Дюма Александр. Сальватор

   - Это мы еще увидим, - возразил граф Эрбель, поддаваясь уверенности банкира.
   Они отошли, открыв взглядам противной стороны г-на де Маранда, стоявшего на одном колене, тогда как находившийся поблизости от него лакей держал чернильницу.
   - Ах так?! - вскричал г-н де Вальженез. - Неужели наш противник хочет сражаться в позе коленопреклоненной Венеры?
   - Встаньте, пожалуйста, сударь! - в один голос попросили секунданты Лоредана.
   - Ну, раз вы непременно этого хотите, господа... - вымолвил банкир.
   И он встал.
   - Дай мне обмакнуть перо в чернила, Контуа, и отойди в сторону, приказал г-н де Маранд слуге.
   Он повернулся к г-ну де Вальженезу и прибавил, продолжая читать ордонанс:
   - Я стою, сударь. Я к вашим услугам.
   - Это мистификация! - вскричал г-н де Вальженез, сделав вид, что собирается бросить пистолет.
   - Нисколько, сударь, - возразил граф Эрбель. - Мы сейчас подадим сигнал: идите и стреляйте.
   - Так не бывает! - возмутился Лоредан.
   - Как видите, бывает, - заметил второй секундант г-на де Маранда, а тот, с пистолетом под мышкой и пером в зубах, спокойно дочитывал свой ордонанс, перед тем как его подфписать.
   - Предупреждаю вас, что вся эта комедия не имеет ко мне никакого отношения и я убью этого господина, как собаку, - скрипнув зубами, пригрозил г-н де Вальженез.
   - Не думаю, сударь, - с сомнением произнес граф.
   Лоредан опустил глаза под настойчивым взглядом генерала.
   - Итак, сударь, я к вашим услугам, - не отрываясь от бумаг, предложил г-н де Маранд.
   - Подавайте сигнал! - приказал Лоредан.
   Секунданты переглянулись, чтобы одновременно подать знак.
   Надо было трижды хлопнуть в ладоши.
   На счет "раз" противники должны были взвести курок, на счет "два" встать в позицию, на "три" - двинуться друг другу навстречу.
   Итак, на счет "раз" г-н де Маранд взялся правой рукой за пистолет и взвел курок.
   Но на счет "два" и "три" он взял перо и приготовился писать.
   - Хм! Хм! - кашлянул генерал Пажоль, предупреждая г-на де Маранда, что настала решительная минута и противник пошел на него.
   В этот момент г-н де Маранд покончил с последним ордонансом. Он выронил его из левой руки, а правой бросил перо.
   Затем он поднял голову, резким движением отбросив волосы назад, и они легли ему на лоб привычной волной.
   Его лицо было совершенно невозмутимо.
   - Наш спор на сто луидоров остается в силе, генерал? - с улыбкой спросил он, не пытаясь уклониться от выстрела противника.
   - Да, - подтвердил генерал. - Лучше бы я их проиграл.
   В эту минуту Лоредан дошел до барьера и выстрелил.
   - Вы проиграли, генерал, - заметил г-н де Маранд.
   Он выхватил пистолет из-под левой руки и выстрелил не целясь.
   Господин де Вальженез повернулся вокруг себя и упал лицом в землю.
   - Ну вот, - произнес банкир, бросив пистолет и подняв с земли ордонанс, - я не зря прожил день. В четверть десятого я выиграл сто луидоров и избавил мир от негодяя.
   Тем временем Сальватор бросился вместе с двумя молодыми людьми на помощь раненому.
   Господин де Вальженез катался по траве с крепко сжатыми кулаками. Он смертельно побледнел, на губах у него выступила кровь, глаза ничего не выражали.
   Сальватор расстегнул ему фрак, жилет, разорвал рубашку и обнаружил рану.
   Пуля вошла под правый сосок и, пробив грудь, достигла сердца.
   Внимательно осмотрев рану, Сальватор поднялся, не говоря ни слова.
   - Есть ли опасность смерти? - спросил Камилл де Розан.
   - Тут не просто опасность, а смертельный случай, - ответил Сальватор.
   - Как?! Неужели ни малейшей надежды? - вступил в разговор второй секундант.
   Сальватор еще раз взглянул на Лоредана и покачал головой.
   - Итак, вы утверждаете, что наш друг не выживет, получив такое ранение? - продолжал Камилл.
   - Как не выжил Коломбан, не вынеся страдания, - строго проговорил Сальватор.
   Камилл вздрогнул и отпрянул назад.
   Сальватор поклонился и присоединился к двум генералам. Те поинтересовались о состоянии раненого.
   - Ему осталось жить не больше десяти минут, - отозвался Сальватор.
   - Вы ничем не можете ему помочь? - спросили секунданты.
   - Абсолютно ничем.
   - Да снизойдет до него Господь! - сказал г-н де Маранд. - Едемте, король ждет.
   XII
   Пасторальная симфония
   Город Амстердам, который мог бы однажды стать крупной гаванью мирового значения, если бы там говорили на каком-нибудь другом языке, кроме голландского, похож на большую Венецию. Тысяча каналов омывает его дома, словно длинные муаровые ленты. Тысяча разноцветных лучей сияет на крышах его домов.
   Разумеется, дом, выкрашенный в красный, зеленый или желтый цвет, выглядит претенциозно, некрасиво, вызывающе. Но когда все эти цвета слиты воедино, они отлично сочетаются и превращают город в нескончаемую радугу из камня.
   И потом, не только цвет, но и форма всех этих домов очень приятна, настолько они разнообразны, оригинальны, неожиданны, живописны. Словом, кажется, что все ученики великой школы голландской живописи разрисовали сами свой город ради собственного удовольствия, ну и, разумеется, на радость путешественникам.
   Если, с одной стороны, Амстердам похож на Венецию своими бесчисленными каналами, то, с другой стороны, своими яркими красками он напоминает китайский город, как мы привыкли его себе, во всяком случае, представлять, иными словами - как огромный магазин фарфора. Каждое жилище с расстояния в несколько шагов похоже на сказочные дома, выставляющие свою простенькую архитектуру на втором плане наших чашек.
   На порог ступаешь с опаской, настолько их кажущаяся хрупкость смущает вас с первого взгляда.
   Если не всяк монах, на ком клобук, то жилище, напротив, вполне характеризует живущего. Невозможно не быть спокойным, невозмутимым, порядочным в этих приличных и светлых домах. Сверху донизу весь город изливает на путешественника спокойствие, заставляющее пришельца желать одного: жить и умереть здесь. Если тот, кто, увидев Неаполь, воскликнул:
   "Увидеть Неаполь и умереть!" - оказался бы в Амстердаме, он, несомненно, сказал бы: "Увидеть Амстердам и жить!"
   Таково было, во всяком случае, мнение двух влюбленных, которых мы назвали Жюстеном и Миной; они мирно жили в Голландии, как двое голубков в гнездышке.
   Сначала они поселились в пригороде. Но домовладелец мог им предложить лишь такую квартиру, в которой все комнаты были смежные и сообщались между собой, а такая жизнь бок о бок противоречила указаниям Сальватора, хотя Жюстен стремился к ней всем своим существом.
   Временно они заняли эту квартиру, и школьный учитель занялся поисками пансиона для Мины, но все оказалось тщетно Французские учительницы были редкостью, а то, что они преподавали, невеста Жюстена могла бы преподавать не хуже их.
   Таково было мнение г-жи ван Слипер, хозяйки самого большого пансиона в Амстердаме.
   Госпожа ван Слипер оказалась необыкновенной женщиной.
   Будучи дочерью коммерсанта из Бордо, она вышла замуж за богатого голландского судовладельца по имени ван Слипер и родила ему четырех дочерей. Когда муж умер, она пригласила из Франции образованную девушку, чтобы та преподавала ее детям основы французского языка.
   Соседи умоляли г-жу ван Слипер разрешить своей учительнице заняться образованием и их дочерей. Но постепенно число желающих настолько возросло, что четыре девицы ван Слипер стали видеть свою наставницу весьма редко.
   Однажды вечером г-жа ван Слипер собрала соседок и предупредила, что со следующего месяца запрещает своей учительнице давать уроки французского языка другим детям в ущерб ее собственным дочерям, образование которых начинало заметно хромать - Ах! - воскликнула одна из соседок, мать пяти дочерей (ни один гражданин любой другой страны не умеет так плодиться, как голландец). - Неужто нет никакой возможности уладить этот вопрос к нашему и вашему удовольствию?
   - Я такого способа не вижу, - отвечала г-жа ван Слипер.
   - А что если вместо того, чтобы принимать вашу учительницу у себя, мы пришлем наших дочерей к вам? - продолжала та же соседка.
   - Отлично сказано! - вскричали все соседки.
   - Вы так думаете? - с сомнением произнесла г-жа ван Слипер. - Разве мой дом достаточно велик, чтобы принимать здесь около тридцати детей, не говоря уж о том, что пришлось бы превратить его в настоящий пансион?
   - А что в этом плохого? Роль хозяйки пансиона - одна из самых благородных и уважаемых, разве нет?
   - Согласна. Но мой дом для этого маловат.
   - Снимите другой.
   - Как вы скоры, соседка!
   - Да, потому что хочу решить этот вопрос.
   - Я подумаю, - пообещала г-жа ван Слипер.
   - Да чего тут думать! - не унималась соседка. - Вам ни о чем не придется беспокоиться. Я берусь субсидировать пансион и готова быть вашей компаньонкой. Прошу у вас неделю на то, чтобы подобрать дом и купить его. Договорились?
   Госпоже ван Слипер отнюдь не претило это предложение, но она была несколько обеспокоена тем, как рьяно ее соседка взялась за дело.
   - Позвольте мне хотя бы посоветоваться и собраться с мыслями, заметила она.
   - Ни за что! - вскричала соседка. - Великие решения надо принимать не задумываясь. Вы со мной согласны? - прибавила она, повернувшись к своим приятельницам.
   Все единодушно ее поддержали.
   Вот как г-жа ван Слипер стала хозяйкой одного из самых больших пансионов Амстердама.
   Она возглавляла пансион около полутора лет, когда к ней пришел Жюстен.
   Через полчаса разговора она знала о Жюстене и Мине все, что учитель счел необходимым ей сообщить.
   Видя, как прекрасно воспитан, как скромно одет, как учтив, корректен, образован Жюстен, как старательно он учился, чтобы потом посвятить не один год воспитанию детей, г-жа ван Слипер загорелась желанием пригласить Жюстена к себе в пансион в качестве учителя французского языка.
   Прежней учительницы, занимавшейся с тридцатью девочками, на всех не хватало. Кроме того, ее запас знаний, и так не очень большой, грозил вот-вот исчерпаться. Она честно призналась в этом г-же ван Слипер, и та обещала выписать из Франции другую учительницу для занятий в старших классах.
   Жюстена словно послала сама судьба, и хозяйка пансиона приняла его с распростертыми объятиями.
   Она была вне себя от радости, когда узнала, что будущая ученица ее пансиона могла сама в отсутствие Жюстена преподавать девочкам историю, географию, ботанику и итальянский язык.
   К сожалению, это не совсем отвечало намерениям Жюстена.
   - Сударь! - воскликнула г-жа ван Слипер, когда молодой человек, отчаявшись от того, что не может заключить договор, который бы его удовлетворил, собирался уйти - Сударь, не могли бы вы уделить мне еще несколько минут?
   - С удовольствием, мадам, - ответил Жюстен и снова сел.
   - Сударь! - продолжала г-жа ван Слипер. - Какой цели вы добиваетесь, желая поместить девушку к нам?
   - Как я вам уже сказал, мадам, я должен дождаться либо вестей от ее отца, либо ее совершеннолетия, чтобы на ней жениться.
   - Значит, у нее нет родных?
   - Только приемные моя мать, моя сестра и я.
   - Раз вы намерены поселиться в Амстердаме и жить здесь вплоть до совершеннолетия этой юной особы, кто вам мешает доверить ее мне совершенно?
   - Я бы хотел, чтобы она завершила свое образование, и так довольно хорошее, - отозвался Жюстен, - однако оно еще не совсем закончено. Вы мне сами признались, что уровень вашей учительницы недостаточно высок, не так ли?
   - Конечно, сударь. Но если я найду человека, способного заняться образованием Мины, вы согласитесь мне ее доверить?
   - С удовольствием, мадам.
   - Ну что ж, сударь, кажется, такой человек найден.
   - Возможно ли?
   - Это зависит исключительно от вас.
   - Что вы хотите сказать?
   - Пансион стоит тысячу франков в год. Не считаете ли вы эту цену слишком высокой?
   - Нет, мадам.
   - Сколько принято платить в Париже за три урока в неделю?
   - От тысячи до тысячи двухсот франков.
   - Так вот, сударь, я предлагаю вам следующее: вы будете преподавать в моем пансионе французский язык, по шесть уроков в неделю, а я стану платить вам тысячу двести франков в год.
   Таким образом вы сами по собственному усмотрению будете заниматься образованием мадемуазель Мины.
   - Я мог об этом только мечтать, мадам! - обрадовался Жюстен.
   - Только от вас зависит воплотить эту мечту в реальность.
   - Что для этого необходимо, мадам?
   - Просто принять мое предложение.
   - От всей души, мадам, и с чувством глубокой признательности.
   - Итак, мы договорились? - спросила г-жа ван Слипер. - Теперь поговорим о мадемуазель Мине. Вы полагаете, она согласится разделить с моей учительницей уроки в начальных классах?
   - Я ручаюсь за то, что она согласится, мадам.
   - В таком случае я предлагаю ей шестьсот франков, стол и квартиру у меня. Как вам кажется, ее устроят мои условия?
   - О, мадам! - вскричал Жюстен, и его глаза наполнились слезами от счастья. - Не могу вам выразить, как меня трогает ваша доброта. Но у меня есть одно условие.
   - Говорите, сударь, - предложила г-жа ван Слипер, внутренне затрепетав, как бы дело не расстроилось.
   - Я готов давать вам не шесть часов в неделю, а два часа в день, предложил Жюстен.
   - Я не могу принять ваше предложение, - смутилась хозяйка пансиона. Два часа в день - слишком тяжело.
   - Работа по обучению похожа на труд земледельца, - сказал Жюстен. - Из каждой капли пота прорастает прелестный цветок. Соглашайтесь, мадам, иначе ничего не получится: у меня такое чувство, будто я все беру и ничего не отдаю взамен.
   - Придется принять ваше условие, молодой человек, - сказала г-жа ван Слипер и протянула ему руку.
   На следующий день Мина поступила в пансион, а еще через день жених и невеста уже давали свой первый урок.
   С этой минуты они жили как в золотом сне. Их целомудренная, давно сдерживаемая любовь вырвалась из их сердец и расцвела пышным цветом, словно прекрасный кактус в солнечных лучах. Видеться каждый день, почти ежечасно после долгой разлуки! Разлучаться и расходиться с воспоминанием о встрече и сладкой надеждой о новом свидании! Быть уверенным, что ты любим, говорить о своей любви, повторять это беспрестанно!
   Находиться во власти одной и той же мысли днем, одной и той же мечты ночью! Шагать, так сказать, сквозь цветы, держась за руки, не сводя друг с друга глаз, с поющими от счастья сердцами! Словом, они любили! Любили искренно, взаимно, и их сердца стучали как часы, заведенные золотым ключиком любви и весело вызванивающие в положенный час, - вот как жили молодые люди.
   Если будни выстраивались день за днем в прелестное ожерелье белых жемчужин, воскресенье роняло из своего рога изобилия им на головы венки из редчайших цветов.
   У г-жи ван Слипер был в окрестностях Амстердама, неподалеку от живописной деревушки Гюизен, загородный дом, куда она вывозила по воскресеньям тех из своих воспитанниц, что оставались на выходные дни в пансионе.
   Это был уютный домик, полный цветов и редких птиц, любовью к которым славятся голландцы.
   Из окон открывался восхитительный вид на волнистую равнину, похожую на Северное море под порывами северного ветра.
   Густая дубовая поросль выбивалась из-под земли и покачивала своими верхушками. Издали на этой бескрайней равнине они напоминали плавучие островки в изумрудном море. На югозападе сквозь легкую дымку светился разноцветными огнями, как огромный букет в вазе, сияющий Амстердам. На востоке виднелись Гиюзен, Бларикум и другие веселые деревушки, их главы утопали в тени деревьев, а подножия были залиты солнцем. На севере раскинулась цветущая долина, плавно сбегающая к Северному морю, где тысячи построек самых разных видов, размеров, форм и цветов отражались в спокойной водной глади, так что равнина справа от нее напоминала море, а море слева было похоже на равнину.
   Это был настоящий голландский пейзаж, гармоничный, исполненный нежного очарования. Тщетно вы пытались бы заметить неподходящий цвет или услышать нестройный звук; должно быть, этот уголок земли был краем света. Мир кончался здесь и для наших влюбленных. Несомненно, в этой картине не хватало матери и сестры Жюстена, да и Мина чувствовала себя сиротой.
   Впрочем, она уже получила письма от г-жи Корби, сестрицы Целесты и Сальватора. Послания матери и сестры Жюстена дышали счастьем. Мать успокоилась, сестра пошла на поправку.
   Письмо от Сальватора было многообещающим. Речи быть не могло о том, чтобы огорчаться и не наслаждаться радостями, которыми их щедро дарило Провидение.
   Все воскресные дни, которые они проводили вместе с воспитанницами в загородном доме г-жи ван Слипер, казались молодым людям настоящими праздниками. Они наслаждались ими с радостью новорожденных при виде света или со сладострастием птенцов, пробующих крылья.
   На ферме, прилегавшей к загородному дому, находились коровы, козы и овцы. Молодые люди играли в пастуха и пастушку, гоняли скот на пастбище с простотой и грациозностью пастухов Феокрита и Вергилия.
   Словом, их жизнь была наслаждением, нескончаемой эклогой, похожей на настоящие воскресные идиллии. Их сердца бились в унисон, исполняя любовный концерт первого майского дня, который называется "пасторальной симфонией".
   Так прошло все лето. А зимой, если природа и не прибавляла поэзии в их очарованные души, они наслаждались гостеприимством г-жи ван Слипер.
   Даже в непогоду они продолжали ездить за город. Дом крепко запирали, топили, и благодаря оранжерейным цветам им даже глубокой осенью казалось, что они переживают самые теплые и солнечные летние дни.
   В первых числах января, в воскресенье, когда все воспитанницы, Жюстен, Мина и хозяйка пансиона проводили время за разговором в оранжерее, служившей гостиной в зимние дни, лакей доложил Жюстену, что два господина, прибывшие из Парижа от г-на Сальватора, просят их принять.
   Жюстен и Мина вздрогнули.
   Мы полагаем, что читатели уже догадались: двое вновь прибывших были генерал Лебастар де Премон и г-н Сарранти.
   XIII
   Сентиментальная симфония
   Жюстен последовал за лакеем и, войдя в столовую, увидел двух высоких господ; один из них кутался в длинный плащ, другой с головы до ног завернулся в необъятный полонез.
   При виде Жюстена господин в полонезе подошел и низко поклонился, потом опустил воротник своего дорожного плаща, открыв взглядам благородное лицо, несколько утомленное после нелегкого пути, но красивое и энергичное.
   Это был генерал Лебастар де Премон.
   Другой, тот, что был закутан в длинный плащ, издали почтительно кивнул, но с места не сдвинулся.
   Учитель указал им на стулья и знаком пригласил садиться.
   - Как, должно быть, доложил ваш слуга, я прибыл от господина Сальватора, - сообщил генерал.
   - Как он поживает? - вскричал Жюстен. - Я вот уже больше месяца не получал от него вестей.
   - Последний месяц у него было много хлопот, не говоря уж о политических делах, которым он должен был отдавать немало сил накануне выборов. Вы, конечно, уже знаете, что именно его терпению, уму, настойчивости я обязан жизнью своего друга Сарранти.
   - Мы узнали эту счастливую весть вчера, - сказал Жюстен, - и я хотел бы отправиться в Париж, чтобы поздравить господина Сарранти.
   - Это путешествие ни к чему не привело бы, - улыбнулся генерал. - Вы не застали бы его в Париже.
   - Он в изгнании? - спросил Жюстен.
   - Нет еще, - печально выговорил генерал, - но это, может быть, еще произойдет .. Пока же он в Голландии.
   - Я непременно должен с ним увидеться, - поспешил сказать Жюстен.
   - Далеко вам идти не придется, - доложил генерал, оборачиваясь к г-ну Сарранти и указывая на него. - Вот он!
   Господин Сарранти и школьный учитель встали в едином порыве и дружески обнялись.
   Генерал продолжал:
   - Как я вам сказал, я прибыл от нашего друга Сальватора, а вот его письмо, подтверждающее мои слова. Но я вам еще не сказал, кто я такой. Вы меня не узнаете?
   - Нет, сударь, - признался Жюстен.
   - Вглядитесь в меня внимательно. Вы никогда меня раньше не встречали?
   Жюстен вперил в генерала взгляд, но тщетно.
   - А ведь мы встречались, - продолжал генерал. - Это произошло в ночь, памятную для нас обоих, потому что вы тогда вновь обрели свою невесту, а я, сам того не зная, впервые обнял свою...
   Жюстен его перебил.
   - Я понял! - вскричал он. - Я вас видел в ночь своего отъезда в парке, прилегавшем к замку Вири. Это вам с Сальватором мы обязаны своим спасением! Теперь я отлично вас узнаю, словно мы никогда и не расставались. Вы - генерал Лебастар де Премон.
   С этими словами он бросился генералу в объятия; тот крепко прижал его к груди и с волнением прошептал:
   - Жюстен! Друг мой! Дорогой мой друг! Мой...
   Он замолчал, едва не сказав "мой сын".
   Сам не зная почему, Жюстен почувствовал, как его сердце сжалось от невыразимого волнения.
   Он посмотрел на г-на Лебастара де Премона; глаза генерала подернулись слезой.
   - Друг мой! - продолжал он. - Сальватор никогда не говорил вам об отце Мины?
   - Нет, - удивленно взглянув на генерала, признался молодой человек.
   - Сказал ли он вам по крайней мере, что этот человек жив? - не унимался генерал.
   - Сальватор обнадежил меня на этот счет. Уж не знаете ли его вы, генерал?
   - Да, - глухо пробормотал генерал. - А что вы думали об отце, который вот так бросил свою дочь?
   - Я думал, что это несчастный человек, - просто сказал Жюстен.
   - Да, очень несчастный, - подтвердил г-н Сарранти и медленно покачал головой.
   - Так вы его не осуждаете? - удивился генерал.
   - Он, как никто, достоин сожаления, - печально прошептал г-н Сарранти.
   Школьный учитель взглянул на корсиканца, как перед тем - на генерала. Инстинкт ему подсказывал, что один из этих людей - отец Мины, но который из двух? Он переводил взгляд с одного на другого и пытался найти ответ на свой вопрос.
   - Отец Мины вернулся, - продолжал генерал, - и с минуты на минуту придет к вам за своей дочерью.
   Молодой человек вздрогнул. В этих последних словах ему почудилась угроза.
   От внимания генерала не укрылась дрожь Жюстена, и он понял его тайный страх; но он не успокоил, а еще больше встревожил молодого человека, когда сказал, пытаясь не выдать собственное волнение:
   - Когда отец Мины придет к вам за своей дочерью, вы ему вернете девушку... чистой... без сожалений... без угрызений совести... не так ли?
   - Без угрызений совести, несомненно! - торжественно поклялся молодой человек. - Но не без сожалений! Нет! Нет - взволнованно прибавил он.
   - Вы очень ее любите? - уточнил генерал.
   - Как никого на свете! - признался Жюстен.
   - Как сестру? - спросил отец Мины.
   - Больше чем сестру! - покраснев, ответил школьный учитель.
   - И, любя ее... таким образом, вы уверяете, что отцу Мины не придется краснеть за эту любовь?
   - Клянусь! - отвечал молодой человек, воздев руки и подняв глаза к небу.
   - Иными словами, - продолжал генерал, - Мина будет достойна супруга, которого прочит ей отец?
   Жюстен задрожал всеми членами и ничего не ответил: он опустил голову.
   Господин Сарранти умоляюще взглянул на генерала. Этот взгляд словно говорил: "Испытание слишком велико, довольно мучить бедного мальчика!"
   Между вынесением смертного приговора и приведением его в исполнение существует целая гамма неописуемых чувств.
   Все, что еще живо в нас, возбуждено, напряжено, мучительно!
   Душа и тело получают удар и в одно время переживают потрясение.
   Именно это испытывал Жюстен, когда услышал слова: "Супруг, которого прочит ей отец!"
   В одно мгновение вся ее жизнь с того вечера, как он нашел девочку, спавшую в поле, и до той минуты, когда, радостный, улыбавшийся, счастливый, он, обмениваясь с ней влюбленными взглядами, услышал, как лакей докладывает о двух путешественниках, прибывших из Парижа и желающих с ним переговорить от имени Сальватора, прошла перед ним по крупице, по капле, страница за страницей. Он снова почувствовал вкус каждой минуты, ощутил аромат, вспомнил все слышанные с тех пор песни и потом из волшебного леса надежды вдруг и без всякого перехода перенесся в темную пропасть сомнения.
   Он поднял голову. Губы у него тряслись. Он посмотрел на двух посетителей, в его взгляде читался ужас.
   Генерал почувствовал, как страдает молодой человек. Но ему показалось, что необходимо еще одно - последнее - испытание, и он продолжал, несмотря на немые мольбы г-на Сарранти:
   - Вы воспитали мадемуазель Мину как родную сестру. Его отец через меня благодарит вас за это и благословляет как собственного сына. Предположите, однако, что в результате превратностей судьбы он клятвенно обещал руку своей дочери другому. Как бы вы повели себя в подобных обстоятельствах?
   Отвечайте мне так, словно перед вами отец Мины, ведь именно он обращается сейчас через меня к вам. Что бы вы сделали?
   - Генерал! - пролепетал, задыхаясь, Жюстен. - С тех пор как умер мой отец, я привык к страданиям: я буду страдать.
   - И вы не восстанете против жестокости этого отца?
   - Генерал! - с достоинством отвечал молодой человек. - Отец важнее возлюбленного, как Бог важнее отца. Я скажу Мине:
   "Бог доверил мне вас в отсутствие отца. Теперь ваш отец вернулся, возвращайтесь к нему".
   - Сын мой! Сын мой! - вскричал генерал, не в силах сдержать слез; он поднялся и протянул молодому человеку руки.
   Жюстен издал пронзительный крик и упал в объятия г-на Лебастара де Премона. Заикаясь от волнения, он пробормотал:
   - О... о... отец мой!
   Вырвавшись из рук генерала, он подскочил к входной двери и крикнул что было сил:
   - Мина! Мина!
   Но генерал его опередил и остановил в ту минуту, как молодой человек схватился за ручку двери. Генерал зажал ему рот: