Дюма Александр. Сальватор

   - Вы, как и все, думаете, что он умер, ваше превосходительство. Однако вам, другу его отца, я могу открыться: он не умер, он здравствует и почтительнейше вам кланяется.
   Посол бросил на монаха непонимающий взгляд. Он начинал сомневаться, в своем ли уме гость.
   Монах словно угадал, что творится у его собеседника в душе, и грустно улыбнулся.
   - Я не сумасшедший, - сказал он. - Ничего не бойтесь и ни в чем не сомневайтесь: вы, человек, посвященный во все тайны, должны знать, что действительность богаче фантазии.
   - Конрад жив?
   - Да.
   - Чем он занимается?
   - Это не моя тайна, а его, ваше превосходительство.
   - Должно быть, это нечто великое! Я хорошо его знал, у него доброе сердце... Теперь расскажите, как и почему он вам передал это письмо. Чем могу вам служить? Располагайте мною.
   - Ваше превосходительство предлагает мне свою помощь, даже не узнав, с кем имеет дело, даже не спросив, кто я такой!
   - Вы - человек! Значит, вы мой брат. Вы - священник, стало быть, посланы Богом. Больше мне не нужно ничего знать.
   - Зато я должен сказать вам все. Возможно, поддерживать со мной отношения небезопасно.
   - Отец мой, вспомните Сида... Святой Мартин, переодевшись в лохмотья прокаженного, взывал к нему со дна рва: "Сеньор рыцарь! Сжальтесь над бедным прокаженным, свалившимся в эту яму, откуда он теперь не в силах выбраться. Подайте ему руку. Вы ничем не рискуете, ведь у вас железная перчатка!" Сид спешился, подошел ко рву, снял перчатку и ответил: "С Божьей помощью я протяну тебе обнаженную руку!" И он действительно подал прокаженному руку, а прокаженный обратился в святого и отвел своего спасителя к вечной жизни. Вот вам моя рука, отец мой. Если не хотите, чтобы я рисковал, не говорите мне: "Опасность рядом!"
   Монах спрятал свою руку в длинном рукаве.
   - Ваше превосходительство! - предупредил он. - Я сын человека, имя которого, несомненно, дошло и до вас.
   - Представьтесь.
   - Я сын... Сарранти, приговоренного к смерти два месяца назад судом присяжных департамента Сены.
   Посол невольно отшатнулся.
   - Можно быть осужденным и оставаться невиновным, - продолжал монах.
   - Кража и убийство! - пробормотал посол.
   - Вспомните Каласа, Лезюрка. Не будьте более строги или, скорее, глухи, чем король Карл Десятый!
   - Карл Десятый?
   - Да. Когда я к нему пришел, бросился ему в ноги и сказал:
   "Сир! Мне нужно три месяца, и я докажу, что мой отец невиновен", он мне ответил: "У вас есть три месяца! Ни один волос не упадет за это время с головы вашего отца". Я отправился в путь, и вот я перед вашим превосходительством; я говорю: "Клянусь всем, что есть святого, кровью Спасителя нашего Иисуса Христа, пролитой за нас, что мой отец невиновен и доказательство этого - здесь!"
   Монах хлопнул себя по груди.
   - У вас есть при себе доказательство невиновности вашего отца, а вы не хотите его обнародовать? - вскричал поэт.
   Монах покачал головой.
   - Не могу, - возразил он.
   - Что вам мешает это сделать?
   - Мой долг, сутана. Железная печать - тайна исповеди - наложена на мои уста десницей рока.
   - В таком случае вам необходимо увидеться со святым отцом, папой римским, его святейшеством Леоном Двенадцатым. Святой Петр, чьим преемником он является, получил от самого Христа право освобождать от данного слова.
   - За этим я и пришел в Рим! - внезапно просветлев лицом, воскликнул монах. - Вот почему я здесь, перед вами, в вашем дворце. Я пришел вам сказать: вот уже целую неделю мне всячески мешают попасть в Ватикан. А время идет. Над головой моего отца занесен меч, и с каждым мгновением смерть все ближе. Сильные враги хотят его смерти! Я дал себе слово прибегнуть к помощи вашего превосходительства лишь в случае крайней нужды, но вот такая минута настала. На коленях прошу вас, как и короля, которого вы представляете: я должен увидеться с его святейшеством как можно скорее или, как бы я ни торопился, я прибуду слишком поздно!
   - Через полчаса, брат, вы будете у ног его святейшества.
   Посол позвонил.
   Снова вошел лакей.
   - Передайте, чтобы закладывали мою карету и подавали мне одеваться!
   Он обернулся к монаху и сказал:
   - Я должен облачиться в посольский мундир; подождите меня, отец мой.
   Через десять минут монах и посол выехали на виа Пасседжо, миновали мост Св. Ангела и покатили на площадь Св. Петра.
   X
   Преемник святого Петра
   Леон XII - Аннибал делла Дженга, родившийся недалеко от Сполете 17 августа 1760 года, избранный папой 28 сентября 1823 года - вот уже около пяти лет занимал папский трон.
   В описываемое нами время это уже был шестидесятивосьмилетний старик, высокий, худой, грустный и в то же время просветленный. Обычно он находился в скромном, почти голом кабинете в обществе любимого кота, питаясь кукурузной кашей.
   Он знал, что неизлечимо болен, но не терял присутствия духа и со смирением встречал свою судьбу. Уже двадцать два раза он принял предсмертное причащение, то есть двадцать два раза находился на грани жизни и смерти и был готов, подобно Бенуа XIII, поставить под кровать гроб.
   Аннибал делла Дженга получил назначение по указанию его собрата кардинала Североли, который был отстранен от понтификата из-за исключения Австрии и указал на него как на своего преемника.
   Когда тридцатью четырьмя голосами он был избран папой и только что назначившие его папой кардиналы стали его поздравлять, он поднял пурпурную мантию и указал членам конклава на свои распухшие ноги.
   - Неужели вы думаете, что я соглашусь взвалить на себя груз, который вы хотите мне доверить? Он слишком тяжел для меня. Что станет с Церковью среди всей этой неразберихи, когда управление будет передано заботам умирающего калеки?
   Именно этому своему качеству - калеки и умирающего - Леон XII и был обязан своим назначением.
   Нового папу избирают лишь на том условии, что он умрет как можно раньше, а ни один из двухсот пятидесяти четырех последователей святого Петра еще не достиг к тому времени апостольского возраста, то есть не состоял двадцать пять лет в понтификате.
   Non videbis annos Petri! [Ты не узнаешь возраста Петра! (Латин )] - так гласит пословица или, скорее, предсказание, которым предваряют выборы каждого нового папы.
   Принимая имя Леона XII, Аннибал делла Дженга будто взял на себя обязанность поскорее умереть.
   Флорентиец Леон XI, избранный в 1605 году, правил всего двадцать семь дней.
   Тем не менее этот немощный человек с больными ногами будто получил на время меч Святой Церкви от самого святого Павла.
   Он объявил беспощадную войну грабежу, приказав похватать всех крестьян одной деревни и перевезти их в свое родное Сполете. Эти крестьяне обвинялись в связях с бандитами, да и сами пробавлялись грабежом. С этой минуты о них больше ничего не слышали, словно их перевезли в какой-нибудь Ботани-Бей.
   Кроме того, он показал себя ревностным исполнителем церковных правил и запретил театр и другие увеселительные зрелища в год своего пятидесятилетия.
   Рим превратился в безлюдную пустыню.
   Ведь римляне-горожане имели один доход: сдача жилья внаем, а римляне-горцы жили одним занятием: поддерживали связи с бандитами.
   В результате папа Леон XI разорил тех и других, и все проклинали его как могли.
   После его смерти двух жителей Остиги едва не задушили за одно-единственное прегрешение: они вздумали уважительно высказаться об усопшем.
   В молодости, когда он еще не имел отношения к Святой Церкви и звали его просто il marchesino - маленький маркиз, - один астролог предсказал ему, что однажды он станет папой.
   Вот после этого предсказания родные и заставили его вступить в орден.
   На чем было основано предсказание?
   Странная эта история свидетельствует лишь об одном: будущее дано предсказать человеку, по-настоящему обладающему даром провидения.
   Учащиеся коллежа в Сполете втайне от преподавателей организовали однажды шуточную процессию, неся на носилках статую Мадонны.
   Юный маркиз Дженга - его предки получили титул маркиза и земли из рук Леона X - был самым миловидным мальчиком, его и избрали на роль Мадонны.
   Неожиданно появился преподаватель. Ученики, которые держали носилки, пускаются в бегство, а Пресвятая Дева Мария падает вместе с носилками наземь. Колдун предсказывает, что мальчик, изображавший Мадонну и упавший с плеч товарищей, станет однажды папой. Спустя пятьдесят лет, когда колдуна уже нет в живых, его пророчество исполняется.
   Внешняя привлекательность, благодаря которой мальчика избрали на роль Пресвятой Девы, по слухам, едва не явилась причиной того, что юный маркиз был готов погубить душу.
   Поговаривали о двух великих страстях, очистивших его от грехов, если только не наоборот: во-первых, к благородной римлянке, во-вторых, к великосветской даме из Баварии.
   Когда папе доложили о визите посла Франции, он был занят охотой на мелких птиц в саду Ватикана.
   Охота была единственной слабостью - святой отец сам в этом признавался, - с которой ему так и не удалось справиться. Zelanti [Истинно верующие (итал )] считали такое развлечение настоящим преступлением.
   Леон XII очень любил г-на де Шатобриана.
   Когда он услышал о его приходе, он поспешил передать в руки лакея одноствольное ружье и приказал незамедлительно проводить прославленного посетителя, а сам поспешил в кабинет.
   Посла и его подопечного повели темным коридором в личные апартаменты его святейшества. Когда они появились на пороге кабинета, папа уже сидел за столом и ждал. Он поднялся и пошел навстречу поэту.
   Поэт не стал нарушать церемониала и, словно позабыв о своем высоком назначении, опустился на одно колено. Но Леон XII поспешил его поднять, взял за руку и проводил к креслу.
   С Домиником папа обошелся иначе. Он не мешал ему встать на колени и поцеловать край его одеяния.
   Когда папа обернулся, он увидел, что г-н де Шатобриан опять стоит, и взмахом руки пригласил его сесть снова. Однако тот сказал:
   - Пресвятой отец! Я должен не только встать, но и удалиться. Я привел к вам молодого человека, который явился похлопотать за своего отца. Он оставил позади четыреста лье, столько же ему предстоит пройти на обратном пути. Он пришел с надеждой, и в зависимости от того, скажете ли вы ему "да" или "нет", он уйдет с радостью или в слезах.
   Обернувшись к молодому монаху, продолжавшему стоять на коленях, он прибавил:
   - Мужайтесь, отец мой! Оставляю вас с тем, кто выше всех королей земных настолько же, насколько сами они выше нищего, просившего у нас милостыню у входа в Ватикан.
   - Вы возвращаетесь в посольство? - спросил монах, ужаснувшись тому, что остается с папой наедине. - Неужели я вас больше не увижу?
   - Напротив! - с улыбкой возразил покровитель брата Доминика. - Я питаю к вам живейший интерес и не хочу оставлять вас. С разрешения его святейшества я подожду вас в Станцах.
   Пусть вас не беспокоит, если мне придется ждать: я позабуду о времени перед творениями того, кто его победил.
   Папа протянул ему руку и, несмотря на его возражения, посол припал к ней губами. Он вышел, оставив двух людей, занимавших: один - верхнюю, другой - нижнюю ступень иерархической лестницы Святой Церкви - папу и монаха.
   Моисей не был так бледен и робок, когда оказался на Синае, ослепленный лучами божественной славы, как брат Доминик, когда остался один на один с Леоном XII.
   Во все время его пути сердце его все больше переполняли тоска и сомнение, по мере того как становилась все ближе встреча с человеком, от которого зависела жизнь его отца.
   Папе оказалось достаточно одного взгляда на прекрасного монаха: он сейчас же понял, что молодой человек вот-вот лишится чувств.
   Он протянул ему руку и сказал:
   - Будьте мужественны, сын мой. Какой бы проступок, какой бы грех, какое бы преступление вы ни совершили, Божье милосердие превыше любой людской несправедливости.
   - Как всякий человек, я, разумеется, грешник, о, святой отец, - отвечал доминиканец, - но если я и не без греха, то уверен, что уж проступка, а тем более преступления я не совершал.
   - Да, мне показалось, что ваш прославленный покровитель упомянул о том, что вы пришли просить за отца.
   - Да, ваше святейшество, я в самом деле пришел за этим.
   - Где ваш отец?
   - Во Франции, в Париже.
   - Что он делает?
   - Осужден правосудием или, вернее, людской злобой и ожидает смерти.
   - Сын мой! Не будем обвинять судивших нас, Господь сделает и осудит их без обвинения.
   - А тем временем мой невиновный отец умрет.
   - Король Французский - религиозный и добрый монарх.
   Почему вы не обратились к нему, сын мой?
   - Як нему обращался, и он сделал для меня все, что мог.
   Он приостановил меч правосудия на три месяца, чтобы я успел сходить в Рим и вернуться обратно.
   - Зачем вы явились в Рим?
   - Припасть к вашим стопам, отец мой.
   - Не в моей власти земная жизнь подданных короля Карла Десятого. Моя власть распространяется лишь на духовную жизнь.
   - Я прошу не милости, но справедливости, святой отец.
   - В чем обвиняют вашего отца?
   - В краже и убийстве.
   - И вы утверждаете, что он непричастен к обоим преступлениям?
   - Я знаю, кто вор и убийца.
   - Почему же не открыть эту страшную тайну?
   - Она не моя и принадлежит Богу: она была открыта мне на исповеди.
   Доминик с рыданиями упал к ногам святого отца, стукнувшись лбом об пол.
   Леон XII посмотрел на молодого человека с чувством глубокого сострадания.
   - Вы пришли сказать мне, сын мой?..
   - Я пришел у вас спросить, о, святейший отец, епископ Римский, Христов викарий, Божий служитель: должен ли я позволить своему отцу умереть, когда вот здесь, у меня на груди, в моей руке, у ваших ног лежит доказательство его невиновности?
   Монах положил к ногам римского папы завернутую в бумагу и запечатанную рукопись г-на Жерара, собственноручно подписанную им.
   Продолжая стоять на коленях, он протянул руки к манускрипту и поднял умоляющий взгляд к папе; глаза его наполнились слезами, губы тряслись - он с нетерпением ждал ответа своего судьи.
   - Вы говорите, сын мой, - взволнованно проговорил Леон XII, - что в ваши руки попало доказательство?
   - Да, святой отец! От самого преступника!
   - С каким условием он вручил вам это признание?
   Монах простонал:
   - Предать гласности после его смерти.
   - Дождитесь, пока он умрет, сын мой.
   - А как же мой отец... Отец?..
   Папа римский промолчал.
   - Мой отец умрет, а ведь он ни в чем не повинен, - разрыдался монах.
   - Сын мой! - медленно, но твердо выговорил папа. - Скорее погибнут один, десять праведников, весь мир, чем догмат!
   Доминик поднялся. Его захлестнуло отчаяние, однако внешне он оставался невозмутим. Он презрительно усмехнулся и проглотил последние слезы.
   Глаза его высохли, словно перед его лицом пронесли раскаленное железо.
   - Хорошо, святой отец, - сказал он. - Я вижу, в этом мире мне остается надеяться только на себя.
   - Ошибаетесь, сын мой, - возразил папа. - Вы не нарушите тайны исповеди, однако ваш отец будет жить.
   - Уж не вернулись ли мы в те времена, когда были возможны чудеса? По-моему, только чудо способно теперь спасти моего отца.
   - Ошибаетесь, сын мой. Вы ничего мне не расскажете - тайна исповеди для меня так же священна, как для других, - однако я могу написать французскому королю, что ваш отец невиновен, что я это знаю. И если это ложь, я возьму грех на себя - надеюсь, Господь меня простит - и попрошу у него милости.
   - Милости! Неужели вы не нашли другого слова, святой отец; впрочем, иначе действительно не скажешь: именно "милость". Но милость оказывают преступникам, мой же отец невиновен, а для невиновных помилования быть не может. Значит, мой отец умрет.
   Монах почтительно поклонился представителю Христа.
   - Подождите! - вскричал Леон XII. - Не уходите, сын мой.
   Подумайте хорошенько.
   Доминик опустился на одно колено.
   - Прошу вас о единственной милости, святой отец: благословите меня!
   - С большим удовольствием, дитя мое! - воскликнул Леон XII.
   Он простер руки.
   - Благословите in articulo mortis [на смерть (латин )], - пробормотал монах.
   Папа римский заколебался.
   - Что вы собираетесь делать, дитя мое? - спросил он.
   - Это моя тайна, святой отец, еще более глубокая, священная и страшная, чем тайна исповеди.
   Леон XII уронил руки.
   - Я не могу благословить того, кто меня покидает с тайной, которую нельзя открыть викарию Иисуса Христа, - возразил он.
   - В таком случае прошу вас за меня помолиться, святой отец.
   - Ступайте, сын мой. Это я могу вам обещать.
   Монах вышел так же твердо, как робко вошел.
   Папе римскому изменили силы, и он рухнул в деревянное кресло, пробормотав:
   - Господи! Не отступись от этого юноши! Он из породы мучеников!
   XI
   Торре-Вергата
   Монах медленно вышел от папы.
   В передней он встретил привратника его святейшества. - Где его превосходительство виконт Шатобриан? - спросил монах.
   - Мне поручено проводить вас к нему, - доложил лакей.
   Он пошел вперед, монах последовал за ним.
   Поэт, как и обещал, ожидал в Станцах Рафаэля, сидя перед фреской "Освобождение апостола Петра из темницы".
   Едва услышав, как скрипнула сандалия, виконт обернулся:
   он догадался, что это возвращается монах. Перед ним действительно стоял Доминик. Он окинул его торопливым взглядом и подумал, что лицо монаха напоминает скорее мраморную маску, холодную и безжизненную.
   Будучи человеком эмоциональным, виконт сейчас же почувствовал, что от стоящего перед ним монаха веет холодом.
   - Ну что? - спросил поэт.
   - Теперь я знаю, что мне остается делать, - отозвался монах.
   - Неужели он отказал? - пролепетал г-н де Шатобриан.
   - Да, он не мог поступить иначе. Это я, безумец, поверил на мгновение, что для меня, бедного монаха, и моего отца, слуги Наполеона, папа римский сделает отступление от основного закона Церкви, от догмата, высказанного самим Иисусом Христом.
   - Значит, ваш отец умрет? - спросил поэт, заглядывая монаху в глаза.
   Тот промолчал.
   - Послушайте, - продолжал г-н де Шатобриан. - Не угодно ли вам будет подтвердить сейчас, что ваш отец невиновен?
   - Я вам уже подтвердил это однажды. Если бы мой отец был преступником, я бы уже солгал.
   - Верно, вы правы, простите меня. Вот что я хотел сказать.
   Молчание монаха свидетельствовало о том, что он внимательно слушает.
   - Я лично знаком с Карлом Десятым. Он добр и благороден. Я чуть было не сказал "великодушен", но тоже не хочу лгать.
   Перед Богом, кстати, добрые люди выше великодушных.
   - Вы намерены предложить мне обратиться к королю с просьбой о помиловании моего отца? - перебил его брат Доминик.
   - Да.
   - Благодарю вас То же мне предлагал святой отец, но я отказался.
   - Чем же вы объяснили свой отказ?
   - Мой отец приговорен к смерти. Король может помиловать только преступника. Я знаю своего отца. Если он окажется помилован, он при первой же возможности пустит себе пулю в лоб.
   - Что же будет? - спросил виконт.
   - Это знает лишь Господь, Которому открыты будущее и мое сердце. Если мой план не понравится Богу, Всевышний, способный уничтожить меня одним пальцем, так и сделает, и я обращусь в прах. Если, напротив, Бог одобрит мой замысел, Он облегчит мой путь.
   - Позвольте мне, отец мой, также сделать все возможное, чтобы ваш путь был менее суров и утомителен, - предложил посол.
   - Оплатив мой проезд на каком-нибудь судне или в карете?
   - Вы принадлежите к бедному ордену, отец мой, и вас не должна оскорблять милостыня соотечественника.
   - При других обстоятельствах, - отвечал монах, - я принял бы милостыню от имени Франции или от вашего имени и облобызал бы руку дающего. Однако в том состоянии духа, в каком я оказался, усталость - спасение для меня.
   - Несомненно. Но на борту корабля или в дилижансе вы доедете скорее.
   - А куда мне торопиться? И зачем мне возвращаться?
   Будет вполне довольно, если я прибуду накануне казни моего отца. Король Карл Десятый дал слово, что казнь будет отложена на три месяца, я доверяю его слову. Даже если я вернусь на восемьдесят девятый день, я не опоздаю.
   - Раз вы не торопитесь, позвольте предложить вам погостить в посольском особняке.
   - Пусть ваше превосходительство извинит, что я отвечаю отказом на все его любезные предложения, но мне пора.
   - Когда вы отправляетесь?
   - Сегодня же.
   - В котором часу?
   - Немедленно.
   - Не помолившись апостолу Петру?
   - Я помолился. Кроме того, обычно я творю молитву на ходу.
   - Позвольте мне хотя бы проводить вас.
   - После того, что вы для меня сделали, я буду по-настоящему счастлив расстаться с вами как можно позднее.
   - Вы позволите мне переодеться?
   - Лично вашему превосходительству я ни в чем не мог бы отказать.
   - В таком случае сядем в карету и заедем в посольство.
   Монах кивнул в ответ.
   Коляска ждала их у входа. Монах и посол сели в экипаж.
   Во все время пути они не обменялись ни словом. Карета подъехала к посольскому особняку. Господин де Шатобриан поднялся с монахом в свой кабинет, успев сказать несколько слов лакею. Из кабинета он прошел в спальню. Едва за ним закрылась дверь, как в кабинет внесли стол с двумя кувертами.
   Господин де Шатобриан вернулся через десять минут; за это время он успел сменить мундир на обычное платье.
   Он пригласил брата Доминика за стол.
   - Уходя из Парижа, - сказал монах, - я дал обет есть только стоя и питаться лишь хлебом и водой до самого Парижа.
   - В таком случае, отец мой, - подхватил поэт, - я разделю ваш обет. Я тоже ем только хлеб и пью воду. Правда, она из фонтана Треви!
   Оба, не присаживаясь, съели по куску хлеба, запивая его водой.
   - Идемте, - предложил поэт.
   - Идемте, - повторил монах.
   Карета стояла у ворот.
   - В Торре-Вергата, - приказал посол.
   Он обернулся к монаху и пояснил:
   - Это моя обычная прогулка, я даже и в этом не иду ради вас ни на какую жертву.
   Экипаж выехал по улице del Corso на площадь Народа или, может быть, на Тополиную площадь (дело в том, что "народ"
   и "площадь" звучат по-итальянски одинаково), а затем покатил по дороге на Францию. Коляска проезжала мимо развалин, названных "Могилой Нерона".
   В Риме все так или иначе связано с Нероном.
   Вольтер сказал о Генрихе IV: "Единственный король, о котором народ сохранил память". Нерон - единственный император, о котором вспоминают римляне. "Что это за колосс?" - "Статуя Нерона". - "А эта башня?" - "Башня Нерона". - "Чье это надгробие?" - "Могила Нерона". И все это говорится без надрыва, без ненависти. Нынешние римляне почти не читают Тацита.
   Чем объяснить огромную популярность того, кто убил своего брата Британника, жену Октавию и мать Агриппину? Не тем ли, что Нерон подходил к этим убийствам как артист? И народ помнит не об императоре, а о виртуозе, не о Цезаре в золотой короне, а об актере в венце из роз.
   Коляска отъехала примерно на лье от могилы Нерона и остановилась.
   - Здесь я останавливаюсь, - сказал поэт, - угодно ли вам, чтобы экипаж отвез вас дальше?
   - Где остановится ваше превосходительство, там остановлюсь и я, но ненадолго, только для того, чтобы попрощаться.
   - В таком случае прощайте, отец мой, - проговорил поэт. - Храни вас Господь!
   - Прощайте, мой прославленный покровитель! - отозвался молодой человек. - Я никогда не забуду, что вы для меня сделали, ваше превосходительство, а в особенности - что хотели сделать.
   Монах сделал шаг назад, соединив руки на груди.
   - Не благословите ли меня на прощание? - спросил молодого человека старик.
   Монах покачал головой.
   - Нынче утром я еще мог благословлять, - возразил он. - Но сейчас я нахожусь во власти таких мыслей, что мое благословение способно принести несчастье.
   - Будь по-вашему, - смирился поэт. - Тогда я вас благословляю. Я пользуюсь правом, даруемым моим возрастом. Ступайте, и пусть вас не оставляет Всевышний!
   Монах еще раз поклонился и пошел в сторону Сполете.
   Он отшагал около получаса, ни разу не обернувшись на Рим, который оставлял, чтобы никогда его больше не увидеть, и город этот, очевидно, занимал в его душе не больше места, чем любая французская деревушка.
   Поэт смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не скрылся из виду, провожая в обратный путь так же, как Сальватор, когда монах уходил в Рим.
   Наконец Доминик исчез за небольшим холмом Сторты.
   Пилигрим страдания так ни разу и не повернул головы.
   Поэт вздохнул и, опустив голову и уронив руки, присоединился к группе ожидавших его слева от дороги, рядом с начатыми раскопками...
   В тот же вечер он писал к г-же Рекамье:
   "Не могу не поделиться с Вами своей печалью.
   Однако не стану Вам рассказывать о причине моей тоски, а лучше поведаю о том, что занимает сейчас все мои мысли; я имею в виду раскопки. Торре-Вергата - собственность монахов, расположенная на расстоянии около лье от могилы Нерона, по левую руку, если ехать из Рима, в самом красивом и безлюдном месте. Там нескончаемые руины прямо на поверхности земли, поросшие травой и чертополохом. Я приступил к раскопкам во вторник третьего дня, как только закончил письмо к Вам. Меня сопровождал Висконти (он руководит раскопками). Погода стояла чудеснейшая, какую только можно вообразить. Двенадцать человек с лопатами и заступами в полном безмолвии откапывали надгробия и то, что осталось от домов и дворцов; это было зрелище, достойное Вас. Я молился лишь об одном: чтобы Вы были рядом. Я охотно согласился бы жить с Вами в палатке среди этих развалин.
   Я и сам приложил руку к этой работе. Раскопки обещают принести интересные результаты. Надеюсь найти нечто такое, что возместит мне убытки в этой лотерее смерти. В первый же день я нашел кусок греческого мрамора, довольно большой для бюста Пуссена. Вчера мы обнаружили скелет готского солдата и руку от женской статуи. Это было все равно что встретиться с разрушителем и результатом его деяний. Нынче утром мы надеемся откопать всю статую. Если то, что осталось от архитектуры, которую я откапываю, будет того стоить, я не стану разбирать постройку на кирпичи и продавать, как это обыкновенно делается; я оставлю ее целиком и назову своим именем; это архитектура времен Домициана, о чем свидетельствует найденная нами надпись. Это прекрасный образец древнеримского искусства.