Страница:
Но поэтичными их делает сила воображения, значительность мысли и
чувства. А это отражается в энергии и своеобразии стиха.
В мире есть царь: этот царь беспощаден,
Голод названье ему.
Водит он армии; в море судами
Правит; в артели сгоняет людей,
Ходит за плугом, стоит за плечами
Каменотесцев, ткачей...
И не так страшны в этой реалистической балладе призраки мертвецов,
обгоняющие лунной ночью поезд, как точные, неприкрашенные образы живых
строителей дороги.
...Волосом рус,
Видишь, стоит, изможден лихорадкою,
Высокорослый, больной белорус.
Губы бескровные, веки упавшие,
Язвы на тощих руках,
Вечно в воде по колено стоявшие
Ноги опухли; колтун в волосах...
Даже "колтун" попал в стихи! Это вам не "агатовые глазки".
Незачем было Достоевскому переносить Фета в восемнадцатый век, в
Лиссабон, и показывать ему там ужасы землетрясения. Картина постройки
железной дороги в некрасовские и фетовские времена достаточно трагична,
чтобы служить разительным контрастом "шепоту, робкому дыханью..."!
Но не для того, чтобы напугать или разжалобить читателя, была написана
Некрасовым "Железная дорога". Стихи эти суровы и трезвы. Посвященные детям,
они зовут растущих людей к действию, к деятельности. Они говорят о будущем,
когда народ, который "вынес и эту дорогу железную",
Вынесет все - и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только - жить в эту пору прекрасную
Уж не придется ни мне, ни тебе.
Но, может быть, стихи Некрасова, перегруженные публицистикой, даже
какой-то хроникой событий, в конце концов оказались газетной однодневкой,
зажигательной прокламацией и утеряли с годами жар чувства, остроту мысли,
новизну стиля? Может быть, они давно стали достоянием литературного архива,
между тем как стихи Фета, - говоря его же собственными словами, - "золотом
вечным горят в песнопении"?
Нет, это не так.
Современный ценитель поэзии найдет, пожалуй, больше поэтической
неожиданности и своеобразия в словаре, в ритме некрасовской "Железной
дороги", чем в "Железной дороге" Фета.
Трудно и даже невозможно сравнивать стихи, написанные разными поэтами в
различной манере и стиле, но нынешнему читателю некрасовская поэма,
вероятно, попросту покажется интереснее. Перед его глазами возникнет в
мельчайших подробностях целая эпоха с меднолицыми, "присадистыми"
подрядчиками и босыми мужиками, строителями первой чугунки.
В этом-то и заключается преимущество жизненной, правдивой поэзии,
которую многие из современников обычно упрекают в излишних "вульгаризмах", в
нарушении условных поэтических приличий.
Она живет долго и сохраняет свою питательность для многих и многих
поколений.
И каждое поколение находит в ней что-нибудь повое, ускользнувшее от
внимания прежних читателей, ибо подлинная правда сказывается и в крупных,
заметных с первого взгляда подробностях, и в самых мелких, едва уловимых
деталях. Да и крупное открывается со временем в новом свете.
Некрасов, честный и трудолюбивый литератор, получивший звание порта от
самого народа, не слишком заботился на своем веку о чистоте поэтических риз,
бывал в самых глухих закоулках жизни, среди самого разнообразного люда.
Такой пассажир, не первого, а третьего или даже четвертого класса, может
рассказать современникам и потомкам много любопытного и поучительного.
<> II <>
^TО СТИХЕ РАБОТАЮЩЕМ ПРАЗДНОМ^U
Бог создал мир из ничего.
Учись, художник, у него!
_Н. Бальмонт_
Материю песни, ее вещество
Не высосет автор из пальца.
Сам бог не сумел бы создать ничего,
Не будь у него матерьяльца.
_Генрих Гейне [1]_
О том, какая судьба ожидает поэзию Некрасова в будущем, существовало в
свое время немало предсказаний.
"...Я убежден, что любители русской словесности будут еще перечитывать
лучшие стихотворения Полонского, когда самое имя г. Некрасова покроется
забвением..."
"...Я убежден: его (Некрасова. - С. М.)слава будет бессмертна... вечна
любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из всех русских
поэтов".
Первое из этих двух утверждений принадлежит И. С. Тургеневу (письмо
редактору "С. - Петербургских ведомостей". 1870, январь). Второе - Н. Г.
Чернышевскому (письмо к А. Н. Пыпину. 1877, август).
Потомкам предстояло решить, кто из них прав.
Почти целое столетие, которое лежит между нами и этими предсказаниями,
- вполне достаточный срок для их проверки.
Как же рассудило время?
Время решительно стало на сторону человечной и народной, умной и
сердечной некрасовской поэзии, широко охватывающей жизнь, далеко
заглядывающей вперед.
Отдав должное всем поэтическим заслугам Фета и Полонского, бережно
отобрав их лучшие стихи, оно все же признало победителем Некрасова.
В чем же его победа? В том, что для народа поэзия Некрасова стала
своей, народной и послужила ему оружием в борьбе; в том, что она питала и
питает не одно поколение портов, столь различных меж собой, как, например,
Добролюбов и порты "Искры", Блок, Маяковский и Твардовский.
Может ли сравниться с его значением и влиянием поэзия Фета и
Полонского?
Овладевая русским стихом, всеми его богатствами и возможностями,
молодые порты не могут пройти мимо огромного и сложного поэтического
хозяйства Некрасова.
Они не могут не оценить в должной мере подвиг порта, который после
Державина, Жуковского и Крылова, после Пушкина и Лермонтова создал свой
собственный, вполне современный стих, нашел свой ритм и строй речи,
вобравший все своеобразие этих трудных переломных десятилетий, зазвучавший
всеми их голосами.
В этом строе речи плавная народная песня сочетается с устным пестрым
говором, высокая поэтическая традиция с газетной злободневностью.
Какая сила и какое искусство нужны порту, который всегда имеет дело с
неподатливым, новым, разнообразным, впервые входящим в поэзию материалом!
Если снобы разных толков не видят этого мастерства, тем хуже для них.
Это доказывает только, что они не понимают стихов, не умеют вглядываться и
вслушиваться в стихи.
Как у любителей изысканной кухни, так называемых "гурманов", гордящихся
своим прихотливым вкусом, на самом-то деле вкус притуплен острыми
приправами, небо и язык обожжены всякими пряностями, так и литературные
гурманы, пресыщенные поэзией, слышат только трескучую "музыку персидского
шаха" {Рассказывают, что один из персидских шахов больше всего оценил в
концерте разноголосый шум настраиваемых инструментов. (Прим автора)}. и
глухи к оттенкам слова.
А Некрасов требует от своего читателя очень тонкого внимания и слуха;
он - один из тех портов, которых нельзя читать глазами, про себя. В его
стихах звучит голос, человеческий голос, то обличающий, то лирический, то
повествовательно-жанровый, характерный.
Вспомним - Бозио. Чванный Петрополь
Не жалел ничего для нее.
Но напрасно ты кутала в соболь
Соловьиное горло свое... *
* {Строчки Некрасова Но напрасно ты кутала в соболь / Соловьиное горло
свое... [2] - своим звучанием и образами так родственны лирическим стихам
Александра Блока. Но и в четверостишии Фета:
Что за раздумие у цели,
Куда безумство завлекло?
В какие дебри и метели
Я уносил твое тепло?.. [3] -
мы тоже улавливаем явное родство с поэзией Блока.
Воспитанный на поэзии Фета и Некрасова, Александр Блок как бы примирил
в своем вполне своеобразном творчестве этих двух несходных между собой
русских поэтов. (Прим. автора)}
Но как отличен стих Некрасова там, где порт изображает современный ему
быт:
- Государь мой! куда вы бежите? -
"В канцелярию; что за вопрос?
Я не знаю вас!" - Трите же, трите
Поскорей, бога ради, ваш нос!
Побелел! - "А! весьма благодарен!"
- Ну, а мой-то? - "Да ваш лучезарен'"
- То-то! принял я меры... - "Чего-с?"
- Ничего. Пейте водку в морозы -
Сбережете наверно ваш нос,
На щеках же появятся розы!
По стихам Некрасова люди многих последующих поколений будут знать живую
интонацию его современников - всех этих председателей казенных палат,
процентщиков, акционеров, странников, коробейников, деревенских баб,
детей,стариков...
В свое время Крылов и Грибоедов умели передавать стихом любой оттенок
голоса, мужского или женского. Строфа была для них как бы голосовой
лестницей, и они отлично знали, на какой ступеньке и даже на каком месте
этой ступеньки находится та или иная интонация и высота голоса говорящего
лица:
"Соседушка, мой свет!
Пожалуйста, покушай".
"Соседушка, я сыт по горло".
Вторая фраза, несомненно, произнесена человеком, у которого демьянова
уха подступила уже к самому горлу.
А вот жеманная фраза светской кумушки:
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на нее хоть чуть была похожа!
Грибоедов запечатлел разговорную манеру своего времени так, как будто
приложил к тексту комедии ноты. Мы слышим хриплый, точно сдавленный высоким
воротником мундира, бас полковника Скалозуба, тенорок Молчалина ("В мои лета
не должно сметь свое суждение иметь"), голоса графини-бабушки и
графини-внучки, реплику заботливой Натальи Дмитриевны:
Ах, мой дружочек!
Здесь так свежо, что мочи нет;
Ты распахнулся весь и расстегнул жилет.
Мы навсегда запоминаем немногословные вопросы озабоченной
княгини-матери по поводу Чацкого:
- От-став-ной?.. И хо-ло-стой?
И даже величавую однострочную реплику лакея с крыльца:
- В карете барыня-с, и гневаться изволит.
Но умение пользоваться стихом для передачи характерной речи так
естественно у порта-драматурга и баснописца.
У других же поэтов, эпических и лирических, оно наблюдается реже.
Однако Пушкин, создавший образцы чуть ли не всех возможных в поэзии
видов и жанров, обнаружил непревзойденное мастерство и в этой области.
Сколько разнообразия в ритме, в темпе, в характере речей и коротких
реплик, которые мы находим на страницах его поэм, драматических сцен, баллад
и стихотворных повестей - в "Борисе Годунове" и в "Графе Нулине", в
"Каменном госте" и "Домике в Коломне", в "Евгении Онегине" и в стихах
"Стамбул гяуры нынче славят...".
По-разному, по-своему говорят у него старики и молодые, мужчины и
женщины, русские и поляки, испанцы и англичане, люди различных времен,
классов, сословий.
Как не похож строгий и бесстрастный монолог старого монаха Пимена:
Описывай, не мудрствуя лукаво,
Все то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир, управу государей... -
на речь другого старика - непоседливого, озабоченною, суетного мельника
("Ох, то-то все вы, девки молодые!") [4].
Даже те действующие лица, которым поэт уделил всего две-три строчки,
успевают полностью проявить свой характер.
Вспомните пристава в корчме на литовской границе. Григорий читает
царский указ:
"И царь повелел изловить его..."
Пристав. И повесить.
Григорий. Тут не сказано _повесить._
Пристав. Врешь: не всяко слово в строку пишется. Читай: изловить и
повесить.
Уже в этих двух фразах - весь царский пристав, и, пожалуй, не только
годуновского, но и более позднего времени. Вы скажете: этот отрывок написан
прозой. Да, но такой прозой, которая органически входит в стихи, спорит с
ними и дополняет их.
А как запечатлели стихи Пушкина - может быть, первый и единственный раз
в поэзии - голос ребенка.
Мы явственно слышим высокий, безмятежный от неведенья жизни, детский
голосок в реплике русалочки (внучки старого мельника):
Тот самый, что тебя
Покинул и на женщине женился? -
и в другой ее наивной и спокойной реплике:
А что такое деньги, я не знаю...
Так служит поэту гибкий, послушный, работающий стих.
После Пушкина и Лермонтова только у Некрасова он вновь обретает силу,
жизненность, предельную выразительность, то есть те свойства стиха, которые
позволяют поэту брать на себя разнообразные и ответственные задачи наравне с
великими мастерами прозы.
Некрасов уловил множество различных человеческих голосов, сохранив для
нас не только интонации, но даже и тембр голоса "десятипудового генерала",
молодого коробейника, коммерческого воротилы Зацепы, который говорит в
"Современниках" по поводу одного весьма щекотливого прожекта:
Ново... странно... до дерзости смело...
Преждевременно, смею сказать!
К. И. Чуковский был прав, когда, полемизируя с хулителями Некрасова,
писал о могучей песенной стихии, преображающей в поэзию то, что ранее
считалось прозаическим [5].
Но песня Некрасова - не кольцовская песня. Она сложная, многоголосая. В
ней звучит то хор, то отдельные голоса. Широкая мелодия сменяется
речитативом и наконец совсем преодолевается характерным говором или
повествованием.
Ритм не убаюкивает поэта. В самых напевных его стихах то и дело
встречаются строчки, полные суровой жизненной прозы, глубокого драматизма.
Вот однообразные бабьи причитания. Потерявшая сына старуха изливает
свое горе перед соседкой:
Ветер шатает избенку убогую,
Весь развалился овин...
Словно шальная пошла я дорогою:
Не попадется ли сын?
Взял бы топорик - беда поправимая -
Мать бы утешил свою...
Умер, Касьяновна, умер, родимая, -
Надо ль? Топор продаю [6].
Этот тихий, вырывающийся из напева вопрос сильнее и страшнее всех
слезных материнских жалоб и причитаний.
И дальше:
Кто, как доносится теплая шубушка,
Зайчиков новых набьет?
Умер, Касьяновна, умер, голубушка, -
Даром ружье пропадет!
Правдиво и человечно переплетаются здесь и спорит между собой
материнская печаль с неизбежными житейскими заботами - "топор продаю",
"даром ружье пропадет"...
Это и есть проза, питающая подлинную поэзию и отличающая ее от
поддельной.
У нас еще встречаются люди, которые из любви к оригинальности в сотый
раз повторяют банальнейшую фразу о том, что некрасовская поэзия прозаична,
полна уныло-крестьянского однообразия, неуклюжа, тяжела.
Об этой мнимой "тяжести и неуклюжести" некрасовского стиха с
исчерпывающей полнотой сказал Чернышевский: "Тяжестью часто кажется энергия"
[7].
Некрасов писал много и в самых различных жанрах в ту пору, когда тонкие
ценители поэзии предпочитали небольшие томики тщательно отобранных,
накопленных за многие годы стихов. Об одном из таких сборников говорит Фет:
Но муза, правду соблюдая,
Глядит, - а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей [8].
И в самом деле, томик Тютчева, о котором идет здесь речь, мал да дорог.
Многие сборники лирических стихов его современников, вместе взятые, не
перевесят одного его стихотворения.
Однако из книг лучших портов того времени - Тютчева, Фета, Полонского,
Алексея Толстого, Майкова, тоже вместе взятых, - мы меньше узнаем о чувствах
и событиях эпохи, о жизни русского народа, города, деревни, чем из
деятельной, щедрой и отзывчивой поэзии Некрасова. На дороге, которую он сам
прокладывал, у него бывали срывы, неудачи. Это видели самые горячие его
почитатели. Как верно и сердечно говорит о его случайных неудачах тот же
Чернышевский, критик строгий и требовательный, но такой осторожный и чуткий
в обращении с поэзией и с поэтами. Он пишет Некрасову:
"Есть ли у Вас слабые стихотворения? Ну, разумеется, есть. Почему и не
указать их, если бы пришлось говорить о Вас печатно? Но, собственно, для Вас
это не может иметь интереса, потому что они у Вас - не более, как
случайности - иногда напишется лучше, иногда хуже, - как Виардо иногда поет
лучше, иногда хуже - из этого ровно ничего не следует, и она ровно ничего не
выиграет, если ей скажут, что 21 сентября она была хороша в "Норме", а 23
сентября в той же "Норме" была не так хороша - она просто скажет: значит, 23
сент. я была не в голосе, а 21 сент. была в голосе..." [9]
Некрасову не всегда удается согреть и расплавить жаром своей поэзии
великое множество событий и явлений, с которыми он имеет дело, но если
оглядеть все его наследство, то окажется, что прозаичен он только в самом
лучшем и благородном смысле этого слова. Не теряя достоинства, серьезности и
толковости устной речи, стих его поет и не нуждается в музыке, чтобы стать
песней.
Как хороший певец, Некрасов так искусно владеет дыханием, что может в
любой строфе развернуть весь диапазон человеческого голоса от ею верхов до
самых низов, от высокого, заливистого тенора до густого, низкого баса:
Меж высоких хлебов затерялося
Небогатое наше село.
Горе горькое по свету шлялося.
И на нас невзначай набрело.
Ой, беда приключилася страшная!
Мы такой не знавали вовек:
Как у нас - голова бесшабашная -
Застрелился чужой человек!
...И пришлось нам нежданно-негаданно
Хоронить молодого стрелка,
Без церковного пенья, без ладана,
Без всего, чем могила крепка... [10]
Это - как будто бы скромный и точный рассказ о деревенском событии, а
какая полнозвучная соловьиная трель слышится в просторных строчках:
...Как у нас - голова бесшабашная -
Застрелился чужой человек!
Некрасов много писал о деревне. Но разве можно считать его только
деревенским, крестьянским поэтом? Ведь он, в сущности, первый певец города -
большого, неуютного промышленного города, который мы знали до революции:
Люди бегут, суетятся,
Мертвых везут на погост...
Еду кой с ком повидаться
Чрез Николаевский мост... "
Или:
...Огни зажигались вечерние,
Выл ветер и дождик мочил.
Когда из Полтавской губернии
Я в город столичный входил... [12]
Это не тот Петербург, который мы видели с Невского проспекта, с
набережных. Ко временам Некрасова Питер повернулся другой своей стороной -
Разъезжей, Ямской улицей, Сенной площадью, городскими предместьями, не
барскими особняками, а доходными домами и трущобами.
И так различен ритм в деревенских и городских стихах Некрасова.
Как же можно говорить об однообразии его стихов?
Даже в пределах одного и того же стихотворного размера вы найдете у
него множество далеких друг от друга оттенков.
Вспомните "Кому на Руси жить хорошо".
Птичка защищает свое гнездо с птенцами:
Так быстро, быстро кружится,
Что крылышки свистят!..
И тем же размером написаны прозвучавшие на всю Россию строки:
Порвалась цепь великая,
Порвалась - расскочилася:
Одним концом по барину,
Другим по мужику!..
Поэт такого масштаба и разнообразия имеет право на свою школу, которая
может и должна существовать и развиваться в течение многих столетий. А ведь
в 1958 году исполнилось всего лишь восемьдесят лет со дня смерти этого
большого русского порта!
Напрасно пели, да и сейчас еще поют, ему отходную люди, полагающие, что
литературные стили меняются так же быстро, как фасоны дамских шляп и
платьев.
Вспомните "Графа Нулина":
"Как тальи носят?" - "Очень низко,
Почти до... вот по этих пор.
Позвольте видеть ваш убор...
Так: рюши, банты... здесь узор...
Все это к моде очень близко".
У Некрасова есть чему поучиться многим поколениям поэтов.
Он умеет создавать образ человека, своего современника, ровно ничего о
нем не рассказывая, а характеризуя его только его же собственными речами. И
тут обнаруживается, какие богатейшие драматургические возможности таятся в
стихе - в размере, в ритме, в голосовой шкале строфы. Редкий драматург
достигает той выразительности, какой достиг Некрасов.
Несколько коротеньких реплик создают у него не только характер, но даже
и внешний облик действующего лица.
Припомните разговор двух петербуржцев: - Государь мой! куда вы бежите?
- "В канцелярию; что за вопрос?"... [13]
По этим отрывистым, неизвестно кому принадлежащим фразам мы легко можем
представить себе обоих участников диалога.
Оба они - чиновники не слишком высокого класса (иначе бы они не ходили
пешком), но и не слишком низкого (об этом свидетельствуют их степенные
обороты речи). Один из них - тот, который заблаговременно "принял меры"
против мороза, - ведет себя несколько более развязно; другой держится
солиднее, официальнее. Крещенский мороз не позволяет им долго застаиваться
на месте, отчего весь разговор ведется в бодром и быстром темпе и
сопровождается притопываньем.
Мало того, мы можем точно определить по стилю и характеру разговора и
эпоху, и место действия.
А между тем автор даже не назвал своих действующих лип, не обмолвился
ни единым словом ни о них самих, ни об окружающей обстановке, если не
считать последней ремарки, воссоздающей перед нашими глазами пронизанную
холодом петербургскую улицу:
Усмехнувшись, они разошлись,
И за каждым извозчик помчался.
Бедный Ванька! надеждой не льстись,
Чтоб сегодня седок отыскался...
За автора красноречиво и убедительно говорит его стих - размер, ритм,
словесный отбор и строй речи, определяющие интонацию, высоту и тембр голосов
всех действующих лиц.
Но не только в разговорах, где два голоса оттеняют друг друга, но и в
монологах некрасовских персонажей вы с первых же слов ощущаете, что за
человек перед вами, каков его возраст, сословие, какую жизнь он прожил.
Разве не ясна до мельчайших подробностей фигура рассказчика в отрывке
из "Кому на Руси жить хорошо":
Адмирал-вдовец по морям ходил,
Но морям ходил, корабли водил,
Под Ачаковым бился с туркою,
Наносил ему поражение,
И дала ему государыня
Восемь тысяч душ в награждение...
Тут есть и характерный стариковский говор, и голос, и жест. А ведь я
привел только шесть строк из этого безупречного по мастерству рассказа в
стихах.
Надо быть замечательным трагическим актером, чтобы донести до публики
знаменитое стихотворение "Филантроп".
В течение многих десятилетий декламаторы патетически читали этот
монолог, лишая рассказчика всякого характера. Они изображали честного,
благородного, обиженного людьми и судьбой человека, который гневно обличает
лицемерного благотворителя, лжелиберального штатского генерала.
Декламаторам и в голову не приходило, что следует обратить внимание на
словарь, ритм, обороты речи в этом привычном для них стихотворном тексте.
Иначе бы они прежде всего заметили, что человек, от имени которого они
произносят монолог, излагает трагические обстоятельства своей жизни
крючковатым канцелярским слогом:
Частию по глупой честности,
Частию по простоте...
Они заметили бы, сколько в его словах самоунижения ("пропадаю в
неизвестности, пресмыкаюсь в нищете"), как много хмельного шутовства и
ерничества в самых горьких его признаниях. Уж одни причудливые, чуть ли не
озорные рифмы так убедительно говорят об этом:
Тер и лоб, и переносицу,
В потолок косил глаза,
Бормотал лишь околесицу,
А о деле - ни аза!..
Сложный трагический образ возникает перед глазами читателя, который
чутко прислушивается к языку, ритму, рифмам некрасовского стихотворения.
Некрасов стоит в ряду таких бытописателей-гуманистов, как Гоголь,
Достоевский.
Он умеет заставить говорить самого бессловесного человека.
Сколько рядовых, но незаурядных людей проходит по страницам его эпопеи
"Кому на Руси жить хорошо", по его своеобразным стихотворным очеркам -
таким, как стихи "О погоде" или "Современники".
В стихах Некрасова нет той гармонии, тех стройных архитектурных
пропорций, которыми отмечена поэзия Пушкина. Но ведь и времена были другие.
В сущности, не такой уж значительный период отделяет "Евгения Онегина" и
"Повести Белкина" от стихов Некрасова, романов Достоевского и Толстого, а
какая пропасть разверзается между этими годами' Все ломалось,
перестраивалось тогда в России - и в деревне и в городе; одни общественные
слои отживали, другие приходили им на смену, третьи пробивались к жизни,
четвертые давали знать о своем существовании глухими подземными толчками.
Все менялось, менялась и литература.
Поэзия Некрасова похожа на половодье, на разлив большой могучей реки.
чувства. А это отражается в энергии и своеобразии стиха.
В мире есть царь: этот царь беспощаден,
Голод названье ему.
Водит он армии; в море судами
Правит; в артели сгоняет людей,
Ходит за плугом, стоит за плечами
Каменотесцев, ткачей...
И не так страшны в этой реалистической балладе призраки мертвецов,
обгоняющие лунной ночью поезд, как точные, неприкрашенные образы живых
строителей дороги.
...Волосом рус,
Видишь, стоит, изможден лихорадкою,
Высокорослый, больной белорус.
Губы бескровные, веки упавшие,
Язвы на тощих руках,
Вечно в воде по колено стоявшие
Ноги опухли; колтун в волосах...
Даже "колтун" попал в стихи! Это вам не "агатовые глазки".
Незачем было Достоевскому переносить Фета в восемнадцатый век, в
Лиссабон, и показывать ему там ужасы землетрясения. Картина постройки
железной дороги в некрасовские и фетовские времена достаточно трагична,
чтобы служить разительным контрастом "шепоту, робкому дыханью..."!
Но не для того, чтобы напугать или разжалобить читателя, была написана
Некрасовым "Железная дорога". Стихи эти суровы и трезвы. Посвященные детям,
они зовут растущих людей к действию, к деятельности. Они говорят о будущем,
когда народ, который "вынес и эту дорогу железную",
Вынесет все - и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только - жить в эту пору прекрасную
Уж не придется ни мне, ни тебе.
Но, может быть, стихи Некрасова, перегруженные публицистикой, даже
какой-то хроникой событий, в конце концов оказались газетной однодневкой,
зажигательной прокламацией и утеряли с годами жар чувства, остроту мысли,
новизну стиля? Может быть, они давно стали достоянием литературного архива,
между тем как стихи Фета, - говоря его же собственными словами, - "золотом
вечным горят в песнопении"?
Нет, это не так.
Современный ценитель поэзии найдет, пожалуй, больше поэтической
неожиданности и своеобразия в словаре, в ритме некрасовской "Железной
дороги", чем в "Железной дороге" Фета.
Трудно и даже невозможно сравнивать стихи, написанные разными поэтами в
различной манере и стиле, но нынешнему читателю некрасовская поэма,
вероятно, попросту покажется интереснее. Перед его глазами возникнет в
мельчайших подробностях целая эпоха с меднолицыми, "присадистыми"
подрядчиками и босыми мужиками, строителями первой чугунки.
В этом-то и заключается преимущество жизненной, правдивой поэзии,
которую многие из современников обычно упрекают в излишних "вульгаризмах", в
нарушении условных поэтических приличий.
Она живет долго и сохраняет свою питательность для многих и многих
поколений.
И каждое поколение находит в ней что-нибудь повое, ускользнувшее от
внимания прежних читателей, ибо подлинная правда сказывается и в крупных,
заметных с первого взгляда подробностях, и в самых мелких, едва уловимых
деталях. Да и крупное открывается со временем в новом свете.
Некрасов, честный и трудолюбивый литератор, получивший звание порта от
самого народа, не слишком заботился на своем веку о чистоте поэтических риз,
бывал в самых глухих закоулках жизни, среди самого разнообразного люда.
Такой пассажир, не первого, а третьего или даже четвертого класса, может
рассказать современникам и потомкам много любопытного и поучительного.
<> II <>
^TО СТИХЕ РАБОТАЮЩЕМ ПРАЗДНОМ^U
Бог создал мир из ничего.
Учись, художник, у него!
_Н. Бальмонт_
Материю песни, ее вещество
Не высосет автор из пальца.
Сам бог не сумел бы создать ничего,
Не будь у него матерьяльца.
_Генрих Гейне [1]_
О том, какая судьба ожидает поэзию Некрасова в будущем, существовало в
свое время немало предсказаний.
"...Я убежден, что любители русской словесности будут еще перечитывать
лучшие стихотворения Полонского, когда самое имя г. Некрасова покроется
забвением..."
"...Я убежден: его (Некрасова. - С. М.)слава будет бессмертна... вечна
любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из всех русских
поэтов".
Первое из этих двух утверждений принадлежит И. С. Тургеневу (письмо
редактору "С. - Петербургских ведомостей". 1870, январь). Второе - Н. Г.
Чернышевскому (письмо к А. Н. Пыпину. 1877, август).
Потомкам предстояло решить, кто из них прав.
Почти целое столетие, которое лежит между нами и этими предсказаниями,
- вполне достаточный срок для их проверки.
Как же рассудило время?
Время решительно стало на сторону человечной и народной, умной и
сердечной некрасовской поэзии, широко охватывающей жизнь, далеко
заглядывающей вперед.
Отдав должное всем поэтическим заслугам Фета и Полонского, бережно
отобрав их лучшие стихи, оно все же признало победителем Некрасова.
В чем же его победа? В том, что для народа поэзия Некрасова стала
своей, народной и послужила ему оружием в борьбе; в том, что она питала и
питает не одно поколение портов, столь различных меж собой, как, например,
Добролюбов и порты "Искры", Блок, Маяковский и Твардовский.
Может ли сравниться с его значением и влиянием поэзия Фета и
Полонского?
Овладевая русским стихом, всеми его богатствами и возможностями,
молодые порты не могут пройти мимо огромного и сложного поэтического
хозяйства Некрасова.
Они не могут не оценить в должной мере подвиг порта, который после
Державина, Жуковского и Крылова, после Пушкина и Лермонтова создал свой
собственный, вполне современный стих, нашел свой ритм и строй речи,
вобравший все своеобразие этих трудных переломных десятилетий, зазвучавший
всеми их голосами.
В этом строе речи плавная народная песня сочетается с устным пестрым
говором, высокая поэтическая традиция с газетной злободневностью.
Какая сила и какое искусство нужны порту, который всегда имеет дело с
неподатливым, новым, разнообразным, впервые входящим в поэзию материалом!
Если снобы разных толков не видят этого мастерства, тем хуже для них.
Это доказывает только, что они не понимают стихов, не умеют вглядываться и
вслушиваться в стихи.
Как у любителей изысканной кухни, так называемых "гурманов", гордящихся
своим прихотливым вкусом, на самом-то деле вкус притуплен острыми
приправами, небо и язык обожжены всякими пряностями, так и литературные
гурманы, пресыщенные поэзией, слышат только трескучую "музыку персидского
шаха" {Рассказывают, что один из персидских шахов больше всего оценил в
концерте разноголосый шум настраиваемых инструментов. (Прим автора)}. и
глухи к оттенкам слова.
А Некрасов требует от своего читателя очень тонкого внимания и слуха;
он - один из тех портов, которых нельзя читать глазами, про себя. В его
стихах звучит голос, человеческий голос, то обличающий, то лирический, то
повествовательно-жанровый, характерный.
Вспомним - Бозио. Чванный Петрополь
Не жалел ничего для нее.
Но напрасно ты кутала в соболь
Соловьиное горло свое... *
* {Строчки Некрасова Но напрасно ты кутала в соболь / Соловьиное горло
свое... [2] - своим звучанием и образами так родственны лирическим стихам
Александра Блока. Но и в четверостишии Фета:
Что за раздумие у цели,
Куда безумство завлекло?
В какие дебри и метели
Я уносил твое тепло?.. [3] -
мы тоже улавливаем явное родство с поэзией Блока.
Воспитанный на поэзии Фета и Некрасова, Александр Блок как бы примирил
в своем вполне своеобразном творчестве этих двух несходных между собой
русских поэтов. (Прим. автора)}
Но как отличен стих Некрасова там, где порт изображает современный ему
быт:
- Государь мой! куда вы бежите? -
"В канцелярию; что за вопрос?
Я не знаю вас!" - Трите же, трите
Поскорей, бога ради, ваш нос!
Побелел! - "А! весьма благодарен!"
- Ну, а мой-то? - "Да ваш лучезарен'"
- То-то! принял я меры... - "Чего-с?"
- Ничего. Пейте водку в морозы -
Сбережете наверно ваш нос,
На щеках же появятся розы!
По стихам Некрасова люди многих последующих поколений будут знать живую
интонацию его современников - всех этих председателей казенных палат,
процентщиков, акционеров, странников, коробейников, деревенских баб,
детей,стариков...
В свое время Крылов и Грибоедов умели передавать стихом любой оттенок
голоса, мужского или женского. Строфа была для них как бы голосовой
лестницей, и они отлично знали, на какой ступеньке и даже на каком месте
этой ступеньки находится та или иная интонация и высота голоса говорящего
лица:
"Соседушка, мой свет!
Пожалуйста, покушай".
"Соседушка, я сыт по горло".
Вторая фраза, несомненно, произнесена человеком, у которого демьянова
уха подступила уже к самому горлу.
А вот жеманная фраза светской кумушки:
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на нее хоть чуть была похожа!
Грибоедов запечатлел разговорную манеру своего времени так, как будто
приложил к тексту комедии ноты. Мы слышим хриплый, точно сдавленный высоким
воротником мундира, бас полковника Скалозуба, тенорок Молчалина ("В мои лета
не должно сметь свое суждение иметь"), голоса графини-бабушки и
графини-внучки, реплику заботливой Натальи Дмитриевны:
Ах, мой дружочек!
Здесь так свежо, что мочи нет;
Ты распахнулся весь и расстегнул жилет.
Мы навсегда запоминаем немногословные вопросы озабоченной
княгини-матери по поводу Чацкого:
- От-став-ной?.. И хо-ло-стой?
И даже величавую однострочную реплику лакея с крыльца:
- В карете барыня-с, и гневаться изволит.
Но умение пользоваться стихом для передачи характерной речи так
естественно у порта-драматурга и баснописца.
У других же поэтов, эпических и лирических, оно наблюдается реже.
Однако Пушкин, создавший образцы чуть ли не всех возможных в поэзии
видов и жанров, обнаружил непревзойденное мастерство и в этой области.
Сколько разнообразия в ритме, в темпе, в характере речей и коротких
реплик, которые мы находим на страницах его поэм, драматических сцен, баллад
и стихотворных повестей - в "Борисе Годунове" и в "Графе Нулине", в
"Каменном госте" и "Домике в Коломне", в "Евгении Онегине" и в стихах
"Стамбул гяуры нынче славят...".
По-разному, по-своему говорят у него старики и молодые, мужчины и
женщины, русские и поляки, испанцы и англичане, люди различных времен,
классов, сословий.
Как не похож строгий и бесстрастный монолог старого монаха Пимена:
Описывай, не мудрствуя лукаво,
Все то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир, управу государей... -
на речь другого старика - непоседливого, озабоченною, суетного мельника
("Ох, то-то все вы, девки молодые!") [4].
Даже те действующие лица, которым поэт уделил всего две-три строчки,
успевают полностью проявить свой характер.
Вспомните пристава в корчме на литовской границе. Григорий читает
царский указ:
"И царь повелел изловить его..."
Пристав. И повесить.
Григорий. Тут не сказано _повесить._
Пристав. Врешь: не всяко слово в строку пишется. Читай: изловить и
повесить.
Уже в этих двух фразах - весь царский пристав, и, пожалуй, не только
годуновского, но и более позднего времени. Вы скажете: этот отрывок написан
прозой. Да, но такой прозой, которая органически входит в стихи, спорит с
ними и дополняет их.
А как запечатлели стихи Пушкина - может быть, первый и единственный раз
в поэзии - голос ребенка.
Мы явственно слышим высокий, безмятежный от неведенья жизни, детский
голосок в реплике русалочки (внучки старого мельника):
Тот самый, что тебя
Покинул и на женщине женился? -
и в другой ее наивной и спокойной реплике:
А что такое деньги, я не знаю...
Так служит поэту гибкий, послушный, работающий стих.
После Пушкина и Лермонтова только у Некрасова он вновь обретает силу,
жизненность, предельную выразительность, то есть те свойства стиха, которые
позволяют поэту брать на себя разнообразные и ответственные задачи наравне с
великими мастерами прозы.
Некрасов уловил множество различных человеческих голосов, сохранив для
нас не только интонации, но даже и тембр голоса "десятипудового генерала",
молодого коробейника, коммерческого воротилы Зацепы, который говорит в
"Современниках" по поводу одного весьма щекотливого прожекта:
Ново... странно... до дерзости смело...
Преждевременно, смею сказать!
К. И. Чуковский был прав, когда, полемизируя с хулителями Некрасова,
писал о могучей песенной стихии, преображающей в поэзию то, что ранее
считалось прозаическим [5].
Но песня Некрасова - не кольцовская песня. Она сложная, многоголосая. В
ней звучит то хор, то отдельные голоса. Широкая мелодия сменяется
речитативом и наконец совсем преодолевается характерным говором или
повествованием.
Ритм не убаюкивает поэта. В самых напевных его стихах то и дело
встречаются строчки, полные суровой жизненной прозы, глубокого драматизма.
Вот однообразные бабьи причитания. Потерявшая сына старуха изливает
свое горе перед соседкой:
Ветер шатает избенку убогую,
Весь развалился овин...
Словно шальная пошла я дорогою:
Не попадется ли сын?
Взял бы топорик - беда поправимая -
Мать бы утешил свою...
Умер, Касьяновна, умер, родимая, -
Надо ль? Топор продаю [6].
Этот тихий, вырывающийся из напева вопрос сильнее и страшнее всех
слезных материнских жалоб и причитаний.
И дальше:
Кто, как доносится теплая шубушка,
Зайчиков новых набьет?
Умер, Касьяновна, умер, голубушка, -
Даром ружье пропадет!
Правдиво и человечно переплетаются здесь и спорит между собой
материнская печаль с неизбежными житейскими заботами - "топор продаю",
"даром ружье пропадет"...
Это и есть проза, питающая подлинную поэзию и отличающая ее от
поддельной.
У нас еще встречаются люди, которые из любви к оригинальности в сотый
раз повторяют банальнейшую фразу о том, что некрасовская поэзия прозаична,
полна уныло-крестьянского однообразия, неуклюжа, тяжела.
Об этой мнимой "тяжести и неуклюжести" некрасовского стиха с
исчерпывающей полнотой сказал Чернышевский: "Тяжестью часто кажется энергия"
[7].
Некрасов писал много и в самых различных жанрах в ту пору, когда тонкие
ценители поэзии предпочитали небольшие томики тщательно отобранных,
накопленных за многие годы стихов. Об одном из таких сборников говорит Фет:
Но муза, правду соблюдая,
Глядит, - а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей [8].
И в самом деле, томик Тютчева, о котором идет здесь речь, мал да дорог.
Многие сборники лирических стихов его современников, вместе взятые, не
перевесят одного его стихотворения.
Однако из книг лучших портов того времени - Тютчева, Фета, Полонского,
Алексея Толстого, Майкова, тоже вместе взятых, - мы меньше узнаем о чувствах
и событиях эпохи, о жизни русского народа, города, деревни, чем из
деятельной, щедрой и отзывчивой поэзии Некрасова. На дороге, которую он сам
прокладывал, у него бывали срывы, неудачи. Это видели самые горячие его
почитатели. Как верно и сердечно говорит о его случайных неудачах тот же
Чернышевский, критик строгий и требовательный, но такой осторожный и чуткий
в обращении с поэзией и с поэтами. Он пишет Некрасову:
"Есть ли у Вас слабые стихотворения? Ну, разумеется, есть. Почему и не
указать их, если бы пришлось говорить о Вас печатно? Но, собственно, для Вас
это не может иметь интереса, потому что они у Вас - не более, как
случайности - иногда напишется лучше, иногда хуже, - как Виардо иногда поет
лучше, иногда хуже - из этого ровно ничего не следует, и она ровно ничего не
выиграет, если ей скажут, что 21 сентября она была хороша в "Норме", а 23
сентября в той же "Норме" была не так хороша - она просто скажет: значит, 23
сент. я была не в голосе, а 21 сент. была в голосе..." [9]
Некрасову не всегда удается согреть и расплавить жаром своей поэзии
великое множество событий и явлений, с которыми он имеет дело, но если
оглядеть все его наследство, то окажется, что прозаичен он только в самом
лучшем и благородном смысле этого слова. Не теряя достоинства, серьезности и
толковости устной речи, стих его поет и не нуждается в музыке, чтобы стать
песней.
Как хороший певец, Некрасов так искусно владеет дыханием, что может в
любой строфе развернуть весь диапазон человеческого голоса от ею верхов до
самых низов, от высокого, заливистого тенора до густого, низкого баса:
Меж высоких хлебов затерялося
Небогатое наше село.
Горе горькое по свету шлялося.
И на нас невзначай набрело.
Ой, беда приключилася страшная!
Мы такой не знавали вовек:
Как у нас - голова бесшабашная -
Застрелился чужой человек!
...И пришлось нам нежданно-негаданно
Хоронить молодого стрелка,
Без церковного пенья, без ладана,
Без всего, чем могила крепка... [10]
Это - как будто бы скромный и точный рассказ о деревенском событии, а
какая полнозвучная соловьиная трель слышится в просторных строчках:
...Как у нас - голова бесшабашная -
Застрелился чужой человек!
Некрасов много писал о деревне. Но разве можно считать его только
деревенским, крестьянским поэтом? Ведь он, в сущности, первый певец города -
большого, неуютного промышленного города, который мы знали до революции:
Люди бегут, суетятся,
Мертвых везут на погост...
Еду кой с ком повидаться
Чрез Николаевский мост... "
Или:
...Огни зажигались вечерние,
Выл ветер и дождик мочил.
Когда из Полтавской губернии
Я в город столичный входил... [12]
Это не тот Петербург, который мы видели с Невского проспекта, с
набережных. Ко временам Некрасова Питер повернулся другой своей стороной -
Разъезжей, Ямской улицей, Сенной площадью, городскими предместьями, не
барскими особняками, а доходными домами и трущобами.
И так различен ритм в деревенских и городских стихах Некрасова.
Как же можно говорить об однообразии его стихов?
Даже в пределах одного и того же стихотворного размера вы найдете у
него множество далеких друг от друга оттенков.
Вспомните "Кому на Руси жить хорошо".
Птичка защищает свое гнездо с птенцами:
Так быстро, быстро кружится,
Что крылышки свистят!..
И тем же размером написаны прозвучавшие на всю Россию строки:
Порвалась цепь великая,
Порвалась - расскочилася:
Одним концом по барину,
Другим по мужику!..
Поэт такого масштаба и разнообразия имеет право на свою школу, которая
может и должна существовать и развиваться в течение многих столетий. А ведь
в 1958 году исполнилось всего лишь восемьдесят лет со дня смерти этого
большого русского порта!
Напрасно пели, да и сейчас еще поют, ему отходную люди, полагающие, что
литературные стили меняются так же быстро, как фасоны дамских шляп и
платьев.
Вспомните "Графа Нулина":
"Как тальи носят?" - "Очень низко,
Почти до... вот по этих пор.
Позвольте видеть ваш убор...
Так: рюши, банты... здесь узор...
Все это к моде очень близко".
У Некрасова есть чему поучиться многим поколениям поэтов.
Он умеет создавать образ человека, своего современника, ровно ничего о
нем не рассказывая, а характеризуя его только его же собственными речами. И
тут обнаруживается, какие богатейшие драматургические возможности таятся в
стихе - в размере, в ритме, в голосовой шкале строфы. Редкий драматург
достигает той выразительности, какой достиг Некрасов.
Несколько коротеньких реплик создают у него не только характер, но даже
и внешний облик действующего лица.
Припомните разговор двух петербуржцев: - Государь мой! куда вы бежите?
- "В канцелярию; что за вопрос?"... [13]
По этим отрывистым, неизвестно кому принадлежащим фразам мы легко можем
представить себе обоих участников диалога.
Оба они - чиновники не слишком высокого класса (иначе бы они не ходили
пешком), но и не слишком низкого (об этом свидетельствуют их степенные
обороты речи). Один из них - тот, который заблаговременно "принял меры"
против мороза, - ведет себя несколько более развязно; другой держится
солиднее, официальнее. Крещенский мороз не позволяет им долго застаиваться
на месте, отчего весь разговор ведется в бодром и быстром темпе и
сопровождается притопываньем.
Мало того, мы можем точно определить по стилю и характеру разговора и
эпоху, и место действия.
А между тем автор даже не назвал своих действующих лип, не обмолвился
ни единым словом ни о них самих, ни об окружающей обстановке, если не
считать последней ремарки, воссоздающей перед нашими глазами пронизанную
холодом петербургскую улицу:
Усмехнувшись, они разошлись,
И за каждым извозчик помчался.
Бедный Ванька! надеждой не льстись,
Чтоб сегодня седок отыскался...
За автора красноречиво и убедительно говорит его стих - размер, ритм,
словесный отбор и строй речи, определяющие интонацию, высоту и тембр голосов
всех действующих лиц.
Но не только в разговорах, где два голоса оттеняют друг друга, но и в
монологах некрасовских персонажей вы с первых же слов ощущаете, что за
человек перед вами, каков его возраст, сословие, какую жизнь он прожил.
Разве не ясна до мельчайших подробностей фигура рассказчика в отрывке
из "Кому на Руси жить хорошо":
Адмирал-вдовец по морям ходил,
Но морям ходил, корабли водил,
Под Ачаковым бился с туркою,
Наносил ему поражение,
И дала ему государыня
Восемь тысяч душ в награждение...
Тут есть и характерный стариковский говор, и голос, и жест. А ведь я
привел только шесть строк из этого безупречного по мастерству рассказа в
стихах.
Надо быть замечательным трагическим актером, чтобы донести до публики
знаменитое стихотворение "Филантроп".
В течение многих десятилетий декламаторы патетически читали этот
монолог, лишая рассказчика всякого характера. Они изображали честного,
благородного, обиженного людьми и судьбой человека, который гневно обличает
лицемерного благотворителя, лжелиберального штатского генерала.
Декламаторам и в голову не приходило, что следует обратить внимание на
словарь, ритм, обороты речи в этом привычном для них стихотворном тексте.
Иначе бы они прежде всего заметили, что человек, от имени которого они
произносят монолог, излагает трагические обстоятельства своей жизни
крючковатым канцелярским слогом:
Частию по глупой честности,
Частию по простоте...
Они заметили бы, сколько в его словах самоунижения ("пропадаю в
неизвестности, пресмыкаюсь в нищете"), как много хмельного шутовства и
ерничества в самых горьких его признаниях. Уж одни причудливые, чуть ли не
озорные рифмы так убедительно говорят об этом:
Тер и лоб, и переносицу,
В потолок косил глаза,
Бормотал лишь околесицу,
А о деле - ни аза!..
Сложный трагический образ возникает перед глазами читателя, который
чутко прислушивается к языку, ритму, рифмам некрасовского стихотворения.
Некрасов стоит в ряду таких бытописателей-гуманистов, как Гоголь,
Достоевский.
Он умеет заставить говорить самого бессловесного человека.
Сколько рядовых, но незаурядных людей проходит по страницам его эпопеи
"Кому на Руси жить хорошо", по его своеобразным стихотворным очеркам -
таким, как стихи "О погоде" или "Современники".
В стихах Некрасова нет той гармонии, тех стройных архитектурных
пропорций, которыми отмечена поэзия Пушкина. Но ведь и времена были другие.
В сущности, не такой уж значительный период отделяет "Евгения Онегина" и
"Повести Белкина" от стихов Некрасова, романов Достоевского и Толстого, а
какая пропасть разверзается между этими годами' Все ломалось,
перестраивалось тогда в России - и в деревне и в городе; одни общественные
слои отживали, другие приходили им на смену, третьи пробивались к жизни,
четвертые давали знать о своем существовании глухими подземными толчками.
Все менялось, менялась и литература.
Поэзия Некрасова похожа на половодье, на разлив большой могучей реки.