Дюма Александр. Сальватор

   Те легионы, что возвращались по улице Риволи и через Вандомскую площадь, должны были пройти мимо министерства финансов и министерства юстиции. Вот уж там крики обратились в вопли! Несмотря на приказы командиров следовать дальше, легионы остановились, гвардейцы забарабанили прикладами о мостовую и взвыли: "Долой Виллеля! Долой Пейроне!" - да так, что в домах зазвенели стекла!
   Видя, что их приказ продолжать следование не исполняется, несколько офицеров с возмущением удалились; однако другие офицеры остались, но не для того, чтобы утихомирить солдат, поддавшихся общему возбуждению: командиры кричали вместе с подчиненными, а некоторые из них даже громче остальных.
   То была серьезная демонстрация: бунтовала не толпа, не сброд из предместий, не шайка мастеровых - восстала конституционная армия, политическая сила; теперь буржуазия, объединившись со всем французским народом, выражала протест устами двадцати тысяч вооруженных солдат.
   Министры в это время обедали у австрийского посла, г-на Апони. Предупрежденные полицией, они поднялись из-за стола, приказали подавать свои экипажи и отправились держать совет в министерство внутренних дел. Оттуда они в полном составе прибыли в Тюильри.
   Из окон своего кабинета король мог при желании видеть происходящее и оценить серьезность положения, но и его величество обедал - в салоне у Дианы, куда до августейших сотрапезников не доходило ни звука.
   Король Луи-Филипп, тоже, кажется, завтракал, когда в 1848 году ему объявили, что караульные помещения на площади Людовика XV захвачены...
   Министры ожидали в зале заседаний Совета приказаний короля, которого лакей пошел предупредить об их прибытии во дворец.
   Карл X кивнул, однако остался сидеть за столом.
   Обеспокоенная герцогиня Ангулемская спрашивала взглядом дофина и отца: дофин был занят зубочисткой и ничего не видел и не слышал; Карл X ответил улыбкой, которая означала:
   не стоит беспокоиться.
   И обед продолжался.
   К восьми часам все вышли из столовой и разошлись по своим апартаментам.
   Король, настоящий рыцарь, проводил герцогиню Орлеанскую до ее кресла, а затем направился в зал заседаний.
   По дороге ему встретилась герцогиня Ангулемская.
   - Что случилось, сир? - спросила она.
   - Ничего, как мне кажется, - отозвался Карл X.
   - Говорят, министры ожидают короля в зале Совета.
   - Во время обеда мне уже докладывали, что они во дворце.
   - В Париже беспорядки?
   - Не думаю.
   - Да простит король мое беспокойство!.. Могу ли я полюбопытствовать, как обстоят дела?
   - Пришлите ко мне дофина.
   - Пусть король извинит, что я настаиваю, я бы предпочла пойти сама...
   - Хорошо, приходите через несколько минут.
   - Король слишком добр ко мне!
   Герцогиня поклонилась, потом подошла к г-ну де Дама и отвела его к окну.
   Герцог Шартрский и герцогиня Беррийская беседовали с беззаботностью, свойственной молодости: герцогу Шартрскому было шестнадцать лет, герцогине Беррийской исполнилось двадцать пять. Герцог Бордоский, пятилетний малыш, играл в ногах у матери.
   Герцог Орлеанский стоял опершись на камин и казался беззаботным, хотя на самом деле прислушивался к малейшему шуму. Порой он проводил платком по лицу - только этим он и выдавал снедавшее его беспокойство.
   Тем временем король Карл X вошел в зал заседаний Совета.
   Министры ожидали его стоя и находились в большом возбуждении, что проявлялось у каждого из них в зависимости от темперамента: г-н де Виллель был желтого цвета, словно в жилах его вместо крови текла желчь; г-н де Пейроне раскраснелся так, будто его вот-вот хватит апоплексический удар; г-н де Корбьер был пепельного цвета.
   - Сир!.. - начал г-н де Виллель.
   - Сударь, - перебил его король, давая понять министру, что тот нарушил этикет, посмев заговорить первым, - вы не дали мне времени расспросить вас о вашем здоровье, а также о здоровье госпожи де Виллель.
   - Вы правы, сир. А все потому, что для меня интересы вашего величества гораздо важнее здоровья вашего покорного слуги.
   - Так вы пришли поговорить о моих интересах, господин де Виллель?
   - Разумеется, государь.
   - Я вас слушаю.
   - Вашему величеству известно, что происходит? - спросил председатель Совета.
   - Так, значит, ч го-то происходит? - отозвался король.
   - Недавно вы, ваше величество, приглашали нас послушать радостные крики парижской толпы!
   - Верно!
   - Не угодно ли королю послушать теперь угрозы?
   - Куда я должен для этого отправиться?
   - О, недалеко: достаточно отворить это окно. Король позволит?..
   - Открывайте!
   Господин де Виллель отодвинул оконную задвижку, и окно распахнулось.
   Вместе с вечерним ветерком, о г которого затрепетали огни свечей, в кабинет вихрем ворвался гул толпы. Слышались и крики радости, и угрозы одним словом, тот шум, что поднимается над встревоженным городом, когда нельзя понять намерений его жителей и возбуждение их тем более пугает, что понимаешь:
   впереди - неизвестность
   Среди общего гула время от времени вспыхивали призывы, напоминавшие зловещие предсказания: "Долой Виллеля! Долой Пейроне! Долой иезуитов!"
   - Ага! - с улыбкой обронил король. - Это мне знакомо.
   Вы не присутствовали нынче утром на смотре, господа?
   - Я там был, сир, - отвечал г-н де Пейроне.
   - Верно! Я, кажется, видел вас среди штабных офицеров.
   Господин Пейроне поклонился.
   - Так это - продолжение Марсова поля, - заметил король.
   - Надобно подавить эту наглую выходку, сир! - вскричал г-н де Виллель.
   - Как вы сказали, сударь! - холодно переспросил король.
   - Я сказал, сир, - продолжал настаивать министр финансов, подхлестнутый чувством долга, - что, по моему мнению, оскорбления, брошенные министру, падают на короля. И мы пришли узнать у его величества, как ему нравится происходящее?
   - Господа! - проговорил в ответ король. - Не надо преувеличивать! Не думаю, что мне грозит какая-либо опасность со стороны моего народа. Я уверен, мне довольно будет показаться - и все эти разнообразные крики сольются в один: "Да здравствует король!"
   - Ах, сир! - послышался позади Карла X женский голос. - Надеюсь, король не допустит неосторожности и не станет выходить!
   - А-а, это вы, ваше высочество!
   - Разве король сам не позволил мне прийти?
   - Верно... Так что вы предлагаете мне предпринять, господа?
   - Сир! Вы знаете, что громче всего кричат: "Долой священников"? вставила свое слово герцогиня Ангулемская.
   - Да, действительно... Я хорошо слышал: "Долой иезуитов!"
   - Ну и что, сир? - не поняла ее высочество.
   - Это не совсем одно и то же, дочь моя... Спросите лучше у его высокопреосвященства архиепископа. Господин де Фрейсину, будьте с нами откровенны! Крики: "Долой иезуитов!" - адресованы духовенству? Как вы полагаете?
   - Я бы сделал различие, сир, - отвечал архиепископ, человек тихий и прямой.
   - А для меня, - поджав тонкие губы, возразила наследная принцесса, различия не существует!
   - Ну, господа, занимайте свои места, и пусть каждый выскажет по данному поводу свои соображения, - предложил король.
   Министры сели, и обсуждение продолжилось.
   ХХ
   Господин де Вальзиньи
   Пока обсуждение, подробности и результаты которого мы узнаем позднее, разворачивалось вокруг стола, покрытого зеленым сукном, на котором столько раз были поставлены судьбы Европы; пока г-н де Маранд, рядовой вольтижер во 2-м легионе, возвращается к себе, за весь день не проронив ни слова одобрения или осуждения, по которому можно было бы судить о его политических пристрастиях, потом стягивает мундир с торопливостью, свидетельствующей о его неприязни ко всему военному и, как если бы его заботил лишь большой бал, который он собирается дать в этот вечер, он сам руководит всеми приготовлениями к вечеру, - наши молодые герои, не видавшие Сальватора с тех пор, как он дал им последние указания перед смотром, поспешили, как и г-н де Маранд, сбросить униформу и собрались у Жюстена как у общего источника, чтобы узнать, как им лучше себя держать в непредсказуемых грядущих обстоятельствах.
   Жюстен и сам ждал Сальватора.
   Молодой человек пришел к девяти часам; он тоже успел переодеться и снова превратился в комиссионера. Судя по испарине, выступившей у него на лбу, а также высоко вздымавшейся груди, после возвращения со смотра он не терял времени даром.
   - Ну что? - хором спросили четверо молодых людей, едва завидев Сальватора.
   - Министры заседают, - ответил тот.
   - По какому поводу?
   - Обсуждают, как наказать славную национальную гвардию, которая позволила себе неповиновение.
   - А когда станут известны результаты заседания?
   - Как только будет какой-нибудь результат.
   - Так у вас есть пропуск в Тюильри?
   - Я могу пройти повсюду.
   - Дьявольщина! - вскричал Жан Робер. - Как жаль, что я не могу ждать: у меня приглашение на бал, которое я не могу манкировать.
   - Я тоже, - сказал Петрус.
   - У госпожи де Маранд? - спросил Сальватор.
   - Да! - с удивлением отвечали оба приятеля. - Как вы узнали?
   - Я знаю все.
   - Однако завтра на рассвете вы сообщите нам новости, не правда ли?
   - Зачем же? Вы все узнаете нынче вечером.
   - Мы же с Петрусом уходим к госпоже де Маранд...
   - Вот у нее вы обо всем и услышите.
   - Кто же нам передаст?..
   - Я.
   - Как?! Вы будете у госпожи де Маранд?
   Сальватор лукаво улыбнулся.
   - Не у госпожи, а у господина де Маранда.
   С той же особенной улыбкой на устах он продолжал:
   - Это мой банкир!
   - Ах, черт побери! - бросил Людовик. - Я в отчаянии:
   и зачем только я отказался от твоего приглашения, Жан Робер!
   - А теперь уже поздно! - воскликнул тот и вытащил часы. - Половина десятого! Невозможно...
   - Вы хотите пойти на бал к госпоже де Маранд? - спросил Сальватор.
   - Да, - кивнул Людовик. - Я бы хотел нынешней ночью не расставаться со своими друзьями... Разве не должно что-то произойти с минуты на минуту?
   - По-видимому, ничего особенного не произойдет, - возразил Сальватор. Но это не причина, чтобы расставаться с вашими друзьями.
   - Ничего не поделаешь, ведь у меня нет приглашения.
   Лицо Сальватора осветила свойственная ему загадочная улыбка.
   - Попросите нашего поэта представить вас, - предложил он.
   - О, я не настолько вхож в дом... - запротестовал Жан Робер и едва заметно покраснел.
   - В таком случае, - продолжал Сальватор, обратившись к Людовику, попросите господина Жана Робера вписать ваше имя вот на этой карточке.
   И он вынул из кармана отпечатанное приглашение, гласившее:
   "Господин и госпожа де Маранд имеют честь пригласить господина ... на вечер с танцами, который они дают в своем особняке на улице д'Артуа в воскресенье 29 апреля.
   Париж. 20 апреля 1827 года".
   Жан Робер взглянул на Сальватора с удивлением, граничившим с изумлением.
   - Вы боитесь, что не узнают ваш почерк? - продолжал Сальватор. Подайте-ка мне перо, Жюстен.
   Жюстен протянул Сальватору перо. Тот вписал имя Людовика в приглашение, несколько изменив свой изящный аристократический почерк и выведя обычного размера буквы. Затем он протянул карточку молодому доктору.
   - Вы сказали, что сами вы идете не к госпоже, а к господину де Маранду? - уточнил Жан Робер, обратившись к Сальватору.
   - Совершенно верно.
   - Как же мы встретимся?
   - Действительно, ведь вы-то идете к госпоже! - продолжая улыбаться, молвил Сальватор.
   - Я иду на бал, который дает мой друг, и не думаю, что на этом балу будут говорить о политике.
   - Верно... Однако в половине двенадцатого, как только закончится выступление нашей бедняжки Кармелиты, начнется бал. А ровно в полночь в конце галереи, занятой под оранжерею, отворится дверь в кабинет господина де Маранда. Туда пропустят всех, кто скажет два слова: "Хартия" и "Шартр". Их нетрудно запомнить, не так ли?
   - Нет.
   - Вот мы обо всем и договорились. А теперь, если хотите успеть переодеться, чтобы в половине одиннадцатого быть в голубом будуаре, времени терять нельзя!
   - У меня в коляске есть одно место, - предложил Петрус.
   - Возьми Людовика! Вы - соседи, а я дойду к себе пешком, - сказал Жан Робер.
   - Хорошо!
   - Итак, в половине одиннадцатого в будуаре госпожи де Маранд, где будет петь Кармелита, - предупредил Петрус. - А в полночь - в кабинете господина де Маранда, где мы узнаем, что произошло в Тюильри.
   И трое молодых людей, пожав руки Сальватору и Жюстену, удалились, оставив двух карбонариев с глазу на глаз.
   Мы видели, как в одиннадцать часов Жан Робер, Петрус и Людовик собрались у г-жи де Маранд и аплодировали Кармелите. В половине двенадцатого, пока г-жа де Маранд и Регина приводили в чувство Кармелиту, молодые люди преподали Камиллу урок, о котором мы уже рассказали. Наконец, в полночь, пока г-н де Маранд, задержавшийся в будуаре, чтобы справиться о состоянии Кармелиты, галантно целовал руку своей жене и просил как величайшей милости позволения зайти после бала к ней в спальню, молодые люди проникли в кабинет банкира, назвав условный пароль: "Хартия" и "Шартр".
   Там собрались все старейшие заговорщики из Гренобля, Бельфора, Сомюра и Ла-Рошели - словом, все, кто чудом уцелел: Лафайеты, Кеклены, Пажоли, Дермонкуры, Каррели, Гинары, Араго, Кавеньяки - и каждый из них представлял особое мнение, а все вместе они шли к великой цели.
   Гости ели мороженое, пили пунш, говорили о театре, искусстве, литературе... Но уж никак не о политике!
   Трое друзей вошли вместе и поискали глазами Сальватора.
   Сальватор еще не пришел.
   Тогда они разделились и разошлись по разным кружкам:
   Жан Робер примкнул к Лафайету, который любил его как сына; Людовик - к Франсуа Араго, этому великодушному красавцу и умнице; Петрус - к Орасу Берне, чьи полотна все как одно были отвергнуты Салоном и тогда художник организовал выставку в своей мастерской, где перебывал весь Париж.
   Кабинет г-на де Маранда представлял собой любопытнейшее собрание недовольных, представлявших все партии. И вот приглашенные разговаривали об искусстве, науке, войне, но всякий раз, как отворялась дверь, все взгляды обращались на входившего: должно быть, они кого-то ждали.
   И действительно, они ожидали вестника из дворца.
   Наконец дверь распахнулась, пропуская молодого человека лет тридцати, одетого с безупречным изяществом.
   Петрус, Людовик и Жан Робер едва сдержались, чтобы не вскрикнуть от удивления: это был Сальватор.
   Вновь прибывший поискал глазами и, заметив г-на де Маранда, пошел к нему.
   Господин де Маранд протянул ему руку.
   - Вы припозднились, господин де Вальзиньи, - заметил банкир.
   - Да, сударь, - отвечал молодой человек, изменив голос и сопровождая свою речь непривычными жестами. Он поднес к правому глазу лорнет, словно без него не мог узнать Жана Робера, Петруса и Людовика. - Да, я пришел поздно, вы правы.
   Однако я задержался у тетушки, старой вдовы, подруги герцогини Ангулемской: она передала мне дворцовые новости.
   Все присутствовавшие стали слушать с удвоенным вниманием. Сальватор обменялся приветствиями с несколькими гостями, подошедшими к нему поближе, вкладывая в свои слова ровно столько дружеского участия, почтительности или непринужденности, сколько, по мнению элегантного г-на де Вальзиньи, полагалось каждому из них.
   - Дворцовые новости! - повторил г-н де Маранд. - Значит, во дворце что-то происходит?
   - А вы не знаете?.. Да, состоялось заседание Совета.
   - Это, дорогой господин де Вальзиньи, давно не новости, - рассмеялся г-н де Маранд.
   - Однако заседание может принести кое-что новое, что и произошло.
   - Неужели?
   - Да.
   Все приблизились к Сальватору.
   - По предложению господина де Виллеля, господина де Корбьера, господина де Пейроне, господина де Дама и господина де Клермон-Тоннера, а также по настоянию ее высочества наследной принцессы, которую очень задели крики: "Долой иезуитов!" - и несмотря на возражение господина де Фрейсину и господина де Шаброля, голосовавших за частичное расформирование, национальная гвардия распущена!
   - Распущена?!..
   - Полностью распущена! Вот и я был каптенармусом, а теперь я не у дел, придется искать другое занятие!
   - Распущена! - все повторяли слушатели, будто никак не могли поверить в то, что услышали.
   - То, что вы говорите, очень важно, сударь! - проговорил г-н Пажоль.
   - Вы находите, генерал?
   - Несомненно!.. Ведь это государственный переворот.
   - Да?.. Что ж, в таком случае его величество Карл Десятый совершил государственный переворот.
   - Вы уверены в своих словах? - спросил Лафайет.
   - Ах, господин маркиз!.. (Сальватор словно забыл, что Лафайет и Монморанси отказались от своих титулов 4 августа 1789 года.) Я не стал бы говорить то, в чем не уверен.
   Потом он прибавил непреклонным тоном:
   - Я полагал, что имею честь быть вам знакомым, чтобы вы не сомневались в моем слове.
   Старик протянул молодому человеку руку и с улыбкой проговорил вполголоса:
   - Перестаньте называть меня маркизом.
   - Прошу прощения, - рассмеялся Сальватор, - но вы для меня всегда маркиз.
   - Хорошо, пусть так! Для вас, человека неглупого, я готов остаться кем пожелаете, но при других зовите меня генералом.
   Вернувшись к первоначальной теме разговора, Лафайет спросил:
   - Когда огласят этот прелестный ордонанс?
   - Это уже сделано.
   - То есть, как? - не понял г-н де Маранд. - Почему же мне об этом ничего не известно?
   - Возможно, вы узнаете в свое время. И не надо сердиться на вашего осведомителя за опоздание: просто у меня есть свой способ видеть сквозь стены: нечто вроде хромого беса, который приподнимает крыши, чтобы я увидел, что происходит на заседании Государственного совета.
   - И когда вы смотрели сквозь стены Тюильри, вы видели, как составлялся ордонанс? - уточнил банкир.
   - Больше того, я заглядывал через плечо тому, кто водил пером. О, фраз там не было или, вернее, была одна-единственная:
   "Карл Десятый, Божьей милостью и так далее, заслушав доклад нашего государственного секретаря, министра иностранных дел и так далее, постановляет распустить национальную гвардию города Парижа". И все.
   - И этот ордонанс?..
   - ...разослан в двух экземплярах: один - в "Монитор", другой - маршалу Удино.
   - И завтра пакет будет в "Мониторе"?
   - Он уже там. Правда, номер с ордонансом еще не вышел из печати.
   Присутствовавшие переглянулись.
   Сальватор продолжил:
   - Завтра или, точнее, сегодня, потому что уже перевалило за полночь, итак, сегодня в семь часов утра национальных гвардейцев сменят с постов королевская гвардия и пехотный полк.
   - Да, - заметил кто-то, - а потом национальные гвардейцы сменят с постов пехотинцев и солдат королевской гвардии!
   - Это, возможно, и произойдет в один прекрасный день, - сверкнув глазами, молвил Сальватор, - только не по приказанию короля Карла Десятого!
   - Невозможно поверить в такое ослепление! - проговорил Араго.
   - Ах, господин Араго, - возразил Сальватор, - вы, астроном, можете до часа, до минуты предсказать затмения. Неужели вы не видите, что происходит на королевском небосводе?
   - Чего ж вы хотите! - заметил прославленный ученый. - Я человек рассудительный и привык сомневаться.
   - Иными словами, вам нужно доказательство? - подхватил Сальватор. Будь по-вашему! Вот вам доказательство.
   Он вынул из кармана небольшой, еще влажный листок.
   - Держите! - сказал он. - Вот пробный оттиск ордонанса, который будет напечатан в завтрашнем номере "Монитора". Ах, жалость какая! Буквы немного смазаны: этот листок отпечатали нарочно для меня и очень торопились.
   Он усмехнулся и прибавил:
   - Это меня и задержало: я ждал, когда будет отпечатан ордонанс.
   Он подал оттиск г-ну Араго, и листок пошел гулять по рукам. Когда Сальватор насладился произведенным впечатлением, он, как актер, приберегающий эффекты, произнес:
   - Это не все!
   - Как?! Что еще? - послышались со всех сторон голоса.
   - Герцог Дудовильский, суперинтендант королевского дома, подал в отставку.
   - О! - воскликнул Лафайет. - Я знал, что с тех пор, как полиция нанесла оскорбление телу его отца, он ждал лишь удобного случая.
   - Что же, - заметил Сальватор, - роспуск национальной гвардии - случай подходящий.
   - Отставка была принята?
   - Незамедлительно.
   - Самим королем?
   - Король заупрямился было, но герцогиня заметила ему, что это место словно нарочно создано для принца Полиньяка.
   - То есть, как - для принца Полиньяка?
   - Да, для его высочества Анатоля-Жюля де Полиньяка, приговоренного к смерти в тысяча восемьсот четвертом году, помилованного благодаря вмешательству императрицы Жозефины, ставшего римским принцем в тысяча восемьсот четырнадцатом году, пэром - в тысяча восемьсот шестнадцатом и послом в Лондоне - в тысяча восемьсот двадцать третьем. Надеюсь, теперь ошибки быть не может?
   - Однако, раз он посол в Лондоне...
   - О, это не помеха, генерал: он будет отозван.
   - А господин де Виллель дал на это согласие? - полюбопытствовал г-н де Маранд.
   - Он немножко посопротивлялся, - ответил Сальватор, с непонятным упорством сохраняя шутливый тон, - ведь господин де Виллель - хитрый лис, так, во всяком случае, рассказывают; я-то имею честь его знать не более чем большинство мучеников... Во всяком случае, он сказал так: "Что до меня, то я никогда не слышал, чтобы мученики жили коммуной, - да, мученики, иначе их не назвать! - Их обычно не более пяти на сотню". И, как хитрый лис, он дал понять, что говорит и о Бартелеми и о Мери. Потому что, хоть и поется:
   Встал Виллель, всему глава, Несокрушимо, как скала, - он понимает, что нет такой скалы, пусть даже самой твердой, которую нельзя было бы взорвать. Доказательство тому - Ганнибал, который, преследуя Тита Ливия, продолбил проход в цепи Альпийских гор, - и он боится, как бы господин де Полиньяк не продолбил его скалу.
   - Как! - вскричал генерал Пажоль. - Господин де Полиньяк - в кабинете министров?
   - Тогда нам останется лишь спрятаться! - прибавил Дюпон (де л'Эр).
   - А я полагаю, что, напротив, нам придется показать зубы! - возразил Сальватор.
   Молодой человек произнес последние слова совсем другим юном, чем говорил до сих пор, и все невольно обратили на него свои взоры.
   Только теперь трое друзей окончательно его узнали; это был их Сальватор, самый настоящий, а не какой-то там Вальзиньи г-на де Маранда.
   В это время вошел лакей и передал хозяину дома депешу, проговорив:
   - Срочное!
   - Я знаю, что это, - сказал банкир.
   Он схватил незапечатанный конверт, вынул письмо и прочел три строки, написанные крупным почерком:
   "Национальная гвардия распущена.
   Отставка герцога Дудовилъского принята.
   Господин де Полинъчк отозван из Лондона".
   - Можно подумать, что его королевское высочество монсеньор герцог Орлеанский узнае! новости от меня! - вскричал Сальватор.
   Все вздрогнули.
   - Кто вам сказал, что эта записка - от его королевского высочества?
   - Я узнал его почерк, - ответил Сальватор просто.
   - Почерк?..
   - Да. В этом нет ничего удивительного, ведь у нас с ним один нотариус: господин Баратто.
   Лакей доложил, что ужин подан.
   Сальва гор выпустил лорнет и бросил взгляд на шляпу, словно собирался удалиться.
   - Вы не останетесь с нами поужинать, господин де Вальзиньи? осведомился г-н де Маранд.
   - Не могу, сударь, к моему великому сожалению.
   - Как так?
   - У меня еще есть дела, я встречу утро в суде присяжных.
   - Вы направляетесь в суд? В столь позднее время?
   - Да! Там спешат разделаться с несчастным малым, имя которого вам, возможно, известно.
   - А-а, Сарранти... Негодяй, убивший двух детей и выкравший сто тысяч экю у своего благодетеля, - проговорил кто-то.
   - И который выдает себя за бонапартиста, - прибавил другой голос. Надеюсь, его приговорят к смертной казни.
   - В этом вы можете не сомневаться, сударь, - отозвался Сальватор.
   - Значит, его казнят?!
   - Вот это вряд ли.
   - Неужели вы думаете, что его величество помилует негодяя?
   - Нет, однако может статься, что негодяй невиновен и получит милость из рук не короля, а самого Господа Бога.
   Сальватор произнес эти слова тем же тоном, который позволял трем друзьям узнавать его, несмотря на легкомысленный вид, который он на себя напускал.
   - Господа! - проговорил г-н де Маранд. - Вы слышали:
   ужин подан.
   Пока те, к кому обратился г-н де Маранд, переходили в столовую, трое молодых людей приблизились к Сальватору.
   - Скажите, дорогой Сальватор, - обратился к нему Жан Робер, - может ли так статься, что нам будет нужно завтра вас увидеть?
   - Вполне возможно.
   - Где мы сможем вас найти?
   - Там же, где всегда: на улице О-Фер, у двери в мой кабинет, на границе моих владений... Вы забываете, что я попрежнему комиссионер, дорогой мой... Ах, поэты, поэты!
   И он вышел в дверь, расположенную напротив той, что вела в столовую; Сальватор не колебался ни минуты, как человек, хорошо знакомый с расположением комнат в доме, что повергло троих друзей в настоящее изумление.
   XXI
   Гнездо голубки
   Наши читатели, верно, не забыли, как любезно г-н де Маранд перед возвращением в свой кабинет (где ожидались новости из Тюильри, принесенные Сальватором)
   попросил у своей жены позволения зайти к ней в спальню после бала.
   Теперь шесть часов утра. Светает. Последние кареты разъехались, и их колеса отгремели по камням мостовой во дворе особняка.
   Последние огни угасли в апартаментах. Париж просыпается.