Дюма Александр. Граф Монте-Кристо

   Все плоды четырех стран света, какие только могли свежими и сочными попасть в европейский рог изобилия, громоздились пирамидами в китайских вазах и японских чашах. Редкостные птицы в своём блестящем оперении, исполинские рыбы, простёртые на серебряных блюдах, все вина Архипелага, Малой Азии и Южной Африки в дорогих сосудах, чьи причудливые формы, казалось, делали их ещё ароматнее, друг за другом, словно на пиру, какие предлагал Апиций^[49] своим сотрапезникам, прошли перед взорами этих парижан, считавших, что обед на десять человек, конечно, может обойтись в тысячу луидоров, но только при условии, если, подобно Клеопатре, глотать жемчужины или же, подобно Лоренцо Медичи, пить расплавленное золото.
   Монте-Кристо видел общее изумление; он засмеялся и стал шутить над самим собой.
   – Господа, – сказал он, – должны же вы согласиться, что на известной степени благосостояния только излишество является необходимостью, точно так же, как – дамы, конечно, согласятся, – на известной степени экзальтации реален только идеал? Продолжим эту мысль. Что такое чудо? То, чего мы не понимаем. Что всего желаннее? То, что недосягаемо. Итак, видеть непостижимое, добывать недосягаемое – вот чему я посвятил свою жизнь. Я достигаю этого двумя способами: деньгами и волей. Чтобы осуществить свою прихоть, я проявляю такую же настойчивость, как, например, вы, господин Данглар, – прокладывая железнодорожную линию; вы, господин де Вильфор, – добиваясь для человека смертного приговора; вы, господин Дебрэ, – умиротворяя какое-нибудь государство; вы, господин Шато-Рено, стараясь понравиться женщине; и вы, Моррель, – укрощая лошадь, которую никто не может объездить. Вот, например, посмотрите на этих двух рыб: одна родилась в пятидесяти лье от Санкт-Петербурга, а другая – в пяти лье от Неаполя; разве не забавно соединить их на одном столе?
   – Что же это за рыбы? – спросил Данглар.
   – Вот Шато-Рено жил в России, он скажет вам, как называется одна из них, – отвечал Монте-Кристо, – а майор Кавальканти, итальянец, назовёт другую.
   – Это, – сказал Шато-Рено, – по-моему, стерлядь.
   – Совершенно верно.
   – А это, – сказал Кавальканти, – если не ошибаюсь, минога.
   – Вот именно. А теперь, барон, спросите, где ловятся эти рыбы.
   – Стерляди ловятся только в Волге, – ответил Шато-Рено.
   – Я не слышал, – сказал Кавальканти, – чтобы где-нибудь, кроме озера Фузаро, водились миноги таких размеров.
   – Так оно и есть; одна прибыла с Волги, а другая с озера Фузаро.
   – Не может быть! – воскликнули все гости в один голос.
   – Вот это и доставляет мне удовольствие, – сказал Монте-Кристо. – Я, как Нерон, – cupitor impossibilium;^[50] ведь вы тоже испытываете удовольствие; эти рыбы, которые на самом деле, может быть, и хуже, чем окунь или лосось, покажутся вам сейчас восхитительными, – и всё потому, что вам казалось невозможным их достать, а между тем – вот они.
   – Но каким образом удалось доставить этих рыб в Париж?
   – Нет ничего проще. Их привезли в больших бочках, из которых одна выложена речными травами и камышом, а другая – тростником и озёрными растениями; их поместили в специально устроенные фургоны; стерлядь прожила так двенадцать дней, а минога восемь, и обе они были живёхоньки, когда попали в руки моего повара, который уморил одну в молоке, а другую в вине. Вы не верите, Данглар?
   – Во всяком случае позволяю себе сомневаться, – отвечал Данглар со своей натянутой улыбкой.
   – Батистен, – сказал Монте-Кристо, – велите принести сюда вторую стерлядь и вторую миногу, знаете, те, что прибыли в других бочках и ещё живы.
   Данглар вытаращил глаза; всё общество зааплодировало.
   Четверо слуг внесли две бочки, выложенные водорослями; в каждой из них трепетала рыба, подобная той, которая была подана к столу.
   – Но зачем же по две каждого сорта? – спросил Данглар.
   – Потому что одна из них могла заснуть, – просто ответил Монте-Кристо.
   – Вы в самом деле изумительный человек! – сказал Данглар. – Что бы там ни говорили философы, хорошо быть богатым.
   – А главное – изобретательным, – добавила г-жа Данглар.
   – Это изобретение не моё, баронесса; оно было в ходу у римлян. Плиний сообщает, что из Остии в Рим, при помощи нескольких смен рабов, которые несли их на головах, пересылались рыбы из породы тех, которых он называет mulus; судя по его описанию, это дорада. Получить её живой считалось роскошью ещё и потому, что зрелище её смерти было очень занимательно; засыпая, она несколько раз меняла свой цвет и, подобно испаряющейся радуге, проходила сквозь все оттенки спектра, после чего её отправляли на кухню. Эта агония входила в число её достоинств. Если её не видели живой, ею пренебрегали мёртвой.
   – Да, – сказал Дебрэ, – но от Остии до Рима не больше восьми лье.
   – Это верно, – отвечал Монте-Кристо, – но разве заслуга родиться через тысячу восемьсот лет после Лукулла, если не умеешь его превзойти?
   Оба Кавальканти смотрели во все глаза, но благоразумно молчали.
   – Это всё очень интересно, – сказал Шато-Рено, – но что меня восхищает больше всего, так это быстрота, с которой исполняются ваши приказания. Ведь правда, граф, что вы купили этот дом всего пять или шесть дней тому назад?
   – Да, не больше, – сказал Монте-Кристо.
   – И я убеждён, что за эту неделю он совершенно преобразился; ведь, если я не ошибаюсь, у него был другой вход, и двор был мощёный и пустой, а сейчас это великолепная лужайка, обсаженная деревьями, которым на вид сто лет.
   – Что поделаешь, я люблю зелень и тень, – сказал Монте-Кристо.
   – В самом деле, – сказала г-жа де Вильфор, – прежде въезд был через ворота, выходившие на дорогу, и в день моего чудесного спасения, я помню, вы ввели меня в дом прямо с улицы.
   – Да, сударыня, – сказал Монте-Кристо, – но потом я предпочёл иметь вход, позволяющий мне сквозь ограду видеть Булонский лес.
   – В четыре дня, – сказал Моррель. – Это чудо!
   – Действительно, – сказал Шато-Рено, – сделать из старого дома совершенно новый – это похоже на чудо. Это был очень старый дом, и даже очень унылый. Я помню, моя мать поручила мне осмотреть его, когда маркиз де Сен-Меран решил его продать, года два или три тому назад.
   – Маркиз де Сен-Меран? – сказала г-жа де Вильфор. – Так этот дом раньше принадлежал маркизу де Сен-Меран?
   – По-видимому, да, – ответил Монте-Кристо.
   – Как по-видимому? Вы не знаете, у кого вы купили этот дом?
   – Признаться, нет; всеми этими подробностями занимается мой управляющий.
   – Правда, он уже лет десять был необитаем, – сказал Шато-Рено. Грустно было видеть его закрытые ставни, запертые двери и заросший травою двор. Право, если бы он не принадлежал тестю королевского прокурора, его можно было бы принять за проклятый дом, в котором когда-то совершилось великое преступление.
   Вильфор, который до сих пор не дотрагивался ни до одного из стоявших перед ним бокалов необыкновенного вина, взял первый попавшийся и залпом осушил его.
   Монте-Кристо минуту молчал; затем, среди безмолвия, последовавшего за словами Шато-Рено, он сказал:
   – Странно, барон, но та же самая мысль мелькнула и у меня, когда я вошёл сюда в первый раз: этот дом показался мне зловещим, и я ни за что не купил бы его, если бы мой управляющий уже не сделал это за меня. Вероятно, этот мошенник получил некоторую мзду от нотариуса.
   – Весьма возможно, – пробормотал Вильфор, пытаясь улыбнуться, – но, поверьте, в этом подкупе я не повинен. Маркиз де Сен-Меран желал, чтобы этот дом, составлявший часть приданого его внучки, был продан, потому что, если бы он ещё три-четыре года простоял необитаемым, он окончательно разрушился бы.
   На этот раз побледнел Моррель.
   – Особенно одна комната, – продолжал Монте-Кристо, – на вид самая обыкновенная, комната как комната, обитая красным штофом, не знаю почему, показалась мне донельзя трагической.
   – Почему это? – спросил Дебрэ. – Почему трагической?
   – Разве можно дать себе отчёт в инстинктивном чувстве? – сказал Монте-Кристо. – Разве не бывает мест, где на вас веет печалью? Почему? – не знаешь сам; благодаря сцеплению воспоминаний, прихоти мысли, переносящей нас в другие времена, в другие места, быть может не имеющие ничего общего с временем и местом, где мы находимся… И эта комната удивительно напомнила мне комнату маркизы де Гапж^[51] или Дездемоны. Но мы кончили обедать, – если хотите, я покажу вам её, прежде чем мы перейдём в сад пить кофе: после обеда – зрелище.
   Монте-Кристо вопросительно посмотрел на своих гостей; г-жа де Вильфор встала, Монте-Кристо сделал то же самое, и все последовали их примеру.
   Вильфор и г-жа Данглар остались минуту сидеть, словно прикованные к месту; они смотрели друг на друга безмолвно, похолодев от ужаса.
   – Вы слышали? – сказала г-жа Данглар.
   – Надо идти, – ответил Вильфор, вставая и подавая ей руку.
   Гости, подстрекаемые любопытством, уже разбрелись по всему дому, так как предполагали, что осмотр не ограничится одной только комнатой и что заодно можно будет увидеть и остальные части этих развалин, из которых Монте-Кристо сделал дворец. Поэтому все поспешили в открытые настежь двери. Монте-Кристо подождал двух отставших; потом, когда они в свою очередь вышли из столовой, он замкнул шествие, улыбаясь так, что, если бы гости поняли значение его улыбки, она привела бы их в гораздо больший ужас, чем та комната, куда они шли.
   Действительно, начали с осмотра всего помещения: жилых комнат, убранных по-восточному, где диваны и подушки заменяли кровати, а трубки и оружие – меблировку; гостиных, увешанных лучшими картинами старых мастеров; будуаров, обитых китайскими тканями изумительной работы, прихотливых оттенков и фантастических рисунков; наконец, достигли пресловутой комнаты.
   В ней не было ничего особенного, если не считать того, что, несмотря на сумерки, она не была освещена и что всё в ней было ветхое, тогда как остальные комнаты были заново отделаны.
   – Да, здесь в самом деле жутко! – воскликнула г-жа де Вильфор.
   Госпожа Данглар пыталась что-то пробормотать, но её слов никто не расслышал.
   Гости обменялись кое-какими замечаниями, сводившимися к тому, что в красной комнате действительно есть что-то зловещее.
   – Не правда ли? – сказал Монте-Кристо. – Взгляните только, как странно стоит эта кровать, какие мрачные, кровавые обои! А эти два портрета пастелью, потускневшие от сырости! Разве вам не кажется, что их бескровные губы и испуганные глаза говорят: «Мы видели!»
   Вильфор стал мертвенно бледен, г-жа Данглар в изнеможении опустилась на кушетку возле камина.
   – Эрмина, – сказала, улыбаясь, г-жа де Вильфор, – как это у вас хватает духу сидеть на кушетке, на которой, быть может, и совершилось преступление?
   Госпожа Данглар поспешно поднялась.
   – И это не всё, – сказал Монте-Кристо.
   – А что же ещё? – спросил Дебрэ, от которого не ускользнуло волнение г-жи Данглар.
   – Да, что ещё? – спросил Данглар. – Признаюсь, пока я не вижу ничего особенного; а вы, господин Кавальканти?
   – Ну, – сказал тот, – у нас в Пизе имеется башня Уголино, в Ферраре темница Тассо, а в Римини – комната Франчески и Паоло.
   – Да, но у вас нет этой лесенки, – сказал Монте-Кристо, открывая дверь, скрытую в обоях, – взгляните на неё и скажите, что вы о ней думаете.
   – Какая зловещая винтовая лестница! – сказал, смеясь, Шато-Рено.
   – В самом деле, – сказал Дебрэ, – не знаю, может быть, это хиосское вино нагоняет такую тоску, но меня этот дом наводит на мрачные мысли.
   Что касается Морреля, то с той минуты, как упомянули о приданом Валентины, он был грустен и не произнёс ни слова.
   – Представьте себе, – сказал Монте-Кристо, – какого-нибудь Отелло или аббата де Ганж, в тёмную, бурную ночь спускающегося шаг за шагом по этой лестнице, с какой-нибудь зловещей ношей, которую он спешит укрыть от человеческих глаз, если не от божьего ока?
   Госпожа Данглар чуть не упала без чувств на руки Вильфора, который и сам был вынужден прислониться к стене.
   – Что с вами, баронесса? – воскликнул Дебрэ. – Как вы побледнели!
   – Очень понятно, что с ней, – сказала г-жа де Вильфор, – граф Монте-Кристо рассказывает ужасные вещи, очевидно желая, чтобы все мы умерли со страху.
   – Это верно, – заявил Вильфор. – В самом деле, граф, вы пугаете дам.
   – Да что же с вами? – шёпотом повторил Дебрэ г-же Данглар.
   – Ничего, ничего, – ответила она, делая над собой усилие, – мне просто душно, вот и всё.
   – Не хотите ли спуститься в сад? – спросил Дебрэ, предлагая г-же Данглар руку и направляясь к потайной лестнице.
   – Нет, нет, – сказала она, – уж лучше я останусь здесь.
   – Но, сударыня, – сказал Монте-Кристо, – неужели вы в самом деле испугались?
   – Нет, граф, – отвечала госпожа Данглар, – но вы умеете так строить предположения, что фантазия начинает казаться реальностью.
   – Ну, конечно, – сказал, улыбаясь, Монте-Кристо, – всё это просто игра воображения; ведь почему не представить себе, что эта комната – мирная, честная спальня матери семейства; эта кровать с пурпурным пологом ложе, осчастливленное посещением богини Люпины; а эта таинственная лестница – просто ход, по которому чуть слышно, чтобы не потревожить сна родильницы, спускается врач или кормилица, или сам отец, уносящий заснувшего младенца?..
   На сей раз г-жа Данглар, вместо того чтобы успокоиться при виде этой тихой картины, застонала и окончательно лишилась чувств.
   – Госпоже Данглар дурно, – запинаясь, сказал Вильфор, – не перенести ли её в экипаж?
   – Бог мой! – воскликнул Монте-Кристо. – А я не захватил своего флакона!
   – У меня есть свой, – сказала г-жа де Вильфор.
   И она передала Монте-Кристо флакон с красной жидкостью, подобной той, благотворное действие которой граф испытал на Эдуарде.
   – Вот как!.. – сказал Монте-Кристо, принимая его из рук г-жи де Вильфор.
   – Да, – прошептала она, – я последовала вашим указаниям.
   – И удачно?
   – Мне кажется, да.
   Госпожу Данглар тем временем перенесли в смежную комнату.
   Монте-Кристо смочил её губы каплей красной жидкости, и она пришла в себя.
   – Какой ужасный сон! – промолвила она.
   Вильфор сильно сжал ей руку, чтобы дать ей понять, что это не был сон.
   Стали искать Данглара; но, мало склонный к поэтическим переживаниям, он уже давно сошёл в сад и беседовал с Кавальканти-старшим о проекте железной дороги между Ливорно и Флоренцией.
   Монте-Кристо, казалось, был в отчаянии; он взял г-жу Данглар под руку и провёл её в сад, где они нашли Данглара сидящим за чашкой кофе между отцом и сыном Кавальканти.
   – Неужели я в самом деле так напугал вас, сударыня? – сказал Монте-Кристо.
   – Нет, граф, но вы сами знаете, мы поддаёмся впечатлениям в зависимости от настроения.
   Вильфор пытался засмеяться.
   – И в таком случае, вы понимаете, – сказал он, – достаточно простого предположения, самого химерического…
   – Хотите верьте, хотите нет, – возразил Монте-Кристо, – но я убеждён, что в этом доме совершилось преступление.
   – Будьте осторожны, – сказала г-жа де Вильфор, – здесь присутствует королевский прокурор.
   – Что ж, – ответил Монте-Кристо, – раз всё так совпало, я воспользуюсь случаем, чтобы сделать заявление.
   – Заявление? – сказал Вильфор.
   – Да, при свидетелях.
   – Всё это чрезвычайно интересно, – сказал Дебрэ, и если действительно имеется преступление, оно послужит на пользу нашему пищеварению.
   – Преступление имеется, – сказал Монте-Кристо. – Прошу вас сюда, господа; прошу вас, господин де Вильфор; чтобы моё заявление было законно, я должен его сделать при надлежащем представителе власти.
   Монте-Кристо взял Вильфора под руку и, прижимая к себе в то же время руку г-жи Данглар, повлёк королевского прокурора к платану, туда, где тень была всего гуще.
   Остальные гости последовали за ними.
   – Посмотрите, – сказал Монте-Кристо – вот здесь, на этом самом месте (и он топнул ногой), чтобы дать новые соки старым деревьям, я велел их окопать и насыпать чернозёму; и вот, мои рабочие, копая, наткнулись на ящичек, или, вернее, на железные части ящичка, среди которых лежал скелет новорождённого младенца. Это уже не фантасмагория, надеюсь?
   Монте-Кристо почувствовал, как напрягся локоть г-жи Данглар и как дрогнула рука Вильфора.
   – Новорождённого младенца? – повторил Дебрэ. – Чёрт возьми! Дело, по-моему, становится серьёзным.
   – Вот видите! – сказал Шато-Рено. – Значит, я не ошибался, когда говорил, что и у домов, как у людей, есть своя душа и своё лицо, на котором отражается их внутренняя сущность. Этот дом был печален, потому что его мучила совесть, а совесть мучила его потому, что он таил преступление.
   – Но почему же именно преступление? – возразил Вильфор, делая над собой последнее усилие.
   – Как! Заживо похороненный в саду младенец – это, по-вашему, не преступление? – воскликнул Монте-Кристо. – Какое же вы даёте название такому поступку, господин королевский прокурор?
   – А откуда известно, что его похоронили заживо?
   – Зачем же иначе его зарыли здесь? Этот сад никогда не служил кладбищем.
   – Как у вас во Франции поступают с детоубийцами? – наивно спросил майор Кавальканти.
   – Им попросту отрубают голову, – ответил Данглар.
   – Ах, отрубают голову! – повторил Кавальканти.
   – Кажется, так. Не правда ли, господин де Вильфор? – спросил Монте-Кристо.
   – Да, граф, – ответил тот голосом, в котором уже не было ничего человеческого.
   Монте-Кристо понял, что большего не в силах перенести те двое, для кого он приготовил эту сцену; он не хотел заходить слишком далеко.
   – А кофе, господа! – сказал он. – Мы про него совсем забыли.
   И он провёл своих гостей обратно к столу, поставленному посреди лужайки.
   – Право, граф, – сказала г-жа Данглар, – мне стыдно признаться в такой слабости, но все эти ужасные истории вывели меня из равновесия; разрешите мне сесть, пожалуйста.
   И она упала на стул.
   Монте-Кристо поклонился ей и подошёл к г-же де Вильфор.
   – Мне кажется, госпожа Данглар снова нуждается в вашем флаконе, сказал он.
   Но раньше, чем г-жа де Вильфор успела подойти к своей приятельнице, королевский прокурор уже шепнул г-же Данглар:
   – Нам нужно поговорить.
   – Когда?
   – Завтра.
   – Где?
   – В моём служебном кабинете… в суде, если вы ничего не имеете против; это, по-моему, самое безопасное место.
   – Я приду.
   В эту минуту подошла г-жа де Вильфор.
   – Благодарю вас, мой друг, – сказала г-жа Данглар, пытаясь улыбнуться, – всё прошло, и мне гораздо лучше.

Глава 7.
Нищий

   Становилось поздно; г-жа де Вильфор заговорила о возвращении в Париж, чего не посмела сделать г-жа Данглар, несмотря на своё явное недомогание.
   Итак, по просьбе своей жены, Вильфор первый подал знак к отъезду. Он предложил г-же Данглар место в своём ландо, чтобы его жена могла ухаживать за ней. Данглар, погружённый в интереснейший деловой разговор с Кавальканти, не обращал никакого внимания на происходящее.
   Прося у г-жи де Вильфор флакон, Монте-Кристо заметил, как Вильфор подошёл к г-же Данглар; и, понимая его положение, догадался о том, что он ей сказал, хотя тот говорил так тихо, что сама г-жа Данглар едва его расслышала.
   Ни во что не вмешиваясь, граф дал сесть на лошадей и уехать Моррелю, Дебрэ и Шато-Рено, а обеим дамам отбыть в ландо Вильфора; со своей стороны, Данглар, всё более приходивший в восторг от Кавальканти-отца, пригласил его к себе в карету.
   Что касается Андреа Кавальканти, то он направился к ожидавшему его у ворот тильбюри с запряжённой в него громадной тёмно-серой лошадью, которую, поднявшись на цыпочки, держал под уздцы чрезмерно англизированный грум.
   За обедом Андреа говорил мало; он был очень смышлёный юноша и поневоле опасался сказать какую-нибудь глупость в обществе столь богатых и влиятельных людей; к тому же его широко раскрытые глаза не без тревоги останавливались на королевском прокуроре.
   Затем им завладел Данглар, который, бросив беглый взгляд на старого чопорного майора и на его довольно робкого сына и сопоставив все эти признаки с радушием Монте-Кристо, решил, что имеет дело с каким-нибудь набобом, прибывшим в Париж, чтобы усовершенствовать светское воспитание своего наследника.
   Поэтому он с несказанным благоволением созерцал огромный бриллиант, сверкавший на мизинце майора, ибо майор, как человек осторожный и опытный, опасаясь, как бы не случилось чего-нибудь с его ассигнациями, тотчас же превратил их в ценности. Затем, после обеда, под видом беседы о промышленности и путешествиях, он расспросил отца и сына об их образе жизни; а отец и сын, предупреждённые, что именно у Данглара им будет открыт текущий счёт, одному на сорок восемь тысяч франков единовременно, другому – на пятьдесят тысяч ливров ежегодно, были с банкиром очаровательны и преисполнены такой любезности, что готовы были пожать руки его слугам, лишь бы дать выход переполнявшей их признательности.
   То уважение – мы бы даже сказали: то благоговение, – которое Кавальканти вызвал в Дангларе, усугублялось ещё одним обстоятельством. Майор, верный принципу Горация: nil admirari^[52] удовольствовался, как мы видели, тем, что показал свою осведомлённость, сообщив, в каком озере ловятся лучшие миноги. Засим он молча съел свою долю этой рыбы. И Данглар сделал вывод, что такие роскошества – обычное дело для славного потомка Кавальканти, который, вероятно, у себя в Лукке питается форелями, выписанными из Швейцарии, и лангустами, доставляемыми из Бретани тем же способом, каким граф получил миног из озера Фузаро и стерлядей с Волги.
   Поэтому он с явной благосклонностью выслушал слова Кавальканти:
   – Завтра, сударь, я буду иметь честь явиться к вам по делу.
   – А я, сударь, – ответил Данглар, – почту за счастье принять вас.
   После этого он предложил Кавальканти, если тот согласен лишиться общества сына, довезти его до гостиницы Принцев.
   Кавальканти ответил, что его сын уже давно привык вести жизнь самостоятельного молодого человека, имеет поэтому собственных лошадей и экипажи, и так как сюда они прибыли отдельно, то он не видит, почему бы им не уехать отсюда порознь.
   Итак, майор сел в карету Данглара. Банкир уселся рядом, всё более восхищаясь здравыми суждениями этого человека о бережливости и аккуратности, что, однако, не мешало ему давать сыну пятьдесят тысяч франков в год, а для этого требовался годовой доход тысяч в пятьсот или шестьсот.
   Тем временем Андреа для пущей важности разносил своего грума за то, что тот не подал лошадь к подъезду, а остался ждать у ворот и тем самым вынудил его сделать целых тридцать шагов, чтобы дойти до тильбюри.
   Грум смиренно выслушал выговор; чтобы удержать лошадь, нетерпеливо бившую копытом, он схватил её под уздцы левой рукой, а правой протянул вожжи Андреа, который взял их и занёс ногу в лаковом башмаке на подножку.
   В это время кто-то положил ему руку на плечо. Он обернулся, думая, что Данглар или Монте-Кристо забыли ему что-нибудь сказать и вспомнили об этом в последнюю минуту.
   Но вместо них он увидал странную физиономию, опалённую солнцем, обросшую густой бородой, достойной натурщика, горящие, как уголья, глаза и насмешливую улыбку, обнажавшую тридцать два блестящих белых зуба, острых и жадных, как у волка или шакала.
   Голова эта, покрытая седеющими, тусклыми волосами, была повязана красным клетчатым платком; длинное, тощее и костлявое тело было облачено в неимоверно рваную и грязную блузу, и казалось, что при каждом движении этого человека его кости должны стучать, как у скелета. Рука, хлопнувшая Андреа по плечу, – первое, что он увидел, – показалась ему гигантской.
   Узнал ли он при свете фонаря своего тильбюри эту физиономию, или же просто был ошеломлён ужасным видом этого человека, – мы не знаем; во всяком случае он вздрогнул и отшатнулся.
   – Что вам от меня нужно? – сказал он.
   – Извините, почтенный, – ответил человек, прикладывая руку к красному платку, – может быть, я вам помешал, по мне надо вам кое-что сказать.
   – По ночам не просят милостыни, – сказал грум, намереваясь избавить своего хозяина от назойливого бродяги.
   – Я не прошу милостыни, красавчик, – иронически улыбаясь, сказал незнакомец, и в его улыбке было что-то такое страшное, что слуга отступил, – я только хочу сказать два слова вашему хозяину, который дал мне одно поручение недели две тому назад.
   – Послушайте, – сказал в свою очередь Андреа достаточно твёрдым голосом, чтобы слуга не заметил, насколько он взволнован, – что вам нужно?
   Говорите скорей, приятель.
   – Мне нужно… – едва слышно произнёс человек в красном платке, – мне нужно, чтобы вы избавили меня от необходимости возвращаться в Париж пешком. Я очень устал, и не так хорошо пообедал, как ты, и едва держусь на ногах.
   Андреа вздрогнул, услышав это странное обращение.
   – Но чего же вы хотите наконец? – спросил он.
   – Хочу, чтобы ты довёз меня в твоём славном экипаже.