Дюма Александр. Граф Монте-Кристо

   – В таком случае до свидания, граф, но не забудьте о моём лекарстве.
   – Ни в коем случае, сударыня; для этого нужно было бы забыть тот час, который я провёл в беседе с вами, а это совершенно невозможно.
   Монте-Кристо поклонился и вышел.
   Госпожа де Вильфор задумалась.
   – Вот странный человек, – сказала она себе, – и мне сдаётся, что его имя Адельмонте.
   Что касается Монте-Кристо, то результат разговора превзошёл все его ожидания. «Однако, – подумал он, уходя, – это благодарная почва; я убеждён, что брошенное в неё семя не пропадёт даром».
   И на следующий день, верный своему слову, он послал обещанный рецепт.

Глава 15.
Роберт-дьявол

   Ссылка на Оперу была тем более основательной, что в этот вечер в королевской Музыкальной академии должно было состояться большое торжество.
   Левассер, впервые после долгой болезни, выступал в роли Бертрама, и произведение модного композитора, как всегда, привлекло самое блестящее парижское общество.
   У Альбера, как у большинства богатых молодых людей, было кресло в оркестре; кроме того, для него всегда нашлось бы место в десятке лож близких знакомых, не считая того, на которое он имел неотъемлемое право в ложе светской золотой молодёжи.
   Соседнее кресло принадлежало Шато-Рено.
   Бошан, как подобает журналисту, был королём всей залы и мог сидеть, где хотел.
   В этот вечер Люсьен Дебрэ располагал министерской ложей и предложил её графу де Морсер, который, в виду отказа Мерседес, передал её Данглару, уведомив его, что попозже он навестит баронессу с дочерью, если дамы соблаговолят принять ложу. Дамы, разумеется, не отказались. Никто так не падок на даровые ложи, как миллионеры.
   Что касается Данглара, то он заявил, что его политические принципы и положение депутата оппозиции не позволяют ему сидеть в министерской ложе. Поэтому баронесса послала Люсьену записку, прося заехать за ней, не могла же она ехать в Оперу вдвоём с Эжени.
   В самом деле, если бы дамы сидели в ложе вдвоём, это, наверно, сочли бы предосудительным, но если мадемуазель Данглар поедет в театр с матерью и её возлюбленным, то против этого никто не возразит, – приходится мириться с общественными предрассудками.
   Занавес взвился, как всегда, при почти пустой зале. Это опять-таки обычай нашего высшего света – приезжать в театр после начала спектакля; таким образом, во время первого действия те, кто приехал вовремя, не могут смотреть и слушать пьесу: они лишь созерцают прибывающих зрителей и слышат только хлопанье дверей и разговоры.
   – Вот как! – сказал Альбер, увидав, что отворяется дверь в одной из нижних боковых лож. – Вот как! Графиня Г.
   – Кто такая графиня Г.? – спросил Шато-Рено.
   – Однако, барон, что за непростительный вопрос? Вы не знаете, кто такая графиня Г.?..
   – Ах, да, – сказал Шато-Рено, – это, вероятно, та самая очаровательная венецианка?
   – Вот именно.
   В эту минуту графиня Г. заметила Альбера и с улыбкой кивнула, отвечая на его поклон.
   – Вы знакомы с ней? – спросил Шато-Рено.
   – Да, – отвечал Альбер, – Франц представил меня ей в Риме.
   – Не окажете ли вы мне в Париже ту же услугу, которую вам в Риме оказал Франц?
   – С удовольствием.
   – Тише! – крикнули в публике.
   Молодые люди продолжали разговор, ничуть не считаясь с желанием партера слушать музыку.
   – Она была на скачках на Марсовом Поле, – сказал Шато-Рено.
   – Сегодня?
   – Да.
   – В самом деле, ведь сегодня были скачки. Вы играли?
   – Пустяки, на пятьдесят луидоров.
   – И кто выиграл?
   – «Наутилус». Я ставил на него.
   – Но ведь было три заезда?
   – Да. Был приз Жокей-клуба, золотой кубок. Произошёл даже довольно странный случай.
   – Какой?
   – Тише же! – снова крикнули им.
   – Какой? – повторил Альбер.
   – Эту скачку выиграла совершенно неизвестная лошадь с неизвестным жокеем.
   – Каким образом?
   – Да вот так. Никто не обратил внимания на лошадь, записанную под именем Вампа, и на жокея, записанного под именем Иова, как вдруг увидали чудного гнедого скакуна и крохотного жокея; пришлось насовать ему в карманы фунтов двадцать свинца, что не помешало ему опередить на три корпуса «Ариеля» и «Барбаро», шедших вместе с ним.
   – И так и не узнали, чья это лошадь?
   – Нет.
   – Вы говорите, она была записана под именем…
   – Вампа.
   – В таком случае, – сказал Альбер, – я более осведомлён, чем вы; я знаю, кому она принадлежала.
   – Да замолчите же, наконец! – в третий раз крикнули из партера.
   На этот раз возмущение было настолько велико, что молодые люди, наконец, поняли, что возгласы относятся к ним. Они обернулись, ища в толпе человека, ответственного за такую дерзость, но никто не повторил окрика, и они снова повернулись к сцене.
   В это время отворилась дверь в ложу министра, и г-жа Данглар, её дочь и Люсьен Дебрэ заняли свои места.
   – А вот и ваши знакомые, виконт, – сказал Шато-Рено. – Что это вы смотрите направо? Вас ищут.
   Альбер обернулся и действительно встретился глазами с баронессой Данглар, которая движением веера приветствовала его. Что касается мадемуазель Эжени, то она едва соблаговолила опустить свои большие чёрные глаза к креслам оркестра.
   – Право, дорогой мой, – сказал Шато-Рено, – если не говорить о мезальянсе, – а я не думаю, чтобы это обстоятельство вас очень беспокоило, – я совершенно не понимаю, что вы можете иметь против мадемуазель Данглар: она очень красива.
   – Очень красива, разумеется, – сказал Альбер, – но, признаюсь, в смысле красоты я предпочёл бы что-нибудь более нежное, более мягкое, словом более женственное.
   – Вот нынешние молодые люди, – возразил Шато-Рено, который с высоты своих тридцати лет обращался с Альбером по-отечески, – они никогда ничем не бывают довольны. Помилуйте, дорогой мой, вам предлагают невесту, созданную по образу Дианы-охотницы, и вы ещё жалуетесь!
   – Вот именно, я предпочёл бы что-нибудь вроде Венеры Милосской или Капуанской. Эта Диана-охотница, вечно окружённая своими нимфами, немного пугает меня; я боюсь, как бы меня не постигла участь Актеопа.
   В самом деле, взглянув на эту девушку, можно было, пожалуй, понять то чувство, в котором признавался Альбер. Мадемуазель Данглар была красива, но, как сказал Альбер, в красоте её было что-то суровое; волосы её были прекрасного чёрного цвета, вьющиеся от природы, но в их завитках чувствовалось как бы сопротивление желавшей покорить их руке; глаза её, такие же чёрные, как волосы, под великолепными бровями, единственным недостатком которых было то, что они иногда хмурились, поражали выражением твёрдой воли, не свойственным женскому взгляду; нос её был точно такой, каким ваятель снабдил бы Юнону; только рот был несколько велик, но зато прекрасны были зубы, ещё более оттенявшие яркость губ, резко выделявшихся на её бледном лице; наконец, чёрное родимое пятнышко в углу рта, более крупное, чем обычно бывают эти прихоти природы, ещё сильнее подчёркивало решительный характер этого лица, несколько пугавший Альбера.
   К тому же и фигура Эжени соответствовала лицу, которое мы попытались описать. Она, как сказал Шато-Рено, напоминала Диану-охотницу, но только в красоте её было ещё больше твёрдости и силы.
   Если в полученном ею образовании можно было найти какой-либо недостаток, так это то, что, подобно некоторым чертам её внешности, оно скорее подошло бы лицу другого пола. Она говорила на нескольких языках, мило рисовала, писала стихи и сочиняла музыку; этому искусству она предавалась с особенной страстью и изучала его с одной из своих школьных подруг, бедной девушкой, обладавшей, как уверяли, всеми необходимыми данными для того, чтобы стать превосходной певицей. Некий знаменитый композитор относился к ней, по слухам, с почти отеческой заботливостью и занимался с нею в надежде, что когда-нибудь её голос принесёт ей богатство.
   Возможность, что Луиза д'Армильи – так звали эту молодую певицу – выступит впоследствии на сцене, мешала мадемуазель Данглар показываться вместе с нею в обществе, хоть она и принимала её у себя. Но и не пользуясь в доме банкира независимым положением подруги, Луиза всё же была более чем простая преподавательница.
   Через несколько секунд после появления г-жи Данглар в ложе занавес упал: можно было во время получасового антракта погулять в фойе или навестить в ложах знакомых, и кресла оркестра почти опустели.
   Альбер и Шато-Рено одними из первых покинули свои места. Одну минуту г-жа Данглар думала, что эта поспешность Альбера вызвана желанием приветствовать её, и она уклонилась к дочери, чтобы предупредить её об этом, но только покачала головой и улыбнулась; в эту самую минуту, как бы подкрепляя недоверие. Эжени, Альбер пошлея в боковой ложе первого яруса. Это была ложа графини Г.
   – А, вот и вы, господин путешественник! – сказала графиня, протягивая ему руку с приветливостью старой знакомой. – Очень мило с вашей стороны, что вы узнали меня, а главное, что предпочли навестить меня первую.
   – Поверьте, графиня, – отвечал Альбер, – если бы я знал, что вы в Париже, и если бы мне был известен ваш фее, я не стал бы ждать так долго.
   Но разрешите мне представить вам моего друга, барона Шато-Рено, одного из немногих сохранившихся во Франции аристократов; он только что сообщил мне, что вы присутствовали на скачках за Марсовом Поле.
   Шато-Рено поклонился.
   – Вы были на скачках? – с интересом спросила его графиня.
   – Да, сударыня.
   – Тогда не можете ли вы мне сказать, – живо продолжала она, – кому принадлежала лошадь, выигравшая приз Жокей-клуба?
   – Не знаю, – отвечал Шато-Рено, – я только что задал этот самый вопрос Альберу.
   – Вам это очень важно, графиня? – спросил Альбер.
   – Что?
   – Узнать имя владельца лошади?
   – Бесконечно. Представьте себе… Но, может быть, вы его знаете, виконт?
   – Графиня, вы хотели что-то рассказать. «Представьте себе» – сказали вы.
   – Да, представьте себе, этот чудесный гнедой скакун и этот очаровательный маленький жокей в розовом с первого же взгляда внушили мне такую симпатию, что я от всей души желала им удачи, как будто я поставила на них половину моего состояния, а когда я увидела, что они пришли первыми, опередив остальных на три корпуса, я так обрадовалась, что стала хлопать, как безумная. Вообразите моё изумление, когда, вернувшись домой, я встретила у себя на лестнице маленького розового жокея! Я подумала, что победитель, вероятно, живёт в одном доме со мной, но когда я открыла дверь моей гостиной, мне сразу бросился в глаза золотой кубок, выигранный сегодня неизвестной лошадью и неизвестным жокеем. В кубке лежала записка: «Графине Г. лорд Рутвен».
   – Так и есть, – сказал Альбер.
   – То есть как это? Что вы хотите сказать?
   – Я хочу сказать, что это тот самый лорд Рутвен.
   – Какой лорд Рутвен?
   – Да наш вампир, которого мы видели в театре Арджентина.
   – Неужели? – воскликнула графиня. – Разве он здесь?
   – Конечно.
   – И вы видитесь с ним? Он у вас бывает? Вы посещаете его?
   – Это мой близкий друг, и даже господин де Шато-Рено имеет честь быть с ним знакомым.
   – Почему вы думаете, что это именно он взял приз?
   – Его лошадь записана под именем Вампа.
   – Что же из этого?
   – А разве вы не помните, как звали знаменитого разбойника, который взял меня в плен?
   – Да, правда.
   – Из рук которого меня чудесным образом спас граф?
   – Да, да.
   – Его звали Вампа. Теперь вы сами видите, что это он.
   – Но почему он прислал этот кубок мне?
   – Во-первых, графиня, потому, что я, можете поверить, много рассказывал ему о вас, а во-вторых, вероятно, потому, что он был очень рад встретить соотечественницу и счастлив тем интересом, который она к нему проявила.
   – Я надеюсь, что вы ничего не рассказывали ему о тех глупостях, которые мы болтали на его счёт!
   – Откровенно говоря, я за это не поручусь, а то, что он преподнёс вам этот кубок от имени лорда Рутвена…
   – Да ведь это ужасно! Он меня возненавидит!
   – Разве его поступок свидетельствует о враждебности?
   – Признаться, нет.
   – Вот видите!
   – Так, значит, он в Париже!
   – Да.
   – И какое он произвёл впечатление?
   – Что ж, – сказал Альбер, – о нём поговорили неделю, потом случилась коронация английской королевы и кража бриллиантов у мадемуазель Марс, и стали говорить об этом.
   – Дорогой мой, – сказал Шато-Рено, – сразу видно, что граф ваш друг, вы к нему соответственно относитесь. Не верьте ему, графиня, в Париже только и говорят, что о графе Монте-Кристо. Он начал с того, что подарил госпоже Данглар пару лошадей, стоивших тридцать тысяч франков; потом спас жизнь госпоже де Вильфор; затем, по-видимому, взял приз Жокей-клуба. Что бы ни говорил Морсер, я, напротив, утверждаю, что и сейчас все заинтересованы графом и ещё целый месяц только о нём и будут говорить, если он будет продолжать оригинальничать; впрочем, по-видимому, это его обычное занятие.
   – Может быть, – сказал Альбер. – Кстати, кто это занял бывшую ложу русского посла?
   – Которая это? – спросила графиня.
   – В первом ярусе между колонн; по-моему, её совершенно заново отделали.
   – В самом деле, – заметил Шато-Рено. – Был ли там кто-нибудь во время первого действия?
   – Где?
   – В этой ложе.
   – Нет, – отвечала графиня, – я никого не заметила; так что, по-вашему, – продолжала она, возвращаясь к предыдущему разговору, – это ваш граф Монте-Кристо взял приз?
   – Я в этом уверен.
   – И это он послал мне кубок?
   – Несомненно.
   – Но я же с ним не знакома, – сказала графиня, – я бы очень хотела вернуть ему кубок.
   – Не делайте этого: он пришлёт вам другой, высеченный из цельного сапфира или вырезанный из рубина. Он всегда так делает, приходится с этим мириться.
   В это время звонок возвестил начало второго действия. Альбер встал, чтобы вернуться на своё место.
   – Я вас ещё увижу? – спросила графиня.
   – В антракте, если вы разрешите, я зайду осведомиться, не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен в Париже.
   – Господа, – сказала графиня, – по субботам, вечером, я дома для своих друзей, улица Риволи, двадцать два. Навестите меня.
   Молодые люди поклонились и вышли из ложи.
   Войдя в партер, они увидели, что вся публика стоит, глядя в одну точку залы; они взглянули туда же, и глаза их остановились на бывшей ложе русского посла. В неё только что вошёл одетый в чёрное господин лет тридцати пяти – сорока в сопровождении молодой девушки в восточном костюме. Она была поразительно красива, а костюм её до того роскошен, что, как мы уже сказали, все взоры немедленно обратились на неё.
   – Да это Монте-Кристо со своей албанкой, – сказал Альбер.
   Действительно, это были граф и Гайде.
   Не прошло и нескольких минут, как Гайде привлекла к себе внимание не только партера, но и всей зрительной залы: дамы высовывались из своих лож, чтобы увидеть, как струится под огнями люстры искрящийся водопад алмазов.
   Весь второй акт прошёл под сдержанный гул, указывающий, что собравшаяся толпа поражена и взволнована. Никто не помышлял о том, чтобы восстановить тишину. Эта девушка, такая юная, такая красивая, такая ослепительная, была удивительнейшим из зрелищ.
   На этот раз поданный Альберу знак ясно показывал, что г-жа Данглар желает видеть его в своей ложе в следующем антракте.
   Альбер был слишком хорошо воспитан, чтобы заставлять себя ждать, если ему ясно показывали, что его ждут. Поэтому, едва действие кончилось, он поспешил подняться в литерную ложу.
   Он поклонился обеим дамам и пожал руку Дебрэ.
   Баронесса встретила его очаровательной улыбкой, а Эжени со своей обычной холодностью.
   – Дорогой мой, – сказал ему Дебрэ, – вы видите перед собой человека, дошедшего до полного отчаяния и призывающего вас на помощь. Баронесса засыпает меня расспросами о графе и требует, чтобы я знал, кто он, откуда он, куда направляется. Честное слово, я не Калиостро, и, чтобы как-нибудь выпутаться, я сказал: «Спросите об этом Морсера, он знает Монте-Кристо как свои пять пальцев». И вот вас призвали.
   – Это невероятно, – сказала баронесса, – располагать полумиллионным секретным фондом и быть до такой степени неосведомлённым!
   – Поверьте, баронесса, – отвечал Люсьен, – что если бы я располагал полумиллионом, я употребил бы его на что-нибудь другое, а не на собирание сведений о графе Монте-Кристо, который, на мой взгляд, обладает только тем достоинством, что богат, как два набоба; но я уступаю место моему другу Морсеру: обратитесь к нему, меня это больше не касается.
   – Едва ли набоб прислал бы мне пару лошадей ценой в тридцать тысяч франков, с четырьмя бриллиантами в ушах, по пять тысяч каждый.
   – Бриллианты – его страсть, – засмеялся Альбер. – Мне кажется, что у него, как у Потёмкина, ими всегда набиты карманы, и он сыплет ими, как мальчик-с-пальчик камешками.
   – Он нашёл где-нибудь алмазные копи, – сказала госпожа Данглар. – Вы знаете, что в банке барона у него неограниченный кредит?
   – Нет, я не знал, – отвечал Альбер, – но меня это не удивляет.
   – Он заявил господину Данглару, что собирается пробыть в Париже год и израсходовать шесть миллионов.
   – Надо думать, что это персидский шах, путешествующий инкогнито.
   – А какая красавица эта женщина! – сказала Эжени. – Вы заметили, господин Люсьен?
   – Право, вы единственная из всех женщин, кого я знаю, которая отдаёт должное другим женщинам.
   Люсьен вставил в глаз монокль.
   – Очаровательна, – заявил он.
   – А знает ли господин де Морсер, кто эта женщина?
   – Знаю лишь приблизительно, как и всё, что касается таинственной личности, о которой мы говорим, – сказал Альбер, отвечая на этот настойчивый вопрос. – Эта женщина – албанка.
   – Это видно по её костюму, и то, что вы нам сообщаете, уже известно всей публике.
   – Мне очень жаль, что я такой невежественный чичероне, – сказал Альбер, – но должен сознаться, что на этом мои сведения кончаются; знаю ещё только, что она музыкантша: однажды, завтракая у графа, я слышал звуки лютни, на которой, кроме неё, некому было играть.
   – Так он принимает у себя гостей, ваш граф? – спросила г-жа Данглар.
   – И очень роскошно, смею вас уверить.
   – Надо заставить Данглара дать ему обед или бал, чтобы он в ответ пригласил нас.
   – Как, вы бы поехали к нему? – сказал, смеясь, Дебрэ.
   – Почему бы нет? Вместе с мужем!
   – Да ведь он холост, этот таинственный граф!
   – Вы же видите, что нет, – в свою очередь рассмеялась баронесса, указывая на красавицу албанку.
   – Эта женщина – невольница; помните, Морсер, он сам нам об этом сказал у вас за завтраком.
   – Согласитесь, дорогой Люсьен, – сказала баронесса, – что у неё скорее вид принцессы.
   – Из «Тысячи и одной ночи», – вставил Альбер.
   – Согласен, но что создаёт принцесс, дорогой мой? Бриллианты, а она ими осыпана.
   – Их даже слишком много, – сказала Эжени, – без них она была бы ещё красивее, потому что тогда были бы видны её шея и руки, а они прелестны.
   – Ах, эти художницы! – сказала г-жа Данглар. – Посмотрите, она уже загорелась.
   – Я люблю всё прекрасное, – ответила Эжени.
   – В таком случае что вы скажете о графе? – спросил Дебрэ. – По-моему, он тоже недурён собою.
   – Граф? – сказала Эжени, словно ей до сих пор не приходило в голову взглянуть на него. – Граф слишком бледен.
   – Вот именно, – сказал Морсер, – как раз эта бледность и интересует нас. Знаете, графиня Г. утверждает, что он вампир.
   – А разве графиня Г. вернулась? – спросила баронесса.
   – Она сидит в боковой ложе, мама, – сказала Эжени, – почти против нас. Видите, вот женщина с чудесными золотистыми волосами – это она.
   – Да, вижу, – сказала г-жа Данглар. – Знаете, что вам следовало бы сделать, Морсер?
   – Приказывайте, баронесса.
   – Вам следовало бы пойти навестить вашего графа Монте-Кристо и привести его к нам.
   – Зачем это? – спросила Эжени.
   – Да чтобы поговорить с ним; разве тебе не интересно видеть его?
   – Нисколько.
   – Странная девочка! – пробормотала баронесса.
   – Он, вероятно, и сам придёт, – сказал Альбер. – Вон он увидел вас, баронесса, и кланяется вам.
   Баронесса, очаровательно улыбаясь, ответила графу на его поклон.
   – Хорошо, – сказал Альбер, – я принесу себя в жертву: я покину вас и посмотрю, нельзя ли с ним поговорить.
   – Пойдите к нему в ложу; нет ничего проще.
   – Но я не был представлен.
   – Кому?
   – Красавице албанке.
   – Но ведь вы говорите, что это невольница.
   – Да, но вы утверждаете, что это принцесса… По, может быть, увидав, что я иду, он выйдет тоже.
   – Это возможно. Идите.
   – Иду.
   Альбер поклонился и вышел. Действительно, когда он проходил мимо ложи графа, дверь её отворилась и вышел Монте-Кристо; он сказал несколько слов по-арабски Али, стоявшему в коридоре, и взял Альбера под руку. Али закрыл дверь и встал перед нею; вокруг нубийца в коридоре образовалось целое сборище.
   – Право, – сказал Монте-Кристо, – ваш Париж очень странный город, и ваши парижане удивительные люди. Можно подумать, что они в первый раз видят негра. Посмотрите, как они столпились около бедного Али, который не понимает, в чём дело. Смею вас заверить, что, если парижанин приедет в Тунис, Константинополь, Багдад или Каир, вокруг него нигде не соберётся толпа.
   – Это потому, что на Востоке люди обладают здравым смыслом и смотрят только на то, на что стоит смотреть, – по, поверьте, Али пользуется таким успехом только потому, что принадлежит вам, а вы сейчас самый модный человек в Париже.
   – В самом деле? А чему я обязан этим счастьем?
   – Да самому себе. Вы дарите запряжки в тысячу луидоров; вы спасаете жизнь жёнам королевских прокуроров; под именем майора Блэка вы посылаете на скачки кровных скакунов и жокеев ростом с обезьяну уистити; наконец, вы выигрываете золотые кубки и посылаете их хорошеньким женщинам.
   – Кто это рассказал вам все эти басни?
   – Первую – госпожа Данглар, которой до смерти хочется видеть вас в своей ложе, или, вернее, чтобы другие вас там видели; вторую – газета Бошана; а третью – моя собственная догадливость. Зачем вы называете свою лошадь Вампа, если хотите сохранить инкогнито?
   – Да, действительно, – сказал граф, – это было неосторожно. Но скажите, разве граф де Морсер не бывает в Опере? Я внимательно смотрел, но нигде не видел его.
   – Он будет сегодня.
   – Где?
   – Думаю, что в ложе баронессы.
   – Эта очаровательная особа рядом с нею, вероятно, её дочь?
   – Да.
   – Позвольте поздравить вас.
   Альбер улыбнулся.
   – Мы поговорим об этом подробнее в другой раз. Как вам нравится музыка?
   – Какая музыка?
   – Да та, которую мы сейчас слышали.
   – Превосходная музыка, если принять во внимание, что её сочинил человек и исполняют двуногие и бескрылые птицы, как говорил покойный Диоген.
   – Вот как, дорогой граф? Можно подумать, что при желании вы можете услаждать ваш слух пением семи ангельских хоров?
   – Почти что так, виконт. Когда мне хочется послушать восхитительную музыку, такую, которой никогда не слышало ухо смертного, я засыпаю.
   – Ну, так вы попали как раз в надлежащее место; спите на здоровье, дорогой граф, опера для того и создана.
   – Нет, говоря откровенно, ваш оркестр производит слишком много шуму. Чтобы спать тем сном, о котором я вам говорю, мне нужны покой и тишина и, кроме того, некоторая подготовка…
   – Знаменитый гашиш?
   – Вот именно. Виконт, когда вам захочется послушать музыку, приходите ко мне ужинать.
   – Я уже слушал её, когда завтракал у вас.
   – В Риме?
   – Да.
   – А, это была лютня Гайде. Да, бедная изгнанница иногда развлекается тем, что играет мне песни своей родины.
   Альбер не стал расспрашивать, замолчал и граф.
   В эту минуту раздался звонок.
   – Вы меня извините? – сказал граф, направляясь к своей ложе.
   – Помилуйте.
   – Прошу вас передать графине Г. привет от её вампира.
   – А баронессе?
   – Передайте, что, если она разрешит, я в течение вечера буду иметь честь засвидетельствовать ей своё почтение.
   Начался третий акт. Во время этого акта граф де Морсер, согласно своему обещанию, явился в ложу г-жи Данглар.
   Граф был не из тех людей, которые приводят в смятение зрительную залу, так что никто, кроме тех, кто сидел в той же ложе, не заметил его появления.
   Монте-Кристо всё же заметил его, и лёгкая улыбка пробежала по его губам.
   Что касается Гайде, то, чуть только поднимали занавес, она ничего уже не видела вокруг. Как все непосредственные натуры, её увлекало всё, что говорит слуху и зрению.
   Третий акт прошёл, как всегда; балерины Нобле, Жюлиа и Леру проделали свои обычные антраша; Роберт-Марио бросил вызов принцу Гренадскому; наконец, величественный король, держа за руку дочь, прошёлся по сцене, чтобы показать зрителям свою бархатную мантию; после чего занавес упал, и публика рассеялась по фойе и коридорам.
   Граф вышел из своей ложи и через несколько секунд появился в ложе баронессы Данглар.
   Баронесса не могла удержаться от возгласа радостного удивления.
   – Ах, граф, как я рада вас видеть! – воскликнула она. – Мне так хотелось поскорее присоединить мою устную благодарность к той записке, которую я вам послала.
   – Неужели вы ещё помните об этой безделице, баронесса? Я уже совсем забыл о ней.