-Гейда медленно повернулась и посмотрела вперед. От распадка между двух низких протяжных взгорий, покрытых серо-зеленоватым осинником, приближался всадник. Вжавшись в низкое седло, он летел стрелой и был похож на хищную птицу. И Рагна-Гейда прислонилась спиной к воротному столбу, вдруг ощутив слабость в ногах. Ничего особенного не случилось… И не должно случиться… Ничего особенного… Но если кто-нибудь сейчас не поможет ей держать этот невидимый груз, она рухнет.
Боргтруд расставила вокруг очага семь низких и широких глиняных чаш, разложила пучки трав, из которых Вигмар знал только волчец, можжевельник, лук и полынь, достала уже знакомую ему связку амулетов и теперь деловито нюхала их, как будто проверяла, не уменьшилась ли их сила за время лежания в сундуке. Копье из могилы лежало узорным острием на камнях очага, и Вигмару странно было видеть его отдельно от себя: за прошедшее время он сроднился с Поющим Жалом, как с собственной рукой или ногой.
Вигмар и Рагна-Гейда сидели плечом к плечу на низкой скамье и наблюдали за старухиными приготовлениями. Но никакие чары не заинтересовали бы сейчас Вигмара, твори их у него на глазах хоть сам Отец Колдовства Один. Сидя рядом с Рагной-Гейдой, чувствуя плечом ее плечо, слыша ее тихое дыхание, он не мог думать ни о чем другом. Появляясь поблизости, она переворачивала мир в его глазах.
— Я боюсь этого золота, — вдруг шепнула Рагна-Гейда, не повернув головы, словно обращаясь не к нему. — Оно тяжелое.
Вигмар чувствовал, что она и правда боится, кожей ощущал ее страх как свой. Ему хотелось взять ее руку, переложить с ее колена на свое и накрыть ладонью, но он почему-то не решался пошевелиться, как будто самое легкое движение грозило разорвать эту связь, разрушить невидимое облако, внутри которого оказались заключены они вдвоем.
— Это дурное золото, — так же, не поворачиваясь, шепнул он в ответ. — Я вчера видел Золотую долину. Ту, где курган. Там было много золота рассыпано. Я вчера был там — оно врастает в землю. То, что лежало на поверхности, теперь наполовину в земле. Темные альвы потихоньку тянут его назад, к себе.
— Вот почему… — шепнула Рагна-Гейда. — А твое копье они не утянут?
— Нет. Я не дам ему лежать на земле.
Боргтруд оглянулась, и они замолчали.
— Идите-ка вы отсюда! — с досадой сказала старуха. — Вы оба думаете совсем не о том, о чем нужно. Вы сбиваете духов с пути. Идите!
Вигмар и Рагна-Гейда послушно поднялись со скамьи и направились к двери. Им совсем не хотелось, чтобы Боргтруд сказала вслух, о чем они оба думают.
На дворе Грим и его работник чистили хлев, Асдис хозяйка оттирала железный котел. Люди были заняты делом, и только они двое тратили время короткой человеческой жизни на мечты и напрасно пытались понять, что с ними происходит. Благодаря этим мечтам каждое мгновение казалось таким насыщенным и богатым, что вся жизнь растягивалась в бесконечность. Но стоит очнуться, увидеть грязный котел в руках простой работящей женщины — и земля уходит из-под ног.
Вигмар и Рагна-Гейда вышли за ворота и остановились шагах в двадцати от двора, возле стоячего черного валуна в человеческий рост.
— Твои родичи, конечно, не знают, что ты здесь? — полуутвердительно спросил Вигмар.
Рагна-Гейда ответила укоряющим взглядом: тебе непременно нужно, чтобы я созналась в этом вслух?
— Они очень злы на меня? — опять спросил Вигмар.
— А ты что думал? Даже Гейр и то ворчит, что тебе в последнее время достается слишком много — то золотой амулет, то золотое копье…
«То дева с золотыми волосами,» — хотел добавить Вигмар, глянув на облако тонких золотистых кудряшек Рагны-Гейды, но не решился. Пока еще нельзя сказать, что она ему досталась.
— Вот наука иным гордецам: не ленись нагнуться за богатством, если уж оно валяется на морском берегу! — сказал он вместо этого. — Я думаю, амулет помог мне в кургане. Правда, я так и не знаю, какое заклинание на нем начертано.
Вигмар вытащил из-под рубахи золотой полумесяц, снял с шеи ремешок и подал Рагне-Гейде. Она взяла, поднесла поближе к глазам и нахмурилась, разбирая фьялльские руны. Но даже этот амулет, вызвавший столько толков, сейчас мало занимал ее. Вигмар ждал, когда она поднимет глаза, с трудом сдерживая дрожь нетерпения — но значение рун волновало его очень мало…
Однако, Рагна-Гейда заинтересовалась больше, чем думала сначала.
— Знаешь, это совсем не просто, — сказала она и подняла на Вигмара серьезные глаза. — Это очень сильное заклинание. Оно приносит защиту богов, здоровье, удачу…
— Я вижу, — проговорил Вигмар и хотел взять ее руки, но она осторожно отстранилась:
— Подожди. Мне тут не все понятно. Смотри. Здесь пять рун, видишь? — Рагна-Гейда провела кончиком пальца по внешнему краю полумесяца. — Пять — это число борьбы и победы… Первой стоит руна Олгиз. Она привлечет на твою рыжую голову благословение богов: даст побольше удачи, защитит от врагов и всяческого зла, приблизит победу… То есть, она все это уже сделала! Ведь ты подобрал и надел амулет еще до того, как на вас напали фьялли? Когда тебя чуть не убили! А потом этот наш мертвец! Видишь, едва ты его получил, как амулет сразу стал оберегать тебя!
— Я вижу, — улыбаясь, ответил Вигмар на ее горячую речь, в которой самым отрадным для него образом перемешались беспокойство и облегчение. — Раньше такие знатные женщины не беспокоились обо мне.
— Беспокоились. — Рагна-Гейда мельком взглянула ему в лицо и опять обратилась к рунам. — Только ты не знал.
— Я надеялся.
— Слушай! Вторая — руна Гебо…
— Вот эта помогает в любви, это я знаю!
— Да, но еще она помогает соединить вместе мысли, волю и силу разных людей. С этой руной два человека будут больше, чем один и один, ты понимаешь? Все равно что… если сложить один и один, то с помощью Гебо получится не два, а три. Понимаешь?
— Еще как понимаю! — серьезно ответил Вигмар.
Он вспомнил, как они только что сидели бок о бок в домишке Грима и смотрели, как старая Боргтруд колдует над копьем. Тогда он впервые ощутил, что их с Рагной-Гейдой окутывает какое-то невидимое облако и делает новым существом: единым, и внутри этого облака их общая сила и мудрость больше, чем сила и мудрость двух разных людей. Это ощущение не миновало и сейчас. Наверное, над ними невидимо парит руна Гебо — руна единения, лучшего дара, начертанная самой Фрейей*.
— Третьей здесь идет Науд, — продолжала Рагна-Гейда. — Это очень сильная руна. Она помогает изменить судьбу. Нужда — лучший кнут. В ком хватит воли и силы, того Науд освободит от нужды в том, чего у него нет. Она даст недостающее. Четвертая — руна Тюр. Это ты сам догадаешься. Это руна силы и бесстрашия. Она дает их тому, у кого нет, и укрепляет, если есть. И заключает ряд руна Инг. Это руна Фрейра*. Она принесет хороший конец всей дороги.
— А где же руна победы?
— Ты не понял! Все это вместе и есть победа. Воля, сила, мудрость — все это оружие судьбы и залог победы. Вот только тут еще что-то…
— Что?
— Посмотри. Видишь?
Рагна-Гейда повернула золотой полумесяц так, чтобы на него падало побольше света, и показала Вигмару какие-то царапины в середине. Из них складывалось нечто похожее на руну Винья, только повернутую не направо, как положено, а налево.
— Я такой руны не знаю, — сказала Рагна-Гейда. — Наверное, это у фьяллей придумали.
— Ну и тролли с ней! — легко ответил Вигмар. — Мне больше ничего и не нужно. Мне этот амулет хорошо послужил. Удачи мне хватало и своей, мне не хватало только одного. Я из этих пяти только Гебо и заметил.
Рагна-Гейда посмотрела ему в глаза, и ей показалось, что земля, девятнадцать лет дававшая ей надежную опору, вдруг ушла из-под ног и она летит в пространстве… Куда, почему? Откуда это ощущение полета — то ли свободы, то ли одиночества…
— Так значит, с этой руной на шее ты… — начала она, намекая, что нынешней встрече обязана неизвестному фьялльскому колдуну.
— Нет, я всегда знал… — Вигмар запнулся, чуть ли не впервые в жизни не находя подходящих слов. Что — всегда? Всегда знал, что так будет? Что они двое — одно? — Помнишь, как года три назад мы с тобой на чьем-то пиру оказались рядом? Ты тогда только начала называться невестой, а мне было двадцать два года и я вовсе не помышлял о женитьбе. А после этого пира я понял, что никогда не полюблю никакую другую женщину, кроме тебя. А с тех пор, как у меня оказался этот амулет, я стал верить, что и ты когда-нибудь меня полюбишь. Я оказался прав?
Слушая его, Рагна-Гейда краем амулета чертила на гладком боку камня какие-то руны, неведомые ей самой. Вигмар молча смотрел ей в лицо, выжидая, когда ей надоест. Рагна-Гейда ощущала его взгляд, словно прикосновение руки, но не могла справиться с замешательством. Здесь не то, что в темных сенях. Тогда они в последний раз могли смеяться над этим притяжением, связавшим их вопреки рассудку. Но сейчас на нее смотрели земля и небо, а они не умеют смеяться. Рагна-Гейда сама устала метаться между тревогой и радостью. Нужно наконец понять, чего она хочет. Ничего особенного не происходило, но Рагна-Гейда была полна чувства, что сейчас решается ее судьба.
То ли оттого, что Вигмар был старше, то ли оттого, что он с самого начала не закрывал глаза на собственную душу и не пытался спрятаться от собственной судьбы, он гораздо лучше понимал, что происходит. Поэтому он просто перехватил руку Рагны-Гейды, рисовавшую на камне, и слегка потянул к себе. Рагна-Гейда вырвала руку, как будто обожглась.
— Ты меня боишься? — прямо спросил Вигмар.
— Нет. — Рагна-Гейда отодвинулась чуть дальше, прижавшись к камню плечом, точно в поисках опоры, но все же глянула в глаза Вигмару.
Ее глаза были строги и серьезны, и зеленые искры ярко сверкали в серой окружности зрачка. Как капли росы на листе… Ничего красивее нельзя и придумать.
— Ну, спасибо Однорукому*! — Вигмар улыбнулся уголком рта. — А я уж думал, что теперь ни одна девушка не поднимет на меня глаз.
Не отвечая, Рагна-Гейда вглядывалась в его лицо, словно пыталась найти в нем истину, невыразимую словами. Когда-то они могли подолгу болтать о всяких пустяках и каждое слово казалось исполненным глубокого смысла. Теперь все стало наоборот: любые слова, хоть пересказывай «Речи Высокого», покажутся пустыми. Сейчас ей предстояло понять: действительно ли она, Рагна-Гейда дочь Кольбьёрна из рода Стролингов, пошла наперекор своему роду, обычаю и здравому смыслу, полюбила человека, который никак с ней не связан и не может быть связан? Или это все глупость, наваждение… Но это наваждение захватило ее с головой, она больше не принадлежит себе…
— Ты меня приворожил? — вдруг спросила она о том, что пришло в голову.
— Почему? — ответил Вигмар тоже первое, что пришло в голову. Но теперь он улыбнулся гораздо менее принужденно: он был рад, что она заговорила прямо.
— Я стала слишком много думать о тебе.
Еще сегодня утром он отдал бы несколько лет жизни, чтобы услышать это от нее. А сейчас не верилось, что эти слова звучат наяву.
— Ты переоцениваешь мое стихотворное искусство… — ответил Вигмар. Он был полон смутного и мучительного чувства перелома и хотел миновать эту грань поскорее. — Такая ворожба мне не по силам. Полез бы я в этот проклятый курган, если бы мог убедить тебя одними стихами? Я сам бы хотел спросить тебя об этом. Не приворожила ли ты меня? Я уже не первый год из всех женщин… вижу только тебя и думаю только о тебе.
— Ничего удивительного! — с нарочитой гордостью сказала Рагна-Гейда. — О ком же еще тут думать? Ведь я — лучше всех во всей округе!
Она улыбнулась. Откуда-то из глубины души в ней росла и поднималась всеобъемлющая волна счастья, сметающая тревоги и сомнения разума. Что бы там ни было, пусть она глупа или безумна, но это безумие сделало ее гораздо счастливее, чем вся мудрость норн.
— А я? — услышав знакомый смех в ее голосе, Вигмар смело поднял глаза. — И я лучше всех в округе!
— Вот как! — Рагна-Гейда фыркнула, сузила глаза. — Тебе никогда не носить прозвище Скромный!
— Зачем мне чужие достоинства — мне хватает своих! — с веселой уверенностью ответил Вигмар. — Сама подумай: что останется у Модвида и Атли, если отнять у них красные плащи и болтовню о подвигах, которые они видели во сне? А у меня никогда не было красных плащей и сапог — ты видишь меня таким, какой я есть на самом деле! Сам по себе!
Он понял перемену, которая в ней совершилась. Может быть, он сумасшедший, раз полюбил недоступную ему девушку, но если она оказалась способна разделить с ним это безумие, то они — пара.
Рагна-Гейда тихо смеялась сама не зная чему, и вдруг поняла, почему это все стало возможным. Она смотрела на Вигмара не глазами рода, а своими собственными, в мыслях ставила его рядом с собой, а не со всем родом Стролингов. В ее мыслях их было двое — она и Вигмар. А род — Кольбьёрн, Эггбранд, Скъёльд, Фридмунд, даже сам Старый Строль — здесь был ни при чем.
Рагна-Гейда ничего не сказала. Туманная пропасть осталась позади и отделила их с Вигмаром от всего света. Она подняла руки, положила их на грудь Вигмару, и глаза ее стали так серьезны, как будто она никогда в жизни и не умела смеяться. Руки Рагны-Гейды скользнули вверх, легли ему на плечи, потом обняли за шею. Как проснувшись, Вигмар порывисто и сильно прижал ее к себе, Рагна-Гейда прижалась губами к горячей коже его шеи, пряча лицо от всего света. Только что, осознав свою оторванность от рода, она была совсем одна — но вот она нашла пристанище, новое и отныне единственное.
Теперь не найти начала этой дороги, пришедшей из неведомых, неземных далей, но она оторвала Вигмара и Рагну-Гейду от живущего в крови чувства рода и поставила лицом к лицу с новым миром, имя которому простое и сложное — ты и я. Как просто было бы доверить свою судьбу старшим, жить по законам рода, жениться и любить так, как делали предки, быть счастливыми достатком в доме и согласием в семье. Умные люди всегда придут к согласию и будут счастливы. Но оба они знали, что нечто новое отделило их от предков и толкает искать свое собственное, небывалое прежде счастье. Какое? Этого не знал еще никто, ни норны, ни вёльвы, ни даже сам премудрый Один. Только человек, живущий так недолго, такой уязвимый душой и телом, способен искать новые пути и вести за собой самих богов.
Эрнольв Одноглазый сидел на куче бревен, сваленных во дворе перед хозяйским домом, и наблюдал за суетой, предшествующей очередному пиру. Снова будут и «копья валькирий», и «жаркое золото, в битвах добытое», которое конунг должен «щедро дарить»«верной дружине». За прошедший месяц Эрнольв так сжился и с этими пирами, и с мыслями о войне, и со своим внутренним несогласием, что мог быть спокоен и даже доволен жизнью — если, как сейчас, на дворе такой ясный, солнечный, свежий день ранней осени, и пир в богатой усадьбе обещает быть обильным, и молодая невестка хозяина, стройная и белолицая, идет через двор с горшком сливок или сметаны в руках… Серое покрывало вдовы на ее голове напоминало Эрнольву о Свангерде.
В воротах застучали конские копыта. Бросив коня хирдманам, через двор к хозяйскому крыльцу прошел Хродмар сын Кари, на ходу отряхивая плетью пыль с сапог. До встречи с «гнилой смертью» он носил прозвище Щеголь, и по-прежнему обвязывал сапоги цветными ремешками. Заметив Эрнольва, Хродмар кивнул, но не остановился обменяться словом — спешит к конунгу. Сколько дворов он объехал на те три дня, что его не было? Десять? Тридцать? Может быть. Он был сердцем этой войны, как Торбранд конунг был ее умом. Хродмару не нужны были ни золото, ни хвалебные песни. Его упрямое сердце знало не только ненависть к квиттинским ведьмам и не только жажду мести. Слова Фрейра о страсти без надежды на согласие и счастье он мог приложить к себе с тем же успехом, что и Эрнольв. Почти те же чувства, что тянули Эрнольва домой, толкали Хродмара на Квиттинг. Эрнольв его понимал и даже в глубине души сочувствовал. Но вот Хродмар его понимать никак не желал.
— Хродмар! — Увидев в дверях своего любимца, Торбранд конунг встал с места и сделал несколько торопливых шагов вперед. Набитая людьми душная гридница казалась ему пустой, если в ней не было Хродмара сына Кари. — Где ты пропадал так долго? Тут некоторые люди уже подумали, что ты собрал свое собственное войско и пошел на Квиттинг без нас.
— Если Стролинги задумали обман, то уж они постараются иметь больше людей, чем у меня, — сказал он. — Я не конунг и мне незачем тащить с собой в Хель кого-то еще. Но ты не грусти! — Вигмар ободряюще хлопнул хирдмана по плечу. — Я не думаю, что там обман. Меня действительно зовет Рагна-Гейда.
— Может быть, — хмуро согласился Хамаль, понимая, что его слова ни к чему не приведут. — Она может не знать. Если тебя ждут по дороге, в пустынной долине…
— Всего не предусмотришь! Когда-нибудь каждому придется умереть. Если я не вернусь, то я тебе поручаю найти для Эльдис достойного мужа! — с внешней беззаботностью ответил Вигмар, как будто в шутку. — И через двадцать лет расскажи ее сыну, кому он должен за меня мстить.
Хамаль не ответил. Вигмар повел коня из конюшни и через несколько мгновений уже мчался прочь от усадьбы.
Рагна-Гейда сидела выпрямившись и сложив руки на коленях, глядя прямо перед собой. Ничего любопытного там не было — бревенчатая стена с торчащими из щелей клочьями мха, но Рагна-Гейда смотрела так пристально, как будто там висел ковер с вытканными сагами о Сигурде и Брюнхильд. Она сама себе приказала сидеть неподвижно после того, как десять раз обошла тесный дом Грима Опушки, повертела в руках каждый ковшик из небогатой хозяйской утвари, пересчитала ячейки в недоплетенной сети и наконец села, поймав насмешливый взгляд Боргтруд. Эта старуха смотрит так, как будто видит насквозь. Но делать нечего — мать, фру Арнхильд, ни за что не согласится выполнить то, что задумала Рагна-Гейда. С того пира, на котором Вигмар показал копье из кургана, Рагне-Гейде не давали покоя слова Скъёльда. «Это копье принесло смерть прежнему хозяину! — как-то так сказал он. — Смотри, как бы того же не случилось и с тобой!»
«Нам было бы неплохо как-нибудь наградить Вигмара за то, что он избавил всю округу от мертвеца! — говорила Рагна-Гейда родичам на другой день после пира. — Только Один и Фригг знают, сколько еще бед он натворил бы!»«Не напоминай мне об этом рыжем тролле! — со злобой отвечал Эггбранд. — Он отнял у меня такой подвиг! И такое копье! Пусть теперь засунет его себе в… в глотку! Такой награды ему более чем достаточно!»
Родичи согласно кивали и бранили Вигмара. Только Гейр молчал: он, быть может, единственный из Стролингов, признавал в глубине души, что мог бы и не справиться с Гаммаль-Хьёртом и Вигмар не отнял чужого подвига, а только сделал то, что ему было предназначено сделать.
Рагна-Гейда не стал спорить с родичами — напрасный труд! — но в душе не смирилась. Сделанное Вигмаром — настоящий подвиг, а подвиг заслуживает награды. Слава после смерти — это важно, но лучше пусть посмертнаяслава наступит как можно позже. Ради этого она и явилась сегодня утром к старой Боргтруд.
— Ты можешь так заклясть оружие, чтобы оно не могло причинить вреда своему владельцу? — спросила она у старухи и с замершим сердцем ждала ответа.
Если Боргтруд откажется, то все пропало. Рагна-Гейда не знала в округе другого человека, которому были бы по силам такие чары. Только дядька Хальм… Но это тот случай, когда чужому доверишься охотнее, чем своему.
— Смотря какое оружие, — ответила старуха, сначала смерив девушку оценивающим взглядом, как будто сама Рагна-Гейда и была тем оружием. — Если на него не наложено другого заклятья.
— Какого другого?
— В горах Медного Леса есть один меч — он заклят так, что владелец его всегда одерживает победы, пока срок службы меча не кончится, а когда он кончится — знает только сам меч. Он несет в себе разом победу и смерть. Впрочем, они слишком часто ходят вместе… Если и здесь так же…
— Нет, я ничего такого не слышала! Так ты сможешь? — нетерпеливо воскликнула Рагна-Гейда. — Я дам тебе вот это кольцо!
Она торопливо сдернула с пальца золотой перстень из могильной добычи — нарочно выбрала в ларце какой потяжелее, — и вложила его в загрубелую ладонь старухи.
Склонив голову и сощурив глаза в коричневые щелочки, Боргтруд осмотрела подарок, потом подняла взгляд на девушку.
— А что я скажу твоим родичам, девушка, если они спросят, почему такой дорогой перстень пропал у тебя и нашелся у меня?
— Я скажу, что ты предсказала мне добрую судьбу и за это я подарила его тебе! — быстро ответила Рагна-Гейда. Об этом она подумала заранее.
— И ты не боишься обесчестить себя ложью?
Рагна-Гейда опустила глаза: такого дерзкого вопроса она не ждала. Но этой старухе и так предстоит узнать о ней слишком много, а без нее не обойтись, как ни старайся.
— Мой род будет больше обесчещен, если покажет себя неблагодарным, — тихо ответила она, не поднимая глаз. — Пусть лучше я…
Боргтруд мелко закивала головой:
— Это тоже жертва. Ты жертвуешь своей честью ради чести рода, я верно тебя поняла?
— Может, никакой жертвы и не будет.
Рагна-Гейда через силу улыбнулась: она не любила высоких слов.
— Будет! — вдруг со странно твердым убеждением сказала Боргтруд. Удивленная Рагна-Гейда подняла взгляд — блекло-голубоватые, выцветшие глаза старухи смотрели на нее строго, словно спрашивали, действительно ли она готова совершить задуманное. — Будет! Может, тебе не стоит идти по этой дороге?
Рагна-Гейда молча помотала головой. Она не поняла, о чем говорит старуха, но и острое чувство тревоги не могло заставить ее повернуть назад. Наоборот — ей еще сильнее захотелось скорее увидеть Вигмара.
И вот она сидела и ждала. Пока Гюда доберется до Серого Кабана, пока… если Вигмар вообще дома… пока она ему все расскажет, пока он соберется и поедет… если у него есть время. Если он поверит. Если он захочет… Поверит, что ей есть что ему сказать…
Не успела Боргтруд напрясть половину веретена, как Рагна-Гейда не выдержала — вскочила со скамьи и вышла во двор. Дворик был невелик: раскрытые ворота, казалось, принимали в объятия прямо с крыльца. После Оленьей Рощи любая усадьба покажется маленькой. Тщательно обойдя лужи на дворе, Рагна-Гейда встала в воротах и посмотрела в долину. Сейчас она уже не помнила о копье, об обидах родичей, о заклятиях. Она просто хотела увидеть его. Его желтые глаза, смотрящие резко и остро, высокий упрямый лоб, жесткий подбородок с вечным налетом рыжеватой щетины как наяву стояли перед ее глазами. Кажется, протяни руку — коснешься. Они выросли в одной округе, и Рагна-Гейда не могла вспомнить, когда впервые услышала о сыне Хроара-С-Границы (тогда его еще не звали Безногим), когда впервые увидела Вигмара. Она знала его всегда, но сейчас ей почему-то не верилось, что он есть на свете, что она не выдумала его. Он был слишком ярким и резким, слишком живым, словно чей-то острый нож уверенной рукой вырезал его на ровном сером камне бытия. Дорогая сердцу мечта, выдумка нередко кажется более настоящей, чем все живые люди. Потому что она внутри, а все остальное — снаружи.
Рагна-Гейда стояла в воротах, прислонясь плечом к столбу и поглаживая ладонью старое, потрескавшееся дерево, серо-бурое и шершавое от времени, дождей, снегов… С необычайным прилежанием она рассматривала щелочки и трещинки бревна, как будто хотела влезть в них и спрятаться там от своего нестерпимого ожидания. Поверит, не поверит? Приедет, не приедет? Она задыхалась от нетерпеливой жажды увидеть Вигмара; пустота без него давила и душила, как вода. Казалось, это не кончится никогда. Вот уже скоро вечер, а эта гусыня Гюда, наверное, еще и не добралась до Серого Кабана…
Легкий отзвук топота конских копыт по долине коснулся слуха Рагны-Гейды и пропал. Она не решалась оторвать глаз от шершавого столба, убежденная, что ей померещилось. Топот возник опять, и теперь он был ближе. Остро боясь разочарования — мало ли кому взбредет в дурную голову гонять коня по долинам? — Рагна-Гейда медленно повернулась и посмотрела вперед. От распадка между двух низких протяжных взгорий, покрытых серо-зеленоватым осинником, приближался всадник. Вжавшись в низкое седло, он летел стрелой и был похож на хищную птицу. И Рагна-Гейда прислонилась спиной к воротному столбу, вдруг ощутив слабость в ногах. Ничего особенного не случилось… И не должно случиться… Ничего особенного… Но если кто-нибудь сейчас не поможет ей держать этот невидимый груз, она рухнет.
Боргтруд расставила вокруг очага семь низких и широких глиняных чаш, разложила пучки трав, из которых Вигмар знал только волчец, можжевельник, лук и полынь, достала уже знакомую ему связку амулетов и теперь деловито нюхала их, как будто проверяла, не уменьшилась ли их сила за время лежания в сундуке. Копье из могилы лежало узорным острием на камнях очага, и Вигмару странно было видеть его отдельно от себя: за прошедшее время он сроднился с Поющим Жалом, как с собственной рукой или ногой.
Вигмар и Рагна-Гейда сидели плечом к плечу на низкой скамье и наблюдали за старухиными приготовлениями. Но никакие чары не заинтересовали бы сейчас Вигмара, твори их у него на глазах хоть сам Отец Колдовства Один. Сидя рядом с Рагной-Гейдой, чувствуя плечом ее плечо, слыша ее тихое дыхание, он не мог думать ни о чем другом. Появляясь поблизости, она переворачивала мир в его глазах.
— Я боюсь этого золота, — вдруг шепнула Рагна-Гейда, не повернув головы, словно обращаясь не к нему. — Оно тяжелое.
Вигмар чувствовал, что она и правда боится, кожей ощущал ее страх как свой. Ему хотелось взять ее руку, переложить с ее колена на свое и накрыть ладонью, но он почему-то не решался пошевелиться, как будто самое легкое движение грозило разорвать эту связь, разрушить невидимое облако, внутри которого оказались заключены они вдвоем.
— Это дурное золото, — так же, не поворачиваясь, шепнул он в ответ. — Я вчера видел Золотую долину. Ту, где курган. Там было много золота рассыпано. Я вчера был там — оно врастает в землю. То, что лежало на поверхности, теперь наполовину в земле. Темные альвы потихоньку тянут его назад, к себе.
— Вот почему… — шепнула Рагна-Гейда. — А твое копье они не утянут?
— Нет. Я не дам ему лежать на земле.
Боргтруд оглянулась, и они замолчали.
— Идите-ка вы отсюда! — с досадой сказала старуха. — Вы оба думаете совсем не о том, о чем нужно. Вы сбиваете духов с пути. Идите!
Вигмар и Рагна-Гейда послушно поднялись со скамьи и направились к двери. Им совсем не хотелось, чтобы Боргтруд сказала вслух, о чем они оба думают.
На дворе Грим и его работник чистили хлев, Асдис хозяйка оттирала железный котел. Люди были заняты делом, и только они двое тратили время короткой человеческой жизни на мечты и напрасно пытались понять, что с ними происходит. Благодаря этим мечтам каждое мгновение казалось таким насыщенным и богатым, что вся жизнь растягивалась в бесконечность. Но стоит очнуться, увидеть грязный котел в руках простой работящей женщины — и земля уходит из-под ног.
Вигмар и Рагна-Гейда вышли за ворота и остановились шагах в двадцати от двора, возле стоячего черного валуна в человеческий рост.
— Твои родичи, конечно, не знают, что ты здесь? — полуутвердительно спросил Вигмар.
Рагна-Гейда ответила укоряющим взглядом: тебе непременно нужно, чтобы я созналась в этом вслух?
— Они очень злы на меня? — опять спросил Вигмар.
— А ты что думал? Даже Гейр и то ворчит, что тебе в последнее время достается слишком много — то золотой амулет, то золотое копье…
«То дева с золотыми волосами,» — хотел добавить Вигмар, глянув на облако тонких золотистых кудряшек Рагны-Гейды, но не решился. Пока еще нельзя сказать, что она ему досталась.
— Вот наука иным гордецам: не ленись нагнуться за богатством, если уж оно валяется на морском берегу! — сказал он вместо этого. — Я думаю, амулет помог мне в кургане. Правда, я так и не знаю, какое заклинание на нем начертано.
Вигмар вытащил из-под рубахи золотой полумесяц, снял с шеи ремешок и подал Рагне-Гейде. Она взяла, поднесла поближе к глазам и нахмурилась, разбирая фьялльские руны. Но даже этот амулет, вызвавший столько толков, сейчас мало занимал ее. Вигмар ждал, когда она поднимет глаза, с трудом сдерживая дрожь нетерпения — но значение рун волновало его очень мало…
Однако, Рагна-Гейда заинтересовалась больше, чем думала сначала.
— Знаешь, это совсем не просто, — сказала она и подняла на Вигмара серьезные глаза. — Это очень сильное заклинание. Оно приносит защиту богов, здоровье, удачу…
— Я вижу, — проговорил Вигмар и хотел взять ее руки, но она осторожно отстранилась:
— Подожди. Мне тут не все понятно. Смотри. Здесь пять рун, видишь? — Рагна-Гейда провела кончиком пальца по внешнему краю полумесяца. — Пять — это число борьбы и победы… Первой стоит руна Олгиз. Она привлечет на твою рыжую голову благословение богов: даст побольше удачи, защитит от врагов и всяческого зла, приблизит победу… То есть, она все это уже сделала! Ведь ты подобрал и надел амулет еще до того, как на вас напали фьялли? Когда тебя чуть не убили! А потом этот наш мертвец! Видишь, едва ты его получил, как амулет сразу стал оберегать тебя!
— Я вижу, — улыбаясь, ответил Вигмар на ее горячую речь, в которой самым отрадным для него образом перемешались беспокойство и облегчение. — Раньше такие знатные женщины не беспокоились обо мне.
— Беспокоились. — Рагна-Гейда мельком взглянула ему в лицо и опять обратилась к рунам. — Только ты не знал.
— Я надеялся.
— Слушай! Вторая — руна Гебо…
— Вот эта помогает в любви, это я знаю!
— Да, но еще она помогает соединить вместе мысли, волю и силу разных людей. С этой руной два человека будут больше, чем один и один, ты понимаешь? Все равно что… если сложить один и один, то с помощью Гебо получится не два, а три. Понимаешь?
— Еще как понимаю! — серьезно ответил Вигмар.
Он вспомнил, как они только что сидели бок о бок в домишке Грима и смотрели, как старая Боргтруд колдует над копьем. Тогда он впервые ощутил, что их с Рагной-Гейдой окутывает какое-то невидимое облако и делает новым существом: единым, и внутри этого облака их общая сила и мудрость больше, чем сила и мудрость двух разных людей. Это ощущение не миновало и сейчас. Наверное, над ними невидимо парит руна Гебо — руна единения, лучшего дара, начертанная самой Фрейей*.
— Третьей здесь идет Науд, — продолжала Рагна-Гейда. — Это очень сильная руна. Она помогает изменить судьбу. Нужда — лучший кнут. В ком хватит воли и силы, того Науд освободит от нужды в том, чего у него нет. Она даст недостающее. Четвертая — руна Тюр. Это ты сам догадаешься. Это руна силы и бесстрашия. Она дает их тому, у кого нет, и укрепляет, если есть. И заключает ряд руна Инг. Это руна Фрейра*. Она принесет хороший конец всей дороги.
— А где же руна победы?
— Ты не понял! Все это вместе и есть победа. Воля, сила, мудрость — все это оружие судьбы и залог победы. Вот только тут еще что-то…
— Что?
— Посмотри. Видишь?
Рагна-Гейда повернула золотой полумесяц так, чтобы на него падало побольше света, и показала Вигмару какие-то царапины в середине. Из них складывалось нечто похожее на руну Винья, только повернутую не направо, как положено, а налево.
— Я такой руны не знаю, — сказала Рагна-Гейда. — Наверное, это у фьяллей придумали.
— Ну и тролли с ней! — легко ответил Вигмар. — Мне больше ничего и не нужно. Мне этот амулет хорошо послужил. Удачи мне хватало и своей, мне не хватало только одного. Я из этих пяти только Гебо и заметил.
Рагна-Гейда посмотрела ему в глаза, и ей показалось, что земля, девятнадцать лет дававшая ей надежную опору, вдруг ушла из-под ног и она летит в пространстве… Куда, почему? Откуда это ощущение полета — то ли свободы, то ли одиночества…
— Так значит, с этой руной на шее ты… — начала она, намекая, что нынешней встрече обязана неизвестному фьялльскому колдуну.
— Нет, я всегда знал… — Вигмар запнулся, чуть ли не впервые в жизни не находя подходящих слов. Что — всегда? Всегда знал, что так будет? Что они двое — одно? — Помнишь, как года три назад мы с тобой на чьем-то пиру оказались рядом? Ты тогда только начала называться невестой, а мне было двадцать два года и я вовсе не помышлял о женитьбе. А после этого пира я понял, что никогда не полюблю никакую другую женщину, кроме тебя. А с тех пор, как у меня оказался этот амулет, я стал верить, что и ты когда-нибудь меня полюбишь. Я оказался прав?
Слушая его, Рагна-Гейда краем амулета чертила на гладком боку камня какие-то руны, неведомые ей самой. Вигмар молча смотрел ей в лицо, выжидая, когда ей надоест. Рагна-Гейда ощущала его взгляд, словно прикосновение руки, но не могла справиться с замешательством. Здесь не то, что в темных сенях. Тогда они в последний раз могли смеяться над этим притяжением, связавшим их вопреки рассудку. Но сейчас на нее смотрели земля и небо, а они не умеют смеяться. Рагна-Гейда сама устала метаться между тревогой и радостью. Нужно наконец понять, чего она хочет. Ничего особенного не происходило, но Рагна-Гейда была полна чувства, что сейчас решается ее судьба.
То ли оттого, что Вигмар был старше, то ли оттого, что он с самого начала не закрывал глаза на собственную душу и не пытался спрятаться от собственной судьбы, он гораздо лучше понимал, что происходит. Поэтому он просто перехватил руку Рагны-Гейды, рисовавшую на камне, и слегка потянул к себе. Рагна-Гейда вырвала руку, как будто обожглась.
— Ты меня боишься? — прямо спросил Вигмар.
— Нет. — Рагна-Гейда отодвинулась чуть дальше, прижавшись к камню плечом, точно в поисках опоры, но все же глянула в глаза Вигмару.
Ее глаза были строги и серьезны, и зеленые искры ярко сверкали в серой окружности зрачка. Как капли росы на листе… Ничего красивее нельзя и придумать.
— Ну, спасибо Однорукому*! — Вигмар улыбнулся уголком рта. — А я уж думал, что теперь ни одна девушка не поднимет на меня глаз.
Не отвечая, Рагна-Гейда вглядывалась в его лицо, словно пыталась найти в нем истину, невыразимую словами. Когда-то они могли подолгу болтать о всяких пустяках и каждое слово казалось исполненным глубокого смысла. Теперь все стало наоборот: любые слова, хоть пересказывай «Речи Высокого», покажутся пустыми. Сейчас ей предстояло понять: действительно ли она, Рагна-Гейда дочь Кольбьёрна из рода Стролингов, пошла наперекор своему роду, обычаю и здравому смыслу, полюбила человека, который никак с ней не связан и не может быть связан? Или это все глупость, наваждение… Но это наваждение захватило ее с головой, она больше не принадлежит себе…
— Ты меня приворожил? — вдруг спросила она о том, что пришло в голову.
— Почему? — ответил Вигмар тоже первое, что пришло в голову. Но теперь он улыбнулся гораздо менее принужденно: он был рад, что она заговорила прямо.
— Я стала слишком много думать о тебе.
Еще сегодня утром он отдал бы несколько лет жизни, чтобы услышать это от нее. А сейчас не верилось, что эти слова звучат наяву.
— Ты переоцениваешь мое стихотворное искусство… — ответил Вигмар. Он был полон смутного и мучительного чувства перелома и хотел миновать эту грань поскорее. — Такая ворожба мне не по силам. Полез бы я в этот проклятый курган, если бы мог убедить тебя одними стихами? Я сам бы хотел спросить тебя об этом. Не приворожила ли ты меня? Я уже не первый год из всех женщин… вижу только тебя и думаю только о тебе.
— Ничего удивительного! — с нарочитой гордостью сказала Рагна-Гейда. — О ком же еще тут думать? Ведь я — лучше всех во всей округе!
Она улыбнулась. Откуда-то из глубины души в ней росла и поднималась всеобъемлющая волна счастья, сметающая тревоги и сомнения разума. Что бы там ни было, пусть она глупа или безумна, но это безумие сделало ее гораздо счастливее, чем вся мудрость норн.
— А я? — услышав знакомый смех в ее голосе, Вигмар смело поднял глаза. — И я лучше всех в округе!
— Вот как! — Рагна-Гейда фыркнула, сузила глаза. — Тебе никогда не носить прозвище Скромный!
— Зачем мне чужие достоинства — мне хватает своих! — с веселой уверенностью ответил Вигмар. — Сама подумай: что останется у Модвида и Атли, если отнять у них красные плащи и болтовню о подвигах, которые они видели во сне? А у меня никогда не было красных плащей и сапог — ты видишь меня таким, какой я есть на самом деле! Сам по себе!
Он понял перемену, которая в ней совершилась. Может быть, он сумасшедший, раз полюбил недоступную ему девушку, но если она оказалась способна разделить с ним это безумие, то они — пара.
Рагна-Гейда тихо смеялась сама не зная чему, и вдруг поняла, почему это все стало возможным. Она смотрела на Вигмара не глазами рода, а своими собственными, в мыслях ставила его рядом с собой, а не со всем родом Стролингов. В ее мыслях их было двое — она и Вигмар. А род — Кольбьёрн, Эггбранд, Скъёльд, Фридмунд, даже сам Старый Строль — здесь был ни при чем.
Рагна-Гейда ничего не сказала. Туманная пропасть осталась позади и отделила их с Вигмаром от всего света. Она подняла руки, положила их на грудь Вигмару, и глаза ее стали так серьезны, как будто она никогда в жизни и не умела смеяться. Руки Рагны-Гейды скользнули вверх, легли ему на плечи, потом обняли за шею. Как проснувшись, Вигмар порывисто и сильно прижал ее к себе, Рагна-Гейда прижалась губами к горячей коже его шеи, пряча лицо от всего света. Только что, осознав свою оторванность от рода, она была совсем одна — но вот она нашла пристанище, новое и отныне единственное.
Теперь не найти начала этой дороги, пришедшей из неведомых, неземных далей, но она оторвала Вигмара и Рагну-Гейду от живущего в крови чувства рода и поставила лицом к лицу с новым миром, имя которому простое и сложное — ты и я. Как просто было бы доверить свою судьбу старшим, жить по законам рода, жениться и любить так, как делали предки, быть счастливыми достатком в доме и согласием в семье. Умные люди всегда придут к согласию и будут счастливы. Но оба они знали, что нечто новое отделило их от предков и толкает искать свое собственное, небывалое прежде счастье. Какое? Этого не знал еще никто, ни норны, ни вёльвы, ни даже сам премудрый Один. Только человек, живущий так недолго, такой уязвимый душой и телом, способен искать новые пути и вести за собой самих богов.
Эрнольв Одноглазый сидел на куче бревен, сваленных во дворе перед хозяйским домом, и наблюдал за суетой, предшествующей очередному пиру. Снова будут и «копья валькирий», и «жаркое золото, в битвах добытое», которое конунг должен «щедро дарить»«верной дружине». За прошедший месяц Эрнольв так сжился и с этими пирами, и с мыслями о войне, и со своим внутренним несогласием, что мог быть спокоен и даже доволен жизнью — если, как сейчас, на дворе такой ясный, солнечный, свежий день ранней осени, и пир в богатой усадьбе обещает быть обильным, и молодая невестка хозяина, стройная и белолицая, идет через двор с горшком сливок или сметаны в руках… Серое покрывало вдовы на ее голове напоминало Эрнольву о Свангерде.
Бог Фрейр тоже увидел всего лишь, как дочь великана Герд шла из дома в кладовую. И если даже светлый бог, даритель жизни, опечалился, то как же жить простому человеку? В последнее время Эрнольв гораздо чаще вспоминал сагу о сватовстве Фрейра, даже когда слушал песни о том, как «звенело железо» и «гремели щиты». В дыму чужих очагов, под воинственные кличи, ему мерещилась Свангерда, ее нежное, чуть печальное лицо, отстраненно-ласковые желто-серые глаза, и образ ее был образом самой тишины, скромного достоинства домашней жизни, уюта и сладкого покоя родного очага. Эрнольва тянуло домой, тянуло к Свангерде с такой силой, с такой страстью, каких он в себе не замечал раньше. Может быть, прежде, пока жив был Халльмунд, он просто не смел так мечтать о жене брата, как сейчас мечтает о вдове, молчаливо признанной его невестой? А ведь путь квиттинской войны только начат. Близятся всего лишь осенние жертвоприношения. А потом — середина зимы, начало похода. А что потом — знают только Один и норны.
Как я поведаю,
воин юный,
о тягостном горе?
Альвов светило
всем радость несет,
но не любви моей, —
— вспоминалось ему. [22]
И не отвяжется. Хоть греми мечом о щит с утра и до ночи — заглушить тихий голос собственного сердца не смог даже Светлый Фрейр.
Со страстью моей
в мире ничья
страсть не сравнится,
но согласья не жду
на счастье с нею
от альвов и асов. [23]
В воротах застучали конские копыта. Бросив коня хирдманам, через двор к хозяйскому крыльцу прошел Хродмар сын Кари, на ходу отряхивая плетью пыль с сапог. До встречи с «гнилой смертью» он носил прозвище Щеголь, и по-прежнему обвязывал сапоги цветными ремешками. Заметив Эрнольва, Хродмар кивнул, но не остановился обменяться словом — спешит к конунгу. Сколько дворов он объехал на те три дня, что его не было? Десять? Тридцать? Может быть. Он был сердцем этой войны, как Торбранд конунг был ее умом. Хродмару не нужны были ни золото, ни хвалебные песни. Его упрямое сердце знало не только ненависть к квиттинским ведьмам и не только жажду мести. Слова Фрейра о страсти без надежды на согласие и счастье он мог приложить к себе с тем же успехом, что и Эрнольв. Почти те же чувства, что тянули Эрнольва домой, толкали Хродмара на Квиттинг. Эрнольв его понимал и даже в глубине души сочувствовал. Но вот Хродмар его понимать никак не желал.
— Хродмар! — Увидев в дверях своего любимца, Торбранд конунг встал с места и сделал несколько торопливых шагов вперед. Набитая людьми душная гридница казалась ему пустой, если в ней не было Хродмара сына Кари. — Где ты пропадал так долго? Тут некоторые люди уже подумали, что ты собрал свое собственное войско и пошел на Квиттинг без нас.