Дюма Александр. Сальватор

   Какое, должно быть, блаженство для поэта, рвущегося из Парижа, в самом сердце города иметь возможность гулять днем и ночью в этом волшебном царстве!
   Я был погружен в молчаливое созерцание, как вдруг между мной и соблазнительным садом встала тень.
   Это был мой черный человек; он обошел дом и теперь очутился у ворот.
   - По-прежнему хотите войти? - спросил он.
   - Более чем когда-либо! - воскликнул я.
   Он загремел задвижкой, снял железную планку, смотал цепь, гремя железом; это напоминало скрежет, с которым кованые тюремные ворота захлопываются за узником.
   Однако это было не все. Когда черный человек проделал все эти операции, свидетельствовавшие о его глубоких познаниях в слесарном деле, когда он освободил дверь от всех баррикадировавших ее приспособлений, когда я уже решил, что она вот-вот распахнется, и в нетерпении ухватился обеими руками за прутья, выгнувшись, чтобы заставить ее поскорее повернуться в петлях, оказалось, что ворота не собираются отворяться, несмотря на усилия самого странного господина и лай собаки, невидимой в высокой траве.
   Незнакомец сдался первым. Я же был готов упираться хоть до завтрашнего дня!
   - Приходите в другой раз, - предложил он мне.
   - Почему?
   - Перед воротами целая гора земли, надо бы ее расчистить.
   - Вот и расчистите!
   - Не могу же я заниматься этим сейчас!
   - Почему нет? Раз все равно рано или поздно придется делать эгу работу, то почему не сию минуту?
   - Вы, стало быть, очень торопитесь?
   - Завтра я отправляюсь на три месяца в путешествие.
   - Тогда, если позволите, я схожу за заступом и лопатой.
   И он исчез вместе со своей собакой в густой тени от огромных деревьев.
   И действительно, то ли западный ветер нанес к двери за долгие годы облака пыли, которую дождь превратил в месиво, то ли это была просто неровность почвы, но она образовала у ворот со стороны сада холмик высотой в фут восемнадцать дюймов, который, может быть, и не сразу бросался в глаза, так как порос высокой травой, поднимавшейся вдоль решетки.
   Скоро черный человек вернулся с заступом. Мое воспаленное воображение рисовало все в преувеличенном виде, и потому незнакомец показался мне рослым галлом, вооруженным фрамой [Оружие древних франков, напоминавшее копье или дротик (Примеч пер )], только черный цвет кожи мешал сходству.
   Он стал рыть землю, сопровождая каждый удар кирки чемто вроде протяжного вздоха, который издают пекари, за что их и прозвали "хныкалками".
   Это было время, когда Лоэв-Веймар только что перевел Гофмана, у меня голова была набита всякими историями вроде "Оливье Брюнона", "Майората", "Житейских воззрений кота Мурра", "Кремонской скрипки". Я был уверен, что попал в настоящий кошмар.
   Наконец черный человек остановился и оперся на заступ со словами:
   - Теперь дело за вами.
   - За мной?
   - Да... Толкайте.
   Я повиновался и уперся в ворота ногами и руками.
   Они некоторое время не поддавались, потом наконец словно решились и внезапно распахнулись, да так стремительно, что черный человек получил удар в лоб и упал в траву.
   Пес, вероятно, принял этот несчастный случай за объявление войны, он стал остервенело лаять, вцепившись в землю когтями и собираясь броситься на меня.
   Я приготовился к двойному наступлению, не сомневаясь, что, как только незнакомец поднимется, он тоже кинется на меня... Но, к моему великому удивлению, из травы, где лежал мой проводник, разъяренному псу приказали замолчать, человек пробормотал. "Ничего, ничего!" - поднялся и высунулся из травы.
   Я говорю "высунулся из травы", и это чистейшая правда.
   Когда черный человек пошел вперед, приглашая меня последовать за ним, трава доходила нам до подбородка. Почва потрескивала у меня под ногами, словно я ступал по каштанам, вероятно, землю устилал слой мха, опавших листьев и плюща примерно в фут толщиной.
   Я собирался было ринуться в чащу, как вдруг мой проводник меня остановил.
   - Минутку! - проговорил он.
   - Что там еще? - спросил я.
   - Мне кажется, следует запереть ворота.
   - Ни к чему, мы же скоро пойдем назад.
   - Выход не здесь, - отвечал черный человек, бросив на Меня угрожающий взгляд, так что я невольно опустил руку в карман, пытаясь нащупать какое-нибудь оружие.
   Естественно, я ничего не нашел.
   - Почему же здесь нельзя выйти? - полюбопытствовал я.
   - Потому что это вход.
   Как бы ни был этот довод туманен, он меня удовлетворил:
   я решил довести это приключение до конца.
   Заперев ворота, мы пустились в путь.
   Мне казалось, что я зашел в непроходимый девственный лес, изображенный на гравюре, какую можно увидеть на бульварах:
   все было на месте, даже поваленное дерево, которое служит мостиком через овраг. Стебли плюща, будто фурии, обвивали подножия деревьев и свисали с ветвей; десятки вьющихся растений, разнообразных вьюнков переплетались, обнимались, душили друг друга в объятиях, под взглядом луны образуя огромный зеленый гамак.
   Если бы фея растений, выйдя вдруг из чашечки цветка или ствола дерева, предложила мне провести остаток дней в этих восхитительных зарослях, вероятно, я бы согласился, ничуть не заботясь тем, что об этом может сказать или подумать другая фея, ожидавшая меня на улице Анфер.
   Но не фея вышла из своего зеленого дворца - мой проводник, размахивавший палкой и безжалостно сбивавший направо и налево головки растений, попадавших ему под руку, подвел меня к особенно густым зарослям и грубо приказал:
   - Проходите!
   Первым пошел пес, за ним - я.
   Черный человек следовал за мной, и меня не оставил равнодушным этот новый порядок следования в нашем караване:
   я представился покупателем, у покупателя есть деньги, а съездить палкой по затылку так просто!
   Я оглянулся: заросли за нами уже сомкнулись.
   Вдруг я почувствовал, как кто-то схватил меня и тянет назад за ворот редингота... Я подумал, что настала решительная минута.
   Я обернулся.
   - Стойте! - приказал черный человек.
   - Почему?
   - Вы что, не видите: у вас под ногами колодец!
   Я посмотрел в указанном направлении и увидел темный круг на земле; я в самом деле разглядел отверстый колодец, он располагался вровень с землей.
   Еще шаг - и я упал бы вниз!
   Признаться, на сей раз меня мороз пробрал по коже.
   - Колодец? - переспросил я.
   - Да, он выходит, кажется, в катакомбы.
   Незнакомец подобрал с земли камень и швырнул его в бездну.
   Несколько мгновений показались мне вечностью, хотя прошло, может быть, всего десять секунд. Но вот я услышал глухой удар, ему ответило подземное эхо: камень ударил о дно колодца.
   - Один человек туда уже упал, - невозмутимо продолжал мой проводник, и, как вы понимаете, его больше никто никогда не видел... Идемте.
   Я обогнул колодец, обойдя его как можно дальше.
   Спустя несколько минут я вышел из зарослей цел и невредим, но как только очутился на опушке, кто-то крепко вцепился мне в плечо.
   Впрочем, я начинал привыкать к странным ухваткам моего проводника. Еще пять минут назад мы шагали в полной темноте, теперь же нас освещала луна.
   - Ну что? - спокойно спросил я.
   - Вот дерево, - произнес в ответ черный человек, указывая пальцем на смоковницу.
   - Какое еще дерево?
   - Смоковница, черт подери!
   - Я вижу, что смоковница... И что дальше?
   - Вот сук.
   - Какой сук?
   - На котором он повесился.
   - Кто?
   - Бедный Жорж.
   Я вспомнил историю о повешенном, о котором был отчасти наслышан.
   - Ага! А кто был этот бедный Жорж?
   - Несчастный мальчик - так его звали.
   - Почему же его так звали?
   - Потому что он и был несчастным мальчиком.
   - Зачем он повесился?
   - Он был несчастным мальчиком.
   Я понял, что продолжать расспросы бесполезно. Мой необыкновенный проводник постепенно представал передо мной в истинном свете: это был круглый дурак.
   Теперь я схватил его за руку и почувствовал, что он дрожит.
   Я снова приступил к нему с вопросами и заметил, что теперь даже голос его дрожит.
   Тогда я понял, что его нежелание показать мне ночью сад и дом объясняется страхом.
   Оставалось выяснить, почему он носит траур, почему у него черное лицо и черный нос. Я как раз собирался его об этом расспросить, но мой проводник не дал мне раскрыть рта и, словно торопясь поскорее уйти от проклятого дерева, снова устремился в чащу, приговаривая:
   - Хватит, хватит, идемте!
   Теперь он шел впереди.
   Мы снова вошли в лес. Он занимал не больше арпана земли, но деревья были такие толстые и посажены настолько часто, что казалось, будто лес раскинулся на несколько миль.
   Что касается жилища, это был типичнейший в своем роде старинный дом: все, что только можно, было разбито, потрескалось, обвалилось. Вы поднимались на крыльцо по лестнице из четырех или пяти ступеней, оттуда попадали в комнату, выходившую на Восточную улицу, тоже по каменной лестнице, но винтовой; ступеньки ее разошлись, и во многих местах зияли щели.
   Я собирался подняться, но в третий раз почувствовал, как рука моего проводника тянет меня назад.
   - Сударь! Что вы делаете? - остановил он меня.
   - Осматриваю дом!
   - Поостерегитесь! Дом-то этот еле стоит: чуть посильнее дунешь - он и рухнет.
   И действительно, то ли кто-то снаружи дунул слишком сильно - северный ветер, например, - то ли и не нужно было дуть на этот дом, - часть дома в самом деле обвалилась и по сей день лежит в развалинах.
   Я не только вернулся с винтовой лестницы, на которую начал было всходить, но на всякий случай спустился и с крыльца.
   Мой осмотр был окончен, мне оставалось лишь выйти. Но где же выход?
   Похоже, проводник угадал мое желание и горячо его разделял: он живо ко мне обернулся.
   - Ну что, хватит с вас? - спросил он.
   - А я все видел?
   - Абсолютно все.
   - Тогда идемте к выходу.
   Он отворил небольшую дверь, невидимую в потемках и скрытую сводом; мы очутились на Восточной улице.
   Я автоматически шел за своим проводником до самого погребка: мне было любопытно посмотреть, каким образом вернется Какус в свою пещеру.
   В наше отсутствие погребок осветился; рядом с входом горела свеча. Внизу у лестницы ждал человек, как две капли воды похожий на моего проводника; я даже подумал, что это его тень:
   он был черен с головы до ног.
   Два негра пошли навстречу один другому и поздоровались за руки, потом заговорили на языке, показавшемся мне незнакомым, но, прислушавшись, я узнал овернский говор.
   После того как я напал на след, остальное понять оказалось несложно.
   Я имел дело всего-навсего с одним из членов знаменитого братства карбонариев - темнота и воображение все преувеличили и поэтизировали.
   Я дал своему проводнику три франка за причиненное беспокойство, он снял шляпу, и по полоске телесного цвета, образовавшейся в том месте, где шляпа натерла ему лоб и сбила угольную пыль, я определил, что предположения мои верны.
   Теперь, спустя более двадцати восьми лет после того случая, я извлек это воспоминание на свет и поместил его, может быть не совсем к месту, в этой части нашего повествования; сделал я это затем, чтобы читатель лучше себе представлял место действия.
   В этот безлюдный сад на Восточной улице, окружавший одинокий полуразвалившийся дом, мы и просим читателя последовать за нами в ночь на 21 мая 1827 года.
   XXXI
   Помоги себе сам, и Бог поможет тебе
   Итак, в понедельник, 21 мая, в полночь, в лесу, по левую руку, если идти со стороны улицы Анфер, - впрочем, вполне вероятно, что сегодня там пройти невозможно:
   цепь на воротах приклепали, так нам, во всяком случае, показалось, когда мы проходили в тех местах в последний раз и бросили ретроспективный взгляд на события, театром которых было это место, - по правую руку, если заходить с Восточной улицы, собрались (их привел угольщик, или проводник, или сторож, которого мы уже представили читателям и который был не кто иной, как наш друг Туссен Бунтовщик) двадцать карбонариев в масках, то есть особая вента.
   Почему и каким образом эта вента избрала сие место для своих собраний? Объясняется это просто.
   Вы помните ту ночь, когда г-н Жакаль, спускаясь по веревке в Говорящий колодец, стал свидетелем тайного сборища карбонариев в катакомбах; вы помните, что после этого г-н Жакаль отправился в Вену и заговор, имевший целью похищение герцога Рейхштадского, провалился.
   Агенты проболтались об этом открытии, и о визите г-на Жакаля стало известно заговорщикам.
   Визит этот, нарушивший тщательно разработанный план генерала Лебастара де Премона, не очень напугал парижских заговорщиков, как могло показаться на первый взгляд. Если бы в катакомбы спустились хоть десять полков солдат, то и они не смогли бы поймать ни одного карбонария: тысячи тайных подземных ходов вели в надежные убежища. Заметим, кстати, что в нескольких местах катакомбы были заминированы и довольно было одной искры, чтобы все левобережье взлетело на воздух.
   Правда, вместе с городом погибли бы и заговорщики, но не так ли умер Самсон?
   Впрочем, зачем была эта крайность? Не лучше ли на время оставить катакомбы, рискуя вернуться туда в крайнем случае?
   Мест для собраний хватало, и если бы в катакомбах стало несподручно собираться, их можно было бы использовать как пути сообщения с домом того из братьев, кто предоставлял свое жилище для сбора.
   Так и обстояли дела до тех пор, пока один из братьев, живший на улице Анфер, не заметил однажды, что подвал, через который он проникал всегда в катакомбы, соединялся в восточной части с одним из подвалов пустовавшего дома; но в подвале, пусть даже и безлюдного дома, собираться было небезопасно.
   Тогда в погребке прорыли углубление футов в тридцать, потом пробили ход на волю и очутились в лесу. Под земляные стены подвели подпорки во избежание обвалов; в конце этого подземного хода сделали выход, рассчитанный на одного человека, и решили, что до нового приказания вполне можно собираться в этом тихом месте, а если кто-нибудь чужой туда сунется - пустить ему пулю в лоб.
   Пусть не удивляется читатель, что мы с такими подробностями описываем это подземелье, желая придать нашему рассказу как можно больше правдоподобия: более пятидесяти домов в том квартале, где разворачиваются события нашего рассказа, имеют такие же подземные ходы, и мы могли бы привести в пример немало подвалов, устроенных на манер театральных подмостков. Спросите хоть славного трактирщика с улицы СенЖак по имени Живерн, его заведение находится почти напротив Валь-де-Ipac; попросите его показать погреб, рассказать его историю: он пойдет вперед и поведает на ходу, что этот подземный лаз был когда-то частью сада Кармелиток.
   - Зачем же был нужен подземный ход в сад Кармелиток, - спросите вы, - и куда он вел?
   Черт побери! В монастырь Кармелиток, расположенный напротив, где теперь Валь-де-Ipac! Спросите Живерна.
   Пусть же не винят нас в том, что мы воздвигаем на пути люки и подземные ходы там, где нет ни ходов, ни люков. Все левобережье от Нельской башни с подземным ходом до самой Сены и вплоть до Томб-Иссуар, вход в которую рядом с Монружем, представляет собой сверху донизу один огромный люк; и если в результате современных разрушений открываются тайны верхней части Парижа, то придет, может быть, такой день, когда обитатели левого берега проснутся и ужаснутся, открыв тайны нижней его части.
   Но вернемся к нашему ночному собранию.
   Собрание это состояло, как мы уже упоминали, из двадцати карбонариев; хотя с 1824 года движение карбонариев потерпело одну за другой несколько неудач, было фактически распущено и по виду перестало существовать, его главные члены реорганизовали тайное общество если не под тем же названием, то на тех же основах.
   В эту ночь цель собрания была такая: основать общество, которое спустя некоторое время должно было стать известным под именем: "Помоги себе сам, и Бог поможет тебе". Его основатели намеревались руководить выборами и направлять и просвещать общественное сознание.
   Предлагались различные способы образования комитета, который должен был заведовать делами общества: пришли к соглашению учредить комитет на основании выборов раз в три месяца; выборы состоятся, как только число членов общества достигнет ста; договорились также, что общество не будет выходить из рамок законности и обеспечит себе таким образом безопасность.
   Тем не менее было недостаточно собираться в Париже и образовать комитет по руководству выборами, необходимо было проводить просветительскую работу в департаментах, чтобы они не отставали от столицы. Стали обсуждать создание избирательных комитетов в каждом округе и, насколько возможно, в каждом кантоне, а также поддерживать с этими комитетами постоянную связь, чтобы наладить их функционирование.
   В этом состояла цель ночного собрания, заложившего вехи восхитительного общества "Помоги себе сам, и Бог поможет тебе", которое должно было значительно повлиять на исход будущих выборов.
   Обсуждение затянулось до часа ночи. Вдруг раздался хруст веток и на опушке леса показался человек.
   В одно мгновение в руках у заговорщиков засверкали кинжалы, скрываемые до той поры на груди.
   Человек все приближался, это был Туссен, сторож пустовавшего дома, карбонарий, которому поручили охранять не только дом, но и тех, кто в нем собирался.
   - В чем дело? - спросил один из главарей общества.
   - Пришел брат из дружественного общества, он просит его принять, доложил Туссен.
   - Брат ли это?
   - Он подал все положенные условные знаки.
   - Откуда он?
   - Из Триеста.
   - Один?
   - Да.
   Карбонарии посовещались, сбившись в кружок; Туссен оставался в стороне. Наконец обсуждение закончилось, карбонарии разошлись по местам, и послышался голос одного из них:
   - Пригласите брата, но со всеми положенными предосторожностями.
   Туссен поклонился и исчез.
   Скоро снова затрещали ветки, и между деревьями замелькали две тени.
   Карбонарии ждали молча.
   Туссен ввел в кружок карбонариев незнакомого брата из другого общества; у того были завязаны глаза. Туссен оставил его и удалился.
   Карбонарии сомкнулись вокруг вновь прибывшего.
   Потом тот же человек, что отдавал распоряжения Туссену, заговорил снова:
   - Кто вы и откуда прибыли? Чего хотите?
   - Я генерал, граф Лебастар де Премон, - представился вновь прибывший. Я только что из Триеста, откуда уехал после провала Венского дела, а в Париж прибыл, чтобы спасти господина Сарранти, моего друга и соучастника.
   Среди карбонариев поднялся ропот.
   Потом все тот же голос сказал просто:
   - Снимайте повязку, генерал, вы среди братьев.
   Его сиятельство генерал де Премон снял повязку, и его благородное лицо предстало взглядам собравшихся.
   Все сейчас же протянули ему руки, каждый хотел приветствовать его, как бывает во время застолья, когда все хотят чокнуться с тем, кто произнес тост.
   Наконец волнение утихло, все снова замолчали.
   - Братья! - заговорил генерал. - Вы знаете, кто я. В тысяча восемьсот двенадцатом году Наполеон послал меня в Индию, я должен был там организовать армию в каком-нибудь из королевств так, чтобы она была в состоянии выйти навстречу французам и русским, когда через Каспийское море мы бы вторглись в Непал. Я организовал армию в Лагорском королевстве. Когда Наполеон пал, я подумал, что наш план провалился вместе с ним... Однажды прибыл господин Сарранти. Он приехал ко мне от имени императора, но теперь речь шла не о том, чтобы служить Наполеону Первому, - необходимо было посадить на трон Наполеона Второго. Я успел лишь завязать кое-какие связи в Европе и уехал в тот же день, как узнал, что все готово.
   Добирался я через Джеддах, Суэц, Александрию. Я прибыл в Триест, где связался с итальянскими братьями, а потом отправился в Вену... Вы знаете, что наш план не удался... Вернувшись в Триест, я спрятался у одного из наших братьев и там узнал о том, что господин Сарранти приговорен к смертной казни. Я сейчас же отплыл во Францию, рискуя головой и поклявшись, что разделю судьбу друга, то есть умру в случае его казни:
   мы были соучастниками одного преступления и должны понести одно наказание.
   Слушатели встретили его слова глубоким молчанием.
   Господин Лебастар де Премон продолжал:
   - Один из наших братьев в Италии снабдил меня письмом к одному из французских братьев, господину де Маранду; это было кредитное письмо, а не политическая рекомендация. Господин де Маранд меня принял, я ему открылся и сообщил р_цели своего приезда во Францию, о своем решении, о желании связаться с главными членами верховной венты. Господин де Маранд сказал, что собрание должно состояться сегодня, сообщил о месте встречи и указал, как можно проникнуть в этот сад и добраться до вас. Я воспользовался его советами. Не знаю, здесь ли сейчас господин де Маранд; если он среди вас, благодарю его за помощь.
   Ни одним движением карбонарии не выдали присутствия г-на де Маранда.
   Снова наступила тишина.
   Генерал де Премон почувствовал легкий озноб, но продолжал:
   - Я знаю, братья, что наши с вами убеждения сходятся не во всем; я знаю, что среди вас есть республиканцы и орлеанисты; но и те, и другие стремятся, как и я, к освобождению страны, славе Франции, чести народа, не так ли, братья?
   Собравшиеся кивнули, не проронив ни звука.
   - Я знаком с господином Сарранти шесть лет, - проговорил генерал. - Все это время мы были неразлучны: я отвечаю за его храбрость, преданность, добродетель. Словом, я ручаюсь за него как за себя! От своего имени, а также от имени брата, готового заплатить за свою верность головой, я пришел просить вас мне помочь в исполнении того, что одному мне не под силу.
   Мы должны избавить нашего брата от позорной казни и любой ценой похитить господина Сарранти из тюрьмы, в которую он заключен. Для этого я могу предложить, во-первых, самого себя, а кроме того, состояние, на которое можно целый год содержать войско французского короля... Братья! Вот вам моя рука! Берите мои миллионы и верните мне друга! Я все сказал и жду вашего ответа.
   Но горячие слова генерала были встречены молчанием.
   Говоривший огляделся. Он почувствовал, как на лбу у него выступил холодный пот.
   - Что, черт возьми, происходит? - спросил он.
   То же молчание в ответ.
   - Может быть, сам того не желая, я предложил нечто неподобающее? продолжал он. - Не обидел ли я вас? Возможно, вы усматриваете в моей просьбе интерес сугубо личный и полагаете, что перед вами лишь друг, требующий защиты друга?.. Братья! Я проехал пять тысяч лье, чтобы увидеться с вами; я не знаю никого из вас. Мне известно, что и вы, и я любим добро и ненавидим зло. Значит, мы знакомы, хотя никогда раньше не виделись и я говорю с вами впервые в жизни.
   Во имя вечной справедливости прошу вас избавить от несправедливого и позорного наказания, от ужасной смерти одного из величайших праведников, которых я когда-либо знал!.. Отвечайте же, братья, или я приму ваше молчание за отказ, за одобрение самого несправедливого приговора, который когда-либо звучал в человеческих устах!
   Загнанные в угол, заговорщики не могли долее отмалчиваться.
   Все тот же человек, что говорил все это время от лица собравшихся, поднял руку, давая понять, что снова просит слова, и изрек:
   - Братья! Любая просьба брата священна и по нашим законам должна быть поставлена на обсуждение, а потом принята или отклонена большинством голосов. Мы сейчас обсудим просьбу его сиятельства.
   Генералу не были в новинку суровые правила; он поклонился, а обступавшие его до этого времени карбонарии отошли в сторону.
   Через несколько минут председательствующий подошел к генералу и сказал тем же тоном, что судья, выносящий приговор:
   - Генерал! Я выражаю не только свою мысль, но говорю от имени большинства присутствующих здесь членов; я уполномочен передать вам следующее. Цезарь говорил, что на жену Цезаря не должно пасть даже подозрения. Свобода - это матрона, которая должна быть всегда столь же чиста и незапятнанна, как жена Цезаря! Итак, брат, - я сожалею, что вынужден дать вам такой ответ, - даже если бы существовали очевидные, бесспорные доказательства невиновности господина Сарранти, по мнению большинства членов, нам не следовало бы поддерживать предприятие, имеющее целью вырвать из рук закона того, кого этот закон осудил справедливо; поймите меня правильно, генерал, я говорю "справедливо", имея в виду: "когда не доказано обратное" .. Поверьте, наши искренние симпатии были на стороне господина Сарранти во все время этого мучительного разбирательства; мы содрогнулись в ту минуту, как должны были услышать вердикт; наши сердца обливались кровью, когда ему читали смертный приговор... Теперь, генерал, докажите невиновность господина Сарранти - и у вас будет не две руки, а десять, чтобы помочь вашему делу, да что там десять - сто тысяч рук!
   Приблизившись к г-ну Лебастару де Премону еще на шаг, он прибавил:
   - Генерал! Вы можете доказать, что господин Сарранти невиновен?
   - Увы, - повесив голову, приуныл генерал. - Кроме собственного моего убеждения, других доказательств у меня нет!
   - В таком случае, - заметил глава карбонариев, - наше решение окончательно.
   Поклонившись г-ну Лебастару де Премону, он отошел к группе заговорщиков; те собрались расходиться.
   Генерал поднял голову, протянул руку и, предпринимая последнюю попытку, сказал:
   - Братья! Это ответ большинства, и я его принимаю. Однако позвольте мне воззвать к отдельным членам. Братья! Есть ли среди вас человек, убежденный, как и я, в невиновности господина Сарранти? Пусть этот человек выйдет сюда, и мы вместе попытаемся сделать то, что я был бы счастлив предпринять с вашей общей помощью.