Страница:
А когда прошли в нартекс, к двум изображенным на стене фигурам — мужчины и женщины — Тинатин рассказала их историю.
Царевна Нестан-Дареджан была дочерью кахетинского царя Теймураза Багратида, который известен не только как политический деятель и полководец, но и как поэт. Одна из его поэм — «Похвала Нестан-Дареджан» — посвящена дочери.
В 312 году II периода хроникона (1624 год от рождества Христова), после захвата персидскими войсками Телави, столицы Кахетии, Теймураз, будучи тогда царём объединённой Картли-Кахети, был вынужден искать убежища в Кутаиси, у своего родственника, царя Имеретинского Георгия Багратида. Почти год гостил он в Имерети, пытаясь собрать войско для того, чтобы изгнать врагов с родной земли.
С первых дней пребывания Теймураза в Кутаиси царевич Александр, сын Георгия, воспылал любовью к Нестан-Дареджан. Царевна ответила ему взаимностью, несмотря на то, что уже была замужем за князем Зурабом Эристави Арагвским. Её оправдывало то, что брак был формальным, навязан отцом в силу политических причин, и сам собой распался после того, как Зураб изменил Картли и перешёл на сторону персов.
Ослабленный междоусобными войнами с соседней Самегрело, Георгий был вынужден отказать в военной помощи своему родственнику. И Теймураз, поняв тщетность своих попыток собрать войско в Имерети, покинул Кутаиси и отправился в горную Тушети. Несмотря на настойчивые просьбы Нестан-Дареджан, Александру было отказано в женитьбе. Влюблённые расстались, дав друг другу вечную клятву верности.
Они сдержали эту клятву.
Через год благодаря хитроумной политике грузинских князей персы покинули Тбилиси. Кахетинский царь, собрав горцев, изгнал остатки персидских войск из Телави, и вновь воцарился в родном царстве. Продажный Зураб сумел войти в доверие к Теймуразу. Он обезглавил персидского ставленника Симона II, и во время торжественного въезда Теймураза в Тбилиси бросил голову казнённого под ноги тестю.
Временно оставив Тбилиси на попечение зятю, Теймураз вернулся в родной Телави. Несмотря на уговоры, Нестан-Дареджан не вернулась к законному мужу. Она осталась в Кахетии, с родителями.
Это была эпоха фактического безвластия и безвременья в Картли-Кахети. Два государства, хоть и были объединены в довоенное время, но жили порознь. Теймураз не смог воссоединить вновь два царства. Он жил в Телави, в Тбилиси же хозяйничала клика князей, возглавляемая Зурабом Эристави.
А однажды, в силу непреодолимых обстоятельств, в междоусобной битве царевичу Александру пришлось выступить в сражении против кахетинского царя.
Зураб неоднократно пытался выманить Нестан-Дареджан из Телави. Он просил помочь Теймураза и царицу Натиа уговорить жену вернуться к нему. Говорил об объединении Восточной и Западной Грузии. Теймураз колебался. Советники намекали: после окончания войны Зураб ни разу не приезжал к царю сам, обходится посылками гонцов. Кроме того, его предательство во время войны с персами. Не собирается ли он объединить страну, чтобы самому усесться на трон объединённого царства?
Кроме того, дочь заявила царю-отцу, что если церковь не расторгнет ненавистный ей брак с Зурабом Эристави, то она негласно уедет в Имерети, ибо жить не может без царевича Александра.
И Теймураз решил, что вызволит дочь из арагвских сетей и выдаст замуж за наследника имеретинского престола. И разумом, и сердцем понимая волнение дочери, он написал маджаму о стенании:
В своём ответе на очередное приглашение Теймураз написал, что царевна Нестан-Дареджан согласна поехать в Тбилиси, но пусть за ней, как определено правилами двора, прибудет её муж, Зураб Эристави, князь Арагвский.
Трижды скакали по Кахетинской дороге, через Гомборский перевал, из Телави в Тбилиси и обратно гонцы. Зураб в отчаянии умолял царя уговорить Нестан-Дареджан пренебречь излишней торжественностью и вернуться к нему. С третьим гонцом Теймураз ответил осторожному, словно олень, Зурабу: «Приди и возьми!»
Зураб не поехал. В ответном письме он написал о якобы готовящемся заговоре против Теймураза и приглашал кахетинского царя вместе с дочерью в Тбилиси, под свою защиту. Телавский дворец стал походить на воинский лагерь. Теймураз и верные ему князья всполошились: это ли не заговор против самого царя? Заманить в Тбилиси и расправиться с царём, а самому возглавить объединённую Картли-Кахети?! Или, если царевна прибудет одна, взять её в заложницы, и диктовать царю свои условия?! Никто не верил в заговор, придуманный Зурабом — этому было множество доказательств. Теймураз раздумывал: что делать? Идти войной на Тбилиси? Готовиться к обороне?
Снова седлались кони и скакали гонцы. Очередное послание царя было наполнено благодарностью Зурабу за его приверженность престолу. И теперь витязю следует явиться ко двору, дабы самому сопровождать царскую семью в Тбилиси.
Может быть, осторожный Зураб всё же воздержался бы от поездки в Телави, ставшей после переписки трижды опасной, но письмо Нестан-Дареджан, распалило его. Желание поскорее стать свободной так сильно овладело ей, что она, не задумываясь, написала под диктовку отца:
«Князь Зураб, ты сосчитал, сколько часов, дней, и месяцев не видел меня? Если совсем забыл дорогу в мои покои, то откровенно напиши, и мне будет легче просить святую церковь расторгнуть наш брак… А твоё домогательство моего приезда в Тбилиси не столько возмущает мою гордость, сколько вызывает недоумение! Где ты видел, князь Арагвский, чтобы дочь царя Багратида, как послушная рабыня, спешила на зов, хотя бы и мужа?…»
Недоступная, она ещё сильнее разожгла его кровь. Собрав пятьсот отборных дружинников, Зураб выехал в Телави.
В честь приезда зятя Теймураз устроил званый пир. Вино на телавском пиру лилось второй Алазанью. Дружинники и телохранители Зураба были оттеснены в парадный двор — подальше от арочного зала, в котором находился их вожак. А когда воины и князья перепились настолько, что тысяча мертвых рыб показались бы живыми по сравнению с ними, на вопрос Зураба о том, когда несравненная Нестан-Дареджан удостоит пир своим присутствием, Теймураз вскинул руку и назидательно произнёс:
Выволокли Зураба, как изменника царя, к воротам дворца, и там он пролежал ровно три часа, означавших: преступление, раскрытие, возмездие.
Оставшись без вождя, арагвское войско было разогнано. Ананури, фамильная вотчина Эристави Арагвских, была передана Баадуру, старшему брату Зураба, незаконно лишённому наследства.
Нестан-Дареджан траур отвергла: сказала, что при жизни князя траур износила. Легко и полжизни выплеснуть, как воду из чаши. Она уехала в Имерети, где и сочеталась браком с царевичем Александром.
Так, три года разделённые расстоянием менее чем в триста километров, разобщенные предрассудками и распрями, они преодолели все трудности и соединились, сдержав свою клятву, данную раз и навсегда.
— Что же дальше? — поинтересовалась Катя. — Как сложилась судьба этой пары, столь упорно добивавшейся воссоединения?
— Они жили счастливо, — улыбнулась Тинатин. — Вот такими простыми словами описывается то, что многим даётся непросто. Согласно их завещания, они похоронены здесь, в этом храме.
И она указала на две надгробные плиты под киворием.
На выходе, возле дубовой раки, в которой покоились мощи святых, они остановились, чтобы, по обычаю, поклониться храму и перекреститься. Мимо них, беззвучно шевеля губами, прошёл священник в чёрной рясе, высокий, необычайно худой, сам похожий на мощи.
Всю обратную дорогу ехали молча. Андрей и Катя устроились на заднем сиденье, Тинатин вела машину.
В голове Андрея тянулась цепь людей, событий, наименований населённых пунктов, задач, ясностей и неясностей, предполагаемых дел.
Вот Александр и Нестан-Дареджан дают друг другу клятву любви. Вот указатель на Зугдиди.
Вот Синельников, Гордеев, Шалаев. Что делать по возвращению в Волгоград? Или, послушавшись Катю, уехать в Петербург? Андрей всё еще не осознал, как будет выглядеть эта поездка, и что они будут делать в чужом городе.
Вот они у входа в Гелатский монастырь. Вот Катино испуганное лицо. Странно, почему она была так взволнованна. Надо будет непременно с ней поговорить наедине.
Вот пристальный взгляд Тинатин. Время от времени она смотрит в зеркало заднего вида, и, встречаясь глазами с Андреем, казалось, говорит одним своим взглядом: «Ну, что ж, не получится… А жаль…»
Когда подъехали к дому, Тинатин посигналила. Из дома выбежал Заза, и бросился навстречу матери. Она его поцеловала и спросила, как дела. Мальчик ответил, что дедушка учит его играть в нарды.
Они прошли во внутренний двор. Там их встретил Иорам.
— Как съездили? — спросил он, обнимая дочь. — Что сказал вам нарисованный Иисус, бог нищих?!
— Папа! — возмущенно воскликнула она.
— Сын духа всё такой же маленький, ничуть не вырос за двадцать веков?
— Папа! — еще громче крикнула Тинатин. — Нельзя так говорить!
Катя выглядела уставшей. Она сказала, что хочет прогуляться. И, взяв Андрея за руку, она повела его к выходу.
Густые колючие заросли и переплетённые игольчатые растения то вздымались ввысь, то накидывались на лощину. Уродливый граб, разбросав в стороны чудовищные ветки, казалось, силился схватить неосторожных путников.
Беспросветные заросли постепенно перешли в суровый, безмолвный дремучий лес. Не стволы, а исполинские колонны тянулись в небо, густо сплетаясь наверху ветвями, оберегая от солнечных стрел незыблемый полумрак. С трудом проникал ломкий луч через вековые дубы, грабы, и орехи. Из-под влажного мха выглядывали то нежные цветки чаровницы, то изящные папоротники. Изредка раздавался крик встревоженной птицы или жужжание яркокрылого насекомого. В самой чащобе промелькнула росомаха, блеснув буро-черной шерстью и светлыми пятнами возле удивлённых глаз.
Лес обрывался у отрога. Вдали виднелись холмы с причудливо изгибающимися на своих боках коричневыми полосами. Террасы, угловатые обломки скал, и уходящая ввысь крутизна. Хребет вздыбливался лесными чащобами, щелистыми грудами камней, руинами развалившихся скал.
Голубоватые туманы копошились и таяли на дне лощин. Небо безоблачное, синее-синее. С вершин сползал свежий ветер и, разбиваясь о зубчатые громады откосов, растекался неровными волнами по ущелью.
Торная медвежья тропа вела вверх. Звери — хорошие дорожные мастера. Они знают, где в скалах скрыта доступная щель, как обойти непролазные дебри, гари, где можно перейти вброд бурную реку, пройти по карнизу скал. В самых трудных местах не надо лучшего прохода, чем тот, по которому идёт звериная тропа.
С невидимой высоты падали бешеными скачками холодные потоки воды. Сколько шума, сколько необузданной силы в этом ручье, пропилившим узкую щель в монолитных каменных стенах.
Между скользкими глыбами на дне ущелья холодно и мрачно, как в подземелье. Всё пропитано сыростью. С отвесных стен вечно капает вода. Камни одеты слизью. И над всей этой неприглядной картиной висел гул неуёмного потока. Где-то выше из теснины наплывал поток. Разбиваясь о шероховатую поверхность валунов, он вздымался над ними массой голубой воды. Облитая светом солнца, вода лила на стены, на лес каскадами огня, блеска и с рёвом падала в пропасть. Ей покорно вторили скалы.
Тропа, тянувшаяся по узкой лощине террасы, набирала высоту. Дальше всё изменилось, будто медведи решили показать, какие они акробаты. Поднимаясь по уступам, тропа поскакала по крупной россыпи, зарываясь в щели, и, наконец, ушла под колючий кустарник.
Над глубоким ущельем, в чистой лазури неба плыли редкие облака. Казалось, протяни руку, и достанешь их. В неподвижном воздухе, насыщенном запахом кедровой хвои, висел глухой рокот водопадов, доносившийся откуда-то издалека. Ветерок бежал мимо, шевеля дремлющие кроны колючих кустарников.
Они стояли на крошечной вершине гребня, на краю глубокой пропасти. Андрей сказал, что ощутил на своих плечах небо. Катя ответила, что хотела бы в эту дымящуюся бездну сбросить тяжесть мрачных дум и неясных предчувствий.
— Бой мог, но что тебя так тревожит?
Она ответила, что томительная, из глубины души идущая тревога вдруг охватила её. И началось всё это у ворот Гелати.
— Ты даже приблизительно не можешь назвать причину?
— Почему ты не даёшь мне клятв любви? Я что, хуже царевны Нестан-Дареджан?!
Он отвёл её подальше от края обрыва и заключил в свои объятия.
— Катя… моя Катя…Ни блеску благополучной жизни, ни королевам красоты, не затмить волнующий поток твоих кудрей и изумрудные озера глаз!
И он поклялся, что будет любить её всегда, ничто не разрушит их большую, как небо, любовь.
Мечтательный взгляд её был устремлён к небу, туда, где лёгкие облачка, почти на уровне глаз, скользили над ущельем. Андрей спросил:
— А ты?
— Я тоже тебя люблю.
— И всегда будешь меня любить?
— Как можно знать?
Он видел, что она его дразнит, но всё-таки счёл нужным обидеться. Она прибавила:
— Тебе что, было бы спокойнее с девушкой, которая поклялась бы любить всю жизнь тебя одного?
— Я хочу сокращать число отпущенных мне дней не с какой-нибудь там девушкой, пусть даст мне хоть сто клятв! Мне нужна ты!
Она посмотрела ему в глаза:
— Ты же знаешь, я не легкомысленна. Я не такая расточительная, как… как некоторые.
— Дай тогда мне клятву. Чем я хуже царевича Александра?
— Клянусь! — сказала она, не задумываясь.
Он крепко сжал её.
— Пусти, Андрюша. Душно. Чувствую, что сердце убежит.
— От меня не убежит, крепко умею держать, чем завладел. Сейчас горы нас соединили — крепкий венец, вместе судьбу встретим. Не пугайся. Слышишь, что вершины говорят?
Перед ними крутой склон, весь в трещинах, убегал щербатыми гребнями в неведомую за изломом высоту. В синем небе черными лоскутами парили два хищника. Они поднимались всё выше и выше, как бы желая подобраться к самому солнцу, и оттуда бросали на землю печальные крики.
Музыка природы наполняла пространство величавых гор.
Катя сказала, что пора идти — их, наверное, уже обыскались.
Приготовления к праздничному застолью были в самом разгаре. В воздухе разносились пьянящие запахи специй, вина, поджаренного сала. Заза с игрушечным ружьём бегал по дому, как угорелый. Маленький Автандил с очищенным яблоком в руках с удивлением смотрел на брата, и, время от времени, подойдя к матери, дёргал её за подол.
Катя присоединилась к женщинам, приготовлявшим салаты. Андрей отправился в сад, где Иорам, запасшись несколькими бутылками вина, жарил на мангале шашлык. На шампурах шипело мясо, рядом на решетках дымилась золотистая форель.
— За именинницу! — сказал Иорам, протягивая бутылку.
Андрей кивнул, и, чокнувшись бутылкой, выпил.
— Почему не написать такой закон, чтобы пенсионерки надевали на себя покрывало, как восточные женщины?! Давно об этом думаю. Посмотри, Андрей-джан, бутоны превращаются в розы, а розы обратно в бутоны, но уже без лепестков. Вот Тамара, подружка Нины. Совсем осенней ткемали стала; ей бы я посоветовал дразнить воображение мужчин, прикрывшись двумя чадрами. А вчера иду через поселок, вижу, за оградой, в огороде, полуголая женщина канонического возраста, свой тройной живот на солнце сушит. «Э-о, кричу, почему жиром небо смазываешь?» — «Как смеешь, — в ответ кричит хозяйка живота, — со мною так шутить! Я вдова мэра города!» — «Очень прошу прощения! — в ответ рычу я. — Не узнал. До сегодняшнего дня думал: у вдов высоких чиновников на животе должности мужей выжжены, а на… скажем, спине — собственное имя!» Почему-то рассвирепела вдова, убежала в дом.
Как-то само собой получилось, что начали произносить тосты и праздновать до того, как был накрыт большой стол во внутреннем дворе. Пенилось вино, поднимались и осушались бокалы в саду возле мангала, на кухне, где на разделочном столе курчавилась зелень, белел сыр, пестрели разноцветные фрукты.
А когда собрались за столом, то оказалось, что Анзор, недавно прибывший с работы, был единственным, кто еще не поздравил именинницу. Подняв бокал, он сказал:
— Дорогая именинница! Лучшая из лучших! Катерина из Катерин! Я тебя помню школьницей. Когда мы вместе с тобой и твоим отцом поднимались в горы, и смотрели вдаль, он говорил: смотри, Катюша, с горы далеко видно, счастье видно, удачу видно. Вот смотрю я на твоё лицо сегодня, и вижу: нашла ты своё счастье, нашла удачу. Будь же счастлива всегда!
Поддержав мужа в его поздравлении, Тинатин, поднявшись, подошла к Кате и поцеловала её. Потом сказала, обращаясь к отцу и к Нине Алексеевне:
— Жаль, вы с нами не поехали сегодня. Царица Русудан, когда мы подошли к ней, прошептала тихо: «Благословляю вас, и будьте счастливы».
Сказала, и пожалела об этом. Иорам встал, и, подбоченившись, ответил дочери:
— Вай ме! Что мне шёпот? Когда я удачно продал фуру апельсинов, и Нина потащила меня в церковь, свечи сами зажглись, когда мы туда вошли. А при первых словах молитвы кадило само взлетело вверх, и такой фимиам закурился, что сквозь разорванные облака народ увидел кусочек райского сада! Так ведь было, Нина, а?!
Его слова, высказанные в манере балаганного шута, перелетев через блюда со свининой на косточке, с нежной мякотью баранины, с баклажанами и помидорами гриль, с рулетиками из цуккини с зеленью и начинкой из адыгейского сыра, через корзины с цветами; и, достигнув слуха Тинатин, эти слова потрясли её.
— Нина Алексеевна, я вам так не завидую, — вздохнула она.
— Э-хе-хе! — насмешливо протянул Иорам. — Скажи еще свою любимую фразу, что умные женщины выбирают дураков, с которыми им скучно!
— Разумеется… — едва слышно проговорила Тинатин. — Но мужчины, стоящие выше общего уровня, наскучивают им еще больше. У них для этого ещё больше возможностей…
И она обратилась к Кате:
— Расскажи, как вы погуляли в лесу, давно хочу спросить.
Запивая вином чахохбили, Анзор рассказывал про свои дела:
— Меня пригласили субподрядчиком на один объект. Когда работы были закончены, директор строительной фирмы, с которым у меня был договор, начал меня динамить по оплате. Сначала заказчик якобы не перевёл деньги. Потом арестовали счёт в банке. Потом нарисовалась другая причина — учредитель куда-то скрылся, а банковская подпись у него. Я проходил давно эти истории, и знаю все его шаги, — что он мне скажет завтра, а что на следующей неделе. Эти люди, что не хотят платить, придумывают отмазку, и начинают ездить по ушам. Человек слушает, вникает во все мелочи, сопереживает неприятностям. Когда история подходит к концу, тут же придумывается новая, и человек снова вникает во всё это дерьмо, хавает базар. И так до бесконечности. Я сразу сказал подрядчику: «Послушай, дорогой, если б ты меня сразу предупредил, что будешь сношать мою голову, я бы не стал с тобой работать!» Он смотрит, как будто не понимает меня, и продолжает меня лечить. Тогда я развернулся и ушёл. К сожалению, нельзя на него наехать — технику забрать, материалы забрать, машину. Крыша у него серьёзная. Думал я, что делать. И вот сгорела у директора фирмы машина. Дорогая иномарка. И как здорово горела — загляденье. Три литра бензина потрачено, а сколько удовольствия! Вот так. Что дальше у него загорится?…
Звуки голосов сливались со светлым звоном серебра. Лепестки отяжелевших роз сыпались на скатерть. Иорам, уже перешедший на тяжелые напитки, закусывая чачу тарталеткой с морковью и цуккини, рассказывал притчу.
— Всевышний подсказал мне притчу, и я принял её, как благоухающую розу.
В одном из эмиратов жил Аль-Бекар. Богатство этого эмира давно превысило его ненасытные желания, и даже главный финансист эмирата не трудился над точным подсчетом активов, ибо количество их было выше чисел его знания.
Также славился Аль-Бекар неповторимой красотой своих четырех законных жен и шестидесяти шести наложниц.
Но ничто не радовало глаз эмира, ибо приближалась осень его жизни, а ни жены, ни наложницы, не родили ему ни сына, ни хотя бы дочь. Долго томился эмир в печали, испытывая неловкость перед другими эмирами. Также обременяла его дума: кому оставить богатство? В одну из лунных ночей, когда сон, словно олень, бежал от его ложа, эмир надел на шею талисман и решил посоветоваться с главным финансистом.
— О мудрейший из мудрейших, финансовая твоя душа! Да подскажет тебе Габриэл, что делать мне. Я провожу с моими пополневшими женами и гибкими наложницами восхитительные ночи, не отказывая себе ни в горьком, ни в сладком, а чрева их остаются пустыми, как головы моих советников. Чем излечить мне бесплодие моего гарема?
Финансовый директор подумал не более половины базарного дня и убежденно сказал:
— Великий эмир из эмиров! Неизбежно мне признаться, это очень щекотливое дело. Иногда и шуршание чадры приводит в дрожь то, что копью подобно, а иногда даже землетрясение бессильно всколыхнуть то, что с тенью схоже… Удостой доверием предсказателей, они клянутся Меккой, что в подобных случаях помогает путешествие.
До меня дошло, о повелитель, что на рубеже всех царств, неизвестно когда и кем создан Майдан чудес. Не только все созданное аллахом можно там найти, но и то, о чем никогда не думал властелин вселенной, о чем не догадывался даже шайтан. Идущего да постигнет осуществление надежд! Да сделает гладкой Мохаммет твою дорогу, да будет день из дней. когда ты найдешь то, что ищешь!
Великая радость снизошла на эмира, и он повелел рабам оседлать белого верблюда для длительного путешествия. Распределив между советниками заботы эмирата и заметив едва скрываемое ими удовольствие, эмир, хитро улыбаясь, отпустил их. Но когда скрылся за ковром последний советник, эмир призвал невольника своего Али. Многократно убедившись в преданности его и очарованный благоприятными речами и красотой, подобной луне в четырнадцатую ночь своего рождения, эмир возвысил его до высокого звания «снимателя чувяк». Но чувяки тут ни при чем, главное — тайные беседы, после которых эмир приводил в изумление и смущение всех советников осведомленностью обо всем, что они делали.
— Следи за всеми, — милостиво сказал эмир. — Да будет зоркость твоя подобна ястребиной! Не предавайся бесплодной лености, бодрствуй от первого до последнего намаза, ибо сон — не что иное, как бездействие, радующее шайтана… Забудь о нирване… Да будут ночи твои подобны усладе рая седьмого неба! И если случится не предвиденное даже аллахом, повелеваю тебе немедля меня известить. Да умножится мое благосостояние под твоим преданным, несмыкающимся глазом.
Так наставлял эмир своего невольника. Распростершись ниц, Али поцеловал землю между рук и смиренно сказал:
— Слушаю и повинуюсь!
Это — о понятливом Али. Об эмире — другое.
Пройдя большие и малые дороги, начертанные судьбою, эмир внезапно остановился у высокого входа.
На зеленой доске сверкала белая доска с надписью желтого цвета:
«Войди, о путник, здесь Майдан чудес! Усладись бессмертными мыслями, и да будет тебе утешением опустошенный бумажник».
Прочел эмир и подумал: «Такая надпись более полезна при выходе из Майдана чудес». Но ничто не может остановить ищущего, и эмир почти вбежал в приветливо распахнувшиеся ворота.
Не далее как в десяти метрах от входа он увидел отягощенное золотистыми плодами дерево. На одной из его веток висел большой розовый лист с поучительной надписью:
«О путник, остерегайся плодов познания, ибо однажды они лишили человека небесного рая».
Эмир спокойно посмотрел вверх на голубой шатер, хитро улыбнулся гаремным воспоминаниям, наполнил карманы золотистыми плодами и сказал себе так: «Поистине велик аллах, ибо он знал, что делал, когда создавал человека».
Идя рядом со своей тенью, эмир убедился, что, кроме множества бесполезных деревьев с надписями:
«Орех, не раскушенный ни одним правоверным».
«Цветы наслаждений, хранящие в сердцевине змеиное жало», есть и еще многое, достойное изумления.
— О аллах, как велик ты в шутках своих! — невольно воскликнул эмир. — Неужели и это люди, ибо у них две ноги и голова? Но клянусь бородой пророка, они сделаны шайтаном! Подобно лавкам, они торчат на всех тропинках, и чтобы их не приняли за тех, кем они воистину являются, они повесили на своих шеях доски с соблазнительными надписями.
На соединении двух дорог стоял улыбчивый чужеземец с открытым лицом, открытым сердцем, и… — о святой Хусейн! — весь он был откровенно открыт, что, подобно кисее, просвечивал насквозь, являя взору то, что из благопристойности скрыто аллахом под покровом кожи.
Царевна Нестан-Дареджан была дочерью кахетинского царя Теймураза Багратида, который известен не только как политический деятель и полководец, но и как поэт. Одна из его поэм — «Похвала Нестан-Дареджан» — посвящена дочери.
В 312 году II периода хроникона (1624 год от рождества Христова), после захвата персидскими войсками Телави, столицы Кахетии, Теймураз, будучи тогда царём объединённой Картли-Кахети, был вынужден искать убежища в Кутаиси, у своего родственника, царя Имеретинского Георгия Багратида. Почти год гостил он в Имерети, пытаясь собрать войско для того, чтобы изгнать врагов с родной земли.
С первых дней пребывания Теймураза в Кутаиси царевич Александр, сын Георгия, воспылал любовью к Нестан-Дареджан. Царевна ответила ему взаимностью, несмотря на то, что уже была замужем за князем Зурабом Эристави Арагвским. Её оправдывало то, что брак был формальным, навязан отцом в силу политических причин, и сам собой распался после того, как Зураб изменил Картли и перешёл на сторону персов.
Ослабленный междоусобными войнами с соседней Самегрело, Георгий был вынужден отказать в военной помощи своему родственнику. И Теймураз, поняв тщетность своих попыток собрать войско в Имерети, покинул Кутаиси и отправился в горную Тушети. Несмотря на настойчивые просьбы Нестан-Дареджан, Александру было отказано в женитьбе. Влюблённые расстались, дав друг другу вечную клятву верности.
Они сдержали эту клятву.
Через год благодаря хитроумной политике грузинских князей персы покинули Тбилиси. Кахетинский царь, собрав горцев, изгнал остатки персидских войск из Телави, и вновь воцарился в родном царстве. Продажный Зураб сумел войти в доверие к Теймуразу. Он обезглавил персидского ставленника Симона II, и во время торжественного въезда Теймураза в Тбилиси бросил голову казнённого под ноги тестю.
Временно оставив Тбилиси на попечение зятю, Теймураз вернулся в родной Телави. Несмотря на уговоры, Нестан-Дареджан не вернулась к законному мужу. Она осталась в Кахетии, с родителями.
Это была эпоха фактического безвластия и безвременья в Картли-Кахети. Два государства, хоть и были объединены в довоенное время, но жили порознь. Теймураз не смог воссоединить вновь два царства. Он жил в Телави, в Тбилиси же хозяйничала клика князей, возглавляемая Зурабом Эристави.
А однажды, в силу непреодолимых обстоятельств, в междоусобной битве царевичу Александру пришлось выступить в сражении против кахетинского царя.
Зураб неоднократно пытался выманить Нестан-Дареджан из Телави. Он просил помочь Теймураза и царицу Натиа уговорить жену вернуться к нему. Говорил об объединении Восточной и Западной Грузии. Теймураз колебался. Советники намекали: после окончания войны Зураб ни разу не приезжал к царю сам, обходится посылками гонцов. Кроме того, его предательство во время войны с персами. Не собирается ли он объединить страну, чтобы самому усесться на трон объединённого царства?
Кроме того, дочь заявила царю-отцу, что если церковь не расторгнет ненавистный ей брак с Зурабом Эристави, то она негласно уедет в Имерети, ибо жить не может без царевича Александра.
И Теймураз решил, что вызволит дочь из арагвских сетей и выдаст замуж за наследника имеретинского престола. И разумом, и сердцем понимая волнение дочери, он написал маджаму о стенании:
Итак, два года понадобилось Теймуразу, чтобы разгадать сущность князя Эристави Арагвского. Преданные кахетинскому царю князья разоблачили Зураба в его происках против грузинского царства. Также были разоблачены его попытки подчинить своему влиянию горцев — пшавов, тушин, мтиульцев, и хевсуров, составлявших надёжный оплот Теймураза и признававших его единственно законным царём Картли.
Девы, на свет уповающей
В призрачной мгле Алазани,
Царство лозы орошающей
Участи горькой слезами.
Вечность проходит, минута ли,
Тяжки нам горести эти.
Гордую душу опутали
Дэви арагвского сети.
В своём ответе на очередное приглашение Теймураз написал, что царевна Нестан-Дареджан согласна поехать в Тбилиси, но пусть за ней, как определено правилами двора, прибудет её муж, Зураб Эристави, князь Арагвский.
Трижды скакали по Кахетинской дороге, через Гомборский перевал, из Телави в Тбилиси и обратно гонцы. Зураб в отчаянии умолял царя уговорить Нестан-Дареджан пренебречь излишней торжественностью и вернуться к нему. С третьим гонцом Теймураз ответил осторожному, словно олень, Зурабу: «Приди и возьми!»
Зураб не поехал. В ответном письме он написал о якобы готовящемся заговоре против Теймураза и приглашал кахетинского царя вместе с дочерью в Тбилиси, под свою защиту. Телавский дворец стал походить на воинский лагерь. Теймураз и верные ему князья всполошились: это ли не заговор против самого царя? Заманить в Тбилиси и расправиться с царём, а самому возглавить объединённую Картли-Кахети?! Или, если царевна прибудет одна, взять её в заложницы, и диктовать царю свои условия?! Никто не верил в заговор, придуманный Зурабом — этому было множество доказательств. Теймураз раздумывал: что делать? Идти войной на Тбилиси? Готовиться к обороне?
Снова седлались кони и скакали гонцы. Очередное послание царя было наполнено благодарностью Зурабу за его приверженность престолу. И теперь витязю следует явиться ко двору, дабы самому сопровождать царскую семью в Тбилиси.
Может быть, осторожный Зураб всё же воздержался бы от поездки в Телави, ставшей после переписки трижды опасной, но письмо Нестан-Дареджан, распалило его. Желание поскорее стать свободной так сильно овладело ей, что она, не задумываясь, написала под диктовку отца:
«Князь Зураб, ты сосчитал, сколько часов, дней, и месяцев не видел меня? Если совсем забыл дорогу в мои покои, то откровенно напиши, и мне будет легче просить святую церковь расторгнуть наш брак… А твоё домогательство моего приезда в Тбилиси не столько возмущает мою гордость, сколько вызывает недоумение! Где ты видел, князь Арагвский, чтобы дочь царя Багратида, как послушная рабыня, спешила на зов, хотя бы и мужа?…»
Недоступная, она ещё сильнее разожгла его кровь. Собрав пятьсот отборных дружинников, Зураб выехал в Телави.
В честь приезда зятя Теймураз устроил званый пир. Вино на телавском пиру лилось второй Алазанью. Дружинники и телохранители Зураба были оттеснены в парадный двор — подальше от арочного зала, в котором находился их вожак. А когда воины и князья перепились настолько, что тысяча мертвых рыб показались бы живыми по сравнению с ними, на вопрос Зураба о том, когда несравненная Нестан-Дареджан удостоит пир своим присутствием, Теймураз вскинул руку и назидательно произнёс:
По этому сигналу в руке начальника хевсуров, охранявших кахетинского царя, вспыхнул факел. Горцы окружили Зураба. Хевсурский меч, повторяющий форму креста, сделал круг над князем Эристави и со страшной силой опустился на его шею.
Приговор, а не маджаму,
Что красавиц тешит рой…
Кто другим копает яму,
Сам летит в неё порой.
Выволокли Зураба, как изменника царя, к воротам дворца, и там он пролежал ровно три часа, означавших: преступление, раскрытие, возмездие.
Оставшись без вождя, арагвское войско было разогнано. Ананури, фамильная вотчина Эристави Арагвских, была передана Баадуру, старшему брату Зураба, незаконно лишённому наследства.
Нестан-Дареджан траур отвергла: сказала, что при жизни князя траур износила. Легко и полжизни выплеснуть, как воду из чаши. Она уехала в Имерети, где и сочеталась браком с царевичем Александром.
Так, три года разделённые расстоянием менее чем в триста километров, разобщенные предрассудками и распрями, они преодолели все трудности и соединились, сдержав свою клятву, данную раз и навсегда.
— Что же дальше? — поинтересовалась Катя. — Как сложилась судьба этой пары, столь упорно добивавшейся воссоединения?
— Они жили счастливо, — улыбнулась Тинатин. — Вот такими простыми словами описывается то, что многим даётся непросто. Согласно их завещания, они похоронены здесь, в этом храме.
И она указала на две надгробные плиты под киворием.
На выходе, возле дубовой раки, в которой покоились мощи святых, они остановились, чтобы, по обычаю, поклониться храму и перекреститься. Мимо них, беззвучно шевеля губами, прошёл священник в чёрной рясе, высокий, необычайно худой, сам похожий на мощи.
Всю обратную дорогу ехали молча. Андрей и Катя устроились на заднем сиденье, Тинатин вела машину.
В голове Андрея тянулась цепь людей, событий, наименований населённых пунктов, задач, ясностей и неясностей, предполагаемых дел.
Вот Александр и Нестан-Дареджан дают друг другу клятву любви. Вот указатель на Зугдиди.
Вот Синельников, Гордеев, Шалаев. Что делать по возвращению в Волгоград? Или, послушавшись Катю, уехать в Петербург? Андрей всё еще не осознал, как будет выглядеть эта поездка, и что они будут делать в чужом городе.
Вот они у входа в Гелатский монастырь. Вот Катино испуганное лицо. Странно, почему она была так взволнованна. Надо будет непременно с ней поговорить наедине.
Вот пристальный взгляд Тинатин. Время от времени она смотрит в зеркало заднего вида, и, встречаясь глазами с Андреем, казалось, говорит одним своим взглядом: «Ну, что ж, не получится… А жаль…»
Когда подъехали к дому, Тинатин посигналила. Из дома выбежал Заза, и бросился навстречу матери. Она его поцеловала и спросила, как дела. Мальчик ответил, что дедушка учит его играть в нарды.
Они прошли во внутренний двор. Там их встретил Иорам.
— Как съездили? — спросил он, обнимая дочь. — Что сказал вам нарисованный Иисус, бог нищих?!
— Папа! — возмущенно воскликнула она.
— Сын духа всё такой же маленький, ничуть не вырос за двадцать веков?
— Папа! — еще громче крикнула Тинатин. — Нельзя так говорить!
Катя выглядела уставшей. Она сказала, что хочет прогуляться. И, взяв Андрея за руку, она повела его к выходу.
Густые колючие заросли и переплетённые игольчатые растения то вздымались ввысь, то накидывались на лощину. Уродливый граб, разбросав в стороны чудовищные ветки, казалось, силился схватить неосторожных путников.
Беспросветные заросли постепенно перешли в суровый, безмолвный дремучий лес. Не стволы, а исполинские колонны тянулись в небо, густо сплетаясь наверху ветвями, оберегая от солнечных стрел незыблемый полумрак. С трудом проникал ломкий луч через вековые дубы, грабы, и орехи. Из-под влажного мха выглядывали то нежные цветки чаровницы, то изящные папоротники. Изредка раздавался крик встревоженной птицы или жужжание яркокрылого насекомого. В самой чащобе промелькнула росомаха, блеснув буро-черной шерстью и светлыми пятнами возле удивлённых глаз.
Лес обрывался у отрога. Вдали виднелись холмы с причудливо изгибающимися на своих боках коричневыми полосами. Террасы, угловатые обломки скал, и уходящая ввысь крутизна. Хребет вздыбливался лесными чащобами, щелистыми грудами камней, руинами развалившихся скал.
Голубоватые туманы копошились и таяли на дне лощин. Небо безоблачное, синее-синее. С вершин сползал свежий ветер и, разбиваясь о зубчатые громады откосов, растекался неровными волнами по ущелью.
Торная медвежья тропа вела вверх. Звери — хорошие дорожные мастера. Они знают, где в скалах скрыта доступная щель, как обойти непролазные дебри, гари, где можно перейти вброд бурную реку, пройти по карнизу скал. В самых трудных местах не надо лучшего прохода, чем тот, по которому идёт звериная тропа.
С невидимой высоты падали бешеными скачками холодные потоки воды. Сколько шума, сколько необузданной силы в этом ручье, пропилившим узкую щель в монолитных каменных стенах.
Между скользкими глыбами на дне ущелья холодно и мрачно, как в подземелье. Всё пропитано сыростью. С отвесных стен вечно капает вода. Камни одеты слизью. И над всей этой неприглядной картиной висел гул неуёмного потока. Где-то выше из теснины наплывал поток. Разбиваясь о шероховатую поверхность валунов, он вздымался над ними массой голубой воды. Облитая светом солнца, вода лила на стены, на лес каскадами огня, блеска и с рёвом падала в пропасть. Ей покорно вторили скалы.
Тропа, тянувшаяся по узкой лощине террасы, набирала высоту. Дальше всё изменилось, будто медведи решили показать, какие они акробаты. Поднимаясь по уступам, тропа поскакала по крупной россыпи, зарываясь в щели, и, наконец, ушла под колючий кустарник.
Над глубоким ущельем, в чистой лазури неба плыли редкие облака. Казалось, протяни руку, и достанешь их. В неподвижном воздухе, насыщенном запахом кедровой хвои, висел глухой рокот водопадов, доносившийся откуда-то издалека. Ветерок бежал мимо, шевеля дремлющие кроны колючих кустарников.
Они стояли на крошечной вершине гребня, на краю глубокой пропасти. Андрей сказал, что ощутил на своих плечах небо. Катя ответила, что хотела бы в эту дымящуюся бездну сбросить тяжесть мрачных дум и неясных предчувствий.
— Бой мог, но что тебя так тревожит?
Она ответила, что томительная, из глубины души идущая тревога вдруг охватила её. И началось всё это у ворот Гелати.
— Ты даже приблизительно не можешь назвать причину?
— Почему ты не даёшь мне клятв любви? Я что, хуже царевны Нестан-Дареджан?!
Он отвёл её подальше от края обрыва и заключил в свои объятия.
— Катя… моя Катя…Ни блеску благополучной жизни, ни королевам красоты, не затмить волнующий поток твоих кудрей и изумрудные озера глаз!
И он поклялся, что будет любить её всегда, ничто не разрушит их большую, как небо, любовь.
Мечтательный взгляд её был устремлён к небу, туда, где лёгкие облачка, почти на уровне глаз, скользили над ущельем. Андрей спросил:
— А ты?
— Я тоже тебя люблю.
— И всегда будешь меня любить?
— Как можно знать?
Он видел, что она его дразнит, но всё-таки счёл нужным обидеться. Она прибавила:
— Тебе что, было бы спокойнее с девушкой, которая поклялась бы любить всю жизнь тебя одного?
— Я хочу сокращать число отпущенных мне дней не с какой-нибудь там девушкой, пусть даст мне хоть сто клятв! Мне нужна ты!
Она посмотрела ему в глаза:
— Ты же знаешь, я не легкомысленна. Я не такая расточительная, как… как некоторые.
— Дай тогда мне клятву. Чем я хуже царевича Александра?
— Клянусь! — сказала она, не задумываясь.
Он крепко сжал её.
— Пусти, Андрюша. Душно. Чувствую, что сердце убежит.
— От меня не убежит, крепко умею держать, чем завладел. Сейчас горы нас соединили — крепкий венец, вместе судьбу встретим. Не пугайся. Слышишь, что вершины говорят?
Перед ними крутой склон, весь в трещинах, убегал щербатыми гребнями в неведомую за изломом высоту. В синем небе черными лоскутами парили два хищника. Они поднимались всё выше и выше, как бы желая подобраться к самому солнцу, и оттуда бросали на землю печальные крики.
Музыка природы наполняла пространство величавых гор.
Катя сказала, что пора идти — их, наверное, уже обыскались.
Приготовления к праздничному застолью были в самом разгаре. В воздухе разносились пьянящие запахи специй, вина, поджаренного сала. Заза с игрушечным ружьём бегал по дому, как угорелый. Маленький Автандил с очищенным яблоком в руках с удивлением смотрел на брата, и, время от времени, подойдя к матери, дёргал её за подол.
Катя присоединилась к женщинам, приготовлявшим салаты. Андрей отправился в сад, где Иорам, запасшись несколькими бутылками вина, жарил на мангале шашлык. На шампурах шипело мясо, рядом на решетках дымилась золотистая форель.
— За именинницу! — сказал Иорам, протягивая бутылку.
Андрей кивнул, и, чокнувшись бутылкой, выпил.
— Почему не написать такой закон, чтобы пенсионерки надевали на себя покрывало, как восточные женщины?! Давно об этом думаю. Посмотри, Андрей-джан, бутоны превращаются в розы, а розы обратно в бутоны, но уже без лепестков. Вот Тамара, подружка Нины. Совсем осенней ткемали стала; ей бы я посоветовал дразнить воображение мужчин, прикрывшись двумя чадрами. А вчера иду через поселок, вижу, за оградой, в огороде, полуголая женщина канонического возраста, свой тройной живот на солнце сушит. «Э-о, кричу, почему жиром небо смазываешь?» — «Как смеешь, — в ответ кричит хозяйка живота, — со мною так шутить! Я вдова мэра города!» — «Очень прошу прощения! — в ответ рычу я. — Не узнал. До сегодняшнего дня думал: у вдов высоких чиновников на животе должности мужей выжжены, а на… скажем, спине — собственное имя!» Почему-то рассвирепела вдова, убежала в дом.
Как-то само собой получилось, что начали произносить тосты и праздновать до того, как был накрыт большой стол во внутреннем дворе. Пенилось вино, поднимались и осушались бокалы в саду возле мангала, на кухне, где на разделочном столе курчавилась зелень, белел сыр, пестрели разноцветные фрукты.
А когда собрались за столом, то оказалось, что Анзор, недавно прибывший с работы, был единственным, кто еще не поздравил именинницу. Подняв бокал, он сказал:
— Дорогая именинница! Лучшая из лучших! Катерина из Катерин! Я тебя помню школьницей. Когда мы вместе с тобой и твоим отцом поднимались в горы, и смотрели вдаль, он говорил: смотри, Катюша, с горы далеко видно, счастье видно, удачу видно. Вот смотрю я на твоё лицо сегодня, и вижу: нашла ты своё счастье, нашла удачу. Будь же счастлива всегда!
Поддержав мужа в его поздравлении, Тинатин, поднявшись, подошла к Кате и поцеловала её. Потом сказала, обращаясь к отцу и к Нине Алексеевне:
— Жаль, вы с нами не поехали сегодня. Царица Русудан, когда мы подошли к ней, прошептала тихо: «Благословляю вас, и будьте счастливы».
Сказала, и пожалела об этом. Иорам встал, и, подбоченившись, ответил дочери:
— Вай ме! Что мне шёпот? Когда я удачно продал фуру апельсинов, и Нина потащила меня в церковь, свечи сами зажглись, когда мы туда вошли. А при первых словах молитвы кадило само взлетело вверх, и такой фимиам закурился, что сквозь разорванные облака народ увидел кусочек райского сада! Так ведь было, Нина, а?!
Его слова, высказанные в манере балаганного шута, перелетев через блюда со свининой на косточке, с нежной мякотью баранины, с баклажанами и помидорами гриль, с рулетиками из цуккини с зеленью и начинкой из адыгейского сыра, через корзины с цветами; и, достигнув слуха Тинатин, эти слова потрясли её.
— Нина Алексеевна, я вам так не завидую, — вздохнула она.
— Э-хе-хе! — насмешливо протянул Иорам. — Скажи еще свою любимую фразу, что умные женщины выбирают дураков, с которыми им скучно!
— Разумеется… — едва слышно проговорила Тинатин. — Но мужчины, стоящие выше общего уровня, наскучивают им еще больше. У них для этого ещё больше возможностей…
И она обратилась к Кате:
— Расскажи, как вы погуляли в лесу, давно хочу спросить.
Запивая вином чахохбили, Анзор рассказывал про свои дела:
— Меня пригласили субподрядчиком на один объект. Когда работы были закончены, директор строительной фирмы, с которым у меня был договор, начал меня динамить по оплате. Сначала заказчик якобы не перевёл деньги. Потом арестовали счёт в банке. Потом нарисовалась другая причина — учредитель куда-то скрылся, а банковская подпись у него. Я проходил давно эти истории, и знаю все его шаги, — что он мне скажет завтра, а что на следующей неделе. Эти люди, что не хотят платить, придумывают отмазку, и начинают ездить по ушам. Человек слушает, вникает во все мелочи, сопереживает неприятностям. Когда история подходит к концу, тут же придумывается новая, и человек снова вникает во всё это дерьмо, хавает базар. И так до бесконечности. Я сразу сказал подрядчику: «Послушай, дорогой, если б ты меня сразу предупредил, что будешь сношать мою голову, я бы не стал с тобой работать!» Он смотрит, как будто не понимает меня, и продолжает меня лечить. Тогда я развернулся и ушёл. К сожалению, нельзя на него наехать — технику забрать, материалы забрать, машину. Крыша у него серьёзная. Думал я, что делать. И вот сгорела у директора фирмы машина. Дорогая иномарка. И как здорово горела — загляденье. Три литра бензина потрачено, а сколько удовольствия! Вот так. Что дальше у него загорится?…
Звуки голосов сливались со светлым звоном серебра. Лепестки отяжелевших роз сыпались на скатерть. Иорам, уже перешедший на тяжелые напитки, закусывая чачу тарталеткой с морковью и цуккини, рассказывал притчу.
— Всевышний подсказал мне притчу, и я принял её, как благоухающую розу.
В одном из эмиратов жил Аль-Бекар. Богатство этого эмира давно превысило его ненасытные желания, и даже главный финансист эмирата не трудился над точным подсчетом активов, ибо количество их было выше чисел его знания.
Также славился Аль-Бекар неповторимой красотой своих четырех законных жен и шестидесяти шести наложниц.
Но ничто не радовало глаз эмира, ибо приближалась осень его жизни, а ни жены, ни наложницы, не родили ему ни сына, ни хотя бы дочь. Долго томился эмир в печали, испытывая неловкость перед другими эмирами. Также обременяла его дума: кому оставить богатство? В одну из лунных ночей, когда сон, словно олень, бежал от его ложа, эмир надел на шею талисман и решил посоветоваться с главным финансистом.
— О мудрейший из мудрейших, финансовая твоя душа! Да подскажет тебе Габриэл, что делать мне. Я провожу с моими пополневшими женами и гибкими наложницами восхитительные ночи, не отказывая себе ни в горьком, ни в сладком, а чрева их остаются пустыми, как головы моих советников. Чем излечить мне бесплодие моего гарема?
Финансовый директор подумал не более половины базарного дня и убежденно сказал:
— Великий эмир из эмиров! Неизбежно мне признаться, это очень щекотливое дело. Иногда и шуршание чадры приводит в дрожь то, что копью подобно, а иногда даже землетрясение бессильно всколыхнуть то, что с тенью схоже… Удостой доверием предсказателей, они клянутся Меккой, что в подобных случаях помогает путешествие.
До меня дошло, о повелитель, что на рубеже всех царств, неизвестно когда и кем создан Майдан чудес. Не только все созданное аллахом можно там найти, но и то, о чем никогда не думал властелин вселенной, о чем не догадывался даже шайтан. Идущего да постигнет осуществление надежд! Да сделает гладкой Мохаммет твою дорогу, да будет день из дней. когда ты найдешь то, что ищешь!
Великая радость снизошла на эмира, и он повелел рабам оседлать белого верблюда для длительного путешествия. Распределив между советниками заботы эмирата и заметив едва скрываемое ими удовольствие, эмир, хитро улыбаясь, отпустил их. Но когда скрылся за ковром последний советник, эмир призвал невольника своего Али. Многократно убедившись в преданности его и очарованный благоприятными речами и красотой, подобной луне в четырнадцатую ночь своего рождения, эмир возвысил его до высокого звания «снимателя чувяк». Но чувяки тут ни при чем, главное — тайные беседы, после которых эмир приводил в изумление и смущение всех советников осведомленностью обо всем, что они делали.
— Следи за всеми, — милостиво сказал эмир. — Да будет зоркость твоя подобна ястребиной! Не предавайся бесплодной лености, бодрствуй от первого до последнего намаза, ибо сон — не что иное, как бездействие, радующее шайтана… Забудь о нирване… Да будут ночи твои подобны усладе рая седьмого неба! И если случится не предвиденное даже аллахом, повелеваю тебе немедля меня известить. Да умножится мое благосостояние под твоим преданным, несмыкающимся глазом.
Так наставлял эмир своего невольника. Распростершись ниц, Али поцеловал землю между рук и смиренно сказал:
— Слушаю и повинуюсь!
Это — о понятливом Али. Об эмире — другое.
Пройдя большие и малые дороги, начертанные судьбою, эмир внезапно остановился у высокого входа.
На зеленой доске сверкала белая доска с надписью желтого цвета:
«Войди, о путник, здесь Майдан чудес! Усладись бессмертными мыслями, и да будет тебе утешением опустошенный бумажник».
Прочел эмир и подумал: «Такая надпись более полезна при выходе из Майдана чудес». Но ничто не может остановить ищущего, и эмир почти вбежал в приветливо распахнувшиеся ворота.
Не далее как в десяти метрах от входа он увидел отягощенное золотистыми плодами дерево. На одной из его веток висел большой розовый лист с поучительной надписью:
«О путник, остерегайся плодов познания, ибо однажды они лишили человека небесного рая».
Эмир спокойно посмотрел вверх на голубой шатер, хитро улыбнулся гаремным воспоминаниям, наполнил карманы золотистыми плодами и сказал себе так: «Поистине велик аллах, ибо он знал, что делал, когда создавал человека».
Идя рядом со своей тенью, эмир убедился, что, кроме множества бесполезных деревьев с надписями:
«Орех, не раскушенный ни одним правоверным».
«Цветы наслаждений, хранящие в сердцевине змеиное жало», есть и еще многое, достойное изумления.
— О аллах, как велик ты в шутках своих! — невольно воскликнул эмир. — Неужели и это люди, ибо у них две ноги и голова? Но клянусь бородой пророка, они сделаны шайтаном! Подобно лавкам, они торчат на всех тропинках, и чтобы их не приняли за тех, кем они воистину являются, они повесили на своих шеях доски с соблазнительными надписями.
На соединении двух дорог стоял улыбчивый чужеземец с открытым лицом, открытым сердцем, и… — о святой Хусейн! — весь он был откровенно открыт, что, подобно кисее, просвечивал насквозь, являя взору то, что из благопристойности скрыто аллахом под покровом кожи.