Страница:
Интересно, возит ли «Доступная Техника» офисную мебель… Если хорошо попросить, привезет не только офисную!
Сунув руку под стол, Иосиф Григорьевич нашарил нужную папку, положил перед собой, открыл её. Он увидел фотографию молодого человека, голубоглазого, светловолосого, с мужественным, прямо-таки брутальным лицом и жестким взглядом. Не надо быть физиономистом и психологом, чтобы ощутить разницу между этим лицом и расплывшимся мурлом Николая Моничева с его мягкими, как гнилые маслины, глазами. И если бы кто-нибудь порекомендовал Артура Ансимова, то Иосиф Григорьевич был бы уверен на сто процентов, так же как то, что он полковник милиции, а не поганый лавочник, так же был бы уверен, что предложил бы этому человеку быть дольщиком в одной чрезвычайно выгодной сделке — покупке муниципальной недвижимости.
Но, увы, никто его пока не рекомендует.
Он услышал шаги. Кто-то шел от лестницы. Иосиф Григорьевич вспомнил, что три минуты назад звонили с проходной. Надо же! Забыл. Ну, про такого человека грех долго помнить.
Он убрал папку в тумбочку. Осталось тридцать секунд на то, чтобы придать лицу долженствующее выражение.
Постучались, а затем и вошли.
— Здрасьте вам, Николай Степанович!
— День добрый, Иосиф Григорьевич! Я смотрю, кондиционер работает.
— О-о! Это надо не смотреть, это надо чувствовать!
Поздоровавшись, Моничев вручил Давиденко бутылку французского коньяка.
— Вот это да! Ну… благодарствую, барин… По какому случаю?
— Да так. Думал, может, скучаете. Дай, думаю, заеду, проведаю.
— Ну, что вы. Не стоило так волноваться. Польщен вашим вниманием. Честное слово, вы молодец! Держите руку.
И, как бы в порыве благодарности, Иосиф Григорьевич порывисто встал и крепко пожал руку Моничеву, затем размашисто похлопал его по плечу.
«Все равно ладонь мокрой осталась!» — с досадой подумал Иосиф Григорьевич, сунул руку под стол, и вытер её о суконную ткань. Бесполезно, ткань слишком плотная.
Они заговорили. О разном: о погоде, о политике, о поездках. Выяснилось, что Николай много где побывал, а Иосиф Григорьевич всю жизнь просидел на одном месте. На море выбирался всего два раза в жизни. Не потому, что нету средств, а потому что чувствует себя уверенно только в родных местах.
На тридцатой минуте разговора Иосиф Григорьевич почувствовал себя плавучей субстанцией, болтающейся в проруби. Нужно было завершить ишачью беседу, и он сказал:
— Не слишком ли я вас отвлекаю, Николай Степанович? Нам то что: солдат спит, а служба идет. А у вас ведь время — деньги. Вы, наверное, торопитесь…
— Нет же, я специально выкроил полдня, чтоб к вам заехать.
И полилась беседа снова. На счастье, заглянул Павел Ильич, и на него удалось излить душу.
— Паша! С утра от тебя жду отчет по Гринвичу! Из-за тебя генерал меня хлобукнет!
То был условный сигнал. Через полминуты Паперно влетел с целым ворохом документов, стал их раскладывать, и что-то объяснять. Моничев все быстро понял, встал со стула, и, подавая руку, тревожно спросил:
— Иосиф Григорьевич… как там, по моему вопросу…
— Это по какому?
— По Ансимову.
— Ты меня так не пугай, Степаныч! Я уж думал, беда какая стряслась. По этому делу ответ такой: все в порядке. Давным-давно отдал я документы твоего изверга в работу. Жди скоро новостей.
— А как там что? Какая статья, и какой срок?
— Работаем, Степаныч, работаем. Ей-богу, в нашей системе…
И Давиденко подробно, терпеливо объяснил, что следствие и дознание проходит определенные этапы, и для достижения результата необходимо время. Такая вот государственная машина: схватить и посадить за решетку можно только террориста или рецидивиста, находящегося в розыске. А если человек ничего не совершил, то извините, нужно время покумекать, за что его упрятать. Видит сушеная ишачья башка, не так-то просто засудить невиновного человека — даже в нашем неправовом государстве.
Начальник ОБЭП говорил весомо и убедительно. Не только потому, что утверждал очевидное. Эти очевидные истины можно по-разному произносить. Результирующая всех его душевных устремлений была направлена на то, чтобы поставить на место этого морально-физического урода. Довольно с ним нежничать! Иосиф Григорьевич угрожающе вскинул кулак и сказал:
— Все будет сделано так, как надо. Или ты сомневаешься?!
Паперно «случайно» обронил наручники. Он не нарочно, просто совпало. Поднимая их, задел ими брюхо Моничева. Забыл извиниться, и сунул их в карман.
Начальник ОБЭП стоял перед директором «Доступной техники» чистый, как родник святой горы. Ему уже не хотелось ничего доказывать, его хронометр отсчитывал потерянные минуты.
— Запытаем извергов так, что все шайтаны содрогнутся!
С этими словами он опустился в кресло и посмотрел под стол, на кожаный портфель работы Louis Vuitton, подаренный директором нефтяной компании «Волга-Трансойл».
Моничев стоял, охваченный смущением. Наконец, пожелав Давиденко удачного дня, он удалился.
Павел Ильич, угадав настроение шефа, сделал то же самое.
Оставшись один, Иосиф Григорьевич встал, прошелся крупными шагами по кабинету, постоял возле окна. Подумал о том, что здание напротив, в котором в советские времена был ресторан «Острава», этот уникальный объект недвижимости, уплыл когда-то в чужие руки. Эх, тогда бы, в те времена, сегодняшние возможности!
Поразмыслив, Иосиф Григорьевич пришел к выводу, что ничего-то в жизни не упущено. Он взял то, что считал нужным взять. Но сейчас, в деле Кондаурова все пошло не так, как было запланировано. Для человека, которого очень трудно испугать, открывались пугающие обстоятельства.
Он отдернул зеленую ткань и выбрал одну книгу из аккуратно сложенной стопки. Это было популярное пособие по психологии одного американского автора.
Иосиф Григорьевич стал её листать. Пытался размышлять, вчитываясь в строки. Через пару минут он вернул её на место.
«Интересно, — подумал он, — сколько денег отхватил этот американский пиндос за свою мазню? Бред полный, вперемежку с откровенной банальщиной. Неудивительно, что это фуфло популярно в России. Чтобы книга получилась более убедительной, автору нужно было добавить туда утверждения о том, что вода — мокрая, а песок — сыпучий. Наверное, об этом будет следующий том».
Книги, которые Иосиф Григорьевич покупал, польстившись на обложку, лежали под столом, и он не знал, что с ними делать. Такое впечатление, что авторы придумывают удачный заголовок, а к нему дописывают книгу. Если бы сейчас, как в далекие-далекие времена, существовала Академия надписей, эти люди поголовно стали бы академиками. Эпитафии, придуманные ими, были бы в цене. А их рассуждения о жизни, о человеческих отношениях, умозрительные жизненные законы, рассуждения о том, откуда мы и куда идем, что делать, как дальше быть, — все это напоминало бульканье нечистот в замкнутом коллекторе. Как, скажите, как высокоумный домосед, продавивший своей задницей несколько диванов, может что-то знать о законах волчьей стаи, о поведении акул, о жизни львиного прайда?
И почему, в конце концов, нигде не сказано, что делать с Ансимовым и Моничевым?
Иосиф Григорьевич открыл свой блокнот и начал его листать. Он не мог решить, куда позвонить. Наконец, на странице с буквой «Б», выбрал наугад телефон.
Ему ответили. Услышав голос, он слегка опешил и снова заглянул в блокнот. Чертовщина какая-то. Почему стал путать телефоны, всегда точный был?!
Начальник ОБЭПа быстро нашелся. Он сказал:
— Здрасьте вам, Давиденко моя фамилия.
— Привет, Григорьевич, как твоё драгоценное, драгоценное?
— Не дождешься.
Они разговорились. Собеседник Иосифа Григорьевича — Валерий Иванович — работал в одном из районных управлений ОБЭПа. Это был открытый, компанейский, свой в доску парень. Немного ограниченный, прямолинейный и не признающий полутонов, часто попадавший впросак из-за своей несообразительности. Но он был очень надежный и добросовестный исполнитель, на него всегда можно было положиться: такой не подведет.
Они поговорили о кадровых перестановках. Иосиф Григорьевич сообщил, что освобождается перспективная должность в уголовном розыске, и он может туда продвинуть Валерия Ивановича, для которого это будет повышение в звании и благоприятные перспективы. Тот горячо поблагодарил и простодушно, запросто, сказал, что по такому случаю организует баню. Давиденко улыбнулся, зная, что это будет за баня, и какой там будет личный состав — очень женский и очень личный. И вежливо отказался. Тем не менее, он был польщен — эти эмоции были искренними. Он сказал:
— Запиши, Валера, адресок, туда надо будет съездить. Фирма называется «Доступная техника».
— Что они натворили, натворили?
— Торгуют бытовой техникой.
— И это все?
— Найдешь что-нибудь. Фальшивые сертификаты, незарегистрированная на территории Российской Федерации продукция, подложные приходные накладные.
— Кто будет виноват, виноват?
— Учредитель, кто ж еще? Рыхлый обрюзгший пиндос по фамилии Моничев.
Больше ничего объяснять не требовалось. Перед тем, как положить трубку, Иосиф Григорьевич сказал, что с него бутылка, и добавил:
— Давай, Валера, хлобукнем эту суконную сотню.
Закончив разговор, он снова заглянул в блокнот и громко расхохотался. Фамилия Валерия Ивановича была Зюбенко. Её всегда путали и писали в приказах «Дзюбенко». Дзюба и Дзюбенко — распространенные украинские фамилии, а вот Зюбенко — редкость. Валерий Иванович возмущался, и все время повторял: пишите без «Д», моя фамилия пишется без «Д»! Так его и прозвали: «БезДэ». Говорили: позвони «БезДэ»; вон, «БезДэ» идет, сходи к «БезДэ».
По этой причине в блокноте он был записан не на букву «З», а на букву «Б».
Иосиф Григорьевич встал со своего места и снова прошелся. Нужно было принять важное решение, а он никак не мог собраться с мыслями.
Он знал тех троих, что были тогда в казино, знал, зачем они приходили туда в день убийства. Это были обычные житейские дела, совсем не криминальные. Но он чувствовал, что это имеет какое-то отношение к разыгравшейся трагедии.
Третьяков искал своего знакомого, Владимира Быстрова, служившего когда-то на Тихоокеанском флоте. Это была причина обращения Сергея Владимировича к начальнику ОБЭПа. Он прибыл в Волгоград, позвонил своему знакомому, Малышеву Дмитрию Анатольевичу, местному военкому. Давиденко и Малышевы дружили семьями. Дмитрий Анатольевич попросил Иосифа Григорьевича помочь в этом вопросе — знал, что у того везде все схвачено, и это будет самый короткий путь. Очень был нужен Третьякову Быстров. С таким рвением обычно ищут должников. Или выслеживают неверных супругов.
Быстрова разыскали без труда. Он был раньше прописан в Михайловке, там жили его родственники. Некоторое время назад родители продали дом и переехали в Волгоград. В настоящее время Быстров живет в собственной квартире — тоже недавно купил. Третьякову передали оба адреса — родительский и домашний. Он отзвонился буквально в тот же день, сказал, что нашел своего товарища, и все в порядке, вечером они встречаются в казино «Золотой Глобус». Оказалось, что они просто разминулись — Быстров звонил Третьякову во Владивосток, а тот уже улетел в Москву.
Итак, понятно, что делали в казино те двое неизвестных — Быстров, «рябой игрок», и Третьяков, по описанию Галеева — «крупный мужчина с волевым лицом, загорелый, похожий на военного». У них там была дружеская встреча.
Катя Третьякова… У неё там тоже была встреча. Судя по всему, встреча личного характера. Интересно, как относился её отец к этой связи?!
И о чем, интересно, Третьяков разговаривал с Кондауровым? Неужели строгий папочка делал внушение великовозрастному ухажеру?!
Иосиф Григорьевич достал из-под стола свой «Луи» и вынул оттуда фотографию. Третьяковы — отец и дочь — в гостях у «старого седого полковника», как называл себя Иосиф Григорьевич. Девушка посередине, мужчины по краям, фотографировала Лариса, жена Иосифа Григорьевича.
Катя! Из-за таких девушек сходят с ума, бросают семьи, совершают безумные поступки.
Иосиф Григорьевич никогда не понимал людей, теряющих голову из-за женщин. Он любил свою жену, был верен ей, но не помнил, чтобы у них когда-либо разгорались страсти. Они были солидарны в том, что это лишняя трата энергии, которую необходимо употреблять на повышение благосостояния. Супруги Давиденко единодушно осуждали тех, кто тратит много эмоций на проявление чувств. Не было у них сцен ревности, не было бурных выяснений отношений. Не было дурацких, или необычных поступков, направленных на то, чтобы вызвать у любимого человека изумление, какие-то положительные эмоции. Не было беспричинного хохота, не было многочасовых созерцаний друг друга, не было спонтанных поездок куда угодно, лишь бы побыть вдвоем. Взрыв чувств не считался событием, укрепляющим отношения, это был психотравмирующий фактор, нарушавший спокойное течение жизни.
Все шло по расписанию, своим чередом.
Правда, Лариса возмутилась тем, что Иосиф, когда делал предложение, три раза посмотрел на часы, а еще она ворчала, что он никогда не купит цветов без напоминания. Но все это в прошлом. Сейчас в семье царит гармония.
А когда он увидел Катю, что-то вдруг проснулось в его душе. Беспокойные мысли роились, и мешали работать. Нет, он не собирался изменять своей жене — ни с Катей, ни с какой-либо другой женщиной. Но… если он допускал мысль, что мог бы встречаться с Ариной ради общения и приятной дружбы, то в случае с Катей… его пугала одна мысль о том, что будет, если остаться с ней наедине.
И он задал себе вопрос: могла ли случиться трагедия из-за такой девушки? Ответ напрашивался сам собой: запросто! Тот, кто будет обладать ею, познает вершину блаженства и бездну печали.
Он набрал телефон Третьякова. Трубку взяла Людмила Николаевна, его мать. Она сказала, что Сережа уехал в Москву. А Катя? Катя отдыхает на море.
Тут Иосиф Григорьевич вспомнил, что в одну из встреч Третьяков говорил, что дочь собирается поехать в свадебное путешествие. Интересно, кто этот несчастный?
Тогда Иосиф Григорьевич решил поговорить с теми, кто в городе. Он позвонил Павлу Ильичу, приказал разыскать Еремеева и вызвать его для беседы на завтра, между четырьмя и шестью часами.
После этого он вынул из-под стола бутылку коньяка, обещанную Валерию Ивановичу и поставил её на видное место — чтоб не забыть, затем вытащил из тумбочки папку с документами Артура Ансимова и положил её под сукно.
Глава 21
Сунув руку под стол, Иосиф Григорьевич нашарил нужную папку, положил перед собой, открыл её. Он увидел фотографию молодого человека, голубоглазого, светловолосого, с мужественным, прямо-таки брутальным лицом и жестким взглядом. Не надо быть физиономистом и психологом, чтобы ощутить разницу между этим лицом и расплывшимся мурлом Николая Моничева с его мягкими, как гнилые маслины, глазами. И если бы кто-нибудь порекомендовал Артура Ансимова, то Иосиф Григорьевич был бы уверен на сто процентов, так же как то, что он полковник милиции, а не поганый лавочник, так же был бы уверен, что предложил бы этому человеку быть дольщиком в одной чрезвычайно выгодной сделке — покупке муниципальной недвижимости.
Но, увы, никто его пока не рекомендует.
Он услышал шаги. Кто-то шел от лестницы. Иосиф Григорьевич вспомнил, что три минуты назад звонили с проходной. Надо же! Забыл. Ну, про такого человека грех долго помнить.
Он убрал папку в тумбочку. Осталось тридцать секунд на то, чтобы придать лицу долженствующее выражение.
Постучались, а затем и вошли.
— Здрасьте вам, Николай Степанович!
— День добрый, Иосиф Григорьевич! Я смотрю, кондиционер работает.
— О-о! Это надо не смотреть, это надо чувствовать!
Поздоровавшись, Моничев вручил Давиденко бутылку французского коньяка.
— Вот это да! Ну… благодарствую, барин… По какому случаю?
— Да так. Думал, может, скучаете. Дай, думаю, заеду, проведаю.
— Ну, что вы. Не стоило так волноваться. Польщен вашим вниманием. Честное слово, вы молодец! Держите руку.
И, как бы в порыве благодарности, Иосиф Григорьевич порывисто встал и крепко пожал руку Моничеву, затем размашисто похлопал его по плечу.
«Все равно ладонь мокрой осталась!» — с досадой подумал Иосиф Григорьевич, сунул руку под стол, и вытер её о суконную ткань. Бесполезно, ткань слишком плотная.
Они заговорили. О разном: о погоде, о политике, о поездках. Выяснилось, что Николай много где побывал, а Иосиф Григорьевич всю жизнь просидел на одном месте. На море выбирался всего два раза в жизни. Не потому, что нету средств, а потому что чувствует себя уверенно только в родных местах.
На тридцатой минуте разговора Иосиф Григорьевич почувствовал себя плавучей субстанцией, болтающейся в проруби. Нужно было завершить ишачью беседу, и он сказал:
— Не слишком ли я вас отвлекаю, Николай Степанович? Нам то что: солдат спит, а служба идет. А у вас ведь время — деньги. Вы, наверное, торопитесь…
— Нет же, я специально выкроил полдня, чтоб к вам заехать.
И полилась беседа снова. На счастье, заглянул Павел Ильич, и на него удалось излить душу.
— Паша! С утра от тебя жду отчет по Гринвичу! Из-за тебя генерал меня хлобукнет!
То был условный сигнал. Через полминуты Паперно влетел с целым ворохом документов, стал их раскладывать, и что-то объяснять. Моничев все быстро понял, встал со стула, и, подавая руку, тревожно спросил:
— Иосиф Григорьевич… как там, по моему вопросу…
— Это по какому?
— По Ансимову.
— Ты меня так не пугай, Степаныч! Я уж думал, беда какая стряслась. По этому делу ответ такой: все в порядке. Давным-давно отдал я документы твоего изверга в работу. Жди скоро новостей.
— А как там что? Какая статья, и какой срок?
— Работаем, Степаныч, работаем. Ей-богу, в нашей системе…
И Давиденко подробно, терпеливо объяснил, что следствие и дознание проходит определенные этапы, и для достижения результата необходимо время. Такая вот государственная машина: схватить и посадить за решетку можно только террориста или рецидивиста, находящегося в розыске. А если человек ничего не совершил, то извините, нужно время покумекать, за что его упрятать. Видит сушеная ишачья башка, не так-то просто засудить невиновного человека — даже в нашем неправовом государстве.
Начальник ОБЭП говорил весомо и убедительно. Не только потому, что утверждал очевидное. Эти очевидные истины можно по-разному произносить. Результирующая всех его душевных устремлений была направлена на то, чтобы поставить на место этого морально-физического урода. Довольно с ним нежничать! Иосиф Григорьевич угрожающе вскинул кулак и сказал:
— Все будет сделано так, как надо. Или ты сомневаешься?!
Паперно «случайно» обронил наручники. Он не нарочно, просто совпало. Поднимая их, задел ими брюхо Моничева. Забыл извиниться, и сунул их в карман.
Начальник ОБЭП стоял перед директором «Доступной техники» чистый, как родник святой горы. Ему уже не хотелось ничего доказывать, его хронометр отсчитывал потерянные минуты.
— Запытаем извергов так, что все шайтаны содрогнутся!
С этими словами он опустился в кресло и посмотрел под стол, на кожаный портфель работы Louis Vuitton, подаренный директором нефтяной компании «Волга-Трансойл».
Моничев стоял, охваченный смущением. Наконец, пожелав Давиденко удачного дня, он удалился.
Павел Ильич, угадав настроение шефа, сделал то же самое.
Оставшись один, Иосиф Григорьевич встал, прошелся крупными шагами по кабинету, постоял возле окна. Подумал о том, что здание напротив, в котором в советские времена был ресторан «Острава», этот уникальный объект недвижимости, уплыл когда-то в чужие руки. Эх, тогда бы, в те времена, сегодняшние возможности!
Поразмыслив, Иосиф Григорьевич пришел к выводу, что ничего-то в жизни не упущено. Он взял то, что считал нужным взять. Но сейчас, в деле Кондаурова все пошло не так, как было запланировано. Для человека, которого очень трудно испугать, открывались пугающие обстоятельства.
Он отдернул зеленую ткань и выбрал одну книгу из аккуратно сложенной стопки. Это было популярное пособие по психологии одного американского автора.
Иосиф Григорьевич стал её листать. Пытался размышлять, вчитываясь в строки. Через пару минут он вернул её на место.
«Интересно, — подумал он, — сколько денег отхватил этот американский пиндос за свою мазню? Бред полный, вперемежку с откровенной банальщиной. Неудивительно, что это фуфло популярно в России. Чтобы книга получилась более убедительной, автору нужно было добавить туда утверждения о том, что вода — мокрая, а песок — сыпучий. Наверное, об этом будет следующий том».
Книги, которые Иосиф Григорьевич покупал, польстившись на обложку, лежали под столом, и он не знал, что с ними делать. Такое впечатление, что авторы придумывают удачный заголовок, а к нему дописывают книгу. Если бы сейчас, как в далекие-далекие времена, существовала Академия надписей, эти люди поголовно стали бы академиками. Эпитафии, придуманные ими, были бы в цене. А их рассуждения о жизни, о человеческих отношениях, умозрительные жизненные законы, рассуждения о том, откуда мы и куда идем, что делать, как дальше быть, — все это напоминало бульканье нечистот в замкнутом коллекторе. Как, скажите, как высокоумный домосед, продавивший своей задницей несколько диванов, может что-то знать о законах волчьей стаи, о поведении акул, о жизни львиного прайда?
И почему, в конце концов, нигде не сказано, что делать с Ансимовым и Моничевым?
Иосиф Григорьевич открыл свой блокнот и начал его листать. Он не мог решить, куда позвонить. Наконец, на странице с буквой «Б», выбрал наугад телефон.
Ему ответили. Услышав голос, он слегка опешил и снова заглянул в блокнот. Чертовщина какая-то. Почему стал путать телефоны, всегда точный был?!
Начальник ОБЭПа быстро нашелся. Он сказал:
— Здрасьте вам, Давиденко моя фамилия.
— Привет, Григорьевич, как твоё драгоценное, драгоценное?
— Не дождешься.
Они разговорились. Собеседник Иосифа Григорьевича — Валерий Иванович — работал в одном из районных управлений ОБЭПа. Это был открытый, компанейский, свой в доску парень. Немного ограниченный, прямолинейный и не признающий полутонов, часто попадавший впросак из-за своей несообразительности. Но он был очень надежный и добросовестный исполнитель, на него всегда можно было положиться: такой не подведет.
Они поговорили о кадровых перестановках. Иосиф Григорьевич сообщил, что освобождается перспективная должность в уголовном розыске, и он может туда продвинуть Валерия Ивановича, для которого это будет повышение в звании и благоприятные перспективы. Тот горячо поблагодарил и простодушно, запросто, сказал, что по такому случаю организует баню. Давиденко улыбнулся, зная, что это будет за баня, и какой там будет личный состав — очень женский и очень личный. И вежливо отказался. Тем не менее, он был польщен — эти эмоции были искренними. Он сказал:
— Запиши, Валера, адресок, туда надо будет съездить. Фирма называется «Доступная техника».
— Что они натворили, натворили?
— Торгуют бытовой техникой.
— И это все?
— Найдешь что-нибудь. Фальшивые сертификаты, незарегистрированная на территории Российской Федерации продукция, подложные приходные накладные.
— Кто будет виноват, виноват?
— Учредитель, кто ж еще? Рыхлый обрюзгший пиндос по фамилии Моничев.
Больше ничего объяснять не требовалось. Перед тем, как положить трубку, Иосиф Григорьевич сказал, что с него бутылка, и добавил:
— Давай, Валера, хлобукнем эту суконную сотню.
Закончив разговор, он снова заглянул в блокнот и громко расхохотался. Фамилия Валерия Ивановича была Зюбенко. Её всегда путали и писали в приказах «Дзюбенко». Дзюба и Дзюбенко — распространенные украинские фамилии, а вот Зюбенко — редкость. Валерий Иванович возмущался, и все время повторял: пишите без «Д», моя фамилия пишется без «Д»! Так его и прозвали: «БезДэ». Говорили: позвони «БезДэ»; вон, «БезДэ» идет, сходи к «БезДэ».
По этой причине в блокноте он был записан не на букву «З», а на букву «Б».
Иосиф Григорьевич встал со своего места и снова прошелся. Нужно было принять важное решение, а он никак не мог собраться с мыслями.
Он знал тех троих, что были тогда в казино, знал, зачем они приходили туда в день убийства. Это были обычные житейские дела, совсем не криминальные. Но он чувствовал, что это имеет какое-то отношение к разыгравшейся трагедии.
Третьяков искал своего знакомого, Владимира Быстрова, служившего когда-то на Тихоокеанском флоте. Это была причина обращения Сергея Владимировича к начальнику ОБЭПа. Он прибыл в Волгоград, позвонил своему знакомому, Малышеву Дмитрию Анатольевичу, местному военкому. Давиденко и Малышевы дружили семьями. Дмитрий Анатольевич попросил Иосифа Григорьевича помочь в этом вопросе — знал, что у того везде все схвачено, и это будет самый короткий путь. Очень был нужен Третьякову Быстров. С таким рвением обычно ищут должников. Или выслеживают неверных супругов.
Быстрова разыскали без труда. Он был раньше прописан в Михайловке, там жили его родственники. Некоторое время назад родители продали дом и переехали в Волгоград. В настоящее время Быстров живет в собственной квартире — тоже недавно купил. Третьякову передали оба адреса — родительский и домашний. Он отзвонился буквально в тот же день, сказал, что нашел своего товарища, и все в порядке, вечером они встречаются в казино «Золотой Глобус». Оказалось, что они просто разминулись — Быстров звонил Третьякову во Владивосток, а тот уже улетел в Москву.
Итак, понятно, что делали в казино те двое неизвестных — Быстров, «рябой игрок», и Третьяков, по описанию Галеева — «крупный мужчина с волевым лицом, загорелый, похожий на военного». У них там была дружеская встреча.
Катя Третьякова… У неё там тоже была встреча. Судя по всему, встреча личного характера. Интересно, как относился её отец к этой связи?!
И о чем, интересно, Третьяков разговаривал с Кондауровым? Неужели строгий папочка делал внушение великовозрастному ухажеру?!
Иосиф Григорьевич достал из-под стола свой «Луи» и вынул оттуда фотографию. Третьяковы — отец и дочь — в гостях у «старого седого полковника», как называл себя Иосиф Григорьевич. Девушка посередине, мужчины по краям, фотографировала Лариса, жена Иосифа Григорьевича.
Катя! Из-за таких девушек сходят с ума, бросают семьи, совершают безумные поступки.
Иосиф Григорьевич никогда не понимал людей, теряющих голову из-за женщин. Он любил свою жену, был верен ей, но не помнил, чтобы у них когда-либо разгорались страсти. Они были солидарны в том, что это лишняя трата энергии, которую необходимо употреблять на повышение благосостояния. Супруги Давиденко единодушно осуждали тех, кто тратит много эмоций на проявление чувств. Не было у них сцен ревности, не было бурных выяснений отношений. Не было дурацких, или необычных поступков, направленных на то, чтобы вызвать у любимого человека изумление, какие-то положительные эмоции. Не было беспричинного хохота, не было многочасовых созерцаний друг друга, не было спонтанных поездок куда угодно, лишь бы побыть вдвоем. Взрыв чувств не считался событием, укрепляющим отношения, это был психотравмирующий фактор, нарушавший спокойное течение жизни.
Все шло по расписанию, своим чередом.
Правда, Лариса возмутилась тем, что Иосиф, когда делал предложение, три раза посмотрел на часы, а еще она ворчала, что он никогда не купит цветов без напоминания. Но все это в прошлом. Сейчас в семье царит гармония.
А когда он увидел Катю, что-то вдруг проснулось в его душе. Беспокойные мысли роились, и мешали работать. Нет, он не собирался изменять своей жене — ни с Катей, ни с какой-либо другой женщиной. Но… если он допускал мысль, что мог бы встречаться с Ариной ради общения и приятной дружбы, то в случае с Катей… его пугала одна мысль о том, что будет, если остаться с ней наедине.
И он задал себе вопрос: могла ли случиться трагедия из-за такой девушки? Ответ напрашивался сам собой: запросто! Тот, кто будет обладать ею, познает вершину блаженства и бездну печали.
Он набрал телефон Третьякова. Трубку взяла Людмила Николаевна, его мать. Она сказала, что Сережа уехал в Москву. А Катя? Катя отдыхает на море.
Тут Иосиф Григорьевич вспомнил, что в одну из встреч Третьяков говорил, что дочь собирается поехать в свадебное путешествие. Интересно, кто этот несчастный?
Тогда Иосиф Григорьевич решил поговорить с теми, кто в городе. Он позвонил Павлу Ильичу, приказал разыскать Еремеева и вызвать его для беседы на завтра, между четырьмя и шестью часами.
После этого он вынул из-под стола бутылку коньяка, обещанную Валерию Ивановичу и поставил её на видное место — чтоб не забыть, затем вытащил из тумбочки папку с документами Артура Ансимова и положил её под сукно.
Глава 21
Не заладилось уже с утра. Она заявила, что он её совсем не любит. На завтрак не пошла, а когда он спросил, что ей принести, ответила, не все ли ему равно, будет она завтракать, или останется голодной.
Обычно столоваться ходили к Иораму. Он сказал, чтоб распоряжались в его доме, не замечая хозяев. Бывало, готовила его жена, но в основном приходилось делать все самим. Катя не была умелой стряпухой. Когда она что-нибудь сготовит, то, даже не спрашивая, вкусно это или нет, говорила: ну и что, что невкусно, зато полезно! В основном предоставляла Андрею постоять у плиты, мотивируя тем, что «мужчина на кухне — это так сексуально!»
Вот и в этот день. Андрей принес ей в комнату бутерброды и кофе. Сначала она возмутилась: как это так, почему он всегда решает, чем ей завтракать! Потом молча кивнула: мол, оставь на столе.
После этого Андрей сходил в лес, набрал кедровых шишек, наколол орехов и принес ей. Она снова удостоила его едва заметным кивком. Что она собирается делать? Разве не видно: она лежит и думает.
Тогда он отправился на кухню и стал тушить говядину. Иорам, человек без определенных занятий, зарабатывавший в основном продажей цитрусовых, в тот день куда-то уехал. Нина Алексеевна была на работе. Пришлось готовить в одиночестве.
Кухня, с её глиняной посудой, покрытой грубой глазурью, с большими медными кувшинами и шашками изразцового пола, походила на жилище эльфов. Все здесь было настолько просто и вместе с тем необыкновенно, что Катя могла запросто тут управляться, и Андрею было невдомек, почему бы ей не прийти и не помочь ему.
Через некоторое время он пошел в комнату, чтобы её проведать. Она лежала на кровати. Глаза её были закрыты. Он тихо спросил: «Ты спишь?» Открыв глаза, Катя ответила, что задумалась. Тогда он сообщил, что тушит говядину, и, если она что-нибудь надумает, то сможет найти его на кухне.
Она ничего не надумала. Когда все было готово, Андрей поднялся, чтобы позвать её на обед. Комната оказалась пустой. Он отправился на поиски в их любимые места — на опушку леса, куда они ходили обычно, чтобы посидеть на поваленном дереве; к заброшенной беседке, что возле старых ворот санатория, которые давным-давно заколотили, и этим въездом не пользовались; он даже спускался в низину, где рос бамбуковый лес и протекал холодный ручеек. Её нигде не было. Андрей вернулся к дому, поднялся в комнату. Пусто. Он увидел её туфли, один — на боку, другой стоял прямо, и, живо представив её ножки в этих туфельках, крикнул в сердцах:
— Да где же, черт возьми, она ходит!?
Андрей снова вышел на улицу. Вокруг — ни души, даже не у кого спросить. Буйный ветер, скатившийся с гор, настойчиво дергал ставню, словно пытаясь вломиться в притихший дом. Но старый платан, верный страж у окна, защищал его могучей грудью. Дерево гудело и стонало, и все настойчивей стучало веткой в ставню, словно звало на помощь.
Андрей начал волноваться — у местных жителей кровь горячая! Он стал наугад прочесывать окрестности, периодически возвращаясь к дому проверить, не вернулась ли она. В голову лезли самые дикие мысли. Везде мерещились неясные тени и шорохи.
Белесоватые облака проносились в сторону моря. Они заполняли громадные пространства, сами превращаясь в клубившееся море, поглощавшее горы, и лишь отдельные вершины торчали, как острова, сопротивляясь свирепой стихии.
Андрей не видел неба, он чувствовал подземный гул, готовый вот-вот вырваться из раскаленных глубин и разметать все вокруг. И это буйство воздуха и огня усиливало чувство беспокойства, охватившее Андрея, ему казалось, что на этой земле в едином союзе действуют все нечистые силы.
Прошло три с половиной часа с тех пор, как обнаружилась пропажа.
Вдруг он увидел Катю. Она шла со стороны леса — бледная, белее облака. Андрей испугался. Снедаемый тревожными предчувствиями, он смотрел на неё широко раскрытыми глазами.
— Что случилось? — спросил он, когда она приблизилась. — Ты где была?
— В лесу, — ответила она апатично.
— Я тебя везде искал!
— Я была на холме.
— На кладбище?
Она ничего не ответила.
На ближайшем к их дому холме было кладбище. Оно никак не было огорожено — просто могилы, разбросанные между деревьями. Кладбище довоенное, и даже дореволюционное, ни одного современного захоронения. Видимо, сейчас запретили хоронить в лесу. Многие могилы без оград — просто надгробные плиты, камни и памятники среди опавшей хвои, веток, и кустарников.
Он живо представил себе её, бледную, растерянную, подавленную, одиноко бредущую среди огромных сумрачных деревьев, покрытых сизым лишайником, среди покосившихся крестов и поросших мхом надгробий. Ему стало жутко.
Они шли молча. Андрей вдруг разозлился: почему она не снизойдет до объяснения?
— Могла бы предупредить, — сказал он раздраженно. — Я чуть с ума не сошел!
— А ты бы мог сходить мне за лекарством в санаторий. Или куда-нибудь еще.
Она говорила странным, изменившимся голосом. Да, ему было известно, что у неё болит живот. Он переживал. Расстраивался, может быть, даже больше неё… Но она могла бы хоть как-то намекнуть!
— Сказала бы хоть что-нибудь, подала бы знак…
— Ты все прекрасно знал! Ты эгоист! Совсем не чуткий. Тебе одно только нужно. Интересуешься мной только в определенные моменты. Когда мне нельзя, ты не обращаешь на меня внимание, будто меня не существует.
Он заговорил примирительным тоном, пытаясь её успокоить, назвал себя болваном, сказал, что сейчас же сбегает за лекарством, и попросил не капризничать и не утрировать. Он ловит каждый её вздох — конечно, если она находится рядом, а не ходит дышать туда, где её невозможно найти.
— Это не каприз! Я вижу твое потребительское отношение.
— Сейчас сбегаю за лекарством.
— Спасибо, я уже сходила.
Они подошли к дому. Андрей сказал, что постарался для неё и приготовил вкусную еду.
— Тоже мне, доктор. Фашист в белом халате, — буркнула она и первой прошла на кухню.
Обедала Катя без аппетита. От вина отказалась. Андрей пробовал пошутить — сказал, что вино повышает уровень гемоглобина в крови. Когда ей хотелось выпить, она всегда так говорила, и выпивала столько, чтоб наверняка… Она не отреагировала.
Тут появился Иорам. Он заглянул в холодильник, потом посмотрел на стол, и недовольно проворчал:
— Баба моя думает о гостях меньше, чем пчела о шашлыке. Вот у тебя, Андрей, хорошая хозяйка!
Катя благодарно посмотрела на него и улыбнулась. Когда он вышел, лицо её снова погрустнело. Андрей обиделся на то, что она приветливо посмотрела на хозяина, а на него смотрит, как на пустое место. До конца обеда они не разговаривали.
Иорам, этот балагур и весельчак, любил поворчать на жену, особенно, когда выпивал. Пьяный, он мог прикрикнуть на неё, мог говорить с ней пренебрежительно и грубо, она к этому относилась спокойно. Очевидно, у них было достаточно точек соприкосновения, чтобы быть вместе.
Нина Алексеевна была у него чуть ли не десятой по счету женой. От предыдущих жен у него две дочери и сын, у неё — один сын.
Когда Иорам сидел без работы, они жили на её деньги. Принадлежавшая Нине Алексеевне квартира также приносила доход — её сдавали отдыхающим.
В целом, они вполне устраивали друг друга. Нина Алексеевна была довольна тем, что муж, хоть и часто буянит, но не гуляет — отгулял уже своё, да и не на что. Сама русская, она была невысокого мнения о русских мужчинах: пьяницы, хозяйством не занимаются. Таким был её первый муж. Местных мужчин, абхазцев и грузин, она тоже недолюбливала: жен запирают дома, сами гуляют с русскими бабами, которых совсем не уважают, и держат чуть ли не за проституток.
Иорам был для неё как раз то, что нужно: не гуляет, а если выпивает, то держит себя в руках, пусть заработки нерегулярные, зато ведет хозяйство — поддерживает дом и участок.
После обеда они вышли на улицу. Катя стояла перед ним все еще бледная, осунувшаяся, с потухшим взглядом, устремленным куда-то вдаль. На ней была его футболка, которая была ей велика, в ней Катя казалась похудевшей и беспомощной.
— Что будем делать? — спросил Андрей бесцветным тоном.
— Ты обещал меня свозить на горную речку, — ответила она, не глядя в его сторону. — Прости, что напоминаю.
— Конечно, я не держу своего слова, — съязвил он. — Я ведь такой плохой.
И пошел к Иораму, чтобы взять ключи от старенькой «копейки», которую хозяин любезно предоставлял для разъездов.
Через полчаса они выехали. Андрей вел машину, время от времени сверяясь со схемой, которую Иорам нарисовал на замызганном клочке бумаги.
Сначала ехали лесом, а там, где он редел, и дорога подбиралась близко к обрыву, горные хребты разворачивались грандиозной панорамой. Угрюмые цепи гор уходили в необозримое пространство.
Пройдя над обрывом, дорога снова уходила в молчаливую лесную чащу, и остроглавые вершины то появлялись, то исчезали за деревьями. Ехали долго. Катя задремала. Мимо проплывали нерасчесанные вершины сосен и мутные валы далеких гор.
Андрей начал беспокоиться, правильно ли едет. Наконец, дорога пошла над ущельем, по дну которого текла река. Он успокоился: уже близко. Река в этом месте текла спокойно, величаво. А нужно было доехать до порогов, и, если удастся, до водопада. Ущелье все больше сужалось. Все больше подступали к нему высокие горы. Повсюду были видны набросанные с вершин камни. Края ущелья неровные, и дорога беспрерывно петляла, напоминая собой бесконечный лабиринт. Приходилось ехать осторожно — из-за поворота в любой момент могла показаться встречная машина. Неприветливо было в этой каменной щели. Иногда попадались одиночные деревья и заросли, скрашивавшие мрачный пейзаж.
Вскоре послышался отдаленный гул, и за очередным поворотом показался водопад. Дальше дорога уходила влево, совсем близко к водопаду было не подъехать. Подступы к нему преграждали хаотические нагромождения гор. Каким-то чудом над ущельем удерживались каменные громады. Кажется, дотронься до них, и всей тяжестью своей сорвутся они в пропасть. Андрей припарковался на небольшой площадке, заваленной обломками скалы, в нескольких метрах от края обрыва.
Они вышли. Серое непроглядное небо нависло над скалами. Прохлада исходила от них, а гул бурлящей реки отдавался в расселинах адским ревом. Змеиные водовороты зловеще засасывали тяжелую пену. На крутые берега свирепо набрасывались бушующие валы. Хаос коричневых волн разъяренно швырял камни и с неукротимым воем мчался вниз по течению. Тесно реке в крутых берегах, в тисках высоких гор. В бешеной злобе силилась она раздвинуть выступы скал, разметать стремительным потоком каменистые перекаты, срезать выступы.
Обычно столоваться ходили к Иораму. Он сказал, чтоб распоряжались в его доме, не замечая хозяев. Бывало, готовила его жена, но в основном приходилось делать все самим. Катя не была умелой стряпухой. Когда она что-нибудь сготовит, то, даже не спрашивая, вкусно это или нет, говорила: ну и что, что невкусно, зато полезно! В основном предоставляла Андрею постоять у плиты, мотивируя тем, что «мужчина на кухне — это так сексуально!»
Вот и в этот день. Андрей принес ей в комнату бутерброды и кофе. Сначала она возмутилась: как это так, почему он всегда решает, чем ей завтракать! Потом молча кивнула: мол, оставь на столе.
После этого Андрей сходил в лес, набрал кедровых шишек, наколол орехов и принес ей. Она снова удостоила его едва заметным кивком. Что она собирается делать? Разве не видно: она лежит и думает.
Тогда он отправился на кухню и стал тушить говядину. Иорам, человек без определенных занятий, зарабатывавший в основном продажей цитрусовых, в тот день куда-то уехал. Нина Алексеевна была на работе. Пришлось готовить в одиночестве.
Кухня, с её глиняной посудой, покрытой грубой глазурью, с большими медными кувшинами и шашками изразцового пола, походила на жилище эльфов. Все здесь было настолько просто и вместе с тем необыкновенно, что Катя могла запросто тут управляться, и Андрею было невдомек, почему бы ей не прийти и не помочь ему.
Через некоторое время он пошел в комнату, чтобы её проведать. Она лежала на кровати. Глаза её были закрыты. Он тихо спросил: «Ты спишь?» Открыв глаза, Катя ответила, что задумалась. Тогда он сообщил, что тушит говядину, и, если она что-нибудь надумает, то сможет найти его на кухне.
Она ничего не надумала. Когда все было готово, Андрей поднялся, чтобы позвать её на обед. Комната оказалась пустой. Он отправился на поиски в их любимые места — на опушку леса, куда они ходили обычно, чтобы посидеть на поваленном дереве; к заброшенной беседке, что возле старых ворот санатория, которые давным-давно заколотили, и этим въездом не пользовались; он даже спускался в низину, где рос бамбуковый лес и протекал холодный ручеек. Её нигде не было. Андрей вернулся к дому, поднялся в комнату. Пусто. Он увидел её туфли, один — на боку, другой стоял прямо, и, живо представив её ножки в этих туфельках, крикнул в сердцах:
— Да где же, черт возьми, она ходит!?
Андрей снова вышел на улицу. Вокруг — ни души, даже не у кого спросить. Буйный ветер, скатившийся с гор, настойчиво дергал ставню, словно пытаясь вломиться в притихший дом. Но старый платан, верный страж у окна, защищал его могучей грудью. Дерево гудело и стонало, и все настойчивей стучало веткой в ставню, словно звало на помощь.
Андрей начал волноваться — у местных жителей кровь горячая! Он стал наугад прочесывать окрестности, периодически возвращаясь к дому проверить, не вернулась ли она. В голову лезли самые дикие мысли. Везде мерещились неясные тени и шорохи.
Белесоватые облака проносились в сторону моря. Они заполняли громадные пространства, сами превращаясь в клубившееся море, поглощавшее горы, и лишь отдельные вершины торчали, как острова, сопротивляясь свирепой стихии.
Андрей не видел неба, он чувствовал подземный гул, готовый вот-вот вырваться из раскаленных глубин и разметать все вокруг. И это буйство воздуха и огня усиливало чувство беспокойства, охватившее Андрея, ему казалось, что на этой земле в едином союзе действуют все нечистые силы.
Прошло три с половиной часа с тех пор, как обнаружилась пропажа.
Вдруг он увидел Катю. Она шла со стороны леса — бледная, белее облака. Андрей испугался. Снедаемый тревожными предчувствиями, он смотрел на неё широко раскрытыми глазами.
— Что случилось? — спросил он, когда она приблизилась. — Ты где была?
— В лесу, — ответила она апатично.
— Я тебя везде искал!
— Я была на холме.
— На кладбище?
Она ничего не ответила.
На ближайшем к их дому холме было кладбище. Оно никак не было огорожено — просто могилы, разбросанные между деревьями. Кладбище довоенное, и даже дореволюционное, ни одного современного захоронения. Видимо, сейчас запретили хоронить в лесу. Многие могилы без оград — просто надгробные плиты, камни и памятники среди опавшей хвои, веток, и кустарников.
Он живо представил себе её, бледную, растерянную, подавленную, одиноко бредущую среди огромных сумрачных деревьев, покрытых сизым лишайником, среди покосившихся крестов и поросших мхом надгробий. Ему стало жутко.
Они шли молча. Андрей вдруг разозлился: почему она не снизойдет до объяснения?
— Могла бы предупредить, — сказал он раздраженно. — Я чуть с ума не сошел!
— А ты бы мог сходить мне за лекарством в санаторий. Или куда-нибудь еще.
Она говорила странным, изменившимся голосом. Да, ему было известно, что у неё болит живот. Он переживал. Расстраивался, может быть, даже больше неё… Но она могла бы хоть как-то намекнуть!
— Сказала бы хоть что-нибудь, подала бы знак…
— Ты все прекрасно знал! Ты эгоист! Совсем не чуткий. Тебе одно только нужно. Интересуешься мной только в определенные моменты. Когда мне нельзя, ты не обращаешь на меня внимание, будто меня не существует.
Он заговорил примирительным тоном, пытаясь её успокоить, назвал себя болваном, сказал, что сейчас же сбегает за лекарством, и попросил не капризничать и не утрировать. Он ловит каждый её вздох — конечно, если она находится рядом, а не ходит дышать туда, где её невозможно найти.
— Это не каприз! Я вижу твое потребительское отношение.
— Сейчас сбегаю за лекарством.
— Спасибо, я уже сходила.
Они подошли к дому. Андрей сказал, что постарался для неё и приготовил вкусную еду.
— Тоже мне, доктор. Фашист в белом халате, — буркнула она и первой прошла на кухню.
Обедала Катя без аппетита. От вина отказалась. Андрей пробовал пошутить — сказал, что вино повышает уровень гемоглобина в крови. Когда ей хотелось выпить, она всегда так говорила, и выпивала столько, чтоб наверняка… Она не отреагировала.
Тут появился Иорам. Он заглянул в холодильник, потом посмотрел на стол, и недовольно проворчал:
— Баба моя думает о гостях меньше, чем пчела о шашлыке. Вот у тебя, Андрей, хорошая хозяйка!
Катя благодарно посмотрела на него и улыбнулась. Когда он вышел, лицо её снова погрустнело. Андрей обиделся на то, что она приветливо посмотрела на хозяина, а на него смотрит, как на пустое место. До конца обеда они не разговаривали.
Иорам, этот балагур и весельчак, любил поворчать на жену, особенно, когда выпивал. Пьяный, он мог прикрикнуть на неё, мог говорить с ней пренебрежительно и грубо, она к этому относилась спокойно. Очевидно, у них было достаточно точек соприкосновения, чтобы быть вместе.
Нина Алексеевна была у него чуть ли не десятой по счету женой. От предыдущих жен у него две дочери и сын, у неё — один сын.
Когда Иорам сидел без работы, они жили на её деньги. Принадлежавшая Нине Алексеевне квартира также приносила доход — её сдавали отдыхающим.
В целом, они вполне устраивали друг друга. Нина Алексеевна была довольна тем, что муж, хоть и часто буянит, но не гуляет — отгулял уже своё, да и не на что. Сама русская, она была невысокого мнения о русских мужчинах: пьяницы, хозяйством не занимаются. Таким был её первый муж. Местных мужчин, абхазцев и грузин, она тоже недолюбливала: жен запирают дома, сами гуляют с русскими бабами, которых совсем не уважают, и держат чуть ли не за проституток.
Иорам был для неё как раз то, что нужно: не гуляет, а если выпивает, то держит себя в руках, пусть заработки нерегулярные, зато ведет хозяйство — поддерживает дом и участок.
После обеда они вышли на улицу. Катя стояла перед ним все еще бледная, осунувшаяся, с потухшим взглядом, устремленным куда-то вдаль. На ней была его футболка, которая была ей велика, в ней Катя казалась похудевшей и беспомощной.
— Что будем делать? — спросил Андрей бесцветным тоном.
— Ты обещал меня свозить на горную речку, — ответила она, не глядя в его сторону. — Прости, что напоминаю.
— Конечно, я не держу своего слова, — съязвил он. — Я ведь такой плохой.
И пошел к Иораму, чтобы взять ключи от старенькой «копейки», которую хозяин любезно предоставлял для разъездов.
Через полчаса они выехали. Андрей вел машину, время от времени сверяясь со схемой, которую Иорам нарисовал на замызганном клочке бумаги.
Сначала ехали лесом, а там, где он редел, и дорога подбиралась близко к обрыву, горные хребты разворачивались грандиозной панорамой. Угрюмые цепи гор уходили в необозримое пространство.
Пройдя над обрывом, дорога снова уходила в молчаливую лесную чащу, и остроглавые вершины то появлялись, то исчезали за деревьями. Ехали долго. Катя задремала. Мимо проплывали нерасчесанные вершины сосен и мутные валы далеких гор.
Андрей начал беспокоиться, правильно ли едет. Наконец, дорога пошла над ущельем, по дну которого текла река. Он успокоился: уже близко. Река в этом месте текла спокойно, величаво. А нужно было доехать до порогов, и, если удастся, до водопада. Ущелье все больше сужалось. Все больше подступали к нему высокие горы. Повсюду были видны набросанные с вершин камни. Края ущелья неровные, и дорога беспрерывно петляла, напоминая собой бесконечный лабиринт. Приходилось ехать осторожно — из-за поворота в любой момент могла показаться встречная машина. Неприветливо было в этой каменной щели. Иногда попадались одиночные деревья и заросли, скрашивавшие мрачный пейзаж.
Вскоре послышался отдаленный гул, и за очередным поворотом показался водопад. Дальше дорога уходила влево, совсем близко к водопаду было не подъехать. Подступы к нему преграждали хаотические нагромождения гор. Каким-то чудом над ущельем удерживались каменные громады. Кажется, дотронься до них, и всей тяжестью своей сорвутся они в пропасть. Андрей припарковался на небольшой площадке, заваленной обломками скалы, в нескольких метрах от края обрыва.
Они вышли. Серое непроглядное небо нависло над скалами. Прохлада исходила от них, а гул бурлящей реки отдавался в расселинах адским ревом. Змеиные водовороты зловеще засасывали тяжелую пену. На крутые берега свирепо набрасывались бушующие валы. Хаос коричневых волн разъяренно швырял камни и с неукротимым воем мчался вниз по течению. Тесно реке в крутых берегах, в тисках высоких гор. В бешеной злобе силилась она раздвинуть выступы скал, разметать стремительным потоком каменистые перекаты, срезать выступы.