Дюма Александр. Сальватор

   Карл X в генеральском мундире, с голубой лентой через плечо, со шпагой на боку печально прохаживался из комнаты в комнату, отвечая рассеянной улыбкой и небрежным поклоном на знаки уважения, оказываемые ему со всех сторон при его приближении.
   Время от времени он подходил к окну и пристально вглядывался в ночь.
   Что он высматривал?
   Он любовался звездным небом в эту прекрасную ночь и, казалось, сравнивал свой мрачный королевский бал с блестящим, радостным праздником, который луна задала звездам.
   Иногда он глубоко вздыхал, словно находился один в спальне и звали его не Карл X, а Людовик ХГГГ.
   О чем он думал?
   О невеселых результатах законодательной сессии 1827 года?
   О несправедливом законе против печати? О тяжких оскорблениях, нанесенных г-ну де Ларошфуко-Лианкуру уже после смерти?
   Об обиде, которую он пережил во время смотра на Марсовом поле? О роспуске национальной гвардии и последовавшем за ним брожении? О законе, касающемся списка присяжных заседателей, или законе об избирательных списках, повергших Париж в великое смущение? О последствиях роспуска палаты депутатов или о восстановлении цензуры? Об очередном нарушении данного обещания, новость о котором облетела Париж и потрясла население? Наконец, может быть, о смертном приговоре г-ну Саррантий, который должны были привести в исполнение на следующий день, а это, в свою очередь, как мы видели из разговора Сальватора с г-ном Жакалем, могло вызвать в столице настоящие волнения?
   Нет.
   Короля Карла X занимало, волновало, беспокоило, печалило последнее черное облачко, упрямо остававшееся на небе после Урагана и заслонявшее светлый лунный лик.
   Король опасался, как бы ураган не разразился вновь.
   Дело в том, что на следующий день была объявлена большая охота, организованная в Компьенском лесу, и его величество Карл X, бывший, как всем известно, величайшим охотником со времен Немрода, страдал при мысли, что она могла сорваться или пойти не так, как задумано, из-за плохой погоды.
   "Чертова туча! - ворчал про себя король. - Проклятая луна!"
   При этой мысли он так хмурил свое обычно невозмутимое лицо, что придворные вполголоса спрашивали друг друга:
   - Вы не знаете, что с его величеством?
   - Попробуйте угадать, что с его величеством?
   - Только подумайте: и что может быть с его величеством?
   - Несомненно, - говорили они, - Манюэль умер! Но эта тяжелая для оппозиции утрата не может представлять собой несчастье для монархии и так занимать короля!
   - Подумаешь! Во Франции стало одним французом меньше! - прибавляли они, пародируя Карла X, который, въезжая в Париж, сказал: "Во Франции стало одним французом больше".
   - Конечно, - говорили они, - завтра состоится казнь господина Сарранти, который, как утверждают некоторые, невиновен ни в краже, ни в убийстве, вменяемым ему в вину; он бонапартист, что гораздо хуже! И если бы его оправдали по первому обвинению, его трижды можно было бы осудить по второму. Словом, и здесь не из-за чего хмуриться его величеству.
   В эту минуту среди гостей начала распространяться настоящая тревога, они уже готовы были разбежаться, как вдруг король, продолжавший стоять, прислонившись лбом к стеклу, громко вскрикнул от радости и его крик отозвался в душах всех присутствовавших, а слух о том, что король повеселел, быстро прокатился по всем залам и достиг приемных.
   - Его величество радуется, - облегченно вздохнули гости.
   Король действительно радовался.
   Черная туча, заслонявшая луну, не исчезла вовсе. Она лишь сдвинулась, с места, которое так долго занимала, и, подхваченная двумя противоположными воздушными потоками, заметалась с запада на восток и обратно, словно волан меж двух ракеток.
   Это-то и развеселило его величество, именно при виде этого зрелища он издал радостный крик, обрадовавший придворных.
   Однако его блаженство - а счастье создано не для смертных! - длилось недолго. Пока небо прояснялось, земля погружалась во тьму.
   Дворецкий доложил о префекте полиции. Тот вошел еще более мрачный, чем сам король.
   Он подошел прямо к Карлу X и поклонился до земли, как того требовали не только высокое положение, но и почтенный возраст короля.
   - Сир! - сказал он. - Я имею честь, учитывая серьезность обстоятельств, просить ваше величество разрешить мне принять все необходимые меры, принимая во внимание важность событий, театром которых явится завтра наша столица.
   - В чем же состоит серьезность обстоятельств и о каких событиях вы говорите? - спросил король. Он не понимал, как может на всем Земном шаре происходить нечто более интересное, чем игра ветра с тучей, застилавшей луну.
   - Государь! - заговорил г-н Делаво. - Я не сообщу вашему величеству ничего нового, напомнив о смерти Манюэля.
   - Это мне в самом деле известно, - нетерпеливо перебил его Карл X. - Он был человек весьма достойный, как я слышал.
   Но говорят также, что это был революционер, и его смерть не должна огорчать нас сверх меры.
   - Именно в этом смысле смерть Манюэля меня печалит или, вернее, пугает.
   - В каком смысле? Говорите, господин префект.
   - Король помнит, - продолжал тот, - о прискорбных сценах, причиной или, точнее, поводом для которых послужили похороны господина де Ларошфуко-Лианкура?
   - Помню, - кивнул король. - Эти события имели место не так давно, чтобы я о них забыл.
   - Эти печальные события, - продолжал префект полиции, - вызвали в палате волнение, передавшееся значительной части вашего славного города Парижа.
   - Моего славного города Парижа!.. Моего славного города Парижа! проворчал король. - Продолжайте же!
   - Палата...
   - Палата распущена, господин префект: не будем о ней больше говорить.
   - Как прикажете, - чуть заметно растерявшись, проговорил префект. Однако именно потому, что она распущена и мы не можем на нее опереться, я и пришел просить непосредственно у вашего величества позволения ввести осадное положение, дабы предупредить события, которые могут произойти во время похорон Манюэля.
   В этом месте король более внимательно стал вслушиваться в слова префекта полиции, после чего дрогнувшим голосом спросил:
   - Неужели опасность столь неотвратима, господин префект?
   - Да, государь, - непреклонно произнес г-н Делаво, набиравшийся храбрости по мере того, как читал в лице короля все большее беспокойство.
   - Объясните свою мысль, - попросил Карл X.
   Он обернулся к министрам и поманил их к себе.
   - Подойдите, господа!
   Король подвел их к оконной нише. Видя, что совет почти в полном составе, он повторил, обращаясь к префекту:
   - Объясните свою мысль!
   - Сир! - отвечал тот. - Если бы я опасался лишь беспорядков во время похорон Манюэля, я не стал бы докучать своими опасениями королю. В самом деле, объявив, что похороны начнутся в полдень, я приказал бы вынести тело в восемь часов утра и тем почти избежал бы волнения масс. Но пусть король соблаговолит подумать вот о чем. Если и без того трудно подавить революционное движение, то становится и вовсе невозможно его обуздать, когда к первому движению присоединится второе.
   - О каком движении вы говорите? - удивился король.
   - О бонапартистском движении, сир, - пояснил префект полиции.
   - Это призрак! - вскричал король. - Оборотень, которым пугают женщин и детей! Бонапартизм свое отжил, он умер вместе с господином де Буонапарте. Давайте не будем о нем говорить, как и о волнениях в палате - также мертвой. "Requiescant in расе!" ["Мир их праху" (лamuн) - искаженная заключительная фраза заупокойной католической молитвы].
   - Простите мне мою настойчивость, ваше величество, - твердо проговорил префект. - Партия бонапартистов цела и невредима; вот уже месяц, как бонапартисты опустошили все лавки оружейников, а оружейные фабрики Сент-Этьена и Льежа работают исключительно на них.
   - Да что вы тут рассказываете?! - изумился король.
   - Правду, ваше величество.
   - Тогда выражайтесь яснее, - попросил король.
   - Государь! Завтра состоится казнь господина Сарранти.
   - Господина Сарранти?.. Погодите-ка! - напрягая память, вымолвил король. - По просьбе одного монаха я, кажется, помиловал осужденного?
   - По просьбе его сына, просившего у вас трехмесячной отсрочки, чтобы успеть сходить в Рим, где он должен был, как говорили, представить доказательство о невиновности своего отца, и вы, ваше величество, предоставили отсрочку.
   - Вот именно.
   - Три месяца, сир, истекают нынче, и во исполнение полученных мною приказаний казнь должна состояться завтра.
   - Этот монах произвел на меня впечатление достойного молодого человека, - задумчиво проговорил король. - Похоже, он был уверен в невиновности своего отца.
   - Да, сир. Но он не представил доказательств, он даже не явился после путешествия в Рим.
   - И вы говорите, завтра - последний день отсрочки?
   - Да, ваше величество, завтра.
   - Продолжайте.
   - Один из самых преданных императору людей, тот самый, что предпринял попытку похитить короля Римского, истратил за неделю более миллиона ради спасения господина Сарранти, своего товарища по оружию и друга.
   - Неужели вы полагаете, сударь, - спросил Карл X, - что вор и убийца мог бы в самом деле внушать кому-нибудь дружеские чувства?
   - Ваше величество! Он был осужден.
   - Ладно! - кивнул Карл X. - И вам известно, какими силами располагает генерал Лебастар де Премон?
   - Достаточными, государь.
   - Противопоставьте ему силу вдвое, втрое, вчетверо большую!
   - Необходимые меры уже приняты, сир.
   - Чего же вы в таком случае боитесь? - нетерпеливо проговорил король и посмотрел в небо сквозь оконное стекло.
   Туча совсем исчезла. Вслед за небосводом лицо короля тоже просветлело.
   - У меня вызывает опасение то обстоятельство, ваше величество, продолжал префект, - что похороны Манюэля совпадут с казнью Сарранти. Это послужит поводом для объединения бонапартистов и якобинцев. Оба эти человека пользуются известностью среди членов своих партий. И, наконец, налицо разнообразные тревожные симптомы, например похищение и исчезновение одного из самых ловких и верных полицейских вашего величества.
   - Кто похищен? - спросил король.
   - Господин Жакаль, ваше величество.
   - Как?! - растерялся король. - Неужели господин Жакаль похищен?
   - Так точно, государь.
   - Когда это произошло?
   - Около трех часов тому назад, сир, по дороге из Парижа в Сен-Клу. Он отправился в королевский дворец, чтобы встретиться со мной и министром юстиции и переговорить о новых, только что обнаружившихся обстоятельствах. Имею честь, сир, - продолжал префект, возвращаясь к первоначальной теме разговора, - просить вашего позволения объявить Париж на осадном положении в предвидении непоправимых несчастий.
   Не говоря ни слова, король покачал головой.
   Видя, что король не отвечает, министры тоже отмалчивались.
   Король не отвечал по двум причинам.
   Во-первых, такая мера представлялась ему слишком серьезной.
   Во-вторых, читатели не забыли об охоте в Компьене, намеченной за три дня и сулившей королю настоящий праздник. Было бы непросто открыто охотиться в тот день, когда Париж был бы объявлен на осадном положении.
   Король Карл X был знаком с газетами оппозиции и не сомневался, что они не преминут перемыть ему косточки при первом же удачном случае Париж объявлен на осадном положении, а король в тот же день охотится в Компьене! Нет, это было невозможно. Приходилось отказаться либо от охоты, либо от осадного положения.
   - Итак, господа, что думают ваши превосходительства о предложении господина префекта полиции? - спросил король.
   К величайшему его изумлению, все высказались за осадное положение.
   Дело в том, что кабинет министров де Виллеля, крепко спаянный за пять лет, чувствовал по глухим подрагиваниям приближавшееся землетрясение и ждал или, точнее, искал лишь повода, чтобы дать Франции решительный бой.
   Такое категоричное мнение не пришлось королю по вкусу.
   Он снова покачал головой, это означало, что он не одобряет мнения совета.
   Вдруг его словно осенило, и он вскричал:
   - А что если я помилую господина Сарранти! Я не только вполовину сокращу вероятность бунта, но и привлеку на свою сторону немало его сторонников.
   - Ваше величество! - заметил г-н де Пейроне - Стерн был абсолютно прав, утверждая, что в душе у Бурбонов нет ни крупицы ненависти.
   - Кто так сказал, сударь? - спросил польщенный Карл X.
   - Один английский автор, ваше величество.
   - Здравствующий?
   - Нет. Он умер шестьдесят лет назад.
   - Этот автор хорошо нас знал, сударь, и я сожалею, что не был с ним знаком. Впрочем, мы отклонились от темы. Повторяю: эта история с господином Сарранти представляется мне не вполне ясной. Я не хочу, чтобы меня упрекали в смерти современных Каласов и Лезюрков. Повторяю: я хочу помиловать господина Сарранти.
   Однако их превосходительства, как и в первый раз, хранили молчание. Они напоминали восковые фигуры из салона Куртиуса, еще существовавшего в те времена.
   - В чем дело? - немного раздраженно проговорил король. - Вы не хотите отвечать?
   Министр юстиции оказался посмелее своих коллег или счел, что вопрос входит в его компетенцию. Он шагнул навстречу королю и поклонился:
   - Ваше величество! Если мне позволено говорить открыто, я осмелюсь заметить, что помилование осужденного произведет удручающее впечатление на верноподданных короля. Все ждут казни господина Сарранти как ничтожного бонапартиста. Его помилование будет встречено не как акт милосердия, а как слабость. Умоляю вас, государь, - надеюсь, что я сейчас выражаю общее мнение всех своих коллег, - дать возможность свершиться правосудию.
   - Неужели таково мнение совета? - спросил король.
   Все министры в один голос ответили, что разделяют мнение министра юстиции.
   - Ну, будь по-вашему, - вздохнул король.
   - Значит, король мне позволяет ввести в Париже осадное положение? спросил префект полиции, обменявшись многозначительным взглядом с председателем совета.
   - Увы, придется, - медленно выговорил король, - раз вы все так считаете; хотя, по правде говоря, эта мера представляется мне слишком строгой.
   - Бывают минуты, когда строгость необходима, ваше величество, - заметил г-н де Виллель, - а король справедлив и понимает, что мы переживаем именно такое время.
   Король тяжело вздохнул.
   - Могу ли я высказать королю пожелание? - осмелел префект полиции.
   - Какое пожелание?
   - Я не знаю ваших намерений относительно завтрашнего дня, государь.
   - Черт побери! - вскричал король. - Я собирался поохотиться в Компьене и приятно провести время.
   - Тогда я обратил бы свое пожелание в нижайшую просьбу и умолял бы короля не уезжать из Парижа.
   - Хм! - обронил король, обводя взглядом всех членов своего совета.
   - Мы тоже так считаем, - подтвердили министры. - Мы - вокруг короля, но и король - среди нас.
   - Не будем больше возвращаться к этому вопросу, - предложил король.
   Он вздохнул так, что у присутствовавших защемило сердце, и приказал:
   - Пусть вызовут моего обер-егермейстера.
   - Ваше величество намерены отдать приказание?..
   - Отложить охоту до другого раза, господа, раз уж вы так этого хотите.
   Он бросил взгляд на небо и пробормотал:
   - Какая хорошая погода! Вот не везет!
   В эту минуту к королю подошел лакей и доложил:
   - Ваше величество! Один монах уверяет, что у него есть разрешение вашего величества явиться к королю в любое время дня и ночи, он ожидает в передней.
   - Он сказал, как его зовут?
   - Аббат Доминик, ваше величество.
   - Это он! - вскричал король. - Пригласите его ко мне в кабинет.
   Обернувшись к удивленным министрам, король прибавил:
   - Господа! Приказываю всем оставаться на местах до моего возвращения. Мне доложили о человеке, приход которого может изменить ход событий.
   Министры в изумлении переглянулись. Однако приказ короля был категоричным и нарушить его не представлялось возможным.
   По дороге в кабинет король встретил обер-егермейстера.
   - Что я слышу, ваше величество? - спросил тот. - Неужели завтрашняя охота не состоится?
   - Это мы скоро узнаем, - отвечал Карл X. - А пока ждите от меня дальнейших приказаний.
   Он продолжал путь в надежде, что этот неожиданный визит изменит, может быть, пугающий ход событий, которые ему предсказывали на следующий день.
   XXXI
   Глава, в которой объясняется, почему г-на Сарранти не оказалось в камере смертников
   Когда король вошел к себе, первое, что он заметил в другом конце кабинета, был монах, бледный, неподвижный, застывший, словно мраморная статуя.
   Он был не в состоянии сидеть и прислонился к стене, чтобы не упасть.
   Король замер при виде этого подобия призрака.
   - А-а, это вы, отец мой, - молвил наконец король.
   - Да, ваше величество, - отозвался священник так тихо, словно то был голос привидения.
   - Вам плохо?
   - Да, государь... Я исполнил свой обет и прошел около восьмисот лье пешком. В ущелье Сениской горы я заболел:
   подхватил лихорадку в Мареммах. Месяц я провалялся на постоялом дворе между жизнью и смертью. Потом наконец, поскольку время подгоняло и день казни моего отца становился все ближе, я снова пустился в путь. Рискуя умереть, стоя у какого-нибудь придорожного столба, я за сорок дней прошел сто пятьдесят лье и прибыл два часа назад.
   - Почему же вы не наняли экипаж? Да вас из милости избавили бы от тягот пути!
   - Я дал обет совершить паломничество в Рим и вернуться пешком: я был обязан исполнить обет.
   - И вы его исполнили?
   - Да, государь.
   - Вы святой.
   На губах монаха мелькнула невеселая усмешка.
   - Не торопитесь называть меня так, - остановил он короля. - Я преступник и явился просить справедливости для других и для себя.
   - Прежде всего, я бы хотел узнать об одном, - проговорил король.
   - Спрашивайте, ваше величество! - с поклоном предложил Доминик.
   - Вы ходили в Рим... с какой целью? Теперь можете мне об этом сказать?
   - Да, сир. Я ходил умолять его святейшество снять наложенную на мои губы печать и разрешить мне нарушить тайну исповеди.
   - Значит, вы по-прежнему убеждены в невиновности своего отца, но не принесли доказательств этой невиновности? - огорченно вздохнул король.
   - Напротив, ваше величество, у меня в руках неоспоримое доказательство.
   - Говорите же!
   - Король может уделить мне несколько минут?
   - Сколько пожелаете, сударь. Ваша история очень меня заинтересовала. Да садитесь же! Мне кажется, у вас вряд ли хватит сил говорить стоя.
   - Доброта короля возвращает мне силы. Я буду говорить стоя, ваше величество, как и подобает верноподданному... или даже опущусь на колени, как положено преступнику, разговаривающему со своим судьей.
   - Погодите, сударь, - остановил его король.
   - Почему, ваше величество?
   - Вы собираетесь открыть мне то, на что не имеете права:
   тайну исповеди. А я не хочу участвовать в святотатстве.
   - Да простит мне король, но как бы страшен ни был мой короткий рассказ, ваше величество может теперь его выслушать, не опасаясь святотатства.
   - Я вас слушаю, сударь.
   - Государь! Я стоял у смертного одра одного человека, когда меня пригласили к другому - умирающему. Мертвому больше не нужны были мои молитвы, зато умирающий нуждался в отпущении грехов. И я пошел к умирающему...
   Король подошел к священнику поближе, потому что с трудом разбирал его речь. Он не стал садиться, а лишь оперся рукой о стол.
   Было заметно, что король приготовился слушать с огромным вниманием.
   - Умирающий начал свою исповедь, но не успел он произнести и нескольких слов, как я его остановил.
   "Вы - Жерар Тардье, - сказал я ему, - я не могу слушать вас дальше".
   "Почему?" - спросил умирающий.
   "Потому что я Доминик Сарранти, сын того, кого вы обвиняете в краже и убийстве".
   И я отодвинулся от него вместе с креслом.
   Но он удержал меня за полу моей рясы!
   "Отец мой! - проговорил он. - Само Провидение привело вас ко мне. Если бы я знал, где вас найти, я бы приказал это сделать, чтобы вы услышали мою исповедь... Монах! Это мое преступление, и я открываю эту тайну вам. Сын! Я возвращаю вам невиновность вашего отца. Я скоро умру. После моей смерти расскажите обо всем, что от меня узнаете...".
   И он, ваше величество, поведал мне ужасную историю: он обокрал сам себя, чтобы подозрения пали на моего отца, который в тот день, будучи замешан в заговоре против вашего брата, оказался вынужден бежать.
   Затем он взялся за преступление, настоящее преступление, государь!..
   - Как вы можете все это мне говорить, сударь, если узнали это на исповеди и, значит, обязаны молчать.
   - Позвольте мне договорить, ваше величество... Клянусь, что я не введу вас в грех. Я один рискую погубить свою душу...
   или, вернее, - Господи Боже мой! - уже погубил! - прибавил он, подняв глаза к небу.
   - Продолжайте, - разрешил король.
   - Жерар Тардье рассказал мне, как, уступая уговорам своей сожительницы, решил отделаться от двух своих племянников.
   Разумеется, такое решение далось ему не без колебаний, борьбы, угрызений совести. И все же он решился... Двое соучастников распределили роли: он взял на себя мальчика, она - девочку. Он преуспел, бросив племянника в пруд и забив его веслом...
   - Как ужасно то, что вы мне рассказываете!
   - Да, сир, это ужасно.
   - И вы обязаны представить мне доказательства своих заявлений.
   - Я представлю вам доказательства, государь. Итак, женщине убить девочку не удалось. В ту минуту, когда она готова была зарезать несчастную крошку, на крики примчался пес, сорвавшийся с цепи; он разбил окно, вцепился женщине в горло и задушил ее. Обливаясь кровью, девочка бежала...
   - Она жива? - спросил король.
   - Не знаю. Ваша полиция ее похитила, дабы убрать свидетеля невиновности моего отца.
   - Сударь! Даю вам слово дворянина, что справедливость будет восстановлена... Но где доказательства?!
   - Вот они! - сказал монах, вынимая из кармана манускрипт.
   Он с поклоном передал королю свиток, на котором было написано:
   "Это моя главная исповедь перед Богом и людьми, которая может быть в случае необходимости предана гласности после моей смерти.
   Жерар Тардье".
   - Как давно у вас эта бумага? - поинтересовался король.
   - Она была при мне все время, сир, - признался монах. - Убийца отдал ее мне, думая, что скоро умрет.
   - И, имея эту бумагу, вы ничего не сказали, не представили ее судьям, не дали ее мне?
   - Ваше величество! Разве вы не видите, что здесь написано:
   исповедь преступника могла быть предана гласности лишь после его смерти.
   - Он, стало быть, умер?
   - Да, государь, - кивнул монах.
   - Давно?
   - Три часа назад; именно столько времени мне понадобилось, чтобы добраться из Ванвра в Сен-Клу.
   - Должно быть, самому Господу стало угодно, чтобы негодяй умер вовремя.
   - Да, я думаю, что Господу была угодна его смерть, ваше величество... Однако, - продолжал монах, опускаясь на одно колено, - я знаю человека столь же ничтожного, еще большего негодяя, чем этот.
   - Что вы хотите этим сказать? - спросил король.
   - Я хочу сказать, что господин Жерар умер не своей смертью, ваше величество.
   - Он покончил с собой? - вскричал король.
   - Нет, государь, он был убит!
   - Убит?! - изумился король, и вдруг его словно озарило. - Кто же его убил?
   Монах вынул из-за пазухи нож, которым он убил г-на Жерара, и положил его к ногам короля.
   Нож был в крови.
   Рука монаха тоже была в крови.
   - О! - вскрикнул король и отпрянул. - Значит, убийца - это...
   Он не смел договорить.
   - ...это я, ваше величество! - понурился монах. - Это был единственный способ спасти честь и голову моего отца. Эшафот уже стоит, государь Прикажите, и я взойду на него.
   На мгновение воцарилось молчание. Монах стоял все так же, не поднимая головы, в ожидании приговора.
   Но, к величайшему удивлению аббата Доминика, король, отступивший при виде окровавленного кинжала, смягчился и проговорил:
   - Встаньте, сударь. Вы совершили, без сомнения, ужасное, отвратительное преступление. Однако оно вполне объяснимо, если не простительно, ведь вы действовали из преданности отцу:
   это сыновняя любовь вложила вам в руки нож, и хотя никому не дано право мстить за себя самому, закон все учтет, мне же нечего сказать, я ничего не могу сделать до тех пор, пока вам не будет вынесен приговор.
   - А как же мой отец, ваше величество?! - вскричал молодой человек.
   - Это другое дело.
   Король позвонил, на пороге появился лакей - Передайте господину префекту полиции и хранителю королевской печати, что я жду их здесь.
   Монах по-прежнему стоял на одном колене, несмотря на разрешение короля подняться.
   - Да встаньте же! - повторил Карл X.
   Монах повиновался, но был очень слаб, и ему пришлось опереться на стол, чтобы не упасть.
   - Садитесь, сударь, - пригласил его король - Ваше величество!.. пролепетал монах.
   - Я вижу, вы ждете приказа. Итак, приказываю вам сесть.
   Монах почти без чувств упал в кресло.
   В эту минуту префект полиции и министр юстиции явились на зов короля.
   - Господа! - весело проговорил король. - Я был прав, когда говорил вам, что приход лица, о котором мне доложили, может изменить ход событий.
   - Что хочет сказать его величество? - спросил министр юстиции.
   - Я хочу сказать, что был совершенно прав, когда уверял, что к осадному положению придется прибегнуть лишь в крайнем случае. К счастью, мы до этого не дошли!