Страница:
Четверо грабителей ушли от погони, они скрылись в районе железнодорожной станции Бекетовка, ранив при этом одного милиционера. Еще двое получили тяжелые травмы — наткнувшись на железнодорожных путях на совещавшихся злоумышленников, они, не успев воспользоваться оружием, вступили в рукопашный бой, но… силы были неравны.
Допрошены трое мужчин, сидевших в кабине фуры возле склада. Они показали, что были наняты Ансимовым для перевозки продукции. Во время погрузочных работ к ним подошли охранники, остановили погрузку, и велели идти домой. Грузчики вместе с водителем прошли по направлению выхода около сотни метров, потом решили вернуться: во-первых, лил дождь, во-вторых — их нанял Ансимов, и нужно было поговорить с ним, прежде, чем уйти. Вернувшись, они сели в кабину грузовика и стали ждать.
Таковы их показания.
Охранники давали противоречивые показания. Если на месте происшествия они утверждали, что среди участников преступной группы фигурировал Ансимов, то наутро они уже сомневались, был ли это замдиректора, или же похожий на него человек. Они пришли на склад по поручению Борисовой, проследовали в подсобку, увидели там гендиректора, в этот момент с улицы ворвались четверо (некоторые говорят, что пятеро) грабителей, они обезоружили, избили, и связали охранников, затем угрозами заставили гендиректора открыть сейф, изъяли оттуда деньги, и, проломив выложенную стеклоблоками стену, скрылись.
Моничев не отрицал, что пошел на склад вместе с Ансимовым и с неким Владимиром, которого видел в этот день впервые. Там они поговорили, потом Артур ушел вместе со своим другом. Моничев остался, прошелся по складу, заглянул в подсобку, и тут случилось ограбление. Назвать точную сумму похищенных денег потерпевший затрудняется.
Между тем, сторож — так же, как и Борисова — утверждал, что Ансимов не выходил с территории АТП.
Удалось установить личности хозяев автомашин, припаркованных возле склада. Одна из них принадлежала Ансимову, он ездил по доверенности. Другая машина принадлежала Прохорову Сергею, который, по оперативным данным, работал у Каданникова.
В эту ночь Ансимов не появлялся ни дома, ни у родителей. Брат его, Алексей, также отсутствовал.
Прохоров также отсутствовал по месту проживания.
Лейтенант Алфёров, возглавлявший операцию, принял решение: отработать адреса лиц, являвшихся, по данным УБОП, «офисными сотрудниками». Опрос десяти человек и обыск в их квартирах ничего не дал. За самыми подозрительными адресами было установлено наблюдение.
Было выяснено ближайшее окружение Прохорова. Выставлены засады возле домов, в которых проживали его друзья.
Тут лейтенант Алфёров подумал: не поискать ли грабителей в злачных местах? Существуют ведь бани, турбазы, казино, ночные клубы. Кроме того, есть так называемые «хазы», или «малины» — «общаковские» квартиры, в которых ребята отдыхают, развлекаются с девочками.
И снова объезд коллег Прохорова. Выяснили его любимые злачные места. По указанным адресам направились оперативные группы.
Сам Алфёров отправился туда, где, по его мнению, было наиболее вероятно местонахождение Прохорова и компании. И он не ошибся. На «хазе» — в трехкомнатной квартире в Ворошиловском районе — четверо грабителей праздновали удачный налёт. На столе была водка, закуски, громко играла музыка. Тут же лежали сумки с деньгами.
Операция по их задержанию длилась около шестидесяти секунд. Один из злоумышленников пытался удрать через балкон, но оперативники, державшие под прицелом окна, выстрелами загнали его обратно в квартиру.
И Алфёров, и оперативники, впервые видели такую большую сумму денег. Учитывая блестяще выполненную операцию по задержанию опасных преступников, оказавших милиции вооружение сопротивление, лейтенант рассчитывал на повышение и на премию — как для себя, так и для своих ребят.
Ещё воздух был насыщен прохладой пронесшегося ливня, еще за Волгой нехотя затихали раскаты грома, но уже, разодранные горячими лучами солнца, убегали облака, омытое небо приветливо распростёрло над умиротворённой землёй голубой шатёр.
Два полковника хмуро поглядывали на виновника изумления и беспокойства — гендиректора компании «Доступная Техника».
Заварив себе покрепче кофе, Уваров, как хозяин кабинета, спросил:
— Чаю? Кофе? Извините, ничего крепче не держу.
Иосиф Григорьевич сказал, что выпьет чаю, Николай Моничев отказался от угощения.
— Как же так, Николай, — продолжил Уваров расспросы, — не три копейки у вас похищены, и вы утверждаете, что вам неизвестна точная сумма?
И он покосился на три внушительные сумки, набитые деньгами. Всё было тщательно посчитано им лично, и никто еще не знал о результатах этих подсчетов. Никто, кроме Давиденко, который предложил свой план беседы с хозяином «Доступной Техники». Этого плана они сейчас и придерживались. Робкая просьба Моничева вернуть деньги безо всяких объяснений была пресечена на корню. Ох, уж эти лавочники-предприниматели, чёрт бы их побрал!
Моничев продолжал отмалчиваться.
— Понимаешь, Николай, — проникновенно заговорил Иосиф Григорьевич, — какую мы имеем ситуацию: у директора «Доступной Техники», который, судя по налоговой отчетности, находится за чертой бедности, похищено несколько миллиардов рублей. Об этом знают трое: Алфёров, Громов, и весь Волгоград… На утреннем докладе начальнику УВД должна быть предоставлена вся информация: кто, зачем, и почему. Откуда взялся такой налогоплательщик, и почему об этом раньше ничего не было известно. Если ты нам ничего сейчас не скажешь, мы будем вынуждены кроить историю по-своему. Потому что по долгу службы обязаны знать всё, что творится в нашей епархии. И спрашиваем тебя только потому, что мы твои друзья. Единственные друзья в этом городе, Николай.
Помолчав, добавил веско:
— Единственные, кто может уберечь твои запасы от экспроприации.
Уваров сузил глаза:
— Где столько денег уворовал, нувориш?!
Давиденко осадил коллегу:
— Не мешай разговаривать, много ты в коммерсантах понимаешь!
И с притворной ласковостью обратился к своему подопечному:
— Итак, Николай…
Пот холодными каплями затускнел на темном лбу Моничева. Сжимая и разжимая толстые пальцы, он продолжал хранить молчание. Кабинет наполнился той ожидающей тишиной, которая разражается чистосердечными признаниями.
— Хорошо, я расскажу… — прозвучало точно со стены.
И Моничев стал рассказывать.
Компанию «Три-Эн» он организовал вместе со своими знакомыми — Шапиро и Нестеровым. Идея принадлежала Шапиро, карточному шулеру и аферисту. Нестеров, банковский служащий, отвечал за организационную сторону дела. Моничев предоставил стартовый капитал. Из оборотных средств своей фирмы он выделил деньги для аренды представительского офиса, на закупку дорогой мебели, на рекламу. Офис был арендован по соседству с банком, в котором работал Нестеров. И компания позиционировалась как «состоящая при банке». Поэтому у клиентов сложилось доверительное отношение к этой жульнической по своей сути конторе. В рекламных проспектах утверждалось, что компания учреждена банком и ведущими промышленными предприятиями области, работает на рынке шесть лет, деньги вкладчиков инвестирует в землю, недвижимость, ценные бумаги, и другие «высокорентабельные отрасли». Поэтому и доходность высокая — в разы больше, чем у банков, работающих «по старинке». На самом деле деньги шли на открытие новых офисов и рекламу — в основном телевизионную. Отдел маркетинга, единственное работающее подразделение на фирме, кроме отдела приема денег, за короткое время добился того, что «Три-Эн» стала выпирать из всех средств массовой информации.
Ну и, естественно, основная масса денег шла в карманы учредителей.
С какого-то момента Нестеров, как математик, стал беспокоиться. По его математическому мнению, недалеко то время, когда приток новых вкладчиков перестанет обеспечивать средствами для выплат процентов всем клиентам компании. Поэтому необходимо обеспечить отходные пути. Собранные средства нужно инвестировать в реальный сектор экономики, чтобы обеспечить учредителям безбедное существование. И Моничеву, единственному из основателей «Три-Эн» коммерсанту, было дано задание инвестировать деньги в легальные предприятия, которые будут приносить предсказуемый стабильный доход.
Так в зачуханной подсобке на складе «Доступной Техники» появились три мешка денег — первый транш запланированных масштабных инвестиций.
Выслушав рассказ, Давиденко и Уваров озадаченно переглянулись: мол, надо же, какие медвежьи углы остаются в нашем городе!
— Да-а, Николай, пирамидальный ты наш… — протянул Уваров.
— Согласен, что желающие выигрывать, а не зарабатывать, никогда не переведутся в нашей стране, — поднявшись с места, и, прохаживаясь взад-вперед по кабинету, начал рассуждать Иосиф Григорьевич. — Помешать жуликам собирать деньги у населения может только исчезновение самих жуликов. Недаром сказано: лох — это судьба, и каждому жулику — по лоху! Бараны потому и называются баранами, что ничего не чувствуют, когда их ведут на бойню. И люди, теряющие деньги в таких структурах, как «Три-Эн», не сильно отличаются от игроманов, которые пытаются обыграть казино. Однако, если количество баранов-игроманов будет зашкаливать… Ты должен понимать, что это — стадо, то бишь паства, он же народ, он же электорат. Толпа обманувших самих себя простофиль. То бишь, демонстрация обманутых вкладчиков. И силовые структуры, служа народу, выполняя социальный заказ, будут вынуждены сажать симпатичных с виду коммерсантов…
Выдержав паузу, он продолжил:
— Жаль, Николай, что твоей гражданской совести не хватило на то, чтобы сразу рассказать мне обо всех сторонах твоей многогранной деятельности. Хорошо, что сейчас всё рассказал. Иначе, как бы мы тебе помогли?! Сам посуди: в один из недалёких дней ты мог быть схвачен теми же ребятами, которые нынешней ночью спасали твои деньги! Жулик, заграбаставший деньги трудового народа — это же мечта любого следователя!
Остановившись возле сумок, он задумался. Затем продолжил:
— Ей-богу, рад за тебя, Николай, что ты стал предпринимателем, сумел вырваться из рабства предопределенности, выбрался из колеи полностью детерминированных движений. Это действительно здорово — быть творцом своей судьбы. Ты не застыл, не зафиксировался в своей логической косности и неподвижности.
— Своей ходьбой ты мне протопчешь колею, — буркнул Уваров, посмотрев на часы. — В мозгах уже вот такая колея!
И он развел руками.
— Слава! — откликнулся Иосиф Григорьевич. — Много ты понимаешь в разновидностях детерминизма…
Вернувшись на своё место, он сделал глоток остывшего чая и продолжил:
— Уверен: ты добьёшься больших успехов, Николай! Неизбежно тебе стать большим человеком. Основав ряд успешных предприятий, ты будешь брать новые высоты. Займешься политикой, станешь депутатом, мэром, губернатором. Путь твой — путь успеха. Но это трудный, непростой путь. И мы тебе поможем.
Он посмотрел на сумки.
— На сегодняшний день наша задача — представить генералу в нужном свете ночное происшествие. Мы подведем к одному знаменателю показания всех участников, в том числе твои показания — путаные и разноречивые, как откровения пророков конкурирующих сект. Установим следственным путём, что деньги эти — законные, вырученные честной торговлей, или взяты в кредит в нестеровском банке. И когда ты откроешь на эти средства супермаркет, никто тебя не спросит, на какие шиши он построен. Хочешь, дадим тебе справку, что в ходе спецоперации изъяли в пользу государства… скажем, половину денег. Покажешь эту справку Шапиро и Нестерову — чтоб не задавали ненужных вопросов. К тому же, законы эволюции таковы, что многие люди останавливаются в своём развитии, тормозят ход событий, становятся ненужными… Не сомневаюсь, что Шапиро и Нестеров не станут депутатами и мэрами… Боливар троих не увезёт…
Он посмотрел на Моничева, лицо которого стало понемногу проясняться.
— … Буду откровенен: крепко ты обидел меня своим недоверием. Человека моего к себе не устроил, набрал охранников, никчемных пиндосов. И вот результат. Опозорились твои церберы, зря ели твой хлеб. Ещё один просчет — скрыл ты от меня другой свой кооператив — «Три-Эн». Как отдуваться за него будем — страшно представить… Мытарь ты, изверг настоящий!
Иосиф Григорьевич тяжело вздохнул.
— … Но зла на тебя я не держу. Так уж устроен. Человек я лёгкий, отходчивый. Допускаю, что у тебя свои сложности на производстве. Поэтому я не буду ополовинивать твои запасы. Но одну из трех сумок заберу.
И он вперил свой суровый взгляд в лицо Николая Моничева, который предельным усилием воли старался сдержать истошный вопль.
В кабинет заглянул Алфёров — вот уже в третий раз. Уваров ткнул пальцем в циферблат своих командирских часов и нервно махнул рукой. Алфёров бесшумно скрылся.
Давиденко сложил ладони домиком:
— Главное мы вырешили. Теперь, Николай, давай другой вопрос закроем. Твой друг Ансимов, что с ним делать? Все твои пиндосы говорят, что он — главный злодей, а ты один идешь против течения. Трагическое получается противоречие. Что с этим делать? Лейтенант Алфёров, который сегодня станет капитаном, должен грамотно составить документы. Чтобы не выглядеть в глазах руководства путаным козлом. Вот ты нам скажи: что должен написать лейтенант Алфёров?
— Но… Иосиф Григорьевич, я должен подумать…
— Мужчина, определяйтесь!
— Ансимов… это не человек, он зверь. Чужая жизнь для него — пустяк. Страшнее я не видел никого.
— Ничего не понимаю. Мы задействовали все службы, чтобы его закрыть, все люди в курсе…
Уваров поддакнул: действительно, это ни для кого не секрет.
— …Тут появляется возможность сделать это очень быстро, по горячим следам. Есть состав преступления. Ансимов сам постарался, загнал себя в угол. Одно твоё заявление — и система заработала. Чего тут думать?!
Моничев тоскливо молчал — так, будто печаль его не умещалась в двух мирах. В эту минуту молчания оба полковника — и Давиденко, и Уваров, несколько раз посмотрели каждый на свои часы, и несколько раз на сумки с деньгами, одна из которых скоро должна была стать их общей. Почти вся.
Иосифу Григорьевичу был неприятен Николай, чьи сомнения были знаком бессилия, грязной раздвоенности, усталости, неверия. Нет, никакой он не боец. Не может он занять определённую — хотя бы какую-нибудь — сторону.
Выдержав строгую паузу, Иосиф Григорьевич произнёс увесисто:
— Клянусь прахом зажаренного барана, я сделал всё, что мог. И даже больше. Считаю, что по Ансимову всё вырешено. Он невиновен. Те четверо «офисных» пиндосов — это они организовали налёт, и они же понесут за это наказание.
И начальник ОБЭП поднялся, показывая, что разговор окончен.
Глава 32
Допрошены трое мужчин, сидевших в кабине фуры возле склада. Они показали, что были наняты Ансимовым для перевозки продукции. Во время погрузочных работ к ним подошли охранники, остановили погрузку, и велели идти домой. Грузчики вместе с водителем прошли по направлению выхода около сотни метров, потом решили вернуться: во-первых, лил дождь, во-вторых — их нанял Ансимов, и нужно было поговорить с ним, прежде, чем уйти. Вернувшись, они сели в кабину грузовика и стали ждать.
Таковы их показания.
Охранники давали противоречивые показания. Если на месте происшествия они утверждали, что среди участников преступной группы фигурировал Ансимов, то наутро они уже сомневались, был ли это замдиректора, или же похожий на него человек. Они пришли на склад по поручению Борисовой, проследовали в подсобку, увидели там гендиректора, в этот момент с улицы ворвались четверо (некоторые говорят, что пятеро) грабителей, они обезоружили, избили, и связали охранников, затем угрозами заставили гендиректора открыть сейф, изъяли оттуда деньги, и, проломив выложенную стеклоблоками стену, скрылись.
Моничев не отрицал, что пошел на склад вместе с Ансимовым и с неким Владимиром, которого видел в этот день впервые. Там они поговорили, потом Артур ушел вместе со своим другом. Моничев остался, прошелся по складу, заглянул в подсобку, и тут случилось ограбление. Назвать точную сумму похищенных денег потерпевший затрудняется.
Между тем, сторож — так же, как и Борисова — утверждал, что Ансимов не выходил с территории АТП.
Удалось установить личности хозяев автомашин, припаркованных возле склада. Одна из них принадлежала Ансимову, он ездил по доверенности. Другая машина принадлежала Прохорову Сергею, который, по оперативным данным, работал у Каданникова.
В эту ночь Ансимов не появлялся ни дома, ни у родителей. Брат его, Алексей, также отсутствовал.
Прохоров также отсутствовал по месту проживания.
Лейтенант Алфёров, возглавлявший операцию, принял решение: отработать адреса лиц, являвшихся, по данным УБОП, «офисными сотрудниками». Опрос десяти человек и обыск в их квартирах ничего не дал. За самыми подозрительными адресами было установлено наблюдение.
Было выяснено ближайшее окружение Прохорова. Выставлены засады возле домов, в которых проживали его друзья.
Тут лейтенант Алфёров подумал: не поискать ли грабителей в злачных местах? Существуют ведь бани, турбазы, казино, ночные клубы. Кроме того, есть так называемые «хазы», или «малины» — «общаковские» квартиры, в которых ребята отдыхают, развлекаются с девочками.
И снова объезд коллег Прохорова. Выяснили его любимые злачные места. По указанным адресам направились оперативные группы.
Сам Алфёров отправился туда, где, по его мнению, было наиболее вероятно местонахождение Прохорова и компании. И он не ошибся. На «хазе» — в трехкомнатной квартире в Ворошиловском районе — четверо грабителей праздновали удачный налёт. На столе была водка, закуски, громко играла музыка. Тут же лежали сумки с деньгами.
Операция по их задержанию длилась около шестидесяти секунд. Один из злоумышленников пытался удрать через балкон, но оперативники, державшие под прицелом окна, выстрелами загнали его обратно в квартиру.
И Алфёров, и оперативники, впервые видели такую большую сумму денег. Учитывая блестяще выполненную операцию по задержанию опасных преступников, оказавших милиции вооружение сопротивление, лейтенант рассчитывал на повышение и на премию — как для себя, так и для своих ребят.
Ещё воздух был насыщен прохладой пронесшегося ливня, еще за Волгой нехотя затихали раскаты грома, но уже, разодранные горячими лучами солнца, убегали облака, омытое небо приветливо распростёрло над умиротворённой землёй голубой шатёр.
Два полковника хмуро поглядывали на виновника изумления и беспокойства — гендиректора компании «Доступная Техника».
Заварив себе покрепче кофе, Уваров, как хозяин кабинета, спросил:
— Чаю? Кофе? Извините, ничего крепче не держу.
Иосиф Григорьевич сказал, что выпьет чаю, Николай Моничев отказался от угощения.
— Как же так, Николай, — продолжил Уваров расспросы, — не три копейки у вас похищены, и вы утверждаете, что вам неизвестна точная сумма?
И он покосился на три внушительные сумки, набитые деньгами. Всё было тщательно посчитано им лично, и никто еще не знал о результатах этих подсчетов. Никто, кроме Давиденко, который предложил свой план беседы с хозяином «Доступной Техники». Этого плана они сейчас и придерживались. Робкая просьба Моничева вернуть деньги безо всяких объяснений была пресечена на корню. Ох, уж эти лавочники-предприниматели, чёрт бы их побрал!
Моничев продолжал отмалчиваться.
— Понимаешь, Николай, — проникновенно заговорил Иосиф Григорьевич, — какую мы имеем ситуацию: у директора «Доступной Техники», который, судя по налоговой отчетности, находится за чертой бедности, похищено несколько миллиардов рублей. Об этом знают трое: Алфёров, Громов, и весь Волгоград… На утреннем докладе начальнику УВД должна быть предоставлена вся информация: кто, зачем, и почему. Откуда взялся такой налогоплательщик, и почему об этом раньше ничего не было известно. Если ты нам ничего сейчас не скажешь, мы будем вынуждены кроить историю по-своему. Потому что по долгу службы обязаны знать всё, что творится в нашей епархии. И спрашиваем тебя только потому, что мы твои друзья. Единственные друзья в этом городе, Николай.
Помолчав, добавил веско:
— Единственные, кто может уберечь твои запасы от экспроприации.
Уваров сузил глаза:
— Где столько денег уворовал, нувориш?!
Давиденко осадил коллегу:
— Не мешай разговаривать, много ты в коммерсантах понимаешь!
И с притворной ласковостью обратился к своему подопечному:
— Итак, Николай…
Пот холодными каплями затускнел на темном лбу Моничева. Сжимая и разжимая толстые пальцы, он продолжал хранить молчание. Кабинет наполнился той ожидающей тишиной, которая разражается чистосердечными признаниями.
— Хорошо, я расскажу… — прозвучало точно со стены.
И Моничев стал рассказывать.
Компанию «Три-Эн» он организовал вместе со своими знакомыми — Шапиро и Нестеровым. Идея принадлежала Шапиро, карточному шулеру и аферисту. Нестеров, банковский служащий, отвечал за организационную сторону дела. Моничев предоставил стартовый капитал. Из оборотных средств своей фирмы он выделил деньги для аренды представительского офиса, на закупку дорогой мебели, на рекламу. Офис был арендован по соседству с банком, в котором работал Нестеров. И компания позиционировалась как «состоящая при банке». Поэтому у клиентов сложилось доверительное отношение к этой жульнической по своей сути конторе. В рекламных проспектах утверждалось, что компания учреждена банком и ведущими промышленными предприятиями области, работает на рынке шесть лет, деньги вкладчиков инвестирует в землю, недвижимость, ценные бумаги, и другие «высокорентабельные отрасли». Поэтому и доходность высокая — в разы больше, чем у банков, работающих «по старинке». На самом деле деньги шли на открытие новых офисов и рекламу — в основном телевизионную. Отдел маркетинга, единственное работающее подразделение на фирме, кроме отдела приема денег, за короткое время добился того, что «Три-Эн» стала выпирать из всех средств массовой информации.
Ну и, естественно, основная масса денег шла в карманы учредителей.
С какого-то момента Нестеров, как математик, стал беспокоиться. По его математическому мнению, недалеко то время, когда приток новых вкладчиков перестанет обеспечивать средствами для выплат процентов всем клиентам компании. Поэтому необходимо обеспечить отходные пути. Собранные средства нужно инвестировать в реальный сектор экономики, чтобы обеспечить учредителям безбедное существование. И Моничеву, единственному из основателей «Три-Эн» коммерсанту, было дано задание инвестировать деньги в легальные предприятия, которые будут приносить предсказуемый стабильный доход.
Так в зачуханной подсобке на складе «Доступной Техники» появились три мешка денег — первый транш запланированных масштабных инвестиций.
Выслушав рассказ, Давиденко и Уваров озадаченно переглянулись: мол, надо же, какие медвежьи углы остаются в нашем городе!
— Да-а, Николай, пирамидальный ты наш… — протянул Уваров.
— Согласен, что желающие выигрывать, а не зарабатывать, никогда не переведутся в нашей стране, — поднявшись с места, и, прохаживаясь взад-вперед по кабинету, начал рассуждать Иосиф Григорьевич. — Помешать жуликам собирать деньги у населения может только исчезновение самих жуликов. Недаром сказано: лох — это судьба, и каждому жулику — по лоху! Бараны потому и называются баранами, что ничего не чувствуют, когда их ведут на бойню. И люди, теряющие деньги в таких структурах, как «Три-Эн», не сильно отличаются от игроманов, которые пытаются обыграть казино. Однако, если количество баранов-игроманов будет зашкаливать… Ты должен понимать, что это — стадо, то бишь паства, он же народ, он же электорат. Толпа обманувших самих себя простофиль. То бишь, демонстрация обманутых вкладчиков. И силовые структуры, служа народу, выполняя социальный заказ, будут вынуждены сажать симпатичных с виду коммерсантов…
Выдержав паузу, он продолжил:
— Жаль, Николай, что твоей гражданской совести не хватило на то, чтобы сразу рассказать мне обо всех сторонах твоей многогранной деятельности. Хорошо, что сейчас всё рассказал. Иначе, как бы мы тебе помогли?! Сам посуди: в один из недалёких дней ты мог быть схвачен теми же ребятами, которые нынешней ночью спасали твои деньги! Жулик, заграбаставший деньги трудового народа — это же мечта любого следователя!
Остановившись возле сумок, он задумался. Затем продолжил:
— Ей-богу, рад за тебя, Николай, что ты стал предпринимателем, сумел вырваться из рабства предопределенности, выбрался из колеи полностью детерминированных движений. Это действительно здорово — быть творцом своей судьбы. Ты не застыл, не зафиксировался в своей логической косности и неподвижности.
— Своей ходьбой ты мне протопчешь колею, — буркнул Уваров, посмотрев на часы. — В мозгах уже вот такая колея!
И он развел руками.
— Слава! — откликнулся Иосиф Григорьевич. — Много ты понимаешь в разновидностях детерминизма…
Вернувшись на своё место, он сделал глоток остывшего чая и продолжил:
— Уверен: ты добьёшься больших успехов, Николай! Неизбежно тебе стать большим человеком. Основав ряд успешных предприятий, ты будешь брать новые высоты. Займешься политикой, станешь депутатом, мэром, губернатором. Путь твой — путь успеха. Но это трудный, непростой путь. И мы тебе поможем.
Он посмотрел на сумки.
— На сегодняшний день наша задача — представить генералу в нужном свете ночное происшествие. Мы подведем к одному знаменателю показания всех участников, в том числе твои показания — путаные и разноречивые, как откровения пророков конкурирующих сект. Установим следственным путём, что деньги эти — законные, вырученные честной торговлей, или взяты в кредит в нестеровском банке. И когда ты откроешь на эти средства супермаркет, никто тебя не спросит, на какие шиши он построен. Хочешь, дадим тебе справку, что в ходе спецоперации изъяли в пользу государства… скажем, половину денег. Покажешь эту справку Шапиро и Нестерову — чтоб не задавали ненужных вопросов. К тому же, законы эволюции таковы, что многие люди останавливаются в своём развитии, тормозят ход событий, становятся ненужными… Не сомневаюсь, что Шапиро и Нестеров не станут депутатами и мэрами… Боливар троих не увезёт…
Он посмотрел на Моничева, лицо которого стало понемногу проясняться.
— … Буду откровенен: крепко ты обидел меня своим недоверием. Человека моего к себе не устроил, набрал охранников, никчемных пиндосов. И вот результат. Опозорились твои церберы, зря ели твой хлеб. Ещё один просчет — скрыл ты от меня другой свой кооператив — «Три-Эн». Как отдуваться за него будем — страшно представить… Мытарь ты, изверг настоящий!
Иосиф Григорьевич тяжело вздохнул.
— … Но зла на тебя я не держу. Так уж устроен. Человек я лёгкий, отходчивый. Допускаю, что у тебя свои сложности на производстве. Поэтому я не буду ополовинивать твои запасы. Но одну из трех сумок заберу.
И он вперил свой суровый взгляд в лицо Николая Моничева, который предельным усилием воли старался сдержать истошный вопль.
В кабинет заглянул Алфёров — вот уже в третий раз. Уваров ткнул пальцем в циферблат своих командирских часов и нервно махнул рукой. Алфёров бесшумно скрылся.
Давиденко сложил ладони домиком:
— Главное мы вырешили. Теперь, Николай, давай другой вопрос закроем. Твой друг Ансимов, что с ним делать? Все твои пиндосы говорят, что он — главный злодей, а ты один идешь против течения. Трагическое получается противоречие. Что с этим делать? Лейтенант Алфёров, который сегодня станет капитаном, должен грамотно составить документы. Чтобы не выглядеть в глазах руководства путаным козлом. Вот ты нам скажи: что должен написать лейтенант Алфёров?
— Но… Иосиф Григорьевич, я должен подумать…
— Мужчина, определяйтесь!
— Ансимов… это не человек, он зверь. Чужая жизнь для него — пустяк. Страшнее я не видел никого.
— Ничего не понимаю. Мы задействовали все службы, чтобы его закрыть, все люди в курсе…
Уваров поддакнул: действительно, это ни для кого не секрет.
— …Тут появляется возможность сделать это очень быстро, по горячим следам. Есть состав преступления. Ансимов сам постарался, загнал себя в угол. Одно твоё заявление — и система заработала. Чего тут думать?!
Моничев тоскливо молчал — так, будто печаль его не умещалась в двух мирах. В эту минуту молчания оба полковника — и Давиденко, и Уваров, несколько раз посмотрели каждый на свои часы, и несколько раз на сумки с деньгами, одна из которых скоро должна была стать их общей. Почти вся.
Иосифу Григорьевичу был неприятен Николай, чьи сомнения были знаком бессилия, грязной раздвоенности, усталости, неверия. Нет, никакой он не боец. Не может он занять определённую — хотя бы какую-нибудь — сторону.
Выдержав строгую паузу, Иосиф Григорьевич произнёс увесисто:
— Клянусь прахом зажаренного барана, я сделал всё, что мог. И даже больше. Считаю, что по Ансимову всё вырешено. Он невиновен. Те четверо «офисных» пиндосов — это они организовали налёт, и они же понесут за это наказание.
И начальник ОБЭП поднялся, показывая, что разговор окончен.
Глава 32
Улыбаясь, Катя шла среди гибких кустов ракитника. Крутой спуск за террасой усеян был серебристыми звёздами толокнянки, а на склонах холмов лавр устремлял ввысь своё благоухающее пламя.
Длинное светлое, в тонкую полоску платье на ней, было строгое, и одновременно кокетливое. Как раз для сегодняшнего дня. Это был её день рождения, и в этот день состоялось давно запланированное посещение Гелатского монастыря, сокровищницы древней Картли.
Эту поездку организовала Тинатин. Приехав накануне, она расположила к себе Катю изысканными подарками, букетом белых лилий, весёлым, праздничным настроением.
— Я не могу сейчас принять подарки, — сказала Катя. — Ведь день рождения мой — завтра, к тому же… наш скромный приём не будет соответствовать таким подаркам.
— Тогда мы поедем к нам, — отвечала Тинатин, — и я устрою нескромный праздник, соответствующий твоей нескромной красоте!
И Катя не устояла, несмотря на то, что зареклась ездить к Бараташвили.
Собравшись в пять минут, они отправились в гостеприимный дом Анзора и Тинатин. А ранним утром выехали в Кутаиси.
Снежные хребты Кавказа, льды заоблачной зимы, выстроившись сверкающими пирамидами, сияли в прозрачном небе. Величаво безмолвствовала Мкинваримта, вершины Ахалцихских гор подёрнулись сероватым прозрачным туманом. Между горами в серебристом тумане лежали долины, словно разостланные пестрые ковры.
Переливаясь яркими красками, нарядный день плыл неслышной волной над Гелати. Словно застыли в густом синем мареве купола. Деревья замерли, точно окаменели в своём красочном уборе.
Здесь царила суровая тишина. И даже ветер старался пройти стороной.
Железные ворота, когда-то закрывавшие крепость Дербентского ущелья — стража Каспия, прикрыли могильную плиту, под которой вечным сном спал царь Давид Строитель. Полуистертая арабская надпись возвещала, что «врата эти сделаны, во славу бога благого и милостивого, эмиром Шавиром из династии Бень-Шедадов, в 1063 году». Эти знаменитые ворота с персидскими арабесками на ажурном орнаменте для многих грузинских царей и полководцев олицетворяли собой великий девиз Давида Строителя: «Картли — от Никопсы до Дербента!»
Под молчаливым небом желтовато-белые храмы четко выступали на фоне зелёных гор.
В центре архитектурного ансамбля возвышался Храм Рождества Пресвятой Богородицы, с четырьмя фасадами, украшенными высокой декоративной аркатурой, шестью приделами и арками, перекинутыми между окаймляющими двор низкими зданиями. Барабан купола, возвышающегося над фасадами, прорезан шестнадцатью крупными окнами. Аркатура купола, обходя все шестнадцать окон, облегчает его массивную форму.
Тинатин, шедшая впереди, обернулась:
— О чем вы, молодые, шепчетесь?
— Утро… Час рассвета, заря веры и любви. В этот час наш разум веще-прозорлив. Утром рождаются самые лучшие стихи. Стихотворение, которое я прочла, было навеяно золотом утренней зари.
Тинатин поддержала разговор. Она всегда думала, что образы, возникающие во сне, относятся не к тому, что более всего волнует нас, а напротив — к мыслям, отвергнутым в течение дня. А утренние сны… при пробуждении они нередко оставляют резкое, порой мучительное чувство и при этом вовсе не чужды плоти.
Улыбнувшись, Катя посмотрела на Андрея.
— Ну и…
Замедлив шаг, Тинатин поравнялась с ними.
— Я чувствую себя вполне счастливой, но иногда, особенно когда муж уезжает…
Она поправила застёжку на своей полной груди.
— В нашем уединении свои прелести. Но не хватает общения. Поначалу подруги навещали меня. А потом… Миранда, фазанка, упорхнула в Москву. Нино, кукушка, детей пристроила свекрови, сама вместе с мужем делами занимается.
Они подошли к приделу, открывавшему своею тёмной аркой вход в святую обитель. Примыкая к восточному приделу главного храма, возносила свой купольный крест Никольская церковь, с западной стороны, в том месте, где по преданию святому царю Давиду Строителю явился великомученик Георгий, высился храм святого Георгия Победоносца.
Катя остановилась. Она устремила влюблённый взгляд своих счастливых глаз на Андрея. Счастье переполняло её в этот августовский день, её двадцать третий день рождения. Её глубокий голос задрожал, поплыл в прозрачной тишине.
— Возьми, — протянула она один из них Кате.
— Наматывая нитку на палец, — проговорила Катя, — девушки узнавали, на какую букву начинается имя суженого.
И стала накручивать вокруг указательного пальца платок.
— Ну… букву «А» мы уже прошли…
Выхватив платок, Андрей обвил им её талию:
— Как раз…
— Так нечестно! — протянула она, довольная его выдумкой.
И стала повязывать платок.
Внезапно из-под гранёной апсиды мелькнула неясная тень. Взметнулся коршун и, шумно хлопнув крыльями, скрылся в знойном небе.
Катя, белее вершины Мкинвари, растерянно посмотрела вверх. Закачавшись, она отступила на два шага и прислонилась к стене. Беспомощный взгляд её заскользил по небу, она дрожала.
Тинатин, протянув руку, смело повела её к воротам. Они проскользнули внутрь, туда, где в глубине, как призраки, двигались священники, и мелькали огни свечей. Андрей оглянулся. Всё то же. Тот же величественный пейзаж. Та же Никольская церковь с её двумя этажами, открытыми во все стороны арками, круговым обходом, и широкой каменной, в двадцать три ступени, лестницей. Но уже зловеще смотрят горы, а из разверстых пастей ущелий повеяло холодным сумраком.
Суеверно перекрестившись, Андрей вслед за женщинами вошёл в храм. Он подошёл к ним. Они стояли в центре зала, освещённого светом, льющимся из высоких широких окон, прорезанных в куполе. Катя покорно смотрела на Тинатин, глаза которой излучали спокойную уверенность, а правая рука её всё еще сжимала Катину безвольную руку.
Осматривая внутренне убранство храма, они подошли к алтарному своду. На каменном иконостасе Божья Мать стояла на золотом поле, на багряной земле, поддерживая зелёное покрывало с золотой бахромой, сидя на котором, божественный младенец со свитком в руке благословляет мир. Подле них склонились архангелы Гавриил и Михаил в голубых диаконских стихарях.
Святые, поражавшие аскетичностью ликов и богатством одеяний, равнодушно смотрели со стен. Катя, ещё не отошедшая от внезапного потрясения, взирала покорным взглядом на божественного младенца, мозаичное изображение которого, составленное из тысячи тысяч камней, разных по цвету и ценности, ничуть не изменилось за двадцать столетий.
Андрей тревожился. Катя выглядела растерянной, слабой и беспомощной. Она была чем-то подавлена.
— Грусть, которую навевает церковь, всегда меня волнует; чувствуешь величие небытия.
— Всё-таки мы должны во что-то верить, — отвечала ей Тинатин. — Было бы слишком грустно, если бы не было бога, если бы душа наша не была бессмертна.
Несколько мгновений Катя стояла неподвижно, потом сказала:
— Ах… мы не знаем, на что нам и эта жизнь, такая короткая, а тебе нужна еще другая, которой нет конца.
Андрей смотрел на неё, и видел сонм призраков, видений, и образов прошлого.
Вот лик хахульской божьей матери в жемчужной ризе, вот лик ацхурской божьей матери в золотой ризе, вот гелатской божьей матери с вызолоченными архангелами по сторонам, а вот еще лик богородицы — в венце из крупных гранатов, бирюзы и жемчуга.
Рука его сжимала Катину руку. Он почувствовал, как дрогнули её пальцы, и сжал их, и она почувствовала, что его пальцы дрожат. Он глотнул воздух, язык и нёбо пересохли.
Тишина охватила святую обитель. Казалось, что в этой библейской тишине живые люди чего-то ждут, не дыша — так же, как святые на иконах и фресках, покрывающих стены, притворы, арки, простенки между окнами, купола и подкупольные устои. Пылали сотни свечей, словно грешники в аду.
Катя спросила:
— А где же та икона, на которой благочестивая княгиня, о которой ты рассказывала, изображена в виде святой?
На долю секунды Тинатин замешкалась. В её миндалевидных глазах читалось удивление, смешанное с растерянностью.
— Да вот же, — указала она на группу, изображенную ниже композиции Входа Господня в Иерусалим. — Только это не икона, а… стенная роспись, фреска. Икона же находится… в другом монастыре.
Андрей подумал, что Тинатин, то и дело обнаруживавшая в изображениях старых мастеров черты сходства с кем-нибудь из знакомых, в этой фреске, очевидно, увидела себя. Действительно, сходство, хоть и отдалённое, всё же присутствовало.
Катя удивленно рассматривала изображение. Андрей был также поражен. Прямо на них смотрели насмешливые глаза и вдруг прищурились, а на губах, как у танцовщиц, играла сладострастная улыбка. Смотрели они и не могли насмотреться на чистое, словно атласное, лицо святой, и вместе с тем что-то сладостное, беспокойное сквозило во всём облике этой владычицы.
— Господи… — прошептала Катя. — Живая она…
— Можно говорить всё, что угодно про искусство пятнадцатого века, которое называют христианским, — продолжила она, когда они отошли. — Можно сказать, что оно было слишком чувственным, что мадонны и ангелы исполнены сладострастия, томной неги, а порой и наивной извращенности. Что в волхвах, прекрасных, как женщины, нет ничего духовного. Но эта женщина…
Катя обернулась.
— … она прекрасна…
И добавила:
— Существует мнение, что людская любовь, хоть и низменна, но всё же, поднимаясь по уступам мук, ведёт к богу.
Тинатин во всём была согласна с ней. Не особенно вникая в то, что было сказано о любви, она высоко оценила стенную роспись — и силу рисунка, и красоту портрета, и прелесть полутеней.
Длинное светлое, в тонкую полоску платье на ней, было строгое, и одновременно кокетливое. Как раз для сегодняшнего дня. Это был её день рождения, и в этот день состоялось давно запланированное посещение Гелатского монастыря, сокровищницы древней Картли.
Эту поездку организовала Тинатин. Приехав накануне, она расположила к себе Катю изысканными подарками, букетом белых лилий, весёлым, праздничным настроением.
— Я не могу сейчас принять подарки, — сказала Катя. — Ведь день рождения мой — завтра, к тому же… наш скромный приём не будет соответствовать таким подаркам.
— Тогда мы поедем к нам, — отвечала Тинатин, — и я устрою нескромный праздник, соответствующий твоей нескромной красоте!
И Катя не устояла, несмотря на то, что зареклась ездить к Бараташвили.
Собравшись в пять минут, они отправились в гостеприимный дом Анзора и Тинатин. А ранним утром выехали в Кутаиси.
Снежные хребты Кавказа, льды заоблачной зимы, выстроившись сверкающими пирамидами, сияли в прозрачном небе. Величаво безмолвствовала Мкинваримта, вершины Ахалцихских гор подёрнулись сероватым прозрачным туманом. Между горами в серебристом тумане лежали долины, словно разостланные пестрые ковры.
Переливаясь яркими красками, нарядный день плыл неслышной волной над Гелати. Словно застыли в густом синем мареве купола. Деревья замерли, точно окаменели в своём красочном уборе.
Здесь царила суровая тишина. И даже ветер старался пройти стороной.
Железные ворота, когда-то закрывавшие крепость Дербентского ущелья — стража Каспия, прикрыли могильную плиту, под которой вечным сном спал царь Давид Строитель. Полуистертая арабская надпись возвещала, что «врата эти сделаны, во славу бога благого и милостивого, эмиром Шавиром из династии Бень-Шедадов, в 1063 году». Эти знаменитые ворота с персидскими арабесками на ажурном орнаменте для многих грузинских царей и полководцев олицетворяли собой великий девиз Давида Строителя: «Картли — от Никопсы до Дербента!»
Под молчаливым небом желтовато-белые храмы четко выступали на фоне зелёных гор.
В центре архитектурного ансамбля возвышался Храм Рождества Пресвятой Богородицы, с четырьмя фасадами, украшенными высокой декоративной аркатурой, шестью приделами и арками, перекинутыми между окаймляющими двор низкими зданиями. Барабан купола, возвышающегося над фасадами, прорезан шестнадцатью крупными окнами. Аркатура купола, обходя все шестнадцать окон, облегчает его массивную форму.
Прочитав стихотворение, Катя взяла Андрея за руку. Ласковая теплота её ладони взволновала его. Приблизившись к нему, она тихим шепотом поведала, что чудесная задумчивость этого места овевает воспоминание об утренних ласках, смягчая его жгучесть.
Вечностью, только вечностью
Измеряются наши сердца,
Бесконечностью и человечностью,
Что таятся в наших глазах.
Быстротою мысли стремительной,
Что несет доброту и свет,
Простотой, чистотою пленительной,
Что рождает улыбки и смех.
Так пускай же любая Вселенная
Не вместит в себя вашей души,
И она будет вечно нетленная,
Ваше сердце пусть вечно стучит.
Тинатин, шедшая впереди, обернулась:
— О чем вы, молодые, шепчетесь?
— Утро… Час рассвета, заря веры и любви. В этот час наш разум веще-прозорлив. Утром рождаются самые лучшие стихи. Стихотворение, которое я прочла, было навеяно золотом утренней зари.
Тинатин поддержала разговор. Она всегда думала, что образы, возникающие во сне, относятся не к тому, что более всего волнует нас, а напротив — к мыслям, отвергнутым в течение дня. А утренние сны… при пробуждении они нередко оставляют резкое, порой мучительное чувство и при этом вовсе не чужды плоти.
Улыбнувшись, Катя посмотрела на Андрея.
— Ну и…
Замедлив шаг, Тинатин поравнялась с ними.
— Я чувствую себя вполне счастливой, но иногда, особенно когда муж уезжает…
Она поправила застёжку на своей полной груди.
— В нашем уединении свои прелести. Но не хватает общения. Поначалу подруги навещали меня. А потом… Миранда, фазанка, упорхнула в Москву. Нино, кукушка, детей пристроила свекрови, сама вместе с мужем делами занимается.
Они подошли к приделу, открывавшему своею тёмной аркой вход в святую обитель. Примыкая к восточному приделу главного храма, возносила свой купольный крест Никольская церковь, с западной стороны, в том месте, где по преданию святому царю Давиду Строителю явился великомученик Георгий, высился храм святого Георгия Победоносца.
Катя остановилась. Она устремила влюблённый взгляд своих счастливых глаз на Андрея. Счастье переполняло её в этот августовский день, её двадцать третий день рождения. Её глубокий голос задрожал, поплыл в прозрачной тишине.
Тинатин вынула из сумочки два черных шёлковых платка.
Милостью Бога —
Святая дорога.
Милостью Бога —
Томленье в глазах.
Милостью Бога —
Веление слогом.
Милостью Бога —
Влюбилась, — Ах!
— Возьми, — протянула она один из них Кате.
— Наматывая нитку на палец, — проговорила Катя, — девушки узнавали, на какую букву начинается имя суженого.
И стала накручивать вокруг указательного пальца платок.
— Ну… букву «А» мы уже прошли…
Выхватив платок, Андрей обвил им её талию:
— Как раз…
— Так нечестно! — протянула она, довольная его выдумкой.
И стала повязывать платок.
Внезапно из-под гранёной апсиды мелькнула неясная тень. Взметнулся коршун и, шумно хлопнув крыльями, скрылся в знойном небе.
Катя, белее вершины Мкинвари, растерянно посмотрела вверх. Закачавшись, она отступила на два шага и прислонилась к стене. Беспомощный взгляд её заскользил по небу, она дрожала.
Тинатин, протянув руку, смело повела её к воротам. Они проскользнули внутрь, туда, где в глубине, как призраки, двигались священники, и мелькали огни свечей. Андрей оглянулся. Всё то же. Тот же величественный пейзаж. Та же Никольская церковь с её двумя этажами, открытыми во все стороны арками, круговым обходом, и широкой каменной, в двадцать три ступени, лестницей. Но уже зловеще смотрят горы, а из разверстых пастей ущелий повеяло холодным сумраком.
Суеверно перекрестившись, Андрей вслед за женщинами вошёл в храм. Он подошёл к ним. Они стояли в центре зала, освещённого светом, льющимся из высоких широких окон, прорезанных в куполе. Катя покорно смотрела на Тинатин, глаза которой излучали спокойную уверенность, а правая рука её всё еще сжимала Катину безвольную руку.
Осматривая внутренне убранство храма, они подошли к алтарному своду. На каменном иконостасе Божья Мать стояла на золотом поле, на багряной земле, поддерживая зелёное покрывало с золотой бахромой, сидя на котором, божественный младенец со свитком в руке благословляет мир. Подле них склонились архангелы Гавриил и Михаил в голубых диаконских стихарях.
Святые, поражавшие аскетичностью ликов и богатством одеяний, равнодушно смотрели со стен. Катя, ещё не отошедшая от внезапного потрясения, взирала покорным взглядом на божественного младенца, мозаичное изображение которого, составленное из тысячи тысяч камней, разных по цвету и ценности, ничуть не изменилось за двадцать столетий.
Андрей тревожился. Катя выглядела растерянной, слабой и беспомощной. Она была чем-то подавлена.
— Грусть, которую навевает церковь, всегда меня волнует; чувствуешь величие небытия.
— Всё-таки мы должны во что-то верить, — отвечала ей Тинатин. — Было бы слишком грустно, если бы не было бога, если бы душа наша не была бессмертна.
Несколько мгновений Катя стояла неподвижно, потом сказала:
— Ах… мы не знаем, на что нам и эта жизнь, такая короткая, а тебе нужна еще другая, которой нет конца.
Андрей смотрел на неё, и видел сонм призраков, видений, и образов прошлого.
Вот лик хахульской божьей матери в жемчужной ризе, вот лик ацхурской божьей матери в золотой ризе, вот гелатской божьей матери с вызолоченными архангелами по сторонам, а вот еще лик богородицы — в венце из крупных гранатов, бирюзы и жемчуга.
Рука его сжимала Катину руку. Он почувствовал, как дрогнули её пальцы, и сжал их, и она почувствовала, что его пальцы дрожат. Он глотнул воздух, язык и нёбо пересохли.
Тишина охватила святую обитель. Казалось, что в этой библейской тишине живые люди чего-то ждут, не дыша — так же, как святые на иконах и фресках, покрывающих стены, притворы, арки, простенки между окнами, купола и подкупольные устои. Пылали сотни свечей, словно грешники в аду.
Катя спросила:
— А где же та икона, на которой благочестивая княгиня, о которой ты рассказывала, изображена в виде святой?
На долю секунды Тинатин замешкалась. В её миндалевидных глазах читалось удивление, смешанное с растерянностью.
— Да вот же, — указала она на группу, изображенную ниже композиции Входа Господня в Иерусалим. — Только это не икона, а… стенная роспись, фреска. Икона же находится… в другом монастыре.
Андрей подумал, что Тинатин, то и дело обнаруживавшая в изображениях старых мастеров черты сходства с кем-нибудь из знакомых, в этой фреске, очевидно, увидела себя. Действительно, сходство, хоть и отдалённое, всё же присутствовало.
Катя удивленно рассматривала изображение. Андрей был также поражен. Прямо на них смотрели насмешливые глаза и вдруг прищурились, а на губах, как у танцовщиц, играла сладострастная улыбка. Смотрели они и не могли насмотреться на чистое, словно атласное, лицо святой, и вместе с тем что-то сладостное, беспокойное сквозило во всём облике этой владычицы.
— Господи… — прошептала Катя. — Живая она…
— Можно говорить всё, что угодно про искусство пятнадцатого века, которое называют христианским, — продолжила она, когда они отошли. — Можно сказать, что оно было слишком чувственным, что мадонны и ангелы исполнены сладострастия, томной неги, а порой и наивной извращенности. Что в волхвах, прекрасных, как женщины, нет ничего духовного. Но эта женщина…
Катя обернулась.
— … она прекрасна…
И добавила:
— Существует мнение, что людская любовь, хоть и низменна, но всё же, поднимаясь по уступам мук, ведёт к богу.
Тинатин во всём была согласна с ней. Не особенно вникая в то, что было сказано о любви, она высоко оценила стенную роспись — и силу рисунка, и красоту портрета, и прелесть полутеней.