Дюма Александр. Сальватор

   Генерал словно обрадовался, что его снова перебили; он вынул из жилетного кармана табакерку, зачерпнул кончиками изящных пальцев щепоть табаку и втянул ее в себя, издав при этом смачное "ах!"
   XXII
   Глава, в которой появляется новый персонаж, когда этого меньше всего ждали
   С того времени, - продолжал граф, - у нашего молодого человека появилось имя. Музыкальный издатель хотел бы и дальше извлекать из него выгоду. Но что не видел наш молодой человек, на то обратили внимание его друзья, и как бы ни был он скромен, но и он понял, что может летать, надеясь на собственные крылья. И действительно, с этого времени все пошло в ход: этюды для фортепьяно, уроки, концерты, - и к двадцати четырем годам молодой человек стал зарабатывать шесть тысяч франков в год, то есть вдвое больше того, что его отец зарабатывал в пятидесятилетнем возрасте.
   Прежде всего молодой человек - у него было доброе сердце - подумал о том, что надо бы вернуть отцу все, что тот на него потратил. Старик долгие годы жил на семьсот франков в год, мог он теперь пожить и на три тысячи. Ведь молодой человек мог выплачивать отцу именно эту сумму. Отец, от всего отказывавшийся ради него, мог отныне ни в чем себе не отказывать.
   Потом доходы будут все расти; ему закажут музыку к какойнибудь поэме, она будет поставлена в Опера-Комик, как произведения Герольда [Фердинан Герольд (1791 - 1833) - французский композитор], или в Опере, как сочинения Обера [Франсуа Обер (1782 - 1871) - французский композитор, один из основоположников жанра большой оперы]. Он станет получать тридцать или даже сорок тысяч в год, и как достаток пришел на смену нищете, так на смену достатку придет роскошь.
   Что скажешь о таком плане, Петрус?
   - Я считаю, что это вполне естественные мысли, дядюшка, - заметил молодой человек, смутившись, так как ему показалось, что положение музыканта все больше напоминает его собственное.
   - На месте музыканта ты сделал бы то же, что собирался сделать он?
   - Дядя! Я тоже постарался бы отблагодарить отца.
   - Благодарность детей - это мечта! Красивая мечта, друг мой.
   - Дядюшка!
   - Что касается меня, то я в это не верю, а потому и не женился, продолжал генерал.
   Петрус не отвечал.
   Генерал бросил на него пытливый взгляд, потом, помолчав немного, сказал:
   - А мечту эту развеяла женщина.
   - Женщина? - переспросил смущенный Петрус.
   - Ну конечно! - подхватил генерал. - Наш музыкант повстречал в свете богатую красавицу, живущую на широкую ногу.
   Она была умна и хороша собой, артистическая натура, насколько позволено светской даме заниматься искусством. Молодой человек бросил, как говорится на языке воздыхателей, свою любовь к ее ногам. Она снизошла до его любви, и с этой минуты все было кончено.
   Петрус вскинулся.
   - Да, - повторил генерал, - все было кончено. Наш музыкант стал небрежно относиться к урокам по десять франков каждый, когда его приглашали к графине, маркизе, принцессе - да откуда мне знать? Он остыл к этюдам, темам, вариациям для фортепьяно; он больше не смел давать концерты; он ждал, когда ему закажут музыку к поэме, а заказа все не поступало. Издатели стояли в очереди у его двери, он подписал с ними договор при условии, что они выплатят ему авансы. Его считали порядочным человеком, который всегда держит слово, и сделали все так, как он хотел; он влез в долги. Разве не следовало ему теперь жить на широкую ногу, как любовнику светской дамы, то есть завести лошадей, экипаж, ливрейных лакеев, ковры на лестницах? Она, естественно, ничего не замечала: у нее-то было двести тысяч ливров ренты, и что казалось бедному музыканту разорительной роскошью, ей представлялось посредственностью. Экипаж, пара лошадей... Да у кого нет экипажа и пары лошадей?.. А он тем временем исчерпал все свои запасы, после чего обратился к отцу.
   Не знаю, как отец извернулся, чтобы ему помочь. Конечно, он не дал ему денег: денег у него не было, но, может быть, он дал ему свою подпись. Подпись честного человека, у которого нет долгов, - под это можно получить деньги, с большими процентами разумеется, но можно. Однако в день выплаты по векселям отец, как бы ни хотел он этого сделать, не сможет расплатиться. И вот однажды, вернувшись с прогулки, наш молодой человек получит на серебряном подносе от своего ливрейного лакея письмо, в котором ему сообщат, что его отец находится на улице Кле, а оттуда, как ты, Петрус, знаешь, раньше чем через пять лет не выходят.
   - Дядя! Дядя! - вскричал Петрус.
   - В чем дело? - спросил генерал.
   - Пощадите, прошу вас!
   - Пощадить? Ага, мой милый, так вы поняли, что это о вас я рассказывал или почти так?
   - Дядюшка, - проговорил Петрус, - вы правы, я безумец, гордец, глупец!
   - А по-моему - так еще того хуже, Петрус! - возразил генерал строго и вместе с тем печально. - Ваш отец имел раньше состояние, стоившее ему большой крови, и оно позволило бы вам жить как благородному человеку, если такая жизнь в эпоху, когда труд является святой обязанностью каждого дворянина, не была бы синонином праздности, а значит и позора. Ваш отец, тридцать лет скитавшийся по морям, из кожи вон лез, чтобы вы ребенком ни в чем не нуждались, и вы вообразили, что так будет всегда, что вы еще не вышли из детского возраста, когда играли английскими гинеями и испанскими дублонами, а не подумали, что это подло - даже если он предложил вам сам, - принимать от старика то, что, смилостивившись, послал ему случай - и все это только ради того, чтобы потешить ваше безумное тщеславие!
   - Дядя! Дядюшка! Смилуйтесь! Довольно!
   - Да, пожалуй, с тебя хватит. Я видел, как ты покраснел от стыда за совершенную тобой ошибку, когда я рассказывал о бедном музыканте. Да, я избавлю тебя от упреков, потому что надеюсь: если еще не поздно, ты отступишь назад при виде пропасти, в которую едва не скатился сам и не увлек за собой моего несчастного брата.
   - Дядя! - воскликнул Петрус и протянул генералу руку. - Я вам обещаю...
   - О! Я так просто не возвращаю свое расположение тому, кого однажды лишил его. Ты обещаешь - прекрасно, Петрус. Но вот когда ты придешь и скажешь мне: "Я сдержал свое обещание", только тогда и я тебе отвечу: "Браво, мой мальчик! Ты действительно порядочный человек". - И чтобы несколько смягчить отказ, генерал занял свои руки:
   одной взялся за табакерку, другой зачерпнул табак и отправил его по назначению.
   Петрус то бледнел, то краснел и наконец уронил руку, которую протягивал генералу.
   В эту минуту с лестницы донеслись шаги и голоса.
   - Говорю вам, сударь, что я получил от хозяина строгий приказ, говорил лакей.
   - Какой еще приказ, дурак?
   - Пропускать гостей только после того, как будет передана карточка.
   - Кому?
   - Господину барону.
   - Кого ты называешь бароном?
   - Господина барона де Куртенея.
   - Да разве я иду к барону де Куртенею? Мне нужен господин Пьер Эрбель.
   - В таком случае я вас не пущу.
   - Как это - не пустишь?
   - А вот так: не пущу!
   - Мне?! Преграждать путь?! Ну, погоди!
   Похоже, ждать лакею пришлось недолго: почти тотчас дядя и племянник услышали странный звук, словно что-то тяжелое плюхнулось со второго этажа на первый.
   - Что творится у тебя на лестнице, Петрус? - спросил генерал.
   - Не знаю, дядя. Насколько я могу судить, мой лакей с кемто спорит.
   - Уж не кредитор ли выбрал удобный момент, чтобы явиться к тебе, пока здесь я? - заметил генерал.
   - Дядюшка! - остановил его Петрус.
   Петрус сделал несколько шагов по направлению к двери.
   Но не успел он до нее дойти, как дверь с грохотом распахнулась и в мастерскую влетел разгневанный господин.
   - Отец! - вскрикнул Петрус и бросился ему в объятия.
   - Сынок! - прошептал старый моряк, нежно его обнимая.
   - Это и в самом деле мой брат-разбойник! - заметил генерал.
   - И ты здесь! - вскричал старый моряк. - Знаешь, Петрус, этот пес был дважды не прав, не пуская меня к тебе.
   - Полагаю, ты говоришь о камердинере моего высокочтимого племянника?
   - Я говорю о том дураке, что не давал мне пройти.
   - За что ты его, кажется, спустил с лестницы?
   - Боюсь, что так... Слушай, Петрус...
   - Отец!
   - Взгляни-ка, не сломал ли себе шею этот дурак?
   - Хорошо, отец, - кивнул Петрус и бросился вниз по лестнице.
   - Ну что, старый морской волк, ты, я вижу, не меняешься! - сказал генерал. - Все такой же, каким я видел тебя в последний раз!
   - Могу поспорить, что теперь уж я не изменюсь, слишком для этого стар, - отвечал Пьер Эрбель.
   - Не говорите о старости, досточтимый брат! Ведь я на три года старше вас, - заметил генерал.
   В это время вошел Петрус и сообщил, что лакей ничего себе не сломал, только вывихнул правую ногу.
   - В таком случае он не так глуп, как кажется, - проговорил старый моряк.
   XXIII
   Морской разбойник
   Мы не раз упоминали в своем рассказе о брате генерала Эрбеля и отце Петруса. Но число наших персонажей столь велико, а описываемые нами события столь многочисленны и перепутаны между собой, что для большей ясности мы предпочитаем не представлять всех наших героев с самых первых сцен, как принято делать по правилам драматического искусства, а описывать этих персонажей по мере того, как они предстают перед читателями, чтобы последние могли принимать активное участие в нашем действии, а также дабы не усложнять интригу.
   Как могли заметить читатели, отец Петруса только что ворвался к сыну в мастерскую и вместе с тем появился в нашей книге. Этот вновь прибывший призван сыграть, как уже играл в судьбе своего сына, довольно важную роль, а посему в интересах предстоящих сцен нашего повествования мы сочли себя обязанными сказать несколько слов о прошлом нашего нового героя, в котором так горько упрекал его родной брат.
   Пусть наш читатель не волнуется: мы не станем предлагать его вниманию целый роман на эту тему и будем предельно кратки.
   Кристиан-Пьер Эрбель, виконт де Куртеней, младший брат генерала, родился, как и сам генерал, на родине Дюгей-Труэна [Французский моряк (1673 - 1736), прославившийся во время войн Людовика XIV с голландцами и англичанами, а самая большая его победа - взятие Рио де Жанейро (1710). В период правления Людовика XV сражался с берберами.] и Сюркуфа [Французский мореплаватель и пират (1773 - 1827), еще юнгой принимавший участие в Индийской экспедиции, позже поставлявший чернокожих рабов плантаторам острова Бурбон (ныне Реюньон), будучи капитаном торгового судна; став корсаром, он избороздил Индийский океан, взял в плен множество английских кораблей Во времена Империи получил титул барона и стал затем одним из богатейших судовладельцев Сен-Мало.]; он появился на свет в 1770 году в Сен-Мало, этом гнезде всех морских орлов, известных под родовым именем корсаров, если и не нагонявших ужас на англичан, то, во всяком случае, бывших для тех бичом на протяжении шести столетий, то есть со времен Филиппа-Августа до Реставрации.
   Не ведаю, существует ли история города Сен-Мало, но знаю точно, что ни один приморский город не мог бы, как он, похвастаться тем, что дал миру более верных сынов, а Франции - более отважных мореплавателей. Наряду с Дюгеем-Труэном и Сюркуфом мы могли бы привести имя корсара Кристиана, или - если читателю угодно знать не только его военную кличку, но и родовое имя, - Пьера Эрбеля, виконта де Куртенея.
   Чтобы поближе познакомить с ним желающих, достаточно рассказать о первых его шагах.
   С 1786 года, то есть, едва достигнув шестнадцатилетнего возраста, Пьер Эрбель стал матросом каперного судна, на которое двумя годами раньше поступил волонтером.
   Захватив в плен шесть английских кораблей за одну кампанию, судно это, снаряженное в Сен-Мало, тоже оказалось в плену и было отправлено на Портсмутский рейд, а экипаж был рассредоточен по понтонам [Старые суда, стоявшие на якоре и служившие складами, казармами или тюрьмами].
   Юного Эрбеля вместе с пятью другими матросами отправили на понтон "Король Жак". Они пробыли там год. На нижней палубе им смастерили что-то вроде вонючей каморки, служившей камерой шестерым пленникам. Она проветривалась и освещалась через один-единственный портик [Отверстие в борту судна] в фут шириной и шесть дюймов высотой. Через это же отверстие несчастные могли полюбоваться небом.
   Однажды вечером Эрбель, понизив голос, сказал товарищам:
   - Неужели вам не надоело здесь сидеть?
   - Чертовски надоело! - ответил за всех парижанин, время от времени развлекавший товарищей шутками.
   - Чем вы готовы пожертвовать, чтобы отсюда выйти? - продолжал молодой человек.
   - Рукой, - сказал один.
   - Ногой, - отвечал другой.
   - Глазом, - вставил третий.
   - А ты, Парижанин?
   - Головой.
   - Так-то лучше! Ты не торгуешься и подойдешь мне.
   - Что значит "подойду тебе"?
   - Вот именно - подойдешь.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Я решил нынче ночью убежать, а поскольку ты готов, как и я, рискнуть жизнью, мы сбежим вместе.
   - Эй, давай без глупостей, - предупредил Парижанин.
   - Расскажи, что ты задумал, - попросили другие.
   - Сейчас... С меня довольно этой теплой водицы, которую они называют чаем, и этой тухлятины, зовущейся говядиной, и этого тумана, что зовется у них воздухом, и этой холодной луны, которая для них - солнце, и этой сырной головы в сливках, которую они зовут луной! Я ухожу.
   - Каким образом?
   - Вам это знать ни к чему, потому что я возьму с собой
   только Парижанина.
   - А почему одного его?
   - Мне не нужны люди, которые торгуются, когда речь идет о Франции.
   - Да не торгуемся мы. черт побери!
   - Тогда другое дело. Вы готовы пожертвовать жизнью ради дела, которое нам предстоит предпринять?
   - А у нас есть хоть маленькая надежда?
   - Да, один шанс.
   - А против?
   - Против девяти.
   - Мы согласны.
   - Ну и отлично - Что от нас требуется?
   - Ничего.
   - Ну все-таки...
   - Смотрите на меня и молчите, вот и все.
   - Это дело нехитрое, - заметил Парижанин.
   - Не так уж это просто, как ты думаешь, - возразил Эрбель, - а пока молчок!
   Эрбель снял с шеи галстук и знаком приказал соседу сделать то же. Затем так же поступили и остальные.
   - Хорошо, - похвалил Эрбель.
   Он связал галстуки, продел их в портик и свесил за борт, словно удочку, потом стал тянуть на себя.
   Конец веревки оказался сухим.
   - Дьявольщина! - выругался он. - Кому не жаль рубашки?
   Один из пленников снял рубашку и свил из нее веревку.
   Эрбель привязал веревку к галстукам, приладил на конце камень в виде грузила и повторил ту же операцию.
   Теперь конец веревки намок. Значит, она достала до воды.
   - Отлично! - обрадовался Эрбель.
   И он забросил свою удочку.
   Ночь была темная, и разглядеть веревку в этой мгле было невозможно.
   Товарищи наблюдали за ним с беспокойством и хотели знать, что он задумал, но он знаком приказал всем молчать.
   Прошло около часа.
   Портсмутский колокол прозвонил полночь.
   Пленники с тревогой считали удары.
   - Двенадцать, - молвил парижанин.
   - Полночь, - подтвердили остальные.
   - Времени терять нельзя! - заметил Эрбель. - Тихо!
   Все снова замерли.
   Спустя несколько минут Эрбель просиял.
   - Клюет, - сообщил он.
   - Отлично! - подхватил Парижанин. - Теперь поводи немного!
   Эрбель подергал за веревку, как за шнур колокольчика.
   - Все еще клюет? - спросил Парижанин.
   - Есть! - обрадовался Эрбель.
   Он стал подтягивать удочку на себя, а другие пленники привстали на цыпочки, пытаясь увидеть, что он вытянет.
   Вытянул он небольшое стальное лезвие, тонкое, как часовая пружина, острое, как щучий зуб.
   - Знаю я эту рыбку, - молвил Парижанин, - она зовется пилой.
   - И ты знаешь, под каким соусом ее готовят, а? - отозвался Эрбель.
   - Отлично знаю.
   - Тогда не будем тебе мешать.
   Эрбель отвязал пилу, и через пять минут она бесшумно вгрызлась в бок "Королю Жаку", расширяя портик, чтобы через него мог пролезть человек.
   Тем временем Парижанин, гибкий ум которого умел связывать между собой различные факты так же ловко, как Пьер Эрбель - галстуки, шепотом рассказывал товарищам, каким образом Эрбель добыл пилу.
   Тремя днями раньше на борту "Короля Жака" французский хирург, поселившийся в Портсмуте, проводил ампутацию. Пьер Эрбель перекинулся с ним парой слов. Очевидно, он попросил соотечественника одолжить ему пилу, а тот обещал и сдержал слово.
   Когда Парижанин высказал такое предположение, Пьер Эрбель кивнул в знак того, что тот угадал.
   Когда одна сторона портика была пропилена, пробило час.
   - У нас еще пять часов впереди, - успокоил Пьер Эрбель.
   И он принялся за работу с воодушевлением, веря в успех своего предприятия.
   Через час работа была сделана: выпиленный кусок дерева едва держался, небольшого усилия было довольно, чтобы его вышибить.
   Пьер Эрбель призадумался.
   - Слушай меня! - приказал он. - Пусть каждый из вас свернет штаны и рубашку и прицепит узел подтяжками к плечам, как пехотинец прицепляет свой ранец. А вот куртки придется оставить, принимая во внимание их цвет и метку.
   Желтые куртки пленников были помечены буквами "Т"
   и "О".
   Все повиновались без единого звука.
   - А теперь, - продолжал он, - вот шесть щепочек разной длины. Кто вытянет самую длинную, полезет в воду первым; кому достанется самая короткая, выйдет отсюда в последнюю очередь.
   Стали тянуть жребий. Первому выпало лезть Пьеру Эрбелю, последнему Парижанину.
   - Мы готовы, - сказали матросы.
   - Давайте сначала поклянемся.
   - Зачем?
   - Возможно, часовые откроют огонь.
   - Вполне вероятно, что так и будет, - поддакнул Парижанин.
   - Если кого-нибудь из нас ранят...
   - ...тем хуже для него, - перебил Парижанин. - Мой отец-повар любил повторять: "Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц".
   - Этого недостаточно. Давайте поклянемся, что, если когонибудь ранят, он не издаст ни звука, сейчас же отделится от остальных, а когда его возьмут, даст ложные показания.
   - Слово француза! - в один голос подхватили пятеро пленников, торжественно протянув руки.
   - Ну, теперь храни нас, Господь!
   Пьер Эрбель поднатужился, потянул на себя подпиленную доску, и в борту образовалось отверстие, через которое мог пролезть человек. Потом он пропилил в одной из стенок отверстия паз, вставил в него веревку из галстуков и рукавов от рубашки, по которой пленникам надлежало спуститься к воде, затем завязал на конце узел, закрепив таким образом веревку, проверил, выдержит ли она человека, привязал шнурком к шее флягу с ромом, к левому запястью - нож, после чего взялся за веревку, спустился вниз и исчез под водой, чтобы вынырнуть там, куда не доходил свет от фонаря, установленного на палубе, где расхаживал часовой.
   Сын Океана, Пьер Эрбель, выросший среди волн, словно морская птица, был прекрасным пловцом. Он легко проплыл под водой двадцать саженей, освещавшихся фонарем, и вынырнул в том месте, куда не доходил свет. Тут он остановился и стал ждать товарищей.
   Через мгновение в нескольких футах от него на поверхности показалась голова другого пленника, потом третьего, за ним - четвертого.
   Вдруг по воде скользнул луч, раздался выстрел: часовой открыл огонь.
   Никто не вскрикнул, но и из воды никто не вынырнул, зато почти немедленно вслед за тем раздался звук упавшего в воду тела, а через три секунды на поверхности появилась хитрая физиономия Парижанина.
   - Вперед! - сказал он. - Времени терять нельзя: пятый номер готов.
   - Следуйте за мной, - приказал Пьер Эрбель, - и старайтесь держаться вместе!
   Пятеро беглецов под предводительством Пьера Эрбеля поплыли в открытое море.
   Позади них, на борту плавучей тюрьмы, поднялась настоящая тревога. Выстрел часового заставил всех позабыть о сне.
   Раздалось несколько выстрелов наугад, над головами пленников просвистели пули, но никого не задело.
   На воду поспешно была спущена лодка, в нее прыгнули четверо гребцов, за ними спустились еще четверо солдат: и сержант с заряженными ружьями и примкнутыми штыками; началась погоня за беглецами.
   - Расходимся в разные стороны, - предложил Эрбель, - и, может быть, кому-то повезет.
   - Да, это наша последняя надежда! - согласился Парижанин.
   Лодка прыгала на волнах. Один моряк сидел на носу и держал в руке факел, горевший так ярко, что в его свете можно было отличить окуня от дорады. Расстояние между лодкой и беглецами сокращалось. Вдруг слева от лодки раздался крик, похожий, скорее, на стон какого-нибудь морского духа.
   Гребцы замерли, лодка остановилась.
   - На помощь! Помогите! Тону! - послышался чей-то жалобный голос.
   Лодка легла на левый борт и, изменив курс, направилась в ту сторону, откуда доносились стоны.
   - Мы спасены! - сказал Эрбель. - Славный Матье, видя, что ранен, отплыл в сторону и отвлекает их на себя.
   - Да здравствует номер пятый! - молвил Парижанин. - Когда выберусь на сушу, обещаю выпить за его здоровье.
   - Ни слова больше! Вперед! - приказал Эрбель. - Мы должны беречь силы, не будем же тратить их на пустые разговоры!
   Они поплыли дальше, Эрбель находился впереди.
   Через десять минут четверть мили уже была позади.
   - Не кажется ли вам, - нарушил молчание Эрбель, - что плыть стало труднее? Я выбился из сил или нас относит течением вправо?
   - Берите левей! Левей! - прокричал Парижанин. - Мы попали в тину.
   - Кто мне поможет? - спросил один из пловцов. - Я увяз.
   - Давай руку, приятель, - предложил Эрбель. - Пусть те, кто еще могут плыть, вытягивают нас двоих.
   Эрбель почувствовал, как кто-то схватил его за запястье и рванул влево, а уж он потянул за собой и увязшего в тине пленника.
   - Ну вот, теперь легче, - сказал тот, почувствовав себя в относительно чистой воде. - Утонуть в море - достойная смерть для моряка, но увязнуть в тине - такого конца достоин золотарь.
   Беглецы обогнули небольшой мыс и увидели огни.
   - Фортонская тюрьма! - догадался Эрбель. - Давайте поплывем в эту сторону: островки тины останутся на западе, а здесь мы проплывем около двух лье морем, но нам доводилось проплывать и больше, когда от этого не зависела наша жизнь.
   В эту минуту с понтона "Король Жак" взвилась ракета, затем раздался пушечный выстрел.
   Это был сигнал, означавший побег.
   Через пять минут такой же сигнал был подан из Фортонской крепости, после чего в море вышли три лодки с факелами на носу.
   - Правей! Берите правее, иначе они отрежут нам путь! - крикнул Пьер Эрбель.
   - А как же тина? - возразил кто-то.
   - Мы ее уже миновали, - сообщил Эрбель.
   Все пятеро плыли некоторое время в полном молчании, забирая вправо. В тишине стало слышно, как один из пловцов задыхается.
   - Эй! - крикнул Парижанин. - Если среди нас завелся слабак, пусть объявится.
   - Я совсем выбился из сил, - признался третий номер. - Дышать нечем!
   - Ложись на спину! - приказал Эрбель. - Я тебя буду толкать.
   Беглец перевернулся на спину и, передохнув немного, снова принял прежнее положение.
   - Уже пришел в себя? - удивился Парижанин.
   - Нет, просто вода ледяная, я закоченел.
   - Да уж конечно, не тридцать пять градусов! - подтвердил Парижанин.
   - Погоди, - проговорил Эрбель и, подгребая одной рукой, протянул третьему номеру фляжку.
   - Я не смогу, - сказал тот, - держаться на воде и пить.
   Парижанин подхватил его под мышки.
   - Пей, - приказал он. - Я тебя пока подержу.
   Третий номер схватил фляжку и отхлебнул раз или два.
   - Ну, теперь жить можно, - облегченно вздохнул он и вернул фляжку Эрбелю.
   - А Парижанину ничего не полагается за труды?
   - Пей скорей! - поторопил Эрбель. - Мы теряем время.
   - Если человек пьет, то времени он не теряет, - назидательно молвил Парижанин.
   И тоже сделал два глотка.
   - Кто еще хочет? - спросил он, подняв над водой фляжку.
   Двое других беглецов протянули руки, и каждый из них подкрепил силы ромом.
   Фляжка вернулась к Эрбелю, и он снова привязал ее к шее.
   - А ты почему не пьешь? - спросил Парижанин.
   - Я пока не замерз и у меня еще есть силы, - сказал Эрбель, - пусть все, что здесь осталось, достанется тому, кто устанет больше меня.
   - Заботливый ты наш! - прокричал Парижанин. - Я тобой восхищаюсь, но подражать тебе не намерен.
   - Тихо! - предупредил четвертый номер. - Впереди голоса.
   - А говор бретонский, чтоб я пропал! - подхватил номер три.
   - Какие бретонцы в Портсмутской гавани?
   - Молчите! - оборвал Эрбель. - Давайте как можно ближе подберемся вон к той черной точке, что перед нами: мне кажется, это шлюп [Одномачтовое судно].
   Он не ошибался, голос доносился с той стороны.
   - А ну, тише!
   Все затихли, и скоро до них донесся шум весел и плеск воды.
   - Давайте держаться от лодки подальше! - предостерег один из беглецов.
   - На ней нет огней: нас с нее не увидят.
   И действительно, лодка прошла в десяти саженях от беглецов, но их не заметили; однако те, кто в ней сидели, продолжали переговариваться с владельцем шлюпа.
   - Смотри хорошенько, Питкаэрн, - говорил один голос, - и через час-другой мы вернемся с монетой.
   - Не волнуйтесь, - донеслось со шлюпа (очевидно, это отвечал Питкаэрн), - я посмотрю как следует.
   - Ах ты Господи! - пробормотал третий номер. - Откуда же в Портсмутской гавани соотечественники?
   - Я тебе потом объясню, - пообещал Эрбель, - а пока мы спасены!
   - Постарайся сделать так, чтобы это произошло как можно скорее, взмолился третий номер, - у меня все занемело от холода.
   - У меня тоже, - прибавил четвертый номер.
   - Не волнуйтесь, - успокоил их Эрбель, - ждите здесь и постарайтесь, чтобы вас не отнесло течением, а остальное предоставьте мне.
   Рассекая волну, словно дельфин, он поплыл к шлюпу.
   Четверо беглецов старались, насколько могли, держаться рядом; они смотрели во все глаза и слушали во все уши, готовые действовать по обстоятельствам.