Неизвестен Автор. История русской литературы в четырех томах (Том 3)

   Даже в финале повести, в котором Катерина Львовна выступает уже не столько активным лицом, определяющим ход событий, сколько несчастной жертвой жестокого тиранства Сергея, автор не открывает перед ней путь нравственного очищения. Самая ее гибель - это акт еще одного насилия и убийства, которое творит Катерина Львовна, почти обезумевшая от ревности. Завидев во время переправы через реку свою соперницу, легкомысленную Сонетку, она внезапным ударом сбивает ее с ног и бросается с нею за борт.
   Итак, Лесков склонен весьма критически оценивать возможности пусть даже недюжинной личности, сформированной в обстановке "темного царства", и все-таки он чрезвычайно дорожит тем неделимым остатком человечности в душе своей героини, который и делает ее в его глазах не только уголовной преступницей, но и лицом трагическим.
   Подобное стремление Лескова высветить в изображаемом человеке доброе, человеческое начало, в каком бы сложном сращении с иными, противоположными ему свойствами оно ни жило в нем, роднит писателя с Достоевским, в журнале которого "Эпоха" была напечатана "Леди Макбет". Та же гуманистическая направленность ощутима и в повести Лескова "Воительница".
   В центре этой повести тоже сложный человеческий характер, яркий и самобытный, несущий в себе заряд неисчерпаемой жизненной энергии, достойной восхищения, однако озадачивающий автора причудливым совмещением, казалось бы, несоединимых, исключающих друг друга качеств, самых разнообразных возможностей.
   Кружевница Домна Платоновна, с которой как с доброй своей приятельницей знакомит нас автор повести, на первый взгляд существо мягкое и кроткое, ее лицо являет вид детского простодушия, а ее "прекратительная" жизнь, на которую она жалуется, вызывает сочувствие к ней.
   Однако с первых слов собственного рассказа воительницы о ее хлопотах в ее облике неожиданно проступают совсем иные черты: матерая житейская опытность, цепкость жизненной хватки, азартная поглощенность меркантильной игрой.
   Не довольствуясь тем, что он открывает двойственность нравственного существа этой переехавшей в столицу простой мценской бабы, писатель ставит перед собой задачу в большей мере приблизиться к от эму характеру, а главное - понять загадку его столь очевидной противоречивости, осознать доминанту этой личности, которая, очевидно, находится еще в переходной стадии незавершившейся борьбы старых и новых представлений, отношений, влечений, чувств.
   Преследуя эту творческую цель, автор предоставляет своей "собеседнице" широкую возможность самораскрытия в слове. Почти все колоритные эпизоды из жизни Домны Платоновны, в которых ее личность обнажается своими самыми неожиданными гранями, подаются здесь через призму ее собственного сознания, что намного увеличивает их социально-психологическую емкость.
   В центре внимания Лескова оказывается именно сложное взаимодействие натуры и обстоятельств, которое в значительной степени и определяет собой поразительную противоречивость заинтересовавшего его характера, загадку которого он стремится разгадать. "Петербургские обстоятельства" - это атмосфера всеобщего хищничества, распада человеческих связей, "оподления нравов".
   Слушая рассказ Домны Платоновны, автор с неослабным вниманием исследует содержание и границы перерождения ее внутреннего существа под влиянием этой атмосферы и все более убеждается в том, что оно затронуло уже сердцевину ее натуры. И все-таки власть "тупой силы обстоятельств" оказывается не безграничной. Как ни опасна та роль посредника - "фактотума", которую взяла на себя Домна Платоновна в обществе, где все продается и покупается, неиссякаемые силы ее души и сердца не дают ей до конца превратиться в ловкого и увертливого торговца, человека расчета.
   Не сознавая низменности своих занятий, с азартом отдаваясь им, Домна Платоновна в обрисовке Лескова не только преследует свой меркантильный интерес, но и движима бескорыстной потребностью активного вмешательства в жизнь, энергического действования.
   В одушевляющей ее предпринимательской энергии постоянно дает себя знать своего рода артистизм. "Главное дело, - замечает рассказчик, - что Домна Платоновна была художница - увлекалась своими произведениями <...> Домна Платоновна любила свое дело как артистка: скомпоновать, собрать, состряпать и полюбоваться делами рук своих - вот что было главное, и за этим просматривались и деньги и всякие другие выгоды, которых особа более реалистическая ни за что бы не просмотрела" (1, 151).
   Под конец жизни, без памяти полюбив неожиданно для всех и себя самой молодого непутевого парня, которого вскоре арестовывают за мошенничество, она поступает прямо вопреки здравому смыслу. Всей душой болея за него, она отдает ему все, что имеет, до последней банки варенья. Несмотря на всю ее житейскую искушенность, наторелость в кознях, привычку извлекать выгоду из несчастий других, голос ее сердца одерживает верх над голосом рассудка. В такой эмоциональной "избыточности" Лесков всегда видел одну из самых ярких отличительных черт русской женщины, определяющую особый драматизм ее внутренней жизни. В романе "Некуда" подобное истолкование русского женского характера дает доктор Розанов, персонаж очень близкий автору и намеренно приближенный им к стихни народной жизни.
   3
   Тема богатой многосторонней одаренности русского человека, возникшая уже в ранних произведениях Лескова ("Воительница", "Житие одной бабы"), многообразно и интенсивно разрабатывается писателем на всех последующих этапах его творческой эволюции. С нею теснейшим образом сопряжены этические поиски Лескова. Именно с творческой личностью связывает писатель свои надежды на русского человека, "который все может", и на будущее России. Человек художнического склада, в представлении Лескова, способен не только проявить необыкновенную отзывчивость на все впечатления жизни, но, что еще более важно, для его живой души естественно состояние развития, совершенствования и он может сообщить эту энергию движения самой действительности, преодолевая силы инертности и косности существующей жизни.
   Большой интерес с точки зрения поступательного развития этой сквозной темы всего творчества Лескова представляет его повесть о раскольниках "Запечатленный ангел" (1873). Он ставит в ней сложнейшую для его времени проблему "положительно прекрасного человека", которую по-своему пытались решить в это время такие большие русские писатели, как Л. Толстой и Достоевский, а еще ранее Гоголь.
   Горестно размышляя в хронике "Соборяне" о господствующем типе личности, который вырабатывает "намеднишняя действительность", близкий автору по строю своих мыслей протопоп Туберозов замечал: "Без идеала, без веры, без почтения к деяниям предков великих... Это... это сгубит Россию" (4, 183). Раскольники в повести "Запечатленный ангел" - это именно та горстка русских людей, у которых "с предковскими преданиями связь не рассыпана". В отличие от многих своих соотчичей они не утратили высоких ценностей человеческого духа. Именно поэтому они представляются автору значительными, надежными, притягательными людьми, которыми сильна русская земля.
   Одним из главных условий благополучной и счастливой жизни, которую ведут до поры до времени члены изображенной писателем раскольничьей артели, оказывается строго оберегаемая ими свобода от меркантильных влияний нового времени, от воцаряющегося в русском обществе духа низменного барышничества, который опустошает сердца, развращает таланты, разрушает единство национального мира, сокрушает самые сильные характеры.
   Изображаемые Лесковым раскольники - это своего рода "очарованные странники", предрекающие появление колоритного характера Ивана Северьяныча Флягина, черноземного Телемака, как назовет его сам автор будущей повести. Их ведет в жизни ну расчет, не корысть, не утилитарно понимаемая выгода, а более всего - эстетическая отзывчивость, прирожденное чувство красоты, гармонии, которое и дарует им высокие мгновения счастливой полноты жизни.
   Сама религиозная вера раскольников, унаследованная ими от отцов и живо сохраняемая в душе каждого из них, в изображении автора в значительной мере окрашена и пронизана этим изначально свойственным всем им эстетическим чувством. Их религиозность - это, если можно так выразиться, другая ипостась того же высокого художественного начала натуры каждого из этих людей.
   Еще более пристальному и многостороннему рассмотрению подвергает Лесков характер человека живой и восхищенной души в повести "Очарованный странник" (1873).
   С первой минуты своего появления в повести Иван Северьяныч предстает воплощением могучих душевних и физических сил народа. Своеобразный ключ к пониманию этого образа - удивительное сходство героя с Ильей Муромцем. Иван Северьяныч - богатырь не только по стати и необыкновенной силе, но и но натуре своей. С самого рождения ему свойственны неуемная жизненная сила, энергия, жажда действия, которые толкают его порой на самые безрассудные поступки, как та сила богатыря Святогора, о которой в былине говорится:
   Не с кем Святогору силой померяться.
   А сила-то по жилочкам так живчиком и переливается.
   Грузно от силушки, как от тяжелого беремени. [10]
   Именно эта стихийная сила взыграла в Иване Северьяныче, когда он в бытность свою графским кучером неожиданно для самого себя насмерть засек старика-монаха, который заснул на возу с сеном и вовремя не посторонился с дороги. Позже, прозябая в роли няньки при малом ребенке, он нарочно задирает форсистого офицера, чтобы вызвать его на драку и тем себя потешить. Молодецкое озорство роднит Ивана Северьяныча со знаменитым Васькой Буслаевым, который готов был вызвать на бой весь Новгород.
   Сближая характер главного героя повести с легендарными характерами русских былинных героев, Лесков ставит его в особые, свободные отношения со временем, выводя его из "тесноты и духоты" той действительности, в которой он живет, на широкий простор исторического бытия. Самим складом своей натуры Иван Северьяныч как бы осуществляет ту связь времен, которая виделась Лескову одним из главных залогов благополучия настоящего и будущего России, плодотворного исторического движения русской жизни.
   Во многом именно благодаря этим безмерно увеличивающим силы героя его связям с героическим прошлым Иван Северьяныч с самого начала своего появления в повести выступает убежденным поборником идеи жизненной активности личности: "толцытеся!" (4, 390).
   В то же время вековой застой, неподвижность русской жизни порождают совсем иные чары, тяготеющие над героем, - чары инерции, покоя, ленивой созерцательности. В его жизни знаменательно чередуются друг с другом периоды предельной активности, позволяющей ему одолеть такие препятствия, которые как будто бы и по подвластны человеческой воле - так они велики, и периоды пассивного прозябания, бездумного покорства обстоятельствам, детской потерянности, почти полного отказа от собственной инициативы.
   По воле автора "очарованный странник" Иван Северьяныч живет не только в большом времени, но и в большом пространстве, что также намного увеличивает потенциал его духовных сил. Как истинный богатырь, он не знает никаких территориальных ограничений, пути-дороги ему не заказаны. Сама эта столь бурно переживаемая им возможность соприкосновения с расстилающимся перед ним необъятным русским простором вызывает в его душе состояние счастливого упоения, как бы уравновешивает силы обеих сторон - "я и мир", усиливает жажду богатырского деяния.
   Правда, свободный контакт героя с простирающимся перед ним миром имеет в изображении Лескова и оборотную сторону: высвобождая огромную душевную энергию "очарованного богатыря", он бессилен в то же самое время сообщить ей должную меру н необходимую гуманистическую направленность.
   Возражая революционным идеологам, Лесков с присущим ему полемическим азартом продолжает отстаивать здесь мысль о превалировании стихийного начала в русской народной жизни.
   В истолковании писателя богатырская сила Ивана Северьяныча является еще недостаточно осознанной силой. Из собственного рассказа героя повести явствует, что он (особенно в начале своей жизни) во многом еще вольный "сын природы", который следует в своих поступках но какой-либо наперед обдуманной идее, а непосредственному чувству. Эта особая его близость природе становится особенно очевидной из его рассказа о том, как он усмирял диких коней. Неоспоримое превосходство Ивана Северьяныча над всеми теми, кто берется за это опасное дело, полагаясь на профессиональную выучку, именно в том, что он не только понимает толк в коне, по чует его нрав, угадывает его повадку, обходит его "нутряной" хитростью.
   Однако Иван Северьяныч в повести Лескова - не только "нерассуждающий герой", но и человек художественного склада, наделенный обостренной интуицией и восприимчивостью. Самое живое начало его души, которое одухотворяет собой все стихийные проявления его великой жизненной энергии, его богатырской силушки, - это его прирожденный артистизм, способность удивиться открывающейся его взору многоликой красоте, в полной мере испытать на себе власть ее многообразных очарований. Но случайно сам Иван Северьяныч называет себя "восхищенным человеком" (4, 478), а его богатый покровитель, князь, у которою он служит, не раз именует его артистом, вкладывая в это понятие самый высокий и многообъемлющий смысл ("...ты артист, ты не такой, как я, свистун, а ты настоящий, высокой степени артист..." - 4, 482).
   Именно благодаря артистической природе своего характера Иван Северьяныч совершает в этой повести не только самые неожиданные и далекие странствия, но и путь духовного восхождения, в котором он заново обретает себя, во многом преодолевая стихийность и безответственность своего прежнего существования, вырастая в подлинно значительную личность.
   Органически свойственное Ивану Северьянычу чувство прекрасного, развиваясь в его душе, постепенно перестает быть только эстетическим чувством, - оно все более обогащается чувством горячей пристрастности, привязанности, внутреннего понимания тех, кто вызывает у него любование, подъем, восторг.
   Диалектика этих чувств - эстетического и нравственного - с особой очевидностью обнажается в одном из центральных эпизодов повести, изображающем встречу героя с цыганкой Грушей. Ивану Северьянычу, только что жестоко уязвленному продажей красавицы-кобылицы, неожиданно открывается новая красота, которой богата жизнь, - красота женщины, красота таланта, красота человеческой души. Пережитое им очарование Грушей - это новая фаза роста его души, в которой обнаруживаются вдруг новые, неведомые ранее ему самому возможности. В этот высокий час своей жизни Иван Северьяныч перестает быть только азартным "охотником". В контексте его рассказа это слово получает особое значение, оказываясь производным от глагола "хотеть". Охотник - человек неуемных, страстных желаний, которые он способен немедленно осуществить, невзирая ни на какие препятствия. В его своенравной душе "прорастает" новая способность: не только возгореться собственным порывом, но ощутить строй другой души, внять чужому страданию, всем существом откликнуться на него, явить братскую, самоотверженную любовь к человеку, поразившему его своей красотой и талантом.
   Трагическая гибель Груши, которую Иван Северьяныч, так это чудится ему, сам спихнул в реку с обрывистого берега, уступая ее мольбе, по его выражению, всего его "зачеркнула". Пережив эту драму, он поднимается на новую нравственную высоту. На смену прежнего бездумного своеволия, импульсивности поступков приходит новая целеустремленность его действий, подчиненных единому осознанному нравственному побуждению: "И ничего у меня да душе нет <...> а думаю только одно, что Грушина душа теперь погибшая и моя обязанность за нее отстрадать", - вспоминает впоследствии Иван Северьяныч (4, 498). Эту потребность "постраждовать" Лесков, как и Достоевский, рассматривал как характерное свойство народной души.
   Повинуясь высокому влечению, Иван Северьяныч отправляется на Кавказ и вызывается там на самое опасное дело. Отчаянная его храбрость восхищает командира, который представляет его к награде и производит в офицеры. Однако и после свершения воинского подвига Иван Северьяныч в собственных глазах остается великим грешником, которого якобы ни земля, ни вода принимать не хотят. Эта самооценка - проявление значительной нравственной эволюции героя.
   Преисполненный ранее стихийной радостью жизни Иван Северьяныч долгое время заглушал в себе голос своей совести, звучавший в его сновидениях, в которых являлся к нему убитый им старик-монах. Теперь этот голос обретает новую власть в его душе и побуждает его творить столь суровый суд над своей былой жизнью, который возможен только для человека, достигшего праведнической чистоты и святости.
   В такой трактовке народного характера Лесков отчасти смыкался не только с Достоевским, но и с Некрасовым, который в известном стихотворении "Влас" (1855) поэтизировал тот же необыкновенно широкий мир нравственных возможностей русского крестьянина, душа которого способна самым неожиданным, почти чудесным образом высвободиться вдруг из-под тяготеющих над ней ограничений и дать новое, высшее направление всей его жизни.
   Томимый жаждой "постраждовать" Иван Северьяныч в конце своей жизни оказывается во власти нового, высшего очарования идеей героического самопожертвования во имя отечества, которому, как чует его вещее сердце, грозят великие бедствия.
   Никакие самые строгие меры его монастырского начальства, которое то на долгий срок поселяет доморощенного пророка в яму, то переводит его в холодную избу, не в силах погасить этот его душевный порыв. Покинув монастырь, он остается верен своему наитию. Спокойно и просто говорит он своим спутникам, что ему "за народ очень помереть хочется" (4, 513).
   Так и в крайне неблагоприятных обстоятельствах русской жизни с ее оглушающими "сюрпризами" характер Ивана Северьяныча обнаруживает счастливую и обнадеживающую возможность "саморазвития". Его жизнь, которую он сам с добродушной иронией называет драмокомедией, - это житие великомученика, проявившего поразительную способность выстоять, приняв на себя все "борения жизни".
   И в то же время она еще более замечательна тем, что момент послушной покорности Ивана Северьяныча воле обстоятельств в ней всегда относителен, абсолютна живая энергия его духа, устремленного к высшему идеалу.
   4
   Колоритный характер даровитого русского человека, мера его творческих возможностей и его судьба в России оказываются в центре внимания Лескова и в более позднем его произведении - знаменитом сказе о косом Левше (1882). Сознавая известную родственность этой повести "Очарованному страннику", Лесков намеревался впоследствии опубликовать оба этих произведения вместе под общим названием "Молодцы".
   Однако если в "Очарованном страннике" главный герой выведен автором далеко за границы своего "биографического" временя, то Левша, напротив, несравненно более жестким образом привязан к нему, и это обстоятельство значительно меняет общую тональность произведения.
   В раскрытии характера этого замечательного русского самородка Лесков активно использует традиции народного сказа, устного предания, прибаутки. Следуя своему постоянному стремлению к подлинности изображения народной жизни, писатель особенно дорожит теми выработанными фольклором специфическими приемами повествования, которые сводят почти на нет возможную пристрастность в освещении лиц и событий, обеспечивая максимальную объективность рассказа.
   В основе сюжета сказа лежит характерный для народного эпоса мотив состязания, соперничества, борьбы, затрагивающей интересы всей нации.
   Столь широкое содержание конфликта, который таится за внешне эксцентрической и забавной историей английской диковинки, определяет собой в сказе всю спетому авторских оценок, существенно отличных от тех, к которым склоняется благодушно настроенный повествователь.
   Верный своему убеждению в том, что общественное призвание художника "переустанавливать точки зрения" (ложные в свете высшей истины), Лесков так организует движение сюжета в своем сказе, что наиболее далекими от заботы о национальных и государственных интересах России предстают именно те, кому в первую очередь надлежит радеть о престиже страны, - ее высшие правители, цари.
   Высказанные в духе патриархальной морали хвалебные характеристики монархов не только не получают потом подтверждения в развитии событий, но наоборот, с самого начала повествования вступают в резкое противоречие с объективным смыслом конкретных ситуаций, в которых предстают перед читателем эти коронованные особы.
   Так, царь-победитель Александр, совершающий свое развлекательное путешествие по Европе, точно забыв о великих силах своего народа, легко и бездумно поддается влиянию англичан, желающих его "чужестраннотью пленить" и "от русских отвлечь" (7, 26). Доверчиво взирает он на все их специально заготовленные раритеты. Раньше, чем они сами на то надеются, начинает болеть за их интересы и с поразительной быстротой приходит к безапелляционному выводу, что "мы, русские, со своим значением никуда не годимся" (7, 27).
   Во всех перипетиях своих отношений с англичанами он предстает человеком "безнатурным", легко управляемым чужой волей, в данном случае - волей тех, кому в будущей войне предстоит выступить в качестве врагов России и нанести ей сильнейшее поражение. В более позднем своем сатирическом произведении Лесков назовет таких людей, как Александр, "чертовыми куклами" и сделает их главной мишенью своей сатиры.
   Восторженно принимая "коварный" подарок англичан - металлическую блоху, Александр далек от того, чтобы подумать о возможном соперничестве с ними в столь диковинном искусстве. Он капитулирует без борьбы.
   Несравненно более активное отношение к английской блохе, которое проявляет другой русский царь (Николай I), таит в себе, тем не менее, некий компрометирующий его смысл: это активность особого рода, диктуемая более всего мелкими личными побуждениями, жаждой самоутверждения, тщеславием, апломбом.
   Восторг Николая, который он изъявляет при виде подкованной туляками блохи, далек от собственно патриотического воодушевления, от бескорыстного любования чудом человеческого труда, искусства, находчивости. Истинную подоплеку этого восторга выдает реплика самого Николая: "Видите, я лучше всех знал, что мои русские меня не обманут" (7, 46). Подвергнутая "русским пересмотрам" блоха для царя - это более всего вещественное доказательство верноподданнической преданности ему всех русских людей, новых проявлений которой так алчет его уязвленная недавним "смятением" душа.
   Истинными вершителями событий, направленных к возвеличению славы России, выступают в сказе Левша и его товарищи - те тульские мастера, искусству которых и препоручают английскую диковину. Именно они являют своим поведением истинное достоинство, спокойную твердость духа, полное сознание национальной ответственности. Обдумывая сложившуюся ситуацию, они судят о ней, не допуская никаких перехлестов оценок в ту или иную сторону: "...аглицкая нацыя тоже не глупая, а довольно даже хитрая, и искусство в ней с большим смыслом. Против нее, - говорят, - надо взяться подумавши и с божьим благословением" (7, 35). Такое поведение, свободное от пустой суетности, особенно рельефно контрастирует с мелочностью побуждений русских царей.
   В таком повороте сюжета находит свое выражение излюбленная мысль писателя о "маленьких великих людях", которые, стоя в стороне от исторических событий, вершат исторические судьбы страны. "Эти прямые и надежные люди", - так с уважением и сердечным теплом отзовется о них Лесков в своем более позднем рассказе "Человек на часах", сближаясь в оценке демократической массы с Л. Толстым.
   Однако это в высшей степени уважительное отношение писателя к тульским мастерам вовсе не исключает в сказе мягкой иронии по отношению к ним. Лесков далек здесь от идеализации народных возможностей, он трезво оценивает их. Писатель учитывал роль социально-исторических обстоятельств, ограничивающих творческие силы народа, накладывающих на многие русские изобретения печать шутовской эксцентричности или практической несообразности.
   С этой точки зрения для понимания общего смысла сказа принципиально важно", что сам результат "безотдышной", самоотверженной и вдохновенной работы тульских мастеров таит в себе "коварную" двойственность впечатления: им действительно удается сотворить чудо - подковать "нимфозорию". И тем не менее их превосходство не абсолютно. Подкованная на глазок блоха не может более "дансе танцевать". "Усовершенствованная" английская диковинка оказывается в то же время безнадежно поломанной.
   В развитии сюжета этот прискорбный для престижа русского изобретательства момент получает свое определенное объяснение, важное для понимания общей мысли сказа. Как справедливо судят англичане, русские мастера, проявившие поразительную дерзость воображения, очевидно, "расчета силы" не знали, и Левше приходится согласиться с этим: "Об этом, говорит, - спору нет, что мы в науках не зашлись..." (7, 50).