Дюма Александр. Граф Монте-Кристо

   Разумеется, к иностранцу предъявляют ещё меньше требований, чем к парижанину.
   Итак, недели через две Андреа занимал уже недурное положение; его именовали графом, считали, что у него пятьдесят тысяч ливров годового дохода, и говорили о несметных богатствах его отца, зарытых будто бы в каменоломнях Саравеццы.
   Некий учёный, при котором упомянули о последнем обстоятельстве как о непреложном факте, заявил, что видел названные каменоломни, и это придало огромный вес не вполне ещё обоснованным утверждениям; отныне они приобрели осязательную достоверность.
   Так обстояли дела в том кругу парижского общества, куда мы ввели наших читателей, когда однажды вечером Монте-Кристо заехал с визитом к господину Данглару. Самого Данглара не было дома, но баронесса принимала, и графа спросили, доложить ли о нём; он изъявил согласие.
   Со времени обеда в Отейло и последовавших за ним событий г-жа Данглар не могла без нервной дрожи слышать имя графа Монте-Кристо. Если вслед за звуком этого имени не появлялся сам граф, тягостное ощущение усиливалось; напротив, когда граф появлялся, его открытое лицо, его блестящие глаза, его изысканная любезность, даже галантность по отношению к г-же Данглар быстро рассеивали последнюю тень тревоги. Баронессе казалось невозможным, что человек, внешне столь очаровательный, мог питать относительно неё какие-либо дурные намерения; впрочем, даже самые испорченные души не допускают, что возможно зло, не обоснованное какой-нибудь выгодой; бесцельное и беспричинное зло претит, как уродство.
   Монте-Кристо вошёл в тот будуар, куда мы уже однажды приводили наших читателей и где сейчас баронесса неспокойным взглядом скользила по рисункам, которые ей передала дочь, предварительно посмотрев их вместе с Кавальканти-сыном. Его появление произвело своё обычное действие, и, встревоженная сначала звуком его имени, баронесса встретила его улыбкой.
   Он, со своей стороны, одним взглядом охватил всю эту сцену.
   Рядом с баронессой, полулежавшей на козетке, сидела Эжени, а перед ней стоял Кавальканти.
   Кавальканти, весь в чёрном, как гетевский герой, в лакированных башмаках и белых шёлковых носках со стрелкой, проводил довольно белой и выхоленной рукой по своим светлым волосам, сверкая бриллиантом, который, не устояв перед искушением и невзирая на советы Монте-Кристо, тщеславный молодой человек надел на мизинец.
   Это движение сопровождалось убийственными взглядами в сторону мадемуазель Данглар и вздохами, летевшими по тому же адресу, что и взгляды.
   Мадемуазель Данглар была верна себе – то есть прекрасна, холодна и насмешлива. Ни один из взглядов, ни один из вздохов Андреа не ускользал от неё; казалось, они ударялись о панцирь Миневры, панцирь, который, по утверждению некоторых философов, порою облекает грудь Сафо.
   Эжени холодно поклонилась графу и воспользовалась завязавшимся разговором, чтобы удалиться в гостиную, предназначенную для её занятий; оттуда вскоре послышались два громких и весёлых голоса, вперемежку со звуками рояля, из чего Монте-Кристо мог заключить, что мадемуазель Данглар обществу его и г-на Кавальканти предпочла общество мадемуазель Луизы д'Армильи, своей учительницы пения.
   Между тем граф, который разговаривал с г-жой Данглар и казался очарованным беседой с ней, сразу заметил озабоченность Андреа Кавальканти: тот время от времени подходил к двери послушать музыку и, не решаясь переступить порог, жестами выражал своё восхищение.
   Вскоре вернулся домой банкир. Правда, его первый взгляд принадлежал Монте-Кристо, но второй он бросил на Андреа.
   Что касается супруги, то он поздоровался с нею точно так, как иные мужья обычно здороваются со своими жёнами, о чём холостяки смогут составить себе представление лишь тогда, когда будет издано очень пространное описание брачных отношений.
   – Разве наши барышни не пригласили вас заняться музыкой вместе с ними? – спросил Данглар Андреа.
   – Увы, нет, сударь, – отвечал Андреа с ещё более проникновенным вздохом, чем прежние.
   Данглар немедленно подошёл к двери и распахнул её.
   Присутствующие увидели двух девушек, сидящих за роялем вдвоём на одной табуретке. Они аккомпанировали себе каждая одной рукой, – собственная их выдумка, в которой они достигли замечательного искусства.
   Мадемуазель д'Армильи, представлявшая в эту минуту вместе с Эжени в рамке открытой двери одну из тех живых картин, которые так любят в Германии, была очень хороша собой, или, вернее, очаровательно мила. Она была маленькая, тоненькая и золотоволосая, как фея, с длинными локонами, падавшими ей на шею, немного слишком длинную, как у мадонн Перуджино, и с подёрнутыми дымкой усталости глазами. Говорили, что у неё слабые лёгкие и что, подобно Антонии из «Кремонской скрипки», она в один прекрасный день умрёт во время пения.
   Монте-Кристо бросил быстрый любопытный взор в этот гинекей; он в первый раз видел мадемуазель д'Армильи, о которой он так часто слышал в этом доме.
   – А что же мы? – спросил банкир свою дочь. – Нас отвергают?
   Затем он провёл Андреа в гостиную и, случайно или с умыслом, притворил за ним дверь таким образом, что с того места, где сидели Монте-Кристо и баронесса, ничего не было видно; но так как барон прошёл туда следом за Андреа, то г-жа Данглар, по-видимому, не обратила на это обстоятельство никакого внимания.
   Вскоре граф услышал голос Андреа, поющего под аккомпанемент рояля какую-то корсиканскую песню.
   В то время как граф с улыбкой слушал эту песню, забывая Андреа и вспоминая Бенедетто, г-жа Данглар восхищённо рассказывала ему о самообладании её мужа, который в это утро потерял из-за банкротства какой-то миланской фирмы триста или четыреста тысяч франков.
   И в самом деле, барон заслуживал восхищения; если бы граф не услышал этого от баронессы или но узнал одним из тех способов, которыми он узнавал всё, то по лицу барона он ни о чём бы не догадался.
   «Вот как! – подумал Монте-Кристо. – Ему уже приходится скрывать свои потери; ещё месяц назад он ими хвастался».
   Вслух он сказал:
   – Но, сударыня, господин Данглар такой знаток биржи, он всегда сумеет возместить на ней всё, что потеряет в другом месте.
   – Я вижу, вы разделяете всеобщее заблуждение, – сказала г-жа Данглар.
   – Какое заблуждение? – спросил Монте-Кристо.
   – Все думают, что господин Данглар играет на бирже, но это неправда.
   – Ах, в самом деле, сударыня, я вспоминаю, что господин Дебрэ говорил мне… Кстати, куда это девался господин Дебрэ? Я его не видел уже дня три-четыре.
   – Я тоже, – сказала г-жа Данглар с изумительным апломбом. – Но вы начали что-то говорить и не докончили.
   – О чём же я говорил?
   – Что Дебрэ сказал вам…
   – Да, верно; Дебрэ сказал, что это вы поклоняетесь демону азарта.
   – Да, признаюсь, одно время так и было, – сказала г-жа Данглар, – но теперь меня это больше не занимает.
   – И напрасно, сударыня. Знаете, ведь судьба изменчива, а в спекуляциях всё зависит от удачи и неудачи. Будь я женщиной, да ещё женой банкира, как бы я ни верил в счастье своего мужа, я бы непременно составил себе независимое состояние, даже если бы мне для этого пришлось доверить свои интересы незнакомым ему рукам.
   Госпожа Данглар невольно вспыхнула.
   – Да вот, например, – сказал Монте-Кристо, делая вид, что ничего не заметил, – вы слышали об удачной комбинации, которую вчера проделали с неаполитанскими бонами?
   – У меня их нет, – быстро ответила баронесса, – и даже никогда не было; но, право, мы уже достаточно поговорили о бирже, граф; словно мы с вами два маклера. Поговорим лучше об этих несчастных Вильфорах, которых так преследует судьба.
   – А что с ними случилось? – спросил Монте-Кристо с полнейшей наивностью.
   – Да вы же знаете, господин де Сен-Меран умер через три или четыре дня после своего отъезда, а теперь умерла маркиза, через три или четыре дня после своего приезда.
   – Ах, да, я слышал об этом, – сказал Монте-Кристо. – Но, как говорит Клавдий Гамлету, это закон природы: отцы их умерли раньше их, и им пришлось их оплакивать; они умрут раньше своих сыновей, и их будут оплакивать их сыновья.
   – Но это ещё не всё.
   – Как, не всё?
   – Нет. Вы знаете, они собирались выдать замуж свою дочь…
   – Да, за господина Франца д'Эпине… Разве свадьба расстроилась?
   – Говорят, вчера утром Франц вернул им слово.
   – Да неужели?.. А какая причина разрыва?
   – Неизвестно.
   – Что вы говорите, боже милостивый! А как переносит все эти несчастья господин де Вильфор?
   – По своему обыкновению – как философ.
   В эту минуту возвратился Данглар.
   – Что это, – сказала баронесса, – вы оставляете господина Кавальканти одного с вашей дочерью?
   – А мадемуазель д'Армильи, – сказал барон, – за кого вы её считаете?
   Затем он обернулся к Монте-Кристо:
   – Милейший молодой человек этот князь Кавальканти, правда, граф?.. Только князь ли он?
   – За это я не поручусь, – сказал Монте-Кристо. – Мне представили его отца как маркиза, так что он, по-видимому, граф; но мне кажется, он и сам не особенно претендует на княжеский титул.
   – Почему же? – сказал банкир. – Если он князь, то ему нечего это скрывать. У каждого свои права. Не люблю, когда отрицают своё происхождение.
   – Ну, вы известный демократ, – сказал с улыбкой Монте-Кристо.
   – Но послушайте, – сказала баронесса, – в какое положение вы себя ставите, если бы вдруг приехал де Морсер, он застал бы господина Кавальканти в комнате, куда ему, жениху Эжени, никогда не разрешалось входить.
   – Вы совершенно верно сказали «вдруг», – возразил банкир. – По совести говоря, мы его так редко видим, что он, можно сказать, действительно появляется у нас только вдруг.
   – Словом, если бы он явился и увидел этого молодого человека подле вашей дочери, он мог бы остаться недоволен.
   – Недоволен, он? Вы сильно ошибаетесь! Господин виконт не оказывает нам чести ревновать свою невесту, он её не так сильно любит. Да и что мне за дело, будет он недоволен или нет?
   – Однако наши отношения…
   – Ах, наши отношения; угодно вам знать, какие у нас с ним отношения?
   На балу, который давала его мать, он только один раз танцевал с моей дочерью, а господин Кавальканти три раза танцевал с ней, и он этого даже не заметил.
   – Господин виконт Альбер де Морсер! – доложил камердинер.
   Баронесса поспешно встала. Она хотела пройти в маленькую гостиную, чтобы предупредить дочь, но Данглар удержал её за руку.
   – Оставьте, – сказал он.
   Она удивлённо взглянула на него.
   Монте-Кристо сделал вид, что не заметил этой сцены.
   Вошёл Альбер: он был очень красив и очень весел. Он непринуждённо поклонился баронессе, фамильярно Данглару и дружелюбно Монте-Кристо; потом обернулся к баронессе:
   – Позвольте спросить вас, сударыня, – сказал он, – как себя чувствует мадемуазель Данглар?
   – Отлично, сударь, – быстро ответил Данглар, – она сейчас занимается музыкой в своей маленькой гостиной вместе с господином Кавальканти.
   Альбер остался спокойным и равнодушным; быть может, в нём и шевельнулось что-то вроде досады, но он чувствовал, что Монте-Кристо смотрит на него.
   – У господина Кавальканти прекрасный тенор, а у мадемуазель Эжени великолепное сопрано, не говоря уже о том, что она играет на рояле, как Тальборг. Это, должно быть, очаровательный концерт.
   – Во всяком случае они прекрасно спелись, – сказал Данглар.
   Альбер, казалось, не заметил этой двусмысленности, настолько грубой, что г-жа Данглар покраснела.
   – Я тоже музыкант, – продолжал он, – так по крайней мере утверждали мои учителя; но вот странно, я никогда не мог ни с кем спеться, с сопрано даже меньше, чем с какими-нибудь другими голосами.
   Данглар кисло улыбнулся, как бы говоря: «Да рассердись же!»
   – Так что вчера, – сказал он, видимо, всё-таки надеясь добиться своего, – князь и моя дочь вызвали общее восхищение. Разве вы вчера не были у нас, сударь?
   – Какой князь? – спросил Альбер.
   – Князь Кавальканти, – отвечал Данглар, упорно величавший Андреа этим титулом.
   – Ах, простите, – сказал Альбер, – я не знал, что он князь. Так вчера князь Кавальканти пел вместе с мадемуазель Эжени? Поистине это должно было быть восхитительно, я страшно жалею, что не слышал их. Но я не мог воспользоваться вашим приглашением, мне пришлось сопровождать мою мать к старой баронессе Шато-Рено, где пели немцы.
   Затем, после небольшого молчания, он спросил, как ни в чём не бывало:
   – Могу ли я засвидетельствовать своё почтение мадемуазель Данглар?
   – Нет, подождите, умоляю вас, – сказал банкир, останавливая его, послушайте, эта каватина прелестна – та, та, та, ти, та, ти, та, та; это восхитительно, сейчас конец… ещё секунда; прекрасно! Браво, браво, браво!
   И банкир принялся неистово аплодировать.
   – В самом деле, – сказал Альбер, – это превосходно, нельзя лучше понимать музыку своей родной страны, чем понимает князь Кавальканти. Ведь вы сказали «князь», если не ошибаюсь? Впрочем, если он и не князь, его сделают князем, в Италии это не трудно. Но вернёмся к нашим восхитительным певцам. Вам следовало бы доставить нам всем удовольствие, господин Данглар: не предупреждая о том, что здесь есть посторонний, попросите мадемуазель Данглар и господина Кавальканти спеть что-нибудь ещё. Так приятно наслаждаться музыкой немного издали, в тени, когда тебя никто не видит и ты сам ничего не видишь, не стесняешь исполнителя; тогда он может свободно отдаться влечению своего таланта и порывам своего сердца.
   На этот раз Данглар был сбит с толку хладнокровием Альбера.
   Он отвёл Монте-Кристо в сторону.
   – Ну, что вы скажете о нашем влюблённом? – спросил он.
   – По-моему, он довольно холоден, это бесспорно. Но что поделаешь? Вы дали слово!
   – Да, конечно, я дал слово; но в чём? Отдать свою дочь человеку, который её любит, а не человеку, который её не любит. Посмотрите на него: холоден, как мрамор, надменен, как его отец; будь он хоть богат, будь у него состояние Кавальканти, можно было бы не обращать на это внимания. Говоря откровенно, я ещё не спросил мнения дочери; но если бы у неё был хороший вкус…
   – Не знаю, – сказал Монте-Кристо, – быть может, симпатия к нему ослепляет меня, но уверяю вас, что виконт до Морсер очень милый молодой человек, который сделает вашу дочь счастливой и который рано или поздно чего-нибудь достигнет; ведь отец его занимает прекрасное положение.
   – Гм! – промычал Данглар.
   – Вы сомневаетесь?
   – Да вот, прошлое… тёмное прошлое.
   – Но прошлое отца не касается сына.
   – Совсем напротив!
   – Послушайте, не убеждайте себя в этом. Ещё месяц назад вы считали Морсера превосходной партией. Поймите, я в отчаянии: ведь это у меня вы познакомились с этим молодым Кавальканти, я его совершенно не знаю, повторяю вам.
   – Но я его знаю, – сказал Данглар, – этого вполне достаточно.
   – Вы его знаете? Разве вы наводили о нём справки? – спросил Монте-Кристо.
   – А разве это так необходимо? Разве с первого взгляда не видно, с кем имеешь дело? Прежде всего он богат.
   – Я в этом не уверен.
   – Но ведь вы отвечаете за него?
   – Это пустяки, пятьдесят тысяч франков.
   – Он прекрасно образован.
   – Гм! – в свою очередь промычал Монте-Кристо.
   – Он музыкант.
   – Все итальянцы музыканты.
   – Знаете, граф, вы несправедливы к нему.
   – Да, признаюсь, меня огорчает, что, зная ваши обязательства по отношению к Морсерам, он становится поперёк дороги, пользуясь тем, что богат.
   Данглар засмеялся.
   – Вы слишком строги, – сказал он. – На свете всегда так бывает.
   – Однако ведь вы не можете идти на такой разрыв, дорогой господин Данглар; Морсеры рассчитывают на этот брак.
   – Разве?
   – Безусловно.
   – Тогда пусть они объяснятся. Вам бы следовало намекнуть об этом отцу, дорогой граф, ведь вы у них так хорошо приняты.
   – Я? Где вы это видели?
   – Да хотя бы у них на балу. Помилуйте, графиня, гордая Мерседес, надменная испанка, которая едва удостаивает разговором самых старых знакомых, берёт вас под руку, выходит с вами в сад, выбирает самые тёмные закоулки и возвращается только через полчаса.
   – Ах, барон, барон, – сказал Альбер, – вы мешаете нам слушать; со стороны такого меломана это просто варварство!
   – Ничего, ничего, господин насмешник, – сказал Данглар.
   Потом он снова обернулся к Монте-Кристо.
   – Вы берётесь сказать это отцу?
   – Извольте, если вам так хочется.
   – Но на этот раз всё должно быть ясно и определённо. Прежде всего он должен у меня просить руки моей дочери, назначить срок, объявить свои денежные условия; словом, либо мы окончательно сговоримся, либо разойдёмся совсем; но, понимаете, никаких отсрочек!
   – Ну что ж! Он вступит в переговоры.
   – Я бы не сказал, что жду этого с особым удовольствием, но всё-таки жду; банкир, знаете, должен быть рабом своего слова.
   И Данглар вздохнул так же тяжко, как за полчаса перед тем вздыхал Кавальканти-сын.
   – Браво, браво, браво! – крикнул Альбер, подражая банкиру и аплодируя только что кончившемуся романсу.
   Данглар начал косо посматривать на Альбера, когда ему что-то тихо доложили.
   – Я сейчас вернусь, – сказал банкир, обращаясь к Монте-Кристо, – подождите меня; быть может, мне ещё придётся вам кое-что сообщить.
   И он вышел.
   Баронесса воспользовалась отсутствием мужа, чтобы открыть дверь в гостиную дочери, и Андреа, сидевший у рояля вместе с мадемуазель Эжени, вскочил, как на пружинах.
   Альбер с улыбкой поклонился мадемуазель Данглар, которая, ничуть, видимо, не смутившись, ответила ему обычным холодным поклоном.
   Кавальканти явно чувствовал себя неловко; он поклонился Морсеру, и тот ответил на его поклон с самым дерзким видом.
   Затем Альбер рассыпался в похвалах голосу мадемуазель Данглар и выразил сожаление, что ему не удалось присутствовать на вчерашнем вечере, по всеобщему мнению столь удачном…
   Кавальканти, предоставленный самому себе, отвёл в сторону Монте-Кристо.
   – Вот что, – сказала г-жа Данглар, – хватит с нас музыки и комплиментов, пойдёмте пить чай.
   – Идём, Луиза, – сказала мадемуазель Данглар своей подруге.
   Все перешли в соседнюю гостиную, где был приготовлен чай.
   В ту минуту, когда, следуя английской моде, гости уже оставляли ложки в своих чашках, дверь снова отворилась, и вошёл Данглар, видимо очень взволнованный. Монте-Кристо прежде всех заметил это волнение и вопросительно посмотрел на банкира.
   – Я сейчас получил письмо из Греции, – сказал Данглар.
   – Поэтому вас и вызывали? – спросил граф.
   – Да.
   – Как поживает король Оттон? – спросил самым весёлым тоном Альбер.
   Данглар косо взглянул на него и ничего не ответил, а Монте-Кристо отвернулся, чтобы скрыть мелькнувшее на его лице и тотчас же исчезнувшее выражение жалости.
   – Мы выйдем вместе, хорошо? – сказал Альбер графу.
   – Да, если хотите, – ответил тот.
   Альбер не мог понять, чем был вызван взгляд банкира, поэтому он спросил Монте-Кристо, который это отлично понял:
   – Вы заметили, как он на меня посмотрел?
   – Да, – отвечал граф, – но разве в его взгляде было что-нибудь необычное?
   – Ещё бы, но что он хотел сказать, упомянув это письмо из Греции?
   – Откуда же я могу знать?
   – Да мне казалось, что вы имеете некоторое отношение к этой стране.
   Монте-Кристо улыбнулся, как улыбаются, когда хотят уклониться от ответа.
   – Смотрите, – сказал Альбер, – он направляется к вам; я пойду к мадемуазель Данглар, похвалю её камею; за это время папаша успеет поговорить с вами.
   – Уж если вы хотите хвалить, так по крайней мере похвалите её голос, – сказал Монте-Кристо.
   – Ну нет, это бы всякий сделал.
   – Дорогой виконт, – сказал Монте-Кристо, – вы щеголяете своей дерзостью.
   Альбер с улыбкой на устах направился к Эжени.
   Тем временем Данглар наклонился к уху графа.
   – Вы дали мне превосходный совет, – сказал он, – в этих двух словах: «Фернан» и «Янина» заключена ужасная история.
   – Да что вы! – сказал Монте-Кристо.
   – Да, я вам всё расскажу. Но уведите отсюда этого юношу; его общество очень стеснительно для меня сейчас.
   – Я так и собирался сделать, мы выйдем вместе; вы по-прежнему хотите, чтобы я направил к вам его отца?
   – Более, чем когда-либо.
   – Хорошо.
   Граф кивнул Альберу.
   Они оба откланялись дамам и вышли: Альбер с видом полнейшего равнодушия к высокомерию мадемуазель Данглар, а Монте-Кристо повторив г-же Данглар свой совет, что жене банкира следует быть предусмотрительной и обеспечить своё будущее.
   Поле битвы осталось за господином Кавальканти.

Глава 20.
Гайде

   Едва лошади графа завернули за угол бульвара, Альбер разразился таким громким смехом, что его нельзя было не заподозрить в искусственности.
   – Ну, вот, – сказал он графу, – теперь я хочу спросить вас, как спросил король Карл Девятый Екатерину Медичи после Варфоломеевской ночи: хорошо ли я, по-вашему, сыграл свою маленькую роль?
   – В каком смысле? – спросил Монте-Кристо.
   – Да в смысле водворения моего соперника в доме господина Данглара…
   – Какого соперника?
   – Как какого? Да Андреа Кавальканти, которому вы покровительствуете!
   – Оставьте глупые шутки, виконт; я нисколько не покровительствую Андреа, во всяком случае не у господина Данглара.
   – И я упрекнул бы вас за это, если бы молодой человек нуждался в покровительстве. Но, к счастью для меня, он в этом не нуждается.
   – Как, вам разве кажется, что он ухаживает?
   – Ручаюсь вам: он закатывает глаза, как воздыхатель, и распевает, как влюблённый; он грезит о руке надменной Эжени. Смотрите, я заговорил стихами! Честное слово, я в этом неповинен. Но всё равно, я повторяю: он грезит о руке надменной Эжени.
   – Не всё ли это равно, если думают только о вас?
   – Не скажите, дорогой граф; обе были со мной суровы.
   – Как так обе?
   – Очень просто: мадемуазель Эжени едва удостаивала меня ответом, а мадемуазель д'Армильи, её наперсница, мне вовсе не отвечала.
   – Да, но отец обожает вас, – сказал Монте-Кристо.
   – Он? Наоборот, он всадил мне в сердце тысячу кинжалов; правда, кинжалов с лезвием, уходящим в рукоятку, какие употребляют на сцене, но сам он их считает настоящими.
   – Ревность – признак любви.
   – Да, но я не ревную.
   – Зато он ревнует.
   – К кому? К Дебрэ?
   – Нет, к вам.
   – Ко мне? Держу пари, что не пройдёт недели, как он велит меня не принимать.
   – Ошибаетесь, дорогой виконт.
   – Чем вы докажете?
   – Вам нужны доказательства?
   – Да.
   – Я уполномочен просить графа де Морсер явиться с окончательным предложением к барону.
   – Кем уполномочены?
   – Самим бароном.
   – Но, дорогой граф, – сказал Альбер так вкрадчиво, как только мог, ведь вы этого не сделаете, правда?
   – Ошибаетесь, Альбер, я это сделаю, я обещал.
   – Ну вот, – со вздохом сказал Альбер, – похоже, что вы непременно хотите меня женить.
   – Я хочу быть со всеми в хороших отношениях. Но, кстати о Дебрэ; я его больше не встречаю у баронессы.
   – Они поссорились.
   – С баронессой?
   – Нет, с бароном.
   – Так он что-нибудь заметил?
   – Вот это мило!
   – А вы думаете, он подозревал? – спросил Монте-Кристо с очаровательной наивностью.
   – Ну и ну! Да откуда вы явились, дорогой граф?
   – Из Конго, скажем.
   – Это ещё не так далеко.
   – Откуда мне знать нравы парижских мужей?
   – Ах, дорогой граф, мужья везде одинаковы; раз вы изучили эту человеческую разновидность в какой-нибудь одной стране, вы знаете всю их породу.
   – Но тогда из-за чего Данглар и Дебрэ могли рассориться? Они как будто так хорошо ладили, – сказал Монте-Кристо, снова изображая наивность.
   – В том-то и дело, здесь уже начинаются тайны Изиды, а в них я не посвящён. Когда Кавальканти-сын станет членом их семьи, вы его спросите.
   Экипаж остановился.
   – Вот мы и приехали, – сказал Монте-Кристо, – сейчас только половина одиннадцатого, зайдите ко мне.
   – С большим удовольствием.
   – Мой экипаж отвезёт вас потом домой.
   – Нет, спасибо, моя карета должна была ехать следом.
   – Да, вот она, – сказал Монте-Кристо, выходя из экипажа.
   Они вошли в дом; гостиная была освещена, и они прошли туда.
   – Подайте нам чаю, Батистен, – приказал Монте-Кристо.
   Батистен молча вышел из комнаты. Через две секунды он вернулся, неся уставленный всем необходимым поднос, который, как это бывает в волшебных сказках, словно явился из-под земли.
   – Знаете, – сказал Альбер, – меня восхищает не ваше богатство, – быть может, найдутся люди и богаче вас; не ваш ум, – если Бомарше был и не умнее вас, то во всяком случае столь же умен; но меня восхищает ваше умение заставить служить себе – безмолвно, в ту же минуту, в ту же секунду, как будто по вашему звонку угадывают, чего вы хотите, и как будто то, чего вы захотите, всегда наготове.
   – В этом есть доля правды. Мои привычки хорошо изучены. Вот сейчас увидите; не угодно ли вам чего-нибудь за чаем?
   – Признаться, я не прочь покурить.
   Монте-Кристо подошёл к звонку и ударил один раз.
   Через секунду открылась боковая дверь, и появился Али, неся две длинные трубки, набитые превосходным латакиэ.
   – Это прямо чудо, – сказал Альбер.
   – Вовсе нет, это очень просто, – возразил Монте-Кристо. – Али знает, что за чаем или кофе я имею привычку курить; он знает, что я просил чаю, знает, что я вернулся вместе с вами, слышит, что я зову его, догадывается – зачем, и так как на его родине трубка – первый знак гостеприимства, то он вместо одного чубука и приносит два.