Страница:
Кстати, и самое слово "перевод" - переводное.
Но дело не в терминах. Пусть это искусство называется каким угодно
словом, лишь бы только и переводчики и читатели представляли себе с
достаточной ясностью всю сложность и трудность мастерства, которое призвано
воспроизводить на другом языке сокровенные мысли, образы, тончайшие оттенки
чувств, уже нашедшие свое предельно точное выражение в языке подлинника.
Мы знаем, что даже замена одного слова другим в стихах или в
художественной прозе весьма существенна. В переводе же не одно, а все слова
заменяются другими, да еще принадлежащими иной языковой системе, которая
отличается своей особой структурой речи, своими бесчисленными причудами и
прихотями.
Когда-то академик А. Ф. Кони, говоря о том, какое значение имеет
порядок, в котором расположены слова, и как меняется смысл и характер фразы
от их перемещения, подтвердил свою мысль замечательным примером перестановки
двух слов:
"Кровь с молоком" - и "молоко с кровью".
А ведь словесный порядок всегда изменяется при переводе на другой язык,
подчиненный своему синтаксису. Да и сами-то слова приблизительно одного
значения существенно отличаются в разных языках своими оттенками.
Таким образом, у неосторожного переводчика всегда может получиться
"молоко с кровью".
Чтобы избежать этого, необходимо знание чужого языка и, пожалуй, еще
более основательное знание своего. Надо так глубоко чувствовать природу
родного языка, чтобы не поддаться чужому, не попасть к нему в рабство. И в
то же время русский перевод с французского языка должен заметно отличаться
стилем и колоритом от русского перевода с английского, эстонского или
китайского.
При переводе стихов надо знать, чем жертвовать, если слова чужого языка
окажутся короче слов своего.
Иначе приходится сжимать и калечить фразу.
Так случилось, например, с поэтом Бальмонтом при переводе прекрасного
стихотворения Томаса Гуда "Мост вздохов".
Еще несчастливая
Устала дышать.
Ушла, торопливая,
Лежит, чтоб не встать.
Это непонятное "еще несчастливая" поставлено здесь вместо "еще одна
несчастная", но слово "одна" не влезало в строку, как в переполненный
автобус.
По выражению Маяковского, переводчик здесь "нажал и сломал", Еще более
похож на "молоко с кровью" перевод гетевского стихотворения "Паж и
мельничиха", сделанный когда-то Фетом.
Паж
Куда ж ты прочь?
Ты мельника дочь, -
А звать-то как?
Дочь мельника
Лизой.
Паж
Куда же? Куда?
И грабли в руке!
Дочь мельника
К отцу, налегке,
В долину ту, книзу.
Паж
Одна и идешь?
Дочь мельника
Сбор сена хорош,
Так грабли несу я;
А там же, в саду,
Я спелые груши найду,
И их соберу я.
Из-за тесноты стихотворного размера простой и толковый вопрос: "Куда ты
идешь?" - превратился в очень невразумительную фразу: "Куда ж ты прочь?" - и
весь диалог стал похож на разговор двух глухих.
Фет был замечательным русским портом и прекрасно переводил древних
поэтов [1]. Талантливым лириком - да и переводчиком - был Константин
Бальмонт [2]. Но, очевидно, в приведенных выше примерах оба они нечаянно
впали в инерцию механического перевода, и стихотворный размер подлинника
оказался у них "прокрустовым ложем", искалечившим заодно и переводимые
стихи, и русский синтаксис.
Есть старая и вполне справедливая поговорка: "Мыслям должно быть
просторно, а словам тесно". Она означает, что мысль в художественном
произведении должна быть большая, а слов - возможно меньше.
Однако печальные примеры неудачных стихотворных переводов, отнюдь не
опровергая старой поговорки, учат нас, что и словам не должно быть в стихах
слишком тесно. Нужен простор, чтобы слова не комкались, не слипались,
нарушая благозвучие и здравый смысл, чтобы не терялась живая и естественная
интонация и чтобы в строчках оставалось место даже для пауз, столь
необходимых лирическим стихам, да и нашему дыханию.
Но дело не только в технике перевода.
Высокая традиция русского переводческого искусства всегда была чужда
сухого и педантичного буквализма.
Любопытно, что впервые предостерег российских переводчиков от
стремления к рабской точности Петр Первый. В своем указе Никите Зотову о
том, каких ошибок следует избегать при переводе иностранных книг, он
говорит:
"...не надлежит речь от речи хранить в переводе, но точию, сенс
выразумев, на своем языке так писать, как внятнее может быть" {Н. А.
Воскресенский, Законодательные акты Петра I, том I, стр. 35. Издание
Академии наук СССР. (Прим. автора.)}.
В этом указе, подписанном в г. Воронеже, в 25-й день, февраля 1709
года, с необыкновенной простотой, суровостью и лаконизмом выражено основное
правило переводческой работы: выразумев сенс - смысл, суть, писать на своем
языке как можно внятнее.
Петровский указ имел в виду перевод книг по фортификации. Однако в не
меньшей степени относится он к художественному переводу в прозе или в
стихах.
Обращаясь к переводчику, Сумароков писал ("О русском языке"):
...Хотя перед тобой в три пуда лексикон,
Не мни, чтоб помощь дал тебе велику он.
Коль речи и слова поставишь без порядка.
И будет перевод твой некая загадка,
Которую никто не отгадает ввек,
То даром, что слова все точно ты нарек,
Не то, творцов мне дух яви и силу точно...
Но, пожалуй, короче и лучше всех сказал о ложной точности Пушкин в
своем отзыве на перевод "Потерянного Рая", сделанный Шатобрианом:
"Нет сомнения, что, стараясь передать Мильтона _слово в слово_,
Шатобриан, однако, не мог соблюсти в своем преложении верности смысла и
выражения. Подстрочный перевод никогда не может быть верен" [3].
Главный недостаток Шатобрианова перевода - буквальность, не способную
передать поэтический смысл и выразительность подлинника, - Пушкин объясняет
тем, что труд этот "есть торговая спекуляция. Первый из современных
французских писателей, учитель всего пищущего поколения... Шатобриан на
старости лет перевел Мильтона _для куска хлеба..._"
Что ж, говоря по совести, литераторы нередко занимались переводами ради
заработка.
Но если вы внимательно отберете лучшие из наших стихотворных переводов,
вы обнаружите, что все они - дети любви, а не брака по расчету, что нельзя
было в свое время и придумать лучшего переводчика для "Илиады", чем Гнедич,
лучшего переводчика для "Одиссеи", чем Жуковский, лучшего переводчика для
песен Беранже, чем Курочкин.
Вы обнаружите, что перевод трилогии Данте был жизненным подвигом
Дмитрия Мина [4] и Михаила Лозинского [5], а переводы из Гейне - подвигом
Михаила Илларионовича Михайлова.
Вы увидите, какое место занимает в поэтическом хозяйстве Бунина "Песнь
о Гайавате" Лонгфелло, "Каин" Байрона и "Леди Годива" Теннисона. Вы
почувствуете, как счастливо сочеталось глубокое знание Италии с безупречным
вкусом в переводе "Декамерона", сделанном Александром Всселовским [6]. Вы
поймете, что значил "Фауст" Гете для Пастернака, Уолт Уитмен для К.
Чуковского [7], Ронсар для Левика [8], Сервантес и Рабле для Любимова [9].
Перевод замечательных стихов или прозы является важным событием -
этапом в жизни литературы и авторов перевода.
Однако у нас еще нередки случаи, когда издательства затевают и
осуществляют в довольно короткий срок полное или чуть ли не полное собрание
сочинений какого-нибудь иностранного поэта-классика или современного поэта,
только отчасти пользуясь отбором уже существующих переводов, но главным
образом рассчитывая на заказ новых. В результате чаще всего появляются более
или менее грамотные, но весьма посредственные переводы, бессильные передать
прелесть, своеобразие и величие подлинника.
И это не мудрено. Истинно поэтические переводы надо копить, а не
фабриковать. Изготовить за год или за два новое полное собрание сочинений
Шелли, Гейне, Мицкевича, Теннисона или Роберта Браунинга, так же невозможно,
как поручить современному поэту написать за два или даже за три года полное
собрание сочинений.
Ведь стихи выдающихся поэтов переводятся для того, чтобы читатели не
только познакомились с приблизительным содержанием их поэзии, но и надолго
по-настоящему полюбили ее.
Переведенные с английского, французского, немецкого или итальянского
языка стихи должны быть настолько хороши, чтобы войти в русскую поэзию, как
вошли "Сосна" и "Горные вершины" Лермонтова, "Бог и баядера" и "Коринфская
невеста" Алексея Толстого, "Ворон к ворону летит" Пушкина 10, "Не бил
барабан перед смутным полком..." Ивана Козлова, "Суд в подземелье",
"Торжество победителей", "Ночной смотр" и "Кубок" Жуковского [11].
Где же и быть этим замечательным стихотворным переводам, как не в
сокровищнице русской поэзии? Ведь нельзя же их причислить к английской или
немецкой.
"Песнь о Гайавате" Ивана Бунина, конечно, представляет собою перевод
поэмы Генри Лонгфелло, но она в то же время и выдающееся произведение нашей
поэзии.
Русский поэтический язык, которым в таком совершенстве владел Бунин,
придал его "Гайавате" новую свежесть, новое очарование.
Такое совершенство перевода достигается не только размерами таланта и
силою мастерства.
Надо было знать и любить природу, как Бунин, чтобы создать поэтический
перевод "Гайаваты". Одного знания английского текста было для этого
недостаточно.
Переводчику так же необходим жизненный опыт, как и всякому другому
писателю.
Без связи с реальностью, без глубоких и пристальных наблюдений над
жизнью, без мировоззрения в самом большом смысле этого слова, без изучения
языка и разных оттенков устного говора невозможна творческая работа
поэта-переводчика. Чтобы по-настоящему, не одной только головой, но и
сердцем понять мир чувств Шекспира, Гете и Данте, надо найти нечто
соответствующее в своем опыте чувств. В противном случае переводчик обречен
на рабское, лишенное всякого воображения копирование, а это ведет к
переводческой абракадабре или, в лучшем случае, к фабрикации рифмованных или
нерифмованных подстрочников.
Настоящий художественный перевод можно сравнить не с фотографией, а с
портретом, сделанным рукой художника. Фотография может быть очень искусной,
даже артистичной, но она не пережита ее автором.
Чем глубже и пристальнее вникает художник в сущность изображаемого, тем
свободнее его мастерство, тем точнее изображение. Точность получается не в
результате слепого, механического воспроизведения оригинала. Поэтическая
точность дается только смелому воображению, основанному на глубоком
ипристальном знании предмета.
Искусство поэтического перевода - дело нелегкое. Оно не дается в руки
тем, кто видит в нем только средство для заработка и относится к работе
поверхностно и небрежно.
Для того чтобы овладеть живым, гибким языком, лишенным неуклюжести,
свойственной ремесленным переводам, надо потратить немало труда - не меньше,
скажем, чем тратит балерина, добивающаяся свободы, плавности и грации
движений. Надо научиться так глубоко и тонко понимать содержание и стиль
переводимого текста, чтобы безошибочно чувствовать, какое слово мог бы
сказать автор или его герой и какое было бы им чуждо.
Лучше совсем отказаться от перевода художественного произведения, чем
перевести его плохо или посредственно. Дурной перевод - клевета на автора. И
как часто, к сожалению, эта клевета остается безнаказанной и даже
неизобличенной.
Читая стихи или прозу лучших писателей, прошедших через мясорубку
плохих переводчиков, каждый вправе задать вполне естественный и логичный
вопрос: так за что же, за какие заслуги присвоено автору звание великого
писателя, классика? Ведь, по совести говоря, пишет он очень неважно.
Немногие читатели - да и литераторы - представляют себе, какие
трудности приходится преодолевать переводчику художественной литературы.
Словесный строй, присущий разным языкам, так несходен, даже равнозначащие
слова в них так сильно отличаются своей смысловой и образной сущностью, что
неискушенный переводчик то и дело запутывается в дебрях иностранного языка и
коверкает свой родной язык, невольно подчиняя его системе чужого синтаксиса.
В лучшем случае он дает бледную копию оригинала, сохраняя только
тоненькую ниточку смысла и теряя всю свойственную оригиналу живость,
красочность, остроту мысли к жар чувства. Но кому нужны такие переводы?
Зачем тратятся на них деньги, бумага, труд наборщиков, корректоров,
печатников?
Я видел однажды у Горького чью-то объемистую рукопись, всю испещренную
пометками и поправками, сделанными заботливой рукою Алексея Максимовича. Это
был перевод с английского, забракованный Горьким и никогда не увидевший
света. И все же, читая рукопись, старый писатель, несмотря на свою
занятость, не мог равнодушно пройти мимо тех мест, где переводчик не нашел
нужного, достаточно меткого слова или допустил чуждый русскому языку оборот
речи. Очевидно, Горький во время чтения этой рукописи невольно увлекся
решением стилистических задач - поисками единственно подходящего слова или
верной интонации. Ведь не по обязанности же выправлял он все эти
переводческие погрешности.
Можно без всякой натяжки сравнить переводчиков с людьми, работающими во
вредном цеху. Постоянно имея дело с чужим языком, многие из них нечаянно
перенимают склад иноязычной речи. И если во вредных цехах на заводе рабочим
дают в виде противоядия молоко, то и переводчикам тоже нужно какое-то
противоядие. Они найдут его, читая и перечитывая таких писателей, как
Пушкин, Герцен, Тургенев, Лев Толстой, Лесков, Чехов, Горький, и
прислушиваясь к народному говору в тех местах, где можно услышать чистую
русскую речь. Известно, что и Толстой, по его собственному признанию, учился
языку у крестьян.
Язык перевода должен быть столь же богат и чист, как и язык
оригинального произведения. И в то же время он должен быть окрашен местным,
национальным колоритом подлинника. В этом нет противоречия. Вспомните, как
передает Пушкин испанский колорит в "Каменном госте" и английский в "Пире во
время чумы", отнюдь не изменяя при этом своему родному языку. А "Песни
западных славян" Пушкина, "Суд в подземелье" Жуковского, "Илиада" Гнедича, -
во всех этих переводах чистейший русский язык сочетается со строем и даже
звучанием иноземной речи.
Мы вправе гордиться нашей классической школой перевода. Эта школа не
ограничивалась тем, что знакомила страну с мировой поэзией, но и передавала
читателю свою любовь к переводимым поэтам.
Виднейшие наши переводчики поэзии и прозы понимали высокую задачу,
стоявшую перед ними, и работали как подвижники, не жалея времени, сердца,
сил.
В собрании сочинений Алексея Константиновича Толстого переводы из Гете
по праву занимают место рядом с его оригинальными стихами. То же можно
сказать и о переводах Ивана Бунина.
В советское время дело художественного перевода приобрело небывалый
масштаб и размах и выдвинуло целую плеяду выдающихся мастеров этого
искусства.
Нельзя не вспомнить с благодарностью большой и сильный
отрядпереводчиков, собравшийся в свое время вокруг Горького в организованном
им крупном и авторитетном издательстве "Всемирная литература" [2]. А сколько
талантливых людей взяло на себя в последующие годы великий труд воссоздания
на своем языке замечательного эпоса и современной литературы народов,
населяющих нашу страну. Пусть эти многочисленные переводы неравноценны, но
все они вместе составляют величественное сооружение, которое еще будет
строиться и достраиваться новыми поколениями.
И в те же самые годы - в годы нашей культурной революции - другая армия
мастеров художественного перевода открыла перед читателями ворота в поэзию
Китая, Венгрии, Польши, Чехии, Германии, Болгарии, Албании, Кореи, Японии и
подарила нам новые переводы Данте, Шекспира, Кальдерона, Гете, Гейне,
Байрона, Шандора Петефи, Христо Ботева, Федерико Гарсиа Лорки, Бехера,
Неруды.
Нет спору, велики заслуги советских переводчиков. И все же литература
наша еще не освободилась от переводов, лишенных настоящего вдохновения,
мастерства, а то и простой грамотности. При всех наших достижениях в области
перевода далеко не все работники редакций и даже не все переводчики уяснили
себе, что художественный перевод должен быть делом подлинного искусства. А
это искусство, как и всякое другое, сопряжено с поисками, счастливыми
находками и неизбежным риском.
Приступая к поэме или к роману, автор еще не знает, завершится ли
начатый им труд победой или поражением. Иной раз он сам ставит крест на
своей работе, потребовавшей от него большой затраты сил и времени.
В сущности, так же должен был бы относится к своему делу и переводчик.
Нельзя брать подряд на выполнение той или иной поэтической работы - да еще в
огромных масштабах, - не попробовав на этом пути своих сил. А бывает и так,
что интересную иностранную книгу переводит случайный человек, который
заслужил это право только тем, что ему посчастливилось вовремя раздобыть ее
и предложить издательству раньше других переводчиков. В конце концов в
выигрыше оказывается только он, а в проигрыше книга и читатель.
Перевод выдающегося произведения и сам по себе должен быть событием. К
сожалению, значение художественного перевода еще недостаточно оценивается
даже людьми, причастными к литературе.
А ведь это своего рода служба связи между народами. Без этой службы
связи Шекспир был бы известен только в Англии, Гете - только в Германии, Лев
Толстой - только в России. Правда, во всех странах найдутся люди, знающие,
кроме своего языка, какой-нибудь иностранный язык. Но сколько бы таких людей
ни оказалось, народы не будут знать литературы других стран без помощи
художественного перевода.
И если бы, скажем, все русские люди изучили немецкий, английский и
древнегреческий языки, то и тогда бы не потеряли своей ценности "Сосна" и
"Горные вершины" Лермонтова, "Не бил барабан перед смутным полком..." Ивана
Козлова, "Коринфская невеста" Алексея Толстого, "Греческие эпиграммы" Л.
Блуменау. Ибо все эти переводы - и сами по себе замечательные произведения
искусства.
^TНАБИРАЮЩИЙ ВЫСОТУ^U
О книгах стихов Расула Гамзатова
Горец, сын малочисленного аварского народа, Расул Гамзатов сумел
раздвинуть в своей поэзии национальные и территориальные границы и стать
поэтом, известным далеко за пределами родного края.
А может быть, он потому и заслужил высокое право считаться одним из
видных советских поэтов, что сохранил горское своеобразие, кровную связь с
бытом и судьбой своего народа. Его поэтический путь подобен реке Дагестана
Кара-Койсу, сбегающей с заоблачных высокогорных вершин в Каспийское море, в
котором воды ее сливаются с водами Волги.
О Дагестане мы впервые узнаем в ранней юности, прочитав и на всю жизнь
запомнив трагические лермонтовские стихи "В полдневный жар в долине
Дагестана". Мы видим неприступные гнезда-аулы и суровых, несгибаемых
мюридов, читая овеянную ароматом горных трав повесть Льва Толстого
"Хаджи-Мурат".
А в стихах нашего современника Расула Гамзатова мы слышим голос самого
Дагестана, многонациональной советской республики, где бережно хранятся
лучшие древние предания и традиции, но где воспитанные революцией поколения
преодолевают предрассудки старины, обособленность племен и жестокость многих
обычаев и нравов, с такой беспощадной правдивостью показанную Львом Толстым.
В стихах Расула Гамзатова Дагестан как бы открывается нам изнутри.
Мы видим мудрых и проницательных стариков, о которых поэт пишет:
Они в горах живут высоко,
С времен пророка ли, бог весть,
И выше всех вершин Востока
Считают собственную честь [1]"
{Стихи даются в переводе Якова Козловского. (Прим. автора.)}
И дальше:
Порою всадник не из местных
Вдали коня пришпорит чуть,
А старикам уже известно,
Зачем в аул он держит путь...
В горном ауле Ахвах мы словно своими глазами видим, как молодые парни,
по старинному местному обычаю, кидают папахи в окна девушек, с которыми
мечтают обручиться.
Поэт приглашает в этот аул своего друга Мусу Магомедова.
Тряхнем-ка юностью в Ахвахе
И вновь, как там заведено,
Свои забросим мы папахи
К одной из девушек в окно.
И сразу станет нам понятно,
В кого девчонка влюблена:
Чья шапка вылетит обратно,
К тому девчонка холодна... [2]
Поэт (или его лирический герой) еще подростком бросает в одно из окон в
Ахвахе свою кепку, но она сразу же вылетает из окна: он пришел слишком рано.
Через несколько лет он бросает в то же окошко свою модную шляпу, но и она
вылетает обратно: он пришел слишком поздно.
В стихах, посвященных родному краю (а это только часть его поэзии,
лирической и глубоко философской), Расул Гамзатов с любовью и мягким юмором
вводит нас в быт простых людей, искусных и трудолюбивых мастеров.
Сын народного поэта Гамзата Цадасы, Расул провел детство и юность в
ауле Цада, где, если верить горцам, бывают самые яркие - огненные - рассветы
и закаты. Вероятно, отсюда и пошло название аула, которое в переводе на
русский язык означает "в огне".
Порт учился в современной советской школе, которая помещалась внутри
старинной Хунзахской крепости, помнящей Шамиля.
На Кавказе говорят, что самой искусной и тонкой насечкой на оружии
славится аул Кубачи, а самыми меткими пословицами - аул Цада. От этих
пословиц, от народных песен и легенд ведет прямая тропа к поэзии Расула
Гамзатова, образной, афористичной, полной жизни и сложных, разнообразных
чувств.
В одном из своих стихотворений поэт говорит:
И я сквозь утреннюю дымку
Мог различать в туманной мгле,
Как смех и плач сидят в обнимку
На темной и крутой скале [3].
Этот смелый, простой и зримый образ как будто создан самим народом, в
песнях которого слезы и смех тоже живут рядом - "в обнимку".
Но истоки стихов Гамзатова - не только в народной поэзии горцев.
Помню, как при одной из наших встреч Расул рассказывал мне, что его
вскормили две женщины: когда заболела мать, его кормила грудью горская
крестьянка.
В литературе у него тоже были две кормилицы: поэзия Востока и великая
русская поэзия. А через русскую поэзию он узнал и лучших иностранных поэтов,
таких, как Шекспир, Гете, Берне, Гейне.
Он учился в Московском литературном институте имени Горького. Но и в
студенческие годы, и потом он сам вдумчиво и требовательно выбирал себе
учителей, наиболее правдивых и жизненных поэтов, классических и современных.
Расул рано достиг душевной и творческой зрелости. Она далась ему
нелегко, ценой больших, глубоких, подчас горьких переживаний. На войне он
потерял двух старших братьев, а через несколько лет тяжело пережил смерть
отца, который был ему и другом, и наставником в поэзии.
В эти годы поседела его молодая голова. Он как-то сразу почувствовал
себя взрослым и мужественно осознал свою ответственность, свое назначение в
жизни и в поэзии.
Вероятно, это и помогло ему так счастливо избежать судьбы многих
молодых поэтов, довольствующихся легким успехом. Он вовремя понял, как
"опасна мель большому кораблю".
Многие годы я пристально слежу за каждым стихотворением Расула
Гамзатова, появляющимся в печати, и мне радостно видеть, как набирает он все
большую высоту поэтической мысли, не теряя конкретности, теплоты, той
душевной щедрости, которой отмечены стихи истинных поэтов.
В заключение несколько слов о поэтах-переводчиках, которые донесли до
русского читателя стихи Расула Гамзатова.
Поэту Дагестана в этом отношении необыкновенно повезло: переводы его
стихов, сделанные такими мастерами, как Наум Гребнев и Яков Козловский,
бережно сохраняют и почерк автора, и национальный колорит его поэзии.
Читая Расула Гамзатова на русском языке, забываешь, что перед тобою
перевод. Я. Козловскому и Н. Гребневу удалось передать и смелое, подчас
дерзкое, вдохновение поэта-горца, и свежесть его образов, и присущий ему
тонкий и вместе с тем простодушный юмор.
Оба переводчика достигли своей цели: они заставили множество читателей
за пределами Дагестана полюбить замечательного поэта.
^TЗАМЕТКИ И ВОСПОМИНАНИЯ^U
^TТРИ ЮБИЛЕЯ^U
<> 1 <>
Передо мною лежит сборник с зеленым веночком на серой обложке и с
заголовком, напечатанным зеленой и красной краской:
Но дело не в терминах. Пусть это искусство называется каким угодно
словом, лишь бы только и переводчики и читатели представляли себе с
достаточной ясностью всю сложность и трудность мастерства, которое призвано
воспроизводить на другом языке сокровенные мысли, образы, тончайшие оттенки
чувств, уже нашедшие свое предельно точное выражение в языке подлинника.
Мы знаем, что даже замена одного слова другим в стихах или в
художественной прозе весьма существенна. В переводе же не одно, а все слова
заменяются другими, да еще принадлежащими иной языковой системе, которая
отличается своей особой структурой речи, своими бесчисленными причудами и
прихотями.
Когда-то академик А. Ф. Кони, говоря о том, какое значение имеет
порядок, в котором расположены слова, и как меняется смысл и характер фразы
от их перемещения, подтвердил свою мысль замечательным примером перестановки
двух слов:
"Кровь с молоком" - и "молоко с кровью".
А ведь словесный порядок всегда изменяется при переводе на другой язык,
подчиненный своему синтаксису. Да и сами-то слова приблизительно одного
значения существенно отличаются в разных языках своими оттенками.
Таким образом, у неосторожного переводчика всегда может получиться
"молоко с кровью".
Чтобы избежать этого, необходимо знание чужого языка и, пожалуй, еще
более основательное знание своего. Надо так глубоко чувствовать природу
родного языка, чтобы не поддаться чужому, не попасть к нему в рабство. И в
то же время русский перевод с французского языка должен заметно отличаться
стилем и колоритом от русского перевода с английского, эстонского или
китайского.
При переводе стихов надо знать, чем жертвовать, если слова чужого языка
окажутся короче слов своего.
Иначе приходится сжимать и калечить фразу.
Так случилось, например, с поэтом Бальмонтом при переводе прекрасного
стихотворения Томаса Гуда "Мост вздохов".
Еще несчастливая
Устала дышать.
Ушла, торопливая,
Лежит, чтоб не встать.
Это непонятное "еще несчастливая" поставлено здесь вместо "еще одна
несчастная", но слово "одна" не влезало в строку, как в переполненный
автобус.
По выражению Маяковского, переводчик здесь "нажал и сломал", Еще более
похож на "молоко с кровью" перевод гетевского стихотворения "Паж и
мельничиха", сделанный когда-то Фетом.
Паж
Куда ж ты прочь?
Ты мельника дочь, -
А звать-то как?
Дочь мельника
Лизой.
Паж
Куда же? Куда?
И грабли в руке!
Дочь мельника
К отцу, налегке,
В долину ту, книзу.
Паж
Одна и идешь?
Дочь мельника
Сбор сена хорош,
Так грабли несу я;
А там же, в саду,
Я спелые груши найду,
И их соберу я.
Из-за тесноты стихотворного размера простой и толковый вопрос: "Куда ты
идешь?" - превратился в очень невразумительную фразу: "Куда ж ты прочь?" - и
весь диалог стал похож на разговор двух глухих.
Фет был замечательным русским портом и прекрасно переводил древних
поэтов [1]. Талантливым лириком - да и переводчиком - был Константин
Бальмонт [2]. Но, очевидно, в приведенных выше примерах оба они нечаянно
впали в инерцию механического перевода, и стихотворный размер подлинника
оказался у них "прокрустовым ложем", искалечившим заодно и переводимые
стихи, и русский синтаксис.
Есть старая и вполне справедливая поговорка: "Мыслям должно быть
просторно, а словам тесно". Она означает, что мысль в художественном
произведении должна быть большая, а слов - возможно меньше.
Однако печальные примеры неудачных стихотворных переводов, отнюдь не
опровергая старой поговорки, учат нас, что и словам не должно быть в стихах
слишком тесно. Нужен простор, чтобы слова не комкались, не слипались,
нарушая благозвучие и здравый смысл, чтобы не терялась живая и естественная
интонация и чтобы в строчках оставалось место даже для пауз, столь
необходимых лирическим стихам, да и нашему дыханию.
Но дело не только в технике перевода.
Высокая традиция русского переводческого искусства всегда была чужда
сухого и педантичного буквализма.
Любопытно, что впервые предостерег российских переводчиков от
стремления к рабской точности Петр Первый. В своем указе Никите Зотову о
том, каких ошибок следует избегать при переводе иностранных книг, он
говорит:
"...не надлежит речь от речи хранить в переводе, но точию, сенс
выразумев, на своем языке так писать, как внятнее может быть" {Н. А.
Воскресенский, Законодательные акты Петра I, том I, стр. 35. Издание
Академии наук СССР. (Прим. автора.)}.
В этом указе, подписанном в г. Воронеже, в 25-й день, февраля 1709
года, с необыкновенной простотой, суровостью и лаконизмом выражено основное
правило переводческой работы: выразумев сенс - смысл, суть, писать на своем
языке как можно внятнее.
Петровский указ имел в виду перевод книг по фортификации. Однако в не
меньшей степени относится он к художественному переводу в прозе или в
стихах.
Обращаясь к переводчику, Сумароков писал ("О русском языке"):
...Хотя перед тобой в три пуда лексикон,
Не мни, чтоб помощь дал тебе велику он.
Коль речи и слова поставишь без порядка.
И будет перевод твой некая загадка,
Которую никто не отгадает ввек,
То даром, что слова все точно ты нарек,
Не то, творцов мне дух яви и силу точно...
Но, пожалуй, короче и лучше всех сказал о ложной точности Пушкин в
своем отзыве на перевод "Потерянного Рая", сделанный Шатобрианом:
"Нет сомнения, что, стараясь передать Мильтона _слово в слово_,
Шатобриан, однако, не мог соблюсти в своем преложении верности смысла и
выражения. Подстрочный перевод никогда не может быть верен" [3].
Главный недостаток Шатобрианова перевода - буквальность, не способную
передать поэтический смысл и выразительность подлинника, - Пушкин объясняет
тем, что труд этот "есть торговая спекуляция. Первый из современных
французских писателей, учитель всего пищущего поколения... Шатобриан на
старости лет перевел Мильтона _для куска хлеба..._"
Что ж, говоря по совести, литераторы нередко занимались переводами ради
заработка.
Но если вы внимательно отберете лучшие из наших стихотворных переводов,
вы обнаружите, что все они - дети любви, а не брака по расчету, что нельзя
было в свое время и придумать лучшего переводчика для "Илиады", чем Гнедич,
лучшего переводчика для "Одиссеи", чем Жуковский, лучшего переводчика для
песен Беранже, чем Курочкин.
Вы обнаружите, что перевод трилогии Данте был жизненным подвигом
Дмитрия Мина [4] и Михаила Лозинского [5], а переводы из Гейне - подвигом
Михаила Илларионовича Михайлова.
Вы увидите, какое место занимает в поэтическом хозяйстве Бунина "Песнь
о Гайавате" Лонгфелло, "Каин" Байрона и "Леди Годива" Теннисона. Вы
почувствуете, как счастливо сочеталось глубокое знание Италии с безупречным
вкусом в переводе "Декамерона", сделанном Александром Всселовским [6]. Вы
поймете, что значил "Фауст" Гете для Пастернака, Уолт Уитмен для К.
Чуковского [7], Ронсар для Левика [8], Сервантес и Рабле для Любимова [9].
Перевод замечательных стихов или прозы является важным событием -
этапом в жизни литературы и авторов перевода.
Однако у нас еще нередки случаи, когда издательства затевают и
осуществляют в довольно короткий срок полное или чуть ли не полное собрание
сочинений какого-нибудь иностранного поэта-классика или современного поэта,
только отчасти пользуясь отбором уже существующих переводов, но главным
образом рассчитывая на заказ новых. В результате чаще всего появляются более
или менее грамотные, но весьма посредственные переводы, бессильные передать
прелесть, своеобразие и величие подлинника.
И это не мудрено. Истинно поэтические переводы надо копить, а не
фабриковать. Изготовить за год или за два новое полное собрание сочинений
Шелли, Гейне, Мицкевича, Теннисона или Роберта Браунинга, так же невозможно,
как поручить современному поэту написать за два или даже за три года полное
собрание сочинений.
Ведь стихи выдающихся поэтов переводятся для того, чтобы читатели не
только познакомились с приблизительным содержанием их поэзии, но и надолго
по-настоящему полюбили ее.
Переведенные с английского, французского, немецкого или итальянского
языка стихи должны быть настолько хороши, чтобы войти в русскую поэзию, как
вошли "Сосна" и "Горные вершины" Лермонтова, "Бог и баядера" и "Коринфская
невеста" Алексея Толстого, "Ворон к ворону летит" Пушкина 10, "Не бил
барабан перед смутным полком..." Ивана Козлова, "Суд в подземелье",
"Торжество победителей", "Ночной смотр" и "Кубок" Жуковского [11].
Где же и быть этим замечательным стихотворным переводам, как не в
сокровищнице русской поэзии? Ведь нельзя же их причислить к английской или
немецкой.
"Песнь о Гайавате" Ивана Бунина, конечно, представляет собою перевод
поэмы Генри Лонгфелло, но она в то же время и выдающееся произведение нашей
поэзии.
Русский поэтический язык, которым в таком совершенстве владел Бунин,
придал его "Гайавате" новую свежесть, новое очарование.
Такое совершенство перевода достигается не только размерами таланта и
силою мастерства.
Надо было знать и любить природу, как Бунин, чтобы создать поэтический
перевод "Гайаваты". Одного знания английского текста было для этого
недостаточно.
Переводчику так же необходим жизненный опыт, как и всякому другому
писателю.
Без связи с реальностью, без глубоких и пристальных наблюдений над
жизнью, без мировоззрения в самом большом смысле этого слова, без изучения
языка и разных оттенков устного говора невозможна творческая работа
поэта-переводчика. Чтобы по-настоящему, не одной только головой, но и
сердцем понять мир чувств Шекспира, Гете и Данте, надо найти нечто
соответствующее в своем опыте чувств. В противном случае переводчик обречен
на рабское, лишенное всякого воображения копирование, а это ведет к
переводческой абракадабре или, в лучшем случае, к фабрикации рифмованных или
нерифмованных подстрочников.
Настоящий художественный перевод можно сравнить не с фотографией, а с
портретом, сделанным рукой художника. Фотография может быть очень искусной,
даже артистичной, но она не пережита ее автором.
Чем глубже и пристальнее вникает художник в сущность изображаемого, тем
свободнее его мастерство, тем точнее изображение. Точность получается не в
результате слепого, механического воспроизведения оригинала. Поэтическая
точность дается только смелому воображению, основанному на глубоком
ипристальном знании предмета.
Искусство поэтического перевода - дело нелегкое. Оно не дается в руки
тем, кто видит в нем только средство для заработка и относится к работе
поверхностно и небрежно.
Для того чтобы овладеть живым, гибким языком, лишенным неуклюжести,
свойственной ремесленным переводам, надо потратить немало труда - не меньше,
скажем, чем тратит балерина, добивающаяся свободы, плавности и грации
движений. Надо научиться так глубоко и тонко понимать содержание и стиль
переводимого текста, чтобы безошибочно чувствовать, какое слово мог бы
сказать автор или его герой и какое было бы им чуждо.
Лучше совсем отказаться от перевода художественного произведения, чем
перевести его плохо или посредственно. Дурной перевод - клевета на автора. И
как часто, к сожалению, эта клевета остается безнаказанной и даже
неизобличенной.
Читая стихи или прозу лучших писателей, прошедших через мясорубку
плохих переводчиков, каждый вправе задать вполне естественный и логичный
вопрос: так за что же, за какие заслуги присвоено автору звание великого
писателя, классика? Ведь, по совести говоря, пишет он очень неважно.
Немногие читатели - да и литераторы - представляют себе, какие
трудности приходится преодолевать переводчику художественной литературы.
Словесный строй, присущий разным языкам, так несходен, даже равнозначащие
слова в них так сильно отличаются своей смысловой и образной сущностью, что
неискушенный переводчик то и дело запутывается в дебрях иностранного языка и
коверкает свой родной язык, невольно подчиняя его системе чужого синтаксиса.
В лучшем случае он дает бледную копию оригинала, сохраняя только
тоненькую ниточку смысла и теряя всю свойственную оригиналу живость,
красочность, остроту мысли к жар чувства. Но кому нужны такие переводы?
Зачем тратятся на них деньги, бумага, труд наборщиков, корректоров,
печатников?
Я видел однажды у Горького чью-то объемистую рукопись, всю испещренную
пометками и поправками, сделанными заботливой рукою Алексея Максимовича. Это
был перевод с английского, забракованный Горьким и никогда не увидевший
света. И все же, читая рукопись, старый писатель, несмотря на свою
занятость, не мог равнодушно пройти мимо тех мест, где переводчик не нашел
нужного, достаточно меткого слова или допустил чуждый русскому языку оборот
речи. Очевидно, Горький во время чтения этой рукописи невольно увлекся
решением стилистических задач - поисками единственно подходящего слова или
верной интонации. Ведь не по обязанности же выправлял он все эти
переводческие погрешности.
Можно без всякой натяжки сравнить переводчиков с людьми, работающими во
вредном цеху. Постоянно имея дело с чужим языком, многие из них нечаянно
перенимают склад иноязычной речи. И если во вредных цехах на заводе рабочим
дают в виде противоядия молоко, то и переводчикам тоже нужно какое-то
противоядие. Они найдут его, читая и перечитывая таких писателей, как
Пушкин, Герцен, Тургенев, Лев Толстой, Лесков, Чехов, Горький, и
прислушиваясь к народному говору в тех местах, где можно услышать чистую
русскую речь. Известно, что и Толстой, по его собственному признанию, учился
языку у крестьян.
Язык перевода должен быть столь же богат и чист, как и язык
оригинального произведения. И в то же время он должен быть окрашен местным,
национальным колоритом подлинника. В этом нет противоречия. Вспомните, как
передает Пушкин испанский колорит в "Каменном госте" и английский в "Пире во
время чумы", отнюдь не изменяя при этом своему родному языку. А "Песни
западных славян" Пушкина, "Суд в подземелье" Жуковского, "Илиада" Гнедича, -
во всех этих переводах чистейший русский язык сочетается со строем и даже
звучанием иноземной речи.
Мы вправе гордиться нашей классической школой перевода. Эта школа не
ограничивалась тем, что знакомила страну с мировой поэзией, но и передавала
читателю свою любовь к переводимым поэтам.
Виднейшие наши переводчики поэзии и прозы понимали высокую задачу,
стоявшую перед ними, и работали как подвижники, не жалея времени, сердца,
сил.
В собрании сочинений Алексея Константиновича Толстого переводы из Гете
по праву занимают место рядом с его оригинальными стихами. То же можно
сказать и о переводах Ивана Бунина.
В советское время дело художественного перевода приобрело небывалый
масштаб и размах и выдвинуло целую плеяду выдающихся мастеров этого
искусства.
Нельзя не вспомнить с благодарностью большой и сильный
отрядпереводчиков, собравшийся в свое время вокруг Горького в организованном
им крупном и авторитетном издательстве "Всемирная литература" [2]. А сколько
талантливых людей взяло на себя в последующие годы великий труд воссоздания
на своем языке замечательного эпоса и современной литературы народов,
населяющих нашу страну. Пусть эти многочисленные переводы неравноценны, но
все они вместе составляют величественное сооружение, которое еще будет
строиться и достраиваться новыми поколениями.
И в те же самые годы - в годы нашей культурной революции - другая армия
мастеров художественного перевода открыла перед читателями ворота в поэзию
Китая, Венгрии, Польши, Чехии, Германии, Болгарии, Албании, Кореи, Японии и
подарила нам новые переводы Данте, Шекспира, Кальдерона, Гете, Гейне,
Байрона, Шандора Петефи, Христо Ботева, Федерико Гарсиа Лорки, Бехера,
Неруды.
Нет спору, велики заслуги советских переводчиков. И все же литература
наша еще не освободилась от переводов, лишенных настоящего вдохновения,
мастерства, а то и простой грамотности. При всех наших достижениях в области
перевода далеко не все работники редакций и даже не все переводчики уяснили
себе, что художественный перевод должен быть делом подлинного искусства. А
это искусство, как и всякое другое, сопряжено с поисками, счастливыми
находками и неизбежным риском.
Приступая к поэме или к роману, автор еще не знает, завершится ли
начатый им труд победой или поражением. Иной раз он сам ставит крест на
своей работе, потребовавшей от него большой затраты сил и времени.
В сущности, так же должен был бы относится к своему делу и переводчик.
Нельзя брать подряд на выполнение той или иной поэтической работы - да еще в
огромных масштабах, - не попробовав на этом пути своих сил. А бывает и так,
что интересную иностранную книгу переводит случайный человек, который
заслужил это право только тем, что ему посчастливилось вовремя раздобыть ее
и предложить издательству раньше других переводчиков. В конце концов в
выигрыше оказывается только он, а в проигрыше книга и читатель.
Перевод выдающегося произведения и сам по себе должен быть событием. К
сожалению, значение художественного перевода еще недостаточно оценивается
даже людьми, причастными к литературе.
А ведь это своего рода служба связи между народами. Без этой службы
связи Шекспир был бы известен только в Англии, Гете - только в Германии, Лев
Толстой - только в России. Правда, во всех странах найдутся люди, знающие,
кроме своего языка, какой-нибудь иностранный язык. Но сколько бы таких людей
ни оказалось, народы не будут знать литературы других стран без помощи
художественного перевода.
И если бы, скажем, все русские люди изучили немецкий, английский и
древнегреческий языки, то и тогда бы не потеряли своей ценности "Сосна" и
"Горные вершины" Лермонтова, "Не бил барабан перед смутным полком..." Ивана
Козлова, "Коринфская невеста" Алексея Толстого, "Греческие эпиграммы" Л.
Блуменау. Ибо все эти переводы - и сами по себе замечательные произведения
искусства.
^TНАБИРАЮЩИЙ ВЫСОТУ^U
О книгах стихов Расула Гамзатова
Горец, сын малочисленного аварского народа, Расул Гамзатов сумел
раздвинуть в своей поэзии национальные и территориальные границы и стать
поэтом, известным далеко за пределами родного края.
А может быть, он потому и заслужил высокое право считаться одним из
видных советских поэтов, что сохранил горское своеобразие, кровную связь с
бытом и судьбой своего народа. Его поэтический путь подобен реке Дагестана
Кара-Койсу, сбегающей с заоблачных высокогорных вершин в Каспийское море, в
котором воды ее сливаются с водами Волги.
О Дагестане мы впервые узнаем в ранней юности, прочитав и на всю жизнь
запомнив трагические лермонтовские стихи "В полдневный жар в долине
Дагестана". Мы видим неприступные гнезда-аулы и суровых, несгибаемых
мюридов, читая овеянную ароматом горных трав повесть Льва Толстого
"Хаджи-Мурат".
А в стихах нашего современника Расула Гамзатова мы слышим голос самого
Дагестана, многонациональной советской республики, где бережно хранятся
лучшие древние предания и традиции, но где воспитанные революцией поколения
преодолевают предрассудки старины, обособленность племен и жестокость многих
обычаев и нравов, с такой беспощадной правдивостью показанную Львом Толстым.
В стихах Расула Гамзатова Дагестан как бы открывается нам изнутри.
Мы видим мудрых и проницательных стариков, о которых поэт пишет:
Они в горах живут высоко,
С времен пророка ли, бог весть,
И выше всех вершин Востока
Считают собственную честь [1]"
{Стихи даются в переводе Якова Козловского. (Прим. автора.)}
И дальше:
Порою всадник не из местных
Вдали коня пришпорит чуть,
А старикам уже известно,
Зачем в аул он держит путь...
В горном ауле Ахвах мы словно своими глазами видим, как молодые парни,
по старинному местному обычаю, кидают папахи в окна девушек, с которыми
мечтают обручиться.
Поэт приглашает в этот аул своего друга Мусу Магомедова.
Тряхнем-ка юностью в Ахвахе
И вновь, как там заведено,
Свои забросим мы папахи
К одной из девушек в окно.
И сразу станет нам понятно,
В кого девчонка влюблена:
Чья шапка вылетит обратно,
К тому девчонка холодна... [2]
Поэт (или его лирический герой) еще подростком бросает в одно из окон в
Ахвахе свою кепку, но она сразу же вылетает из окна: он пришел слишком рано.
Через несколько лет он бросает в то же окошко свою модную шляпу, но и она
вылетает обратно: он пришел слишком поздно.
В стихах, посвященных родному краю (а это только часть его поэзии,
лирической и глубоко философской), Расул Гамзатов с любовью и мягким юмором
вводит нас в быт простых людей, искусных и трудолюбивых мастеров.
Сын народного поэта Гамзата Цадасы, Расул провел детство и юность в
ауле Цада, где, если верить горцам, бывают самые яркие - огненные - рассветы
и закаты. Вероятно, отсюда и пошло название аула, которое в переводе на
русский язык означает "в огне".
Порт учился в современной советской школе, которая помещалась внутри
старинной Хунзахской крепости, помнящей Шамиля.
На Кавказе говорят, что самой искусной и тонкой насечкой на оружии
славится аул Кубачи, а самыми меткими пословицами - аул Цада. От этих
пословиц, от народных песен и легенд ведет прямая тропа к поэзии Расула
Гамзатова, образной, афористичной, полной жизни и сложных, разнообразных
чувств.
В одном из своих стихотворений поэт говорит:
И я сквозь утреннюю дымку
Мог различать в туманной мгле,
Как смех и плач сидят в обнимку
На темной и крутой скале [3].
Этот смелый, простой и зримый образ как будто создан самим народом, в
песнях которого слезы и смех тоже живут рядом - "в обнимку".
Но истоки стихов Гамзатова - не только в народной поэзии горцев.
Помню, как при одной из наших встреч Расул рассказывал мне, что его
вскормили две женщины: когда заболела мать, его кормила грудью горская
крестьянка.
В литературе у него тоже были две кормилицы: поэзия Востока и великая
русская поэзия. А через русскую поэзию он узнал и лучших иностранных поэтов,
таких, как Шекспир, Гете, Берне, Гейне.
Он учился в Московском литературном институте имени Горького. Но и в
студенческие годы, и потом он сам вдумчиво и требовательно выбирал себе
учителей, наиболее правдивых и жизненных поэтов, классических и современных.
Расул рано достиг душевной и творческой зрелости. Она далась ему
нелегко, ценой больших, глубоких, подчас горьких переживаний. На войне он
потерял двух старших братьев, а через несколько лет тяжело пережил смерть
отца, который был ему и другом, и наставником в поэзии.
В эти годы поседела его молодая голова. Он как-то сразу почувствовал
себя взрослым и мужественно осознал свою ответственность, свое назначение в
жизни и в поэзии.
Вероятно, это и помогло ему так счастливо избежать судьбы многих
молодых поэтов, довольствующихся легким успехом. Он вовремя понял, как
"опасна мель большому кораблю".
Многие годы я пристально слежу за каждым стихотворением Расула
Гамзатова, появляющимся в печати, и мне радостно видеть, как набирает он все
большую высоту поэтической мысли, не теряя конкретности, теплоты, той
душевной щедрости, которой отмечены стихи истинных поэтов.
В заключение несколько слов о поэтах-переводчиках, которые донесли до
русского читателя стихи Расула Гамзатова.
Поэту Дагестана в этом отношении необыкновенно повезло: переводы его
стихов, сделанные такими мастерами, как Наум Гребнев и Яков Козловский,
бережно сохраняют и почерк автора, и национальный колорит его поэзии.
Читая Расула Гамзатова на русском языке, забываешь, что перед тобою
перевод. Я. Козловскому и Н. Гребневу удалось передать и смелое, подчас
дерзкое, вдохновение поэта-горца, и свежесть его образов, и присущий ему
тонкий и вместе с тем простодушный юмор.
Оба переводчика достигли своей цели: они заставили множество читателей
за пределами Дагестана полюбить замечательного поэта.
^TЗАМЕТКИ И ВОСПОМИНАНИЯ^U
^TТРИ ЮБИЛЕЯ^U
<> 1 <>
Передо мною лежит сборник с зеленым веночком на серой обложке и с
заголовком, напечатанным зеленой и красной краской: