Страница:
Легче же - потому, что почти вся его жизнь прошла у меня на глазах.
---
В своем предисловии к американскому изданию книги "Горы и люди" А. М.
Горький писал:
"М. Ильин, автор этой книги, уже знаком читателям США. Его "Рассказ о
великом плане" с триумфом был прочитан всюду в Европе, переведен на языки
Японии, Китая и выдержал, если не ошибаюсь, не одно, а несколько
многотиражных изданий в Нью-Йорке.
Исключительный успех "Рассказа" объясняется редчайшей способностью
Ильина "говорить просто и ясно о явлениях сложных и вещах мудрых" [1].
Если поставить рядом все книги, написанные Ильиным за три десятка лет
(а они займут целую полку), легко убедиться, что в них и в самом деле идет
речь о "явлениях сложных".
В этих книгах, рассчитанных не на специалистов, а на широкого читателя,
говорится о тысячелетних поисках и открытиях в самых разных и, казалось бы,
далеких одна от другой областях знания, о сегодняшнем дне науки, а иной раз
и о завтрашнем дне. И обо всем этом Ильин пишет не бесстрастно, а
взволнованно, целеустремленно, не отрывая науки от жизни.
"Простота и ясность", которые так ценил в книгах Ильина Горький, даются
не просто и не легко.
Для того чтобы иметь право писать о сложных вещах смело и свободно, не
упрощая темы и не пользуясь то и дело цитатой как спасательным кругом, автор
должен по-хозяйски владеть своим материалом и знать гораздо больше, чем
требует от него тема.
Он не добьется ясности в своей книге, если этой ясности нет у него
самого. К нему вполне применимо то, что говорит Ильин об ученом, имеющем
дело с еще не освоенными явлениями:
"Когда ученый видит перед собой хаос, для него - это только признак,
что он еще многого не знает, что хаос не в природе, а у него в голове".
Но дело не только в достаточном объеме знаний, приведенных в порядок, в
систему.
Книга для чтения не претендует на то, чтобы по ней учились. У нее
другая цель, другая задача. Она должна пристрастить читателей к науке,
увлечь их ее далеко уходящими перспективами, показать, ценою какого труда,
каких исканий даются людям открытия.
Учебник или курс лекций обязателен для учащегося. А книгу для чтения
каждый волен закрыть на любой странице, если она не заинтересует его, не
заставит прочесть себя до конца.
А для этого прежде всего автор не должен усложнять предмет, о котором
пишет, трудностью и тяжестью изложения.
Об этом превосходно сказал Герцен:
"Трудных наук нет, есть только трудные изложения, то есть
непереваримые" [2].
Тяжесть преодолевается силой. Чем глубже и сложнее мысль, тем сильнее,
ярче, рельефнее должно быть слово.
Далекое и отвлеченное может стать для читателя близким, конкретным,
осязаемым, если автор обращается не только к его сознанию, но и к
воображению.
Воображение помогает соображению. Книга об открытиях науки вернее
найдет дорогу к уму и сердцу читателя, если ее пишет не равнодушный
компилятор, преподносящий своей аудитории готовые, отработанные и уже
остывшие мысли и выводы, а человек, который вместе с читателем сам постигает
мир, решает трудные проблемы, ищет выхода из противоречий и радуется их
разрешению.
Пропаганда науки - искусство. Книга, ставящая перед собой эту задачу,
должна быть поэтической книгой.
---
В одной из книг Ильина - "Горы и люди" - есть глава "Руды выходят из
глубины".
Начинается она так:
"Сквозь огонь и воду пройдет руда, которая еще так недавно мирно спала
под землей.
Не в первый раз попадает она в огонь и воду, не в первый раз будет
плавиться и подвергаться химической обработке.
Если бы у руды была память, печи металлургических заводов напомнили бы
ей ту огромную подземную печку, в которой она побывала миллионы лет тому
назад.
Баки и чаны на химическом заводе напомнили бы ей те подземные трещины,
в которых она бурлила горячим раствором, а потом осаждалась корой минералов.
Но тогда все ее превращения и странствования протекали медленно -
миллионы лет, а теперь в какие-нибудь сутки руда превращается в чугун, чугун
в сталь, сталь в машину.
Древняя история руды ползла черепашьим шагом, новая ее история, которою
управляет человек, поскакала галопом.
Человек дал ей новую скорость, и новое направление. Все, что угодно,
могло случиться с металлом в природе: он мог плавиться в недрах земли,
застывать в трещинах и жилах, переходить из одного соединения в другое - но
ни при каких условиях он не мог стать плугом или мотором.
Историю природы по-своему продолжил человек".
В этом отрывке можно найти и главную тему Ильина, и характерные черты
его стиля.
Он пишет простой, четкой деловой прозой, лишенной каких бы то ни было
словесных украшений. Но нельзя не заметить, как послушен малейшим оттенкам
его мысли ритм повествования, как ускоряется темп рассказа, когда "черепаший
шаг" древней истории сменяется "галопом" новой и руда, таившаяся под землей,
"в какие-нибудь сутки превращается в чугун, чугун в сталь, сталь в машину".
И каким торжеством, какою гордостью за человека проникнуты заключительные
слова отрывка - о том, что человек дал стихийным процессам новую скорость и
точную цель - плуг или мотор.
Поэтический образ, меткое сравнение часто служат Ильину горными
тропинками, позволяющими ему "срезать", сократить долгую дорогу пространных
объяснений.
Вот несколько образных выражений из его книг:
"...Парусный корабль всегда старается держаться попутного ветра и
течения, как троллейбус идет туда, куда несет его попутный поток
электрической энергии" ("Человек и стихия").
"Если вам нужна дорога, возьмите ее с собой. Трактор сам стелет себе
дорогу - гусеничную ленту" (из кнши "Вездеход").
"Только немногим рукописям удалось добраться до нас сквозь огонь
пожаров и битв... Каждая дошедшая до нас старая книга - это бумажный
кораблик, переплывший бурное море истории" ("Черным по белому").
Галилей построил первый термометр и барометр. "Два новых прибора
родились сросшимися, как сиамские близнецы. Их надо было разъединить, чтобы
каждый из них занимался своим делом и не мешал другому" ("Человек и
стихия").
"Если сравнивать океан с печкой, то это большая печь, которая медленно
нагревается, но зато и медленно остывает.
А материк - это что-то вроде печки-времянки; ее легко раскалить, но она
плохо держит тепло.
И вот в зимнее время, когда эта печка-времянка делается ледяной, мы
должны радоваться, что получаем дополнительный подогрев от теплой печки
океана" ("Человек и стихия").
А иной раз поэтический образ вырастает у Ильина в целый рассказ или
даже в сказку, ничуть не умаляя этим серьезности и деловитости текста.
Рассказывая о том, как степь становилась безводной и бесплодной там,
где в царское время вырубали леса на водоразделах и распахивали склоны
холмов и края оврагов, Ильин говорит:
"Русские сказки часто кончаются присказкой:
И я там был,
Мед-пиво пил,
По усам текло,
А в рот не попало.
Земля в степи не раз бывала обойденным гостем на весеннем пиру природы.
Сколько питья запасала хозяйка-природа еще с зимы. Одного снегу было
так много, что и земля могла вдоволь напиться, и рекам досталось бы вволю.
Но наступала весна, и оказывалось, что на пиру, кроме земли и рек, есть
еще и другие гости.
Вольный ветер являлся издалека, с юга, и принимался жадно пить воду,
которая была припасена совсем не для него. Ветру помогало солнце. Они вдвоем
старались осушить широкую чашу.
А тут еще и дно у этой чаши было дырявое. Каждый овраг тянул, сосал
воду из земли. Бурные ручьи мчались по оврагам и торопились напоить водой
реки.
Рекам доставалось питья больше, чем следовало. И, словно пьяные на
пиру, реки принимались буянить. Они сносили мосты, прорывали плотины,
совершали набеги на села и города.
А земля и напиться-то как следует не успевала..."
Ильин учился своему делу не только у больших ученых - историков,
экономистов, химиков, математиков, физиков, метеорологов,
гидрологов,океанографов, почвоведов, - но и у лучших поэтов. Хорошо знакома
ему и народная поэзия.
Недаром он так часто упоминает и цитирует поэтов разных времен -
Эсхила" Софокла, Еврипида, Вергилия, Данте, Пушкина, Баратынского,
Лермонтова, Некрасова, Тютчева, Фета.
О Гомере он говорит в книге "Как человек стал великаном":
"Илиада" и "Одиссея" рассказывают нам, во что верили древние греки, что
они знали и что умели делать".
А в одной из глав книги "Человек и стихия" речь идет о том, как, изучая
"Одиссею", русский метеоролог Б. П. Мультановский определил и нанес на карту
направление ветров, которые дули в то время, когда ахейцы возвращались домой
после гибели Трои.
Тут не знаешь, чему больше удивляться: находчивости ли замечательного
ученого, который ухитрился подвергнуть метеорологическому анализу древнюю
"Одиссею", или правдивости и точности свидетельских показаний старика
Гомера.
"Ищи ветра в поле!" эту поэтическую народную поговорку опровергает
Ильин, говоря о том, как поэзия и наука помогли метеорологу найти ветры,
которые пронеслись над Средиземным морем три тысячи лет тому назад.
А наш Пушкин не только изобразил грозное явление природы (петербургское
наводнение 1824 года), но и объяснил его одним четверостишием в поэме
"Медный всадник";
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова...
Приводя отрывок из той же поэмы -
Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом и т. д., -
Ильин пишет:
"В этих поэтических строчках есть почти все, что должно быть в
метеорологической сводке: температура, осадки, ветер... Великий поэт умел
видеть природу глазами ученого. Но он ни на миг не переставал быть поэтом. И
погода и река - это живые действующие лица его поэмы".
О другом поэте пушкинской поры, Евгении Баратынском, Ильин говорит:
"Только поэт может сравниться с ученым в наблюдательности, в остроте
глаза.
Баратынский писал:
Чудный град порой сольется
Из летучих облаков;
Но лишь ветр его коснется,
Он исчезнет без следов... [3]
На языке науки такие облака, похожие на город с зубцами, с башенками,
носят имя Altocumulus castellatus - высококучевые, башенкообразные.
Для поэта, так же как и для ученого... не все облака на одно лицо".
Конечно, Пушкин отнюдь не имел намерения дать в своей поэме
метеорологическую сводку, а Баратынский, вероятно, даже и не подозревал, что
пишет о "высококучевых, башенкообразных" облаках, имеющих очень длинное
латинское название.
Но в науке есть своя поэзия. А искусство по-своему, но столь же зорко
наблюдает и познает мир.
И человек, пишущий о явлениях природы, которыми занимается наука,
должен черпать свой материал не только из трудов ученых, но и в какой-то
мере из собственных наблюдений и размышлений. У него должен быть глаз
художника, вооруженный знанием ученого.
---
Эпиграфом к своему собранию сочинений Ильин мог бы взять слова
Ломоносова:
"Что бы ни препятствовало, мы должны как бы охватить единым взглядом
совокупность всех вещей".
Этот смелый призыв великого ученого и поэта казался все менее
осуществимым по мере того, как человеческое знание росло и, разветвляясь,
делилось на такие узкие участки, что ученый, работающий на одном фланге
какой-нибудь науки, мало представлял себе, что делается па другом. Где уж
тут думать об охвате "совокупности всех вещей"!
А между тем это было исконной мечтой мыслящего человечества, которое с
незапамятных времен стремится охватить сознанием весь мир и определить свое
"место во вселенной" {"Место человека во вселенной" - так называется книга
современника Дарвина - естествоиспытателя Уоллеса. (Прим. автора.)}.
В наше время, несмотря на продолжающееся дробление науки, наблюдается
замечательный процесс взаимопроникновения, сплавления ее отдельных
разрозненных отраслей. На границах между ними возникли новые науки - такие,
например, как геофизика, геохимия, биохимия, агробиология, астрофизика и т.
д. Новые связи между различными науками стали за последние годы таким
обычным явлением, что вновь возникающим наукам-гибридам даже пересталидавать
особые названия. В наши дни математика вторглась в генетику и медицину,
ядерная физика проникла в ботанику, в геологию и даже в археологию.
Мысль о том, что тесная связь и сотрудничество между науками необходимы
для успехов каждой из них, проходит в книгах Ильина красной нитью.
Рассказывая, как ученые нашли ключ к разгадке перемен погоды, которые
раньше казались ее случайными прихотями и капризами, не поддающимися
объяснению, Ильин говорит:
"Воздух, вода и суша жили одной жизнью, которую нужно было изучить и
понять".
И дальше:
"...Метеоролог не мог бы понять, что такое круговорот воздуха, если бы
забыл о воде. А гидролог не мог бы разобраться в круговороте воды, если бы
забыл о воздухе.
Круговорот воды и круговорот воздуха - это колеса одной и той же
машины, которую приводит в ход могучий двигатель - солнце" ("Человек и
стихия").
Необходимость рассматривать природу как целое еще более очевидна в
агрономических науках.
В книге "Покорение природы" Ильин рассказывает, сколько усилий
потратили еще в царское время замечательные русские ученые П. А. Костычев и
В. В. Докучаев, чтобы довести до сознания людей мысль о необходимостиизучать
единую, цельную, неделимую природу. Только это даст человеку возможность
управлять ею. Основателю науки о почве В. В. Докучаеву уже в те времена было
ясно, что "нельзя победить засуху, забывая об этой великой связи вещей", что
"надо перестраивать не одну только почву, а всю географию страны. А такая
перестройка под силу только самому большому из хозяев - государству".
Отсюда можно было сделать прямой и последовательный вывод - этот вывод
и сделали К. А. Тимирязев и Д. Н. Прянишников,- что разумным хозяином
природы может быть лишь государство социалистическое. Только оно, а не
капиталистические государства, где земля разорвана на куски и предоставлена
произволу частных владельцев, может взять на себя заботу обо всей природе в
целом - о почве, о лесах, о реках, полях и лугах, о растительном и животном
мире, ибо все это - части одного организма.
В той же книге, в главе "Допрос свидетелей", узел за узлом
распутывается нить, которая вела к неурожаям, засухе, "черным бурям",
разрастанию оврагов.
Все показания свидетелей говорят о том, что во всех этих бедствиях
виновна не природа, а прежние хозяева земли. Это они вырубили леса на
водоразделах, лишили поля защиты от ветров и освободили воду, которая стала
уносить с полей чернозем и рыть овраги.
Ильин пишет: "И когда приходил долгожданный дождь, потоки воды
устремлялись в трещины, в борозды, рыли их и превращали в овраги... овраг
работал как осушительная канава: отводил с полей воду.
Так получалось противоречие: дожди вместо того, чтобы орошать поля,
осушали их, создавая овраги".
Свидетели, которых призывает Ильин (а это - отчеты царского
министерства внутренних дел, книга князя Масальского, многотомное издание
"Россия", выходившее под редакцией известного географа
Семенова-Тян-Шанского), говорят о разорении страны, в котором повинны и
помещики, продававшие леса на сруб, - ибо, по выражению Ильина, деревья в
лесу растут медленно, а деньги в банке растут быстрее, - и крестьяне,
вынужденные распахивать склоны и края оврагов там, где после их
"освобождения" им были отведены нищенские наделы. А главным виновником
разграбления русской природы был, конечно, тот строй, который свергла
Октябрьская революция.
Социалистический строй открывает перед людьми возможность восстановить
единство природы, применить к сельскому хозяйству законы современной науки и
повести борьбу со стихиями.
Так - не в теории только, но и в жизни - впервые стал осуществляться
великий завет Ломоносова: "охватить единым взглядом совокупность всех
вещей".
---
У тех, кто еще не знаком с книгами М. Ильина, естественно возникнет
вопрос: кто же он, автор этих книг, - химик, физик, геолог, метеоролог,
ботаник, археолог, инженер?
Он пишет о растениях и рудах, о воздушных и морских течениях, о
старинных письменах и археологических раскопках, о новых замечательных
машинах и сложнейших сооружениях, об открытиях современной физики и о том,
как развивалась философская мысль с древнейших времен.
Не ведет ли такая широта интересов к излишней беглости и отсутствию
глубины? И есть ли какое-нибудь единство в этом довольно необычном
разнообразии?
Достаточно познакомиться поближе с тем, что написал за свою жизнь
Ильин, чтобы обнаружить неразрывную связь между его книгами, столь
различными по темам, как, например, "Рассказы о вещах" и "Рассказ о великом
плане", "Покорение природы" и "Путешествие в атом".
Идет ли в его книгах речь о происхождении окружающих нас вещей или о
развитии человеческой мысли, - все это пронизывает одна общая идея, которую
вкратце можно выразить словами: "Как человек стал человеком".
Ту же мысль, основанную на учении Энгельса, Ильин доносит до своего
читателя с предельной четкостью и простотой:
"В течение многих тысячелетий руки учили голову. Все более умелыми
делались руки, и все умнее становилась голова. Умение расширяло ум".
Не случайно эти два сходных слова - "умение" и "ум" - оказались здесь
рядом.
Касаясь самых разных областей человеческой деятельности, Ильин шаг за
шагом показывает, как труд раздвигал границы знания, как умение воспитывало
ум, а ум, в свою очередь, совершенствовал труд.
А насколько глубоко знаком автор с предметами, о которых пишет, можно
судить хотя бы по тому, какими материалами он пользуется в своей работе. Это
первоисточники.
Да при этом, излагая какое-нибудь учение, он никогда не представляет
его читателю как нечто окончательное и незыблемое. Напротив, на многих
примерах показывает он, как рушатся или усложняются со временем очень
стройные и, казалось бы, вполне убедительные научные системы, если своей
стройностью они обязаны упрощению задачи, недоучету важных факторов.
Говоря, например, о путях развития метеорологии или почвоведения, Ильин
вводит читателя в самую сущность борьбы различных теорий и взглядов.
Для того чтобы иметь право на такой широкий охват жизни и науки, Ильин
всю свою жизнь оставался студентом - как бы проходил университет за
университетом.
Помню, в то время когда он работал над книгой "Горы и люди", в которой
рассказывается, как наша наука всем своим широким фронтом участвует в
перестройке страны, я как-то задал ему вопрос: достаточно ли у него
материала для того, чтобы говорить в одной из глав книги о сейсмологии - о
науке, от которой он, химик по образованию, был, казалось бы, так далек?
Ильин никогда не отличался излишней самонадеянностью, но мой вопрос не
застал его врасплох. Застенчиво улыбнувшись, он ответил мне, что и с этим
предметом знаком, "по крайней мере, в объеме университетского курса".
И это был его минимум.
На целые месяцы погружался он то в геологию, то в океанографию, то в
учение о лесе.
При каждой встрече с ним можно было догадаться, чем он занят и увлечен
в это время - проблемами ядерной физики или наукой о погоде.
Материал свой он добывал (именно добывал, а не брал то, что лежит на
поверхности) в лабораториях, в библиотеках, в музеях, на заводах.
Наряду с трудами ученых ему служили источниками такие подлинные
документы, как, например, летописи, записи о погоде кремлевских караульных
стрельцов, дневники путешествий, царские указы и доклады министров,
статистические сборники, русские и зарубежные.
Да и собственный опыт научного работника, а потом и заводского инженера
как нельзя более пригодился Ильину - автору "Рассказа о великом плане".
Но для того чтобы стало понятно, как и когда возникло у него это
страстное, неуклонное, никогда не изменявшее ему стремление к широкому,
многостороннему познанию мира, надо хоть бегло коснуться его биографии. Она
не слишком богата внешними событиями, но интересна тем, что почти все в ней
как бы намеренно - с малых лет - готовило Ильина к тому делу, которое он
выбрал не по расчету, а по любви.
---
М. Ильин (Илья Яковлевич Маршак), так много потрудившийся на своем
веку, не нашел времени для того, чтобы написать книгу о самом себе.
А как много мог бы он рассказать о своей жизни, о своих мыслях и
наблюдениях, видно по тем коротким автобиографическим заметкам, которые он
наскоро набросал в больнице перед операцией.
Он успел написать только о своих детских и отроческих годах. Но и эти
страницы показывают, что на долю их автора выпало редкое счастье посвятить
свою жизнь тому, что он больше всего любил и о чем мечтал с детства.
Последняя страница заметок обрывается на словах:
"Так росли во мне одновременно и не порознь, а слитно любовь к науке,
природе и любовь к поэзии".
Эти слова лучше всего определяют путь Ильина-писателя. Все его три
любви жили в нем слитно и нераздельно до последних дней жизни. Он не только
писал книги о научных исследованиях и открытиях, но и сам был неустанным
наблюдателем природы, да к тому же и поэтом.
Рукою поэта написаны и эти беглые, черновые заметки - очевидно,
страницы повести, прерванной вместе с жизнью ее автора.
Одна из коротеньких главок - "Первые воспоминания" - начинается так:
"Широкая Острогожская {М. Ильин родился в 1895 г. на Украине, в городе
Бахмуте (ныне Артемовске). Маленьким ребенком его перевезли в город
Острогожск, Воронежской губернии, где на Майдане - в пригородной слободе -
работал на заводе отец. (Прим. автора.)} улица с маленькими домишками по
сторонам, с пыльными кустами в палисадниках, со скамеечками у ворот. Улица -
прямая и уходит далеко-далеко. Где-то вдали белая колокольня на фоне синего
неба. И я думаю:
"Хорошо бы дойти до конца улицы и влезть на небо..."
По улице идет цыганская свадьба. Чернобровый и бородатый жених в
ярко-красной рубашке пляшет - лицом к процессии. Толпа пестрая, шумная,
веселая. Все обитатели маленьких домишек высыпали на улицу и смотрят.
И сразу после этого, после солнечной яркой улицы - темная, душная
церковь, давка. Над женихом и невестой держат золотые венцы. У жениха
медного цвета лицо и большая черная борода. Невеста в лентах и бусах. И я
думаю:
"Вот это и есть карточные король и королева - только не на картах, а
живые..."
Цыганская свадьба, увиденная в детстве, может быть, потому и
запомнилась автору заметок, что жизнь в пригородной слободе не часто
баловала яркими красками. Люди жили тут по большей части скучно, скудно и
хмуро.
Местность была сырая, малярийная, и маленький Илья Маршак рос
болезненным и слабым ребенком. Должно быть, поэтому в нем рано проявилась
какая-то недетская сосредоточенность и склонность к наблюдениям и
размышлениям.
Читать он научился лет семи, а сочинять стихи начал еще раньше.
В своих воспоминаниях Ильин говорит:
"Природу я любил с детства. Особенно увлекался муравьями и звездами...
Помню раннее утро, - пишет он дальше. - Все еще спят. Солнце только что
встало и светит не с той стороны, с какой это привычно. Тени длинные, но не
вечерние, грустные, а утренние, веселые. Все какое-то особенно чистое,
яркое, словно вымытое росой.
И вот в такое утро я перелезаю через плетень напротив и ложусь в траву,
чтобы понаблюдать за муравьиным "шоссе".
В одну сторону муравьи идут налегке, а в другую - с поклажей: кто несет
жучка, кто мертвого муравья, а вот двое тащат сосновую иголочку и как будто
порядком мешают друг другу... Но все же они подвигаются понемногу вперед. Я
ползу за ними на животе, чтобы узнать, где муравейник. Движение все гуще;
"шоссе" - дорожка среди травы, проделанная самими муравьями, - все шире.
Встречаясь, муравьи обмениваются приветствиями - похлопывают друг друга.
И вот уже широкая площадь у подножия муравейника. Я полз целых четверть
часа! А ведь достаточно было поднять голову, чтобы увидеть муравьиный город
прямо перед собой..."
Сколько терпения нужно было маленькому наблюдателю природы, чтобы
ползти по земле с муравьиной скоростью, не поднимая головы, ради того, чтобы
увидеть муравейник с точки зрения возвращающихся домой муравьев.
И вот он у цели.
"...Муравьи-строители чинят проломы, муравьи-часовые затыкают своей
головой входы. Я хлопаю по муравейнику палочкой. И сейчас же волнение
распространяется по всему городу... Видно, отдан сигнал тревоги...
Сколько часов проводил я у муравейника! Тут дело было не только в
любознательности, но и в силе воображения, свойственной ребенку. Муравьи мне
казались чем-то вроде маленьких людей, а сам я был великаном.
Я уже читал книги о муравьях, и слово "инстинкт" не удовлетворяло меня.
Мне казалось, что у муравьев есть нечто большее, чем инстинкт. Я ставил
их в новые, неожиданные положения, и они находили выход, которого им не мог
подсказать инстинкт.
Помню, я устроил посреди муравейника пруд в крышке от консервной банки.
Вода была в нижней части крышки, а верхняя часть оставалась сухой. Никогда
---
В своем предисловии к американскому изданию книги "Горы и люди" А. М.
Горький писал:
"М. Ильин, автор этой книги, уже знаком читателям США. Его "Рассказ о
великом плане" с триумфом был прочитан всюду в Европе, переведен на языки
Японии, Китая и выдержал, если не ошибаюсь, не одно, а несколько
многотиражных изданий в Нью-Йорке.
Исключительный успех "Рассказа" объясняется редчайшей способностью
Ильина "говорить просто и ясно о явлениях сложных и вещах мудрых" [1].
Если поставить рядом все книги, написанные Ильиным за три десятка лет
(а они займут целую полку), легко убедиться, что в них и в самом деле идет
речь о "явлениях сложных".
В этих книгах, рассчитанных не на специалистов, а на широкого читателя,
говорится о тысячелетних поисках и открытиях в самых разных и, казалось бы,
далеких одна от другой областях знания, о сегодняшнем дне науки, а иной раз
и о завтрашнем дне. И обо всем этом Ильин пишет не бесстрастно, а
взволнованно, целеустремленно, не отрывая науки от жизни.
"Простота и ясность", которые так ценил в книгах Ильина Горький, даются
не просто и не легко.
Для того чтобы иметь право писать о сложных вещах смело и свободно, не
упрощая темы и не пользуясь то и дело цитатой как спасательным кругом, автор
должен по-хозяйски владеть своим материалом и знать гораздо больше, чем
требует от него тема.
Он не добьется ясности в своей книге, если этой ясности нет у него
самого. К нему вполне применимо то, что говорит Ильин об ученом, имеющем
дело с еще не освоенными явлениями:
"Когда ученый видит перед собой хаос, для него - это только признак,
что он еще многого не знает, что хаос не в природе, а у него в голове".
Но дело не только в достаточном объеме знаний, приведенных в порядок, в
систему.
Книга для чтения не претендует на то, чтобы по ней учились. У нее
другая цель, другая задача. Она должна пристрастить читателей к науке,
увлечь их ее далеко уходящими перспективами, показать, ценою какого труда,
каких исканий даются людям открытия.
Учебник или курс лекций обязателен для учащегося. А книгу для чтения
каждый волен закрыть на любой странице, если она не заинтересует его, не
заставит прочесть себя до конца.
А для этого прежде всего автор не должен усложнять предмет, о котором
пишет, трудностью и тяжестью изложения.
Об этом превосходно сказал Герцен:
"Трудных наук нет, есть только трудные изложения, то есть
непереваримые" [2].
Тяжесть преодолевается силой. Чем глубже и сложнее мысль, тем сильнее,
ярче, рельефнее должно быть слово.
Далекое и отвлеченное может стать для читателя близким, конкретным,
осязаемым, если автор обращается не только к его сознанию, но и к
воображению.
Воображение помогает соображению. Книга об открытиях науки вернее
найдет дорогу к уму и сердцу читателя, если ее пишет не равнодушный
компилятор, преподносящий своей аудитории готовые, отработанные и уже
остывшие мысли и выводы, а человек, который вместе с читателем сам постигает
мир, решает трудные проблемы, ищет выхода из противоречий и радуется их
разрешению.
Пропаганда науки - искусство. Книга, ставящая перед собой эту задачу,
должна быть поэтической книгой.
---
В одной из книг Ильина - "Горы и люди" - есть глава "Руды выходят из
глубины".
Начинается она так:
"Сквозь огонь и воду пройдет руда, которая еще так недавно мирно спала
под землей.
Не в первый раз попадает она в огонь и воду, не в первый раз будет
плавиться и подвергаться химической обработке.
Если бы у руды была память, печи металлургических заводов напомнили бы
ей ту огромную подземную печку, в которой она побывала миллионы лет тому
назад.
Баки и чаны на химическом заводе напомнили бы ей те подземные трещины,
в которых она бурлила горячим раствором, а потом осаждалась корой минералов.
Но тогда все ее превращения и странствования протекали медленно -
миллионы лет, а теперь в какие-нибудь сутки руда превращается в чугун, чугун
в сталь, сталь в машину.
Древняя история руды ползла черепашьим шагом, новая ее история, которою
управляет человек, поскакала галопом.
Человек дал ей новую скорость, и новое направление. Все, что угодно,
могло случиться с металлом в природе: он мог плавиться в недрах земли,
застывать в трещинах и жилах, переходить из одного соединения в другое - но
ни при каких условиях он не мог стать плугом или мотором.
Историю природы по-своему продолжил человек".
В этом отрывке можно найти и главную тему Ильина, и характерные черты
его стиля.
Он пишет простой, четкой деловой прозой, лишенной каких бы то ни было
словесных украшений. Но нельзя не заметить, как послушен малейшим оттенкам
его мысли ритм повествования, как ускоряется темп рассказа, когда "черепаший
шаг" древней истории сменяется "галопом" новой и руда, таившаяся под землей,
"в какие-нибудь сутки превращается в чугун, чугун в сталь, сталь в машину".
И каким торжеством, какою гордостью за человека проникнуты заключительные
слова отрывка - о том, что человек дал стихийным процессам новую скорость и
точную цель - плуг или мотор.
Поэтический образ, меткое сравнение часто служат Ильину горными
тропинками, позволяющими ему "срезать", сократить долгую дорогу пространных
объяснений.
Вот несколько образных выражений из его книг:
"...Парусный корабль всегда старается держаться попутного ветра и
течения, как троллейбус идет туда, куда несет его попутный поток
электрической энергии" ("Человек и стихия").
"Если вам нужна дорога, возьмите ее с собой. Трактор сам стелет себе
дорогу - гусеничную ленту" (из кнши "Вездеход").
"Только немногим рукописям удалось добраться до нас сквозь огонь
пожаров и битв... Каждая дошедшая до нас старая книга - это бумажный
кораблик, переплывший бурное море истории" ("Черным по белому").
Галилей построил первый термометр и барометр. "Два новых прибора
родились сросшимися, как сиамские близнецы. Их надо было разъединить, чтобы
каждый из них занимался своим делом и не мешал другому" ("Человек и
стихия").
"Если сравнивать океан с печкой, то это большая печь, которая медленно
нагревается, но зато и медленно остывает.
А материк - это что-то вроде печки-времянки; ее легко раскалить, но она
плохо держит тепло.
И вот в зимнее время, когда эта печка-времянка делается ледяной, мы
должны радоваться, что получаем дополнительный подогрев от теплой печки
океана" ("Человек и стихия").
А иной раз поэтический образ вырастает у Ильина в целый рассказ или
даже в сказку, ничуть не умаляя этим серьезности и деловитости текста.
Рассказывая о том, как степь становилась безводной и бесплодной там,
где в царское время вырубали леса на водоразделах и распахивали склоны
холмов и края оврагов, Ильин говорит:
"Русские сказки часто кончаются присказкой:
И я там был,
Мед-пиво пил,
По усам текло,
А в рот не попало.
Земля в степи не раз бывала обойденным гостем на весеннем пиру природы.
Сколько питья запасала хозяйка-природа еще с зимы. Одного снегу было
так много, что и земля могла вдоволь напиться, и рекам досталось бы вволю.
Но наступала весна, и оказывалось, что на пиру, кроме земли и рек, есть
еще и другие гости.
Вольный ветер являлся издалека, с юга, и принимался жадно пить воду,
которая была припасена совсем не для него. Ветру помогало солнце. Они вдвоем
старались осушить широкую чашу.
А тут еще и дно у этой чаши было дырявое. Каждый овраг тянул, сосал
воду из земли. Бурные ручьи мчались по оврагам и торопились напоить водой
реки.
Рекам доставалось питья больше, чем следовало. И, словно пьяные на
пиру, реки принимались буянить. Они сносили мосты, прорывали плотины,
совершали набеги на села и города.
А земля и напиться-то как следует не успевала..."
Ильин учился своему делу не только у больших ученых - историков,
экономистов, химиков, математиков, физиков, метеорологов,
гидрологов,океанографов, почвоведов, - но и у лучших поэтов. Хорошо знакома
ему и народная поэзия.
Недаром он так часто упоминает и цитирует поэтов разных времен -
Эсхила" Софокла, Еврипида, Вергилия, Данте, Пушкина, Баратынского,
Лермонтова, Некрасова, Тютчева, Фета.
О Гомере он говорит в книге "Как человек стал великаном":
"Илиада" и "Одиссея" рассказывают нам, во что верили древние греки, что
они знали и что умели делать".
А в одной из глав книги "Человек и стихия" речь идет о том, как, изучая
"Одиссею", русский метеоролог Б. П. Мультановский определил и нанес на карту
направление ветров, которые дули в то время, когда ахейцы возвращались домой
после гибели Трои.
Тут не знаешь, чему больше удивляться: находчивости ли замечательного
ученого, который ухитрился подвергнуть метеорологическому анализу древнюю
"Одиссею", или правдивости и точности свидетельских показаний старика
Гомера.
"Ищи ветра в поле!" эту поэтическую народную поговорку опровергает
Ильин, говоря о том, как поэзия и наука помогли метеорологу найти ветры,
которые пронеслись над Средиземным морем три тысячи лет тому назад.
А наш Пушкин не только изобразил грозное явление природы (петербургское
наводнение 1824 года), но и объяснил его одним четверостишием в поэме
"Медный всадник";
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова...
Приводя отрывок из той же поэмы -
Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом и т. д., -
Ильин пишет:
"В этих поэтических строчках есть почти все, что должно быть в
метеорологической сводке: температура, осадки, ветер... Великий поэт умел
видеть природу глазами ученого. Но он ни на миг не переставал быть поэтом. И
погода и река - это живые действующие лица его поэмы".
О другом поэте пушкинской поры, Евгении Баратынском, Ильин говорит:
"Только поэт может сравниться с ученым в наблюдательности, в остроте
глаза.
Баратынский писал:
Чудный град порой сольется
Из летучих облаков;
Но лишь ветр его коснется,
Он исчезнет без следов... [3]
На языке науки такие облака, похожие на город с зубцами, с башенками,
носят имя Altocumulus castellatus - высококучевые, башенкообразные.
Для поэта, так же как и для ученого... не все облака на одно лицо".
Конечно, Пушкин отнюдь не имел намерения дать в своей поэме
метеорологическую сводку, а Баратынский, вероятно, даже и не подозревал, что
пишет о "высококучевых, башенкообразных" облаках, имеющих очень длинное
латинское название.
Но в науке есть своя поэзия. А искусство по-своему, но столь же зорко
наблюдает и познает мир.
И человек, пишущий о явлениях природы, которыми занимается наука,
должен черпать свой материал не только из трудов ученых, но и в какой-то
мере из собственных наблюдений и размышлений. У него должен быть глаз
художника, вооруженный знанием ученого.
---
Эпиграфом к своему собранию сочинений Ильин мог бы взять слова
Ломоносова:
"Что бы ни препятствовало, мы должны как бы охватить единым взглядом
совокупность всех вещей".
Этот смелый призыв великого ученого и поэта казался все менее
осуществимым по мере того, как человеческое знание росло и, разветвляясь,
делилось на такие узкие участки, что ученый, работающий на одном фланге
какой-нибудь науки, мало представлял себе, что делается па другом. Где уж
тут думать об охвате "совокупности всех вещей"!
А между тем это было исконной мечтой мыслящего человечества, которое с
незапамятных времен стремится охватить сознанием весь мир и определить свое
"место во вселенной" {"Место человека во вселенной" - так называется книга
современника Дарвина - естествоиспытателя Уоллеса. (Прим. автора.)}.
В наше время, несмотря на продолжающееся дробление науки, наблюдается
замечательный процесс взаимопроникновения, сплавления ее отдельных
разрозненных отраслей. На границах между ними возникли новые науки - такие,
например, как геофизика, геохимия, биохимия, агробиология, астрофизика и т.
д. Новые связи между различными науками стали за последние годы таким
обычным явлением, что вновь возникающим наукам-гибридам даже пересталидавать
особые названия. В наши дни математика вторглась в генетику и медицину,
ядерная физика проникла в ботанику, в геологию и даже в археологию.
Мысль о том, что тесная связь и сотрудничество между науками необходимы
для успехов каждой из них, проходит в книгах Ильина красной нитью.
Рассказывая, как ученые нашли ключ к разгадке перемен погоды, которые
раньше казались ее случайными прихотями и капризами, не поддающимися
объяснению, Ильин говорит:
"Воздух, вода и суша жили одной жизнью, которую нужно было изучить и
понять".
И дальше:
"...Метеоролог не мог бы понять, что такое круговорот воздуха, если бы
забыл о воде. А гидролог не мог бы разобраться в круговороте воды, если бы
забыл о воздухе.
Круговорот воды и круговорот воздуха - это колеса одной и той же
машины, которую приводит в ход могучий двигатель - солнце" ("Человек и
стихия").
Необходимость рассматривать природу как целое еще более очевидна в
агрономических науках.
В книге "Покорение природы" Ильин рассказывает, сколько усилий
потратили еще в царское время замечательные русские ученые П. А. Костычев и
В. В. Докучаев, чтобы довести до сознания людей мысль о необходимостиизучать
единую, цельную, неделимую природу. Только это даст человеку возможность
управлять ею. Основателю науки о почве В. В. Докучаеву уже в те времена было
ясно, что "нельзя победить засуху, забывая об этой великой связи вещей", что
"надо перестраивать не одну только почву, а всю географию страны. А такая
перестройка под силу только самому большому из хозяев - государству".
Отсюда можно было сделать прямой и последовательный вывод - этот вывод
и сделали К. А. Тимирязев и Д. Н. Прянишников,- что разумным хозяином
природы может быть лишь государство социалистическое. Только оно, а не
капиталистические государства, где земля разорвана на куски и предоставлена
произволу частных владельцев, может взять на себя заботу обо всей природе в
целом - о почве, о лесах, о реках, полях и лугах, о растительном и животном
мире, ибо все это - части одного организма.
В той же книге, в главе "Допрос свидетелей", узел за узлом
распутывается нить, которая вела к неурожаям, засухе, "черным бурям",
разрастанию оврагов.
Все показания свидетелей говорят о том, что во всех этих бедствиях
виновна не природа, а прежние хозяева земли. Это они вырубили леса на
водоразделах, лишили поля защиты от ветров и освободили воду, которая стала
уносить с полей чернозем и рыть овраги.
Ильин пишет: "И когда приходил долгожданный дождь, потоки воды
устремлялись в трещины, в борозды, рыли их и превращали в овраги... овраг
работал как осушительная канава: отводил с полей воду.
Так получалось противоречие: дожди вместо того, чтобы орошать поля,
осушали их, создавая овраги".
Свидетели, которых призывает Ильин (а это - отчеты царского
министерства внутренних дел, книга князя Масальского, многотомное издание
"Россия", выходившее под редакцией известного географа
Семенова-Тян-Шанского), говорят о разорении страны, в котором повинны и
помещики, продававшие леса на сруб, - ибо, по выражению Ильина, деревья в
лесу растут медленно, а деньги в банке растут быстрее, - и крестьяне,
вынужденные распахивать склоны и края оврагов там, где после их
"освобождения" им были отведены нищенские наделы. А главным виновником
разграбления русской природы был, конечно, тот строй, который свергла
Октябрьская революция.
Социалистический строй открывает перед людьми возможность восстановить
единство природы, применить к сельскому хозяйству законы современной науки и
повести борьбу со стихиями.
Так - не в теории только, но и в жизни - впервые стал осуществляться
великий завет Ломоносова: "охватить единым взглядом совокупность всех
вещей".
---
У тех, кто еще не знаком с книгами М. Ильина, естественно возникнет
вопрос: кто же он, автор этих книг, - химик, физик, геолог, метеоролог,
ботаник, археолог, инженер?
Он пишет о растениях и рудах, о воздушных и морских течениях, о
старинных письменах и археологических раскопках, о новых замечательных
машинах и сложнейших сооружениях, об открытиях современной физики и о том,
как развивалась философская мысль с древнейших времен.
Не ведет ли такая широта интересов к излишней беглости и отсутствию
глубины? И есть ли какое-нибудь единство в этом довольно необычном
разнообразии?
Достаточно познакомиться поближе с тем, что написал за свою жизнь
Ильин, чтобы обнаружить неразрывную связь между его книгами, столь
различными по темам, как, например, "Рассказы о вещах" и "Рассказ о великом
плане", "Покорение природы" и "Путешествие в атом".
Идет ли в его книгах речь о происхождении окружающих нас вещей или о
развитии человеческой мысли, - все это пронизывает одна общая идея, которую
вкратце можно выразить словами: "Как человек стал человеком".
Ту же мысль, основанную на учении Энгельса, Ильин доносит до своего
читателя с предельной четкостью и простотой:
"В течение многих тысячелетий руки учили голову. Все более умелыми
делались руки, и все умнее становилась голова. Умение расширяло ум".
Не случайно эти два сходных слова - "умение" и "ум" - оказались здесь
рядом.
Касаясь самых разных областей человеческой деятельности, Ильин шаг за
шагом показывает, как труд раздвигал границы знания, как умение воспитывало
ум, а ум, в свою очередь, совершенствовал труд.
А насколько глубоко знаком автор с предметами, о которых пишет, можно
судить хотя бы по тому, какими материалами он пользуется в своей работе. Это
первоисточники.
Да при этом, излагая какое-нибудь учение, он никогда не представляет
его читателю как нечто окончательное и незыблемое. Напротив, на многих
примерах показывает он, как рушатся или усложняются со временем очень
стройные и, казалось бы, вполне убедительные научные системы, если своей
стройностью они обязаны упрощению задачи, недоучету важных факторов.
Говоря, например, о путях развития метеорологии или почвоведения, Ильин
вводит читателя в самую сущность борьбы различных теорий и взглядов.
Для того чтобы иметь право на такой широкий охват жизни и науки, Ильин
всю свою жизнь оставался студентом - как бы проходил университет за
университетом.
Помню, в то время когда он работал над книгой "Горы и люди", в которой
рассказывается, как наша наука всем своим широким фронтом участвует в
перестройке страны, я как-то задал ему вопрос: достаточно ли у него
материала для того, чтобы говорить в одной из глав книги о сейсмологии - о
науке, от которой он, химик по образованию, был, казалось бы, так далек?
Ильин никогда не отличался излишней самонадеянностью, но мой вопрос не
застал его врасплох. Застенчиво улыбнувшись, он ответил мне, что и с этим
предметом знаком, "по крайней мере, в объеме университетского курса".
И это был его минимум.
На целые месяцы погружался он то в геологию, то в океанографию, то в
учение о лесе.
При каждой встрече с ним можно было догадаться, чем он занят и увлечен
в это время - проблемами ядерной физики или наукой о погоде.
Материал свой он добывал (именно добывал, а не брал то, что лежит на
поверхности) в лабораториях, в библиотеках, в музеях, на заводах.
Наряду с трудами ученых ему служили источниками такие подлинные
документы, как, например, летописи, записи о погоде кремлевских караульных
стрельцов, дневники путешествий, царские указы и доклады министров,
статистические сборники, русские и зарубежные.
Да и собственный опыт научного работника, а потом и заводского инженера
как нельзя более пригодился Ильину - автору "Рассказа о великом плане".
Но для того чтобы стало понятно, как и когда возникло у него это
страстное, неуклонное, никогда не изменявшее ему стремление к широкому,
многостороннему познанию мира, надо хоть бегло коснуться его биографии. Она
не слишком богата внешними событиями, но интересна тем, что почти все в ней
как бы намеренно - с малых лет - готовило Ильина к тому делу, которое он
выбрал не по расчету, а по любви.
---
М. Ильин (Илья Яковлевич Маршак), так много потрудившийся на своем
веку, не нашел времени для того, чтобы написать книгу о самом себе.
А как много мог бы он рассказать о своей жизни, о своих мыслях и
наблюдениях, видно по тем коротким автобиографическим заметкам, которые он
наскоро набросал в больнице перед операцией.
Он успел написать только о своих детских и отроческих годах. Но и эти
страницы показывают, что на долю их автора выпало редкое счастье посвятить
свою жизнь тому, что он больше всего любил и о чем мечтал с детства.
Последняя страница заметок обрывается на словах:
"Так росли во мне одновременно и не порознь, а слитно любовь к науке,
природе и любовь к поэзии".
Эти слова лучше всего определяют путь Ильина-писателя. Все его три
любви жили в нем слитно и нераздельно до последних дней жизни. Он не только
писал книги о научных исследованиях и открытиях, но и сам был неустанным
наблюдателем природы, да к тому же и поэтом.
Рукою поэта написаны и эти беглые, черновые заметки - очевидно,
страницы повести, прерванной вместе с жизнью ее автора.
Одна из коротеньких главок - "Первые воспоминания" - начинается так:
"Широкая Острогожская {М. Ильин родился в 1895 г. на Украине, в городе
Бахмуте (ныне Артемовске). Маленьким ребенком его перевезли в город
Острогожск, Воронежской губернии, где на Майдане - в пригородной слободе -
работал на заводе отец. (Прим. автора.)} улица с маленькими домишками по
сторонам, с пыльными кустами в палисадниках, со скамеечками у ворот. Улица -
прямая и уходит далеко-далеко. Где-то вдали белая колокольня на фоне синего
неба. И я думаю:
"Хорошо бы дойти до конца улицы и влезть на небо..."
По улице идет цыганская свадьба. Чернобровый и бородатый жених в
ярко-красной рубашке пляшет - лицом к процессии. Толпа пестрая, шумная,
веселая. Все обитатели маленьких домишек высыпали на улицу и смотрят.
И сразу после этого, после солнечной яркой улицы - темная, душная
церковь, давка. Над женихом и невестой держат золотые венцы. У жениха
медного цвета лицо и большая черная борода. Невеста в лентах и бусах. И я
думаю:
"Вот это и есть карточные король и королева - только не на картах, а
живые..."
Цыганская свадьба, увиденная в детстве, может быть, потому и
запомнилась автору заметок, что жизнь в пригородной слободе не часто
баловала яркими красками. Люди жили тут по большей части скучно, скудно и
хмуро.
Местность была сырая, малярийная, и маленький Илья Маршак рос
болезненным и слабым ребенком. Должно быть, поэтому в нем рано проявилась
какая-то недетская сосредоточенность и склонность к наблюдениям и
размышлениям.
Читать он научился лет семи, а сочинять стихи начал еще раньше.
В своих воспоминаниях Ильин говорит:
"Природу я любил с детства. Особенно увлекался муравьями и звездами...
Помню раннее утро, - пишет он дальше. - Все еще спят. Солнце только что
встало и светит не с той стороны, с какой это привычно. Тени длинные, но не
вечерние, грустные, а утренние, веселые. Все какое-то особенно чистое,
яркое, словно вымытое росой.
И вот в такое утро я перелезаю через плетень напротив и ложусь в траву,
чтобы понаблюдать за муравьиным "шоссе".
В одну сторону муравьи идут налегке, а в другую - с поклажей: кто несет
жучка, кто мертвого муравья, а вот двое тащат сосновую иголочку и как будто
порядком мешают друг другу... Но все же они подвигаются понемногу вперед. Я
ползу за ними на животе, чтобы узнать, где муравейник. Движение все гуще;
"шоссе" - дорожка среди травы, проделанная самими муравьями, - все шире.
Встречаясь, муравьи обмениваются приветствиями - похлопывают друг друга.
И вот уже широкая площадь у подножия муравейника. Я полз целых четверть
часа! А ведь достаточно было поднять голову, чтобы увидеть муравьиный город
прямо перед собой..."
Сколько терпения нужно было маленькому наблюдателю природы, чтобы
ползти по земле с муравьиной скоростью, не поднимая головы, ради того, чтобы
увидеть муравейник с точки зрения возвращающихся домой муравьев.
И вот он у цели.
"...Муравьи-строители чинят проломы, муравьи-часовые затыкают своей
головой входы. Я хлопаю по муравейнику палочкой. И сейчас же волнение
распространяется по всему городу... Видно, отдан сигнал тревоги...
Сколько часов проводил я у муравейника! Тут дело было не только в
любознательности, но и в силе воображения, свойственной ребенку. Муравьи мне
казались чем-то вроде маленьких людей, а сам я был великаном.
Я уже читал книги о муравьях, и слово "инстинкт" не удовлетворяло меня.
Мне казалось, что у муравьев есть нечто большее, чем инстинкт. Я ставил
их в новые, неожиданные положения, и они находили выход, которого им не мог
подсказать инстинкт.
Помню, я устроил посреди муравейника пруд в крышке от консервной банки.
Вода была в нижней части крышки, а верхняя часть оставалась сухой. Никогда