Марко Джон. Нарский Шакал

   — Не думайте об этом. Его мог убить кто угодно. Сомневаюсь, чтобы это были вы.
   — Я говорю не об этом. Хоть кто-нибудь догадывается, сколько сил я потратил, чтобы уберечь жителей долины? Я мог подвергнуть их избиению, как это сделал Гейл. Я — не стал. И теперь слышать такое… Это просто кошмарный сон!
   — А что вы думали? Разве на войне гибнут только старики? Тал был воином. Он погиб как герой.
   — Форис относится к этому иначе.
   — Письмо написано давно. Он был охвачен горем. И я показал вам это письмо не для того, чтобы вас расстроить. И даже не для того, чтобы помочь понять Фориса. Вы кое-чего не замечаете.
   Ричиус швырнул письмо на стол.
   — Чего именно?
   — Неужели вы не видите? Форис такой же, как вы. Он ненавидит вас, но он с вами сотрудничает. Он понимает, что так лучше.
   — Он совершенно не такой, как я, Тарн, — не согласился Ричиус. — Он — животное.
   — Но он похож на вас, — настаивал дрол. — Он ненавидит вас за смерть сына. Вы ненавидите меня за смерть Эдгарда.
   В его словах была детская наивность. Ричиус смутился. Он вдруг понял, что его ненависть к Тарну почти исчезла. Искусник улыбнулся — его кривая усмешка была удивительно теплой.
   — Вы поняли, — проницательно заметил он. — Теперь мы сотрудничаем. Вы с Форисом тоже. Мы учимся.
   — Тут слишком многому надо научиться, Тарн. Форис потерял сына. У него есть основания для ненависти.
   — Ненависть и ненависть… Больше никакой ненависти!
   — Я постараюсь, — пообещал Ричиус.
   — Прилагайте все силы, иначе Форис не будет вам доверять. И вы должны выучить наш язык. Слушайте Дьяну и учитесь. Важно, чтобы вы нас понимали.
   — Я буду пытаться, — кивнул Ричиус, — но времени для учебы будет немного. Дел у нас невпроворот, знаете ли.
   — Дьяна будет вас учить, и вы найдете на это время. Я сказал, что это ее обязанность. Она понимает. — Лицо Тарна затуманилось. — Да, — пробормотал он себе под нос, — она понимает.
   Печаль, прозвучавшая в голосе дрола, пробудила в Ричиусе любопытство.
   — Тарн, в чем дело? О чем вы думаете?
   — О Дьяне. Она чем-то встревожена. Она была… — он сморщился, подыскивая нужное слово, -… далекая. Теперь она не хочет со мной разговаривать.
   — Наверное, она просто беспокоится о вас, вот и все. Она боится, что вы не вернетесь из Чандаккара. Женщины — они такое.
   — Беспокоится? — переспросил Тарн. — Обо мне?
   — Конечно, — подтвердил Ричиус. — Это вас удивляет, кажется?
   Тарн отвел взгляд.
   — Я ей плохой муж.
   — Я тоже был плохим мужем. Но это не значит, что они меньше о нас тревожатся.
   Тарн поднял свою бесполезную руку и стал ее рассматривать, медленно поворачивая, чтобы видеть шрамы и рябины, испещрявшие кисть и уходившие вверх. На его лице отразились сомнение и ужас.
   — Когда увижусь с Дьяной, я скажу ей, чтобы она не тревожилась, — поспешно добавил Ричиус. — Я скажу ей, что воины будут вас оберегать. Она поверит этому.
   — Нет, — покачал головой Тарн, — никаких воинов.
   Ричиус несколько секунд молча смотрел на него.
   — Никаких воинов? Вы хотите сказать, что отправляетесь в Чандаккар один?
   — Не один. Со мной едут искусники. Трое.
   — Вы едете в Чандаккар с этими священнослужителями? Ох, Тарн, нет! Необходимо, чтобы с вами были воины. Слишком опасно их не брать.
   — Все воины нужны здесь, в Таттераке, — возразил Тарн. — Я прекрасно без них обойдусь.
   — Но Чандаккар уже может быть наводнен нарцами! Нельзя ехать туда неподготовленным! Вас могут убить.
   Дрол поднял руку.
   — Перестаньте! Все уже решено. Фалиндар нельзя оставить без защитников. А теперь, пожалуйста, прекратите об этом говорить. Я еду в Чандаккар с моими искусниками. Мы убедим львиного Карлаза нам помочь.
   Ричиус не смог отказаться от честного вопроса.
   — А что, если у вас это не получится, Тарн? Что, если львиный народ не захочет вас слушать? У вас есть другой план?
   Блеск в глазах Тарна немного померк.
   — Они должны меня послушаться! Они нам нужны. Другого способа захватить дорогу Сакцен нет. Это могут сделать только львы.
   — Есть и другой способ, — осторожно вымолвил Ричиус.
   — Какой?
   — Вы! Вы можете остановить их на дороге Сакцен или где угодно еще. Вы ведь это знаете. Вам достаточно только попытаться.
   Тарн с трудом поднялся на ноги.
   — Как вы можете такое говорить? Разве вы меня не видите? Посмотрите!
   Ричиус старался говорить спокойно и размеренно.
   — Я вас видел, Тарн. Вы больны, вот и все.
   — Болен? Я проклят! Посмотрите на меня! Я ужасен!
   — Болезнь кожи, — заявил Ричиус. — Возможно, проказа. Я не знаю, что это такое, но это не проклятие. Вас не обрекли на такую жизнь ваши боги.
   Тарн словно окаменел.
   — Вы не понимаете, — сказал он наконец. — Я воспользовался своим даром, чтобы убивать. — Он широким жестом обвел свое тело. — И это — результат.
   — Нет, это не результат, — упорствовал Ричиус. — Это совпадение. Ваши способности — не проклятие. С их помощью вы уже однажды спасли Люсел-Лор. И вы можете сделать это снова.
   — Нет! — отчаянно вскрикнул Тарн, рухнув в кресло. — Никогда так не говорите! Я наказан. Это правда. — Он опустил голову, и его голос понизился до еле слышного шепота. — Я — урод. Я отвратителен женщинам.
   Ричиус подошел к искуснику и опустился на колени рядом с его креслом.
   — Тарн, существуют лекарства, которые могли бы вам помочь. Все может быть иначе. Вам не обязательно постоянно испытывать боль.
   — Этого хотят боги, — упорствовал Тарн. — Неужели у вас нет веры? Какие вам еще нужны доказательства, кроме моего искореженного тела?
   — Но эти лекарства…
   — Эти лекарства нарские. Получить их невозможно. И я предпочту страдать, чем умолять о помощи имперцев. Я это заслужил. Лишить богов отмщения стало бы просто еще одним злодеянием.
   Ричиус поднялся.
   — Вы ошибаетесь. Вы могли бы спасти Люсел-Лор с помощью своего дара.
   — Нет, это вы ошибаетесь. Вам еще многое предстоит узнать, прежде чем вы поймете, что значит быть трийцем. Боги действительно существуют и властвуют над людьми. Внимательно слушайте Дьяну, Ричиус. Она никогда не верила, но теперь — верит. Она научит вас этим вещам.
   Ричиус медленно кивнул:
   — Как скажете. Но мне мало ваших утверждений и вашей болезни, чтобы я мог поверить в это. Желаю вам сил для вашей поездки, Тарн. И удачи вам!
   Глаза Тарна наполнились грустью.
   — Ричиус, — тихо молвил он, — помните, что я вам сказал. Докажите Форису, чего вы стоите. Будьте осторожны рядом с ним. Он — человек хороший. Старайтесь в это поверить.

34

   После полуночи, когда луна была в апогее, а воздух полнился протяжными стонами далекого прибоя, Тарн одиноко бродил по великолепным залам Фалиндара. Он двигался медленно, тяжко, и каменные полы отражали звук его неровных шагов. Подсвечник дрожал в его руке, и горячий воск проливался на большой палец, но в затопившем его море боли это было лишь малой каплей, так что правитель ее даже не замечал. Мысли лихорадочно метались. Волны жажды и любопытства толкали его вперед, заставляя волочить парализованную ногу по коридору, ведущему в комнаты Дьяны.
   Сейчас она скорее всего спит. Возможно, даже рассердится на него. Но слова Ричиуса не давали ему заснуть, и он понял, что не сможет завтра уехать, не повидавшись с ней в последний раз. Ему было страшно: он боялся смерти, которую может встретить в Чандаккаре, ужасался от осознания того, что больше никогда не увидит эту женщину, завладевшую его сердцем. Да, он — чудовище, но если б он знал, что столь прекрасное существо способно о нем тревожиться, он бы растрогался до слез. В эту ночь ему было не до сна, ибо он жаждал тепла человеческой плоти, которая была недоступна ему еще с юношеских лет.
   Когда они впервые встретились — так давно, что он едва мог это вспомнить, — он был еще слишком мал, чтобы понять свои чувства. Но даже тогда они неотступно преследовали его ночами, в одиночестве. Он испытал величайшую радость, узнав, что родители заключили между ними помолвку. И он дожидался, пока Дьяна повзрослеет, держа в узде желания взрослеющей плоти и не зная близости с другой женщиной, дабы остаться чистым до того дня, когда наконец изведает ее. Чистым. Незапятнанным.
   В ожидании ее расцвета он часто думал о ней. Он взял память о ней с собою в Нар. Он думал о ней, глядя, как имперские дамы румянят себе щеки, превращая их в красные пятна, как они накачивают себя наркотиками до потери сознания. И после возвращения он по-прежнему думал о ней и поведал своим наставникам-дролам о прелестной невесте, которая его дожидается. Он хвастался ею, а она, нарушив клятву своего отца, лишила его выбора. И он пошел по ее следу.
   Этой ночью он снова шел по ее следу. Теперь она была его женой, и это означало, что она ему принадлежит. Если б его тело позволило, он мог бы принудить ее к близости в любой миг, когда бы он ни пожелал. Но он больше не желал этого. Возможно, это и было любовью.
   В том же коридоре живет ее прислуга и нянька, напомнил себе Тарн. Он старался подойти к ее двери как можно тише. Сунув палку под мышку, осторожно взялся за ручку двери. Она никогда не запирала свою дверь, потому что он не требовал этого — в отличие от многих мужей. Он надеялся, что Дьяна оценила сей мелкий знак его доверия. Больная рука медленно повернула ручку двери — и наконец она начала открываться. Петли протяжно заскрипели, свет его свечи проник в комнату.
   Тарн опасливо вошел, закрыв дверь плечом. Замок тихо защелкнулся. Он осмотрел спальню. Лунное сияние проникало сквозь окна, освещая кроватку Шани. Малышка тихо спала, закутанная в одеяла. Кровать Дьяны стояла у дальней стены. Он увидел, как мирно она дремлет, не замечая его вторжения. Руки ее были обнажены, волосы разметались по подушке. Он ощутил нестерпимую боль в груди. Огонек свечи мерцал на ее белой коже, демонстрируя ее безупречность.
   Он стоял, смущенный и по-детски растерянный, словно любопытный мальчишка, которого навсегда лишили возможности стать взрослым. Он медлил. Он не мог покинуть ее и снова вспомнил Ричиуса Вентрана, тоже оказавшегося жертвой этого очарования. Но Дьяна — его жена, и это дает ему право и власть. Несмотря на его изломанное тело, она навсегда принадлежит ему. Тары мрачно гадал, что она являет собою: награду за избавление им страны от иноземцев или еще одну жестокую шутку покровительствующих ему богов.
   Он бесшумно прошел к кровати. Дьяна зашевелилась и заморгала: огонек свечи ее потревожил. Искусник поспешно заслонил свечу ладонью. Ему показалось, будто она опять погрузилась в сон — но в эту секунду ее глаза вдруг широко открылись. Тарн отпрянул назад. Дьяна тихо вскрикнула и села, прижавшись спиной к изголовью кровати.
   — Нет, — прошептал Тарн, — не надо пугаться, Дьяна. Это я.
   Она прищурилась и робко произнесла:
   — Муж, это вы?
   — Да. — Тарн еще более смутился. — Извини, что я тебя напугал.
   — В чем дело? — спросила Дьяна, выпрямившись. — Что-нибудь случилось?
   — Ничего не случилось, — успокоил ее Тарн.
   Увидев ее недоумение, он вновь приблизился к кровати. Она смотрела на него, ошеломленная, недоумевающая. Тарн невольно подумал, что в этом сумраке должен казаться особенно отвратительным. Дьяна закуталась в простыню, не отрывая от него глаз.
   — Муж, в чем дело?
   Тарн не мог говорить. Храбрость, приведшая его в эту комнату, мгновенно испарилась, и он снова оказался во власти ребяческих тревог, что всегда одолевали его в присутствии жены.
   — Ничего, — сказал он наконец. — Я просто хотел увидеть тебя перед отъездом. Будь здорова, Дьяна.
   Когда он направился к выходу, она окликнула его.
   — Муж мой, подождите! — взмолилась она. — Скажите мне, что случилось.
   Тарн застыл у двери, глядя в невообразимую глубину ее глаз. Он поставил подсвечник на стол и медленно вернулся к кровати. Дьяна уже не казалась испуганной.
   «Она тревожится», — подумал Тарн.
   Ричиус так ему и говорил.
   — Утром я уезжаю, — промолвил он. — В Чандаккар.
   Дьяна неуверенно кивнула.
   — Знаю.
   — Я — твой муж, — сказал Тарн. У него задрожала нижняя губа. — Я был неплохим мужем, Дьяна?
   — Да. — Она жестом велела ему подойти ближе и взяла за руку. — Больше, чем просто неплохим. Вы были добрым мужем.
   Тарн нахмурился. В эту ночь он надеялся на большее.
   — И ты здесь счастлива? — спросил он. — И малышка счастлива?
   — Я счастлива, — ответила Дьяна. В ее тоне было столько печали, что он понял: это неправда. — Шани здорова и быстро растет. Да, муж, нам обеим хорошо.
   — Утром я уеду, — повторил он с отчаянием. — Может быть, надолго. Дорога до Чандаккара трудная…
   Дьяна смотрела на него, явно озадаченная этими словами.
   — Вам следует заботиться о себе. Будьте начеку. Слушайтесь ваших искусников и не делайте слишком долгих переездов. Отдыхайте чаще.
   — Я буду по тебе скучать, — с трудом выговорил он. — Мне будет жаль, что я не могу тебя видеть. Ты прекрасна, Дьяна. Я говорил тебе это?
   — Нет, — натянуто ответила она, отведя взгляд. — Я рада, что вам нравлюсь.
   — О да, — грустно подтвердил Тарн, — очень.
   А потом Дьяна посмотрела на него — и на ее лице отразилось внезапное понимание. Ужаснувшись, он хотел уйти, но она смотрела на него с безмолвным изумлением, словно догадалась, на что он намекал. Однако в ее глазах не было отвращения — только бесконечное женское милосердие.
   — Я твой муж, Дьяна, — пролепетал он. — Ты… ты мне дорога. Я…
   Дьяна не дала ему договорить. Она встала с постели и подошла к нему, приложив палец к его губам. Тарн замолчал. Предвкушение прокатилось по его телу, ускорив биение сердца и отдавшись барабанной дробью в висках. Он наблюдал за тем, как ее губы изгибаются в безмятежнейшей улыбке.
   — А я ваша жена, — прошептала она.
   В ее взгляде не было ужаса — лишь одно спокойное приятие.
   — Дьяна, — выдохнул он, — мне страшно!
   — Не бойтесь, — ворковала она, беря его за руку. — Ничто вам не причинит зла. Больше не будет боли, муж мой.
   Он сел на кровать и потрясенно смотрел на озаренную мерцающим огоньком свечи Дьяну. Она сделала легкий шаг назад и улыбнулась ему — а потом спустила с плеч рубашку. Явление ее гладкого тела вызвало у Тарна головокружение. Во рту пересохло. Она показалась ему чем-то священным — светом небес, нисшедшим на землю. Рубашка скользнула на пол, и она осталась перед ним во всей своей безупречной наготе — прекрасная, возбуждающая… и смертельно опасная для его хрупкого самоуважения.
   — Сегодня мы будем вместе, — прошептала она. — И я поблагодарю вас за то, что вы так обо мне заботились.
   Но когда она принялась освобождать его от одежд, Тарн поддался панике.
   — Нет! — воскликнул он, схватив ее. за руки и отстраняя их. — Дьяна, я… мне страшно.
   — Успокойтесь, — мягко сказала она, — я не причиню вам боли.
   — Нет-нет! — безнадежно повторил он. — Ты меня не видела. На меня противно смотреть, я чудовище…
   — Вы не чудовище, — возразила Дьяна.
   Она снова положила руки ему на плечи и начала бережно расстегивать одежду. Тарн закрыл глаза, чувствуя, как с его груди и рук упадает ткань. В следующее мгновение он предстал перед нею со всеми своими гнойниками и истерзанной плотью. И он не смел открыть глаз, чтобы не видеть ужаса в ее взгляде, который, по его убеждению, устремлен на него. Но Дьяна не вскрикнула, не ахнула и не отвернулась. Он почувствовал, как ее теплая ладонь прижимается к его обнаженной груди. Когда он открыл глаза, она все еще стояла рядом — и ее лицо казалось таким же мягким, как сияние свечи.
   — Муж, — вымолвила она с улыбкой, — вы были очень добры ко мне. Вы были со мной во время рождения Шани, и я не забыла об этом благодеянии. Позвольте мне подарить вам это.
   Тарн в ответ улыбнулся.
   — Ты мало что можешь мне дать, Дьяна. Меня вряд ли можно — назвать мужчиной.
   — Тогда ложитесь со мной, — сказала она. — Разделите со мной постель и позвольте мне вас обнимать. Вы так одиноки, мой муж. Я это вижу.
   Тарн едва подавил рыдание.
   — О да! — простонал он. — Мне больно, Дьяна. Мое тело…
   — Ш-ш! — приказала она, обхватывая его руками.
   Легчайшим прикосновением она уложила его голову к себе на плечо. Тарн заплакал, переполненный отвращением к тому, во что он превратился. Он ощутил, как она провела ладонью по его спине и тихо охнула.
   — Меня пытали, — объяснил он. — Мне сломали колени…
   — Успокойся, — ворковала Дьяна, — успокойся!
   — И посмотри, каким я стал, — печаловался Тарн. — Мне так больно, Дьяна! Почему это со мной случилось?
   — Не знаю, — ответила Дьяна. — Но сегодня вы мужчина, мой муж. Здоровый мужчина.
   — Нет, я никогда не стану вновь таковым. Я сделал ужасные вещи. На мне столько крови! И я проклят.
   — Вы — спаситель, мой муж, — приговаривала Дьяна, гладя его сальные волосы. — Вы получили дар Небес. Лоррис знает, что вам предстоит. Веруйте в него.
   Тарну хотелось закричать. Когда-то он любил своего божественного покровителя — так сильно, что воспользовался его даром, чтобы нести смерть. И полученный им дар оказался проклятием, темной, бессмысленной силой. И он знал, что больше не сможет им воспользоваться. Ричиус прав: он способен прекратить эту войну одной своей мыслью. Но какой новой болью накажут его за это Небеса? Сколько он сможет вытерпеть — и не сойти при этом с ума? Со своим даром он мог бы править всем миром, если б захотел. Он мог бы одной мыслью остановить сердце Аркуса, как сделал это с дэгогом. Но ценой такого деяния стало охваченное мучительной болью тело. Если он совершит это еще раз, то заплатит в конце концов собственной душой.
   — Дьяна, — скорбно произнес он, — я тебя люблю.
   Ответом было молчание — как он и ожидал. Но он не сердился на нее. Он понимал, что этой ночью она любит его единственным доступным для нее способом.

35

   Серым, угрюмым утром Ричиус и Дьяна выехали следом за Форисом из Фалиндара. С ними была Шани, а охранял их небольшой отряд воинов долины Дринг — числом даже менее дюжины. Ни одна важная персона с ними не попрощалась — включая Тарна. Искусник уехал из крепости неделей раньше, начав собственную утомительную кампанию. Решив, что Дьяна должна еще немного оправиться после нелегких родов, Тарн настрого приказал Форису выехать только по прошествии пяти — семи дней. Верный ему во всем, Форис отложил отъезд до указанного срока.
   День для путешествия выдался неподходящий. Прекрасная погода, которая так радовала их в предыдущие недели, уступила место нудному моросящему дождю, промочившему их насквозь, прежде чем они успели спуститься с полной чудес горы Фалиндара. Только Дьяна и Шани не испытывали на себе капризов погоды: они ехали в небольшом экипаже, который когда-то принадлежал жене дэгога. Несмотря на малогабаритность кареты, внутри было достаточно места для Дьяны и ребенка. К тому же она укрывала женщину с младенцем от посторонних взглядов. Обе оставались сухими и не мерзли, хотя кучер был вынужден переносить непогоду наравне с другими.
   Этим утром на склонах холмов лежал густой туман. Ричиус взирал на него с искренней печалью: он оставлял за собой бескрайние просторы Таттерака, меняя их на давящие леса долины Дринг. Это чувство усугублялось тем, что проводником Ричиуса стал человек, некогда поклявшийся его убить. Прошло меньше года с тех пор, как он покинул то место, дав себе слово больше никогда не возвращаться. Бывали моменты, когда кошмары той кампании казались такими же свежими и живыми, как воспоминания о вчерашнем дне. Будет трудно заставить себя вновь переносить все это. Но нельзя забывать, что у него в нынешней войне есть ставка.
   Весь первый день Дьяна не открывала дверцы своего экипажа. Она оставалась внутри, даже когда дождь перестал и можно было подышать свежим воздухом. Ей захотелось остаться наедине со своими мыслями и не слушать негромких разговоров своих спутников. Тарн сказал правду: она словно замкнулась. Только во время остановки на ночлег она вышла из кареты, поспешно облегчилась в лесу и приняла от Фориса какую-то еду. Она не удосужилась взглянуть на Ричиуса, который тем вечером ел в обществе своего коня. Он спал в стороне от Фориса и его воинов, под грязным одеялом и непрекращающимся грустным дождем.
   Той ночью на фоне стрекотания сверчков и шума дождя Ричиус слышал тихий плач дочери, доносившийся сквозь тонкие стенки кареты. Положив голову на размякшую землю, он наблюдал за гибким силуэтом Дьяны — она приложила малышку к груди. Во мраке ее тень принесла ему успокоение, и его одиночество стало не таким острым.
   На второй и третий день дождь усилился, а на четвертый дорога стала напоминать болото. Они уже добрались до границы долины Дринг — в области, известной как лес Агор. Ричиус знал, что этот лес является тем самым злополучным участком земли, из-за которого много лет враждовали Кронин и Форис. Поэтому его не удивило застывшее лицо военачальника, когда они оказались здесь. Для Ричиуса это стало единственным поводом для веселья с момента их отъезда из Фалиндара. Он терпел отрывистые приказы Фориса не отставать и страдал от постоянного недостатка сна. Огонь, оказавшийся гораздо более норовистым, чем остальные лошади, легко выдерживал заданный темп и ни разу не оступился — даже когда собственный конь Фориса с трудом преодолевал раскисшую дорогу.
   Каждый вечер совершался один и тот же надоедливый ритуал. Они разбивали лагерь, разжигали костер, и воины готовили нехитрый ужин. Дьяна оставалась в своем экипаже и только иногда чуть приоткрывала дверцу, чтобы подышать свежим воздухом — Она не разговаривала ни с кем, кроме Фориса. Ричиус клал себе на тарелку малоаппетитное варево, потом садился вдалеке от остальных, рядом с Огнем. А военачальник со своими людьми пил, хохотал — и демонстративно его игнорировал. И все это время Ричиус украдкой поглядывал в сторону экипажа, надеясь увидеть знак от Дьяны — и не получая его. Это досадное обстоятельство выбивало его из колеи, и на пятый день чаша его терпения переполнилась.
   Наконец выглянуло солнце. Лес Агор уже остался позади, и общее настроение путников поднялось. Дьяна даже открыла настежь дверцу кареты, чтобы впустить в нее солнечный свет. Они уже находились в долине Дринг, и скалистые просторы Таттерака стали далеким воспоминанием. Еще два дня — и они будут в замке Дринг. Ричиус решил, что наступило время действовать.
   Форис и его воины ехали впереди, перед каретой Дьяны. Военачальник что-то говорил, то и дело указывая в разные направления. Слушатели были увлечены его рассказом, и, похоже, даже кучер к нему прислушивался. Что ж, это весьма удобный момент подобраться поближе, подумал Ричиус и направил Огня вдогонку карете, дабы пойти вровень с ней. Глядя прямо перед собой, он несколько раз кашлянул. Дьяна полулежала на сиденье, держа Шани на руках. Увидев всадника, она придвинулась к открытой дверце.
   — Ричиус, — прошептала она, — что ты делаешь?
   — Я? — лукаво молвил он, не отрывая взгляд от дороги. — Я мог бы задать тебе точно такой же вопрос.
   Кучер услышал его и обернулся. Ричиус одарил его улыбкой, и тот принял прежнее положение.
   — Тебе не следовало со мной заговаривать, — предостерегла его Дьяна. — Тебя может заметить Форис.
   — Ну и пусть замечает. Ты ведь должна учить меня трийскому языку, не так ли? Ему это известно.
   Дьяна задумалась.
   — Не сейчас, — сказала она, немного помолчав. — Возможно, когда мы приедем в Дринг. Когда сможем быть одни.
   — Почему ты меня не замечаешь? — прямо спросил Ричиус.
   Ему понравилось, как холодно и четко прозвучал его вопрос, от чего Дъяна покраснела. Она стала теребить одеяльце Шани, притворяясь удивленной.
   — Это не так! — выпалила она.
   — Нет так. Я не видел тебя уже много дней. Почему?
   Теперь их разговор услышал Форис и бросил через плечо хмурый взгляд, который Ричиус безмятежно проигнорировал.
   — Ты на меня сердишься?
   — Нет, — помотала головой Дьяна, — не сержусь. Но пойми, я не могу тебе объяснить.
   — Дело в Тарне? Ты сердишься на него?
   Ответа не последовало. Ричиус улыбнулся.
   — Так вот в чем дело, да? Ты о нем беспокоишься. Он сказал мне, что ты не хотела с ним разговаривать.
   Дьяна нахмурилась.
   — Мужчины! Вы все такие умные! — произнесла она ледяным голосом и закрыла дверцу.
   Ошеломленный Ричиус дал карете проехать.
   Однако он был полон решимости добиться ответа и той же ночью, когда луна поднялась над лагерем, а на землю опустился туман и все заснули, бесшумно встал со своего места и прокрался к карете, обогнув гаснущий костер. Воин, выполнявший обязанности кучера, спал, привалясь к стволу дерева, с широко открытым от усталости ртом. Ричиус тихо проскользнул мимо него, потом — мимо спящего Фориса. Мощный храп военачальника заглушил звуки его шагов. Добравшись до кареты, он зашел к ней сбоку, чтобы укрыться от случайного взгляда, если вдруг кто-то проснется. Прижался ухом к матерчатой стенке кареты. Внутри не чувствовалось никакого движения. До него только донеслось нечто похожее на дыхание ребенка. Он выглянул из-за кареты, убедился, что Форис и его воины по-прежнему спят, а потом перешел к дверце и прижался к ней губами.
   — Дьяна! — прошептал он. — Дьяна, проснись.
   Он замер и прислушался. Ответа не было.
   — Дьяна, это я, Ричиус. Если ты меня слышишь, открой.
   Шани, разбуженная его голосом, захныкала. Ричиус улыбнулся. «Умная девочка. Буди свою маму!» Он зацарапал по дверце ногтями, надеясь, что Дьяна заметит колыхание материи. Хныканье Шани перешло в раздраженный плач. Дьяна как будто начала просыпаться.