Этим утром Бьяджио проснулся в то же время, что и всегда, — сразу после рассвета. Как уже повелось, приставленный к нему замковый раб принес легкий завтрак — чай, печенье и маленький кувшинчик джема. Прежде чем налить себе чаю, граф оделся, а потом с дымящейся чашкой направился к высоким застекленным дверям и вышел на просторный балкон. Из его покоев открывался великолепный вид на холодный океан, и хотя обычно Бьяджио избегал слишком свежего утреннего воздуха, в этот день он решил немного побыть на улице и позволить морю напомнить ему далекий Кроут. Вытащив на балкон кресло, он сел и сделал глоток горячего напитка, ощущая, как его вялая кровь ускоряет течение. Легкая дрожь пробежала по руке — стоявшая на блюдце чашка тихо звякнула. Граф приложил ладонь ко лбу и пощупал кожу. Ледяная, понял он и нахмурился. Скоро ему понадобится очередная процедура. В сущности, это был пустяк: он всегда брал в поездки дарящее жизнь снадобье, но процедуры казались неприятными и долгими, особенно когда он был занят. Возможно, этим вечером. Или — но уже обязательно — завтра…
   Граф перестал досадовать на эту необходимость, когда его взгляд упал на пятно, возникшее на горизонте. Приближался корабль. Очень большой корабль. Граф Бьяджио улыбнулся.
   — Привет, мой друг, — сказал он, вставая с кресла. — Добро пожаловать в Талистан.
   «Бесстрашному» понадобился час, чтобы добраться до берега. Гигантский флагман Черного флота рассекал моря подобно Левиафану. Волны расступались перед его чудовищным килем. На тройных мачтах океанский ветер раздувал двенадцать черных парусов, увлекая военный корабль к суше со скоростью, казавшейся немыслимой для столь огромного судна. На центральной мачте гордо реял черный флаг.
   Граф Бьяджио радостно приветствовал «Бесстрашного». Прошло уже много месяцев с тех пор, как он видел это величественное судно, и его прибытие несказанно ободрило графа. Этот прекрасный военный механизм был жемчужиной Черного флота, страшным посланцем Аркуса. Оснащенный множеством огнеметов и наполненный крепкими бойцами, корабль не имел себе равных ни в одном флоте мира. Как и его капитан.
   Адмирал Данар Никабар легко сошел со шлюпки, доставившей его к берегу, и его начищенные до зеркального блеска сапоги погрузились в мокрый песок Талистана. При виде старого друга на его обветренном лице заиграла хитрая улыбка. Лицо этого высокого мужчины очень редко меняло свое выражение — и почти никогда на радостное. Поскольку лучший флотоводец Черного флота являлся членом Железного Круга, его глаза горели тем же наркотическим синим огнем, что и у Бьяджио: эта особенность отличала всех, кто употреблял продлевающие жизнь снадобья. Адмирала, грубого и жуткого, граф считал одним из самых близких своих друзей.
   — Данар! — с ликованием вскричал Бьяджио.
   Изящный граф подождал, когда Никабар сойдет с грязной прибрежной полосы, и только потом устремился ему навстречу. Они обнялись. Бьяджио поцеловал адмирала в щеку, не обращая внимания на любопытные взгляды матросов, которые доставили сюда своего командующего. Потом он взял Никабара за огромную руку и повел с берега.
   — Ты приехал раньше, чем я ожидал, — сказал Бьяджио. — Я рад.
   — А я нет, — отрезал Никабар. — Ренато, зачем я здесь?
   Граф улыбнулся. Он предвидел, что адмирал будет недоволен его просьбой приехать.
   — Когда ты получил мое послание? Где ты был? У Лисса?
   Адмирал покачал головой.
   — У Касархуна. Мы возвращались в Черный Город, когда пришло твое послание. У меня были для Аркуса известия. — Никабар посмотрел на высящийся вдали родовой замок Гейлов. — Ренато, что все это значит? Что случилось?
   — Это очень длинная история, — вздохнул граф. Он обнял Никабара за плечи и повел к замку. — Пойдем. Здесь слишком много посторонних ушей.
   Адмирал не стал возражать, позволив собрату-нарцу вести себя. По дороге Бьяджио поведал ему о недавних событиях в Арамуре и Талистане: о том, как Ричиус Вентран их предал и как Блэквуду Гейлу было поручено взять на себя его миссию. Никабар выслушал графа не перебивая. Узнав о плохом состоянии Аркуса, он мрачно кивнул.
   — Именно поэтому я и направлялся в Нар. Я услышал о состоянии императора. И решил, что мои известия о Лиссе его ободрят.
   Бьяджио изумленно поднял брови.
   — Так они побеждены? Наконец-то!
   — Почти, — с гордостью объявил Никабар. — Они прекратили оказывать нам сопротивление и атаковать. Думаю, их шхунам пришел конец.
   Бьяджио весьма деликатно отвел взгляд.
   — Мой друг, не обижайся… Никабар притормозил и нахмурился.
   — Я не ошибся, Ренато. На этот раз — нет. Говорю тебе — они у меня в руках. Лисс падет в ближайший месяц. Даю слово. Мне нужно только получить добро от императора — и я их прикончу. Если он даст мне приказ, я сам отвезу его полюбоваться на их гибель.
   — Так вот зачем ты направлялся в Нар? — рассмеялся Бьяджио. — Покрасоваться перед Аркусом? Император не в состоянии куда-либо ехать, Данар, и ты это знаешь. Право, ну что за глупая мысль!
   — Неужели? А мне казалось, Аркусу эта новость пойдет на пользу. Может быть, она придаст ему больше жизни, чем эти проклятые снадобья.
   Бьяджио упреждающе поднял палец.
   — Слушай меня. Я вызвал тебя сюда не затем, чтобы спорить. Ты мне нужен, Данар. Ты нужен Аркусу.
   — Для чего? — нетерпеливо осведомился Никабар. — У меня дела…
   — Перестань. Твои дела в Лиссе закончены. По крайней мере пока.
   Адмирал стал белый как полотно.
   — Что?…
   — Мне нужны твои корабли, Данар. Это важно.
   — Для чего? — зарычал Никабар. — Лисс покорен, слышишь, что я тебе говорю? Еще месяц, и…
   — Еще месяц — это слишком долго, — заявил Бьяджио. — Твои корабли нужны мне немедленно. Надо, чтобы они занялись высадкой войск в Люсел-Лоре.
   — Нет! — совсем ошалел Никабар. — Мои дредноуты — не грузовые баржи! Это военные корабли! Я такого не допущу!
   Бьяджио с трудом удержался, чтобы не вспылить.
   — Блэквуд направляется со своими всадниками в Люсел-Лор. Я уже вызвал из Черного Города один легион и послал его следом за ним. Но это пехота, Данар. Им придется брать Экл-Най, а потом долину Дринг. Для того чтобы покорить таким образом весь Люсел-Лор, им может понадобиться целая вечность. Нам нужны войска на всей территории, чтобы они захватывали военачальников одновременно, не давая им объединить силы. А для этого мне нужны корабли.
   — У меня уже есть задание, Ренато, — упрямился Никабар. — Захватить Лисс.
   — Я меняю тебе задание.
   — Ты не адмирал флота! Кто ты такой, чтобы менять мне задание?
   Вопрос был абсурден, и Бьяджио сразу заметил, что Никабар о нем сожалеет.
   — Ты — мой хороший друг, Данар. Я не слышал этого вопроса.
   Данар Никабар покорно склонил голову. Он был командующим Черным флотом, одним из самых высокопоставленных военачальников империи, — но это звание не шло ни в какое сравнение с тем влиянием, которое имел на Аркуса Бьяджио. Если не считать епископа Эррита — человека, который обладал некой магической властью над Аркусом, — Ренато Бьяджио был явным фаворитом императора, и ему не требовалась императорская печать, дабы изменить курс флота.
   — Я хорошо понимаю, о чем прошу, Данар, — добавил граф. — Я понимаю: ты считаешь, что на карту ставится твоя честь. Но если ты не ошибаешься относительно Лисса, они никуда от тебя не денутся.
   Никабар закрыл глаза и заскрипел зубами.
   — Они могут восстановить свой флот. Если снять блокаду…
   — Они подождут. А покорение Люсел-Лора важнее. Земли трийцев слишком обширны, чтобы их можно было завоевать, вводя войска только по дороге Сакцен. Нам нужен твой флот, Данар. Чтобы найти их магию вовремя и помочь Аркусу, нам нужно высадить войска по всему континенту.
   — Мы все когда-нибудь умрем, мой друг, — сказал Никабар. — Даже Аркус.
   — Нет, Аркус не может умереть! Он бессмертен. Он будет жить вечно. Как и его Черный Ренессанс. — Граф Бьяджио печально улыбнулся. — Мы об этом позаботимся, Данар. Мы с тобой — и Блэквуд Гейл.
   — Гейл — трус и шут, — презрительно уронил Никабар. — Тебе не следовало поручать ему нечто особо важное.
   — У меня не было выбора. Этот мальчишка Вентран нас предал, так что, кроме Блэквуда Гейла, у меня никого не оказалось.
   Никабар постучал пальцем по лбу Бьяджио.
   — Теряешь форму, старик. Разве я не предостерегал тебя относительно Вентрана?
   — Предостерегал, — признался граф. — А я пытался предостеречь Аркуса. Но было уже слишком поздно.
   — И теперь он всех нас одурачил! — расхохотался Никабар. — Бедный мой Ренато! Интересно, как все это примет Аркус? А Эррит? О, не сомневаюсь, епископ хорошенько повеселится на твой счет. Правда?
   Бьяджио закрыл глаза, и перед его мысленным взором предстал Ричиус Вентран.
   — Возможно, мальчишка выиграл один бой, Данар, но не войну. Я уже отправил к нему его жену с весточкой. Когда он ее получит, он поймет, каково шутить с графом Бьяджио.
 

29

   После казада прошло уже три дня — а Ричиус все еще ждал встречи с Тарном.
   Он проводил долгие часы в созерцании крепости и горы, на которой она была построена, и изливал бессильную досаду на страницах дневника. Вечером праздничного дня ему отвели апартаменты — скудно обставленную комнату в северной башне, неподалеку от комнаты Люсилера. Окно выходило на океан, так что он мог работать при свете луны. Триец почти все время отсутствовал, выполняя какие-то поручения или по каким-то другим таинственным делам, предоставляя Ричиусу бродить по Фалиндару без сопровождения.
   После праздника в цитадели стало удивительно тихо. В коридорах больше не толпились пилигримы — там остались только бездомные крестьяне с выводками детей, но все они собирались на первом этаже и никогда не отваживались подниматься столь высоко, чтобы до Ричиуса доносились посторонние звуки. Те немногие слова, которые он слышал от воинов или прислуги, ему все равно были непонятны, но время от времени он улавливал имя «Тарн» и начинал гадать, как живется господину Фалиндара.
   Он не сомневался в том, что на одежде появившейся на пиру трийки были пятна крови. Люсилер отрицал это, но Ричиус ему не верил. В цитадели происходило нечто удручающее и достаточно серьезное, чтобы помешать Тарну обратиться к тем людям, которые пришли в Фалиндар его слушать. Ричиус мог только предположить, что болеет Дьяна. Он умолял Люсилера сказать ему хоть что-нибудь, но его друг отделывался только очевидной ложью и уверял его, будто все в порядке. И Ричиус продолжал тревожиться. Ему было одиноко и страшно за Дьяну — он недоумевал, когда же Тарн наконец сдержит свое обещание поговорить с ним. Ричиус пытался убедить себя в том, что это произойдет скоро. Надвигалась война. Если Тарн рассчитывает ее избежать, то ему надо спешить.
   На четвертое утро в Фалиндаре Ричиус как всегда позавтракал хлебом с медом — это приятное лакомство Люсилер неизменно приносил к его кровати, пока он еще спал. Каждое утро он жадно поглощал эту пищу, надеясь, что вскоре уже будет есть аппетитную стряпню Дженны и курить трубку у очага вместе с Джоджастином. В Фалиндаре хлеба было пугающе мало, и каждому выдавалась скудная порция. Но, как объяснил ему Люсилер, Ричиус считался в крепости гостем, и поскольку он находил все остальное несъедобным, то хлеба ему давали сколько угодно. Ричиус старался не злоупотреблять такой привилегией. Когда наконец наступала ночь, он снова испытывал страшный голод, так что его сон прерывался мыслями о завтраке.
   На этот раз во время еды он приступил к очередной записи в дневнике. Стараясь, чтобы хлеба хватило надолго, он отрывал от круглой лепешки крошечные кусочки и щедро макал их в плошку с медом, одновременно опуская перо в чернильницу. Яркий утренний свет врывался в его унылую спальню. Он лежал на своем мягком ложе, аккуратно устроив поднос с завтраком на стуле подле себя. С тех пор как приехал в Фалиндар, он сделал в дневнике больше записей, чем в течение предыдущих нескольких недель. Пока они путешествовали через Люсел-Лор, заниматься дневником было некогда, так что короткие записи он делал при свете луны, буквально засыпая от усталости. А теперь он исключительно от нечего делать со всеми подробностями описывал те перемены, которые заметил в Люсел-Лоре.
   Запись этого дня начиналась с печального признания:
   «Люсилер был прав. В Люсел-Лоре воцарился мир — такого я даже представить себе не мог. Они следуют за своим безумцем с любовью».
   Он остановился. Действительно ли Тарн безумен? Ричиус был уверен, что Тарн — убийца, но вот его умственное здоровье по-прежнему вызывало сомнение. Возможно, из разговора с ним он узнает правду…
   В дверь неожиданно постучали. Ричиус с интересом поднял голову: кто мог к нему прийти? Только Люсилер навещал его здесь, но он никогда не стучал. Ричиус опустил перо в чернильницу и отложил дневник. Подойдя к двери, опасливо ее открыл. На пороге стоял Кронин, который показался ему незнакомым, поскольку у него на лице отсутствовала краска. На нем была изрядно помятая рубашка — и никаких украшений. Глаза военачальника потускнели от недосыпания. Когда дверь открылась, он поклонился Ричиусу.
   — Тарн, — просто объявил он и указал сначала на Ричиуса, потом — на пустынный коридор.
   — Он хочет видеть меня прямо сейчас? — спросил Ричиус. Кронин непонимающе смотрел на него.
   — Да, конечно, — пробормотал он себе под нос.
   Бросившись обратно в спальню, сел на кровать и натянул высокие ботинки, затем отломил большой кусок хлеба и запихнул его в рот, чтобы прожевать, пока зашнуровывает обувь. Кронин равнодушно наблюдал за ним, а когда Ричиус предложил ему хлеба, тот молча покачал головой. Прежде чем уйти, Ричиус положил дневник в седельную сумку, спрятав его под платье, купленное для Дьяны. После этого расчесал пальцами волосы, пригладил непокорную прядь и последовал за Кронином.
   Пока они шли по коридору, вокруг царила тишина. В этот рассветный час большинство обитателей крепости еще спали, и Ричиус ступал как можно тише, чтобы не разбудить их. Они спускались по бесконечной лестнице, пока не оказались на уровне очередного коридора на полпути вниз. Узкий и темный, этот коридор привел их к другой винтовой лестнице, по которой они поднялись наверх.
   Ричиус догадался, что они попали в южную башню. По словам Люсилера, именно там располагались комнаты Тарна. Скорее всего здесь он найдет и Дьяну. Его охватило нетерпение. Он почти физически ощущал, что приближается к ней, и в нем ожило воспоминание о нежном аромате ее волос. Наконец-то, безмолвно сказал он себе. Наконец-то! Но сначала ему придется говорить с Тарном. Когда лестница закончилась, он постарался овладеть собой.
   Подобно коридору, что вел в его комнату, этот переход имел отличительные черты нового стиля Фалиндара: голые стены были украшены только редкими светильниками. Они проходили мимо такого же множества дверей, как и в северной башне, — и, видимо, все они вели в бедно обставленные покои. Ричиус чутко прислушивался к каждой двери в надежде уловить знакомый голос. Но до него только изредка доносился сонный храп.
   Еще одна лестница — и они остановились у полуоткрытой двери. Из-за нее вырывались пыльные лучи солнца и звуки хриплого дыхания. Кронин стукнул в дверь и сразу же открыл ее; посторонился, чтобы пропустить Ричиуса. Комната оказалась больше других жилых помещений дворца, но не просторнее: все стены от пола до потолка были заняты полками, кипами книг и бумаг. На другой стороне комнаты, возле одного из трех окон, стоял старинный письменный стол, тоже заваленный бумагами.
   Увидев Ричиуса, человек, сидевший за столом, поднял голову.
   — Входите, — слабо вымолвил он.
   Вид у Тарна был усталый, а освещенная солнцем кожа казалась еще ужаснее. Кронин исчез без лишних слов, и Ричиус прошел в глубь помещения. Около письменного стола стоял стул — единственный предмет мебели, свободный от изобилия рукописей. Тарн предложил гостю сесть.
   — Спасибо, — смущенно молвил Ричиус, усаживаясь.
   На Тарне не было капюшона, и в солнечном свете ярко блестели залысины. По ним пробегали желтые и красные шрамы. Остатки волос росли пучками, длинные и неухоженные, и были лишены обычной для трийцев шелковистости. Ричиус пристально вглядывался в него. Ему уже приходилось видеть жертв кошмарных болезней. В империи многие болели проказой — немало прокаженных было и среди нарских нищих, когда-то наводнявших Экл-Най. Его собственным солдатам в долине Дринг приходилось бороться со страшным заболеванием, когда гнила плоть на ступнях. Но состояние Тарна было ни с чем не сопоставимо; Ричиус даже не мог представить себе, какими невыносимыми болями оно сопровождается. С горькой иронией вспомнил он свою аудиенцию у Аркуса и то, что император вместе с узким кругом приближенных много лет принимают снадобье, которое поддерживает в них жизнь. Как забавна их уверенность, что этот больной человек владеет тайной вечной жизни! Это Тарну нужны были бы их лекарства, а не им — его бесполезная магия.
   Искусник неловко поерзал в кресле, пытаясь выпрямить спину. При этом он в упор смотрел на Ричиуса.
   — Я не поблагодарил вас за то, что вы сюда приехали, — хрипло произнес он. — Вы оказали мне услугу.
   — У меня была для этого веская причина, — ответил Ричиус. — Вы знаете, почему я здесь.
   Тарн кивнул.
   — Из-за моей жены.
   — Из-за Дьяны, — поправил его Ричиус. — Люсилер сказал мне, что она здорова.
   — Она здорова.
   — Я могу ее увидеть?
   — Скоро.
   — Вы хотите сказать — так скоро, как это будет возможно, верно? — предположил Ричиус. — Она больна?
   Казалось, Тарна удивила его проницательность. Он секунду подумал над ответом и молвил:
   — Сейчас она уже почти здорова.
   — Мне хотелось бы ее увидеть, — упорствовал Ричиус. — Что с ней?
   — Ничего. Сейчас уже ничего. Она восстанавливает силы.
   Ричиус начал волноваться, понимая, что по нему это заметно.
   — Я совершил долгий путь, чтобы ее увидеть.
   — Почему? — полюбопытствовал Тарн.
   — Она и есть та причина, по которой я здесь, — просто ответил Ричиус. — Вы это знаете.
   — Возможно, я смогу убедить вас, что на это есть и другие причины. Нам надо многое обсудить.
   — Только когда я увижу Дьяну, — заявил Ричиус. Ему неприятно было вести словесный поединок с этим человеком. Ему неприятно было даже просто смотреть на него. — Боюсь, я должен на этом настоять.
   Тарн откинулся на спинку кресла, потирая здоровую руку больной.
   — Простите меня, король Вентран, я потратил много времени. Но это было необходимо. Могу я попросить вас проявить еще немного терпения? Моя жена скоро поправится. Тогда вы сможете ее увидеть.
   — Я намерен забрать ее с собой, — безапелляционно объявил Ричиус. — Вы это понимаете?
   — Я этого ожидал.
   — Вы дадите мне это сделать?
   Хозяин цитадели молчал.
   — Господин Тарн, — рассудительно сказал Ричиус, — я знаю, что вам от меня нужно, а вы знаете, что мне нужно от вас. Мы сможем прийти к соглашению, если вы отпустите Дьяну.
   — Я провел какое-то время в Наре, король Вентран. Это неприятное место. Почему вы уверены, что она поедет туда с вами? Она — трийка. Ее место здесь.
   — Но вы никогда не были в Арамуре. Моя страна гораздо лучше, чем все остальные местности Нара.
   — И у вас есть там для нее место? Люсилер сказал мне, что вы женаты. Что Дьяна будет делать в Арамуре?
   Ричиус нахмурился, не находя ответа.
   — Дайте мне поговорить с ней. Я готов предоставить решение ей.
   — Вы мало что знаете о наших обычаях, — убеждал его Тарн. — Женщины подобные вопросы не решают. Но вы сможете поговорить с ней — в свое время.
   — У меня нет времени, господин Тарн. Мне надо уехать в Арамур как можно скорее. По возможности — завтра утром. Меня там ждут дела. И вы знаете, о чем я говорю.
   — Знаю. Именно поэтому я и попросил вас приехать сюда. Люсилер сказал, что вы не имеете влияния в империи. Это так?
   — Не совсем, — солгал Ричиус, понимая, что это — его единственный шанс.
   — И вы готовы воспользоваться своим влиянием ради нас?
   — Я назвал свою цену. Освободите Дьяну, и я поговорю с Аркусом от вашего имени. Большего я обещать не могу.
   Тарн придвинулся к нему и с жаром произнес:
   — Вы должны приложить все силы, король Вентран. Скажите ему, что здесь для него ничего нет. Скажите ему, что это будет очень опасно. Говорите все что угодно, дабы его убедить.
   Ричиус спокойно кивнул. Он говорил своему императору все это — и еще очень многое. Не найдется таких доводов, которые убедили бы Аркуса отказаться от планов вторжения в Люсел-Лор. Можно говорить императору о жертвах, но это будет бессмысленно: Аркус считает смерть достойным концом для всех своих противников.
   — Это будет трудно, — сказал Ричиус. — Аркус считает, что вы владеете магией. В конце концов, это так и есть.
   Тарн отвернулся, спрятав лицо.
   — Мой дар бесполезен для вашего императора.
   — Дело не только в вашем «даре», если вы желаете называть его именно так. Он полагает, что в Люсел-Лоре есть магия, которая сможет его излечить, поддержать в нем жизнь. Он фанатично верит в нее и готов на все, только бы заполучить это средство. — Ричиус скрестил на груди руки, изучающе глядя на Тарна. — Я готов с ним поговорить ради Дьяны, но вам следует готовиться, господин Тарн. Аркус может просто начать войну без меня.
   — Нет-нет, он не должен этого делать! — прохрипел Тарн. — В Люсел-Лоре теперь мир. Вы это видели.
   — Это императору не интересно. Вам следовало бы обдумать предложение Лисса. Если вы можете объединить с ними свои усилия, то должны это сделать.
   Тарн весь дрожал.
   — Нет! Больше никаких войн! Я не стану больше воевать! — Он протянул свою изувеченную руку и ухватил Ричиуса за рукав. — Вы должны сделать все что можете. Это ваш долг!
   Ричиус резко отдернул руку.
   — Долг? Вы слишком много на себя берете! Это не моя война. Не я ее начинал.
   — Ваш долг перед Арамуром, — стоял на своем Тарн. — Я знаю, вы хотите остановить эту войну.
   — Мне нужна только Дьяна! — рявкнул Ричиус, стремительно вставая. — Она — единственная причина, по которой я оказался здесь. Мне больше нет дела до ваших идеалов или до вашей страны, и я ничего, черт возьми, вам не должен! И я не буду чувствовать себя виноватым, если Нар раздавит вас, дрол. — Он бросил это слово будто проклятие. — Если я что-то и стану делать, то лишь ради себя самого. Так каков будет ваш ответ? Вы позволите Дьяне уехать со мной? Потому что, если вы этого не сделаете, я могу обещать вам крах. Я приложу все мои силы к тому, чтобы Нар вас прикончил!
   Тарн отшатнулся, изумленный его вспышкой.
   — Столько ярости! — прошептал он. — Почему?
   — Почему? — презрительно повторил Ричиус. — Вы убили почти всех, кто был мне дорог. Я предпочел бы отправить вас прямиком в ад, а не помогать вам. Но я хочу освободить Дьяну.
   — Я не убийца, — обиделся Тарн. — И я знаю о вашем отце. В этом вы ошибаетесь.
   Ричиус стиснул зубы. Люсилер тоже пытался внушить ему эту возмутительную ложь.
   — Никто другой не мог этого сделать. В Арамуре моего отца любили.
   — Любимых королей убивают гораздо чаще, чем тиранов, — заметил Тарн. — И я знаю, что в Наре это бывает не так уж редко. Почему вы не верите, что ваш император способен на такое преступление?
   — Нет, — возразил Ричиус. — Я тоже мог бы так подумать, но мой управляющий видел убийцу. Это был триец. Тарн пожал плечами — это его не убедило.
   — Садитесь, — мягко попросил он. — Нам не о чем спорить.
   — Нет есть о чем, — ответил Ричиус, снова садясь. — Все говорят, будто теперь вы стали человеком мирным, но меня это не убеждает. Именно вы начали все это кровопролитие. Возможно, кроме меня, никто больше этого не помнит, но я знаю: это так. Из-за вас умирали мои друзья. Как у вас хватило смелости просить меня о чем-то?
   — Я бесстыден. Все, что делаю, я делаю для моего народа и моих богов.
   — Красивые слова. Но прошлого они не меняют. Эту заваруху устроили вы. Вы выпустили джинна из бутылки. Вы применили свою магию, и весь мир это видел. А теперь Аркус хочет получить то, что у вас есть, и не остановится, пока не добьется своего.
   — Не говорите мне о магии, — проворчал Тарн. — Когда я был в Наре, все считали меня чародеем только потому, что я — триец! Ваш народ невежествен. Они видят магию во всем, чего не могут понять.
   — По-вашему, они заблуждаются? Я видел, как Люсилер применил магию. Он сказал, что этому его научили вы.
   — Пустое, — презрительно фыркнул Тарн. — Если б ваш ум был открыт, вы тоже могли бы этому научиться. Но никто не может научиться моей злобной силе. — Он рассеянно огляделся, опустив обезображенное лицо к полу. — Это — дар Небес, и он предназначен мне одному. Я не могу передать его или научить ему вашего императора.
   Его голос звучал искренне. Хотя Ричиусу все это казалось полной бессмыслицей, чувствовалось, что вера искусника зиждется на каких-то основаниях, понятных лишь ему самому. И в этой истории присутствовал некий трагизм. Тарн был набожным дролом, предводителем своего народа — и тем не менее он уверовал в то, что боги обезобразили его, ибо он злоупотребил их даром, чтобы освободить свою землю.