Московцев Федор. Темные изумрудные волны

   Катя молчала. На лицо её легла белая тень. Неподвижно стояла она с остановившимся взглядом больших глубоких глаз. Тягостное молчание исходило от неё. Андрей не решался что-либо сказать, настолько непонятным казалось ему её настроение. Наконец, он горестно проронил:
   — Бог мой, тебе плохо? Может, мы зря сюда поехали?
   Катя подошла к нему вплотную и сказала:
   — Почему нигде не сказано, что делать с недотепами?!
   Она стояла перед ним грустная, несчастная, потерянная.
   «Да что с ней сегодня такое?!» — мысленно воскликнул Андрей.
   Он обнял её и крепко сжал, целуя её волосы, лоб, глаза. Она подняла голову, губы её были полуоткрыты. Он поцеловал их, она ответила на его поцелуй.
   — Дождалась, наконец!
   Они присели на камень и долго сидели молча, обнявшись. Потом она предложила отъехать отсюда — тут слишком громко.
   Проехав километр, Андрей остановил машину возле леса, между двух развесистых деревьев. Глухой рокот доносился откуда-то издалека, как будто из подземелья.
   — Мне нужен гемоглобин. — сказала она, когда вышли из машины.
   Андрей с готовностью подставил свою шею под её зубки.
   — Ты брал с собой бутылку, я видела!
   Он вернулся к машине и достал с заднего сиденья сумку, куда положил бутылку красного вина. Взяв её, вернулся к Кате. Это было домашнее вино, ароматное и терпкое, Иорам заготавливал его декалитрами.
   Сделав пару глотков, она попросила Андрея что-нибудь рассказать — в этот день он прямо-таки измучил её своим невниманием. Он тут же нашелся.
   — Знакомый отца, он москвич, как-то ехал по городу. Машину останавливает девушка и просит подвезти на Белорусский вокзал. Она опаздывала на Минский поезд. Еще эти пробки, они приехали впритык. Денег он с неё не взял — просто хотел сделать приятное. А телефон спросить постеснялся. Девушка взяла свои вещи и побежала на поезд. Уже выехав на Малую Грузинскую, он увидел, что она забыла сумочку. Вернувшись к вокзалу, взял сумочку, и побежал на перрон, но поезд уже ушел. Недолго думая, он на машине поехал в Минск и утром встретил её на вокзале — с цветами и с сумочкой. Они вместе провели неделю в Минске, и все у них было хорошо.
   — А потом?
   — А потом он подсел на это дело — разные девушки, разные вокзалы, разные города…
   — Ну, правда, расскажи!
   — Не знаю, если честно. Не слежу за его личной жизнью.
   — Правда? — спросила она саркастическим тоном. — А мне так кажется, что ты какой-то летописец чужой личной жизни; все время рассказываешь про своих знакомых, и никогда — о себе. Когда твой рассказ предваряется этим вступлением — «один мой знакомый» — меня уже начинает трясти. Твоя личная жизнь до меня, — это что, военная тайна?!
   Андрей был поражен её резким тоном. Впервые он видел её такой.
   — У тебя что, язык умер?
   Андрей не мог вымолвить ни слова. Тогда она сказала немного мягче:
   — Говори, мои уши открыты для твоих откровений.
   — Ты у меня первая, — выдавил он. — Ты — свет моей одинокой молодости.
   — Ну, знаешь ли… — тихо проговорила Катя. — Ты решил поиздеваться надо мной?!
   — Я самый неискушенный в мире человек, ты разве не заметила? Вспомни, как я себя повел тогда, первый раз. Как угловатый подросток, увалень.
   — Что я, по-твоему, дура? Не могла ж я отдаться какому-то недоумку, да ещё в первый же день.
   — То был не первый день нашего знакомства. Ты поступила очень осмотрительно.
   Катя попросила его не уводить разговор в сторону — она сама как-нибудь разберется, осмотрительная она или легкомысленная, и аналитики ей не нужны, к тому же, — …я поступила из гуманных побуждений. Я не могла отказать. Это бы разбило твоё сердце.
   Помолчав, еще тише выразила свое неудовольствие:
   — Ты совсем не дорожишь нашими отношениями. Если бы ты меня так о чем-то просил, то убеждена: я бы выложила все, что тебя интересует.
   Его охватили сомнения. Может, рассказать что-нибудь?
   — Но какое для тебя имеет значение сбор интимного анамнеза? — спросил он в надежде, что все-таки она не будет так настаивать. — Любовь не дает вести разговор о том, что было до любви. Мне, допустим, безразлично… Было… и ладно. Главное, что ты теперь — моя!
   — Ты что, намекаешь на моё прошлое, поражающее порочащими связями?
   С этими словами она развернулась и быстро пошла в сторону тропинки, спускавшейся в ущелье.
   Андрей побежал вслед за ней. Что с ней сегодня такое?! Обогнав её, преградил ей дорогу, и заключил в свои объятия. Она безвольно прижалась к нему. Он почувствовал, какая она слабая.
   — Бывает, женщины приходят к своим возлюбленным с гораздо более богатой историей, чем у меня. И никто их за это не упрекает.
   — Давай, чего уж там, обвиняй меня, кидай мне все камни за пазуху. Невнимательный, нечуткий, теперь голоса тебе рассказали об упрёках.
   — Расскажи! — капризно сказала она.
   Катя упрашивала его ласково, целуя и прижимаясь к нему, надувала губки, умоляла, обижалась, приводила доводы. Увидев в его глазах сомнения, усилила натиск.
   Он закрыл глаза. Вспомнил студенческие годы, пролетевшие, как ветер сквозь ярко-чёрные пряди Машиных волос.
   — Хорошо.
   И Андрей рассказал случай, произошедший с ним, когда к нему на дежурство приходила Маша. События той ночи навсегда врезались в его память. Только про Машу в его рассказе не было ни слова.
   Это случилось на третьем курсе. Ночью привезли погибшую женщину, и, когда Андрей осматривал на улице лежавшее на носилках тело, вдруг появился Марк, знакомый одного из санитаров. Он часто приходил в морг просто для того, чтобы посмотреть на трупы, обычно по ночам, — когда выпьет, или уколется. Ничего особенного, многие так делали. Сидят где-нибудь в компании, выпивают, тут кто-то вспоминает: у меня друг в морге работает, айда на экскурсию! Приедут, посмотрят, и веселье продолжается.
   Марк был другой. Он приезжал всегда один, просил проводить его в подвал. Подолгу осматривал мертвецов с каким-то странным любопытством, говорил, что это делает «для души», взгляд у него при этом был какой-то одичалый, кромешный. После «экскурсии» сразу уезжал, не оставаясь, как это все делали, чтобы выпить.
   Андрей поставил ему диагноз — хрестоматийный шизоид — и на своих дежурствах не пускал его.
   В ту ночь Марк вынырнул откуда-то из темноты, подошел к родственникам погибшей, представился «сотрудником», участливо поговорил, помог занести тело в подвал. В его поведении не было ничего подозрительного. Он присутствовал в регистратуре при заполнении журнала, затем, когда родственники ушли, сам закрыл за ними дверь на уголок. Вернувшись, заглянул через плечо Андрея в журнал. Графа «ценности» еще не была заполнена.
   Марк начал что-то говорить, и Андрей не сразу понял значение его слов. Смысл сказанного медленно доходил до сознания. Марк предлагал вынуть золотые зубы изо рта погибшей. В журнал-то еще ничего не записано. А родственники уже поставили свою подпись.
   Андрей покрутил пальцем у виска, оценивая Марка как противника — интуиция подсказывала неизбежность поединка. Он оглянулся на Машу, она сидела на диване у стены, с широко раскрытыми от ужаса глазами. В это время Марк взял со стола ключи и, развернувшись, направился к выходу. Андрей схватил его за руку, но тот с силой оттолкнул и направился в подвал, на ходу вынимая из кармана нож.
   Андрей стал звонить дежурному эксперту, но тот не отвечал — тоже в ту ночь был не один. Нужно было срочно что-то делать. Маша сказала — вызвать милицию. Он уже набирал «02», как вдруг представил, что сейчас делает этот маньяк там, в подвале. Андрей положил трубку и направился на улицу, чтобы позвать на подмогу ребят из «Реквиема». Но, когда снял с петель железный уголок, решение пришло само собой. С железкой наперевес он побежал в подвал.
   Он успел — Марк еще не повредил тело. Когда Андрей вошел в холодильную камеру, тот сидел на корточках перед телом женщины, пытаясь ножом раздвинуть сведённые окоченением зубы.
   Подняв голову, Марк посмотрел на Андрея страшным, диким взглядом. Его мертвенно-бледное, отдававшее синевой лицо искажала отвратительная гримаса, глаза блестели, зрачки были меньше булавочной головки, их почти не было видно.
   Он попытался встать, но был сбит с ног ударом железного уголка в висок. Посыпались размашистые и беспорядочные удары. Когда Андрей опомнился, Марк лежал на полу, рядом с телом женщины, которое пытался осквернить. Нож валялся рядом. Покрытый коричневой плиткой пол был весь залит кровью. Брызги крови были повсюду — на теле женщины, на белой настенной плитке, на халате Андрея, судорожно сжимавшего окровавленный уголок.
   Марк лежал, завалившись на правый бок. Казалось, будто он пытается прикрыть левой рукой то место, где минуту назад была его голова. Сейчас там растекалась по полу кровавая, вперемешку с мозгами, каша.
   Кровь струилась под уклон и образовала в середине помещения лужицу. В неровном мигающем свете неоновой лампы озерцо крови переливалось всеми оттенками красного: от багрового к дымно-красному, от маково-алого к вишневому.
   Наконец, Андрей обрел способность думать и слышать. В дверях холодильной камеры стояла Маша. Она громко кричала, и от её крика заломило в ушах.
   Он отвел её в регистратуру, затем вернулся в подвал и остаток ночи провел, уничтожая следы происшествия. Тело Марка было уложено среди бесхозных трупов, вповалку лежавших в коридоре. Размозженная голова была прикрыта его же одеждой, на теле сделан разрез, как после вскрытия. На руке была повязана бирка с полустершейся надписью, снятая с одного из бесхозных трупов, неизвестного. Получился еще один неопознанный лежащий объект.
   Через несколько дней, когда тело вздулось в жарком помещении, оно было вывезено похоронной бригадой «Реквиема» вместе с остальными сорока тремя бесхозными трупами. У похоронного бюро договор с городом на услуги вывоза — погибших с мест происшествий, и тех, кого не похоронили родственники — из морга на кладбище.
   Какое-то время похоронщики разбирались, почему покойников сорок четыре, а свидетельств о смерти сорок три. Самойлова, подумавшая, что это она что-то напутала, прикрикнула на них, чтоб выметались поскорее. Махнув рукой, поехали хоронить так.
   … Катю трясло, как в лихорадке. Сердце её бешено стучало. Она выронила бутылку, почти пустую. На земле появились красные капли. Увидев их, она вскрикнула.
   Андрей прижал её к себе, погладил её волосы.
   — Ты так спокойно об этом рассказываешь. Тебе убить человека так же просто, как заполнить журнал? У тебя что, есть опыт?
   Катя безусловно согласилась, что надо было остановить маньяка, она была поражена его низостью, но ей стало страшно оттого, что все было рассказано так буднично, как будто речь шла о разделке туши. И хладнокровное заметание следов…
   — Неужели ты не волновался, не боялся, что это обнаружится? Зачем ты пошел на это?! Ты мог бы признаться, тебе бы поверили. А так — ты взвалил на себя тяжёлый груз.
   Андрей пожал плечами. Видит шайтан, нелепо признаваться в том, что можно скрыть. Он привел пример.
   Закрывая дачу на зиму, сосед оставил в шкафу бутылку водки, в которую подмешал яд. Каждую зиму дачу обносили, пакостили. И он решил проучить злоумышленников.
   Весной нашли два трупа. Хозяин вызвал милицию, во всем признался. Его осудили за убийство, дали срок. Обвинительное заключение было построено на его собственных показаниях. Кто он после этого? Осёл?!
   — Нормального человека ты называешь ослом, тебе не стыдно?! А он ведь не убивал людей, просто оставил водку. А ты?! Какую надо иметь психику, чтобы спокойно все это сотворить, и потом ходить, молчать, как ни в чем не бывало?!
   Он ничего не ответил. Все это эмоции.
   — И что, не было свидетелей? Ни одного?
   Андрей кивнул. Она дрожала.
   — Это чудовищно, у меня даже в голове не укладывается. И твой спокойный тон. Ни один след пронесшегося урагана не запечатлелся на твоем лице. Жестокость тигра — дуновение ветерка по сравнению с твоей жестокостью. У меня бывает грустное настроение, оно мне навевает мрачные стихи, но мне и в голову не приходило… воплотить в жизнь свои фантазии.
   Помолчав, она добавила:
   — Папику приходилось по работе… Но там было все не так, все по-другому.
   — «Папусику», — поправил Андрей.
   — Да, моему папочке… — грустно ответила она. — Не надо было связываться. Это затягивает в кошмарную бездну. Вызвал бы милицию.
   — Двадцать… пускай десять минут. Этот урод успел бы осквернить тело, — сказал Андрей спокойно, не повышая, и не понижая голос, и добавил: — На мой взгляд, народ, он хуже скотины. Поэтому правоохранительные органы давно пора упразднить. Пусть люди делают друг с другом все, что хотят. Они этого достойны.
   Легкая вечерняя дремота окутывала лес. Как зачарованные, поднимались чинары, утопая в серебристом тумане. Затаенно журчал ручей, отражая темные силуэты. Солнце тяжелым медным диском склонилось к вершине горы, ломая лучи о горный хрусталь. Вершины скал покрывались красными бликами заката.
   Пора было возвращаться. Посмотрев на солнце, Андрей подумал: хоть бы Катя оставила в покое эту идею — выведать подробности его прошлой личной жизни. А то что же, отвлекая от этих вопросов, каждый раз кормить её байками из склепа — так недолго превратиться в ходячую страшилку.

Глава 22

   Они завтракали на кухне. Иосифу Григорьевичу казалось, — какой-то особой прелестью обладало в это утро кухонное тепло и кухонные запахи.
   Дела его двигались. Мысль о неожиданном объяснении противоречивых суждений, укоренившихся в его сознании, неотступно занимала его последнее время.
   Поиск мировоззренческих установок, влияющих на принятие решений, заключается не в уверенном движении в направлении единого фокусного центра точек зрения — мнений общепризнанных авторитетов, статей Конституции, божьих законов, законов уголовных, моральных догм, судебных определений. Всё гораздо сложнее. Это интуитивный поиск пути в некоторой рассеянной области, в пределах которой существует не одна, а несколько точек зрения. Отношения между ними становятся дополнительными источниками значений. И очень часто истина находится совсем не там, где рекомендуется её искать.
   Именно поэтому невозможно дать всеобъемлющий ответ на какой бы то ни было вопрос. Стоит сформулировать любое правило, или утвердить закон, как тотчас живая история предлагает столько исключений, что от него ничего не остаётся.
   Сейчас уже невозможно двигаться ледоколом, напролом; нужно лавировать, импровизируя имеющимися данными. Если раньше это касалось управленцев — принимать решения, оперируя проработанными «случаями» (cases) — то теперь это касается всех. А управленцам надо быть вдвойне грамотными, чтобы управляться с поумневшим населением. Или грамотно тупить его.
   — Изумительная сегодня овсяная каша, — сказал он, стуча ложкой в пустой тарелке.
   — Это намёк? — спросила Лариса.
   Пододвигая жене тарелку, он спросил:
   — Ты помнишь, конечно, дело Иванова?
   Лариса, недоумевая, подняла ложку.
   — Ну, помню. Там был такой занудный адвокат. Но при чём тут каша?
   — Каша? — переспросил Иосиф Григорьевич. — А вот с Ивановым произошла такая история: он шёл по статье «Мошенничество», затем, всесторонне рассмотрев дело, к нему применили другую статью — «Незаконное предпринимательство». От прежней отказались, сочли это ошибочным решением, хотя материалов для суда набралось достаточно. Провели дополнительные мероприятия, и выяснили, что к Иванову не применить ни одну, ни другую статью. Им прикрывался работодатель, вся ответственность легла на него, а Иванов получал за свои действия мизерное вознаграждение. То, что он не главный фигурант, было известно с самого начала, необходимо было установить степень его вины. Решили снять с него все обвинения, но опер, который им занимался, вдруг упёрся, и заявил, что не мог он ошибиться, и докажет вину Иванова по статье «Незаконное предпринимательство». Ты следишь за моей мыслью, я сейчас акцентирую внимание на алгоритме поиска правильного решения?
   Лариса кивнула, и он продолжил.
   — В конечном счёте, ему пришлось признать свою ошибку. Куда бы ни совался опер, он получал всё больше доказательств того, что Иванов — обычный исполнитель, им просто манипулировали, прикрывались, заставляли подписывать бумаги, в которых он не разбирался. Однако, в ходе новых мероприятий, которые опер предпринял по личной инициативе, были выяснены любопытные детали, не касавшиеся нашей епархии. Не буду вдаваться в подробности, смысл в том, что оперуполномоченный не поленился и позвонил в ГУВД. Полученные им данные оказались недостающим звеном в деле об убийстве, которое уже считалось безнадёжным. Иванов был оправдан по статьям «Мошенничество» и «Незаконное предпринимательство», но был осуждён за убийство. Так благодаря ошибке удалось установить истину.
   — А всё-таки при чем тут каша? — спросил Георгий.
   — Каша? — переспросил удивлённо Иосиф Григорьевич и, вспомнив, сказал: — Каша ни при чём… В этой каше трудно разобраться, понадобилось столько времени, чтобы установить, кто и в чём виновен.
   И он внимательно посмотрел на сына, которого так и подмывало о чём-то спросить.
   — Расскажи отцу, что там у тебя, — сказала Лариса.
   И Георгий рассказал.
   Одногруппник Богдан взял у него взаймы сто долларов. Сказал, что на два дня, но уже прошло два месяца, а деньги он не возвращает. Невозврат объясняет различными трудностями, а своим искусством общения заставляет вникать во все тонкости, которые Георгия, как заимодавца, не интересуют. Богдан — обаятельный малый, все ему симпатизируют, он пользуется успехом у девушек. С некоторых пор ему удаётся выставить настойчивые требования Георгия вернуть долг в комичном свете, чуть ли не как домогательства. Всё это делается с улыбкой, общественное мнение на его стороне. Между тем по его расходам видно, что трудности его только на словах. Что делать?
   «Да, — подумал Иосиф Григорьевич, — он рос в тепличных условиях, и, конечно же, воспитан в добрых традициях отличать свет от тьмы, красивое от безобразного, правду от обмана, хорошее от плохого. Иными словами, его научили всему тому, что никак не применить в решении подобных вопросов».
   — Ответ такой, — сказал он. — Ты ведь занимаешься единоборствами. Подойди к нему — когда вы останетесь наедине — и стукни, — чувствительно, но не до крови. Объясни: по тебе ползёт крокодильчик, я его убил. Сделай глупое лицо, ударь ещё раз — чтобы убить другого крокодильчика, выверни руку, продолжай со спины наносить удары. Дурашливым тоном продолжай плести свой бред про крокодильчиков. Про деньги — ни слова. Затем отпусти. При случае повтори процедуру. Одно условие: бей так, чтобы не причинить увечья, идиотское выражение лица, всё это делается с одной только целью — забота о Богдане, измученного крокодильчиками. Шлёпай его, таскай по коридору, отрабатывай приёмы. Ни слова о деньгах. Всё должно выглядеть, как шутка. В каждой шутке есть доля шутки. М-да… Запомни: не доводи до драки, как бы тебе этого не хотелось, и как бы сильно ты его не разозлил. Это главное условие. После двух-трёх процедур он сам вернёт деньги.
   — Но почему нельзя просто прижать его к стене, и силой заставить вернуть деньги? — спросила Лариса.
   — Он опять разведёт антимонию, убедит Жору в том, что у него действительно трудности.
   — Да, — подтвердил Георгий, — я уже пытался надавить силой, он сделал жалобное лицо, и мне пришлось ему поверить.
   — Но если Жора перешагнёт через внутренний барьер и ударит его, зачем нужны «крокодильчики», пусть сразу требует деньги.
   — Согласен с тобой, Лариса: можно и так, но для возврата денег ему придётся избить должника до полусмерти, и общественное мнение будет не на стороне Жоры. Поэтому ежедневное выведение «крокодильчиков» эффективнее.
   Им всё-таки было непонятно, тогда Иосиф Григорьевич сказал:
   — Сделай так, как я говорю. Могу привести кучу примеров из жизни, сейчас просто нет времени.
   Поблагодарив жену за завтрак, он вышел из-за стола.
   На работе, выкроив время перед встречей с Еремевым, Иосиф Григорьевич принялся штудировать недавно купленную книжку. Автор попытался сформулировать всеобъемлющие выводы, но в итоге получились какие-то квазизаконы и самопальные истины, имевшие ценность ослиного крика.
   «Чтобы повлиять на человека, нужно непременно ему понравиться».
   «Повлиять на человека можно только силой».
   «Жизнь человеческая есть самая главная ценность на земле».
   «Люди — это расходный материал».
   «Обществу нужна демократия». «Мы строим демократическое общество».
   «России нужен царь». «У России свой путь».
   «Чем больше доступной информации, тем труднее её народ усваивает».
   «Судьба человеческая предуготовлена богом».
   «Судьба человеческая детерминирована. От судьбы не уйдешь».
   «Судьба человека висит на его собственной шее».
   «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступили с тобой».
   «Поступай с другим так, как он хотел бы поступить с тобой».
   «Каждому — своё». «Кесарю — кесарево, слесарю — слесарево».
   «Женщины предпочитают мужчин, которые много зарабатывают».
   «Деньги тратит на женщину тот, у кого нет других достоинств».
   «Женщины робеют перед начальством, подчиняются чужому авторитету, и склонны считать интересы других людей более ценными, чем собственные. Они избегают затрагивать больные вопросы из опасения прослыть склочницами».
   «Скандалы, склоки, выяснение отношений — главное оружие женщин».
   «Там, где женщина потянет, семь пар буйволов не вытянут».
   «Женщине лить слезы так же трудно, как кошке босиком по крышам прыгать».
   «У того, кого мы любим, всегда есть власть над нами».
   «Шерше ля фам — ищите женщину».
   «Послушай женщину и сделай наоборот».
   «Хитер не тот, кого считают хитрым, а кого принимают за простака».
   «Постоянное общение с узким кругом людей притупляет взаимный интерес».
   «Бога нет».
   «Нет Бога кроме Бога».
   «Истина — в боге».
   «Бог в каждом из нас».
   «Нет истины кроме истины».
   «Истина в отсутствии всяких истин». «Главное жизненное правило — отсутствие всяких правил». «В человеческом обществе работает один закон — закон джунглей».
   «Один час правосудия важнее семидесяти лет молитвы».
   «Всё говно, кроме мочи».
   — Надо же! — воскликнул Иосиф Григорьевич иронично, оторвавшись от чтения. — Какие «мудрые» и «свежие» идеи! От изумления в глазах двоится!
   С этими словами был отправлен под стол, под зеленую суконную тряпицу очередной макулатурный опус.
   Полчаса, оставшиеся перед встречей с Еремеевым, Иосиф Григорьевич употребил на изучение папки, взятой у майора Галеева. Когда он услышал приближающиеся шаги, канва беседы была уже чётко очерчена.
   — Игнат Захарович, моё почтение, — приветствовал он вошедшего адвоката, и первым подал руку.
   — Иосиф Григорьевич, — ответил тот и сел на предложенный ему стул.
   Отдав дань первым приветствиям, начальник ОБЭП заговорил о жаре, накрывшей город, и о том, что служебные дела вот уже который год не позволяют ему вырваться хотя бы на черноморское побережье, не говоря уже о дальних странах, куда так модно стало ездить.
   Оказалось, адвокат Еремеев полностью с этим согласен. У него тоже нет возможности отдохнуть, как следует. Да и дорого всё стало. Конечно, клиенты — обеспеченные люди, но что с того?! Платят много, но все уходит на издержки. Он не привык клянчить дополнительные деньги в оплату своих услуг, а ведь сплошь и рядом возникают форс-мажорные обстоятельства. Приходиться «решать вопросы» с чиновниками, а это все расходы, и немалые. Адвокат ведь — не адвокат, а чисто инкассатор. У одних забрал деньги, другим отвёз. Часто бывает так, что бюджет проекта перекрывает оговоренную изначально сумму. На кармане ничего не остается. Чтобы сохранить репутацию, и не упасть лицом в грязь перед постоянными клиентами, приходиться поступаться своими личными интересами.
   Давиденко посетовал на то, как тяжело стало работать, а беспрерывно меняющаяся обстановка и вовсе выбивает из колеи. Впору тащить сюда, в этот кабинет, раскладушку и оставаться на работе на ночь. Волгоградский криминальный пейзаж меняется так часто, что не успеваешь следить за событиями. Расстановка сил в городе, установившаяся к весне этого года, всех устраивала. Перемирие между «синяками» и «спортсменами» была всем на руку. «Спортсмены», в своё время пролившие немало крови, взяли курс на развитие бизнеса и легализацию своих доходов. «Синяки», примкнувшие к ним, стали постепенно отходить от излюбленных тем — грабежи, вымогательство, заказные убийства. Цивилизованное «крышевание» стало той формой взаимодействия, которое устраивает и бизнес-сообщество, и бывших криминальных авторитетов. Само это слово — «авторитет» — стало архаичным, бессмысленным. Журналистский жупел, страшилка, которой пугают население. Кому придёт в голову обозвать «авторитетом» владельца ресторана или сети супермаркетов.
   Солидные люди, в том числе крупные чиновники, стали строить долгосрочные планы — карьера, крупные приобретения, и так далее. И тут — убийство Кондаурова. Как удар колюще-режущим предметов полулунной формы по наружным парным мужским гениталиям!
   Война, передел сфер влияния, новая расстановка сил. Откуда-то выплывает компромат на известных, уважаемых людей. Рушатся прежние договоренности, планы меняются, полная неопределенность. Нехорошо.