Дюма Александр. Сальватор

   - Пусть так, - кивнул Сальватор. - Но бывают трудные годы. И я вам назначаю, в предвидении таких трудных лет, содержание в пятьдесят тысяч франков годовых. Капитал останется у мэтра Баратто, и вы будете получать либо каждый месяц, либо раз в три месяца проценты. Мое предложение представляется вам приемлемым?
   - Сударь! - покраснев от радости, воскликнула Сюзанна. - Предположим, я согласна. Я должна знать, по какому праву я получаю подобный дар.
   - Что касается ваших прав, мадемуазель, - улыбнулся Сальватор, - как я уже имел честь вам сказать, прав у вас нет никаких.
   - Я хочу сказать, на каком основании, - поправилась девушка.
   - На том основании, что вы племянница моего отца, мадемуазель, - строго произнес Сальватор. - Вы согласны?
   Тысячи мыслей пронеслись в голове у Сюзанны де Вальженез, когда она услышала столь четко изложенное предложение.
   Она смутно догадывалась о существовании другой породы людей, нежели те, каких она знавала до сих пор и какой была сама, люди эти несли в себе божественное начало; Небо наделило их живительной силой добра, и на землю они явились для исправления зла, совершаемого низшими существами. Ей грезились, словно в дымке, розовые любовные дали. Ее жизнь была неясной, неопределенной вплоть до того дня, как погиб ее брат, все три дня после его смерти жизнь казалась ей мрачной, полной волнений, бурной, как вдруг озарилась всеми цветами радуги. Тысячи соблазнов, словно свежий ветер, ударили ей в лицо; она захмелела от охвативших ее надежд и подняла на Сальватора глаза, в которых светилась благодарность.
   До сих пор она смотрела на него с ненавистью, теперь вместе с благодарностью Сюзанна переживала и восхищение: Сальватор казался ей красивым, довольным, и она без колебаний выразила свое восхищение если не в словах, то во взгляде.
   Сальватор будто не замечал, какое впечатление он производит на девушку, и все так же строго повторил свой вопрос:
   - Вы принимаете мое предложение, кузина?
   - С чувством глубокой признательности, - отвечала мадемуазель де Вальженез взволнованным голосом, протягивая молодому человеку руки.
   Тот поклонился и сделал было шаг к двери.
   - Я сейчас же отправляюсь к мэтру Баратто составить документ, по которому вы станете наследницей миллионного состояния, мадемуазель. С завтрашнего дня вы сможете получить проценты за первое полугодие.
   - Кузен! - нежным голосом остановила она его. - Конрад!
   Возможно ли, что вы меня ненавидите?
   - Повторяю вам, мадемуазель, - холодно улыбнулся Сальватор, - я ни к кому не питаю ненависти.
   - Возможно ли, Конрад, - продолжала Сюзанна, с нежностью глядя на Сальватора, - чтобы вы забыли: детство и юность мы прожили бок о бок, у нас есть общее прошлое, мы носили одно имя, наконец, в наших венах течет одна кровь?
   - Я ничего не забыл, Сюзанна, - хмуро произнес Сальватор - Я даже помню, какое будущее нам прочили наши отцы; именно поэтому вы и видите меня сегодня у себя.
   - Вы говорите правду, Конрад?
   - Я никогда не лгу.
   - В таком случае вы полагаете, что сделали достаточно для племянницы вашего отца, обеспечив, даже столь щедро, как это делаете вы, лишь ее материальное благополучие? Я одна в целом свете, Конрад, одна с сегодняшнего дня. Нет у меня больше ни родных, ни друзей, никакой поддержки.
   - Это Божья кара, Сюзанна, - строго проговорил молодой человек.
   - О, вы не просто строги, вы жестоки.
   - Неужели вам не в чем себя упрекнуть, Сюзанна?
   - Ни в чем серьезном, Конрад. Если, конечно, вы не считаете серьезным проступком девичье кокетство или женские капризы.
   - Скажите, это из кокетства или из каприза, - торжественно молвил Конрад, - вы приложили руку к отвратительным козням, результатом коих явилось похищение молодой особы из вашего пансиона, произведенное на ваших глазах вашим братом и при вашем участии? Вы полагаете, что Бог рано или поздно не накажет за такой каприз? И вот, Сюзанна, день расплаты настал, Бог наказывает вас тем, что оставляет одну, лишает всех родных: наказание строгое, но заслуженное и, следовательно, справедливое.
   Мадемуазель де Вальженез опустила голову, краска стыда залила ей щеки.
   Спустя мгновение она медленно подняла глаза и, тщательно подбирая слова, сказала:
   - Значит, вы, мой самый близкий, единственный мой родственник, отказываете мне не только в своей дружбе, но и в поддержке. А ведь я не закоренелая грешница, Конрад. В глубине души я добра, поверьте мне, и могла бы, вероятно, исправить с вашей помощью ужасную ошибку, что верно то верно, хотя у меня есть смягчающие обстоятельства, если не оправдание. Ведь причина этого - моя любовь к брату, подтолкнувшая меня к этому дурному поступку. Где сейчас та девушка?
   Я припаду к ее стопам, я испрошу у нее прощения. Она была нищей сиротой, я возьму ее с собой, предложу ей свою дружбу, стану ей сестрой, дам приданое, найду жениха. Чтобы искупить несколько лет зла, я готова всю оставшуюся жизнь творить добро. Но прошу вас об одной милости: поддержите меня, помогите мне!
   - Слишком поздно! - обронил Сальватор.
   - Конрад! - продолжала настаивать Сюзанна. - Не будьте карающим ангелом. Я часто слышала имя Сальватора как хорошего человека. Не будьте так же строги, как Господь, ведь вы лишь Его раб. Протяните руку той, что умоляет вас об этом, но не толкайте в пропасть. Если не можете одарить меня своей дружбой, прошу вас о сострадании, Конрад. Мы оба еще молоды, еще не все потеряно. Понаблюдайте за мной, подвергните меня испытанию, попытайтесь уличить меня в неправедном поступке, и если я обращу во благо ту страсть, с которой творила зло, вы увидите, Конрад, какой верной и искренней умеет быть женщина, знакомая до сих пор лишь со злом.
   - Слишком поздно! - печально повторил Сальватор. - Я взял на себя роль врачевателя душ, Сюзанна; я лечу раны, которые каждую минуту наносит общество. Время, которое я провел с вами, украдено у моих больных. Позвольте мне вернуться к ним и забудьте, что видели меня.
   - Нет! - властно вскричала Сюзанна. - Никто не сможет сказать, что я не употребила все возможные средства, чтобы вас убедить... Умоляю вас, Конрад: попытайтесь стать моим другом!
   - Никогда! - с горечью произнес молодой человек.
   - Ну хорошо, - пробормотала Сюзанна, едва сдержав досаду. - Однако, раз вам заблагорассудилось назначить мне столь щедрое содержание, я бы хотела знать, какую цель вы преследуете, обязывая меня таким образом.
   - Цель та, о которой я уже сказал, Сюзанна, - настойчиво произнес Сальватор. - Клянусь вам в том перед Богом. Я, вероятно, не совсем понимаю, что вы подразумеваете под обязательствами. Может быть, вы хотите получить деньги за год вперед?
   - Я хочу покинуть Париж, - ответила Сюзанна. - И не только Париж Европу. Я хочу пожить в одиночестве где-нибудь в Америке или Азии. Я страшусь света. Мне, стало быть, нужно все состояние, которое вы любезно предоставляете в мое распоряжение.
   - Где бы вы ни находились, Сюзанна, вам неизменно будет выплачиваться ваше содержание. На этот счет можете быть совершенно спокойны.
   - Нет, - с сомнением покачала головой Сюзанна. - Мне необходимо иметь все деньги при себе. Я хочу их увезти, чтобы никто не знал о том, какое место я выбрала своим прибежищем.
   - Если я вас правильно понимаю, Сюзанна, вы просите весь свой капитал, то есть миллион?
   - Вы ведь, кажется, сами сказали, что эти деньги находятся у господина Баратто?
   - И готов это подтвердить, Сюзанна. Когда вы хотите получить деньги?
   - Как можно раньше.
   - Когда вы намерены ехать?
   - Я бы уехала сегодня же, если бы это было возможно.
   - Сегодня вы уже не успеете получить деньги.
   - Сколько для этого необходимо времени?
   - Сутки, не больше.
   - Значит, завтра в это время, - выговорила мадемуазель де Вальженез, и ее глаза засветились счастьем, - я смогу уехать с миллионом в кармане?
   - Завтра в это время.
   - О, Конрад! - воскликнула Сюзанна в порыве счастья. - Почему мы не встретились в другое время! Какой бы женщиной я стала в ваших руках! Какой страстной любовью окружила бы я вас!
   - Прощайте, кузина! - молвил Сальватор, не в силах слушать далее. - Да простит вам Господь зло, которое вы причинили, да хранит Он вас от зла, которое вы, возможно, намерены причинить.
   Мадемуазель де Вальженез невольно вздрогнула.
   - Прощайте, Конрад, - сказала она, не смея поднять на него глаза. Желаю вам счастья, которое вы вполне заслуживаете. Что бы ни случилось, я никогда не забуду, что за четверть часа, проведенные в вашем обществе, я снова стала честной и доброй.
   Сальватор поклонился мадемуазель де Вальженез и отправился, как мы сказали в начале этой главы, к Камиллу де Розану.
   - Сударь! - начал он, едва завидев американца. - Мне передали дома вашу карточку, и я пришел узнать, как только освободился, чему обязан вашим визитом.
   - Сударь! - отозвался Камилл. - Вас действительно зовут Конрад де Вальженез?
   - Да, сударь.
   - Вы, значит, приходитесь кузеном мадемуазель Сюзанне де Вальженез?
   - Это так.
   - Единственной целью моего визита было узнать от вас, единственного, насколько я слышал, законного наследника, о ваших намерениях в отношении мадемуазель Сюзанны.
   - Я с удовольствием вам отвечу, сударь. Но прежде я хотел бы знать, на каком основании вы задаете мне этот вопрос. Вы ведете дела моей кузины, вы ее доверенное лицо или, может быть, советник? Что вас интересует? Ее права или мои чувства?
   - И то, и другое.
   - В таком случае, сударь, вы ее родственник и ведете ее дела?
   - Ни то, ни другое. Я был близким другом Лоредана и считаю, что этого вполне достаточно, чтобы справиться о судьбе его сестры, ставшей отныне сиротой.
   - Очень хорошо, сударь... Вы были другом господина де Вальженеза. Тогда почему вы обращаетесь ко мне, его смертельному врагу?
   - Потому что я не знаю других родственников, кроме вас.
   - Значит, вы взываете к моей милости?
   - Да, к вашей милости, если угодно.
   - В таком случае, сударь, почему вы говорите со мной в подобном тоне? Почему вы так возбуждены, взволнованны, нервны? Тот, кто исполняет лишь свой долг, как вы в данную минуту, не смущается, как вы сейчас. Хорошие дела совершаются спокойно. Что же с вами такое, сударь?
   - Мы здесь встретились не затем, чтобы обсуждать мой темперамент.
   - Несомненно; однако мы обсуждаем интересы лица, которое отсутствует. И делать это надлежит спокойно. Итак, в двух словах: о чем вы просите?
   - Я вас спрашиваю, - резко бросил Камилл, - что вы намерены предпринять по отношению к мадемуазель де Вальженез?
   - Имею честь вам заметить, сударь, что это наше с кузиной дело.
   - Иными словами, вы отказываетесь отвечать на мой вопрос?
   - Да, отказываюсь, хотя бы просто потому, что не хочу этого говорить.
   - Поскольку я говорю от имени брата мадемуазель Сюзанны, я считаю ваш отказ бессердечным.
   - Чего же вы хотите, сударь! Мое сердце сделано из того же вещества, что и ваше.
   - Я, сударь, откровенно изложил бы свою мысль, и если бы меня спросил мой друг, я не оставил бы его в неизвестности относительно судьбы несчастной сироты.
   - Почему же, сударь, вы оставили в неизвестности Коломбана относительно судьбы несчастной Кармелиты? - сурово молвил Сальватор.
   Американец побледнел и вздрогнул: он попытался задеть собеседника и получил настоящую оплеуху.
   - Неужели первый встречный имеет право бросать мне в лицо этот упрек! в бешенстве вскричал он. - Ладно! Вы заплатите за всех, - продолжал он, угрожающе посмотрев на Сальватора. - Вы мне ответите!
   Сальватор усмехнулся, как, должно быть, усмехается дуб, глядя на тростник.
   - Да простит мне Бог за то, что я вам отвечу! - прошептал он с гадливым видом, намекая на вызов Камилла.
   Тот, не владея собой, замахнулся было на гостя, как вдруг Сальватор с невозмутимым видом перехватил руку Камилла и сдавил ее с такой силой, что американец попятился и снова упал в кресло.
   - Как видите, вы теряете самообладание, сударь, - заметил Сальватор.
   В этот самый момент вошел лакей с письмом, которое только что спешно доставил комиссионер.
   Камилл бросил было письмо на стол, но по настоянию лакея снова взял его в руки и, попросив позволения у Сальватора, прочел следующее:
   "Конрад только что был у меня. Мы напрасно его оклеветали.
   Это благородный и прекрасный человек. Он дает мне миллион, это снимает с Вас необходимость предпринимать по этому поводу какие бы то ни было действия. Поскорее соберите вещи, мы отправимся сначала в Гавр, выезжаем завтра в три часа.
   Ваша Сюзанна".
   - Передайте, что я согласен, - приказал Камилл лакею; он разорвал письмо и бросил клочки в камин. - Господин Конрад, - прибавил он, подняв голову и шагнув к Сальватору. - Прошу меня простить за резкие слова, они объясняются лишь дружескими чувствами, которые я питал к Лоредану. Мадемуазель де Вальженез сообщает мне о том, что вы обошлись с ней побратски. Мне остается лишь выразить вам сожаление за свое поведение.
   - Прощайте, сударь, - строго проговорил Сальватор. - А чтобы мой визит не оказался бесполезным, я позволю себе дать вам совет: постарайтесь не разбивать женские сердца. Не у всех такой ангельский характер, как у Кармелиты.
   Поклонившись Камиллу, Сальватор удалился, оставив американца в смущении.
   XVII
   Господин Тартюф
   Архиепископы смертны; никому не придет в голову оспаривать это мнение. Во всяком случае, мы лишь передаем мысль, глубоко взволновавшую монсеньора Колетти в тот день, когда он узнал от г-на Рапта новость об опасной болезни архиепископа Парижского, г-на де Келена.
   Как только г-н Рапт ушел, его преосвященство Колетти приказал запрягать лошадей и во весь опор помчался к доктору архиепископа. Врач подтвердил слова г-на Рапта, и монсеньор Колетти вернулся домой с ощущением невыразимого счастья.
   В то самое время он и сформулировал мысль о том, что все архиепископы смертны. Скажи об этом г-н де ла Палисс, это вызвало бы всеобщий смех, однако в устах монсеньора Колетти мысль эта приобретала совсем невеселый оттенок смертного приговора.
   Во время беспорядков, сопровождавших выборы, его преосвященство Колетти ходил сам и посылал в архиепископский дворец справиться о здоровье прелата по меньшей мере трижды в неделю.
   Жар у монсеньора де Келена все поднимался, а с ним набирали силу и надежды монсеньора Колетти.
   Так было и в тот день, когда, желая наградить г-на Рапта за расправу с бунтовщиками на улицах Парижа, король объявил мужа Регины пэром Франции и генералом.
   Монсеньор Колетти приказал отвезти себя к г-ну Рапту и, явившись под тем предлогом, что хотел его поздравить, поинтересовался, получил ли тот новости из Рима относительно его назначения.
   Папа еще не дал ответа.
   Прошло несколько дней, и однажды утром, прибыв в Тюильри, его преосвященство Колетти, к своему величайшему удивлению и огорчению, увидел карету архиепископа, въезжавшего во двор одновременно с ним.
   Он торопливо опустил стекло и, высунувшись в окно, долго всматривался в экипаж архиепископа, желая убедиться, что все это ему не мерещится.
   Его высокопреосвященство де Келен тоже узнал карету монсеньора Колетти, и ему пришла в голову та же мысль. Он также высунулся в окно и заметил епископа в ту минуту, как тот его узнал.
   При виде монсеньора Колетти его высокопреосвященство ничуть не опечалился, зато при виде г-на де Келена монсеньор Колетти впал в глубокую печаль.
   Так уж было угодно судьбе: визит архиепископа в Тюильри означал крушение всех честолюбивых иллюзий монсеньора.
   С мыслью об архиепископстве приходилось расстаться или, во всяком случае, отложить ее до греческих календ.
   Два прелата встретились и, обменявшись новостями, стали подниматься по лестнице, которая вела в королевские покои.
   Их свидание было недолгим - для монсеньора Колетти, во всяком случае. Ведь он увидел собственными глазами, что его высокопреосвященство пышет здоровьем.
   Он поспешил раскланяться с королем под тем предлогом, что его величеству необходимо, очевидно, переговорить с монсеньором де Келеном, и приказал срочно везти себя к графу Рапту.
   Каким бы хорошим актером ни был новоиспеченный пэр Франции, ему стоило огромного труда скрыть неудовольствие, когда он услышал о его преосвященстве Колетти. Тот заметил, как граф сдвинул брови, но не обиделся и не удивился. Он почтительно поклонился графу, тот с неохотой ответил на его любезность.
   Епископ сел и, прежде чем заговорить, стал выбирать, обдумывать и взвешивать слова. Г-н Рапт молчал. Прошло несколько минут, а они оба так и не обменялись ни словом.
   Наконец Бордье, секретарь г-на Рапта, вошел с письмом в руке, передал его графу и вышел из кабинета.
   - Вот письмо, которое пришло как нельзя более кстати, - сказал пэр Франции, указывая епископу на марку.
   - Письмо из Рима, - зардевшись от удовольствия, заметил монсеньор Колетти, так и пожирая глазами конверт.
   - Да, ваше преосвященство, это письмо из Рима, - подтвердил граф. - И, судя по печати, - прибавил он, переворачивая конверт, - оно от его святейшества.
   Епископ осенил себя крестным знамением, а г-н Рапт едва заметно усмехнулся.
   - Вы позволите мне распечатать письмо от нашего святого отца? - спросил он.
   - Пожалуйста, пожалуйства, ваше сиятельство, - поспешно вымолвил епископ.
   Господин Рапт распечатал письмо и торопливо пробежал его глазами, в то время как монсеньор Колетти не сводил горящего взора со святого послания, находясь в лихорадочном возбуждении, словно преступник, которому читают приговор.
   То ли письмо было длинное или непонятное, то ли пэр Франции решил доставить себе удовольствие и помучить епископа, но он так долго был поглощен письмом, что его преосвященство Колетти счел себя вправе заметить ему это.
   - У его святейшества неразборчивый почерк? - начал монсеньор Колетти.
   - Нет, уверяю вас, - возразил г-н Рапт, протягивая ему письмо. - Вот, прочтите сами.
   Епископ с жадностью схватил его и пробежал в одно мгновение. Письмо было кратко, но выразительно. Это был безусловный, ясный, простой, категорический отказ сделать что-либо для человека, чьи поступки давно требовали сурового наказания от Римского двора.
   Монсеньор Колетти изменился в лице и вернул графу письмо со словами:
   - Ваше сиятельство! Не будет ли с моей стороны нескромностью попросить вас о поддержке в этом неприятном положении?
   - Я вас не понимаю, монсеньор.
   - Мне, по-видимому, оказали плохую услугу.
   - Вполне возможно.
   - Меня оклеветали.
   - И это не исключено.
   - Кто-то воспользовался доверием его святейшества и очернил меня в его глазах.
   - Я тоже так думаю.
   - Ваше сиятельство! Имею честь просить вас употребить все ваше влияние, а оно безгранично, и вернуть мне расположение его святейшества.
   - Это невозможно, - сухо произнес пэр Франции.
   - Нет ничего невозможного для человека ваших способностей, - возразил епископ.
   - Что бы ни случилось, человек моих способностей, монсеньор, никогда не ссорится с Римским двором.
   - Даже ради друга?
   - Да.
   - Даже ради спасения невинного?
   - Невинность несет собственное спасение в самой себе, ваше преосвященство.
   - Итак, вы полагаете, - проговорил епископ, поднявшись и смерив графа полным ненависти взглядом, - что ничего не можете для меня сделать?
   - Я не полагаю, монсеньор, я утверждаю.
   - Словом, вы наотрез отказываетесь выступить моим посредником?
   - Решительно отказываюсь, ваше преосвященство.
   - Вы объявляете мне войну?
   - Я ее не объявляю, но и не избегаю, монсеньор. Я принимаю ее и выжидаю.
   - До скорой встречи, ваше сиятельство! - бросил епископ, внезапно устремившись к выходу.
   - Как вам будет угодно, ваше преосвященство, - улыбнулся граф.
   - Ты сам этого захотел, - глухо пробормотал епископ, с угрозой взглянув на прощание.
   Он вышел, полный желчи и ненависти, мысленно выстраивая тысячи планов мести.
   Приехав к себе, епископ уже знал что делать. Он придумал, как отомстить врагу. Его преосвященство отправился в рабочий кабинет, взял в одном из ящиков стола бумагу и торопливо развернул.
   Это было обещание графа Рапта, написанное за несколько часов до выборов. В нем он заверял, что, став министром, назначит монсеньора Колетти архиепископом.
   На губах его преосвященства мелькнула дьявольская ухмылка, когда он прочел документ. Если бы его увидел в эту минуту Тете, он узнал бы в нем своего Мефистофеля. Монсеньор Колетти снова сложил письмо, сунул его в карман, сбежал по лестнице, прыгнул в карету и приказал кучеру ехать в военное министерство, где несколько минут спустя он спросил маршала де ЛамотГудана.
   Лакей доложил, что маршал ждет его.
   Маршалу де Ламот-Гудану было далеко до дипломатической тонкости своего зятя, еще дальше ему было до лицемерия монсеньора Колетти. Однако он обладал качеством, заменявшим ему лицемерие и коварство. Это была присущая ему откровенность.
   Его сила заключалась в прямоте. Он знал епископа не иначе как исповедника и духовника своей жены. Но о его политико-религиозных интригах, тайных кознях, скандально известных поступках он понятия не имел - настолько он сам был великодушен и открыт для добра.
   Итак, он принял епископа как священника, которому была доверена величайшая ценность - душевное спокойствие его жены. Маршал почтительно поклонился гостю и, подойдя к одному из кресел, жестом пригласил монсеньора сесть.
   - Простите, господин маршал, - начал епископ, - что я отрываю вас от важных дел.
   - Мне слишком редко выпадает возможность увидеться с вами, монсеньор, отвечал маршал, - а потому я принимаю вас с радостью. Какому счастливому случаю я обязан честью принимать вас у себя?
   - Господин маршал! - произнес епископ. - Я честный человек.
   - Не сомневаюсь в этом, ваше преосвященство.
   - Я никогда не делал зла и не хотел бы причинять его никому на свете.
   - В этом я убежден.
   - Все мои поступки подтверждают безупречность моей жизни.
   - Вы исповедник моей супруги, ваше преосвященство. Мне нечего к этому прибавить.
   - Я имел честь просить вас о встрече именно потому, что я исповедую госпожу де Ламот-Гудан.
   - Слушаю вас, монсеньор.
   - Что бы вы сказали, господин маршал, если бы вдруг узнали, что исповедник вашей добродетельной супруги - негодяй без чести и совести, мошенник, замешанный в отвратительнейших беззакониях?
   - Не понимаю вас, монсеньор.
   - Что бы вы сказали, если бы ваш собеседник оказался последним из грешников, бесстыднейшим, опаснейшим из всех христиан?
   - Я бы сказал ему, ваше преосвященство, что ему не место рядом с моей женой, а если бы он стал настаивать, я бы взял его за плечи и выставил вон.
   - Господин маршал! Если тот, о ком я вам говорю, и не отпетый негодяй, то его в этом обвиняют. Именно у вас, человека, воплощающего собой честность и порядочность, я и прошу справедливости.
   - Если я вас правильно понимаю, монсеньор, вас обвиняют в невесть каких грехах и вы обращаетесь ко мне в надежде, что я помогу исправить эту несправедливость. К несчастью, монсеньор, я ничем не могу помочь. Если бы вы были офицером - другое дело. Но вы лицо духовное, и вам следует обратиться в духовное ведомство.
   - Вы меня не поняли, господин маршал.
   - В таком случае изложите свою мысль яснее.
   - Меня обвинили, оболгали перед его святейшеством, и сделал это член вашей семьи.
   - Кто же?
   - Ваш зять.
   - Граф Рапт?
   - Да, господин маршал.
   - Что общего может быть между графом Раптом и вами?
   Зачем ему клеветать на вас?
   - Вам известно, господин маршал, какое всемогущее влияние оказывает духовенство на буржуа?
   - Да, - пробормотал маршал де Ламот-Гудан таким тоном, словно хотел сказать: "Увы, это мне известно слишком хорошо".
   - Во время выборов святые отцы широко воспользовались общественным доверием и употребили его на то, чтобы в палату прошли кандидаты его величества. Один из таких священников, которому скорее безупречная репутация, нежели его истинная заслуга, дала возможность оказать немалое влияние на исход выборов в Париже, это я, ваше превосходительство, ваш покорный, почтительный и преданный слуга..
   - Однако я не вижу связи, - начал терять терпение маршал, - между клеветой, предметом которой вы явились, выборами и моим зятем.
   - Связь самая что ни на есть тесная и прямая, господин маршал. Судите сами! Накануне выборов его сиятельство граф Рапт явился ко мне и предложил, в случае, если я помогу ему одержать победу, чин архиепископа Парижского, ежели, конечно, болезнь его высокопреосвященства окажется смертельной, или любое другое свободное архиепископство в случае выздоровления господина Келена.
   - Фи! - с отвращением обронил маршал. - Какое омерзительное предложение, до чего отвратителен этот торг!
   - Я именно так и подумал, господин маршал, - поторопился заверить епископ, - и даже позволил себе строго осудить его сиятельство.
   - И правильно сделали! - похвалил маршал.
   - Однако его сиятельство продолжал настаивать, - проговорил епископ. Он заметил, и не без основания, что люди его таланта и такие же надежные, как он, редки; что у его величества много сильных врагов. Предлагая мне чин архиепископа, - с видом скромника прибавил монсеньор Колетти, - граф сказал, что преследует единственную цель: поднять религиозный дух, который ослабевает изо дня в день. Это собственные его слова, господин маршал.
   - И что последовало за этим грубым предложением?
   - Оно действительно грубое, господин маршал, но скорее по форме, нежели по сути. Ведь более чем верно: гидра свободы снова поднимает голову. Если мы не примем надлежащие меры, не пройдет и года, как с человеческой совестью будет покончено навсегда. Вот почему я был вынужден принять предложение господина Рапта.