Страница:
Махнув на все командировки,
Чтоб в поезд к другу пересесть...
Бежал, размеченный столбами,
Как бы кружась в окне, простор.
И расстоянье между нами
Росло на запад и восток...
Все, о чем говорилось здесь, - дело прошлое. Только возвращение друга
на запад - дело нынешнее.
Но для чего же вспоминать прошлое, растравлять старые раны?
А для того, чтобы события, которые переживает родина, глубже ложились в
сердца людей, а не скользили по поверхности.
Но, пожалуй, лучше ответить на этот вопрос словами самого автора,
которыми он начинает и кончает главу:
Но мне свое исполнить надо,
Чтоб в даль глядеть наверняка.
Так вот что еще значит в поэме Твардовского даль. Это не только
пространственное понятие, это и даль времени - будущее.
Но и в пространстве, и во времени даль неразрывно связана с близью. Она
- ее продолжение.
И для того, чтобы смотреть "наверняка" в даль будущего, надо относиться
честно к настоящему и не оставаться в долгу у прошлого, вернее, у правды, -
даже если для этого приходится иной раз бередить старые раны.
---
Автор называет свою книгу "дорожной тетрадью".
Бодро и заманчиво звучат слова: Давай-ка, брат, давай поедем: Не только
свету, что в окне.
А между тем это сказано в горькие и тревожные минуты. Поэт надеется
догнать в дороге молодость, которая сейчас нужна ему "до зарезу", гораздо
нужнее, чем в пору настоящей молодости и безвестности.
И не только молодость надо ему догнать, но и время, от которого с
возрастом иной раз незаметно для самого себя отстаешь.
...А время жмет на все железки,
И не проси его: - Постой!
Повремени, крутое время,
Дай осмотреться, что к чему.
Дай мне в пути поспеть со всеми,
А то, мол, тяжко одному...
Дважды в этой поэме автор сравнивает себя с солдатом.
Здесь, в разговоре о времени, которое не упросишь подождать, он
вспоминает случайно отставшего от полка солдата, который
Бредет обочиной дороги.
Туда ли, нет - не знает сам
И счет в отчаянной тревоге
Ведет потерянным часам.
Один в пути - какой он житель!
Догнать, явиться: виноват,
Отстал, взыщите, накажите...
А как наказан, так - солдат!
И в последней главе, прикидывая на глаз, много ли он успел сказать в
своей поэме, автор обращается к читателю с просьбой:
...Суди по правде, как солдата,
Что честно долг исполнил свой.
Он воевал не славы ради.
Рубеж не взял? И сам живой?
Не представляй его к награде,
Но знай - ему и завтра в бой.
Помимо меткости и точности обоих примеров, они и сами по себе - без
отношения к тому, о чем говорится в Этой главе, - замечательны. Надо отлично
знать и по-настоящему любить русского солдата, чтобы говорить о нем так
проникновенно и глубоко.
Пуститься или, по выражению автора, "броситься" в дорогу побудило его
вместе со многим прочим и воспоминание о своих военных - солдатских - годах.
Иль не меня четыре года,
Покамест шла войны страда,
Трепала всякая погода,
Мотала всякая езда...
Тот, кто провел на фронте несколько лет и уцелел физически и морально,
хранит в душе не только память об опасностях, горьких утратах и невзгодах,
которые несет с собой война. Он помнит и другое: напряженное ощущение ясно
осознанной общей цели, фронтовую дружбу, товарищеское единство, ту слитность
чувств, которой потом, в мирной жизни, ему на первых порах даже как-то не
хватало.
И уж, во всяком случае, на фронте человек идет в ногу со своей частью,
а значит - и со своим временем.
Оттого-то, видимо, и был так сложен для многих переход от военного
уклада жизни к мирному.
Конечно, все радовались покою, безопасности, встрече с близкими,
освобождению от строгой военной дисциплины. Но легче возвращались к мирному
быту те, кто и здесь раньше или позже почувствовал себя в строю.
Каждому из нас нужна насыщенная жизнь, а не слабый ее раствор, нужен "в
меру быстрый", а не вялый ход времени - такой, какой мы ощущаем в борьбе и,
пожалуй, еще больше тогда, когда мы увлечены целеустремленной работой,
которая у нас на глазах что-то в жизни изменяет и двигает вперед.
- У писателя работа неровная и капризная. То она летит па крыльях, то
ползет, как черепаха, то сближает его с жизнью и людьми, без связи с
которыми он не писатель, то надолго отъединяет, так как временами требует
одиночества и сосредоточенности.
И тут приходит иной раз ему на помощь дорога.
В дальней дороге он и одинок, и находится в постоянном общении с
людьми, со страной, с природой.
В ней есть четкий ритм. Есть какой-то фон и аккомпанемент для его мысли
и работы.
В дороге с необыкновенной наглядностью встречаются время и
пространство, ибо километры рассчитаны по минутам, и однообразие дорожного
быта сочетается с быстрой сменой впечатлений.
А маршрут, который избрал для себя Твардовский, особенный: он идет как
будто прямо навстречу времени - к тем местам, где вернее всего можно
заметить происходящие в наше время перемены.
Недаром, уже близясь к концу дороги, поэт пишет:
Сто раз тебе мое спасибо,
Судьба, что изо всех дорог
Мне подсказала верный выбор
Дороги этой на восток.
И транссибирской магистралью,
Кратчайшим, может быть, путем
Связала с нашей главной далью
Мой трудный день и легкий дом.
Судьба, понятно, не причина,
Но эта даль всего верней
Сибирь с Москвой сличать учила,
Москву с Сибирью наших дней.
Вот каким содержанием наполнил, одушевил, в самом буквальном значении
слова, дорогу Твардовский.
Чего только не вобрала из жизни его поэма!
Как бы оправдываясь перед читателем за свои, может быть, слишком
"длительные дали", автор говорит:
А сколько дел, событий, судеб,
Людских печалей и побед
Вместилось в эти десять суток,
Что обратились в десять лет!
Полушутя он просит прощения и за то, что не приправил поэму
каким-нибудь интересным сюжетцем - таким,который не требует от читателя
напряженного внимания, ибо течет по давно проложенному руслу.
Ах, сам любитель я, не скрою,
Чтоб с места ясен был вопрос -
С приезда главного героя
На новостройку и в колхоз,
Где непорядков тьма и бездна,
Но прибыл с ним переворот.
И героиня в час приезда
Стоит случайно у ворот...
Нет, публика не найдет в поэме ни давно знакомых героев, ни привычного
сюжета.
Вот и питайся, читатель, словно воздухом, далями, людскими судьбами,
чувствами и раздумьями - всем, что перечислил здесь поэт, и будь доволен
хотя бы тем, что и сам попал вместе с автором в герои поэмы.
Ведь автор так и пишет:
...Всего героев -
ты да я,
Да мы с тобой.
Так песня спелась.
Но, может, в ней отозвались
Хоть как-нибудь наш труд и мысль,
И наша молодость и зрелость.
И эта даль,
И эта близь?
Хорошо, когда поэт, работая над книгой, может рассчитывать на читателя,
которому не нужны исхоженные пути в литературе.
В поэме упоминаются всякие читатели: и "строгий наставник", и
"льстецнеосторожный", и "начетчик", и "цитатчик", и "не судья, а прокурор",
и такой, который тратит полпенсии на почтовые расходы и пишет
...письма в "Литгазету",
Для "Правды" копии храня.
Но есть и читатель - "друг из самых лучших, из всех попутчиков
попутчик, из всех своих особо свой".
Уже по одному этому дружескому обращению к нему видно, что он и в самом
деле существует и автор знает его адрес.
Поэма состоит из отдельных, почти самостоятельных глав. Общее у них -
только время действия, края, по которым путешествует автор, да он сам.
Впрочем, есть в поэме еще одна связующая нить - самая простая и
естественная: дорога.
С незапамятных времен она служила в литературе канвой для затейливых
приключений так называемых "странствующих героев".
И хоть внешней фабулы у Твардовского не слишком много, все же его поэма
сродни повестям этого рода.
Дорога подразумевается уже в самом ее заглавии. И как бы далеко ни
отходил от дороги автор в своих лирических отступлениях, рано или поздно он
к ней возвращается.
Как видно, эта "связующая нить" не слишком связывает его самого. В
дороге и в поэме он чувствует себя, как дома.
Он и пишет о своем дальнем маршруте запросто, без романтической
приподнятости.
В такой дороге крайне дорог
Особый лад на этот срок,
Чтоб все тебе пришлося впору,
Как добрый по ноге сапог...
Это будничное, но так пришедшееся здесь впору сравнение ни в малейшей
степени не лишает поэтичности главу, где дорога изображается в таких
масштабах:
А скажем прямо, что не шутки -
Уже одно житье-бытье,
Когда в дороге третьи сутки
Еще едва ли треть ее.
Когда в пути почти полмира
Через огромные края
Пройдет вагон - твоя квартира,
Твой дом и улица твоя.
Автор должен был сохранить в памяти свое первое, самое непосредственное
ощущение дороги, поезда и себя в поезде, чтобы написать такие строки:
Нет, хорошо в дороге долгой
В купе освоить уголок
С окошком, столиком и полкой
И ехать, лежа поперек
Дороги той...
Это сказано настолько просто и конкретно, что и мы ощущаем - явственно,
почти физически - движение поезда.
Малейшая подробность, подмеченная автором в пути, вызывает и у нас
множество милых сердцу воспоминаний.
Мы помним, как манили нас своей загадочностью и каким-то особеннымуютом
домик железнодорожника или какая-нибудь незначительная станция,
промелькнувшие за окном вагона.
У Твардовского мы читаем:
И сколько есть в дороге станций,
Наверно б, я на каждой мог
Сойти с вещами и остаться
На некий неизвестный срок...
Это все та же неутолимая жадность поэта ко всему, чем только может
порадовать человека самая простая, скромная, неприхотливая жизнь.
Твардовскому жалко навсегда упустить хоть одну из многочисленных
станций, в которой таится свой особый незнакомый мир.
---
Но в одной из глав этой "дорожной тетради" дорога даже и не
упоминается.
В ней нет ни вагонного быта, пи путевых наблюдений, ни первого
знакомства с новыми краями, куда на полном ходу "врывается" дальневосточный
экспресс.
Глава эта, первые строчки которой похожи на вступление к эпической
поэме, стоит как-то особняком среди других глав и - по крайней мере, на
первый взгляд - не имеет никакого отношения к "дневнику", как называет свою
поэму автор.
Начинается она энергично, на полном подъеме и звучит классически
строго:
...Когда кремлевскими стенами
Живой от жизни огражден,
Как грозный дух он был над нами, -
Иных не знали мы имен.
Гадали, как еще восславить
Его в столице и селе.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, -
Так это было на земле...
Но уже в следующих строфах мы узнаем лирический голос Твардовского.
Серьезно и сердечно обращается он к своему сверстнику, с которым вместе
начинал жизнь:
Мой друг пастушеского детства
И трудных юношеских дней,
Нам никуда с тобой не деться
От зрелой памяти своей.
Да нам оно и не пристало
Надеждой тешиться: авось
Уйдет, умрет - как не бывало
Того, что жизнь прошло насквозь.
Нет, мы с тобой другой породы, -
Минувший день не стал чужим.
Мы знаем те и эти годы
И равно им принадлежим...
В сущности, и эта глава - страница дневника, к тому же одна из самых
значительных. И если первая ее строфа полна энергии и звучит уверенно, как
вывод, - это значит только, что ей предшествовала напряженная внутренняя
работа, которую мы чувствуем и здесь, в обращении к другу. Только напомнив
себе самому и своему сверстнику, что им никуда не деться "от зрелой памяти
своей", от "минувшего дня", за который они несут ответственность, автор
считает себя вправе снова вернуться к теме первой строфы.
Так это было: четверть века
Призывом к бою и труду
Звучало имя человека
Со словом Родина в ряду.
Оно не знало меньшей меры,
Уже вступая в те права,
Что у людей глубокой веры
Имеет имя божества.
И было попросту привычно,
Что он сквозь трубочный дымок
Все в мире видел самолично
И всем заведовал, как бог...
В ту "четверть века", о которой идет здесь речь, целиком уложилась
молодость поэта, его друга, да и всего их поколения, которое, как сказано в
поэме, пронесло в сердце имя Сталина по пятилеткам, а потом и по фронтам
войны.
Это были годы, когда:
...Страна, держава
В суровых буднях трудовых
Ту славу имени держала
На вышках строек мировых.
И русских воинов отвага
Ее от волжских берегов
Несла до черных стен рейхстага
На жарком темени стволов...
Все это помнит автор, и если он взялся за эту главу, то для того, чтобы
со ступени нынешнего дня яснее увидеть и понять прошлое и свое место в нем.
А еще для того - "чтоб в даль глядеть наверняка".
К этой эпохе будут, конечно, неоднократно возвращаться историки,
романисты, драматурги, поэты. Но было бы странно и даже как-то совестно,
если бы литература последних лет обошла ее молчанием, не сказав своего
поэтического слова, которое всегда так нужно народу.
Твардовский и здесь не оставил пустой страницы в своем дневнике. Он
знает:
Кому другому, но поэту
Молчать невыгодно и тут,
Его к особому ответу
Назавтра вытребует суд.
Пусть в этой главе, занимающей всего два десятка страниц, нет строгой
последовательности, пусть далеко не все в ней сказано. Но ведь то, что
написал поэт, - не историческая картина, не исследование и не статья, а
взволнованное свидетельство современника.
Он и сам говорит:
...Пускай не мне еще то слово,
Что емче всех, сказать дано...
А разве могла бы обойтись без этой главы лирическая поэма, под которой
стоят две даты: 1950-1960!
И поэму и дорогу поэт затеял с одной и той же целью: охватить взглядом
сегодняшний день страны.
Твардовский всегда был поэтом современности. Он писал о событиях в те
дни, когда они совершались, не пользуясь преимуществами, какие бывают у
людей, которые смотрят событиям вслед. Но зато у него есть свое преимущество
- возможность передать современникам и сохранить для будущего весь жар и
энергию своего времени.
Но, говоря о настоящем, он помнит и прошлое. А все, что он говорит о
прошлом, неразрывно связано с настоящим.
Торжество победы не заглушает у него памяти о погибших:
О том ли речь, страна родная,
Каких и скольких сыновей
Недосчиталась ты, рыдая,
Под гром победных батарей...
Всем, кого недосчиталась родина, он посвятил после войны такие
проникновенные стихи, как "Я убит подо Ржевом" и "В тот день, когда
окончилась война". Это - настоящий реквием, простой, величавый и скорбный.
Без связи с погибшими, без памяти о них мы как бы не признаем ценности
и своей жизни.
Что ж, мы трава? Что ж, и они трава?
Нет. Не избыть нам связи обоюдной.
Не мертвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стало неподсудно. [12]
Таков Твардовский. Он верен делу настоящего, верен и памяти прошлого.
А эта верность неотделима у него от чувства личной ответственности.
Я жил, я был - за все на свете
Я отвечаю головой.
Будут неправы те, кто увидит в этих словах свойственное поэтам
преувеличение или то неглубокое, почти механическое покаяние, которое было
так обычно в минувшие годы.
Поэту, утверждавшему, что на свете "не прожить без правды сущей",
нелегко было написать такие строки.
О том не пели наши оды,
Что в час лихой, закон презрев,
Он мог на целые народы
Обрушить свой верховный гнев...
Не так-то просто было автору "Василия Теркина", "Дома у дороги",
стихотворения "Я убит подо Ржевом" причислить себя к семье "певцов почетной
темы".
Но кто из нас годится в судьи -
Решать, кто прав, кто виноват?
О людях речь идет, а люди
Богов не сами ли творят?
Не мы ль, певцы почетной темы,
Мир извещавшие спроста,
Что и о нем самом поэмы
Нам лично он вложил в уста.
Не те ли все, что в чинном зале,
И рта открыть ему не дав,
Уже, вставая, восклицали:
- Ура! Он снова будет прав...
Что ж, если опыт вышел боком,
Кому пенять, что он таков?
Великий Ленин не был богом
И не учил творить богов.
Каждой строчкой своей поэт как бы заявляет о том, что и он несет долю
ответственности за прошлое.
Мы помним, сколько добрых, полных сыновней любви стихов посвятил он
своей Смоленщине, своему родному краю.
И вот, говоря о последних годах эпохи, отмеченной именем Сталина, он
снова вспоминает
...наш смоленский,
Забытый им и богом, женский
Послевоенный вдовий край.
Обращаясь все к тому же земляку и другу, он делится с ним своими
горькими мыслями:
И я за дальней звонкой далью,
Наедине с самим собой,
Я всюду видел тетку Дарью
На нашей родине с тобой.
С ее терпеньем безнадежным,
С ее избою без сеней,
И трудоднем пустопорожним,
И трудоночью - не полней...
И все же - признается поэт -
Сама с собой - и то не смела
Душа ступить за некий круг.
То был рубеж запретной зоны,
Куда для смертных ход закрыт,
Где стража зоркости бессонной
У проходных вросла в гранит...
Почему же "душа не смела"? Ведь мы знаем, что человек, который это
пишет, провел все годы войны на фронте, да и в литературе никогда не
отличался робостью.
Вспомним "Василия Теркина" или хотя бы строчки из "Книги про бойца",
которые были написаны в трудную пору войны:
Города сдают солдаты,
Генералы их берут.
"Ступить за некий круг" мешало душе многое, но, вероятно, больше всего
то чувство, которое не дает человеку выйти из строя - особенно на фронте, а
ведь вся эта эпоха была, в сущности, военной.
Никто не требовал от поэта этих признаний. Он мог бы легко перейти из
прошлого в настоящее и без того экзамена, который сам себе учинил. Но он
неможет и не хочет забыть и малой доли пережитого.
Да, все, что с нами было, -
Было!
А то, что есть, -
То с нами здесь!
Не зачеркнуть в своем сознании прошлое имел в виду поэт, а подвести под
ним черту, чтобы снова обратиться к настоящему.
О том новом, что он успел увидеть в нашем настоящем, поэт говорит четко
и уверенно:
...Мы стали полностью в ответе
За все на свете -
До конца.
И не сробели на дороге,
Минуя трудный поворот,
Что нынче люди, а не боги
Смотреть назначены вперед.
Подтверждение этому он находит и в крупных, и в самых, казалось бы,
незначительных приметах времени, открывающихся ему в пути.
И вместе с новыми дорожными наблюдениями и раздумьями большое и свежее
лирическое дыхание вливается в спокойные и сосредоточенные строки:
...Не останавливалось время,
Лишь становилося иным.
Земля живая зеленела,
Все в рост гнала, чему расти.
Творил свое большое дело
Народ на избранном пути,
Страну от края и до края,
Судьбу свою, судьбу детей
Не божеству уже вверяя,
А только собственной своей
Хозяйской мудрости.
Должно быть,
В дела по-новому вступил
Его, народа, зрелый опыт
И вместе юношеский пыл...
А если кто какой деталью
Смущен, так правде не во вред.
Давайте спросим тетку Дарью -
Всего ценней ее ответ...
Для Твардовского народ - не отвлеченное и не безличное понятие. И в
этом сказывается тоже не отвлеченная и не безличная, а подлинная любовь
поэта к народу. Времена меняются, и каждый раз в его поэмах народ предстает
в новом образе. То это Никита Моргунок, то Василий Теркин, то тетка Дарья,
которая вынесла на своих плечах тяготы военных и послевоенных лет.
Мнение тетки Дарьи о том, как идут у нас дела, конечно,
чрезвычайноважно. Ведь ее делами занята сейчас вся страна - и на самом
высоком уровне, и на уровне любого колхозного собрания.
Но кое-какие приметы нового обнаружил в своих скитаниях по стране и сам
поэт.
...на Днепре ли,
На Ангаре ль - в любых местах -
Я отмечал: народ добрее,
С самим собою мягче стал...
Я рад бывал, как доброй вести,
Как знаку жданных перемен,
И шутке нынешней и песне,
Что дням минувшим не в пример.
Ах, песня в поле, - в самом деле
Ее не слышал я давно.
Уже казалось мне, что пели
Ее лишь где-нибудь в кино, -
Как вдруг он с дальнего покоса
Возник в тиши вечеровой,
Воскресшей песни отголосок,
На нашей родине с тобой.
"На нашей родине с тобой..." Точно такими же словами кончалась строфа,
где шла речь о тетке Дарье "с ее терпеньем безнадежным, с ее избою без
сеней". Но как по-новому зазвучала та же строчка, когда, не меняя размера и
ритма, она влилась в другую строфу о песне с дальнего покоса:
И на дороге, в темном поле,
Внезапно за душу схватив,
Мне грудь стеснил до сладкой боли
Тот грустный будто бы мотив...
Я эти малые приметы
Сравнил бы смело с целиной
И ярким росчерком ракеты,
Что побывала за Луной...
За годом - год, за вехой - веха.
За полосою - полоса.
Нелегок путь.
Но ветер века -
Он в наши дует паруса...
Вступает правды власть святая
В свои могучие права.
Живет на свете, облетая
Материки и острова.
Широко охватила нашу жизнь поэма, уместившаяся всего на двухстах
двадцати двух небольших страничках книги.
Но наиболее емкой оказалась в ней глава "Так это было".
Сохраняя живость и теплоту дневника, она вышла далеко за пределы
личного опыта автора.
Глава эта дает образ эпохи, сложной и противоречивой.
И в прежних поэмах Твардовского - в "Стране Муравии" и "Василии
Теркине" - была картина времени. Но там время служило фоном, а действующими
лицами были простые, безвестные, рядовые люди.
Здесь же эпоха выступила на первый план, и центральной фигурой оказался
ее виднейший представитель.
Это была нелегкая задача для лирического порта.
В том, как она решена, мы видим новые возможности, открывающиеся перед
зрелым талантом Твардовского. Тог драматизм, которым были проникнуты его
послевоенные лирические стихи и "Дом у дороги", проявился здесь в полную
силу.
И в то же время Твардовский нисколько не утратил своей лиричности,
которая остается основой его дарования. Каждая его новая поэма не похожа на
предыдущую. Сравните все четыре написанные им поэмы - "Страну Муравию",
"Василия Теркина", "Дом у дороги", "За далью - даль".
С тем большим интересом (но без излишнего нетерпения, ибо последнюю
поэму он писал десять лет) будем мы ждать новой поэмы - "новой дали",
Чтоб в поезд к другу пересесть...
Бежал, размеченный столбами,
Как бы кружась в окне, простор.
И расстоянье между нами
Росло на запад и восток...
Все, о чем говорилось здесь, - дело прошлое. Только возвращение друга
на запад - дело нынешнее.
Но для чего же вспоминать прошлое, растравлять старые раны?
А для того, чтобы события, которые переживает родина, глубже ложились в
сердца людей, а не скользили по поверхности.
Но, пожалуй, лучше ответить на этот вопрос словами самого автора,
которыми он начинает и кончает главу:
Но мне свое исполнить надо,
Чтоб в даль глядеть наверняка.
Так вот что еще значит в поэме Твардовского даль. Это не только
пространственное понятие, это и даль времени - будущее.
Но и в пространстве, и во времени даль неразрывно связана с близью. Она
- ее продолжение.
И для того, чтобы смотреть "наверняка" в даль будущего, надо относиться
честно к настоящему и не оставаться в долгу у прошлого, вернее, у правды, -
даже если для этого приходится иной раз бередить старые раны.
---
Автор называет свою книгу "дорожной тетрадью".
Бодро и заманчиво звучат слова: Давай-ка, брат, давай поедем: Не только
свету, что в окне.
А между тем это сказано в горькие и тревожные минуты. Поэт надеется
догнать в дороге молодость, которая сейчас нужна ему "до зарезу", гораздо
нужнее, чем в пору настоящей молодости и безвестности.
И не только молодость надо ему догнать, но и время, от которого с
возрастом иной раз незаметно для самого себя отстаешь.
...А время жмет на все железки,
И не проси его: - Постой!
Повремени, крутое время,
Дай осмотреться, что к чему.
Дай мне в пути поспеть со всеми,
А то, мол, тяжко одному...
Дважды в этой поэме автор сравнивает себя с солдатом.
Здесь, в разговоре о времени, которое не упросишь подождать, он
вспоминает случайно отставшего от полка солдата, который
Бредет обочиной дороги.
Туда ли, нет - не знает сам
И счет в отчаянной тревоге
Ведет потерянным часам.
Один в пути - какой он житель!
Догнать, явиться: виноват,
Отстал, взыщите, накажите...
А как наказан, так - солдат!
И в последней главе, прикидывая на глаз, много ли он успел сказать в
своей поэме, автор обращается к читателю с просьбой:
...Суди по правде, как солдата,
Что честно долг исполнил свой.
Он воевал не славы ради.
Рубеж не взял? И сам живой?
Не представляй его к награде,
Но знай - ему и завтра в бой.
Помимо меткости и точности обоих примеров, они и сами по себе - без
отношения к тому, о чем говорится в Этой главе, - замечательны. Надо отлично
знать и по-настоящему любить русского солдата, чтобы говорить о нем так
проникновенно и глубоко.
Пуститься или, по выражению автора, "броситься" в дорогу побудило его
вместе со многим прочим и воспоминание о своих военных - солдатских - годах.
Иль не меня четыре года,
Покамест шла войны страда,
Трепала всякая погода,
Мотала всякая езда...
Тот, кто провел на фронте несколько лет и уцелел физически и морально,
хранит в душе не только память об опасностях, горьких утратах и невзгодах,
которые несет с собой война. Он помнит и другое: напряженное ощущение ясно
осознанной общей цели, фронтовую дружбу, товарищеское единство, ту слитность
чувств, которой потом, в мирной жизни, ему на первых порах даже как-то не
хватало.
И уж, во всяком случае, на фронте человек идет в ногу со своей частью,
а значит - и со своим временем.
Оттого-то, видимо, и был так сложен для многих переход от военного
уклада жизни к мирному.
Конечно, все радовались покою, безопасности, встрече с близкими,
освобождению от строгой военной дисциплины. Но легче возвращались к мирному
быту те, кто и здесь раньше или позже почувствовал себя в строю.
Каждому из нас нужна насыщенная жизнь, а не слабый ее раствор, нужен "в
меру быстрый", а не вялый ход времени - такой, какой мы ощущаем в борьбе и,
пожалуй, еще больше тогда, когда мы увлечены целеустремленной работой,
которая у нас на глазах что-то в жизни изменяет и двигает вперед.
- У писателя работа неровная и капризная. То она летит па крыльях, то
ползет, как черепаха, то сближает его с жизнью и людьми, без связи с
которыми он не писатель, то надолго отъединяет, так как временами требует
одиночества и сосредоточенности.
И тут приходит иной раз ему на помощь дорога.
В дальней дороге он и одинок, и находится в постоянном общении с
людьми, со страной, с природой.
В ней есть четкий ритм. Есть какой-то фон и аккомпанемент для его мысли
и работы.
В дороге с необыкновенной наглядностью встречаются время и
пространство, ибо километры рассчитаны по минутам, и однообразие дорожного
быта сочетается с быстрой сменой впечатлений.
А маршрут, который избрал для себя Твардовский, особенный: он идет как
будто прямо навстречу времени - к тем местам, где вернее всего можно
заметить происходящие в наше время перемены.
Недаром, уже близясь к концу дороги, поэт пишет:
Сто раз тебе мое спасибо,
Судьба, что изо всех дорог
Мне подсказала верный выбор
Дороги этой на восток.
И транссибирской магистралью,
Кратчайшим, может быть, путем
Связала с нашей главной далью
Мой трудный день и легкий дом.
Судьба, понятно, не причина,
Но эта даль всего верней
Сибирь с Москвой сличать учила,
Москву с Сибирью наших дней.
Вот каким содержанием наполнил, одушевил, в самом буквальном значении
слова, дорогу Твардовский.
Чего только не вобрала из жизни его поэма!
Как бы оправдываясь перед читателем за свои, может быть, слишком
"длительные дали", автор говорит:
А сколько дел, событий, судеб,
Людских печалей и побед
Вместилось в эти десять суток,
Что обратились в десять лет!
Полушутя он просит прощения и за то, что не приправил поэму
каким-нибудь интересным сюжетцем - таким,который не требует от читателя
напряженного внимания, ибо течет по давно проложенному руслу.
Ах, сам любитель я, не скрою,
Чтоб с места ясен был вопрос -
С приезда главного героя
На новостройку и в колхоз,
Где непорядков тьма и бездна,
Но прибыл с ним переворот.
И героиня в час приезда
Стоит случайно у ворот...
Нет, публика не найдет в поэме ни давно знакомых героев, ни привычного
сюжета.
Вот и питайся, читатель, словно воздухом, далями, людскими судьбами,
чувствами и раздумьями - всем, что перечислил здесь поэт, и будь доволен
хотя бы тем, что и сам попал вместе с автором в герои поэмы.
Ведь автор так и пишет:
...Всего героев -
ты да я,
Да мы с тобой.
Так песня спелась.
Но, может, в ней отозвались
Хоть как-нибудь наш труд и мысль,
И наша молодость и зрелость.
И эта даль,
И эта близь?
Хорошо, когда поэт, работая над книгой, может рассчитывать на читателя,
которому не нужны исхоженные пути в литературе.
В поэме упоминаются всякие читатели: и "строгий наставник", и
"льстецнеосторожный", и "начетчик", и "цитатчик", и "не судья, а прокурор",
и такой, который тратит полпенсии на почтовые расходы и пишет
...письма в "Литгазету",
Для "Правды" копии храня.
Но есть и читатель - "друг из самых лучших, из всех попутчиков
попутчик, из всех своих особо свой".
Уже по одному этому дружескому обращению к нему видно, что он и в самом
деле существует и автор знает его адрес.
Поэма состоит из отдельных, почти самостоятельных глав. Общее у них -
только время действия, края, по которым путешествует автор, да он сам.
Впрочем, есть в поэме еще одна связующая нить - самая простая и
естественная: дорога.
С незапамятных времен она служила в литературе канвой для затейливых
приключений так называемых "странствующих героев".
И хоть внешней фабулы у Твардовского не слишком много, все же его поэма
сродни повестям этого рода.
Дорога подразумевается уже в самом ее заглавии. И как бы далеко ни
отходил от дороги автор в своих лирических отступлениях, рано или поздно он
к ней возвращается.
Как видно, эта "связующая нить" не слишком связывает его самого. В
дороге и в поэме он чувствует себя, как дома.
Он и пишет о своем дальнем маршруте запросто, без романтической
приподнятости.
В такой дороге крайне дорог
Особый лад на этот срок,
Чтоб все тебе пришлося впору,
Как добрый по ноге сапог...
Это будничное, но так пришедшееся здесь впору сравнение ни в малейшей
степени не лишает поэтичности главу, где дорога изображается в таких
масштабах:
А скажем прямо, что не шутки -
Уже одно житье-бытье,
Когда в дороге третьи сутки
Еще едва ли треть ее.
Когда в пути почти полмира
Через огромные края
Пройдет вагон - твоя квартира,
Твой дом и улица твоя.
Автор должен был сохранить в памяти свое первое, самое непосредственное
ощущение дороги, поезда и себя в поезде, чтобы написать такие строки:
Нет, хорошо в дороге долгой
В купе освоить уголок
С окошком, столиком и полкой
И ехать, лежа поперек
Дороги той...
Это сказано настолько просто и конкретно, что и мы ощущаем - явственно,
почти физически - движение поезда.
Малейшая подробность, подмеченная автором в пути, вызывает и у нас
множество милых сердцу воспоминаний.
Мы помним, как манили нас своей загадочностью и каким-то особеннымуютом
домик железнодорожника или какая-нибудь незначительная станция,
промелькнувшие за окном вагона.
У Твардовского мы читаем:
И сколько есть в дороге станций,
Наверно б, я на каждой мог
Сойти с вещами и остаться
На некий неизвестный срок...
Это все та же неутолимая жадность поэта ко всему, чем только может
порадовать человека самая простая, скромная, неприхотливая жизнь.
Твардовскому жалко навсегда упустить хоть одну из многочисленных
станций, в которой таится свой особый незнакомый мир.
---
Но в одной из глав этой "дорожной тетради" дорога даже и не
упоминается.
В ней нет ни вагонного быта, пи путевых наблюдений, ни первого
знакомства с новыми краями, куда на полном ходу "врывается" дальневосточный
экспресс.
Глава эта, первые строчки которой похожи на вступление к эпической
поэме, стоит как-то особняком среди других глав и - по крайней мере, на
первый взгляд - не имеет никакого отношения к "дневнику", как называет свою
поэму автор.
Начинается она энергично, на полном подъеме и звучит классически
строго:
...Когда кремлевскими стенами
Живой от жизни огражден,
Как грозный дух он был над нами, -
Иных не знали мы имен.
Гадали, как еще восславить
Его в столице и селе.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, -
Так это было на земле...
Но уже в следующих строфах мы узнаем лирический голос Твардовского.
Серьезно и сердечно обращается он к своему сверстнику, с которым вместе
начинал жизнь:
Мой друг пастушеского детства
И трудных юношеских дней,
Нам никуда с тобой не деться
От зрелой памяти своей.
Да нам оно и не пристало
Надеждой тешиться: авось
Уйдет, умрет - как не бывало
Того, что жизнь прошло насквозь.
Нет, мы с тобой другой породы, -
Минувший день не стал чужим.
Мы знаем те и эти годы
И равно им принадлежим...
В сущности, и эта глава - страница дневника, к тому же одна из самых
значительных. И если первая ее строфа полна энергии и звучит уверенно, как
вывод, - это значит только, что ей предшествовала напряженная внутренняя
работа, которую мы чувствуем и здесь, в обращении к другу. Только напомнив
себе самому и своему сверстнику, что им никуда не деться "от зрелой памяти
своей", от "минувшего дня", за который они несут ответственность, автор
считает себя вправе снова вернуться к теме первой строфы.
Так это было: четверть века
Призывом к бою и труду
Звучало имя человека
Со словом Родина в ряду.
Оно не знало меньшей меры,
Уже вступая в те права,
Что у людей глубокой веры
Имеет имя божества.
И было попросту привычно,
Что он сквозь трубочный дымок
Все в мире видел самолично
И всем заведовал, как бог...
В ту "четверть века", о которой идет здесь речь, целиком уложилась
молодость поэта, его друга, да и всего их поколения, которое, как сказано в
поэме, пронесло в сердце имя Сталина по пятилеткам, а потом и по фронтам
войны.
Это были годы, когда:
...Страна, держава
В суровых буднях трудовых
Ту славу имени держала
На вышках строек мировых.
И русских воинов отвага
Ее от волжских берегов
Несла до черных стен рейхстага
На жарком темени стволов...
Все это помнит автор, и если он взялся за эту главу, то для того, чтобы
со ступени нынешнего дня яснее увидеть и понять прошлое и свое место в нем.
А еще для того - "чтоб в даль глядеть наверняка".
К этой эпохе будут, конечно, неоднократно возвращаться историки,
романисты, драматурги, поэты. Но было бы странно и даже как-то совестно,
если бы литература последних лет обошла ее молчанием, не сказав своего
поэтического слова, которое всегда так нужно народу.
Твардовский и здесь не оставил пустой страницы в своем дневнике. Он
знает:
Кому другому, но поэту
Молчать невыгодно и тут,
Его к особому ответу
Назавтра вытребует суд.
Пусть в этой главе, занимающей всего два десятка страниц, нет строгой
последовательности, пусть далеко не все в ней сказано. Но ведь то, что
написал поэт, - не историческая картина, не исследование и не статья, а
взволнованное свидетельство современника.
Он и сам говорит:
...Пускай не мне еще то слово,
Что емче всех, сказать дано...
А разве могла бы обойтись без этой главы лирическая поэма, под которой
стоят две даты: 1950-1960!
И поэму и дорогу поэт затеял с одной и той же целью: охватить взглядом
сегодняшний день страны.
Твардовский всегда был поэтом современности. Он писал о событиях в те
дни, когда они совершались, не пользуясь преимуществами, какие бывают у
людей, которые смотрят событиям вслед. Но зато у него есть свое преимущество
- возможность передать современникам и сохранить для будущего весь жар и
энергию своего времени.
Но, говоря о настоящем, он помнит и прошлое. А все, что он говорит о
прошлом, неразрывно связано с настоящим.
Торжество победы не заглушает у него памяти о погибших:
О том ли речь, страна родная,
Каких и скольких сыновей
Недосчиталась ты, рыдая,
Под гром победных батарей...
Всем, кого недосчиталась родина, он посвятил после войны такие
проникновенные стихи, как "Я убит подо Ржевом" и "В тот день, когда
окончилась война". Это - настоящий реквием, простой, величавый и скорбный.
Без связи с погибшими, без памяти о них мы как бы не признаем ценности
и своей жизни.
Что ж, мы трава? Что ж, и они трава?
Нет. Не избыть нам связи обоюдной.
Не мертвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стало неподсудно. [12]
Таков Твардовский. Он верен делу настоящего, верен и памяти прошлого.
А эта верность неотделима у него от чувства личной ответственности.
Я жил, я был - за все на свете
Я отвечаю головой.
Будут неправы те, кто увидит в этих словах свойственное поэтам
преувеличение или то неглубокое, почти механическое покаяние, которое было
так обычно в минувшие годы.
Поэту, утверждавшему, что на свете "не прожить без правды сущей",
нелегко было написать такие строки.
О том не пели наши оды,
Что в час лихой, закон презрев,
Он мог на целые народы
Обрушить свой верховный гнев...
Не так-то просто было автору "Василия Теркина", "Дома у дороги",
стихотворения "Я убит подо Ржевом" причислить себя к семье "певцов почетной
темы".
Но кто из нас годится в судьи -
Решать, кто прав, кто виноват?
О людях речь идет, а люди
Богов не сами ли творят?
Не мы ль, певцы почетной темы,
Мир извещавшие спроста,
Что и о нем самом поэмы
Нам лично он вложил в уста.
Не те ли все, что в чинном зале,
И рта открыть ему не дав,
Уже, вставая, восклицали:
- Ура! Он снова будет прав...
Что ж, если опыт вышел боком,
Кому пенять, что он таков?
Великий Ленин не был богом
И не учил творить богов.
Каждой строчкой своей поэт как бы заявляет о том, что и он несет долю
ответственности за прошлое.
Мы помним, сколько добрых, полных сыновней любви стихов посвятил он
своей Смоленщине, своему родному краю.
И вот, говоря о последних годах эпохи, отмеченной именем Сталина, он
снова вспоминает
...наш смоленский,
Забытый им и богом, женский
Послевоенный вдовий край.
Обращаясь все к тому же земляку и другу, он делится с ним своими
горькими мыслями:
И я за дальней звонкой далью,
Наедине с самим собой,
Я всюду видел тетку Дарью
На нашей родине с тобой.
С ее терпеньем безнадежным,
С ее избою без сеней,
И трудоднем пустопорожним,
И трудоночью - не полней...
И все же - признается поэт -
Сама с собой - и то не смела
Душа ступить за некий круг.
То был рубеж запретной зоны,
Куда для смертных ход закрыт,
Где стража зоркости бессонной
У проходных вросла в гранит...
Почему же "душа не смела"? Ведь мы знаем, что человек, который это
пишет, провел все годы войны на фронте, да и в литературе никогда не
отличался робостью.
Вспомним "Василия Теркина" или хотя бы строчки из "Книги про бойца",
которые были написаны в трудную пору войны:
Города сдают солдаты,
Генералы их берут.
"Ступить за некий круг" мешало душе многое, но, вероятно, больше всего
то чувство, которое не дает человеку выйти из строя - особенно на фронте, а
ведь вся эта эпоха была, в сущности, военной.
Никто не требовал от поэта этих признаний. Он мог бы легко перейти из
прошлого в настоящее и без того экзамена, который сам себе учинил. Но он
неможет и не хочет забыть и малой доли пережитого.
Да, все, что с нами было, -
Было!
А то, что есть, -
То с нами здесь!
Не зачеркнуть в своем сознании прошлое имел в виду поэт, а подвести под
ним черту, чтобы снова обратиться к настоящему.
О том новом, что он успел увидеть в нашем настоящем, поэт говорит четко
и уверенно:
...Мы стали полностью в ответе
За все на свете -
До конца.
И не сробели на дороге,
Минуя трудный поворот,
Что нынче люди, а не боги
Смотреть назначены вперед.
Подтверждение этому он находит и в крупных, и в самых, казалось бы,
незначительных приметах времени, открывающихся ему в пути.
И вместе с новыми дорожными наблюдениями и раздумьями большое и свежее
лирическое дыхание вливается в спокойные и сосредоточенные строки:
...Не останавливалось время,
Лишь становилося иным.
Земля живая зеленела,
Все в рост гнала, чему расти.
Творил свое большое дело
Народ на избранном пути,
Страну от края и до края,
Судьбу свою, судьбу детей
Не божеству уже вверяя,
А только собственной своей
Хозяйской мудрости.
Должно быть,
В дела по-новому вступил
Его, народа, зрелый опыт
И вместе юношеский пыл...
А если кто какой деталью
Смущен, так правде не во вред.
Давайте спросим тетку Дарью -
Всего ценней ее ответ...
Для Твардовского народ - не отвлеченное и не безличное понятие. И в
этом сказывается тоже не отвлеченная и не безличная, а подлинная любовь
поэта к народу. Времена меняются, и каждый раз в его поэмах народ предстает
в новом образе. То это Никита Моргунок, то Василий Теркин, то тетка Дарья,
которая вынесла на своих плечах тяготы военных и послевоенных лет.
Мнение тетки Дарьи о том, как идут у нас дела, конечно,
чрезвычайноважно. Ведь ее делами занята сейчас вся страна - и на самом
высоком уровне, и на уровне любого колхозного собрания.
Но кое-какие приметы нового обнаружил в своих скитаниях по стране и сам
поэт.
...на Днепре ли,
На Ангаре ль - в любых местах -
Я отмечал: народ добрее,
С самим собою мягче стал...
Я рад бывал, как доброй вести,
Как знаку жданных перемен,
И шутке нынешней и песне,
Что дням минувшим не в пример.
Ах, песня в поле, - в самом деле
Ее не слышал я давно.
Уже казалось мне, что пели
Ее лишь где-нибудь в кино, -
Как вдруг он с дальнего покоса
Возник в тиши вечеровой,
Воскресшей песни отголосок,
На нашей родине с тобой.
"На нашей родине с тобой..." Точно такими же словами кончалась строфа,
где шла речь о тетке Дарье "с ее терпеньем безнадежным, с ее избою без
сеней". Но как по-новому зазвучала та же строчка, когда, не меняя размера и
ритма, она влилась в другую строфу о песне с дальнего покоса:
И на дороге, в темном поле,
Внезапно за душу схватив,
Мне грудь стеснил до сладкой боли
Тот грустный будто бы мотив...
Я эти малые приметы
Сравнил бы смело с целиной
И ярким росчерком ракеты,
Что побывала за Луной...
За годом - год, за вехой - веха.
За полосою - полоса.
Нелегок путь.
Но ветер века -
Он в наши дует паруса...
Вступает правды власть святая
В свои могучие права.
Живет на свете, облетая
Материки и острова.
Широко охватила нашу жизнь поэма, уместившаяся всего на двухстах
двадцати двух небольших страничках книги.
Но наиболее емкой оказалась в ней глава "Так это было".
Сохраняя живость и теплоту дневника, она вышла далеко за пределы
личного опыта автора.
Глава эта дает образ эпохи, сложной и противоречивой.
И в прежних поэмах Твардовского - в "Стране Муравии" и "Василии
Теркине" - была картина времени. Но там время служило фоном, а действующими
лицами были простые, безвестные, рядовые люди.
Здесь же эпоха выступила на первый план, и центральной фигурой оказался
ее виднейший представитель.
Это была нелегкая задача для лирического порта.
В том, как она решена, мы видим новые возможности, открывающиеся перед
зрелым талантом Твардовского. Тог драматизм, которым были проникнуты его
послевоенные лирические стихи и "Дом у дороги", проявился здесь в полную
силу.
И в то же время Твардовский нисколько не утратил своей лиричности,
которая остается основой его дарования. Каждая его новая поэма не похожа на
предыдущую. Сравните все четыре написанные им поэмы - "Страну Муравию",
"Василия Теркина", "Дом у дороги", "За далью - даль".
С тем большим интересом (но без излишнего нетерпения, ибо последнюю
поэму он писал десять лет) будем мы ждать новой поэмы - "новой дали",