Дюма Александр. Сальватор

   На мгновение воцарилась тишина.
   - Однажды около четырех часов пополудни, - продолжал Сальватор, выходя из Дворца правосудия, где я присутствовал на одном из заседаний по делу Сарранти, я спустился к Сене и свернул к опоре моста Сен-Мишель, где обычно у меня наготове лодка. Проплывая вдоль берега, я заметил над берегом и под набережной Орлож четыре или пять проходов, забранных решетками с двумя поперечинами, раньше я никогда не обращал внимания на эти отверстия, представляющие собой не что иное, как водосток. Но на сей раз мне не давала покоя мысль о возможном приговоре господина Сарранти к смерти. Я подъехал поближе и осмотрел их сначала в целом, а потом каждый проход в отдельности и убедился в том, что нет ничего проще, как снять решетки и проникнуть под набережную, а потом, возможно, и под тюрьму. Но на какую глубину? Определить это было невозможно. В тот день я и не стал больше об этом думать. Зато ночью я снова мысленно вернулся к этому вопросу. И на следующий день, около восьми часов утра, я уже был в Консьержери.
   Надобно вам сказать, что в Консьержери у меня есть друг.
   Скоро вы убедитесь, как полезно повсюду иметь друзей. Я его нашел, мы отправились прогуляться, и за разговором я узнал, что один из водостоков, выходящих на берег Сены, ведет во внутренний двор тюрьмы. Необходимо было разузнать, как расположен под землей этот канал, ведь он должен был проходить недалеко от камеры смертников. "Хорошо, - подумал я. - Придется прорыть шахту, а для наших каменотесов это труда не составит".
   Кое-кто из слушателей закивал. По-видимому, это и были каменотесы, к которым молодой человек обратился с просьбой.
   Сальватор продолжал:
   - Я раздобыл план Консьержери, что оказалось отнюдь не сложно: я лишь снял копию со старого плана, который разыскал в библиотеке Дворца.
   Увлекшись этой идеей, я обратился за помощью к трем нашим братьям. В ту же ночь - к счастью, ночь выдалась темная - мы бесшумно сняли решетку водостока, и я проник в зловонное подземелье, но через несколько шагов мне пришлось остановиться: во всю высоту и ширину подземный ход перегораживала решетка, похожая на ту, что выходила на Сену. Я вернулся и позвал одного из своих людей с инструментом. Через десять минут он вернулся и упал к моим ногам. Он едва не задохнулся, но не хотел возвращаться, пока не закончит работу.
   Я снова вошел в смрадное и мрачное подземелье. Пройдя чуть дальше, чем в первый раз, я снова натолкнулся на решетку.
   Вернувшись на берег, я попросил другого моего спутника освободить мне проход... Он с трудом выбрался из подземелья, но, как и первый наш товарищ, снял решетку. Я возвратился в подземелье, где меня ждала третья решетка. Я вернулся к своим друзьям печальный, но надежды не терял. Двое из них изнемогали, и рассчитывать на их помощь не приходилось. Зато третий рвался в дело. Я еще не успел договорить, как он бросился в темноту подземелья.
   Прошло десять минут, четверть часа, человек все не возвращался... Я пошел его искать. В десяти шагах от отверстия я наткнулся на препятствие, протянул руки и узнал тело, схватив за рубашку, потянул его к выходу. Но было слишком поздно:
   несчастный уже умер от удушья!.. Так прошел первый день или, вернее, первая ночь, - холодно закончил Сальватор.
   Все присутствовавшие слушали рассказ о героической работе с огромным интересом.
   Господин Жакаль смотрел на рассказчика с некоторым недоумением. Он чувствовал себя ничтожным трусом рядом с отважным молодым человеком, казавшимся ему великаном.
   Не успел Сальватор договорить, как к нему подошел генерал Лебастар де Премон.
   - У погибшего наверняка остались жена и дети? - спросил он.
   - Не беспокойтесь, генерал, - отвечал Сальватор. - С этой стороны все улажено. - Жене назначена рента в тысячу двести франков, и для нее это целое состояние, а двое детей поступили в Амьенскую школу.
   Генерал отступил назад.
   - Продолжайте, мой друг, - попросил он.
   - На следующий день, - сказал Сальватор, - я отправился на то же место с двумя оставшимися помощниками. Я вошел один, неся по бутылке хлора в каждой руке. Третья решетка была снята, и я мог продолжать путь. Водосток поворачивал направо.
   По мере того как я продвигался, лаз сужался. Вскоре я услышал над головой шаги: очевидно, это был обход часовых или солдаты проходили через внутренний двор. С этой стороны мне делать было нечего. Я точно все рассчитал и знал, что на тридцатом метре должен был свернуть влево, причем угол был вычислен безошибочно. Я вернулся, посыпая хлоркой вдоль всего пути, чтобы, насколько было возможно, обеззаразить подземелье. Мы вставили на место первую решетку и ушли. Местность была изучена, можно было приниматься за работу, и вы оцените, насколько она была трудна, если я вам скажу, что три человека, подменяя один другого и копая по два часа в ночь, затратили на нее шестьдесят семь ночей.
   Со всех сторон раздались восхищенные возгласы.
   Только три человека не участвовали в общем хоре.
   Это были плотник Жан Бычье Сердце и два его товарища:
   каменщик по прозвищу Кирпич и угольщик Туссен-Бунтовщик.
   Они скромно отступили назад, слыша, как высоко карбонарии ценят их подвиг.
   - Вот они, три человека, проделавшие эту огромную работу, - указав на них присутствовавшим, проговорил Сальватор.
   Трое могикан многое отдали бы за то, чтобы спрятаться в самой глубокой шахте. Они смутились, как дети.
   - Спасем мы или нет господина Сарранти, - вполголоса сказал Сальватору генерал Лебастар де Премон, - эти люди ни в чем не будут нуждаться до конца своих дней.
   Сальватор обменялся с генералом рукопожатием.
   - Через два месяца, - продолжал молодой человек, - мы находились как раз под камерой смертников, почти все время пустующей, так как осужденных переводят туда лишь за несколько дней до казни. Подобравшись совсем близко, мы могли спокойно работать, не опасаясь возбудить подозрение тюремщиков; через неделю мы вынули одну плиту, или, вернее, достаточно было посильнее толкнуть эту плиту со скошенными краями, как она приподнималась и через нее мог пролезть пленник. Для большей безопасности, а также на тот случай, если тюремщик войдет в то время, как пленник соберется бежать, Кирпич вделал в плиту кольцо: Жан Бычье Сердце сможет удерживать плиту, пока господин Сарранти доберется до реки, где я буду ждать его с лодкой. Как только господин Сарранти сядет в лодку, я отвечаю за успех операции! Вот мой план, господа, - продолжал Сальватор. - Все готово. Осталось только привести его в исполнение, если только господин Жакаль не докажет нам вполне убедительно, что мы рискуем проиграть. Слово вам, господин Жакаль, но торопитесь: времени у нас в обрез.
   - Господин Сальватор! - без тени улыбки отвечал начальник сыскной полиции. - Боюсь, вы примете меня за льстеца, пытающегося привлечь вас на свою сторону, но я хочу выразить вам свое восхищение этим необыкновенным планом.
   - Я жду от вас не комплиментов, сударь, - возразил молодой человек, - я спрашиваю ваше мнение.
   - Если я восхищаюсь вашим планом, значит, я его одобряю, - ответил полицейский. - Да, господин Сальватор, я вел себя как глупец, когда приказал вас арестовать. Это так же верно, как то, что я нахожу ваш план превосходным, надежным. Уверяю вас: он удастся. Однако позвольте задать вам один вопрос. Что вы рассчитываете делать с пленником, когда он окажется на свободе?
   - Я же вам сказал, что отвечаю его безопасность, господин Жакаль.
   Господин Жакаль покачал головой, давая понять, что одного заявления ему недостаточно.
   - Я вам все скажу, сударь, и вы, надеюсь, согласитесь с моим планом бегства, как одобрили и похищение из тюрьмы.
   Почтовая карета будет ждать в одной из улочек, выходящих на набережную. Свежие лошади будут ждать на всем пути. Я вышлю вперед курьера До Гавра отсюда сорок три лье: мы проедем их за десять часов, не так ли? В Гавре нас будет ждать английский пароход. В тот самый час, когда на Гревской площади соберутся любопытные поглазеть на казнь господина Сарранти, тот покинет Францию вместе с генералом Лебастаром де Премоном, которому нечего будет делать в Париже после отъезда господина Сарранти.
   - Вы забыли, что существует телеграф, - заметил г-н Жакаль.
   - Отнюдь нет. Кто может поднять тревогу, указать избранный беглецами путь, привести в действие телеграф? Полиция, то есть господин Жакаль! А раз господин Жакаль остается с нами, все этим и сказано.
   - Совершенно справедливо, - согласился г-н Жакаль.
   - Надеюсь, вы не откажетесь последовать за этими господами в отведенную для вас квартиру.
   - Я к вашим услугам, господин Сальватор, - с поклоном отвечал полицейский.
   Сальватор остановил г-на Жакаля, протянув руку, но не касаясь его.
   - Мне нет нужды призывать вас к осторожности как в действиях, так и в словах. Всякая попытка к бегству, как вы знаете, будет пресечена в ту же минуту, и непоправимо! Ведь меня здесь не будет, чтобы защитить вас, как это было совсем недавно.
   Ступайте, господин Жакаль, храни вас Господь!
   Два человека подхватили г-на Жакаля под руки и исчезли в глубине девственного леса.
   Когда они пропали из виду, Сальватор пригласил генерала Лебастара де Премона с собой, а Жану Бычье Сердце, ТуссенуБунтовщику и Кирпичу жестом приказал следовать за ним. Все пятеро скрылись в подземелье.
   Мы не пойдем вслед за ними по лабиринту катакомб, куда уже спускались вместе с г-ном Жакалем; вышли они в одном из домов на улице Сен-Жак, проходящей рядом с улицей Нуайе.
   Там они разделились (лишь Сальватор и генерал продолжали идти вместе) и направились разными путями на набережную Орлож, где, как мы сказали, у Сальватора была лодка.
   Они сошлись в тени, отбрасываемой аркой моста.
   Генерал Лебастар, Туссен-Бунтовщик и Кирпич сели в лодку, готовые в любую минуту ее отвязать.
   Сальватор и Жан Бычье Сердце остались вдвоем на берегу.
   - А теперь, - сказал Сальватор негромко, но так, чтобы его услышали и Жан Бычье Сердце, и трое других спутников, - теперь, Жан, слушай меня внимательно и не упусти ни слова из того, что я скажу, ведь это последнее твое задание.
   - Слушаю вас, - отозвался плотник.
   - Ты полезешь вперед, не останавливаясь ни на мгновение, до самого конца.
   - Да, господин Сальватор.
   - Когда мы убедимся, что бояться нам нечего, ты упрешься плечом в плиту и поднажмешь с силой, но в то же время не торопясь, так, чтобы плита приподнялась, но не откинулась совсем, иначе ты разбудишь охрану. Когда ты почувствуешь, что плита приподнялась, потереби меня за рукав; остальное я сделаю сам. Ты все понял?
   - Да, господин Сальватор.
   - Тогда в путь! - приказал Сальватор.
   Жан Бычье Сердце снял первую решетку, нырнул в подземелье и стал пробираться вперед так быстро, насколько позволял его огромный рост.
   Сальватор последовал за ним спустя несколько мгновений.
   Под камерой смертников они очутились почти одновременно.
   Там Жан Бычье Сердце обернулся и прислушался. Сальватор тоже насторожился.
   Вокруг них и над ними царила глубокая тишина.
   Не услышав ничего подозрительного, Жан Бычье Сердце втянул голову в плечи, уперся руками в колени и изо всех сил нажал на плиту; через несколько секунд он почувствовал, что плита подалась.
   Он подергал Сальватора за рукав.
   - Готово? - спросил тот.
   - Да, - с трудом переводя дух, ответил он.
   - Хорошо! - похвалил молодой человек и приготовился действовать. Теперь дело за мной. Толкай, Жан Бычье Сердце!
   Тот снова уперся, и плита стала медленно подниматься.
   В подземелье проник слабый свет. Сальватор просунул голову в образовавшуюся щель, окинул быстрым взглядом камеру и в ужасе вскрикнул.
   Камера была пуста!
   XXIX
   Что произошло за то время, пока г-н Жакаль арестовал Сальватора, а Сальватор арестовал г-на Жакаля
   Чтобы найти объяснение тайне, которая привела в ужас Сальватора, надобно вернуться к г-ну Жерару, когда тот вышел из кабинета г-на Жакаля с паспортом в руках, торопясь уехать из Франции.
   Мы не станем описывать противоречивые чувства, охватившие ванврского филантропа, пока он шел длинным коридором и темной винтовой лестницей из кабинета г-на Жакаля во двор префектуры; собратья честнейшего г-на Жерара стояли группами или бродили под мрачным сводом, уже исчезнувшим ныне или же готовым вот-вот исчезнуть и напоминавшим окно из преисподней; сами же полицейские казались г-ну Жерару демонами, готовыми броситься на него и вонзить ногти в его плоть.
   Он бросился бегом через двор, будто боялся, что полицейские его узнают и арестуют, и еще быстрее выскочил за ворота, словно боялся, как бы они не захлопнулись у него перед носом и он не оказался пленником.
   У ворот стоял его конь - г-н Жерар поручил охранять его комиссионеру; он рассчитался с ним и прыгнул в седло с легкостью наездника из Ньюмаркета или Эпсома [Английские города, известные своими скачками].
   Дорога показалась ему нескончаемым кошмаром сродни бешеной скачке ольхового короля через лес.
   После грозы, обрушившей на землю гром и молнии, огромная черная туча заволокла небо и луну. Сполохи еще бороздили беззвучное темное небо, и в их отблесках лицо одинокого путешественника казалось смертельно-бледным. Если бы г-н Жерар посмел, он осенял бы себя крестным знамением при каждой вспышке. Ночь была настолько темная, что оробел бы и не такой грешник, а ванврский филантроп, отдававший себе отчет в собственных преступлениях и далекий от того, чтобы записывать себя в разряд праведников, почувствовал, как обливается холодным потом, а кровь словно застыла у него в жилах.
   Еще десять минут бешеной скачки - и он ворвался в Ванвр.
   Но как ни был вынослив его конь, он не мог вынести постоянного понукания от самой Иерусалимской улицы, потому что еще не успел отдохнуть от первой скачки. Конь нетвердо стоял на ногах и был готов вот-вот рухнуть. Он с шумом втягивал широко раздувавшимися ноздрями ночной воздух, но, казалось, до легких тот не доходил.
   Господин Жерар бросил проницательный взгляд вдаль, пытаясь определить, как скоро он будет на месте. Он удерживал коня поводьями и крепко сжимал коленями, понимая, что, если хоть на минуту остановится, его конь рухнет. Г-н Жерар безжалостно пришпорил несчастное животное.
   Примерно через пять минут, показавшихся ему часами, он различил в темноте очертания своего особняка. Еще несколько мгновений спустя он стоял перед дверью.
   Произошло то, что он и предвидел: в ту минуту, как он остановился, лошадь пала.
   Он ожидал, что так и случится, а потому принял необходимые меры предосторожности и оказался на ногах раньше, чем конь рухнул наземь.
   Это событие в любое другое время заставило бы г-на Жерара расчувствоваться, так как зачастую он переносил свою филантропию с людей на животных, однако в ту минуту он остался равнодушен. Его единственной целью было, насколько возможно, опередить погоню, если бы г-ну Жакалю вздумалось - а г-н Жерар знал, какой мастак на всякого рода выдумки был начальник полиции! - послать за ним своих подручных. Г-н Жерар прибыл к себе - он достиг своей цели, какое теперь ему было дело до несчастного животного.
   Читатели знают, что ванврский филантроп отнюдь не являл собой образец благодарности.
   Он бросил лошадь, не расседлывая и не думая, что станется с трупом, хотя, по всей вероятности, животное должны были обнаружить лишь на следующее утро, так как оно пало у дома, а не на дороге. Г-н Жерар торопливо отпер дверь, еще быстрее запер ее за собой на два замка и три задвижки, взбежал на второй этаж, вынес из кабинета, где хранилась обувь, огромный кожаный чемодан, затащил его в спальню и зажег свечу.
   Там он немного передохнул... Сердце у него стучало так, что ему показалось: вот-вот оно разорвется. Он постоял, прижав руку к груди и пытаясь справиться с сердцебиением. Когда дыхание стало ровнее, он занялся подготовкой к отъезду, или, как говорят, стал укладывать чемодан.
   Если бы кто-нибудь тайком понаблюдал в это время за г-ном Жераром, у него не осталось бы сомнений в том, что перед ним преступник: достаточно было увидеть, как бездумно он занимался делом, требующим обыкновенно сосредоточенности Г-н Жерар бросал на дно огромного чемодана белье, верхнюю одежду из зеркального шкафа и ящиков комода, валил в одну кучу чулки и воротнички, рубашки и жилеты, засовывал сапоги в карманы фрака, а туфли - в рукава редингота.
   Он вздрагивал при малейшем шуме и останавливался, чтобы смахнуть рубашкой или полотенцем пот, кативший с бледного лица.
   Когда пришло время запирать чемодан, тот оказался настолько забит, что г-н Жерар не смог закрыть крышку; он налег на нее всем телом, но безуспешно. Тогда он наугад выбросил из чемодана охапку и наконец закрыл его.
   Затем он отпер секретер, достал из ящика бумажник, в котором было на два, не то три миллиона ценных бумаг в английских и австрийских банках; он нарочно для такого случая держал эти бумаги наготове.
   Он снял пару двуствольных пистолетов, висевших в изголовье его кровати, бегом спустился по лестнице, побежал в конюшни, сам заложил в коляску пару лошадей. Он рассчитывал доехать в ней до Сен-Клу, там нанять почтовый экипаж, поручить хозяину заботу о собственных лошадях до своего возвращения и ехать в Бельгию.
   Через двадцать часов, платя форейторам двойные прогонные, он пересечет границу.
   Когда коляска была готова, он сунул пистолеты в карман дверцы, распахнул ворота, чтобы лишний раз не спускаться с козел, и поднялся в дом за вещами.
   Чемодан оказался неподъемным. Г-н Жерар попытался взвалить его на плечо, но понял, что это бесполезно.
   Он решил дотащить его до кареты волоком.
   Но в ту минуту, как он наклонился, чтобы схватить его за кожаную ручку, со стороны лестницы ему послышался едва уловимый шум, похожий на шелест одежды. Он в ужасе обернулся.
   В темном дверном проеме возник белый силуэт. Дверь напоминала нишу, белая фигура - статую. Что означало это видение?
   Кто бы это ни был, г-н Жерар отступил.
   Призрак с трудом оторвал ноги от земли и сделал два шага вперед.
   Если бы не омерзительная и невыразительная физиономия убийцы, можно было подумать, что вы присутствуете на представлении "Дон-Жуана" в тот момент, как командор, шагая по плитам пиршественной залы, заставляет отступать перед собой испуганного гостя.
   - Кто здесь? - спросил наконец г-н Жерар, стуча зубами от страха.
   - Я! - отозвался призрак глухим голосом, словно поднимавшимся из преисподней.
   - Вы? - переспросил г-н Жерар, вытянув шею и пристально вглядываясь; он безуспешно пытался разглядеть вновь прибывшего: от страха ему словно упала на глаза пелена. - Кто вы?
   Призрак ничего не ответил и сделал еще два шага вперед.
   Он очутился в круге света, отбрасываемого свечой, и опустил капюшон.
   Пришелец и в самом деле походил на привидение невероятной худобой и смертельной бледностью.
   - Монах! - вскричал убийца тем же голосом, каким он сказал бы: "Я погиб!"
   - Наконец-то вы меня узнали! - молвил аббат Доминик.
   - Да... да... да... Я вас узнаю! - пролепетал г-н Жерар.
   Потом он обратил внимание на видимую слабость монаха, подумал о том, какую скромную и благую миссию ему надлежит исполнить на земле, и чуть смелее продолжал:
   - Что вам от меня угодно?
   - Я сейчас все объясню, - тихо проговорил монах.
   - Не сейчас! - остановил его г-н Жерар. - Завтра... послезавтра.
   - Почему не теперь же?
   - Я на день уезжаю из Парижа, я очень спешу и не могу отложить свой отъезд ни на минуту.
   - Вам все-таки придется меня выслушать, - твердо вымолвил монах.
   - В другой раз, не сегодня, не сейчас.
   Господин Жерар взялся за чемодан. Он сделал два шага к двери и потянул его за собой.
   Монах отступил, загородив собой дверь.
   - Вы не пройдете! - сказал он.
   - Пустите! - взвыл убийца.
   - Нет! - спокойно, но твердо возразил монах.
   Господин Жерар понял, что между ним и призраком должно произойти нечто страшное. Он бросил взгляд на то место, где обычно висели пистолеты. Но только что он сам их снял и отнес в коляску.
   Он огляделся в поисках хоть какого-нибудь оружия.
   Ничего.
   Он судорожно порылся в карманах, надеясь обнаружить нож.
   Нет!
   - А-а! Ну да! Вы хотите меня убить, как убили своего племянника! сказал монах. - Но даже если бы у вас в руках оказалось сейчас оружие, вам меня не убить. Господу угодно, чтобы я жил!
   При виде его уверенного лица, слыша его торжественный голос, г-н Жерар почувствовал, как им снова овладевает ужас.
   - Не угодно ли вам все-таки выслушать меня? - продолжал монах.
   - Говорите! - скрипнул зубами г-н Жерар.
   - Я пришел в последний раз, - печально молвил монах, - просить вашего разрешения обнародовать вашу исповедь.
   - Вы же требуете моей смерти! Это все равно что отвести меня за руку на эшафот. Никогда! Никогда!
   - Нет, я не требую вашей смерти. Если я получу ваше разрешение, освобождающее меня от клятвы хранить молчание, я не стану мешать вашему отъезду.
   - Ну да! А как только я ступлю за порог, вы на меня донесете, сообщите обо мне по телеграфу, и через десять лье отсюда я буду арестован... Никогда, никогда!
   - Даю вам слово, сударь, - а вы знаете, какой я раб своего слова, - что я воспользуюсь этим разрешением завтра не раньше полудня.
   - Нет, нет, нет! - повторил г-н Жерар, находя удовольствие в жестокости своего отказа.
   - Завтра в полдень вы уже будете за пределами Франции.
   - А если вы добьетесь моей выдачи?
   - Я не стану этого делать. Я миролюбивый человек, сударь.
   Я прошу, чтобы преступник раскаялся, а вовсе не требую его наказания. Я не вашей смерти хочу, а того, чтобы остался в живых мой отец.
   - Никогда! Никогда! - завопил убийца.
   - Это невыносимо! - проговорил аббат Доминик, словно разговаривая сам с собой. - Вы меня не слышите? Не понимаете моих слов? Не видите, как я страдаю? Не знаете, что я прошел восемьсот лье пешком, побывал в Риме, добивался от его святейшества разрешения обнародовать вашу исповедь и... и не получил такого разрешения?
   Господину Жерару показалось, что над ним пролетела сама Смерть, но на сей раз она не задела его своим крылом.
   Негодяй воспрял духом.
   - Как вам известно, - сказал он, - ваше обязательство передо мной остается в силе. После моей смерти - да! Но пока я жив - нет!
   Монах вздрогнул и машинально повторил:
   - После его смерти - да! Пока жив - нет!..
   - Дайте-ка мне пройти, - продолжал г-н Жерар. - Вы против меня бессильны.
   - Сударь! - проговорил монах и, раскинув белые руки в стороны, чтобы загородить преступнику путь, стал похож на распятого праведника; сходство подчеркивала бледность его лица. - Вы знаете, что казнь моего отца назначена на завтра, на четыре часа?
   Господин Жерар промолчал.
   - Знаете ли вы, что в Лионе я слег от изнеможения и думал, что умру? Знаете ли вы, что, дав обет пройти весь путь пешком, я был вынужден одолеть нынче около двадцати лье, так как после болезни смог продолжать путь только сегодня?
   Господин Жерар опять ничего не сказал.
   - Знаете ли вы, - продолжал монах, - что я, благочестивый сын, сделал все это ради спасения чести и жизни своего отца?
   Знаете ли вы, что по мере того, как на моем пути вставали препятствия, я давал слово, что никакое препятствие не помешает мне его спасти? Знаете ли вы, что после этой страшной клятвы я увидел, что ворота, которые могли оказаться закрыты, не заперты, вы не уехали, и я встречаю вас лицом к лицу, хотя все могло сложиться совсем иначе? Не угадываете ли вы во всем этом Божью десницу?
   - Я, напротив, вижу, что Бог не хочет моего наказания, если Церковь запрещает тебе обнародовать исповедь, а ты зря ходил в Рим!
   Он замахнулся, показывая, что за неимением оружия готов сразиться врукопашную.
   - Дайте же пройти! - прибавил он.
   Но монах снова раскинул руки, загораживая дверь.
   Все так же спокойно и твердо он проговорил:
   - Сударь! Как вы полагаете: чтобы убедить вас, я употребил все возможные слова, мольбы, уговоры, способные найти отклик в человеческой душе? Вы полагаете, есть другой способ для спасения моего отца, кроме того, который я вам предложил?
   Если таковой существует, назовите его, и я ничего не буду иметь против, даже если мне придется поплатиться за это земной жизнью и погубить душу в мире ином! О, если вы знаете такой способ, говорите! Скажите же! На коленях умоляю: помогите мне спасти отца...
   Монах опустился на колени, простер руки и умоляюще посмотрел на собеседника.
   - Не знаю я ничего! - нагло бросил убийца. - Дайте пройти!
   - Зато я знаю такой способ! - возразил монах. - Да простит меня Господь! Раз я могу обнародовать твою исповедь только после смерти - умри!
   Он выхватил из-за пазухи нож и вонзил его негодяю в самое сердце.
   Господин Жерар не охнул.
   Он упал замертво.
   Аббат Доминик наклонился над трупом и понял, что его жизнь кончена.
   - Боже мой! - взмолился он. - Сжалься над моей душой и прости его на небесах, как я прощаю его на земле.
   Он спрятал на груди окровавленный кинжал и, не оглядываясь, вышел из комнаты; потом спустился по лестнице, медленно прошел через парк и вышел через те же ворота, в какие входил.
   Небо было безоблачное, ночь ясная; луна сияла, будто топазовый шар, а звезды переливались как бриллианты.
   XXX
   Глава, в которой королю совсем не весело
   Как мы уже сказали, во дворце Сен-Клу был праздник.
   Невеселый праздник!
   Несомненно, всегда унылые и хмурые лица господ де Виллеля, де Корбьера, де Дама, де Шаброля, де Дудовиля и маршала Удино - впрочем, сияющая физиономия довольного собой г-на Нейроне служила им противовесом - не способствовали буйному веселью. Но и придворные в эту ночь были гораздо печальнее обыкновенного: в их взглядах, словах, жестах, манере держаться, в каждом движении читалось беспокойство; они переглядывались, словно спрашивая друг друга, как половчее выйти из трудного положения, в котором все оказались.