Страница:
И в этом вопросе собеседники нашли полное взаимопонимание.
— Эти подонки… Да, подонки, — подхватил Еремеев, — у которых не осталось ничего святого в душе,… и ни гроша за душой… вываляли в грязи уважаемых людей. Журналисты, писаки, вшивая интеллигенция, люди неясной политической среды, любители дешевых сенсаций… животные одним словом; все эти заблудшие души… да, заблудшие души. Всех надо отправить на лесоповал, в Сибирь — на переплавку! Комитет по имуществу затормозил мне две крупных сделки — боятся расследований и разбирательств. Подонки! Всех — в Сибирь!
Единение двух собеседников достигло апогея. Изливая гнев на тех, кто помешал их планам, они не скупились на самые страшные проклятия. Христопродавцы, иуды, мракобесы!
— Мне нужна ваша помощь, Игнат Захарович, — осторожно начал Иосиф Григорьевич. — Покойный Дубич завещал мне довести до логического конца одно дело. Уверен, вам это под силу. Есть тут небольшой мой интерес…
Еремеев понимающе кивнул.
— … убит один предприниматель, хорошо сотрудничавший с нами… Вы слышали про серию так называемых «машинных» убийств?
Адвокат, конечно, был наслышан об этих ужасных преступлениях и поспешил выразить свое удовлетворение тем, что бандиты будут в скором времени отправлены туда, где им самое место — в Сибирь.
Начальник ОБЭП продолжил:
— Этот человек был хозяином крупной фирмы — дилера Волжского шинного завода. Две другие фирмы, также работающие как торговые дома от шинного завода, испытывают сейчас серьезные трудности. Они вынуждены временно прекратить сотрудничество с нашей епархией… и просят разобраться в той неразберихе, что сложилась на заводе. Постоянный источник доходов превратился в источник постоянного беспокойства… Учитывая эти и другие сигналы с мест, принято решение начать крупномасштабную проверку деятельности завода. Я располагаю сведениями о том, что на заводе процветает взяточничество и хищения — и все это в особо крупных размерах. Но мы не поспеваем за событиями, нам катастрофически не хватает времени.
— Потребуется время, чтобы восстановить хаос, — поддакнул Еремеев.
Немного подавшись вперед и для пущей убедительности понизив голос, Иосиф Григорьевич поведал о том, что ситуация на заводе интересует не только ОБЭП. Управление по борьбе с организованной преступностью также не выпускает из виду это предприятие. Есть информация, что одна из преступных группировок Волжского решила подмять по себя весь шинный бизнес. Все шинники, торгующие продукцией завода, будут платить этой бригаде.
— Установлено, что у Кондаурова были на заводе «свои» фирмы, — сказал Иосиф Григорьевич, внимательно следя за реакцией собеседника.
Выражение лица Еремеева никак не изменилось.
— В день убийства у него была назначена встреча с кем-то из шинников. Речь должна была пойти о расширении бизнеса, и о решении некоторых проблем. Но разговор не состоялся — на стрелку приехали киллеры.
Выждав паузу, во время которой Иосиф Григорьевич следил за неподвижным, как маска, лицом Еремеева, он продолжил:
— Нам очень важно разобраться в этом вопросе. Вы же понимаете, что у нас особый интерес к этому предприятию.
Да, адвокат все понимал. Он с радостью готов помочь. Но как?!
— Уверен, что по работе у вас будут возникать вопросы, в решении которых я силен. Можете смело обращаться ко мне по самым разнообразным поводам.
Адвокат Еремеев, в свою очередь, также заверил начальника ОБЭП в том, что всегда готов услужить ему. Лицо его выражало некую озабоченность. То ли он растерялся — какая сейчас последует просьба, то ли был раздосадован, что давно не представлялось случая высказать любимую угрозу — отправить всех в Сибирь.
Иосиф Григорьевич стал искусно выпытывать о взаимоотношениях адвоката со своим бывшим клиентом — Виктором Кондауровым. Однако, кроме того, что ему уже было известно, ничего нового не услышал. Разве что упоминание «подонков-журналистов», приписывающих черт знает что порядочному христианину.
Что на этот раз написали об адвокате в газетах, Давиденко не знал. Но то, что христианин не шибко порядочен, в этом сомневаться не приходилось. Год назад, когда Еремеев проживал еще в многоквартирном доме, он вышел во двор, и на него залаяла собака. Хозяин — 20-летний парень — удержал собаку на поводке, и извинился. Рассвирепев, Еремеев вернулся домой, взял двустволку, вышел на улицу, и открыл огонь на поражение. От полученных ран скончался и хозяин, и его питомец.
Этому было с десяток свидетелей, но дело каким-то образом удалось замять. Еремеев открыто угрожал физической расправой своим соседям, в случае, если они пойдут против него свидетельствовать.
— Нам нужно установить, — продолжил Иосиф Григорьевич прокурорским тоном, — с кем у Кондаурова была назначена встреча в день убийства, и кто ехал с ним в машине из «Золотого Глобуса».
— За рулем сидел Савельев, был еще какой-то гражданин, но я его не знаю. С кем была встреча, мне тоже неизвестно. Виктор доверял мне только сделки по недвижимости. Осторожный был человек.
«Недостаточно осторожный, — подумал Иосиф Григорьевич, — коль скоро доверился такому подонку, как ты». И спросил:
— Вам знаком гражданин Третьяков?
— Основатель галереи?
«Шутить изволишь», — зло подумал Иосиф Григорьевич, отметив про себя, что на мясистом лице Еремеева, на этой простодушной физиономии деревенского старосты, не отразилось ничего такого, что могло изобличить обман. Было известно доподлинно, что в машине находился Третьяков, и Еремеев знал, с кем едет.
— Сергей Владимирович Третьяков, полковник. Он был в тот вечер в казино.
И снова адвокат сделал вид, что ничего не знает. Гражданская совесть для него — не пустой звук, и если ему хоть что-то было бы известно, он сразу бы об этом доложил.
Поняв, что зря теряет время, Иосиф Григорьевич вынул из тумбочки папку и положил её на стол.
— Ваш сын, — сказал он, величаво выпрямившись. — Давайте о нем поговорим.
Еремеев сузил глаза, на толстых губах заиграла усмешка.
— Этот вопрос закрыт.
Иосиф Григорьевич разгадал значение этой усмешки. Адвокат надеялся на дружескую поддержку заместителя прокурора. Многие считают, что дружат с ним. Одного не понимают: джейран льву не товарищ, а закуска.
— Этот вопрос только открывается, — холодно возразил Давиденко и вперил в адвоката свой инквизиторский взгляд. — Васильева Светлана — моя родственница.
Еремеев вдруг смешался и отвел взгляд в сторону. Он задумался. И было от чего.
28-летняя Светлана Васильева проживала с 24-летним Михаилом Петровым. Она была хозяйкой магазина, он — безработный. 25-летний Денис, сын Еремеева, приходился ему другом.
Весной прошлого года Светлана собралась поехать на кладбище почтить память мужа, погибшего в автокатастрофе. Денис в это время был в гостях у друга, то есть у Светланы — квартира была её. Оба они — Михаил и Денис — вызвались поехать с ней на кладбище.
На такси заехали на рынок, чтобы купить цветов. Светлана вышла, а когда вернулась, Михаил упрекнул её, что куплен такой дорогой букет, а вчера она пожадничала ему на пиво. Она промолчала. Денис в открытую пытался с ней заигрывать, а Михаил его не останавливал. Светлана заявила, что поедет на кладбище одна, остановила машину, — водитель которой также начал возмущаться, — чтобы высадить своего сожителя вместе с его приятелем. Михаил потребовал денег на водку, и она ему их отсчитала.
Приехав на кладбище, Светлана не отпустила машину. Она сидела на лавочке возле могилы, когда приехало еще одно такси. Это были Михаил с Денисом. Пьяные, они стали глумиться над могилой — топтать цветы, тушить сигареты о портрет, и так далее. Денис стал приставать к Светлане. Таксист — тот, что привез Светлану — вышел из машины и вступился за неё. Дело чуть не дошло до драки. Он предложил Светлане уехать, но она отказалась. Тогда он обозвал её дурой, и уехал.
Денис предложил поехать к нему на дачу, но Светлана заявила, что поедет домой. Втроем они сели в такси и приехали к ней на квартиру. Все время, пока они находились на кладбище, и всю дорогу, молодые люди оскорбляли память погибшего, а Денис чуть ли не раздевал Светлану на глазах Михаила.
Тем не менее, она впустила их к себе домой. Там они её избили, привязали к батарее, и всю ночь насиловали. Наутро они снова избили её, на этот раз до потери сознания — чтобы она не сразу заявила в милицию.
Михаил и Денис до сих пор на свободе. Скорее всего, срок получит только Михаил. Следователь изводит свидетеля — того самого таксиста, что вступился за Светлану — бесконечными опросами, пытаясь добиться того, чтобы он начал путаться в своих показаниях. Из-за этого дело не передается в суд. Еремеев уговаривает этого свидетеля дать показания, будто он отвез его сына с кладбища на дачу, а не на квартиру к Светлане. Тогда вся ответственность за содеянное ляжет на Михаила.
…Думал он недолго.
— Кекеев в курсе, чем вы тут занимаетесь? — вызывающе спросил Еремеев.
Остановившись напротив Еремеева, Давиденко сказал сухо:
— Все, что может сделать вам Кекеев — затянуть следствие еще на полгода. Уверен, что зампрокурора не станет охранять молодых повес день и ночь. А по городу, знаете ли, ходить небезопасно: отморозки бродят с заточками и трубами. Как знать, с какого изменчивого часа на их пути начнут попадаться дети порядочных христиан.
Выдержав паузу, добавил:
— Даже если повезёт, и отморозки пойдут по другой улице. У того собачника, которого вы застрелили, не было родственников в областном УВД, а у Светланы есть. Дело передадут тому, кого вы ещё не успели купить, и Дениска окажется за решёткой. А уж как на зоне любят насильников — не мне вам рассказывать! Крепко, по-настоящему, по-мужски…
Лицо Еремеева покрылось багровыми пятнами, глаза заблестели нехорошим блеском.
— Сколько вам нужно? — прохрипел он.
Иосиф Григорьевич вернулся к своему креслу.
— Отвечаю вам на это: был задал вопрос, а вы упорно пытаетесь его игнорировать.
— Лучше деньгами. Голову мне снимут за мои откровения. Деньгами, Иосиф Григорьевич. Не виноват Денис, это все дружок его, подонок! Сам убью его, закажу, падлу! Кабы вы сразу обозначили свой интерес, мы бы все быстро порешили и не тянули бы волынку столько времени.
Тон его сменился на слезливый, взгляд из ненавидящего превратился вдруг в просящий.
— И часто вам приходиться людей заказывать?
— Что вы? Это я так, для красного словца.
— Хорошо, я передумал…
Услышав эти слова, Еремеев облегченно вздохнул.
— …я меняю условия, — холодно сказал Иосиф Григорьевич, — и добавляю новое требование: вы мне расскажете, как приобреталась в собственность земля для автозаправок, принадлежащих фирме «Бизнес-Плюс». В этом мое последнее слово.
Сказав это, он с удовлетворением отметил, как Еремеев побледнел и задергался, словно повешенный. Адвокат молчал, собираясь с мыслями, и Давиденко, чтобы подбодрить его, как бы вскользь проговорил, что папок в его столе предостаточно, просто для вступительной беседы, он выбрал самую интересную.
И Еремеев заговорил.
Шинники тут ни при чём. Да, с «офисом» сотрудничают фирмы, торгующие резиной, но в тот вечер Кондауров должен был встретиться с Виталием Першиным, заместителем директора «ВХК» — волгоградского химического комбината. С некоторых пор руководство предприятия на выходных днях промышляет производством метионина и бензиновых присадок. Выручка от продажи неучтенной продукции целиком идет в карман участников схемы. Какая-то часть денег шла на оплату поставщикам сырья, но в последнее время, ввиду грядущей продажи госпакета акций, и возможного банкротства предприятия, как одного из вариантов передела собственности, не делается и это. Эту деятельность пытается взять под свой контроль Степан Шеховцов по кличке «Шах». Его группировка занимается грабежами, вымогательством, «крышеванием» предпринимателей средней руки — фермеров, хозяев магазинов, перекупщиков сельскохозяйственной продукции.
Руководству завода, естественно, не нужна такая «крыша». Першин был знаком с Кондауровым, и договорился с ним о личной встрече. Цель: поставить на место Шеховцова, и договориться об условиях совместной деятельности.
Узнав о предстоящих переговорах, Шах каким-то образом воспрепятствовал поездке Першина, вместо которого на встречу поехал кто-то другой. Человек, достаточно известный для того, чтобы ему позволили сесть в машину к Кондаурову.
В отношении Третьякова Еремеев признался, что видел этого человека первый и последний раз. Какие у него были дела с Кондауровым — неизвестно. Судя по всему, это какой-то личный вопрос.
Что касается фирмы «Бизнес-Плюс» — тут все просто. Участки земли были приобретены при содействии главы земельного комитета. Деньги для него были получены от Каданникова и переданы лично в руки, без свидетелей. Но эта информация вряд ли представляет какой-либо практический интерес.
В заключение Еремеев спросил, может ли он быть уверенным, что его сыну ничего не угрожает, — ведь, если разобраться, парень ни в чем не виноват. Он бы не поехал, если бы девушка не вела себя так развязно… знала, что будет, и повела парней к себе домой… извращенка… по сути дела, они просто позабавились втроем… как это сейчас принято среди молодежи… и кроме того, Михаил, этот подонок… принудил Дениса принять участие в оргии.
Иосиф Григорьевич размышлял тем временем, что за «личный разговор» состоялся у Третьякова с Кондауровым, и могло ли это быть как-то связано с убийством. Ни одна версия не может быть отметена, пока не доказана её несостоятельность.
Услышав заключительные слова адвоката, он внутренне содрогнулся и жестко сказал:
— Уверен, что виновные понесут заслуженноенаказание. Нам с вами — в этом временном интервале между преступлением и наказанием…
И широко развел руки, потом медленно начал их сводить. Когда его ладони соприкоснулись, он продолжил:
— … надлежит много чего сделать.
«Разорить тебя, и пустить по миру», — подумал Давиденко про себя. Вслух же сказал:
— «Бизнес-Плюс» и его хозяева, Игнат Захарович. Неужели там все чисто?! Согласен, что взятка — это несерьезно, но ведь есть какая-то другая информация, которая представляла бы для нас практический интерес?
Еремеев задумался.
— Так вам сразу не скажу.
Давиденко снова свел ладони вместе.
— Постараюсь быстро все сделать, — торопливо сказал Еремеев.
Размышляя над результатами разговора, Иосиф Григорьевич, выдержав долгую паузу, счёл нужным напомнить:
— Время, Игнат Захарович… Нам с вами нужно плотно поработать.
Глава 23
— Эти подонки… Да, подонки, — подхватил Еремеев, — у которых не осталось ничего святого в душе,… и ни гроша за душой… вываляли в грязи уважаемых людей. Журналисты, писаки, вшивая интеллигенция, люди неясной политической среды, любители дешевых сенсаций… животные одним словом; все эти заблудшие души… да, заблудшие души. Всех надо отправить на лесоповал, в Сибирь — на переплавку! Комитет по имуществу затормозил мне две крупных сделки — боятся расследований и разбирательств. Подонки! Всех — в Сибирь!
Единение двух собеседников достигло апогея. Изливая гнев на тех, кто помешал их планам, они не скупились на самые страшные проклятия. Христопродавцы, иуды, мракобесы!
— Мне нужна ваша помощь, Игнат Захарович, — осторожно начал Иосиф Григорьевич. — Покойный Дубич завещал мне довести до логического конца одно дело. Уверен, вам это под силу. Есть тут небольшой мой интерес…
Еремеев понимающе кивнул.
— … убит один предприниматель, хорошо сотрудничавший с нами… Вы слышали про серию так называемых «машинных» убийств?
Адвокат, конечно, был наслышан об этих ужасных преступлениях и поспешил выразить свое удовлетворение тем, что бандиты будут в скором времени отправлены туда, где им самое место — в Сибирь.
Начальник ОБЭП продолжил:
— Этот человек был хозяином крупной фирмы — дилера Волжского шинного завода. Две другие фирмы, также работающие как торговые дома от шинного завода, испытывают сейчас серьезные трудности. Они вынуждены временно прекратить сотрудничество с нашей епархией… и просят разобраться в той неразберихе, что сложилась на заводе. Постоянный источник доходов превратился в источник постоянного беспокойства… Учитывая эти и другие сигналы с мест, принято решение начать крупномасштабную проверку деятельности завода. Я располагаю сведениями о том, что на заводе процветает взяточничество и хищения — и все это в особо крупных размерах. Но мы не поспеваем за событиями, нам катастрофически не хватает времени.
— Потребуется время, чтобы восстановить хаос, — поддакнул Еремеев.
Немного подавшись вперед и для пущей убедительности понизив голос, Иосиф Григорьевич поведал о том, что ситуация на заводе интересует не только ОБЭП. Управление по борьбе с организованной преступностью также не выпускает из виду это предприятие. Есть информация, что одна из преступных группировок Волжского решила подмять по себя весь шинный бизнес. Все шинники, торгующие продукцией завода, будут платить этой бригаде.
— Установлено, что у Кондаурова были на заводе «свои» фирмы, — сказал Иосиф Григорьевич, внимательно следя за реакцией собеседника.
Выражение лица Еремеева никак не изменилось.
— В день убийства у него была назначена встреча с кем-то из шинников. Речь должна была пойти о расширении бизнеса, и о решении некоторых проблем. Но разговор не состоялся — на стрелку приехали киллеры.
Выждав паузу, во время которой Иосиф Григорьевич следил за неподвижным, как маска, лицом Еремеева, он продолжил:
— Нам очень важно разобраться в этом вопросе. Вы же понимаете, что у нас особый интерес к этому предприятию.
Да, адвокат все понимал. Он с радостью готов помочь. Но как?!
— Уверен, что по работе у вас будут возникать вопросы, в решении которых я силен. Можете смело обращаться ко мне по самым разнообразным поводам.
Адвокат Еремеев, в свою очередь, также заверил начальника ОБЭП в том, что всегда готов услужить ему. Лицо его выражало некую озабоченность. То ли он растерялся — какая сейчас последует просьба, то ли был раздосадован, что давно не представлялось случая высказать любимую угрозу — отправить всех в Сибирь.
Иосиф Григорьевич стал искусно выпытывать о взаимоотношениях адвоката со своим бывшим клиентом — Виктором Кондауровым. Однако, кроме того, что ему уже было известно, ничего нового не услышал. Разве что упоминание «подонков-журналистов», приписывающих черт знает что порядочному христианину.
Что на этот раз написали об адвокате в газетах, Давиденко не знал. Но то, что христианин не шибко порядочен, в этом сомневаться не приходилось. Год назад, когда Еремеев проживал еще в многоквартирном доме, он вышел во двор, и на него залаяла собака. Хозяин — 20-летний парень — удержал собаку на поводке, и извинился. Рассвирепев, Еремеев вернулся домой, взял двустволку, вышел на улицу, и открыл огонь на поражение. От полученных ран скончался и хозяин, и его питомец.
Этому было с десяток свидетелей, но дело каким-то образом удалось замять. Еремеев открыто угрожал физической расправой своим соседям, в случае, если они пойдут против него свидетельствовать.
— Нам нужно установить, — продолжил Иосиф Григорьевич прокурорским тоном, — с кем у Кондаурова была назначена встреча в день убийства, и кто ехал с ним в машине из «Золотого Глобуса».
— За рулем сидел Савельев, был еще какой-то гражданин, но я его не знаю. С кем была встреча, мне тоже неизвестно. Виктор доверял мне только сделки по недвижимости. Осторожный был человек.
«Недостаточно осторожный, — подумал Иосиф Григорьевич, — коль скоро доверился такому подонку, как ты». И спросил:
— Вам знаком гражданин Третьяков?
— Основатель галереи?
«Шутить изволишь», — зло подумал Иосиф Григорьевич, отметив про себя, что на мясистом лице Еремеева, на этой простодушной физиономии деревенского старосты, не отразилось ничего такого, что могло изобличить обман. Было известно доподлинно, что в машине находился Третьяков, и Еремеев знал, с кем едет.
— Сергей Владимирович Третьяков, полковник. Он был в тот вечер в казино.
И снова адвокат сделал вид, что ничего не знает. Гражданская совесть для него — не пустой звук, и если ему хоть что-то было бы известно, он сразу бы об этом доложил.
Поняв, что зря теряет время, Иосиф Григорьевич вынул из тумбочки папку и положил её на стол.
— Ваш сын, — сказал он, величаво выпрямившись. — Давайте о нем поговорим.
Еремеев сузил глаза, на толстых губах заиграла усмешка.
— Этот вопрос закрыт.
Иосиф Григорьевич разгадал значение этой усмешки. Адвокат надеялся на дружескую поддержку заместителя прокурора. Многие считают, что дружат с ним. Одного не понимают: джейран льву не товарищ, а закуска.
— Этот вопрос только открывается, — холодно возразил Давиденко и вперил в адвоката свой инквизиторский взгляд. — Васильева Светлана — моя родственница.
Еремеев вдруг смешался и отвел взгляд в сторону. Он задумался. И было от чего.
28-летняя Светлана Васильева проживала с 24-летним Михаилом Петровым. Она была хозяйкой магазина, он — безработный. 25-летний Денис, сын Еремеева, приходился ему другом.
Весной прошлого года Светлана собралась поехать на кладбище почтить память мужа, погибшего в автокатастрофе. Денис в это время был в гостях у друга, то есть у Светланы — квартира была её. Оба они — Михаил и Денис — вызвались поехать с ней на кладбище.
На такси заехали на рынок, чтобы купить цветов. Светлана вышла, а когда вернулась, Михаил упрекнул её, что куплен такой дорогой букет, а вчера она пожадничала ему на пиво. Она промолчала. Денис в открытую пытался с ней заигрывать, а Михаил его не останавливал. Светлана заявила, что поедет на кладбище одна, остановила машину, — водитель которой также начал возмущаться, — чтобы высадить своего сожителя вместе с его приятелем. Михаил потребовал денег на водку, и она ему их отсчитала.
Приехав на кладбище, Светлана не отпустила машину. Она сидела на лавочке возле могилы, когда приехало еще одно такси. Это были Михаил с Денисом. Пьяные, они стали глумиться над могилой — топтать цветы, тушить сигареты о портрет, и так далее. Денис стал приставать к Светлане. Таксист — тот, что привез Светлану — вышел из машины и вступился за неё. Дело чуть не дошло до драки. Он предложил Светлане уехать, но она отказалась. Тогда он обозвал её дурой, и уехал.
Денис предложил поехать к нему на дачу, но Светлана заявила, что поедет домой. Втроем они сели в такси и приехали к ней на квартиру. Все время, пока они находились на кладбище, и всю дорогу, молодые люди оскорбляли память погибшего, а Денис чуть ли не раздевал Светлану на глазах Михаила.
Тем не менее, она впустила их к себе домой. Там они её избили, привязали к батарее, и всю ночь насиловали. Наутро они снова избили её, на этот раз до потери сознания — чтобы она не сразу заявила в милицию.
Михаил и Денис до сих пор на свободе. Скорее всего, срок получит только Михаил. Следователь изводит свидетеля — того самого таксиста, что вступился за Светлану — бесконечными опросами, пытаясь добиться того, чтобы он начал путаться в своих показаниях. Из-за этого дело не передается в суд. Еремеев уговаривает этого свидетеля дать показания, будто он отвез его сына с кладбища на дачу, а не на квартиру к Светлане. Тогда вся ответственность за содеянное ляжет на Михаила.
…Думал он недолго.
— Кекеев в курсе, чем вы тут занимаетесь? — вызывающе спросил Еремеев.
Остановившись напротив Еремеева, Давиденко сказал сухо:
— Все, что может сделать вам Кекеев — затянуть следствие еще на полгода. Уверен, что зампрокурора не станет охранять молодых повес день и ночь. А по городу, знаете ли, ходить небезопасно: отморозки бродят с заточками и трубами. Как знать, с какого изменчивого часа на их пути начнут попадаться дети порядочных христиан.
Выдержав паузу, добавил:
— Даже если повезёт, и отморозки пойдут по другой улице. У того собачника, которого вы застрелили, не было родственников в областном УВД, а у Светланы есть. Дело передадут тому, кого вы ещё не успели купить, и Дениска окажется за решёткой. А уж как на зоне любят насильников — не мне вам рассказывать! Крепко, по-настоящему, по-мужски…
Лицо Еремеева покрылось багровыми пятнами, глаза заблестели нехорошим блеском.
— Сколько вам нужно? — прохрипел он.
Иосиф Григорьевич вернулся к своему креслу.
— Отвечаю вам на это: был задал вопрос, а вы упорно пытаетесь его игнорировать.
— Лучше деньгами. Голову мне снимут за мои откровения. Деньгами, Иосиф Григорьевич. Не виноват Денис, это все дружок его, подонок! Сам убью его, закажу, падлу! Кабы вы сразу обозначили свой интерес, мы бы все быстро порешили и не тянули бы волынку столько времени.
Тон его сменился на слезливый, взгляд из ненавидящего превратился вдруг в просящий.
— И часто вам приходиться людей заказывать?
— Что вы? Это я так, для красного словца.
— Хорошо, я передумал…
Услышав эти слова, Еремеев облегченно вздохнул.
— …я меняю условия, — холодно сказал Иосиф Григорьевич, — и добавляю новое требование: вы мне расскажете, как приобреталась в собственность земля для автозаправок, принадлежащих фирме «Бизнес-Плюс». В этом мое последнее слово.
Сказав это, он с удовлетворением отметил, как Еремеев побледнел и задергался, словно повешенный. Адвокат молчал, собираясь с мыслями, и Давиденко, чтобы подбодрить его, как бы вскользь проговорил, что папок в его столе предостаточно, просто для вступительной беседы, он выбрал самую интересную.
И Еремеев заговорил.
Шинники тут ни при чём. Да, с «офисом» сотрудничают фирмы, торгующие резиной, но в тот вечер Кондауров должен был встретиться с Виталием Першиным, заместителем директора «ВХК» — волгоградского химического комбината. С некоторых пор руководство предприятия на выходных днях промышляет производством метионина и бензиновых присадок. Выручка от продажи неучтенной продукции целиком идет в карман участников схемы. Какая-то часть денег шла на оплату поставщикам сырья, но в последнее время, ввиду грядущей продажи госпакета акций, и возможного банкротства предприятия, как одного из вариантов передела собственности, не делается и это. Эту деятельность пытается взять под свой контроль Степан Шеховцов по кличке «Шах». Его группировка занимается грабежами, вымогательством, «крышеванием» предпринимателей средней руки — фермеров, хозяев магазинов, перекупщиков сельскохозяйственной продукции.
Руководству завода, естественно, не нужна такая «крыша». Першин был знаком с Кондауровым, и договорился с ним о личной встрече. Цель: поставить на место Шеховцова, и договориться об условиях совместной деятельности.
Узнав о предстоящих переговорах, Шах каким-то образом воспрепятствовал поездке Першина, вместо которого на встречу поехал кто-то другой. Человек, достаточно известный для того, чтобы ему позволили сесть в машину к Кондаурову.
В отношении Третьякова Еремеев признался, что видел этого человека первый и последний раз. Какие у него были дела с Кондауровым — неизвестно. Судя по всему, это какой-то личный вопрос.
Что касается фирмы «Бизнес-Плюс» — тут все просто. Участки земли были приобретены при содействии главы земельного комитета. Деньги для него были получены от Каданникова и переданы лично в руки, без свидетелей. Но эта информация вряд ли представляет какой-либо практический интерес.
В заключение Еремеев спросил, может ли он быть уверенным, что его сыну ничего не угрожает, — ведь, если разобраться, парень ни в чем не виноват. Он бы не поехал, если бы девушка не вела себя так развязно… знала, что будет, и повела парней к себе домой… извращенка… по сути дела, они просто позабавились втроем… как это сейчас принято среди молодежи… и кроме того, Михаил, этот подонок… принудил Дениса принять участие в оргии.
Иосиф Григорьевич размышлял тем временем, что за «личный разговор» состоялся у Третьякова с Кондауровым, и могло ли это быть как-то связано с убийством. Ни одна версия не может быть отметена, пока не доказана её несостоятельность.
Услышав заключительные слова адвоката, он внутренне содрогнулся и жестко сказал:
— Уверен, что виновные понесут заслуженноенаказание. Нам с вами — в этом временном интервале между преступлением и наказанием…
И широко развел руки, потом медленно начал их сводить. Когда его ладони соприкоснулись, он продолжил:
— … надлежит много чего сделать.
«Разорить тебя, и пустить по миру», — подумал Давиденко про себя. Вслух же сказал:
— «Бизнес-Плюс» и его хозяева, Игнат Захарович. Неужели там все чисто?! Согласен, что взятка — это несерьезно, но ведь есть какая-то другая информация, которая представляла бы для нас практический интерес?
Еремеев задумался.
— Так вам сразу не скажу.
Давиденко снова свел ладони вместе.
— Постараюсь быстро все сделать, — торопливо сказал Еремеев.
Размышляя над результатами разговора, Иосиф Григорьевич, выдержав долгую паузу, счёл нужным напомнить:
— Время, Игнат Захарович… Нам с вами нужно плотно поработать.
Глава 23
Неукротимо несла свои тяжелые воды невозмутимая Келасури. На горах задорно шумели леса. В зеленом буйстве ветвей хлопотливо перекликались голубой дрозд и розовый скворец. На крутом кряже, в глубинах запутанного орешника, перекрывая урчание пушистого зверя, призывно кричал олень. Освежающий бриз доносил с моря приятную прохладу.
Они выехали пораньше, и около девяти утра прибыли в Сухуми. Белоснежный город, поднявшийся на фоне горных хребтов, утопавший в мимозе, в пальмах и эвкалиптах. Красота города омрачалась последствиями войны: разрушенные здания, выбитые стекла, обгоревшие дома… и кладбища.
Андрей решил свозить Катю в город под предлогом получения денежного перевода. Он надеялся, что она развеется. Её душевное пике затянулось. Недомогание прошло, и он терялся в догадках, чем может быть вызван её психологический кризис. Она стала неразговорчивой, подолгу уединялась. Когда с ней разговаривали, слушала невнимательно, и скрытая грусть светилась в её глазах. А по ночам дрожала и беззвучно плакала. Говорила, что безо всякого повода, безо всякой причины, сея в его душе сомнения и заставляя тяжело переживать. А иногда металась на горячей постели, то вскакивая, то жалобно вскрикивая, то, застыв, лежала, широко раскрыв глаза. И, опять же, никак не объясняла, что так сильно беспокоит её.
Получив перевод, они отправились на набережную. Катя держала Андрея за руку, взгляд её оживился. Возле памятника поэту Иуа Когониа они остановились. Памятник был увит плющом, и создавалось впечатление, что на плечи поэта накинута бурка. Андрей уже собирался сказать, что когда-нибудь Катя будет не менее знаменита, чем Когониа, но, узнав, что поэт прожил всего 25 лет, решил промолчать.
Казалось, она вся отдалась чарам этого древнего города. Тревога Андрея улеглась. Он восторгался вместе с ней развалинами Сухумской крепости, сложенной из больших валунов и морской гальки, замком Баграта, возвышающимся на величественной горе.
Подбираясь к тайной цели поездки, Андрей выспрашивал местных жителей, где находится улица Пушкина. Это были плохо одетые люди, обычно встречающиеся на всех вокзалах и базарах, они редко находят работу, но почему-то не умирают с голоду. Известно было, что нужная улица находится в центре города, но указанный ненадежным народом путь неизменно приводил в какие-то подворотни, из которых несся оглушающий собачий лай, где-то кукарекали задорные петухи, где-то мычали коровы, ржали кони, и нависал душный запах масла, дегтя, и сушеной рыбы.
Поиск этой улицы, как поиск истины, заключался не в уверенном движении в направлении единого фокусного центра точек зрения. Все было гораздо сложнее. Это было нащупывание пути в некоторой рассеянной области, в пределах которой существует не одна, а несколько точек зрения. Отношения между ними становились дополнительным источником значений. И эта улица была найдена совсем не там, куда указывали аборигены.
Они зашли в дом номер двадцать четыре, в картинную галерею, где их встретил смотритель, пожилой человек, узкоплечий, небольшого роста, с лицом замученного войной солдата. Оказавшись в окружении картин, Андрей не сразу нашел то, что нужно. Были всё пейзажи — Нофоафонские пещеры, Беслетский мост, Голубое озеро, и прочие красоты в невообразимом количестве.
— Куда ты так торопишься? — спросила Катя. — Тебе что, не нравятся пейзажи?
Андрей признался, что не нравятся. Классический пейзаж — это fiction, банальщина. Пусть даже написан талантливо, но это всяко подражательство. Добросовестная работа технаря. И только сюрреализм и мистицизм дают представление о подлинном искусстве, так как являются производным мастерства художника и широты взглядов мыслителя.
Наконец, он нашел то, что искал — огненную, шумливую и пеструю южную картину. На большом полотне был изображен базар с бесчисленной толпой кавказского народа, толпящегося то в виде важных дам, то оборванного мужичья, кричащего, бегущего, озабоченного, суетливого, торгующегося, праздно глазеющего, и тут же флегматичные продавцы, алчные торгаши, озабоченные кухарки, назойливые нищие. Бытовая сцена, но на лицах написана такая страсть, что кажется — то не базар, а какая-то оргия и безграничное распутство. Вот женщина, наклонившись, рассматривает фрукты — то ли маленькие дыни, то ли огромные абрикосы, а над ней, возвышаясь над прилавком, толстый продавец с полузакрытыми глазами, нависает своим огромным животом. Позади женщины, пытаясь протиснуться среди всеобщего столпотворения, находится мужчина, чуть приобняв её. И так по всей картине. Воображение рисовало самые невероятные ассоциативные ряды.
Андрей поинтересовался у смотрителя, кто написал эту картину.
— Художник какой-то, — последовал равнодушный ответ.
— Понимаю, что не грузчик. Как звать художника, и как его найти?
Замученное лицо смотрителя стало еще более замученным.
— Ай! Не в Вазрах я за художника.
— ?
Удалось узнать только то, что он ничего не знает. Андрей продолжал настаивать. Неужели почтенный искусствовед ничем не сможет помочь любознательным туристам? Нельзя скрывать такой талант.
— Клянусь мамой, обижусь! — в сердцах воскликнул смотритель и отошел.
В глубоком унынии Андрей вернулся к картине.
— Надо предложить ему денег, — сказала Катя.
Андрей на мгновение закрыл глаза, прикидывая сколько заплатить. Открыв, от неожиданности отступил назад. Смотритель, материализовавшись прямо перед ним, улыбался во весь рот, обнажив коричневые зубы. К гадалке не ходи, он готов был продать маму, которой клялся только что.
И уже через двадцать минут они подъезжали к частному дому на окраине города. Кирпичное, увитое плющом, строение в глубине заброшенного сада, было похоже на домик сторожа. Тропинка поросла травой, дорогу то и дело преграждали поваленные деревья. Вдоль тропки тянулась канава, наполненная водой, где искали корма лягушки.
Далее дорожка была проложена прямо среди диких кустов. Казалось, что находишься в царстве мандрагор, которые с наступлением ночи поют у подножья дерев и опасны тем, что, наступив на них, человек впадает в любовное томление, или им овладевает жажда наживы. Погибельное дело, потому что страсти, внушенные мандрагорой, сродни печали.
Звонка не было, а дверь оказалась открытой.
Они прошли через темную прихожую в просторное помещение с большими окнами, стены которого были сплошь увешаны картинами. В дальнем углу стоял мольберт с недописанным полотном. Среди разбросанных холстов, кистей, и красок, стояло мягкое кресло, и в нем сидел пожилой мужчина с живыми глазами, горбатым носом и срезанным подбородком; на грудь его падала расчесанная по обе стороны жидкая белая борода. Коричневый берет покрывал плешивую голову, нечеловечески худое тело было укутано в ветхий халат желтого шелка, — поистине царственное отрепье.
Хотя его пронзительный взгляд обратился к гостям, старик даже движением век не показал, что заметил присутствие посторонних. На его лице запечатлелось скорбное упрямство, а в морщинистых пальцах он нетерпеливо вертел кисть.
Андрей поздоровался и начал было объяснять цель визита, но вынужден был прерваться — хозяин встал, взметнув с давно не метенного пола столб пыли, подошел к мольберту, сделал несколько мазков и уставился в окно. Так стоял Фиран Газнели — это было имя художника — похожий на какого-то козлобога, улыбаясь кривляющейся улыбкой.
Кашлянув, Андрей подошел к нему, представился, и рассказал, что ему нужно: заказать портрет девушки.
Старик метнул взгляд в сторону Кати. Она в этот момент рассматривала развешанные на стенах картины.
— Эласа, меласса, портрет, мартрет, — пробормотал старик, жуя свои дряблые губы, взгляд его сделался безумным.
Катя прыснула, Андрей флегматично улыбнулся, и начал объяснять, что хочет видеть на портрете, сомневаясь уже, правильно ли сделал, приехав сюда, в это убежище старого каббалиста. Закончив, в ожидании ответа с любопытством посмотрел на мольберт, затем перевёл взгляд на художника, отметив при этом некоторое сходство изображённых чудищ с их создателем.
«Яблочко от вишенки недалеко упало».
Молчание затянулось. Бросив быстрый взгляд на Газнели, Катя громко расхохоталась. Тот изрек голосом медленным, скрипучим и как бы идущим из неведомых далей:
— И сказала дщерь Ноя, и вещала Самбефа: «Суетный человек, что смеется и потешается, не услышать голос, идущий из седьмой скинии; гряди, нечестивец, к бесславной погибели своей».
Удивленные, Катя с Андреем, переглянулись. Пожав плечами, она продолжила осмотр картин, Андрей вопросительно посмотрел на художника, а тот невозмутимо принялся за работу. Он рисовал неведомых чудовищ, сплетающихся в необычайных позах. Какое-то время все молчали. Испытывая нетерпеливое желание поскорее отсюда убраться, Андрей стоял, привороженный незаконченной картиной.
— Что вы рисуете? — спросил он.
— Мне известны золотые чисел, который в мире духов соответствует имени Иеговы. Это влечет за собой невообразимый последствий. Проникновенное толкование Моисеевых книг — вот в чем спасение.
Пораженный и вместе с тем околдованный этими диковинными выкладками, Андрей из последующего рассказа выяснил, что художник создает чудовищ, желая узнать, что они скажут ему потом, вполне уверенный, что они заговорят и в причудливых ритмах выразят изысканные мысли. Старик Газнели же будет слушать их. Так он находит путь к своим золотым числам.
— Картина девушки, Фиран, — мягко, но настойчиво напомнил Андрей. — Давайте об этом поговорим.
Отвлекшись от работы, художник посмотрел на Катю.
— Как хочешь, чтоб я её нарисовать?
И принялся точными движениями наносить мазки на полотно.
— Во-первых, чтобы было движение, — начал Андрей. — Во-вторых, одежда…
Он задумался.
— Эласа, меласса, что с одеждой будем делать?
— Снимать, — уверенно ответил Андрей. — Её не будет. Оставим тоненькую полоску на бедрах, и полупрозрачный верх. Или даже без него.
Рука художника застыла. Он встал вполоборота. Поглаживая бороду, старик бросал на Катю взгляды, достойные куртизанки. Наконец, он сказал:
— Очень долгий, проникновенный работа. Мне остаться с девушкой один на один, раздевать её, трудиться вместе с ней. Келдым-белдым, агла-магла!
Сказав это, повернулся к мольберту и застыл в согбенной позе.
Они посмотрели друг на друга — Андрей и Катя — испуганно и удивленно. Оставить её наедине с этим старым маньяком? Одну, среди говорящих чудищ?! Это было слишком.
— Могу оставить фотографию, — твердо произнес Андрей.
Они выехали пораньше, и около девяти утра прибыли в Сухуми. Белоснежный город, поднявшийся на фоне горных хребтов, утопавший в мимозе, в пальмах и эвкалиптах. Красота города омрачалась последствиями войны: разрушенные здания, выбитые стекла, обгоревшие дома… и кладбища.
Андрей решил свозить Катю в город под предлогом получения денежного перевода. Он надеялся, что она развеется. Её душевное пике затянулось. Недомогание прошло, и он терялся в догадках, чем может быть вызван её психологический кризис. Она стала неразговорчивой, подолгу уединялась. Когда с ней разговаривали, слушала невнимательно, и скрытая грусть светилась в её глазах. А по ночам дрожала и беззвучно плакала. Говорила, что безо всякого повода, безо всякой причины, сея в его душе сомнения и заставляя тяжело переживать. А иногда металась на горячей постели, то вскакивая, то жалобно вскрикивая, то, застыв, лежала, широко раскрыв глаза. И, опять же, никак не объясняла, что так сильно беспокоит её.
Получив перевод, они отправились на набережную. Катя держала Андрея за руку, взгляд её оживился. Возле памятника поэту Иуа Когониа они остановились. Памятник был увит плющом, и создавалось впечатление, что на плечи поэта накинута бурка. Андрей уже собирался сказать, что когда-нибудь Катя будет не менее знаменита, чем Когониа, но, узнав, что поэт прожил всего 25 лет, решил промолчать.
Казалось, она вся отдалась чарам этого древнего города. Тревога Андрея улеглась. Он восторгался вместе с ней развалинами Сухумской крепости, сложенной из больших валунов и морской гальки, замком Баграта, возвышающимся на величественной горе.
Подбираясь к тайной цели поездки, Андрей выспрашивал местных жителей, где находится улица Пушкина. Это были плохо одетые люди, обычно встречающиеся на всех вокзалах и базарах, они редко находят работу, но почему-то не умирают с голоду. Известно было, что нужная улица находится в центре города, но указанный ненадежным народом путь неизменно приводил в какие-то подворотни, из которых несся оглушающий собачий лай, где-то кукарекали задорные петухи, где-то мычали коровы, ржали кони, и нависал душный запах масла, дегтя, и сушеной рыбы.
Поиск этой улицы, как поиск истины, заключался не в уверенном движении в направлении единого фокусного центра точек зрения. Все было гораздо сложнее. Это было нащупывание пути в некоторой рассеянной области, в пределах которой существует не одна, а несколько точек зрения. Отношения между ними становились дополнительным источником значений. И эта улица была найдена совсем не там, куда указывали аборигены.
Они зашли в дом номер двадцать четыре, в картинную галерею, где их встретил смотритель, пожилой человек, узкоплечий, небольшого роста, с лицом замученного войной солдата. Оказавшись в окружении картин, Андрей не сразу нашел то, что нужно. Были всё пейзажи — Нофоафонские пещеры, Беслетский мост, Голубое озеро, и прочие красоты в невообразимом количестве.
— Куда ты так торопишься? — спросила Катя. — Тебе что, не нравятся пейзажи?
Андрей признался, что не нравятся. Классический пейзаж — это fiction, банальщина. Пусть даже написан талантливо, но это всяко подражательство. Добросовестная работа технаря. И только сюрреализм и мистицизм дают представление о подлинном искусстве, так как являются производным мастерства художника и широты взглядов мыслителя.
Наконец, он нашел то, что искал — огненную, шумливую и пеструю южную картину. На большом полотне был изображен базар с бесчисленной толпой кавказского народа, толпящегося то в виде важных дам, то оборванного мужичья, кричащего, бегущего, озабоченного, суетливого, торгующегося, праздно глазеющего, и тут же флегматичные продавцы, алчные торгаши, озабоченные кухарки, назойливые нищие. Бытовая сцена, но на лицах написана такая страсть, что кажется — то не базар, а какая-то оргия и безграничное распутство. Вот женщина, наклонившись, рассматривает фрукты — то ли маленькие дыни, то ли огромные абрикосы, а над ней, возвышаясь над прилавком, толстый продавец с полузакрытыми глазами, нависает своим огромным животом. Позади женщины, пытаясь протиснуться среди всеобщего столпотворения, находится мужчина, чуть приобняв её. И так по всей картине. Воображение рисовало самые невероятные ассоциативные ряды.
Андрей поинтересовался у смотрителя, кто написал эту картину.
— Художник какой-то, — последовал равнодушный ответ.
— Понимаю, что не грузчик. Как звать художника, и как его найти?
Замученное лицо смотрителя стало еще более замученным.
— Ай! Не в Вазрах я за художника.
— ?
Удалось узнать только то, что он ничего не знает. Андрей продолжал настаивать. Неужели почтенный искусствовед ничем не сможет помочь любознательным туристам? Нельзя скрывать такой талант.
— Клянусь мамой, обижусь! — в сердцах воскликнул смотритель и отошел.
В глубоком унынии Андрей вернулся к картине.
— Надо предложить ему денег, — сказала Катя.
Андрей на мгновение закрыл глаза, прикидывая сколько заплатить. Открыв, от неожиданности отступил назад. Смотритель, материализовавшись прямо перед ним, улыбался во весь рот, обнажив коричневые зубы. К гадалке не ходи, он готов был продать маму, которой клялся только что.
И уже через двадцать минут они подъезжали к частному дому на окраине города. Кирпичное, увитое плющом, строение в глубине заброшенного сада, было похоже на домик сторожа. Тропинка поросла травой, дорогу то и дело преграждали поваленные деревья. Вдоль тропки тянулась канава, наполненная водой, где искали корма лягушки.
Далее дорожка была проложена прямо среди диких кустов. Казалось, что находишься в царстве мандрагор, которые с наступлением ночи поют у подножья дерев и опасны тем, что, наступив на них, человек впадает в любовное томление, или им овладевает жажда наживы. Погибельное дело, потому что страсти, внушенные мандрагорой, сродни печали.
Звонка не было, а дверь оказалась открытой.
Они прошли через темную прихожую в просторное помещение с большими окнами, стены которого были сплошь увешаны картинами. В дальнем углу стоял мольберт с недописанным полотном. Среди разбросанных холстов, кистей, и красок, стояло мягкое кресло, и в нем сидел пожилой мужчина с живыми глазами, горбатым носом и срезанным подбородком; на грудь его падала расчесанная по обе стороны жидкая белая борода. Коричневый берет покрывал плешивую голову, нечеловечески худое тело было укутано в ветхий халат желтого шелка, — поистине царственное отрепье.
Хотя его пронзительный взгляд обратился к гостям, старик даже движением век не показал, что заметил присутствие посторонних. На его лице запечатлелось скорбное упрямство, а в морщинистых пальцах он нетерпеливо вертел кисть.
Андрей поздоровался и начал было объяснять цель визита, но вынужден был прерваться — хозяин встал, взметнув с давно не метенного пола столб пыли, подошел к мольберту, сделал несколько мазков и уставился в окно. Так стоял Фиран Газнели — это было имя художника — похожий на какого-то козлобога, улыбаясь кривляющейся улыбкой.
Кашлянув, Андрей подошел к нему, представился, и рассказал, что ему нужно: заказать портрет девушки.
Старик метнул взгляд в сторону Кати. Она в этот момент рассматривала развешанные на стенах картины.
— Эласа, меласса, портрет, мартрет, — пробормотал старик, жуя свои дряблые губы, взгляд его сделался безумным.
Катя прыснула, Андрей флегматично улыбнулся, и начал объяснять, что хочет видеть на портрете, сомневаясь уже, правильно ли сделал, приехав сюда, в это убежище старого каббалиста. Закончив, в ожидании ответа с любопытством посмотрел на мольберт, затем перевёл взгляд на художника, отметив при этом некоторое сходство изображённых чудищ с их создателем.
«Яблочко от вишенки недалеко упало».
Молчание затянулось. Бросив быстрый взгляд на Газнели, Катя громко расхохоталась. Тот изрек голосом медленным, скрипучим и как бы идущим из неведомых далей:
— И сказала дщерь Ноя, и вещала Самбефа: «Суетный человек, что смеется и потешается, не услышать голос, идущий из седьмой скинии; гряди, нечестивец, к бесславной погибели своей».
Удивленные, Катя с Андреем, переглянулись. Пожав плечами, она продолжила осмотр картин, Андрей вопросительно посмотрел на художника, а тот невозмутимо принялся за работу. Он рисовал неведомых чудовищ, сплетающихся в необычайных позах. Какое-то время все молчали. Испытывая нетерпеливое желание поскорее отсюда убраться, Андрей стоял, привороженный незаконченной картиной.
— Что вы рисуете? — спросил он.
— Мне известны золотые чисел, который в мире духов соответствует имени Иеговы. Это влечет за собой невообразимый последствий. Проникновенное толкование Моисеевых книг — вот в чем спасение.
Пораженный и вместе с тем околдованный этими диковинными выкладками, Андрей из последующего рассказа выяснил, что художник создает чудовищ, желая узнать, что они скажут ему потом, вполне уверенный, что они заговорят и в причудливых ритмах выразят изысканные мысли. Старик Газнели же будет слушать их. Так он находит путь к своим золотым числам.
— Картина девушки, Фиран, — мягко, но настойчиво напомнил Андрей. — Давайте об этом поговорим.
Отвлекшись от работы, художник посмотрел на Катю.
— Как хочешь, чтоб я её нарисовать?
И принялся точными движениями наносить мазки на полотно.
— Во-первых, чтобы было движение, — начал Андрей. — Во-вторых, одежда…
Он задумался.
— Эласа, меласса, что с одеждой будем делать?
— Снимать, — уверенно ответил Андрей. — Её не будет. Оставим тоненькую полоску на бедрах, и полупрозрачный верх. Или даже без него.
Рука художника застыла. Он встал вполоборота. Поглаживая бороду, старик бросал на Катю взгляды, достойные куртизанки. Наконец, он сказал:
— Очень долгий, проникновенный работа. Мне остаться с девушкой один на один, раздевать её, трудиться вместе с ней. Келдым-белдым, агла-магла!
Сказав это, повернулся к мольберту и застыл в согбенной позе.
Они посмотрели друг на друга — Андрей и Катя — испуганно и удивленно. Оставить её наедине с этим старым маньяком? Одну, среди говорящих чудищ?! Это было слишком.
— Могу оставить фотографию, — твердо произнес Андрей.