Неизвестен Автор. История русской литературы в четырех томах (Том 3)

   Отрицание за Некрасовым права на звание главы целой школы часто шло от ощущения оригинальности и неповторимости некрасовского дарования. Так, один из дореволюционных критиков, сочувственно в целом отзываясь о некрасовской поэзии, писал: "Является, однако, вопрос, насколько Некрасов в своем исключительном и резком направлении может быть учителем и образцом. Школы, пак известно, он не оставил. Подражатели у пего были, есть и, вероятно, будут, но школы нот и вряд ли она когда-нибудь возникнет". [2]
   Становясь предметом споров, некрасовская школа тем самым подтверждала свое существование. Недаром сам термин "некрасовская школа" возник еще в 60-х гг. прошлого века, и возник не случайно, выражая дух времени с его резко обострившимися идеологическими противостояниями и с отчетливым осознанием этих противостояний художниками разных социальных и художественных лагерей. Сказалось на новом термине, очевидно, и влияние такого понятия как "натуральная школа", которая в середине 40-х гг. тоже в большой мере связывалась с именем Некрасова. Историческую необходимость своего рождения эта школа доказывала тем, что появилась по сути до Некрасова. Уже такие произведения Н. П. Огарева (1813-1877) как "Кабак" (1841), "Изба" (1842) напоминают некрасовские, а написаны они за несколько лет до появления подлинно оригинальных стихов Некрасова. Одновременно с Некрасовым, иногда чуть раньше, иногда позднее, пишет ряд произведений на "некрасовские" темы такой чуткий поэт как М. Л. Михайлов. Не просто вслед за Некрасовым, но и предупреждая некоторые его важнейшие поэтические открытия, создает свои стихи-песни И. С. Никитин.
   Рос талант Некрасова, росло и названное позднее его именем поэтическое движение. Слово "некрасовская школа" уже как бы носилось в воздухе и наконец было произнесено впервые в связи с характеристикой поэзии Дмитрия Минаева. [3] Существование некрасовского направления, "некрасовской школы" часто признавали далее критики, враждебно относившиеся к демократической поэзии. Правда, здесь обычно старались не только указать на родство Некрасова и созданного им направления, но, выделяя Некрасова, унизить поэтов "школы", заявить об их бесталанности и вымученности.
   Конечно, увидеть разницу между поэзией великого поэта и творчеством скромных талантов легче, чем попытаться непредвзято определить размеры и особенности последних. Щедрин отметил в свое время: "Значение второстепенных деятелей на поприще науки и литературы немаловажно <...> Каждая школа имеет и своего мастера, и своих подмастерьев и чернорабочих, но критика, конечно, была бы неправа, если б одних мастеров признавала подлежащими ее суду, а писателей, идущих по их стопам, оставляла в забвении <...> пренебрежение к подражателям может сделать ущерб самому критическому исследованию в том отношении, что оставит без разъяснения те характерные стороны школы, для изучения которых подражатели почти всегда представляют материал гораздо более разнообразный, нежели сами образцы". [4]
   Что же такое "некрасовская школа" в русской поэзии? Прежде всего под школой можно понимать систему художественных принципов, которая исторически закономерно сложилась в русской - прежде всего демократической - поэзии к середине XIX в. Как мы уже отметили, школа эта не началась с Некрасова и не окончилась им. Однако процесс художественного развития таков, что исторические закономерности его редко предстают вне яркого индивидуального воплощения. Некрасов оказался поэтом, наиболее полно выразившим историческую необходимость нового этапа русской поэзии и, естественно, давшим ей свое имя.
   Некрасовская школа как система художественных принципов так или иначе оказывала влияние на всю русскую поэзию. В этом смысле следы некрасовской школы мы находим в художественных явлениях эпохи, казалось бы, далеких от его поэзии, чуть ли не противоположных ей, например у Тютчева или у поэтов позднейшего времени - у Андрея Белого, у Блока. Это одна сторона дела.
   Обычно же под школой Некрасова - и здесь речь идет именно о такой шкоде - понимают поэтов 50-70-х гг., идеологически и художественно наиболее ему. близких, испытывавших на себе прямое влияние великого поэта, даже организационно в сущности объединенных уже в силу того обстоятельства, что большинство из них группировалось вокруг немногочисленных демократических изданий: некрасовского "Современника", "Русского слова", "Искры".
   Советская литературная наука немало сделала, восстанавливая подлинный облик некрасовской "школы", избавляясь от многих ошибок, допущенных наукой, критикой, да и издательской практикой прошлого, обнаруживая неизвестные страницы и заново прочитывая известные. Однако еще в большом ходу слишком суммарные характеристики поэтов "школы". А ведь при большой общности художественных принципов отношение к поэзии Некрасова поэтов его направления было разным, сложным, подчас противоречивым. Да и сам термин "школа" совсем не предполагает литературного школярства, наивного ученичества, обязательного желания точно следовать великим образцам.
   Яркое, самобытное дарование Некрасова не только вызывало желание подражать, но и ставило подчас человека, сознающего значение творческой индивидуальности, в очень сложное положение и даже вынуждало к молчанию. "Мне казалось, - вспоминал А. М. Жемчужников (1821-1908), - что мои стихи никому не нужны в такое серьезное время. Поэзия на "гражданские мотивы" была бы очень уместна в эпоху пробуждения ума и совести. Я сознавал все высокое ее значение, и меня к ней тянуло; но эти песни пел тогда Некрасов. Они были так сильны и оригинальны, что тягаться с ними я, конечно, не мог, а вторить им, хотя бы и не фальшивя, было бы излишне". [5]
   Поэты-демократы подчас не умели органически переработать влияния Некрасова, прямо повторяли некрасовские темы и образы и тем самым наносили ущерб общей поэтической культуре эпохи, простым повторением превращая эти темы и образы в банальности и штампы. Вряд ли стоит закрывать глаза на откровенное эпигонство некоторых поэтов этого ряда. Конечно, наиболее "некрасовские" стихи А. Н. Плещеева (1825-1893) - это и наиболее слабые его стихи.
   Кроме того, необходимо иметь в виду ряд обстоятельств. Во-первых, самые границы "школы" - вещь довольно условная н подвижная, ведь любой поэт "школы" развивается и под знаком других, иногда многих, литературных влияний. Важно понять, когда и где влияние Некрасова оказывается определяющим и принципиально важным. Во-вторых, вряд ли можно установить также особенности, которые оказались бы в данном случае всеохватывающими. В рамках самой литературной школы есть разные аспекты, как бы "школы" в "школе", так что они подчас имеют между собой мало общего: Никитин - и И. И. Гольц-Миллер (1842-1871), Д. Д. Минаев (1835-1889) - и С. Д. Дрожжин (1848-1930).
   Самое существо некрасовской поэзии определяется ее народностью. Это был поэт, который не просто писал о народе, но, если воспользоваться словами Марины Цветаевой, "говорил народом". Именно в своем качестве народного поэта, а не только масштабом дарования отличается Некрасов от многих представителей своей школы, даже очень талантливых и в наибольшей степени к Некрасову приближавшихся. Таким поэтом был, в частности, Михаил Ларионович (Илларионович) Михайлов (1829-1865). Михайлов - из немногих поэтов, в стихах которых мы находим уже в 40-х гг. прямые переклички с поэзией Некрасова. В "Помещике" (1847) есть мотивы "Псовой охоты", в стихотворении "Груня" (1847) - "Тройки". Тем не менее сходство стихотворений Некрасова и Михайлова часто оказывается лишь внешним. Оба поэта стремятся уяснить народный характер. Но Некрасов открывает самостоятельно, по-новому и новое в народной жизни, ищет новой поэтичности на основе анализа; Михайлов же скорее удовлетворяется уже найденным.
   Интересно отметить в связи с этим, что Некрасов высоко ценил Кольцова, но на поэтическую деятельность Некрасова Кольцов влиял сравнительно мало. Для Михайлова же поэзия Кольцова в известном смысле оказывается конечной формой выражения народности. Молодой Михайлов пытается писать песни в кольцовском духе. Так возникает характерный образ степи в стихотворении "На пути" (1848). С другой стороны, ряд стихотворений оп как бы перестраивает уже по некрасовскому типу. Появляется тяга к конкретности, к сюжету. Но даже эти стихи не достигают уровня социального и психологического анализа Некрасова. Так, в стихотворении "Груня" есть конкретная обстановка крестьянской избы, характерные детали: полати, прялка, теплая печурка с котом. Но отсутствие анализа не позволяет создать конкретный характер, который есть у некрасовской героини.
   Показательно стремление Михайлова увидеть в крестьянской девушке личность, частное лицо, отсюда и имя - Груня. И все же у Некрасова в стихотворении "В дороге" мы узнаем о ее, Грушиной, трагедии, а у Михайлова ее, Грунина, беда полностью вмещается в традиционный мотив о родительской воле, разлучившей с любимым девушку, отданную замуж за нелюбимого. У Некрасова общее выразилось в частном, у Михайлова общее вытеснило частное.
   В стихотворении "Кабак" (1848) у Михайлова та же тема, что и у Некрасова в стихах "Пьяница", "Вино". Но в то время как у Некрасова в трех сжатых историях дана социальная судьба человека, Михайлов более традиционен. Его стихотворение - скорее привычная песенная вариация на тему о "зелене вине", как будто пришедшая из народной песни. Так появляется поэтическая "чарка" вместо прозаического "полштофа" у Некрасова. Социальный мотив едва намечен:
   Аль денег к оброку
   В мошне не хватает.
   Аль староста рыжий
   За леность ругает... [6]
   Впрочем, Михайлов довольно скоро отказался от попыток изображать народную жизнь. Народ лишь иногда предстает в его позднейших стихах, но уже суммарно, в однозначных определениях. В стихотворении "Те же все унылые картины..." (1861) - это темная, терпеливая масса:
   А кругом все будто стоном стонет...
   И вопрос тоскливый сердце жмет:
   Лес ли то со стоном сосны клонит,
   Или вьюга твой мне стон несет,
   Изнемогший в вековом томленьи,
   Искушенный в вековом терпеньи,
   Мой родной, несчастный мой народ? [7]
   Внешне это напоминает некрасовское "стонет" в "Размышлениях у парадного подъезда":
   Где народ, там и стон... Эх, сердечный!
   Что же значит твой стон бесконечный?
   -  но включается в рамки иной, романтической по сути, системы. Иной тип являет поэзия Леонида Николаевича Трефолева (1839-1905) - поэзия своеобразных перепевов некрасовской поэзии. Человек большого общественного темперамента, публицист, газетчик, земец, отставлявшийся от службы, постоянно преследовавшийся цензурой, Трефолев и в поэзию принес живое злободневное начало. В стихотворении "Что умею я нарисовать", которое несет следы влияния некрасовского цикла "О погоде", поэт сам очертил круг тем и образов своего творчества:
   Все выходит картина одна
   Безобразная, грустно-смешная,
   Но для многих, для многих родная... [8]
   Сам Трефолев не новатор, но он обратился к новаторским формам некрасовской поэзии и дал свои разработки их. Он не стремился, подобно некоторым поэтам некрасовской школы, уйти из-под могучего влияния учителя, дабы заявить свою поэтическую личность. Одна из особенностей поэзии Трефолева, дающая определенный эстетический эффект, оказывающаяся художественным "приемом", - максимальная приближенность к Некрасову. Поэт не только не скрывает, но даже демонстрирует такую приближенность. Он как бы показывает процесс прочтения стихов другого поэта, круг вызываемых им ассоциаций, иногда прямо цитирует. Примечательно и то, что лучшие свои произведения ("Камаринская", "Дубинушка", "Рекрутчина") Трефолев создает в 60-е гг. Здесь его поэзия по-своему повторила поэзию Некрасова, в те же годы создававшего наиболее органичные народные свои произведения ("Мороз, Красный нос", "Песни" и др.).
   Совершенно исключительное место в изображении народной жизни занял крупнейший и талантливейший представитель некрасовской школы - Иван Саввич Никитин (1824-1861). Его лучшие произведения представляют самостоятельное и оригинальное творчество в духе новой некрасовской школы.
   Никитин в отличие от многих поэтов некрасовской "школы" оказался внешне почти никак с Некрасовым не связанным. Разные города, разные условия жизни, разные судьбы. Полное отсутствие общения, даже простого знакомства, единственное случайно опубликованное в "Современнике" никитинское стихотворение. Тем интереснее делается вопрос об отношении поэзии Никитина к поэзии Некрасова.
   Молодой Никитин ищет учителей в Пушкине, Кольцове, Лермонтове. Характерна и смена влияний: сначала Пушкин, Кольцов, а затем, и все сильнее. Лермонтов. Некрасова, который уже к концу 40-х гг. заявил себя как пролагатель новых путей в поэзии, в числе поэтов, влиявших на Никитина, мы пока не находим.
   И только пройдя через многочисленные, по закономерные влияния, Никитин обращается наконец к Некрасову. Путь от Пушкина до Некрасова оказывается пройденным, и обращение к Некрасову является как конечное на этом пути. Только в середине 50-х гг. Никитин обращается к стихам Некрасова десятилетней давности - свидетельство органичности их восприятия - и представляет свои разработки некрасовских тем.
   Первоначально влияние Некрасова проявляется в тех же формах, что и влияние Кольцова или Лермонтова, т. е. в формах прямого подражания, повторения некрасовских мотивов и образов, характеров и сюжетов.
   "Рассказ ямщика" (1854) восходит к некрасовскому стихотворению "В дороге". Напоминает стихотворение "В дороге" и никитинский "Бурлак" (1854). Почти точно в сюжете, в характерах н даже в интонациях повторяет "Уличная встреча" (1855) стихотворение Некрасова "В деревне".
   Никитин, как и Некрасов, ввел в поэзию частную жизнь крестьянина, мужика, человека из народа. В отличие от Лермонтова, для которого мир народности оказался не анализируемым, Никитин вхож в этот мир, но не по-кольцовски: он и в нем, и вне его. Такой путь постижения народной жизни открыл Некрасов. Меняется и структура никитинского стихотворения. Открываемый и демонстрируемый Некрасовым тип народного сознания, способ постижения его требовали иной формы.
   Судьба частного человека находит выражение в частном случае, в его, частной истории, в казусе. Лирическое стихотворение уже не удовлетворяется средствами лирики и все чаще избирает в качестве своего предмета, как говорил Добролюбов, "эпический сюжет". Традиционная песня вытесняется историей, рассказом: рассказом о человеке из народа и рассказом человека из народа. Эта необходимость поворота к новому типу творчества осознана Никитиным уже к середине 50-х гг. "Не ошибаюсь ли я, - пишет он в письме А. Н. Майкову от 17 января 1855 г., - исключительно обратившись к стихотворениям в простонародном духе? <...> Некоторые говорят, что произведения подобного рода (разумею не лирические, но взятые в виде отдельных сцен) прозаичны по своей положительности, что поэзия собственно состоит в образах, в романтизме, даже в некоторой неопределенности <...> Скоро выйдет в свет книжка моих стихотворений, но в ней в последнем роде, т. е. в простонародном, собрано мало, и если бы было много, едва ли кто-нибудь займется их разбором, укажет на светлые и темные стороны моей новой дороги". [9]
   В лирике Никитина появляется жанровая сцена, бытовая картинка, новелла в стихах. Он идет здесь с Некрасовым, который сделал все это принадлежностью искусства лирики. Таким образом, Некрасов не просто из бывшею последователя Пушкина, Кольцова, Лермонтова делал своего последователя, но выводил молодого поэта на его собственную дорогу, закономерным этапом которой, впрочем, было прямое подражание новому учителю.
   Конечно, социальные основы бытия не осознаны Никитиным так широко, как они осознаны Некрасовым, и психологические разработки его гораздо беднее. Стихотворная новелла Никитина поэтому несколько иная. Богатство анализа и глубина психологического проникновения в характер открывают перед Некрасовым возможность необычайной концентрации материала, рассказа небольшого, но емкого. Рассказ Никитина подчас длинен и многословен. Сравнительную бедность внутреннего психологического содержания он как бы стремится компенсировать широтой внешней разработки, многоговорением героев, подробностью рассказа. Достаточно сравнить некрасовское "В дороге", в кратком рассказе вместившее целую жизнь, с новеллами Никитина, чтобы убедиться в этом. На десятки строф растягиваются стихотворения "Жена ямщика" (1854), "Неудачная присуха" (1854) и др.
   Но именно Некрасов включил в сферу лирического сознания многих и разных героев - людей из народа. Никитин в 50-е гг. такой возможностью воспользовался чуть ли не шире самого Некрасова. Мужики, крестьяне и крестьянки, мещане, ямщики - герои никитинских произведений. Некрасов открыл перед Никитиным народную жизнь как предмет поэзии, как объект анализа и изучения.
   Многие ранние стихи Никитина, в том числе напечатанные и в первом сборнике, важно понять как реакцию па "низкую", "грязную" действительность, как осуждение и неприятие безобразия жизни. У Никитина еще не было непосредственного ощущения народного бытия и народного творчества, их эстетической значимости. Недаром само народное творчество он, поэт из народа, воспринимает через литературу, через Кольцова.
   Как противовес низкой действительности являются религиозные мотивы, картины прекрасной природы, во многом мифическая, сусальная Русь.
   Приблизительно с середины 50-х гг. Никитин обращается непосредственно к народному творчеству, его поэзия уже самостоятельно, не через литературу связывается с народной песней. "Надо научиться нашим литераторам говорить с народом, для этого нужен огромный талант и родство с народным духом", пишет сам поэт Н. И. Второву 21 ноября 1858 г. [10]
   Никитин идет некрасовской дорогой. Он ищет таких путей к народной жизни и народному творчеству, которые позволяли бы сохранять самостоятельность лирического голоса, не давали бы ему раствориться полностью в стихии народной поэзии, оставляли право на уже завоеванное искусство анализа народной жизни.
   Никитин по-своему и даже в чем-то раньше Некрасова стремится к такому синтезу. Успешные завоевания на этом пути отличают прежде всего его песню.
   В песне Кольцова есть одно чувство и способность отдаваться ему до конца, ничего другого в поэзию господствующего чувства не допускается.
   Не то, например, в "Песне бобыля" (1858) Никитина. Здесь человек социально и индивидуально опознан и осознан. Это ужо не просто бесталанная голова, но бобыль-бедняк.
   Богачу-дураку
   И с казной но спится;
   Бобыль гол как сокол.
   Поет - веселится.
   Он идет да поет,
   Ветер подпевает,
   Сторонись, богачи!
   Беднота гуляет! [11]
   Впрочем, главное заключается не только в этом: мотиве бедности, который и у Кольцова встречался довольно часто ("Доля бедняка"), а в сложности лирического характера "Песни" Никитина.
   В песне есть разгул сам по себе. Но разгул в то же время и защитная реакция бедняка. Разгул и удали одновременно оказываются и маской:
   Уж ты плачь ли, не плачь,
   Слез никто не видит,
   Оробей, загорюй,
   Курица обидит.
   Уж ты сыт ли, не сыт,
   В печаль не вдавайся;
   Причешись, распахнись,
   Шути - улыбайся!
   За стихией гульбы есть горечь, подавленная и скрываемая. Характер никитинской песни оказывается противоречивым и сложным.
   Любопытно, что, возвращаясь в народ, фольклоризируясь, никитинская песня, как и песня Некрасова, обычно упрощается, лишается психологической сложности. Народная переделка снова стремится сделать характер более простым. Так. "Ухарь-купец" ("Ехал из ярмарки ухарь-купец...", 1858) из песни-обличения у Никитина становится в фольклоризированном варианте апологией широкой натуры.
   У Кольцова в герое находит выражение судьба как данность, не могущая быть осужденной, у Никитина предстает социальная судьба, которая может и должна быть осуждена. Особенно явственно видно это в стихотворении "Пахарь" (1856), которое уже Добролюбовым было отнесено к числу лучших у Никитина. Что же касается самой сути его, то, пожалуй, точнее всего эту суть определил А. П. Нордштейн, человек взглядов очень консервативных, с тревогой наблюдавший за изменениями, совершавшимися в поэзии Никитина.
   "Я опять о "Пахаре", - пишет А. Нордштейн поэту, - в ней не предмет коммунистский, а мысль коммунистская... Отчего же и цензура не пропустила? Вы думаете, что никто не писал о горькой доле бедного земледельца? Писали очень много и многие поэты, и цензура пропускала, потому что эти поэты требовали только сочувствия бедняку...". [12] Решительную оппозиционность стихов сам Никитин отчетливо осознавал: "Жаль, если цензура не пропустит "Пахаря". Я, как умел, смягчил истину; не так бы нужно писать, но лучше написать что-нибудь, нежели ничего, о нашем бедном пахаре". [13] Новизна никитинского "Пахаря" особенно явственна при сравнении с "Песней пахаря" Кольцова.
   Дело не только в том, что чувству радости труда у Кольцова противопоставлено горе и тяжесть его в стихах Никитина. Меняется, по-некрасовски, вся структура произведения. В песню входит новый лирический герой со своей мыслью и со своим чувством. В никитинской песне не безотчетная горе-тоска, какая есть в песнях Кольцова. Его песня включает и взгляд на мужицкую долю со стороны, аналитическую, "коммунистскую" мысль. Его чувство, может быть, менее непосредственно, чем у Кольцова, но более широко. Автор не только сливается с пахарем, но и все время от него отделяется. Его песня не только выражает горе мужика (и это определяет ее органическую народность), но и скорбь о мужике. Это делает ее подлинно литературной, некрасовской песней:
   На труды твои да на горе
   Вдоволь вчуже я наплакался! [14]
   В последней строфе "Пахаря" есть очень характерная умная и горькая усмешка:
   Где же клад твой заколдованный,
   Где талан твой, пахарь, спрятался?
   Типичная формула народной поэзии и поэзии Кольцова "талан-бесталанность" - иронически переосмыслена. Нет "талана" и быть не может. Жизнь подчинена иным законам.
   Так совершается отказ от непосредственности народной песни, так происходит органичное включение в песенную стихию лирического голоса автора, так создается новый тип литературной и народной одновременно песни.
   "В стихотворениях ваших, - обращается к Никитину А. Нордштейн, - вы изменили и взгляд и лад и стали упорно писать какие-то некрасовские едкие сарказмы. Как будто это поэзия... Некрасовским направлением в поэзии своей вы губите ее, да! Все это головные поэты, а не грудные". [15]
   Однако, становясь "головной", поэзия Никитина не переставала быть "грудной". Более того, в это время поэтическое творчество, подделывавшееся под "грудную" кольцовскую поэзию, как раз и становилось искусственной стилизацией, а поэзия, включавшая вслед за Некрасовым "головной" элемент, становилась подлинно непосредственной и органичной, свидетельством "родства с народным духом".
   Надо сказать, что своей песней 50-х гг. Никитин не только следовал за Некрасовым, но в чем-то предвосхищал и готовил некрасовскую песню 60-х гг. Именно на некрасовском пути Никитиным были сделаны открытия, которые затем более широко и точно реализовались в творчестве самого Некрасова, и прежде всего это рассказ-песня.
   Описание природы в стихотворении "Встреча зимы" (1854) перекликается с поэмой "Мороз, Красный нос". В стихотворении "Мертвое тело" есть эпизод вскрытия, подобный тому, какой в дальнейшем Судет описан в поэме "Кому на Руси жить хорошо". Никитин вводит элементы народного плача-причитания. Как известно, Некрасов тоже строит соответствующее место поэмы на причете Ирины Федосовой "Плач о старосте".
   Может быть, здесь и трудно говорить о прямом литературном влиянии Никитина на Некрасова, но сходство ситуаций и факт обращения обоих поэтов к народному причету очень характерны как свидетельство общности творческих исканий.
   Конечно, принципы использования Никитиным народного творчества узки в сравнении с некрасовскими, и никитинская песня является более односторонней. Никитину оказался чужд полифонизм некрасовской поэзии. У Никитина народ достоин сочувствия своему страданию, у Некрасова есть не только страдание, но и богатырство, красота, богатство духовной жизни, вот почему сама скорбь у Некрасова шире, глубже и просветленнее. Некрасов стал певцом народа, Никитин остался прежде всего и больше всего певцом его скорби.
   Возможно, именно желание преодолеть известную односторонность своей поэзии, глубже освоить народный характер вело Никитина к созданию поэмы из народной жизни. И здесь Никитин в чем-то предшествует некрасовским поэмам из крестьянской жизни. Первую его поэму "Кулак" (1854-1857) высоко оценила демократическая критика. Впрочем, Добролюбов, называя поэму полной истинно гуманных идей, оценивал ее скорее как рассказ в стихах или даже очерк. Примечательна и попытка Никитина в поэме "Тарас" (1855-1860) создать новый тип крестьянина. В процессе работы над поэмой проявлялась все большая социальная зоркость поэта: Тарас из гуляки и непоседы становился человеком, ищущим счастья и социальной справедливости. Герой никитинской поэмы отправляется, как в дальнейшем некрасовские мужики, посмотреть, кому на Руси жить хорошо. "Задумана была поэма, - вспоминает А. С. Суворин, - как нам известно, в широких размерах: Тарас был пробиться сквозь тьму препятствий, побывать во всех углах Руси, падать и подниматься я выйти все-таки из борьбы победителем!". [16] Таким образом, поиски Никитина в жанре поэмы были показательны и симптоматичны для развития русской литературы в целом, что было убедительно и довольно скоро доказано Некрасовым.