Марко Джон. Нарский Шакал

   И, конечно, он думал о Ричиусе.
   Дьяна влюблена в него. Он всегда это знал. Когда она вынашивала Шани, она плакала о нем — об отце ребенка, который рос у нее под сердцем. Тарн надеялся, что это пройдет, что это — вполне естественное томление женщины по мужчине, который оставил ее беременной. Он надеялся, что со временем она забудет Ричиуса и станет воспринимать его самого как отца ребенка. Но теперь Ричиус вернулся в Люсел-Лор. Огонь, который горит между ними, никогда не погаснет. Тарн невольно съежился на сиденье. Он понимал, Дьяна оказалась с ним в постели из жалости. Он смотрел на себя, изучал свое покалеченное тело при свете солнца — и ненавидел его. Ричиус совсем другой. Нарец безупречен — если не считать того, что он нарец. Однако Дьяну это не отталкивало. Она по-прежнему оставалась такой же еретичкой, как прежде, была увлечена империей и ее умными варварами. А Ричиус — молодой мужчина с нормальными страстями. Он сможет дать ей радость. При этой мысли Тарн стиснул зубы. Он не испытывал к Ричиусу ненависти — вернее, не хотел ее испытывать. Однако он обошелся с ним отвратительно и теперь, наблюдая за плывущими по небу облаками, стремился понять, не присутствовал ли в его планах элемент мести.
   «Я не злодей, — решил наконец Тарн, — но я совершал злодеяния. Лоррис, помоги мне. Помоги мне справиться с гневом».
   Божественный покровитель Тарна молчал — как молчал уже многие месяцы. Дрол закрыл глаза, пытаясь сам решить эту проблему. Форис убьет Ричиуса, если тот попробует приблизиться к Дьяне. Он не отдавал военачальнику такой приказ, но в этом не было необходимости. Это являлось частью отношений между Тарном и военачальником, частью их союза. Было ли это злодейством? Было ли преступлением убийство Эдгарда? Та кровь пролита ради благого дела, но иногда подобный ответ уже не успокаивал Тарна. Теперь Лоррис стал для него тайной. Когда-то он был уверен, что понимает пожелания своего бога; из-за этой фанатичной уверенности он с помощью своего дара принес смерть сотням людей. И это деяние покалечило его тело. Иногда, оставаясь наедине с собой и страдая особенно сильно, он винил Лорриса не только в своих мучениях, но и в своем одиночестве. Если б он был здоровым мужчиной, как Ричиус, он мог бы завоевать Дьяну.
   Но теперь это невозможно. Она никогда не полюбит его. Эта мысль разбила ему сердце. Тарн вдохнул полной грудью чистый степной воздух и протяжно выдохнул. Дремавший рядом с ним Награ, один из священнослужителей, сопровождавших его, встряхнулся.
   — Господин, — посмотрел на него молодой человек, — с вами все в порядке?
   Нагре едва исполнилось двадцать, он происходил из верующей семьи дролов. Обычно Тарн ценил заботливость своего спутника. Но не сегодня.
   — Все прекрасно, — отрезал он, зная, что это звучит совсем неубедительно.
   Награ нахмурился. Тарн никогда не был с ним резок.
   — Прошу прощения, господин, но у вас не все прекрасно. Вы молчите целый день. В чем дело? Вы больны?
   — Посмотри на меня! — вспыхнул Тарн. — Конечно, я болен! — Но тут же устыдился своей резкости и добавил: — У меня действительно все в порядке. Я просто… — пожал он плечами, -… думаю.
   — О Чандаккаре? — возбужденно спросил Награ.
   Он, как и остальные, охотно откликнулся на просьбу Тарна сопровождать его к Карлазу. Он едва успел стать священнослужителем и не потерял мальчишечьей любви к приключениям. Тарн невольно улыбнулся.
   — Нет, не о Чандаккаре. О чем-то гораздо менее значимом. Не тревожься.
   Награ указал на окружающую их равнину.
   — У нас впереди весь день, господин. Может, и много дней. Почему не поговорить?
   — Потому что у меня нет настроения. А теперь помолчи. Дай мне отдохнуть.
   Награ обиделся, но не посмел настаивать. Он просто отвел глаза и стал глядеть на широкий простор, притворяясь, будто на него не подействовала отповедь Тарна. Тот уже сожалел о своей резкости. Все его спутники — хорошие молодые люди. Он выбрал их за энергичность. Но они любопытны, а он уже давно усвоил, что любопытство подавлять не следует. Его собственный отец совершил именно такую ошибку.
   — Хорошо, — сказал он, с трудом выпрямившись, — давай поговорим. — Он постучал палкой по переднему сиденью. Рейг и Форн, собратья Нагры, обернулись к нему. Рейг держал в руках вожжи. — Вы двое, слушайте меня. Юный Награ желает разговаривать. А меня занимают кое-какие вопросы. Давайте немного поупражняем наши мозги.
   — Господин? — изумленно воззрился на него Форн.
   Они путешествовали уже больше недели, и за все это время Тарн ни разу не обращался к ним столь непринужденно. Но к изумлению Форна примешивалась и радость.
   — Разговор, — повторил Тарн. — Вы знаете, что это такое? Не обязательно наполнять всю нашу жизнь одними только молитвами, знаете ли.
   — Я знаю, господин, — ответил Форн. — Я молюсь и разговариваю тоже.
   — Прекрасно. Тогда поговорите со мной. У меня есть вопрос. Награ, слушай внимательно.
   Тарн откинулся на спинку сиденья, стараясь устроиться как можно удобнее. Награ и Форн наклонились ближе: им не терпелось услышать вопрос своего господина. Рейг снова смотрел на дорогу, но вместе с тем наклонил голову, тоже прислушиваясь.
   — Я думал над таким вопросом, — продолжал Тары. — Жестокость. Я пытался понять, откуда она берется.
   Молодые люди сосредоточились, хотя толком не поняли вопрос. Тарну забавно было наблюдать, как Награ силится найти ответ. Однако его опередил замкнутый Рейг.
   — Из порока, — уверенно изрек он. — Жестокость порождается пороком.
   — Пороком, — повторил Тарн, обдумывая услышанное. — Гм, возможно. Как у нарцев, да, Рейг?
   — Да, нарцы порочны. Это делает их жестокими. Только порочные люди могли совершить то, что совершено в Экл-Нае.
   — Это — игра, господин? — спросил Форн. Форна отличала подозрительность, которая напоминала Тарну его самого в молодости.
   — Нет, не игра, — ответил он. — О, вы трое считаете, будто я знаю ответы на все вопросы, но это не так. Я тоже пытаюсь понять, как устроен мир. Иногда это помогает мне философствовать. — Он ткнул Нагру палкой. — Ну, что скажешь?
   — Мне кажется, Рейг прав. Порочность делает людей жестокими. Почему вы задумались над этим, господин?
   — Вопросы задаю я. А как же военачальники? Они жестокие?
   — Нет, — бросил Рейг через плечо, — они воины.
   Тарн лукаво улыбнулся.
   — Когда Делгар сражался с Пракстин-Таром в Рийне, он так закопал в песок на берегу пятьдесят взятых в плен воинов, что снаружи остались только головы, и стал ждать прилива. Они еще не успели утонуть, когда крабы и чайки выели им глаза. Ты сочтешь это жестокостью, Рейг?
   Священнослужитель долго не отвечал. Тарн наблюдал, как его ученик понемногу начинает злиться.
   — Да, наверное, — сказал наконец Рейг. — Возможно, Делгар носит в себе порок.
   — Сейчас Делгар нам помогает. Он сражается с нами против нарцев. Тогда должны ли мы считаться порочными?
   — Господин, к чему все это? — спросил Награ. — Я не понимаю. Мы не порочны!
   — Молчи, мальчик, я этого и не говорил. Ответь мне, Рейг: Делгар порочен, или это ты ошибся насчет истоков жестокости?
   Рейг потупился.
   — Не знаю.
   — По-моему, Рейг ошибся, — заметил Форн. — Делгар жестокий. И Шохар тоже. Но они не порочны.
   — Да, — сказал Тарн, — я с тобой согласен. Они оба — люди чести. Возможно, они жестоки, но они честны. Как и все мы. — Он посмотрел прямо в глаза Нагре. Молодой человек не скрывал своего недоумения. — Правильно, Награ?
   Тот лишь пожал плечами — но на секунду их мысли соприкоснулись. Награ понял, что Тарн встревожен. Именно поэтому он нарушил его молчание. Повелителя дролов всколыхнул собственный вопрос, он задумался о том, как был жесток к Ричиусу и Эдгарду, и о том, как отшвырнул ногой зубы дэгога на другой конец тронного зала. Даже Дьяна стала жертвой его безжалостности. Но Тарн никогда не считал себя порочным. Нечто другое подвигало его на такое безумие. Продолжая удерживать взгляд Нагры, Тарн тихо спросил у него:
   — Награ, почему люди бывают жестокими?
   Молодой человек произнес голосом, полным трагизма:
   — Люди бывают жестокими, когда они слабы, господин. Люди жестоки, когда их желания не осуществляются.
   А потом замолчал, отвернулся от своего повелителя и вновь стал смотреть на равнину. Говорить не хотелось никому.
   Солнце стояло высоко в небе, когда Тарн очнулся от беспокойного сна. Он выглянул из покачивающейся кареты и обнаружил, что они находятся в зарослях сухой травы выше человеческого пояса. Кое-где из нее восставали древние деревья с толстыми ветвями и густой раскидистой кроной. Определив время по солнцу, Тарн решил, что пора сделать остановку. Он постучал палкой по сиденью, и Рейг обернулся.
   — Останови карету. Надо отдохнуть. И помолиться.
   Рейг тотчас осадил лошадей и бросил вожжи. Они с Форном перебрались в заднюю часть кареты, чтобы поесть и напиться воды. Награ достал припасы. У Тарна спина разламывалась от усталости, и он решил немного пройтись.
   — Ешьте, — сказал он, с трудом поднимаясь на ноги. — Отдыхайте. Я скоро вернусь.
   Награ поднял голову.
   — Куда вы идете?
   — Помолиться. — Тарн указал палкой на высокую траву. — Там.
   — Нет, господин! Это слишком опасно.
   Награ взял дрожащую от напряжения руку искусника.
   — Успокойся, мальчик, — выговорил Тарн. — Помоги мне спуститься.
   — Трава слишком высокая! — протестовал Награ, послушно помогая искуснику слезть на землю. — Мы вас не увидим.
   Тарн вздохнул.
   — Я уже давно не нуждаюсь в няньках, Награ. Ешь и отдыхай. Я скоро вернусь.
   Он слышал у себя за спиной возражения Нагры, но проигнорировал их. Ковыляя по высокой траве, он прибивал самые густые заросли палкой. Земля сильно пересохла, и примятая трава у него под ногами странно хрустела. Вскоре он уже едва был виден от кареты, а когда опустился на колени, окончательно скрылся из виду. Прикасаясь к земле, колени его издавали жалобный скрип. Палку он положил рядом. Сделал глубокий вдох и усилием воли очистил свое сознание. Издалека до него доносились юные голоса искусников, которые о чем-то ожесточенно спорили. Он отстранился от них, закрыл глаза и стал внимать ветру.
   И погрузился в молитву…
   Он обращался к Лоррису и Прис с просьбой наделить его мудростью и силой. А еще он просил прощения за свою жестокость и благодарил богов за то, что они вынудили его заглянуть в глубь себя. Дал им клятву измениться — при их содействии и благословении. Он почти закончил свой плач, когда послышался какой-то шорох за спиной.
   Тарн бросил недовольно:
   — Награ, право…
   Открыл глаза, обернулся — и, ахнув, затаил дыхание. В нескольких шагах от него стояло гигантское животное — таких крупных он еще никогда не видел. Наклонив огромную кошачью голову к земле, зверь с интересом рассматривал Тарна своими желтыми глазами. Искусник замер. Уши огромной кошки прижались к голове — и на секунду она стала невидимой в высоких зарослях. Тарн медленно потянулся за палкой. Огромные немигающие глаза следили за ним.
   Ему хотелось спастись бегством, но скрыться было негде. Да и бегать-то он был не слишком горазд. Медленно и трудно выпрямил он сначала одно колено, потом другое — и наконец встал во весь рост.
   — Спокойно, — прошептал он, — спокойно.
   Зверь сощурился и басовито зарычал. Тарн поднял руки на уровень пояса.
   — Нет, нет, спокойно. Я — никто. Беспокоиться не о чем.
   Он отступил на шаг.
   Кошка не стала приближаться.
   — Хорошо, — проворковал он, — хорошо.
   — Господин!
   Лев стремительно обернулся. Награ бежал к нему. На его лице запечатлелся невероятный испуг. Следом бежали Форн и Рейг. Лев зарычал и приготовился к прыжку.
   — Нет! — закричал Тарн и ударил льва палкой.
   Зверь снова обернулся. Открыл пасть, обнажил острые клыки и стремительно поднял огромную лапу.
   И мир вдруг исчез.

40

   Аркус, наследник Нара, плыл на корабле.
   Волосы у него были черные, тело — сильное, молодое. Он решил, что ему едва исполнилось двадцать. С носа военного корабля он видел океанский простор, небо над головой было бесконечно высокое и синее — какое бывает в снах. На палубе этого гигантского корабля, флагмана флота, он находился один, и одиночество его не пугало. Поскольку он был молод, у него имелось только одно имя — Аркус. Время Черного Ренессанса еще не наступило, его еще не прозвали Черным Роком мира.
   Издалека его манил берег Люсел-Лора — сияющая полоса на горизонте. Он плыл долго и томительно, стойко терпел завистливые взгляды матросов, которые везли его к цели. Сегодня Аркус не был правителем — и не будет еще много лет. Сегодня он был просто охотником, которого отправили обезглавить мифического зверя Люсел-Лора. Он решил, что подарит череп льва отцу, дабы доказать свою доблесть. Отец будет доволен, он убедится, что вырастил достойного, бесстрашного наследника.
   Странно, как это бывает в снах, небо постепенно темнело. Аркус посмотрел за фальшборт. Под килем море начало пениться и кипеть, из его глубины поднялась голова ящера, потом еще одна — и еще две. Все они увенчивали гладкое змеиное туловище. Они поднялись над кораблем с его одиноким пассажиром и злобно уставились на него. Корабль резко остановился. Аркус Нарский посмотрел на змея и приказал ему убираться с дороги.
   — Мне нужно в Люсел-Лор, чудовище! — крикнул он. — Не препятствуй мне!
   Четыре остроклювые головы нахмурились.
   — Кто ты такой, — спросили они, — и чего тебе надо? — Казалось, все головы говорят одновременно, свистящим хором.
   — Я — Аркус Нарский, — гордо ответил он. — Будущий правитель целого континента. Ты — хранитель Люсел-Лора?
   — У нас много имен, — хором ответили головы. Одна из них улыбнулась драконьей усмешкой.
   — Я — Тарн, — объявила она.
   Потом заговорили ее собратья.
   — Я — Лисс.
   — Я — магия Люсел-Лора.
   — А ты? — спросил Аркус у той головы, что промолчала. — Как зовут тебя?
   Молчаливая голова поднялась выше остальных.
   — Я — Ричиус Вентран! — прогудела она. — Я — Шакал. Предатель.
   — Мы — все, кто сражается с тобой, — засмеялись головы, на море началось такое волнение, что Аркус едва мог удерживаться на ногах. — Мы не даем тебе жить.
   — Нет! — Аркус подошел к борту и погрозил кулаком исчадии ада. — Я бессмертен! Я не боюсь тебя!
   — В юности ты был бессмертным, — сказала голова, назвавшаяся магией. — И тогда ты ничего не боялся.
   — Но теперь ты стар, — добавила голова по имени Вентран. — Стар и слаб. Ты умираешь.
   — Нет! — возопил Аркус. — Я никого не боюсь! Я здесь по поручению отца, чтобы поймать и убить льва и привезти домой его голову.
   Голова по имени Лисс завыла:
   — Ты убил нас! И теперь мы убьем тебя!
   — Нет! — запротестовал Аркус. — Мне надо попасть в Люсел-Лор. Ты должен меня пропустить. Мир, Лисс. Я обещал тебе мир…
   Теперь выли уже все головы, и Аркус почувствовал, как их обвинения терзают его, тащат обратно в его ужасную реальность. На него навалилась холодная тяжесть старости. Он крепче схватился за фальшборт, чтобы не упасть.
   — Прекрати! — закричал он. — Прекрати, я требую!
   Голова, которая назвалась Ричиусом Вентраном, опустилась ниже на своей змеиной шее, и ее ядовитый взгляд обжег Аркуса до глубины души.
   — Ты ничего не можешь от нас требовать, старик! — прошипела она. — Мы бросаем тебе вызов, потому что ты слаб. Ты даже не можешь нас видеть. Ты слеп.
   Аркус поднес руки к глазам. Он знал, что дракон сказал правду, и эта истина потрясла его, заставила проснуться. Рев пламени в камине гудел в ушах, но он не мог его видеть. Все было черным-черно. Он не видел света уже много недель. Аркус Нарский проклял свою слепоту и издал ужасающий вопль.
   Только через час Бьяджио удалось успокоить императора. Вернувшись в Черный Город, граф отказался от своих обычных покоев и поселился в маленькой комнате неподалеку от спальни Аркуса — чтобы быть рядом, если случится нечто непредвиденное. Он услышал вопли Аркуса даже раньше слуг императора и, вбежав в спальню, нашел его обезумевшим от страха. Он впивался пальцами себе в глаза, словно хотел их выцарапать. Бьяджио с огромным трудом удалось удержать Аркуса — таким невообразимым был его бред.
   Теперь он спал — во многом благодаря сильнодействующему эликсиру, составленному Бовейдином на случай подобного приступа. Бьяджио сидел в кресле рядом с постелью и наблюдал за императором, чувствуя себя выжатым до предела. Было далеко за полночь. Высокая башня стонала. В камине ревело пламя. Бьяджио боролся со сном. Он обещал Аркусу побыть с ним.
   Граф думал, как это горько — наблюдать за угасанием дорогого человека. Даже он вынужден был признать, что жить императору осталось недолго. Бовейдин не мог сказать, сколько времени еще подарят ему снадобья, но Аркус слабел не по дням, а по часам. После каждой насильственно скормленной ему трапезы у него открывался понос, и, если не считать редких вспышек ярости, он был слаб как младенец. Даже если бы в Люсел-Лоре нашлась какая-то мощная магия, Бьяджио сомневался, что Гейл успел бы вовремя доставить ее императору.
   И в этом заключалась главная мука. Для членов Железного Круга время всегда являлось союзником, силой, которую они могли остановить для себя, пока другие смертные продолжали стареть и умирать. Самому Бьяджио перевалило далеко за пятьдесят, но внешность и силы у него были как у двадцатилетнего. Его бронзовая кожа оставалась безупречной — даже по меркам его родины. Он отличался тщеславием и пристрастием к зеркалам, а потому вид изуродованного старостью Аркуса приводил его в ужас. Великому человеку не подобало так умирать.
   Граф смежил отяжелевшие веки. Аркус пересказал ему свой страшный сон, и теперь он мог увидеть белого дракона: его головы дразнили Аркуса, дразнили их всех. Лисс! Бьяджио вспомнил об этом островном государстве с ненавистью. Они были причиной всего — они и этот ублюдок Вентран. Лисс последовательно уничтожал Аркуса, постоянно мешал Никабару высаживать войска в Люсел-Лоре. Им пришлось полагаться исключительно на наземные операции Блэквуда Гейла, и хотя барон прекрасно справлялся с уничтожением огромного количества трийцев, Люсел-Лор был попросту слишком велик. Хотя дорога Сакцен находилась целиком в их руках, может пройти много месяцев, прежде чем Гейлу удастся окончательно покорить страну. А этих месяцев у Аркуса не было.
   — О Боже, мне нужно время! — прошептал Бьяджио. — Больше времени, только и всего.
   У него все получится, если Гейл не станет медлить. Если Гейл захватит Тарна, то, возможно, праведник сам спасет Аркуса. Бьяджио задумался над таким поворотом событий. Если понадобится, он собственноручно станет пытать Тарна. А когда Аркус оживет и будет вне опасности, он выколет искуснику глаза.
   — Это будет прекрасно, святоша. Смотреть, как ты умираешь…
   Аркус слабо зашевелился. Бьяджио сразу же встал и подошел к постели.
   — Ренато? — прошептал император.
   Бьяджио пришлось напрячь слух, чтобы различить едва слышные звуки.
   — Я здесь, о Великий, — ответил он. — Я рядом. Как вы? Все в порядке?
   Иссохшая голова кивнула.
   — Уже утро?
   — Еще нет. Оно не наступит еще несколько часов. — Бьяджио повернулся к окну. За плотными занавесками было темно. Ночную тьму прорезали только редкие искры, вырывавшиеся из дымовых труб. — Вам не спится? Постарайтесь. Бовейдин говорит, вам нужен отдых.
   — Бовейдин — настоящая клуша, — прохрипел Аркус. — Как и ты.
   Бьяджио с печальной улыбкой взял своего господина за руку. Его кисть с каждым днем становилась все более сухой и хрупкой.
   — Мы беспокоимся о вас, только и всего. Мы хотим снова видеть вас здоровым.
   — Да, да, — согласился Аркус. — Мне надо поправиться. Много дел.
   — Очень много дел, мой государь. Мир по-прежнему нуждается в вас. И мне вы нужны.
   Слабые пальцы Аркуса обхватили руку Бьяджио. На растрескавшихся губах промелькнула тень улыбки.
   — Спасибо, что сидишь со мной, Ренато. Ты мой самый верный слуга.
   — Всегда, Величайший.
   — Да, всегда. Это всегда был ты.
   Растрогавшись, Бьяджио опустился на колени рядом с кроватью. Уперся подбородком в матрас и пристально посмотрел на Аркуса. Он жаждал услышать от него новые похвалы. Он действительно был самым верным слугой императора. Всегда. Он, а не епископ, не Никабар, не Бовейдин или еще кто-то из членов Железного Круга. Только он был таким преданным и постоянным. Только он любил Аркуса как отца.
   Но на этот раз он невольно подумал, что все отцы когда-нибудь умирают. И сыновьям приходится жить одним, без любви и заботы. У Бьяджио имелась жена и куча родственников, но они были ему не ближе, чем его родной отец, которого он убил. Он услышал призыв Аркуса, и этот призыв подействовал на него словно вера. Это придало его жизни смысл. А теперь, когда он наблюдал за угасанием великого правителя, ему казалось, что жизнь его становится скучной и бессмысленной.
   — Величайший, — тихо вымолвил он.
   — Что?
   — Я делаю для вас все, что в моих силах. Вы это знаете, правда?
   Наступило долгое, томительное молчание. В конце концов император неохотно кивнул.
   — Ты пытаешься, — слабым голосом произнес он. — Я это знаю.
   — Лиссцы — настоящие дьяволы, милорд. Если б не они, я уже захватил бы весь Люсел-Лор. И вы не страдали бы от такой боли. Но все пройдет, Великий. Я клянусь. Люсел-Лор будет наш, а вы снова станете здоровым.
   Но Бьяджио еще не успел договорить, как почувствовал лживость своего обещания. Однако он нуждался в этой лжи не меньше, чем Аркус. Она утешала их обоих.
   — Я тут думал, мой друг. — Слова давались Аркусу с трудом. Он судорожно глотнул и продолжал: — Что мне сделать в первую очередь после того, как я поправлюсь? Кто первый должен почувствовать мою месть? Лисс?
   — Никабару это понравилось бы, — сказал Бьяджио. — Ему не терпится снова приняться за их родину.
   — Так мы и сделаем. Да, сделаем! Когда я поправлюсь, а Люсел-Лор будет моим, я сам поплыву в Лисс и убью их короля. Ты поедешь со мной, Ренато. Это будет великолепно!
   — Великолепно, господин мой.
   Аркус удовлетворенно вздохнул. Бьяджио показалось, будто ослепшие глаза его повелителя устремлены в прошлое. Интересно, куда именно попал в эту минуту Аркус?
   — И тот мальчишка Вентран, — шептал Аркус. — Я хочу, чтобы его ко мне доставили. Немедленно. Я хочу видеть, как он будет качаться на виселице, Ренато. Мы устроим публичную казнь.
   — Я буду рад.
   — Значит, ты об этом позаботишься? Доставишь его сюда?
   Бьяджио замялся.
   — Мы стараемся, Величайший. Как я сказал…
   — Немедленно, Ренато! Неужели ты не можешь сделать это для меня? Неужели я, прошу невозможного? Это же всего один человек.
   — Хорошо, да. Если таково ваше желание, мой господин, мы приложим все усилия, чтобы привезти его сюда.
   Аркус поднял руку и провел дрожащим пальцем по щеке графа.
   — Ренато, я умираю.
   — Нет, о Величайший! Вы не можете умереть. Никогда!
   — Возможно. Но может случиться так, что этого уже ничем не остановишь. Так что я обращаюсь к тебе с последней просьбой. Найди Ричиуса Вентрана и доставь его ко мне. Я должен увидеть его смерть, прежде чем уйду. А теперь дай мне слово.
   — Да, — с трудом выдавил из себя Бьяджио. — Обещаю. Клянусь моими глазами, я привезу вам сюда Вентрана.
   Рука Аркуса бессильно упала.
   — Хорошо, — прошептал он. — Хорошо.
   — Величайший, — мягко промолвил Бьяджио, — можно мне задать вам один вопрос?
   — Сколько угодно, мой друг.
   Бьяджио облизал губы, стараясь подавить страх.
   — Если вы умрете — но это только если — что будет с нами?
   У Аркуса напряглись черты.
   — О чем ты меня спрашиваешь?
   — Это пустое, — поспешно отмахнулся Бьяджио от своего вопроса.
   — Ты считаешь, что я умираю, Ренато? — с укором осведомился Аркус.
   — Величайший, вы же сами сказали…
   — Я не ждал, что ты со мной согласишься. Ты же должен меня спасать! — Аркуса начала бить дрожь. — Боже всемогущий, как ты можешь так со мной говорить? Я страдаю, а ты занят только собственным честолюбием!
   — Нет, милорд, я думаю о Наре, о вашем Черном Ренессансе! Если вы умрете, Эррит будет бороться со мной за трон. Если только…
   — Что?
   — Если вы не назовете своего преемника.
   Дело сделано. Он произнес это слово. Император грустно, протяжно вздохнул.
   — Ты — мой самый верный слуга, Ренато, — ласково произнес Аркус. — Тебе этого мало?
   — О нет, мой повелитель, мне этого достаточно! Мое единственное желание — служить вам.
   — Тогда почему ты заговорил со мной о смерти?
   — Ради Нара, Великий. И это все…
   — Я не умру! — взорвался Аркус. — Не умру! Ни сейчас, ни потом!
   Граф с ужасом наблюдал, как император заливается слезами. Он закрыл ослепшие глаза и отвернулся. Он дрожал и шептал проклятия. Бьяджио взял его за руку и стал ждать конца истерики. Он понял, что никогда не получит ответа на свой вопрос. Аркус слишком сильно боялся смерти, чтобы передать свой свой трон другому.
   — Я хочу уснуть, — наконец объявил император. — Побудь со мной, Ренато. Я боюсь снов. Разбуди меня, если я закричу.
   — Я здесь, Величайший. — Бьяджио поцеловал высохший лоб императора. — Спите.
   Спустя несколько мгновений Аркус погрузился в беспокойную дремоту. Граф Бьяджио встал и направился к двери. В последний раз взглянув на своего повелителя и убедившись, что он проснется не скоро, покинул спальню и вызвал своих Ангелов Теней.