Страница:
На рентгенограмме легких обнаружили сдавление правого лёгкого жидкостью и воздухом. Поставлен предварительный диагноз: «гемопневмоторакс». Сделана пункция лёгкого, воздух откачали.
На следующий день снова сделали рентгеновский снимок легких. Та же картина, воздух продолжал подтекать из поврежденной части легкого. Была сделана повторная пункция, и принято решение об оперативном вмешательстве. В выписном эпикризе к диагнозу «гемопневмоторакс» добавился еще один — ушиб головного мозга, рекомендовано лечение в профилированной клинике. Операция — сегментэктомия правого лёгкого — была выполнена в торакальном отделении областной клинической больницы.
На основании полученных данных Михайлов в своём заключении написал о наличии у потерпевшего опасных для жизни повреждений.
Глава 50
Глава 51
Глава 52
Глава 53
На следующий день снова сделали рентгеновский снимок легких. Та же картина, воздух продолжал подтекать из поврежденной части легкого. Была сделана повторная пункция, и принято решение об оперативном вмешательстве. В выписном эпикризе к диагнозу «гемопневмоторакс» добавился еще один — ушиб головного мозга, рекомендовано лечение в профилированной клинике. Операция — сегментэктомия правого лёгкого — была выполнена в торакальном отделении областной клинической больницы.
На основании полученных данных Михайлов в своём заключении написал о наличии у потерпевшего опасных для жизни повреждений.
Глава 50
Сташин, Зюбенко, и Галеев, стояли у здания следственного управления областной прокуратуры. Сотрудники трёх разных ведомств обсуждали дело, объединившее их.
Казавшееся ясным, оно в одночасье стало сильно запутанным, однако собеседники пришли к единодушному мнению, что эта путаница в конечном итоге как нельзя лучше позволит разобраться в этом сложном вопросе.
Говорухин позвонил Сташину и сказал, что уехал на три месяца из города. До своего приезда просил не считать свои показания достоверными, — он не уверен, что подследственный Разгон — тот самый человек, который продал ему микросхемы. Потапова, продавщица Урюпинского магазина «Промтовары», отказалась от своих показаний. Самойлова, медрегистратор Бюро СМЭ, изменила свои показания. Теперь она утверждает, что второго июня санитар Разгон целый день находился на работе.
Стали поступать сведения, что некий коммивояжер, представляющийся Прохором, появляется в магазинах города и предлагает микросхемы. В этом человеке свидетели узнают Андрея Разгона. Его сопровождает человек, как две капли воды похожий на Козина. Причем Разгон в настоящее время находится в реанимационном отделении областной клинической больницы, а Козин — в следственном изоляторе. Двойники?!
В камере СИЗО задушен Фролкин. В убийстве сознался некий Сидоров — доходяга-наркоман, не способный задушить котёнка. Он же сознался в убийстве Оглоблина и Шишакова.
Через осведомителей в «офис» вброшена информация о причастности Разгона к убийству Кондаурова. От них же стало известно, что Солодовников считает бывшего санитара морга непричастным к этому делу — решение было принято еще в июне, вопрос давно закрыт, никто не считает нужным к нему возвращаться.
Полковник Александр Фёдорович Разгон, заведующий кафедрой экономики высшей следственной школы, подал на отчисление целый поток слушателей, предположительно причастных к избиению подследственных СИЗО.
Подследственный Андрей Разгон получил угрожающие жизни травмы, находится в областной больнице, заведено уголовное дело по факту причинения ему тяжких телесных повреждений.
Никитин застрелен профессиональным киллером. Винтовка ВСС была найдена в куче мусора, представлявшую собой замаскированную снайперскую позицию.
Всё это позволяет сделать вывод о функционировании активной и разветвлённой преступной группировки, сумевшей запугать свидетелей, привлечь к преступному сговору сотрудников Бюро СМЭ, оперуполномоченных СИЗО, районных отделений ОБЭП и РОВД. К делу причастен «офис», пытающийся отмыть деньги, полученные преступным путём, и не отошедший до сих пор от своего криминального прошлого. Разоблачение преступной группировки — хороший шанс отличиться, получить повышение по службе.
— Разгон — крепкий парень, ломом подпоясан, — сказал Зюбенко. — Трудно будет с ним бороться, бороться.
— Евсеева не отказалась от показаний, — заметил Галеев. — У нас есть Чернецов и Глухов. Они осуждены, пошли по этапу, но, думаю, мы сможем их разговорить, — из всех «машинных» убийц они самые податливые.
Зюбенко покачал головой и отошёл немного в сторону, чтобы не беспокоить некурящих собеседников табачным дымом.
— Иосиф Григорьевич считает, что заказчики убийства Кондаурова будут выявлены не раньше лета следующего года. Урюпинск, магазин «Радиотехника», и микросхемы — это Козин. «Компания Три-Эн» — это исчезнувший Шапиро и Нестеров, который начал давать нужные показания. Хищения на «Каустике» и других предприятиях, конторы по обналичиванию денег — тут набирается целая группа фигурантов. Трегубов помог обезвредить Никитина и отмазался. Разгон отмажется, отмажется. Поэтому, братские сердца, советую вам его забыть, забыть.
— Кекеев сумеет прижать всех, кого нужно, — сказал Сташин. — Еще не таких сажали. Все в итоге признаются и оказываются за решеткой.
И участники беседы посмотрели в сторону здания следственного управления.
В кабинете Кекеева собрались Давиденко, Еремеев, и Каданников. Ждали Рубайлова, который предыдущим вечером прибыл из Москвы.
— Говорят, хорошо съездил, — сказал Еремеев.
— Заручился поддержкой представителя области в Москве, и председателя Совета Федерации, — сообщил Кекеев. — Полчаса назад звонил, был в отличном настроении.
— Вот и мы его порадуем, — улыбнулся Давиденко. — Отловили всех пиндосов, предъявили обвинения. Город задышал спокойно. В ноябре дело «Три-Эн» передадим в суд. Арестованное имущество продадим, начнем расплачиваться с вкладчиками.
— Наш главный фигурант соскакивает, — озабоченным тоном сказал Кекеев. — Кто-то вышел на Петра Лаврентьевича. Засуетился адвокат, подследственный симулирует тяжелую болезнь, экспертиза написала заключение. Что будем делать?
— Я молчал, — думал, что ошибка сама обнаружится, — шумно засопев, выдохнул Еремеев. — Считаю, что Разгон здесь ни при чем. Приличная семья, хорошая характеристика с работы. Следователь Сташин пристрастен. Учась в следственной школе, он имел плохую успеваемость на кафедре экономики и международного права, которой заведует профессор Разгон.
Его поддержал Каданников:
— Он обычный парень. Остался не у дел. Были небольшие сбережения, заработанные в экспертизе, за последние три месяца он их спустил. Никаких накоплений и сверхдоходов. Значит — непричастен к тому, что ему инкриминируют.
— Откуда такие сведения, Влад?
— Абсолютно точные сведения, Иосиф Григорьевич. Подруга с ним жила три месяца. Прощупала его карман как следует. Нет у него денег. Не виноват он. Всё у него ровно.
— Вай ана-саны, мы собрались истину искать, или фигуранта? — вмешался Кекеев.
Каданников пожал плечами:
— Причастность его к убийству Кондаурова — это дичь. То, что он оборонялся в камере — молодец, мужчина.
Дверь шумно отворилась, и, словно спецназовец в помещение, захваченное террористами, в кабинет вломился Рубайлов.
— Что вы натворили, Бадма Калгаевич! — с порога крикнул он. — Я ведь ясно указал, что деятельность преступной группировки, которую вы накроете, должна быть антиобщественной, глубоко антиобщественной и антиправительственной с националистическим и террористическим оттенком. Кого вы арестовали?! Сына почтенных родителей и певицу из музкомедии, которая прошла конкурс в миланскую оперу «Ла Скала», и должна на днях вылететь в Италию. Городская общественность ощущает тягостное недоумение. Люди взволнованы трагическими картинами, которые рисует пресса. Общественное мнение требует привлечь к ответственности организованную преступность, аферистов, обирающих население, рецидивистов, погрязших в убийствах и грабежах. Общественность недоумевает, почему власти ищут виновников в мире искусства, и среди социальных работников.
Он умолк, чтобы перевести дух, этим воспользовался Кекеев:
— Арест стал итогом громадной оперативной работы. Мы располагаем неопровержимыми уликами. Преступники во всём сознались. Убийство на глазах двадцати свидетелей…
— Вы делаете мне смешно! — перебивая, саркастически воскликнул вице-губернатор, посмотрев в окно. — Знаю я ваши «признания». Вы выходите на улицу, ловите прохожих, переходящих улицу на красный свет, и дубинками выбиваете показания.
Рубайлов расхаживал по кабинету, словно гроза над морем.
— Теперь так… — продолжил он, подойдя к столу. — Профессор Разгон делает мне докторскую диссертацию. Жена его, моя бывшая сотрудница, главный специалист жилкомхоза. Она единственный в городе человек, кто досконально разбирается в вопросах коммунального хозяйства. Единственный, кто может точно сказать, куда течет дерьмо, а куда — деньги. Если Андрей Разгон и Альбина Евсеева через полчаса не будут на свободе, я отключу всем сидящим здесь господам воду, свет, и электричество.
Водворилась настороженная тишина. Взгляды всех присутствующих устремились на хозяина кабинета, заместителя прокурора области. Кекеев невозмутимо смотрел в глаза Рубайлову.
В этот момент в кабинете появился Сташин, вызванный по внутреннему телефону.
«Как поступит зампрокурора?» — гадал Иосиф Григорьевич.
Совершенно понятно, что Кекеева не волнует ни общественность, ни сам Рубайлов. Руками заместителя прокурора снимали и арестовывали вице-мэров, начальников департаментов городских и областных администраций, руководителей силовых ведомств. Не вступая в коалиции с областными чиновниками, он был свободен от каких бы то ни было обязательств. Его слово не имело обратной силы. Если он что-то решил, то шел до конца, невзирая на возможные в любом деле ошибки.
Однако, слово Рубайлова также не имело обратной силы. И будучи избранным депутатом Госдумы — а в этом мало кто сомневался — мог надавить на Кекеева по линии Генпрокуратуры.
Иосиф Григорьевич не выпускал из поля зрения Бадму Калгаевича. И по его взгляду, обращенному на вошедшего следователя, понял, кто станет жертвенным бараном.
— Что же ты хулиганишь, Константин педэр-сухтэ? — простодушно спросил Кекеев.
— Пока я ездил в командировку, — продолжил заместитель прокурора, вот уже десять лет не выезжавший за пределы города, — ты арестовываешь невиновных, шьешь дела. Ай-яй, некрасиво это, подло. Вот Юрий Иванович распекает нас, как мальчишек.
— Бадма Калгаевич, — пробормотал, задыхаясь, следователь, которому вся кровь бросилась в голову, — я не знал всех тонкостей…
— Лахавлэ! — нетерпеливо перебил Кекев. — Не знал вопроса так же, как не знаешь экономику и международное право?
Рубайлову, очевидно, пришлась не по вкусу разыгрываемая сцена. Он обратился к заместителю прокурора со следующими словами:
— Вы делаете мне большое удивление. Неужели вы не в курсе того, что творится в вашем учреждении?
Буравя взглядом ошеломленного следователя, рассчитывавшего получить сейчас чрезвычайные полномочия, Кекеев возмущенно проговорил:
— В последнюю минуту узнаю о превышении полномочий, вызванном пристрастным твоим отношением к подследственному. Ты ссоришь меня с моими сегодняшними и завтрашними друзьями. Может быть, ты арестовал Андрея Александровича, чтобы под пыткой выяснить, спал ли он с твоей женой? Хотел узнать, не рогоносец ли ты? На этот счет не сомневайся: ты рогоносец, и это известно всему Волгограду. Но ты работаешь в прокуратуре не для того, чтобы вымещать свои личные обиды.
Совещавшиеся, пораженные таким поворотом разговора, нетерпеливо ждали развязки, стараясь не смотреть на старшего следователя Сташина, затрясшегося, как в лихорадке.
— Бадма Калгаевич, — пролепетал он, — я честный человек.
В ответ раздался окрик, взметнувшийся, как дротик:
— Ты болван и вдобавок деревенщина! Теперь, сын сожжённого отца, слушай сюда: если через двадцать минут Андрей Разгон и Альбина Евсеева не будут на свободе, я сотру тебя в порошок. Можешь идти.
После того, как закрылась дверь за следователем, присутствовавшие в кабинете с минуту молчали, стараясь не смотреть друг на друга.
«Ловко вывернулся!» — подумал Иосиф Григорьевич, глядя на Кекеева, сохранявшего олимпийское спокойствие.
Еремеев зачем-то вытирал платком глаза. Искоса поглядывая на потолок, Каданников раскачивался вперед-назад. Рубайлов обалдело смотрел на Кекеева, напоминая быка, уставившегося на огонь. Силясь сдержать гнев и неуместное веселье, он посмотрел на дверь, и сказал:
— …И пошёл он ветром гонимый, солнцем палимый…
— Рогатый и побитый, — добавил Иосиф Григорьевич.
Взрыв хохота потряс кабинет. Еремеев, взвизгивая, тряс платком, мокрым от обилия весёлых слёз.
— Попал парень под раздачу!
— … к сатане под мохнатый хвост!
— Ха-ха-ха!
— Хи-хи-хи!
— Бадма всегда рассмешит!
И только Кекеев сохранял спокойствие, бесстрастным взглядом осматривая присутствующих. Рубайлов, пройдясь по кабинету, посмотрел на часы, и, сославшись на нехватку времени, удалился.
Все как-то разом притихли, когда он вышел. Некоторое время напряженно молчали. Наконец, Иосиф Григорьевич нарушил тишину:
— Придется нам произвести замену объекта. Мои оперативники набрали целый пул…
— Профессорских детей, мошенников-соблазнителей, деятелей искусств, — ехидно перебил его Кекеев.
Тут все чуть не попадали со стульев от нахлынувшего смеха. Иосиф Григорьевич кусал губы, Игнат Захарович всхлипывал, даже Бадма Калгаевич улыбнулся. Когда все, насмеявшись, замолкли, Давиденко обратился к заместителю прокурора:
— Видит болотный рак, следователя Сташина заменят на менее пристрастного…
— И менее рогатого, — вставил Еремеев.
— Мы произведем замену и сообщим вашим людям, — ответил Кекеев. — Будем работать в прежней связке.
Многозначительно переглянувшись, все поднялись со своих мест. Стало ясно: чтобы успешно завершить начатое дело, нужно тщательнее собирать анамнез у фигурантов, и особенно внимательно следить за тем, чтоб эти объекты никак не были связаны с вице-губернатором.
И, довольные друг другом, они, попрощавшись, разошлись.
Казавшееся ясным, оно в одночасье стало сильно запутанным, однако собеседники пришли к единодушному мнению, что эта путаница в конечном итоге как нельзя лучше позволит разобраться в этом сложном вопросе.
Говорухин позвонил Сташину и сказал, что уехал на три месяца из города. До своего приезда просил не считать свои показания достоверными, — он не уверен, что подследственный Разгон — тот самый человек, который продал ему микросхемы. Потапова, продавщица Урюпинского магазина «Промтовары», отказалась от своих показаний. Самойлова, медрегистратор Бюро СМЭ, изменила свои показания. Теперь она утверждает, что второго июня санитар Разгон целый день находился на работе.
Стали поступать сведения, что некий коммивояжер, представляющийся Прохором, появляется в магазинах города и предлагает микросхемы. В этом человеке свидетели узнают Андрея Разгона. Его сопровождает человек, как две капли воды похожий на Козина. Причем Разгон в настоящее время находится в реанимационном отделении областной клинической больницы, а Козин — в следственном изоляторе. Двойники?!
В камере СИЗО задушен Фролкин. В убийстве сознался некий Сидоров — доходяга-наркоман, не способный задушить котёнка. Он же сознался в убийстве Оглоблина и Шишакова.
Через осведомителей в «офис» вброшена информация о причастности Разгона к убийству Кондаурова. От них же стало известно, что Солодовников считает бывшего санитара морга непричастным к этому делу — решение было принято еще в июне, вопрос давно закрыт, никто не считает нужным к нему возвращаться.
Полковник Александр Фёдорович Разгон, заведующий кафедрой экономики высшей следственной школы, подал на отчисление целый поток слушателей, предположительно причастных к избиению подследственных СИЗО.
Подследственный Андрей Разгон получил угрожающие жизни травмы, находится в областной больнице, заведено уголовное дело по факту причинения ему тяжких телесных повреждений.
Никитин застрелен профессиональным киллером. Винтовка ВСС была найдена в куче мусора, представлявшую собой замаскированную снайперскую позицию.
Всё это позволяет сделать вывод о функционировании активной и разветвлённой преступной группировки, сумевшей запугать свидетелей, привлечь к преступному сговору сотрудников Бюро СМЭ, оперуполномоченных СИЗО, районных отделений ОБЭП и РОВД. К делу причастен «офис», пытающийся отмыть деньги, полученные преступным путём, и не отошедший до сих пор от своего криминального прошлого. Разоблачение преступной группировки — хороший шанс отличиться, получить повышение по службе.
— Разгон — крепкий парень, ломом подпоясан, — сказал Зюбенко. — Трудно будет с ним бороться, бороться.
— Евсеева не отказалась от показаний, — заметил Галеев. — У нас есть Чернецов и Глухов. Они осуждены, пошли по этапу, но, думаю, мы сможем их разговорить, — из всех «машинных» убийц они самые податливые.
Зюбенко покачал головой и отошёл немного в сторону, чтобы не беспокоить некурящих собеседников табачным дымом.
— Иосиф Григорьевич считает, что заказчики убийства Кондаурова будут выявлены не раньше лета следующего года. Урюпинск, магазин «Радиотехника», и микросхемы — это Козин. «Компания Три-Эн» — это исчезнувший Шапиро и Нестеров, который начал давать нужные показания. Хищения на «Каустике» и других предприятиях, конторы по обналичиванию денег — тут набирается целая группа фигурантов. Трегубов помог обезвредить Никитина и отмазался. Разгон отмажется, отмажется. Поэтому, братские сердца, советую вам его забыть, забыть.
— Кекеев сумеет прижать всех, кого нужно, — сказал Сташин. — Еще не таких сажали. Все в итоге признаются и оказываются за решеткой.
И участники беседы посмотрели в сторону здания следственного управления.
В кабинете Кекеева собрались Давиденко, Еремеев, и Каданников. Ждали Рубайлова, который предыдущим вечером прибыл из Москвы.
— Говорят, хорошо съездил, — сказал Еремеев.
— Заручился поддержкой представителя области в Москве, и председателя Совета Федерации, — сообщил Кекеев. — Полчаса назад звонил, был в отличном настроении.
— Вот и мы его порадуем, — улыбнулся Давиденко. — Отловили всех пиндосов, предъявили обвинения. Город задышал спокойно. В ноябре дело «Три-Эн» передадим в суд. Арестованное имущество продадим, начнем расплачиваться с вкладчиками.
— Наш главный фигурант соскакивает, — озабоченным тоном сказал Кекеев. — Кто-то вышел на Петра Лаврентьевича. Засуетился адвокат, подследственный симулирует тяжелую болезнь, экспертиза написала заключение. Что будем делать?
— Я молчал, — думал, что ошибка сама обнаружится, — шумно засопев, выдохнул Еремеев. — Считаю, что Разгон здесь ни при чем. Приличная семья, хорошая характеристика с работы. Следователь Сташин пристрастен. Учась в следственной школе, он имел плохую успеваемость на кафедре экономики и международного права, которой заведует профессор Разгон.
Его поддержал Каданников:
— Он обычный парень. Остался не у дел. Были небольшие сбережения, заработанные в экспертизе, за последние три месяца он их спустил. Никаких накоплений и сверхдоходов. Значит — непричастен к тому, что ему инкриминируют.
— Откуда такие сведения, Влад?
— Абсолютно точные сведения, Иосиф Григорьевич. Подруга с ним жила три месяца. Прощупала его карман как следует. Нет у него денег. Не виноват он. Всё у него ровно.
— Вай ана-саны, мы собрались истину искать, или фигуранта? — вмешался Кекеев.
Каданников пожал плечами:
— Причастность его к убийству Кондаурова — это дичь. То, что он оборонялся в камере — молодец, мужчина.
Дверь шумно отворилась, и, словно спецназовец в помещение, захваченное террористами, в кабинет вломился Рубайлов.
— Что вы натворили, Бадма Калгаевич! — с порога крикнул он. — Я ведь ясно указал, что деятельность преступной группировки, которую вы накроете, должна быть антиобщественной, глубоко антиобщественной и антиправительственной с националистическим и террористическим оттенком. Кого вы арестовали?! Сына почтенных родителей и певицу из музкомедии, которая прошла конкурс в миланскую оперу «Ла Скала», и должна на днях вылететь в Италию. Городская общественность ощущает тягостное недоумение. Люди взволнованы трагическими картинами, которые рисует пресса. Общественное мнение требует привлечь к ответственности организованную преступность, аферистов, обирающих население, рецидивистов, погрязших в убийствах и грабежах. Общественность недоумевает, почему власти ищут виновников в мире искусства, и среди социальных работников.
Он умолк, чтобы перевести дух, этим воспользовался Кекеев:
— Арест стал итогом громадной оперативной работы. Мы располагаем неопровержимыми уликами. Преступники во всём сознались. Убийство на глазах двадцати свидетелей…
— Вы делаете мне смешно! — перебивая, саркастически воскликнул вице-губернатор, посмотрев в окно. — Знаю я ваши «признания». Вы выходите на улицу, ловите прохожих, переходящих улицу на красный свет, и дубинками выбиваете показания.
Рубайлов расхаживал по кабинету, словно гроза над морем.
— Теперь так… — продолжил он, подойдя к столу. — Профессор Разгон делает мне докторскую диссертацию. Жена его, моя бывшая сотрудница, главный специалист жилкомхоза. Она единственный в городе человек, кто досконально разбирается в вопросах коммунального хозяйства. Единственный, кто может точно сказать, куда течет дерьмо, а куда — деньги. Если Андрей Разгон и Альбина Евсеева через полчаса не будут на свободе, я отключу всем сидящим здесь господам воду, свет, и электричество.
Водворилась настороженная тишина. Взгляды всех присутствующих устремились на хозяина кабинета, заместителя прокурора области. Кекеев невозмутимо смотрел в глаза Рубайлову.
В этот момент в кабинете появился Сташин, вызванный по внутреннему телефону.
«Как поступит зампрокурора?» — гадал Иосиф Григорьевич.
Совершенно понятно, что Кекеева не волнует ни общественность, ни сам Рубайлов. Руками заместителя прокурора снимали и арестовывали вице-мэров, начальников департаментов городских и областных администраций, руководителей силовых ведомств. Не вступая в коалиции с областными чиновниками, он был свободен от каких бы то ни было обязательств. Его слово не имело обратной силы. Если он что-то решил, то шел до конца, невзирая на возможные в любом деле ошибки.
Однако, слово Рубайлова также не имело обратной силы. И будучи избранным депутатом Госдумы — а в этом мало кто сомневался — мог надавить на Кекеева по линии Генпрокуратуры.
Иосиф Григорьевич не выпускал из поля зрения Бадму Калгаевича. И по его взгляду, обращенному на вошедшего следователя, понял, кто станет жертвенным бараном.
— Что же ты хулиганишь, Константин педэр-сухтэ? — простодушно спросил Кекеев.
— Пока я ездил в командировку, — продолжил заместитель прокурора, вот уже десять лет не выезжавший за пределы города, — ты арестовываешь невиновных, шьешь дела. Ай-яй, некрасиво это, подло. Вот Юрий Иванович распекает нас, как мальчишек.
— Бадма Калгаевич, — пробормотал, задыхаясь, следователь, которому вся кровь бросилась в голову, — я не знал всех тонкостей…
— Лахавлэ! — нетерпеливо перебил Кекев. — Не знал вопроса так же, как не знаешь экономику и международное право?
Рубайлову, очевидно, пришлась не по вкусу разыгрываемая сцена. Он обратился к заместителю прокурора со следующими словами:
— Вы делаете мне большое удивление. Неужели вы не в курсе того, что творится в вашем учреждении?
Буравя взглядом ошеломленного следователя, рассчитывавшего получить сейчас чрезвычайные полномочия, Кекеев возмущенно проговорил:
— В последнюю минуту узнаю о превышении полномочий, вызванном пристрастным твоим отношением к подследственному. Ты ссоришь меня с моими сегодняшними и завтрашними друзьями. Может быть, ты арестовал Андрея Александровича, чтобы под пыткой выяснить, спал ли он с твоей женой? Хотел узнать, не рогоносец ли ты? На этот счет не сомневайся: ты рогоносец, и это известно всему Волгограду. Но ты работаешь в прокуратуре не для того, чтобы вымещать свои личные обиды.
Совещавшиеся, пораженные таким поворотом разговора, нетерпеливо ждали развязки, стараясь не смотреть на старшего следователя Сташина, затрясшегося, как в лихорадке.
— Бадма Калгаевич, — пролепетал он, — я честный человек.
В ответ раздался окрик, взметнувшийся, как дротик:
— Ты болван и вдобавок деревенщина! Теперь, сын сожжённого отца, слушай сюда: если через двадцать минут Андрей Разгон и Альбина Евсеева не будут на свободе, я сотру тебя в порошок. Можешь идти.
После того, как закрылась дверь за следователем, присутствовавшие в кабинете с минуту молчали, стараясь не смотреть друг на друга.
«Ловко вывернулся!» — подумал Иосиф Григорьевич, глядя на Кекеева, сохранявшего олимпийское спокойствие.
Еремеев зачем-то вытирал платком глаза. Искоса поглядывая на потолок, Каданников раскачивался вперед-назад. Рубайлов обалдело смотрел на Кекеева, напоминая быка, уставившегося на огонь. Силясь сдержать гнев и неуместное веселье, он посмотрел на дверь, и сказал:
— …И пошёл он ветром гонимый, солнцем палимый…
— Рогатый и побитый, — добавил Иосиф Григорьевич.
Взрыв хохота потряс кабинет. Еремеев, взвизгивая, тряс платком, мокрым от обилия весёлых слёз.
— Попал парень под раздачу!
— … к сатане под мохнатый хвост!
— Ха-ха-ха!
— Хи-хи-хи!
— Бадма всегда рассмешит!
И только Кекеев сохранял спокойствие, бесстрастным взглядом осматривая присутствующих. Рубайлов, пройдясь по кабинету, посмотрел на часы, и, сославшись на нехватку времени, удалился.
Все как-то разом притихли, когда он вышел. Некоторое время напряженно молчали. Наконец, Иосиф Григорьевич нарушил тишину:
— Придется нам произвести замену объекта. Мои оперативники набрали целый пул…
— Профессорских детей, мошенников-соблазнителей, деятелей искусств, — ехидно перебил его Кекеев.
Тут все чуть не попадали со стульев от нахлынувшего смеха. Иосиф Григорьевич кусал губы, Игнат Захарович всхлипывал, даже Бадма Калгаевич улыбнулся. Когда все, насмеявшись, замолкли, Давиденко обратился к заместителю прокурора:
— Видит болотный рак, следователя Сташина заменят на менее пристрастного…
— И менее рогатого, — вставил Еремеев.
— Мы произведем замену и сообщим вашим людям, — ответил Кекеев. — Будем работать в прежней связке.
Многозначительно переглянувшись, все поднялись со своих мест. Стало ясно: чтобы успешно завершить начатое дело, нужно тщательнее собирать анамнез у фигурантов, и особенно внимательно следить за тем, чтоб эти объекты никак не были связаны с вице-губернатором.
И, довольные друг другом, они, попрощавшись, разошлись.
Глава 51
Уже больше часа сидел он, бледный, онемевший, в своём кабинете. Посмотрев на злополучный календарь с изображением вице-губернатора, задрожал и до боли сжал голову. Все пережитое предстало перед ним, как наяву.
Подумалось, уже никогда не пересилить нравственную муку, никогда не вычеркнуть из памяти тяжелый разговор в кабинете заместителя прокурора.
Неужели Рубайлов настолько влиятелен, что всесильному Кекееву пришлось отказаться от своих планов? Оперативники сразу трех ведомств выследили Трегубова и Разгона, и теперь вся работа псу под хвост!?
Однако, черт с ним, — начальство на то оно и начальство, сегодня трахает так, что шуба заворачивается, а завтра представит к награде. Хуже прилюдной выволочки был откровенный плевок в душу в связи с изменой Вики.
Беспринципному Кекееву наплевать на чужие чувства, лишь бы половчее выкрутиться в щекотливой ситуации, когда по-другому не получается. Но откуда он узнал? Разгон? Следовательское чутьё подсказывало, что нет, не он. Подследственный торопился сообщить адвокату самое необходимое. Блокировали его достаточно надёжно, нигде ни с кем он не общался, вплоть до операционной областной больницы; и отделали так, что ни о чём другом не мог думать, кроме спасения своей шкуры.
«Неужели… лейтенант Бойко?!» — неожиданно мелькнула мысль.
Сопоставив некоторые данные, следователь Сташин решил: да, это Бойко! Впервые он подумал о лейтенанте, когда тот ухмыльнулся и спешно ретировался из кабинета во время допроса Разгона, когда тот произнёс это проклятое «о да, милый». Хотя не прочь был еще поиздеваться над подследственным, — это он никогда не пропустит. Конечно, больше некому проболтаться! Недаром эти слова мерещились Сташину всякий раз, когда он проходил по коридорам родного учреждения. Вся прокуратура смеялась над ним!
Так что же получается — Бойко… тоже знает, что означают эти слова?! Он тоже… с Викой?!
Какой ужас! Занесенный грозно кулак бессильно опустился на стол. Мысли заметались. Что делать? Развестись? Этот вопрос решен однозначно.
Уволиться? Сташин задумался. Нет, черта с два! После несправедливой выволочки Кекеев обласкает, — конечно, извиняться не будет, но, может, выдаст премию, отправит в отпуск, предоставит бесплатную путевку на море, потом даст перспективные дела. Грамотных следователей он бережет, особенно тех, кто не поддается искушению, не берёт взятки. Тех же, кто «решает вопросы» мимо него, безжалостно увольняет при первой же возможности.
Да, — сделал вывод Сташин, — плевать на сплетни и смешки. Он останется на работе, будет таким же твёрдым и сильным, как зампрокурора. Бойко… надо забыть на время, потом уничтожить. Разгон… Жалкий ебаришка!
Сташин посмотрел в окно, задумался.
Странно, что из этих двух людей он вдруг испытал невольное уважение к подследственному, которого еще утром планировал добить, а потом был вынужден закрыть дело, и отозвать оперативников из областной больницы; а смазливого красавчика Бойко вдруг возненавидел. Да по-мужски разобраться — кобель не вскочит, пока сука не захочет. Но если один повел себя достойно, то другой разболтал об этом всей прокуратуре, — так, что дошло до Кекеева.
…Он долго сидел у окна, задумавшись. Рабочий день подходил к концу. Домой не хотелось. Надо пройтись пешком, обдумать финальный разговор с женой. Когда же пройдёт это мучительное чувство, когда будет ясность в голове? Хотя бы какие-нибудь мало-мальски приятные эмоции!
Повернувшись к столу, он открыл средний ящик тумбочки. Блокнот подследственного! С него всё началось. И, слава богу, — раскрылась измена, пусть дорогой ценой!
Он начал медленно листать, внимательно всматриваясь в строчки. Сразу видно, кто для хозяина блокнота важен, а кто так себе. Близкие люди вписаны на ту букву, на которое начинается имя, остальные — по фамилии.
Буква «К»… Катя Тр. Что за Катя? Третьякова! Та самая! Рассматривая шесть букв, обведенных красным фломастером, Сташин стал вспоминать оперативную информацию об этой девушке, которой поделился с ним Галеев.
Через осведомителей выяснено, что у неё была связь с самим Кондауровым, после его смерти — роман с Разгоном, своим соседом. Они отдыхали в Сочи, вернулись в Волгоград в начале сентября — есть данные с железной дороги. Неизвестно, правда, когда уехали, — вот это интересно.
Она пробыла в городе пять дней. Встречалась с Солодовниковым на набережной, неподалёку от «офиса». Туда пришла пешком, после непродолжительной беседы Солодовников отвёз её на машине домой.
На пятый день своего пребывания в городе она уехала на поезде в Санкт-Петербург.
«Ого! — подумал Сташин. — Тут даже указан петербургский номер!»
Он снял трубку, стал набирать номер, еще не понимая, что ему сейчас нужно, когда дело уже закрыто. Ответили сразу, оборвав первый же гудок. Нетерпеливо ждали чей-то звонок?
Сташин представился — назвал должность, фамилию, имя, отчество, адрес учреждения, и обратный номер телефона. Растягивая слова, обдумывал, как поведет разговор. Когда он закончил свою вступительную речь, грудной женский голос ответил не очень вежливо:
— Ну и что, чем обязана?
— Вы не могли бы представиться для начала?
— А что, вы не знаете, кому звоните?
— Попробую угадать… Екатерина Третьякова?
— Она у аппарата.
— Меня интересует Андрей Александрович Разгон, о нём бы хотелось поговорить.
— Что с ним случилось? — спросил встревоженный голос.
— Он находится в СИЗО.
— Я в курсе.
— Следствие пытается установить степень его причастности к некоторым… преступлениям.
— Не понимаю, какого черта вы его задержали! Он ни в чем не виноват.
— Спокойно, девушка. Если он невиновен, мы его отпустим. Сейчас я кое-что спрошу у вас, сопоставлю данные…
— Ничего интересного я вам не скажу. И вообще — почему я должна вам верить?
— Ваше право. Тогда мы закончим разговор, я буду выяснять интересующие меня вопросы в других местах, всё это время Андрей Александрович будет находиться в СИЗО.
Повисла пауза. Девушка на том конце провода молчала. Подумав, она ответила, отрывисто бросая фразы:
— Что же вы хотите выяснить, — для того, чтобы Андрея поскорее выпустили из изолятора?
— Судя по вашей заинтересованности, вам небезразличен этот человек.
— Да, небезразличен. Я — его девушка.
Сташин удовлетворённо покачал головой.
— О, да!.. Не сомневаюсь. Так утверждает каждая первая девушка, проходящая по этому делу.
— Давайте оставим ваши следовательские штучки. Говорите по существу.
Следователь Сташин не знал, что сказать по существу, — Третьяковой и Кондауровым занимался Галеев. Связь Третьякова — Разгон никогда его не интересовала. Он ответил:
— Есть такая Альбина Евсеева, подружка Андрея Александровича. Так же, как и он, она находится под стражей. Вместе с ним… совершала… некоторые мошеннические действия, не могу по телефону всё сказать, это тайна следствия. Выгораживая его, наговаривает на себя, мотивируя тем, что она — его девушка.
— Чушь!
Сташин принялся листать блокнот. «Где же тут найти не чушь…»
— Есть ещё…
«Что бы такое сказать? — подумал он. — Не называть же Вику! Где еще имена девушек, подчёркнутые фломастером?»
— М-м-м… — задумчиво произнёс он.
— Как вы сказали?! — спросил нетерпеливый голос. — Маша?
Сташин открыл страницу на букву «М». Есть!
— И она тоже. Маша Либерт. Судя по её рвению, она готова сесть вместо Андрея Александровича, взяв на себя его вину. Она показала, что…
Тут он точным движением выудил из папки нужную бумагу, посмотрел дату отъезда Третьяковой в Петербург, и сказал:
— … провела с ним три ночи подряд, — 9-го 10-го и 11-го сентября, — в… гостинице «Волгоград». Мы проверили, оказалось, что это правда, есть соответствующие записи, и персонал подтверждает. Вот хотелось бы знать, сможете ли вы дать аналогичные показания.
Сформулировав мысль, он задал вопрос:
— Вы были с ним… в июне месяце… в ночь с…
Сташин задумался, какую бы дату назвать. Тут он услышал щелчок, и короткие гудки. Разговор прервался.
Спокойным движением собрав бумаги в папку, он аккуратно завязал верёвочки, и положил ставшую ненужной папку в тумбочку. Затем встал, и вышел из кабинета. На душе стало немного спокойнее. Он испытал небольшое, но всё-таки удовлетворение. Получены долгожданные положительные эмоции, так необходимые для трудного разговора с женой.
Подумалось, уже никогда не пересилить нравственную муку, никогда не вычеркнуть из памяти тяжелый разговор в кабинете заместителя прокурора.
Неужели Рубайлов настолько влиятелен, что всесильному Кекееву пришлось отказаться от своих планов? Оперативники сразу трех ведомств выследили Трегубова и Разгона, и теперь вся работа псу под хвост!?
Однако, черт с ним, — начальство на то оно и начальство, сегодня трахает так, что шуба заворачивается, а завтра представит к награде. Хуже прилюдной выволочки был откровенный плевок в душу в связи с изменой Вики.
Беспринципному Кекееву наплевать на чужие чувства, лишь бы половчее выкрутиться в щекотливой ситуации, когда по-другому не получается. Но откуда он узнал? Разгон? Следовательское чутьё подсказывало, что нет, не он. Подследственный торопился сообщить адвокату самое необходимое. Блокировали его достаточно надёжно, нигде ни с кем он не общался, вплоть до операционной областной больницы; и отделали так, что ни о чём другом не мог думать, кроме спасения своей шкуры.
«Неужели… лейтенант Бойко?!» — неожиданно мелькнула мысль.
Сопоставив некоторые данные, следователь Сташин решил: да, это Бойко! Впервые он подумал о лейтенанте, когда тот ухмыльнулся и спешно ретировался из кабинета во время допроса Разгона, когда тот произнёс это проклятое «о да, милый». Хотя не прочь был еще поиздеваться над подследственным, — это он никогда не пропустит. Конечно, больше некому проболтаться! Недаром эти слова мерещились Сташину всякий раз, когда он проходил по коридорам родного учреждения. Вся прокуратура смеялась над ним!
Так что же получается — Бойко… тоже знает, что означают эти слова?! Он тоже… с Викой?!
Какой ужас! Занесенный грозно кулак бессильно опустился на стол. Мысли заметались. Что делать? Развестись? Этот вопрос решен однозначно.
Уволиться? Сташин задумался. Нет, черта с два! После несправедливой выволочки Кекеев обласкает, — конечно, извиняться не будет, но, может, выдаст премию, отправит в отпуск, предоставит бесплатную путевку на море, потом даст перспективные дела. Грамотных следователей он бережет, особенно тех, кто не поддается искушению, не берёт взятки. Тех же, кто «решает вопросы» мимо него, безжалостно увольняет при первой же возможности.
Да, — сделал вывод Сташин, — плевать на сплетни и смешки. Он останется на работе, будет таким же твёрдым и сильным, как зампрокурора. Бойко… надо забыть на время, потом уничтожить. Разгон… Жалкий ебаришка!
Сташин посмотрел в окно, задумался.
Странно, что из этих двух людей он вдруг испытал невольное уважение к подследственному, которого еще утром планировал добить, а потом был вынужден закрыть дело, и отозвать оперативников из областной больницы; а смазливого красавчика Бойко вдруг возненавидел. Да по-мужски разобраться — кобель не вскочит, пока сука не захочет. Но если один повел себя достойно, то другой разболтал об этом всей прокуратуре, — так, что дошло до Кекеева.
…Он долго сидел у окна, задумавшись. Рабочий день подходил к концу. Домой не хотелось. Надо пройтись пешком, обдумать финальный разговор с женой. Когда же пройдёт это мучительное чувство, когда будет ясность в голове? Хотя бы какие-нибудь мало-мальски приятные эмоции!
Повернувшись к столу, он открыл средний ящик тумбочки. Блокнот подследственного! С него всё началось. И, слава богу, — раскрылась измена, пусть дорогой ценой!
Он начал медленно листать, внимательно всматриваясь в строчки. Сразу видно, кто для хозяина блокнота важен, а кто так себе. Близкие люди вписаны на ту букву, на которое начинается имя, остальные — по фамилии.
Буква «К»… Катя Тр. Что за Катя? Третьякова! Та самая! Рассматривая шесть букв, обведенных красным фломастером, Сташин стал вспоминать оперативную информацию об этой девушке, которой поделился с ним Галеев.
Через осведомителей выяснено, что у неё была связь с самим Кондауровым, после его смерти — роман с Разгоном, своим соседом. Они отдыхали в Сочи, вернулись в Волгоград в начале сентября — есть данные с железной дороги. Неизвестно, правда, когда уехали, — вот это интересно.
Она пробыла в городе пять дней. Встречалась с Солодовниковым на набережной, неподалёку от «офиса». Туда пришла пешком, после непродолжительной беседы Солодовников отвёз её на машине домой.
На пятый день своего пребывания в городе она уехала на поезде в Санкт-Петербург.
«Ого! — подумал Сташин. — Тут даже указан петербургский номер!»
Он снял трубку, стал набирать номер, еще не понимая, что ему сейчас нужно, когда дело уже закрыто. Ответили сразу, оборвав первый же гудок. Нетерпеливо ждали чей-то звонок?
Сташин представился — назвал должность, фамилию, имя, отчество, адрес учреждения, и обратный номер телефона. Растягивая слова, обдумывал, как поведет разговор. Когда он закончил свою вступительную речь, грудной женский голос ответил не очень вежливо:
— Ну и что, чем обязана?
— Вы не могли бы представиться для начала?
— А что, вы не знаете, кому звоните?
— Попробую угадать… Екатерина Третьякова?
— Она у аппарата.
— Меня интересует Андрей Александрович Разгон, о нём бы хотелось поговорить.
— Что с ним случилось? — спросил встревоженный голос.
— Он находится в СИЗО.
— Я в курсе.
— Следствие пытается установить степень его причастности к некоторым… преступлениям.
— Не понимаю, какого черта вы его задержали! Он ни в чем не виноват.
— Спокойно, девушка. Если он невиновен, мы его отпустим. Сейчас я кое-что спрошу у вас, сопоставлю данные…
— Ничего интересного я вам не скажу. И вообще — почему я должна вам верить?
— Ваше право. Тогда мы закончим разговор, я буду выяснять интересующие меня вопросы в других местах, всё это время Андрей Александрович будет находиться в СИЗО.
Повисла пауза. Девушка на том конце провода молчала. Подумав, она ответила, отрывисто бросая фразы:
— Что же вы хотите выяснить, — для того, чтобы Андрея поскорее выпустили из изолятора?
— Судя по вашей заинтересованности, вам небезразличен этот человек.
— Да, небезразличен. Я — его девушка.
Сташин удовлетворённо покачал головой.
— О, да!.. Не сомневаюсь. Так утверждает каждая первая девушка, проходящая по этому делу.
— Давайте оставим ваши следовательские штучки. Говорите по существу.
Следователь Сташин не знал, что сказать по существу, — Третьяковой и Кондауровым занимался Галеев. Связь Третьякова — Разгон никогда его не интересовала. Он ответил:
— Есть такая Альбина Евсеева, подружка Андрея Александровича. Так же, как и он, она находится под стражей. Вместе с ним… совершала… некоторые мошеннические действия, не могу по телефону всё сказать, это тайна следствия. Выгораживая его, наговаривает на себя, мотивируя тем, что она — его девушка.
— Чушь!
Сташин принялся листать блокнот. «Где же тут найти не чушь…»
— Есть ещё…
«Что бы такое сказать? — подумал он. — Не называть же Вику! Где еще имена девушек, подчёркнутые фломастером?»
— М-м-м… — задумчиво произнёс он.
— Как вы сказали?! — спросил нетерпеливый голос. — Маша?
Сташин открыл страницу на букву «М». Есть!
— И она тоже. Маша Либерт. Судя по её рвению, она готова сесть вместо Андрея Александровича, взяв на себя его вину. Она показала, что…
Тут он точным движением выудил из папки нужную бумагу, посмотрел дату отъезда Третьяковой в Петербург, и сказал:
— … провела с ним три ночи подряд, — 9-го 10-го и 11-го сентября, — в… гостинице «Волгоград». Мы проверили, оказалось, что это правда, есть соответствующие записи, и персонал подтверждает. Вот хотелось бы знать, сможете ли вы дать аналогичные показания.
Сформулировав мысль, он задал вопрос:
— Вы были с ним… в июне месяце… в ночь с…
Сташин задумался, какую бы дату назвать. Тут он услышал щелчок, и короткие гудки. Разговор прервался.
Спокойным движением собрав бумаги в папку, он аккуратно завязал верёвочки, и положил ставшую ненужной папку в тумбочку. Затем встал, и вышел из кабинета. На душе стало немного спокойнее. Он испытал небольшое, но всё-таки удовлетворение. Получены долгожданные положительные эмоции, так необходимые для трудного разговора с женой.
Глава 52
Части меня под землей и на небе.
Хотела сама кусочек хлеба.
Умирала от голода, не зная еды.
Хлеб вкушала не чуя беды.
Меня разрывает на части вечности.
За окном машины — полосы встречные.
Буду петь на углях в белом аду.
Растут кресты у меня в саду.
Нужно проснуться из света во тьму.
Я очень сильная, я смогу.
Бред моих рук, стон моих глаз,
Кончился этот безумный рассказ.
И на земле нет больше нас…
Глава 53
Двое суток Андрей провёл в реанимации. Обезболивающие кололи каждые четыре часа, а укола хватало на три. В начале четвертого часа боль подкатывала, мучила почти час — до момента, пока подействует следующий укол. Болело под мышкой — в месте операционного разреза, ломило в ребрах, голова раскалывалась на части, болел позвоночник. Мучили кошмары. Одна-единственная мысль жгла, не отступала: что с Катей?! Как поговорили с ней домашние, что сказали? Как она поймёт его отсутствие? Забываясь в наркотическом сне, он думал о том, что Катя, зная о его неприятностях, поймёт, что невыход на связь связан с серьёзными проблемами, будет ждать, может быть, даже вернётся в Волгоград. Очнувшись ото сна, снова почувствовав боль, думал, что вдруг Катя неправильно поймёт, боялся, что родители, или брат, ответят ей что-нибудь не то.
Когда состояние улучшилось, его перевели в отделение. Родители и брат навестили его, сообщили, что дело закрыто, и неприятности закончились. Проведено служебное расследование, и двенадцать слушателей высшей следственной школы, виновные в ночном избиении подследственных, отчислены из ВУЗа, возбуждено уголовное дело. Что касается противозаконных действий следственных органов — тут бесполезно жаловаться, надо радоваться тому, что дело закрыто, всё могло быть гораздо хуже.
Выслушав, Андрей нетерпеливо спросил, звонила ли Катя, и что ей ответили. Оказалось, что Катя беспрерывно звонила, и ей отвечали всё, как есть: ночью забрала милиция, свидания запретили.
Андрей попросил, чтобы в больницу принесли его блокнот. На это ушло два дня — оказалось, что все личные вещи забрали при обыске. Через два дня брат привёз блокнот, который не без проволочек вернул следователь. Андрей тут же стал звонить с телефона-автомата в Петербург. Длинные гудки, никто не брал трубку. Брат не знал, когда Катя звонила в последний раз. Андрей позвонил родителям, они не могли вразумительно ответить на этот вопрос. Не помнят, было не до этого. Последние три дня она точно не звонила. Странно, — до этого дозванивалась и в два, и в три часа ночи.
В отделении скучать не приходилось. Приезжали Вадим и Роман, Маша навещала каждый день. Роман сказал, что таких сложных случаев, как этот, он не видел никогда. Если с дознавателями договорились сразу, то дальше начались кошмарные проблемы. Коридорные и опера в СИЗО наотрез отказались сотрудничать, сказали, что сделают всё, что угодно в плане режимных поблажек для любого другого подследственного или заключённого, но только не для Разгона. Это было особое указание начальства. И только в самом конце, когда были задействованы высокие инстанции, дело удалось сдвинуть с мёртвой точки. Солодовникову удалось, наконец, договориться с коридорными и охранниками. И однажды ночью некий Сидоров задушил Фролкина, и наутро сознался в убийстве, взяв на себя ещё убийство Оглоблина и Шишакова. Сокамерники это подтвердили.
Когда состояние улучшилось, его перевели в отделение. Родители и брат навестили его, сообщили, что дело закрыто, и неприятности закончились. Проведено служебное расследование, и двенадцать слушателей высшей следственной школы, виновные в ночном избиении подследственных, отчислены из ВУЗа, возбуждено уголовное дело. Что касается противозаконных действий следственных органов — тут бесполезно жаловаться, надо радоваться тому, что дело закрыто, всё могло быть гораздо хуже.
Выслушав, Андрей нетерпеливо спросил, звонила ли Катя, и что ей ответили. Оказалось, что Катя беспрерывно звонила, и ей отвечали всё, как есть: ночью забрала милиция, свидания запретили.
Андрей попросил, чтобы в больницу принесли его блокнот. На это ушло два дня — оказалось, что все личные вещи забрали при обыске. Через два дня брат привёз блокнот, который не без проволочек вернул следователь. Андрей тут же стал звонить с телефона-автомата в Петербург. Длинные гудки, никто не брал трубку. Брат не знал, когда Катя звонила в последний раз. Андрей позвонил родителям, они не могли вразумительно ответить на этот вопрос. Не помнят, было не до этого. Последние три дня она точно не звонила. Странно, — до этого дозванивалась и в два, и в три часа ночи.
В отделении скучать не приходилось. Приезжали Вадим и Роман, Маша навещала каждый день. Роман сказал, что таких сложных случаев, как этот, он не видел никогда. Если с дознавателями договорились сразу, то дальше начались кошмарные проблемы. Коридорные и опера в СИЗО наотрез отказались сотрудничать, сказали, что сделают всё, что угодно в плане режимных поблажек для любого другого подследственного или заключённого, но только не для Разгона. Это было особое указание начальства. И только в самом конце, когда были задействованы высокие инстанции, дело удалось сдвинуть с мёртвой точки. Солодовникову удалось, наконец, договориться с коридорными и охранниками. И однажды ночью некий Сидоров задушил Фролкина, и наутро сознался в убийстве, взяв на себя ещё убийство Оглоблина и Шишакова. Сокамерники это подтвердили.