Дюма Александр. Сальватор

   Теперь перейдем к речи.
   Собаки не умеют говорить! Самонадеянные вы люди, если полагаете, что только вас Провидение наделило способностью обмениваться мыслями! Потому только, что вы сами говорите по-английски, по-французски, по-китайски, по-испански, по-немецки, но не говорите "по-собачьи", вы безапелляционно заявляете: "Собаки не умеют говорить!"
   Заблуждение! Собаки говорят на своем языке, как вы говорите на вашем. Более того, вы, самонадеянные люди, не слышите, о чем они говорят, а вот они вас понимают. Спросите охотника, умеет ли говорить его пес: он наблюдал, как тот во сне гонит зайца, затевает ссору, вступает в схватку! Так кто же бодрствует внутри спящего пса? Не есть ли это душа менее совершенная, но, уж конечно, более добрая, чем у нас?
   Собаки не умеют говорить! Попробуйте сказать об этом своему трехлетнему сынишке, резвящемуся посреди лужайки с огромным трехмесячным ньюфаундлендом. Дитя и щенок играют, словно братья, издавая нечленораздельные звуки во время игр и ласк. Ах, Господи! Да собака просто-напросто пытается разговаривать на языке ребенка, а малыш - на языке животного. На каком бы языке они ни общались, они наверняка друг друга понимают и, может быть, сообщают один другому на этом непонятном языке больше истин о Боге и природе, нежели изрекли за всю свою жизнь Платон или Боссюэ.
   Итак, собаки обладают даром слова, это не вызывает у нас никаких сомнений, а кроме того, у них есть перед нами огромное преимущество: сами говоря по-собачьи, они понимают и французский, и немецкий, и испанский, и китайский, и итальянский языки, тогда как мы, говоря либо по-итальянски, либо по-китайски, либо по-испански, либо по-немецки, либо по-французски, собачьего языка не понимаем.
   Вернемся к несчастным тварям Броканты и их тяжелому положению из-за смешных притязаний Бабиласа.
   Презрение, которое при каждом удобном случае выказывали товарищи Бабиласу, не приносило им самим облегчения: для этого надо было бы начать жизнь сначала.
   Броканта, понимавшая, как и положено колдунье, все языки, едва заслышав мало-мальски грубое слово, спешила вмешаться, в зависимости от степени ругательства, либо с многохвостой плеткой, либо с веником в руках. Плетка была ее волшебной палочкой, а веник - трезубцем Нептуна! Можно с уверенностью утверждать, что Броканта не знала, что означали слова: "Quos ego!" ["Я вас!" (Латин )], но собаки сейчас же переводили эту угрозу как: "У-у, жульё!" И каждая из них, поджав хвост, убиралась в свою конуру и не сразу осмеливалась высунуть нос или выглянуть из бочки.
   Правда, борзая стонала, пудель скулил, бульдог ворчал, но нетерпеливые шаги, отдававшиеся на паркетном полу, и страшные слова: "Да уйметесь вы когда-нибудь?!" - заставляли всю собачью компанию замереть. И все умолкали, забившись по своим бочкам, тогда как подлый Бабилас нахально усаживался посреди комнаты, а иногда его бесстыдство простиралось до того, что он прохаживался мимо бочек, проверяя, все ли бунтари заключены в тюрьму.
   Такие ухватки Бабиласа, день ото дня становившиеся все более вызывающими, в конце концов, как вы понимаете, показались совершенно невыносимыми всей собачьей республике; собаки не раз решали, воспользовавшись отсутствием Броканты, задать мэтру Бабиласу хороший урок, но случай всегда приходит на выручку тиранам и хлыщам: в ту самую минуту, как готов был вспыхнуть мятеж, Броканта, подобно античной богине зла, появлялась вдруг с веником или плеткой в руке и разводила незадачливых заговорщиков по конурам.
   Что делать в столь невеселом положении, как избавиться от деспотичной власти, если у нее на вооружении веник и плетка?
   Свора стала думать. Борзая предложила эмигрировать, покинуть родную землю, бежать из отечества в поисках более гостеприимных берегов, бульдог вызвался придушить Бабиласа, но, признаться, мысль о собачьем братоубийстве претила всей компании.
   - Постараемся избежать кровопролития! - предложил спаниель, известный своей мягкостью.
   Его поддержала старая испанская ищейка, всегда бывшая с ним одного мнения и так к нему привязавшаяся, что зачастую делила с ним одну конуру.
   Ни одно из решительных средств не удовлетворило благородных псов, и было решено не замышлять против Бабиласа заговоров, а окружить его презрением. Его стали бойкотировать, как говорят в римских коллежах, подвергли его карантину, как говорят в коллежах французских; его сторонились, с ним не разговаривали, его не видели в упор, наконец, как поэтично говорится в опере "Фаворитка":
   Остался он один с бесчестием своим!
   Что сделал Бабилас? Вместо того чтобы раскаяться, он, ослепленный безрассудной любовью Броканты, умудрился еще пуще мистифицировать своих товарищей; днем он их облаивал, ночью безжалостно нарушал их сон - словом, уверенный в поддержке своей хозяйки, Бабилас превратил их жизнь в ад.
   Если было жарко и Броканта открывала окно, чтобы впустить свежего воздуху, Бабилас начинал жалобно прыгать и дрожать всеми членами, словно в двадцатипятиградусный мороз.
   Если окно было, напротив, закрыто, а за окном шел дождь, снег или трещал мороз, Бабилас жаловался на духоту, печка его беспокоила: он задирал возле печки лапу и, насколько это было в его силах, пытался потушить огонь. Броканта думала, что ему жарко; опасаясь, как бы не заболел ее любимец, гасила огонь и распахивала окно, пусть даже другие собаки дрожали от такого же лютого мороза, какой бывает в Москве.
   Короче говоря, этот негодяй Бабилас превратился в домашнего демона! Никому он был не нужен, у всех вызывал неприязнь, и тем не менее - поди-ка объясни этот факт! - несмотря на скопище пороков, а может быть и благодаря им, он был любим Брокантой!
   Хотя весна 1827 года была ничуть не жарче весны года 1857-го, Бабилас то по злобе, то из нужды, то по другой причине раз двадцать заставлял хозяйку открывать окно. И вот, высунув в окно нос - как помнят читатели, комната находилась в первом этаже, - Бабилас издали заприметил молодую черноглазую рыженькую собачку с жемчужными зубками и коралловыми губками как известно, существует два вида кораллов: красный и розовый, и последний гораздо дороже первого.
   Красивая походка этой юной особы, чей клык еще оставлял отметину в виде геральдической лилии, а также горящий взор, гибкая талия, небольшая лапка - все обаяние ее личности заставили Бабиласа задрожать, и он закричал на своем собачьем языке:
   - До чего хороша собачка!
   На его крик - так бывает, когда стоящий у окна курильщик восклицает: "До чего хороша дамочка!" - и все посетители клуба, играющие в вист, читающие газету, пьющие кофе, поедающие мороженое, потягивающие из рюмочки, бегут наперегонки, - на его крик, как мы сказали, все собаки, сидевшие, стоявшие, лежавшие в комнате, бросились к окну полюбоваться красоткой вместе с Бабиласом; однако тот обернулся, оскалил зубы, зарычал, и все собаки, в том числе бульдог и ньюфаундленд, способные разделаться с Бабиласом одним махом, вернулись к своим занятиям.
   Удовлетворенный покорностью товарищей, продиктованной инстинктом, подсказывавшим им, что в соседней комнате находится Броканта, Бабилас снова обратил свой взгляд на улицу.
   Собачка, чувствуя на себе его пламенный взор, робко опустила глазки и прошла мимо, не поворачивая головы.
   - Порядочная и красивая! - воскликнул на своем языке воодушевленный пудель.
   "Порядочна и красива!" - восклицает Гамлет при виде Офелии. Это доказывает, что при схожих обстоятельствах человек и животное, принц и пудель способны испытать одинаковые чувства.
   Пудель свесился из окна так, что его товарищам на мгновение показалось: не рассчитав своих сил в любовном порыве, Бабилас по законам равновесия вывалится из окна и разобьется о мостовую.
   Ничуть не бывало: Бабилас проводил взглядом прелестную особу до угла улицы Вьей-Эстрапад, где она исчезла, словно тень, не сообщив ему, вернется ли когда-нибудь.
   - До чего хороша! - пролаял Бабилас в предвкушении несказанных наслаждений зарождающейся страсти, расцветавшей в его сердце любви.
   С этой минуты Бабилас перестал жаловаться на мучительное одиночество, на которое обрекли его оскорбленные собратья, и порадовался в душе тому, что благодаря бойкоту товарищей сможет часами мечтать без помех.
   Вернувшись в свою бочку, он, словно Диоген, презрел целый свет; и если мы (а как романисту нам положено понимать все языки, даже языки зверей) не передадим его собственные слова, то только потому, что боимся: читатели неверно истолкуют наши намерения и в недовольстве Бабиласа увидят горькую сатиру против общества.
   Мы не станем более анализировать чувства, переполнявшие сердце нашего героя с той минуты, как он получил электрический удар, и до того времени, как уснул; скажем только несколько слов о том, как прошла ночь.
   Для Бабиласа она была исполнена неведомых мучений и неслыханных наслаждений; все бесенята, что ткут пестрое полотно сновидений, танцевали свой сумасшедший танец вокруг изголовья несчастного пуделя. Он видел, как, словно в стеклышках его волшебного фонаря, который он показывал в детстве в обществе слепого, проходят тени всех собак, любивших когда-то, всех четвероногих Елен и Стратоник, пробуждавших безумные страсти. Он так крутился во сне на своем волосяном матрасе - у других собак были лишь соломенные подстилки, - что Броканта, внезапно проснувшись, решила: у него началась гидрофобия или эпилепсия, и, не вставая с постели, обратилась к нему с ласковыми словами утешения.
   К счастью, в четыре часа стало светать. Если бы на дворе еще стояли долгие и темные зимние ночи, Бабилас не дотянул бы до рассвета и сдох от истощения.
   XI
   Любовь Бабиласа и Карамельки
   С первыми солнечными лучами Бабилас выпрыгнул из своей бочки. Мы должны признать, что обыкновенно он уделял своему туалету совсем не много времени. В то утро он и вовсе о нем забыл и стремглав бросился к окну.
   С рассветом к нему вернулась и надежда. Раз она прошла вчера, почему бы ей не пройти и сегодня?
   Окно было прикрыто, и не без оснований: шел проливной дождь!
   - Надеюсь, окно не станут открывать, - сказала борзая, задрожав от одной этой мысли, - в такую погоду хороший пес человека на улицу не выгонит!
   Мы, люди, говорим: "пес"; собаки говорят: "человек". И мне кажется, правы собаки, потому что в ненастные дни я вижу на улицах больше людей, чем собак.
   - Это было бы слишком! - заметил бульдог, отвечая борзой.
   - Хм! - с сомнением промолвили спаниель и испанская ищейка. - Нас это ничуть не удивило бы.
   Они-то чувствовали себя свободнее других: у них была густая шерсть.
   - Если Бабилас потребует нынче утром открыть окно, - сказал ньюфаундленд, - я повешусь!
   - Ничего странного, если его откроют, - возразил мопс, настроенный весьма скептически
   - Тысяча чертей! - проворчали в один голос ньюфаундленд и бульдог. Пусть только попробуют, и мы еще посмотрим!
   Белый пудель, допускавшийся иногда сыграть с Бабиласом партию в домино и как честный игрок принимавший порой его сторону в память об их сражениях, воззвал к милосердию своих товарищей и на сей раз.
   - Я слышал, как он стонал всю ночь, - взволнованно проговорил он. Может, заболел... Не будем беспощадны к собрату:
   мы же собаки, а не люди.
   Его речь произвела на собравшихся приятное впечатление, и было решено повременить, тем более что по здравом размышлении они не могли помешать Бабиласу.
   Вошла Броканта. Она увидела, что у ее любимца губы и уши обвисли, а вокруг глаз залегли тени.
   - Что это с тобой, собачка? - спросила она елейным голосом, целуя и прижимая пуделя к груди.
   Бабилас заскулил, вырвался из объятий колдуньи и подскочил к окну.
   - А-а, свежий воздух!.. - догадалась Броканта. - Какой приличный песик! Он не может обойтись без свежего воздуха!
   Броканта была не только колдуньей, но и очень наблюдательной особой. Она заметила, что бедняки живут в такой атмосфере, в какой аристократы задыхаются. И в этом счастье бедняков: если бы они не могли жить где живут, они бы вымерли; правда, они иногда и умирают, но доктор всегда подбирает название для унесшего их недуга, и благодаря этому греческому или латинскому слову никто не терзается угрызениями совести, даже Совет по здравоохранению.
   Броканта, счастливая тем, что видит своего "приличного" песика в полном порядке, хотя она никогда не занималась его воспитанием, не заставила себя ждать и немедленно распахнула окно.
   Это вызвало всеобщее недовольство среди присутствующих, которое вскоре переросло бы в ропот, если бы Броканта не сняла с гвоздя исправительную плетку и не потрясла ею над головой.
   При виде бича собаки угомонились словно по волшебству.
   Бабилас вскочил передними лапами на подоконник и посмотрел справа налево; но только у людей хватало смелости идти по Ульмской улице (столь же мало мощенной в описываемое время, как и весь Париж в эпоху Филиппа Августа), особенно в проливной дождь.
   - Увы! - простонал наш влюбленный. - Увы, увы!
   Однако от его стона дождь не унялся и не было видно ни единой собаки.
   Наступило время завтрака - Бабилас не отходил от окна, потом время обеда - Бабилас по-прежнему смотрел на улицу, затем и ужина - все напрасно.
   Остальные собаки потирали от удовольствия лапы: доля Бабиласа досталась, естественно, им.
   Как видно, дело заходило слишком далеко. Бабилас отказался от пищи: тщетно Броканта называла его самыми нежными именами, предлагала ему молоко, сахар, золотистые бублики - он до самой ночи оставался в одной и той же утомительной позе, какую принял с самого рассвета.
   Ночь давно наступила; десять часов отзвонило во всех церквях, которые были слишком хорошо воспитаны и, разумеется, звонили не все сразу, уступая место более древним. Пора было уходить! Бабилас вернулся в свою бочку, охваченный пронзительной грустью.
   Вторую ночь он провел еще в большем волнении, чем первую: кошмар не отпускал бедного Бабиласа ни на минуту.
   Если он забывался на несколько мгновений, то скоро вздрагивал, и становилось понятно, что ему было бы лучше вовсе не засыпать.
   Броканта просидела всю ночь у его изголовья, будто заботливая мать, нашептывая ласковые слова, известные лишь матерям, утешающим своих детей. Только на рассвете, совершенно лишившись покоя, она решила разложить на него карты.
   - Он влюблен! - вскричала она, раскладывая карты в третий раз. Бабилас влюблен!
   На сей раз, как сказал Беранже, карты не соврали.
   Бабилас оставил свою бочку с еще более искаженной мордой после второй бессонной ночи.
   Броканта окунула в молоко печенье, Бабилас нехотя его съел и приказал, как и накануне, отворить окно.
   Хотя в праздник святого Медара шел дождь, что обещало сорок дождливых дней, однако этот день как нарочно выдался солнечным, и Бабилас повеселел.
   Должно быть, в этот день ему действительно везло: в тот же час, что и двумя днями раньше, он увидел рыжую собачку из своих снов! Те же аристократические лапки, та же красивая походка, гордая и вместе с тем ррбкая.
   У Бабиласа заколотилось сердце, он взвизгнул от радости.
   На этот звук собачка повернула голову, но не из кокетства, а потому, что, как бы ни была она невинна, у нее было нежное сердце, и в его визге прозвучали для нее и любовь, и тоска.
   Она вновь увидела Бабиласа, которого еще в первый раз приметила украдкой.
   Что до Бабиласа, он видел ее только в профиль, теперь же, рассмотрев в упор, задрожал всем телом. Бабилас был очень нервным, после того как перенес в молодости серьезную болезнь.
   Как мы сказали, он задрожал всем телом и заскулил нежно и жалобно - так бывает с людьми, наделенными подобным темпераментом, когда волнение превосходит их силы.
   Видя его смущение, которое собачка, возможно, разделяла, она под влиянием жалости сделала несколько шагов по направлению к окну Бабиласа.
   Поддавшись непреодолимому влечению, Бабилас собирался выпрыгнуть из окна, как вдруг послышался чей-то строгий голос:
   - Ко мне, Карамелька!
   Голос принадлежал, вероятно, хозяину. Поглядывая в сторону Бабиласа, Карамелька тем не менее поспешила на зов.
   Бабилас, как было сказано, приготовился к прыжку, но этот голос его остановил. Он удержался из опасения скомпрометировать Карамельку, а может быть и из менее галантного побуждения - инстинкта самосохранения? Этого никто никогда не узнает.
   Бабилас присел на задних лапах и, постукивая передней по подоконнику, прокричал:
   - Карамелька! Карамелька! Красивое имя!
   Он стал повторять на все лады:
   - Карамелька! Карамелька! Карамелька!
   Возможно, нашим читателям кличка покажется не такой уж красивой, как утверждал Бабилас; но оно подходило к шубке той, что его носила, и Бабилас, оценивший по достоинству окрас любимой, должен был полюбить и ее имя.
   Карамелька, которую строго окликнул хозяин, подошла к нему с опущенной головой, бросив, как мы сказали, нежный взгляд Бабиласу.
   Тот провел две ночи в столь отчаянном ожидании, что теперь взгляд Карамельки показался ему райским лучом.
   Он проводил взглядом Карамельку, скрывшуюся, как и накануне, за углом улицы Вьей-Эстрапад, и отошел от окна, всячески выражая свою радость: стал прыгать на стулья, подниматься на задние лапы, вертеться волчком, пытаясь поймать собственный хвост, надоедать своим товарищам, притворяться мертвым - словом, показывать все, на что он был способен, выражая всеми возможными способами несказанную радость.
   Собратья решили, что он взбесился, и, будучи в конечном счете добрыми животными, забыли обиду и стали искренне его жалеть.
   Кое-кто уверяет, что любовь облагораживает. В этом утверждении есть доля правды, и мы приведем еще одно доказательство этой истины.
   Мы сказали, что Бабилас был псом задиристым, голосистым, даже злым. Вдруг он преобразился как по волшебству - в моральном отношении, разумеется! - и стал ласковым и добродушным, словно черный барашек, о котором говорит Тамлет. Он вышел к товарищам, принес искренние извинения, попросил у них прощения и повинился в своих ошибках, а после этого публичного покаяния стал их умолять вернуть ему дружбу и дал честное слово соблюдать самые строгие правила и обязанности.
   Общество посовещалось. Ньюфаундленд и бульдог поначалу никак не хотели отказываться от мысли его придушить, поддаваясь первому движению души, которое, в отличие от людей, у собак недоброе: они не верили в искренность его преображения.
   Но белый пудель снова встал на его защиту и так горячо за него заступался, что перетянул на свою сторону почти все общество.
   Перешли к голосованию. Большинство присутствовавших собак высказались за полную амнистию Бабиласа.
   Белый пудель подошел к нему, протянул лапу, и самые уважаемые члены собрания, следуя его примеру, выразили Бабиласу свое доверие и обещали дружбу.
   С этой минуты Бабилас требовал открыть окно только с разрешения товарищей, а так как с каждым днем становилось все теплее, они любезно давали ему свое согласие - даже борзая, которая продолжала дрожать, уверяла, что это уже вошло у нее в привычку.
   XII
   Господин, желающий знать, попадет ли он в рай
   Так прошел целый месяц.
   Почти каждый день в одно и то же время Карамелька проходила мимо, посылая ласковый взгляд счастливому Бабиласу, а тот, целиком отдавшись платонической любви, довольствовался этими взглядами: его сдержанность объяснялась тем, какое неизгладимое впечатление произвел на его легко раздражаемую нервную систему резкий голос, принадлежавший хозяину Карамельки. Не исключено, что Карамелька дала понять Бабиласу: рано или поздно она найдет возможность и вырвется из рук хозяина, чтобы ответить на его любовь еще более откровенным способом, а потому Бабилас и не терял терпения.
   И вот около двух недель спустя после той ночи, когда Жан Бычье Сердце собирался сначала задушить, потом убить, а затем утопить г-на де Вальженеза, в тот час, когда обыкновенно проходила Карамелька, господин в длинном рединготе, хотя, судя по погоде, такая мера предосторожности была излишней, решительно вошел к колдунье с Ульмской улицы. На носу у него сидели очки, а в руке он держал трость с золоченым набалдашником.
   Хозяйка заведения сидела на привычном месте в ожидании клиентов.
   - Это вы Броканта? - спросил незнакомец в упор.
   - Да, сударь, - отвечала та, не в силах, как и Бабилас, сдержать дрожь, стоило кому-нибудь заговорить чересчур громко или грубо.
   - Вы колдунья?
   - Я гадаю на картах.
   - Мне казалось, что это одно и то же.
   - Почти, однако не стоит смешивать.
   - Хорошо, я не буду смешивать; я хочу, чтобы вы мне погадали, милейшая.
   - Господину разложить малый или большой пасьянс?
   - Большой, черт побери, большой! - отвечал господин, забивая в нос большую понюшку табаку. - То, что я желаю узнать, имеет огромное значение, и чем больше будет пасьянс, тем лучше.
   - Может быть, господину угодно знать, удачным ли будет его брак?
   - Нет, любезная, нет. Брак - это зло само по себе и удачным быть не может.
   - Господин желает знать, получит ли он наследство от одной из своих родственниц?
   - У меня одна-единственная тетка, которой я сам плачу пожизненную ренту в шестьсот ливров.
   - Господин хочет узнать, как долго он проживет?
   - Нет, любезная, я и так достаточно пожил для своих лет, однако мне совсем неинтересно знать, когда я умру.
   - А-а, понимаю: господин желает вернуться на родину?
   - Я родом из Монружа, а кто хоть раз там побывал, ни за что не захочет увидеть его снова.
   - Что же вам в таком случае угодно? - осмелилась задать вопрос Броканта, так как оказалось, что дальнейшие расспросы, не имевшие ничего общего с желаниями посетителя, могут повредить ее репутации колдуньи.
   - Я хотел бы узнать, - отозвался таинственный незнакомец, - попаду ли я в рай.
   Броканта не могла скрыть изумления.
   - Что же в этом необычного? - спросил господин из Монружа. - Разве о той жизни предсказывать труднее, чем об этой?
   - С помощью карт, сударь, узнать можно все, - отвечала Броканта.
   - Так узнайте!
   - Баболен! - крикнула старуха. - Большой пасьянс!
   Баболен лежал в углу и учил белого пуделя играть в домино.
   Он встал и пошел за большой колодой.
   Броканта устроилась поудобнее в кресле, позвала Фареса, который спал, спрятав голову под крыло, потом усадила вокруг себя собак, оставив Бабиласу из материнской нежности местечко у окна, и приступила к гаданию, свидетелями которого мы были, когда она раскладывала карты Жюстену.
   Действующие лица были все те же, за исключением Розочки и Жюстена, которого заменил -господин из Монружа.
   - Вы знаете, что это вам обойдется в тридцать су? - заметила Броканта.
   Несмотря на изменившиеся условия жизни, она сочла себя не вправе поднимать цены.
   - Пускай будет тридцать су! - согласился господин из Монружа, с величавым видом бросая потертую монету, с которой слезло все серебро, обнажая медные бока; к тому времени такие монеты уже начинали переходить в разряд медалей. - В конечном счете я могу рискнуть тридцатью су ради того, чтобы узнать, попаду ли в рай.
   Броканта снимала и переснимала колоду, тасовала и перетасовывала карты, раскладывала их полукругом на своей подставке.
   Она дошла до самого интересного места: святой Петр - трефовый король уже приготовился, словно тень Самуила, вызванного андоррской прорицательницей, раскрыть тайны высшего мира, как вдруг Бабилас, не отходивший от окна, заметил Карамельку; та сдержала данное обещание и вышла на улицу одна - изящная, стройная, элегантная, еще более свежая, веселая, нежная, соблазнительная, чем всегда.
   - Карамелька! Карамелька одна! - вскричал Бабилас. - Так ты сдержала слово, собачка моя ненаглядная!.. Не могу больше терпеть, лучше смерть, Карамелька!
   Выпрыгнув из окна, Бабилас бросился вдогонку своей мечте, а Карамелька семенила по улице, призывно взглянув, перед тем как исчезнуть за углом; все это произошло за то время, пока господин терпеливо ждал ответа.
   Броканта сидела к окну спиной, но когда Бабилас выскочил на улицу, она обернулась.
   Ее порывистое движение, в котором выразилась поистине материнская забота, не могло идти ни в какое сравнение с проворностью влюбленного Бабиласа: обернувшись, Броканта увидела лишь кончик его хвоста.
   Броканта позабыла обо всем на свете: и господина из Монружа, желавшего узнать, попадет ли он в рай, и начатое гадание, и монету в тридцать су она думала только о дорогом Бабиласе.
   Она вскрикнула, отбросила подставку с картами и подбежала к окну; охваченная великой страстью, она, позабыв о приличии, перешагнула через подоконник, выскочила на улицу и бросилась за Бабиласом в погоню.
   Видя, что хозяйка вышла через окно, вопреки своему обычаю делать это через дверь, Фарес, несомненно, решил, что начался пожар: он издал крик и вылетел на улицу.
   Собаки, наблюдавшие за исчезновением хозяйки и ворона и умиравшие от любопытства, тоже стремительно бросились в окно, подобно знаменитым баранам Панурга, которых все, с тех пор как их придумал Рабле, неизменно сравнивают с любой толпой, прыгающей куда-нибудь за компанию.
   Наконец, Баболен, видя, что Бабилас убежал, Броканта исчезла, Фарес улетел, а собаки высыпали все до одной на улицу, тоже метнулся к окну такова сила примера! - как вдруг господин из Монружа схватил его за штаны.