Дюма Александр. Граф Монте-Кристо

   – Расскажите историю, – сказал Франц, придвигая кресло и приглашая маэстро Пастрини сесть.
   – Вы разрешите? – спросил хозяин.
   – Помилуйте, дорогой мой, – отвечал Альбер, – ведь вы не проповедник, чтобы говорить стоя.
   Хозяин сел, предварительно отвесив каждому из своих слушателей по почтительному поклону, что должно было подтвердить его готовность сообщить им все сведения о Луиджи Вампа.
   – Постойте, – сказал Франц, – останавливая маэстро Пастрини, уже было открывшего рот. – Вы сказали, что знали Вампа ребёнком. Стало быть, он ещё совсем молод?
   – Молод ли он? Ещё бы! Ему едва исполнилось двадцать два года. О, этот мальчишка далеко пойдёт, будьте спокойны.
   – Что вы на это скажете, Альбер? Прославиться в двадцать два года! Это не шутка! – сказал Франц.
   – Да, и в этом возрасте Александр, Цезарь и Наполеон, хотя впоследствии о них и заговорили, успели меньше.
   – Итак, – продолжал Франц, обращаясь к хозяину, – герою вашей истории всего только двадцать два года?
   – Едва исполнилось, как я уже имел честь докладывать.
   – Какого он роста, большого или маленького?
   – Среднего, приблизительно такого, как его милость, – отвечал хозяин, указывая на Альбера.
   – Благодарю за сравнение, – с поклоном сказал Альбер.
   – Рассказывайте, маэстро Пастрини, – сказал Франц, улыбнувшись обидчивости своего друга. – А к какому классу общества он принадлежал?
   – Он был простым пастухом в поместье графа Сан-Феличе, между Палестриной и озером Габри. Он родился в Пампинаре и с пятилетнего возраста служил у графа. Отец его, сам пастух, имел в Анапии собственное маленькое стадо и жил торговлей бараньей шерстью и овечьим сыром в Риме.
   Маленький Вампа ещё в раннем детстве отличался странным характером.
   Однажды, когда ему было только семь лет, он явился к палестринскому священнику и просил научить его читать. Это было нелегко, потому что маленький пастух не мог отлучаться от стада; но добрый священник ежедневно ходил служить обедню в маленькое местечко, слишком бедное, чтобы содержать священника, и даже не имевшее названия, так что его обычно называли просто «Борго».^[24] Он предложил Луиджи поджидать его на дороге и тут же, на обочине, брать урок, но предупредил, что уроки будут очень короткие и ученику придётся быть очень старательным.
   Мальчик с радостью согласился.
   Луиджи ежедневно водил стадо на дорогу из Палестрины в Борго. Ежедневно в девять часов утра здесь проходил священник; он садился с мальчиком на край канавы, и маленький пастушок учился грамоте по требнику.
   В три месяца он научился читать.
   Но этого было мало: он хотел научиться писать.
   Священник заказал учителю чистописания в Риме три прописи: одну большими буквами, другую средними, а третью мелкими, и показал мальчику, как переписывать их на аспиде заострённой железкой.
   В тот же вечер, загнав стадо, Вампа побежал к палестринскому слесарю, взял большой гвоздь, накалил его, выковал, закруглил и сделал из него нечто вроде античного стилоса.
   На другой день он набрал аспидных пластинок и принялся за дело.
   В три месяца он научился писать.
   Священник, удивлённый его сметливостью и тронутый его прилежанием, подарил ему несколько тетрадей, пучок перьев и перочинный ножик.
   Мальчику предстояла новая наука, но уже лёгкая в сравнении с прежней.
   Через неделю он владел пером так же хорошо, как и своим стилосом.
   Священник рассказал про него графу Сан-Феличе; тот пожелал видеть пастушка, заставил его при себе читать и писать, велел управляющему кормить его вместе со слугами и назначил ему жалованье – два пиастра в месяц.
   На эти деньги Луиджи покупал книги и карандаши.
   Владея необыкновенным даром подражания, он, как юный Джотто, рисовал на аспидных досках своих овец, дома и деревья.
   Потом при помощи перочинного ножа он стал обтачивать дерево и придавать ему различные формы. Так начал своё поприще и Пинелли, знаменитый скульптор.
   Девочка лет шести, стало быть немного моложе Луиджи, тоже стерегла стадо вблизи Палестины; она была сирота, родилась в Вальмонтонс и звалась Терезой.
   Дети встречались, садились друг подле друга, и, пока их стада, смешавшись, паслись вместе, они болтали, смеялись и играли; вечером они отделяли стадо графа Сан-Феличе от стада барона Черветри и расходились в разные стороны, условившись снова встретиться на следующее утро. Они никогда не нарушали этого условия и, таким образом, росли вместе.
   Луиджи исполнилось двенадцать лет, а Терезе – одиннадцать.
   Между тем с годами их природные наклонности развивались.
   Луиджи по-прежнему занимался искусствами, насколько это было возможно в одиночестве, нрав у него был неровный: он то бывал беспричинно печален, то порывист, вспыльчив и упрям и всегда насмешлив. Ни один из мальчиков Пампинары, Палестрины и Вальмонтоне не только не имел на него влияния, но даже не мог стать его товарищем. Его своеволие, требовательность, нежелание ни в чём уступать отстраняли от него всякое проявление дружелюбия или хотя бы симпатии. Одна Тереза единым взглядом, словом, жестом укрощала его строптивый нрав. Он покорялся мановению женской руки, а мужская рука, чья бы она ни была, могла только сломать его, но не согнуть.
   Тереза, напротив, была девочка живая, резвая и весёлая, но чрезвычайно тщеславная; два пиастра, выдаваемые Луиджи управляющим графа Сан-Феличе, все деньги, выручаемые им за разные безделушки, которые он продавал римским торговцам игрушек, уходили на серёжки из поддельного жемчуга, стеклянные бусы и золотые булавки. Благодаря щедрости своего юного друга Тереза была самой красивой и нарядной крестьяночкой в окрестностях Рима.
   Дети росли, проводя целые дни вместо и беспечно предаваясь влечениям своих неискушённых натур. В их разговорах, желаниях и мечтах Вампа всегда воображал себя капитаном корабля, предводителем войска или губернатором какой-нибудь провинции, а Тереза видела себя богатой, в пышном наряде, в сопровождении ливрейных лакеев. Проведя весь день в дерзновенных мечтах о своём будущем блеске, они расставались, чтобы загнать своих баранов в хлев, и спускались с высоты мечтаний к горькой и убогой действительности.
   Однажды молодой пастух сказал графскому управляющему, что он видел, как волк вышел из Сабипских гор и рыскал вокруг его стада. Управляющий дал ему ружьё, а Вампа только этого и хотел.
   Ружьё оказалось от превосходного мастера из Брешиа и било не хуже английского карабина; но граф, приканчивая однажды раненую лисицу, сломал приклад, и ружьё было отложено.
   Для такого искусного резчика, как Вампа, это не представляло затруднений. Он измерил старое ложе, высчитал, что надо изменить, чтобы ружьё пришлось ему по плечу, и смастерил новый приклад с такой чудесной резьбой, что если бы он захотел продать в городе одно только дерево, то получил бы за него верных пятнадцать – двадцать пиастров.
   Но он отнюдь не собирался этого делать: иметь ружьё было его заветной мечтой. Во всех странах, где независимость заменяет свободу, первая потребность всякого смелого человека, всякого мощного содружества иметь оружие, которое может служить для нападения и защиты и, наделяя грозной силой своего обладателя, заставляет других считаться с ним.
   С этой минуты всё своё свободное время Вампа посвящал упражнению в стрельбе; он купил пороху и пуль, и всё для него стало мишенью: жалкий серенький ствол оливы, растущей на склонах Сабинских гор; лисица, под вечер выходящая из поры в поисках добычи; орёл, парящий в воздухе. Скоро он так изощрился, что Тереза превозмогла страх, который она вначале чувствовала при каждом выстреле, и любовалась, как её юный товарищ всаживал пулю, куда хотел, так же метко, как если бы вкладывал её рукой.
   Однажды вечером волк и в самом деле выбежал из рощи, возле которой они обыкновенно сидели. Волк не пробежал и десяти шагов, как упал мёртвым.
   Вампа, гордый своей удачей, взвалил его на плечи и принёс в поместье.
   Всё это создало Луиджи Вампа некоторую известность; человек, стоящий выше других, где бы он ни был, всегда находит почитателей. Во всей округе о молодом пастухе говорили, как о самом ловком, сильном и неустрашимом парне на десять лье кругом; и хотя Тереза слыла чуть ли не первой красавицей между сабинскими девушками, никто не решался заговаривать с ней о любви, потому что все знали, что её любит Вампа.
   А между тем Луиджи и Тереза ни разу не говорили между собой о любви. Они выросли друг подле друга, как два дерева, которые переплелись под землёй корнями, над землёй – ветвями и ароматами – в воздухе; у них было только одно желание: всегда быть вместе; это желание стало потребностью, и они скорее согласились бы умереть, чем разлучиться хотя бы на один день.
   Терезе минуло шестнадцать лет, а Луиджи – семнадцать.
   В это время начали поговаривать о разбойничьей шайке, собравшейся в Лепинских горах. Разбой никогда не удавалось искоренить в окрестностям Рима. Иной раз недостаёт атамана; но стоит только явиться ему, как около него тотчас же собирается шайка.
   Знаменитый Кукуметто, выслеженный в Абруццских горах и изгнанный из неаполитанских владений, где он вёл настоящую войну, перевалил, как Манфред, через Гарильяно и нашёл убежище между Соннино и Пиперно, на берегах Амазено.
   Теперь он набирал шайку, идя по стопам Дечезариса и Гаспароре и надеясь вскоре превзойти их. Из Палестрины, Фраскати и Пампинары исчезло несколько юношей. Сначала о них беспокоились, потом узнали, что они вступили в шайку Кукуметто.
   Вскоре Кукуметто стал предметом всеобщего внимания. Рассказывали про его необыкновенную храбрость и возмутительное жестокосердие.
   Однажды он похитил девушку, дочь землемера в Фрозиноне. Разбойничий закон непреложен: девушка принадлежит сначала похитителю, потом остальные бросают жребий, и несчастная служит забавой для всей шайки, пока она им не наскучит или не умрёт.
   Когда родители достаточно богаты, чтобы заплатить выкуп, к ним отправляют гонца; пленница отвечает головой за безопасность посланного. Если выкупа не дают, то участь пленницы решена.
   У похищенной девушки в шайке Кукуметто был возлюбленный, его звали Карлини.
   Увидев его, она протянула к нему руки и считала себя спасённою, но бедный Карлини, узнав её, почувствовал, что сердце его разрывается: он не сомневался в том, какая ей готовится участь.
   Однако, так как он был любимцем Кукуметто, три года делил с ним все опасности и даже однажды спас ему жизнь, застрелив карабинера, который уже занёс саблю над его головой, то он надеялся, что Кукуметто сжалится над ним.
   Он отвёл атамана в сторону, в то время как девушка, сидя под высокой сосной, посреди лесной прогалины, закрывала лицо яркой косынкой, какие носят римские крестьянки, чтобы спрятать его от похотливых взглядов разбойников.
   Карлини всё рассказал атаману: их любовь, клятвы верности и как они каждую ночь, с тех пор как шайка расположилась в этих местах, встречаются среди развалин.
   Как раз в этот вечер Карлини был послан в соседнее село и не мог явиться на свидание; но Кукуметто якобы случайно очутился там и похитил девушку.
   Карлини умолял атамана сделать ради него исключение и пощадить Риту, уверяя, что отец её богат и даст хороший выкуп.
   Кукуметто притворился, что склоняется на мольбы своею друга, и поручил ему найти пастуха, которого можно было бы послать к отцу Риты, в Фрозинопе.
   Карлипи радостно подбежал к девушке, сказал ей, что она спасена, и попросил её написать отцу письмо, чтобы сообщить о том, что с ней случилось, и уведомить его, что за неё требуют триста пиастров выкупа.
   Отцу давали сроку двенадцать часов, до девяти часов следующего утра.
   Взяв письмо, Карлини бросился в долину разыскивать гонца.
   Он нашёл молодого пастуха, загонявшего в ограду своё стадо. Пастухи, обитающие между городом и горами, на границе между дикой и цивилизованной жизнью, – обычно посланцы разбойников.
   Пастух немедленно пустился в путь, обещая через час быть в Фрозиноно.
   Картини, радостный, вернулся к возлюбленной, чтобы передать ей это утешительное известие.
   Он застал шайку на прогалине, за весёлым ужином; она поглощала припасы, взимаемые с поселян в виде дани; но он тщетно искал между пирующими Кукуметто и Риту.
   Он спросил, где они; бандиты отвечали громким хохотом. Холодный пот выступил на лбу Карлини, волосы на голове встали дыбом.
   Он повторил свой вопрос. Один из сотрапезников палил в стакан орвиетского вина и протянул его Карлини.
   «За здоровье храброго Кукуметто и красавицы Риты!»
   В ту же минуту Карлини услышал женский крик. Он понял всё. Он схватил стакан, пустил им в лицо угощавшего и бросился на крик.
   Пробежав шагов сто, он за кустом увидел Кукуметто, державшего в объятиях бесчувственную Риту.
   Увидев Карлини, Кукуметто встал и навёл на него два пистолета.
   Разбойники взглянули друг на друга: один – с похотливой улыбкой на губах, другой – смертельно бледный.
   Можно было думать, что между этими людьми сейчас произойдёт жестокая схватка. Но мало-помалу черты Карлини разгладились, его рука, схватившаяся было за один из пистолетов, заткнутых у него за поясом, повисла в воздухе.
   Рита лежала на земле между ними.
   Лунный свет озарял эту сцену.
   «Ну, что? – сказал Кукуметто. – Исполнил ты моё поручение?»
   «Да, атаман, – отвечал Карлини, – и завтра, к девяти часам, отец Риты будет здесь с деньгами».
   «Очень хорошо. А пока мы проведём весёлую ночку. Эта девушка восхитительна, у тебя неплохой вкус, Карлини. А так как я не себялюбец, то мы сейчас вернёмся к товарищам и будем тянуть жребий, кому она теперь достанется».
   «Стало быть, вы решили поступить с ней, как обычно?» – спросил Карлини.
   «А почему бы делать для неё исключение?»
   «Я думал, что во внимание к моей просьбе…»
   «Чем ты лучше других?»
   «Вы правы».
   «Но ты не беспокойся, – продолжал, смеясь, Кукумотто, – рано или поздно придёт и твой черёд».
   Карлини так стиснул зубы, что они хрустнули.
   «Ну, что же, идём?» – сказал Кукуметто, делая шаг в сторону товарищей.
   «Я иду за вами».
   Кукуметто удалился, оглядываясь на Карлини, так как, должно быть, опасался, что тот нападёт на него сзади. Но ничто в молодом разбойнике не указывало на враждебные намерения.
   Он продолжал стоять, скрестив руки, над всё ещё бесчувственной Ритой.
   У Кукуметто мелькнула мысль, что Карлини хочет схватить её на руки и бежать с нею. Но это его не беспокоило, потому что он уже получил от Риты всё, что хотел; а что касается денег, то триста пиастров, разделённых между всею шайкою, были такой ничтожной суммой, что они его мало интересовали.
   И он продолжал идти к прогалине; к его удивлению, Карлини появился там почти одновременно с ним.
   «Жребий! Жребий!» – закричали разбойники, увидав атамана.
   И глаза всех этих людей загорелись вожделением, в красноватом отблеске костра они были похожи на демонов.
   Требование их было справедливо; поэтому атаман в знак согласия кивнул головой. Записки с именами, в том числе и с именем Карлини, положили в шляпу, и самый младший из шайки вытащил из этой самодельной урны одну из записок.
   На этой записке значилось имя Дьяволаччо.
   Это был тот самый, который предложил Карлини выпить за здоровье атамана и которому Карлини в ответ на это швырнул стакан в лицо.
   Из широкой раны, рассекшей ему лицо от виска до подбородка, струёй текла кровь.
   Когда прочли его имя, он громко захохотал.
   «Атаман, – сказал он, – Карлини сейчас отказался выпить за ваше здоровье; предложите ему выпить за моё; может быть, он скорое снизойдёт к вашей просьбе, чем к моей».
   Все ожидали какой-нибудь вспышки со стороны Карлини; но, к общему изумлению, он взял одной рукой стакан, другой – флягу и налил себе вина.
   «За твоё здоровье, Дьяволаччо», – сказал он спокойным голосом.
   И он осушил стакан, причём рука его даже не задрожала. Потом, присаживаясь к огню, он сказал:
   «Дайте мне мою долю ужина! Я проголодался после долгой ходьбы».
   «Да здравствует Карлини!» – закричали разбойники.
   «Так и надо! Вот это называется поступать по-товарищески».
   И все снова уселись в кружок у костра; Дьяволаччо удалился.
   Карлипи ел и пил, как будто ничего не произошло.
   Разбойники удивлённо поглядывали на него, озадаченные его безучастием, как вдруг услышали позади себя тяжёлые шаги.
   Они обернулись: к костру подходил Дьяволаччо с молодой пленницей на руках.
   Голова её была запрокинута, длинные волосы касались земли.
   Чем ближе он подходил к светлому кругу костра, тем заметней становилась бледность девушки и бледность разбойника.
   Так зловеща и торжественно было это появление, что все встали, кроме Карлини, который спокойно остался сидеть, продолжая есть и пить, как ни в чём не бывало.
   Дьяволаччо подходил всё ближе среди всеобщего молчания и, наконец, положил Риту к ногам атамана.
   Тогда все поняли, почему так бледен разбойник и так бледна девушка: под её левого грудью торчала рукоять ножа.
   Все глаза обратились к Карлини: у него на поясе висели пустые ножны.
   «Так, – сказал атаман, – теперь я понимаю, для чего Карлини отстал».
   Дикие натуры умеют ценить мужественный поступок; хотя, быть может, ни один из разбойников не сделал бы того, что сделал Карлини, все его поняли.
   Карлини тоже встал с места и подошёл к телу, положив руку на рукоять пистолета.
   «А теперь, – сказал он, – будет кто-нибудь оспаривать у меня эту женщину?»
   «Никто, – отвечал атаман, – она твоя!»
   Карлини поднял её на руки и вынес из освещённого круга, который отбрасывало пламя костра. Кукуметто, как обычно, расставил часовых, и разбойники, завернувшись в плащи, легли спать около огня.
   В полночь часовые подняли тревогу: атаман и разбойники в тот же миг были на ногах.
   Это оказался отец Риты, принёсший выкуп за дочь.
   «Бери, – сказал он атаману, подавая мешок с серебром. – Вот триста пиастров. Отдай мне мою дочь».
   Но атаман, не взяв денег, сделал ему знак следовать за собой. Старик повиновался; они пошли за деревья, сквозь ветви которых просвечивал месяц. Наконец, Кукуметто остановился, протянул руку и указал старику на две фигуры под деревом.
   «Вот, – сказал он, – требуй свою дочь у Карлини, он даст тебе отчёт во всём».
   И вернулся к товарищам.
   Старик замер на месте. Он чувствовал, что какая-то неведомая беда, огромная, непоправимая, нависла над его головой. Наконец, он сделал несколько шагов, стараясь различить, что происходит под деревом.
   Заслышав шаги, Карлини поднял голову, и глазам старика более отчётливо представились очертания двух людей.
   На земле лежала женщина; голова её покоилась на коленях мужчины, наклонившегося над ней; приподняв голову, он открыл лицо женщины, которое он прижимал к груди.
   Старик узнал свою дочь, а Карлини узнал старика.
   «Я ждал тебя», – сказал разбойник отцу Риты.
   «Негодяй! – воскликнул старик. – Что ты сделал?»
   И он с ужасом глядел на Риту, неподвижную, окровавленную, с ножом в груди. Лунный луч падал на неё, озаряя её тусклым светом.
   «Кукуметто обесчестил твою дочь, – сказал Карлини, – я любил её и потому убил; после него она стала бы игрушкой для всей шайки».
   Старик по сказал ни слова, но побледнел, как привидение.
   «Если я виноват, – продолжал Карлини, – отомсти за неё».
   Он вырвал нож из груди молодой девушки и одной рукою подал его старику, а другой – обнажил свою грудь.
   «Ты хорошо сделал, – сказал старик глухим голосом, – обними меня, сын мой!»
   Карлини, рыдая, упал в объятия отца своей возлюбленной. То были первые слёзы в жизни этого запятнанного кровью человека.
   «А теперь, – сказал старик, – помоги мне похоронить мою дочь».
   Карлини принёс два заступа, и отец вместе с возлюбленным принялись рыть могилу под густыми ветвями столетнего дуба.
   Когда могила была вырыта, отец первый поцеловал убитую, после него возлюбленный; потом один взял её за ноги, другой за плечи и опустили в могилу.
   Оба встали на колени по краям могилы и прочитали молитвы по усопшей.
   Потом они опять взялись за заступы и засыпали могилу.
   Старик протянул Карлини руку.
   «Благодарю тебя, сын мой, – сказал он, – теперь оставь меня одного».
   «Но как же так…» – сказал тот.
   «Оставь меня, я так хочу».
   Карлини повиновался, подошёл к товарищам, завернулся в плащ и скоро заснул, по-видимому, так же крепко, как они.
   Ещё накануне было решено переменить стоянку.
   За час до рассвета Кукуметто поднял свою шайку и приказал отправляться в путь.
   Но Карлини не хотел уйти из леса, не узнав, что сталось с отцом Риты.
   Он пошёл к тому месту, где расстался с ним.
   Старик висел на ветви дуба, осенявшего могилу его дочери.
   Над телом отца и над могилой дочери Карлини поклялся отомстить за обоих.
   Но он не успел сдержать своей клятвы; два дня спустя он был убит в стычке с римскими карабинерами.
   Все удивлялись, что, хотя он стоял лицом к неприятелю, пуля попала ему в спину.
   Но когда один из разбойников припомнил, что Кукуметто был в десяти шагах позади Карлини в ту минуту, когда тот упал, – удивляться перестали.
   В то утро, когда шайка покидала Фрозинонский лес, Кукуметто в темноте последовал за Карлини, слышал его клятву и, как человек осмотрительный, опередил его.
   Об этом страшном атамане рассказывали ещё много других не менее удивительных историй.
   Поэтому от Фонди до Перуджи все дрожали при одном имени Кукуметто.
   Эти рассказы часто служили предметом беседы между Луиджи и Терезой.
   Тереза дрожала от страха, но Вампа с улыбкой успокаивал её, похлопывая рукой по своему доброму ружью, так метко попадающему в цель; а если она не успокаивалась, он указывал ей на ворона, сидевшего от них в ста шагах на сухой ветке, прицеливался, спускал курок – птица падала мёртвой.
   Между тем время бежало; молодые люди решили обвенчаться, когда Луиджи минет двадцать лет, а Терезе – девятнадцать.
   Оба они были сироты, и просить разрешения на брак им нужно было только у своих хозяев; они обратились к ним с просьбою и получили согласие.
   Однажды, мечтая о будущем, они вдруг услышали выстрелы; потом из рощи, возле которой они, как обычно, пасли свои стада, выскочил человек и бросился в их сторону.
   Подбежав ближе, он крикнул:
   «За мною гонятся! Спрячьте меня!»
   Молодые люди сразу догадались, что это разбойник, но между римским крестьянином и римским разбойником существует врождённая приязнь, – первый всегда готов оказать услугу второму.
   Вампа, не говоря ни слова, подбежал к камню, закрывавшему вход в их пещеру, отвалил его, указал беглецу на это никому по ведомое убежище, закрыл за ним вход и сел на своё прежнее место подле Терезы.
   Почти тотчас же четыре конных карабинера показались у опушки рощи; трое, по-видимому, искали беглеца, а четвёртый волочил за шею пойманного разбойника.
   Карабинеры быстрым взглядом окинули местность, увидели молодых людей, галопом подскакали к ним и начали расспрашивать.
   Те никого не видали.
   «Досадно, – сказал начальник патруля, – тот, кого мы ищем, атаман».
   «Кукумотто?» – невольно воскликнули в один голос Луиджи и Тереза.
   «Да, – отвечал начальник, – а так как за его голову назначена награда в тысячу римских скудо, то пятьсот из них достались бы вам, если бы вы помогли нам поймать его»
   Молодые люди переглянулись. У карабинера мелькнула надежда. Пятьсот римских скудо составляют три тысячи франков, а три тысячи франков – это целое состояние для двух сирот, собирающихся обвенчаться.
   «Да, досадно, – отвечал Вампа, – но мы его не видали».
   Карабинеры поскакали в разные стороны, но никого не нашли.
   Потом, один за другим, они скрылись.
   Тогда Вампа отвалил камень, и Кукуметто вышел из пещеры.
   Он видел в щель гранитной двери, как молодые люди разговаривали с карабинерами; он догадался, о чём они толковали; он прочёл на лице Луиджи и Терезы твёрдую решимость не выдавать его. Вынув из кармана кошелёк, набитый золотом, он протянул им его.
   Вампа горделиво поднял голову, но у Терезы разгорелись глаза, когда она подумала, сколько можно купить драгоценностей и нарядов на это золото.
   Кукуметто был сущий дьявол, змей, принявший образ разбойника; он перехватил этот взгляд, угадал в Терезе достойную дочь Евы и, прежде чем скрыться в роще, несколько раз оглянулся, как бы прощаясь со своими спасителями.
   Прошло несколько дней. Кукуметто больше не показывался, и о нём ничего не было слышно.
   Приближалось время карнавала. Граф Сан-Феличе решил дать большой костюмированный бал, на который было приглашено самое блестящее римское общество.
   Терезе очень хотелось посмотреть празднество. Луиджи упросил управляющего позволить ему присутствовать на балу вместе с Терезой, замешавшись в толпу слуг.
   Граф затеял празднество, чтобы повеселить свою дочь Кармолу, в которой души не чаял.
   Кармола была сверстницей Терезы и одного с нею роста, а Тереза красотой не уступала графской дочери.
   В вечер празднества Тереза надела свой лучший наряд, вколола в причёску самые дорогие булавки, повесила на шею самые сверкающие бусы. Она была в костюме крестьянки из Фраскати.
   Луиджи надел живописный праздничный костюм тосканских поселял.
   Оба они, как было условленно, затерялись в толпе слуг.