Дюма Александр. Сальватор

   Двенадцать заряженных шрапнелью пушек будто взвыли от радости в ответ на это приказание.
   Зловещая вспышка осветила "Калипсо", густое облако дыма опустилось на его палубу, послышались треск, крики, потом снова раздался голос Эрбеля, будто повелевавшего грозой:
   - На абордаж, ребятки!
   Первым на вражескую палубу прыгнул, как всегда, капитан Эрбель.
   Но не успел он еще как следует встать на ноги, как у него над ухом кто-то сказал:
   - А все-таки крестником вашего первенца буду я, капитан.
   Эти слова принадлежали Пьеру Берто.
   В ту же минуту с бушприта посыпались, как зерна из колоса, французы, к ним присоединялись их товарищи, и все они очутились на палубе "Калипсо": в течение нескольких минут люди падали туда, словно град в летнюю бурю.
   Невозможно передать, что потом происходило на палубе "Калипсо": все смешалось, началась рукопашная схватка, все кричали, будто на шабаше демонов, но, к величайшему изумлению многих, капитана Эрбеля было не видать и не слыхать.
   Однако спустя несколько минут он выбрался из люка. Он держал в руке факел, и в его свете стало видно, что лицо капитана испачкано порохом и кровью.
   - Все на борт "Прекрасной Терезы", ребятки! - крикнул он. - Англичанин сейчас взлетит на воздух!
   Его слова произвели магическое действие: крики стихли, драка прекратилась.
   Вдруг из глубины вражеского судна донесся истошный крик:
   - Огонь!
   Матросы "Прекрасной Терезы" бросились вон с неприятельского брига с тем же проворством, с каким совсем недавно его осаждали; французы цеплялись за снасти, прыгали с борта одного судна на другое, в то время как капитан, Пьер Берто и еще несколько силачей, описанных нами в самом начале сражения и вооруженных невиданным дотоле оружием, прикрывали отступление.
   Оно произошло так скоро, что англичане еще не успели прийти в себя; пока два человека с топорами в руках высвобождали бушприт от снастей, в которых он запутался, раздался крик:
   - Брасопьте левый борт вперед! Ставьте стаксели! Убирайте грот и бизань! Руль право на борт!
   Эти приказания, отдававшиеся властным голосом, которому невозможно было не подчиниться, были исполнены с такой стремительностью, что, вопреки воле английского капитана, сцепить два корабля было уже невозможно, и "Прекрасная Тереза", словно догадываясь о надвигавшейся на нее опасности, отделилась от вант неприятельского судна, обрубая крючья, отсекая тросы и мечтая об одном: как можно скорее убежать от огня.
   Тем не менее капитан Эрбель не смог помешать тому, что вражеский бриг, из последних сил развернувшись левым бортом, грохнул из пушек в порыве гнева или из жажды мести. Но матросы были так рады вырваться из опасного положения, в котором оставили своего врага, что почти не обратили внимания на смерть трех или четырех товарищей и крики нескольких раненых.
   - А теперь, дети мои, - сказал капитан, - вот и обещанный фейерверк. Внимание!
   Из всех люков английского брига повалил густой дым, в то время как над портами и жерлами пушек поднимался дымок совсем другого рода.
   До слуха французов донесся голос английского капитана, усиленный рупором:
   - Шлюпки на воду!
   Приказание было немедленно исполнено, и вокруг фрегата закачались на волнах четыре шлюпки.
   - Кормовую и шкафутную шлюпки - солдатам морской пехоты! - крикнул капитан. - Две бортовые шлюпки - матросам. Грузите сначала раненых!
   Солдаты и офицеры "Прекрасной Терезы" переглядывались.
   Они были потрясены дисциплиной англичан. Маневр, проводившийся на борту "Калипсо" с такой четкостью, словно судно проводило учения в Портсмутской гавани или Сальвейском проливе, на борту французского корабля был бы попросту невозможен.
   Сначала в шлюпки спустили раненых - их было довольно много, и было решено разместить их в каждую шлюпку поровну, - потом солдаты морской пехоты в безупречном порядке заняли отведенные им шлюпки. Наконец настала очередь матросов.
   Капитан стоял на мостике и невозмутимо отдавал приказания, словно позабыв, что у него под ногами мина.
   С этой минуты французы перестали видеть происходящее.
   Дым повалил изо всех щелей и окутал вражеский корабль покрывалом, сквозь которое невозможно было что-либо разглядеть.
   Время от времени языки пламени взвивались вдоль мачт; потом несколько пушек, оставшиеся заряженными, выстрелили сами по себе; затем стало видно, как из огня вышла одна шлюпка, другая, третья; вдруг раздался оглушительный взрыв, судно изрыгнуло пламя, словно кратер вулкана, в воздух взметнулись горящие обломки, прочертив в ночном небе светящиеся полосы, похожие на гигантские ракеты.
   Это и был финал фейерверка, обещанного капитаном Эрбелем.
   Обломки корабля рухнули в море, все погасло, и снова наступила темнота. Ничего не осталось от великана, еще недавно крутившегося в огне; лишь три шлюпки бороздили море, удаляясь от места крушения их судна, насколько позволяли весла.
   Капитан Эрбель не стал их преследовать. А когда одна из шлюпок оказалась на расстоянии пушечного выстрела от "Прекрасной Терезы", матросы и капитан приподняли шляпы, приветствуя храбрецов, которые, избегнув смертельной опасности от пожара, отправлялись навстречу другой, менее заметной и еще не очень близкой, но все-таки неотвратимой: непогоде и голоду.
   Четвертая шлюпка, в которой сидели капитан и четвертая часть экипажа, взлетела на воздух вместе с бригом.
   Эрбель и его люди провожали взглядами три шлюпки до тех пор, пока они окончательно не исчезли в кромешной темноте.
   Капитан достал из кармана часы и сказал: - Итак, дети мои, уже полночь. Впрочем, в дни праздников разрешается ложиться позднее обычного.
   Теперь, если нас спросят, почему капитан Эрбель не захватил три четверти экипажа "Калипсо" в плен, а дал им уйти, мы ответим, что "Прекрасная Тереза", имевшая сто двадцать человек на борту, не могла взять еще сотню.
   Если же наш ответ не удовлетворит кого-нибудь из наших читателей и они захотят узнать, почему капитан Эрбель не потопил шлюпки неприятеля тремя пушечными выстрелами, мы ответим...
   Нет, мы промолчим.
   XXVI
   Женитьба Корсара
   В течение десяти лет, последовавших за событиями, о которых мы рассказали, желая, по своему обыкновению, дать представление о характере наших героев, капитан Эрбель, уже знакомый нашим читателям, шел, не сворачивая с раз избранного пути.
   Нам будет довольно сделать краткий обзор его побед, знакомый нам из газет того времени.
   "Святой Себастьян" - португальское судно, направлявшееся из Суматры в Иль-де-Франс с трехмиллионным грузом. Доля Эрбеля составила четыреста тысяч ливров.
   "Шарлотта" - голландский корабль водоизмещением триста шестьдесят тонн, имевший на борту двенадцать пушек и семьдесят человек экипажа. "Шарлотта" была продана за шестьсот тысяч ливров.
   "Орел" - английская шхуна водоизмещением сто шестьдесят тонн, проданная за сто пятьдесят тысяч ливров.
   "Святой Иаков" и "Карл III" - испанские корабли, проданные за шестьсот тысяч ливров.
   "Аргос" - русское судно в шестьсот тонн.
   "Геракл" - английский бриг в шестьсот тонн.
   "Гордец" - английский парусник и так далее.
   К этому списку, опубликованному в официальных газетах того времени, мы могли бы прибавить еще тридцать или сорок наименований, однако в наши намерения отнюдь не входило давать полную биографию капитана Эрбеля, мы лишь хотим дать читателям представление о его характере.
   Вернувшись в Сен-Мало зимой 1800 года вместе с верным Пьером Берто, он получил от своих земляков все возможные свидетельства симпатии. Кроме того, его ожидало письмо от первого консула, приглашавшего его немедленно прибыть в Париж.
   Бонапарт прежде всего поздравил храброго бретонца с его необычайными походами, а затем предложил ему чин капитана и командование фрегатом республиканского флота.
   Однако Пьер Эрбель в ответ покачал головой.
   - Чего же вы хотите? - удивился первый консул.
   - Мне неловко вам в этом признаться, - отвечал Эрбель.
   - Вы, значит, честолюбивы?
   - Напротив, я считаю, что ваше предложение слишком лестно для меня.
   - Вы не хотите служить Республике?
   - Отчего же не послужить? Однако я хочу это делать по-своему.
   - Как же?
   - Оставаясь корсаром... Вы позволите говорить с вами откровенно?
   - Пожалуйста - Пока приказываю я, все прекрасно; как только мне придется исполнять чью-то волю, я не буду стоить и последнего из своих матросов.
   - Но ведь всегда приходится кому-то повиноваться.
   - До сих пор, гражданин консул, я исполнял лишь Божью волю, да и то только когда он мне приказывал через своего первого адъютанта, как мы зовем его высочество ветер, убрать или поднять паруса; мне не раз доводилось, когда меня обуревал демон непокорности, подчинять себе море с опущенными парусами, кливером и бизанью. Это означает, что, если бы я был капитаном фрегата, я бы должен был повиноваться не только Богу, но и вице-адмиралу, адмиралу, морскому министру, да откуда мне знать? На одного слугу будет слишком много хозяев.
   - Ну, я вижу, вы не забыли, что принадлежите к роду Куртенеев, заметил первый консул, - и что ваши предки правили в Константинополе.
   - Вы правы, гражданин первый консул, - я этого не забыл.
   - Однако я не в силах назначить вас императором Константинопольским, хотя постарался избежать всего того, что сделал Бодуэн, то есть возвращаться из Иерусалима через Константинополь, вместо того чтобы отправиться через Константинополь в Иерусалим.
   - Нет, гражданин консул, но вы можете сделать другое.
   - Да, я могу установить майорат для вашего старшего сына, женить вас на дочери одного из моих генералов, если вы хотите прикоснуться к славе, или на дочери одного из моих поставщиков, если вас интересуют деньги.
   - Гражданин первый консул! У меня три миллиона, что ничуть не хуже майората, а что касается женитьбы, у меня есть на примете невеста.
   - Вы женитесь на какой-нибудь знатной принцессе или дочери немецкого маркграфа?
   - Я женюсь на бедной девушке по имени Тереза; я люблю ее уже восемь лет, а она семь лет верно меня ждет.
   - Дьявольщина! - вскричал Бонапарт. - Не везет же мне:
   там - Сен-Жан-д'Акр, а здесь - вы!.. Что же вы намерены делать, капитан?
   - А вот что, гражданин консул: для начала женюсь, так как мне не терпится это сделать, и, если бы не вы, даю слово, я не двинулся бы до свадьбы из Сен-Мало.
   - Ну а что потом?
   - Буду наслаждаться мирной жизнью, проедая три миллиона и приговаривая, как пастух Вергилия:
   О Melibce! deus nobis hcec otia fecit![О Мелибей! Этот покой нам даровал Бог (латин.) (Вергилий "Буколики")]
   - Гражданин капитан! Я не силен в латыни.
   - Да, особенно когда речь о мирной жизни, верно? Да я не прошу у вас тридцатилетнего мира. Нет, год-другой насладиться семейным счастьем, и хватит. А потом с первым же пушечным выстрелом я... что ж, моя "Прекрасная Тереза" еще целехонька!
   - Значит, я ничего не могу для вас сделать?
   - Да вот я думаю...
   - И никак ничего не придумаете?
   - Нет, но если мне что-нибудь придет в голову, я вам напишу, слово Эрбеля!
   - Неужели я даже не смогу быть крестным вашего первого сына?
   - Вам не повезло, гражданин консул: я уже дал слово другому.
   - Кому же?
   - Пьеру Берто по прозвищу Монтобанн-Верхолаз, нашему боцману.
   - А он не может уступить мне свою очередь, капитан?
   - Да что вы! Он не уступил бы даже китайскому императору. Да и нечего сказать: он завоевал это право шпагой.
   - Каким образом?
   - Он был вторым на палубе "Калипсо" и, между нами, храбрецами, говоря, генерал, даже первым, если уж быть точным... Словом, я просто закрыл на это глаза.
   - Ну, капитан, раз уж мне с вами так не везет, вы, может быть, позволите мне о вас иногда справляться?
   - Стоит вам начать войну, гражданин первый консул, и вы обо мне услышите, за это я вам ручаюсь.
   - Итак, с должника нужно брать хотя бы то, что он может отдать: до встречи в случае войны!
   - До свидания, гражданин первый консул!
   Пьер Эрбель пошел было к двери, но снова вернулся.
   - Нет, я не могу вам обещать и свидания, - поправился он.
   - Это еще почему?
   - Потому что вы сухопутный генерал, а я моряк. Значит, маловероятно, что мы встретимся, если вы будете воевать в Италии или Германии, а я - в Атлантическом или Индийском океане; итак, удачи вам в ваших кампаниях, гражданин первый консул.
   - А вам удачных плаваний, гражданин капитан.
   На том капитан и первый консул расстались, а встретились вновь лишь пятнадцать лет спустя в Рошфоре.
   Через три дня после того, как Пьер Эрбель покинул Тюильрийский дворец, он с распростертыми объятиями вошел в скромный дом Терезы Бреа, находившийся в деревушке Планкоэ, что на Аркеноне, в пяти лье от Сен-Мало.
   Тереза радостно вскрикнула и бросилась Пьеру в объятия.
   Она не видела его три года. Она слышала, что он вернулся в Сен-Мало и в тот же день уехал в Париж.
   Другая впала бы в отчаяние и стала гадать, какое неотложное дело могло заставить ее возлюбленного отказаться от встречи с ней. Но Тереза твердо верила в слово Пьера; она преклонила колени перед Планкоэской Божьей Матерью, даже не думая о причине его неожиданного отъезда.
   И, как мы видели, Пьер приехал в Париж за час до назначенной аудиенции, а покинул столицу час спустя: его отсутствие длилось всего шесть дней. Правда, Терезе они показались шестью столетиями.
   Увидев своего любимого, она метнулась ему навстречу, а с ее губ или, вернее, из самого сердца вырвался радостный крик.
   Пьер расцеловал ее в мокрые от слез щеки и спросил:
   - Когда свадьба, Тереза?
   - Когда хочешь, - отвечала та. - Я уже семь лет как готова, а о нашей помолвке объявлено уже три года назад.
   - Значит, нам осталось только предупредить мэра и кюре?
   - Ну конечно!
   - Идем предупредим их, Тереза! Я не согласен с теми, кто говорит: "Он ждал шесть лет, подождет еще". Нет, я, наоборот, считаю так: "Я ждал шесть лет и полагаю, что этого вполне достаточно: больше ждать я не хочу!"
   Тереза придерживалась, разумеется, того же мнения. Не успел он договорить, как она накинула на плечи шаль и приготовилась выйти.
   Пьер Эрбель взял ее за руку.
   Как бы ни торопились мэр и кюре, необходимо было подождать три дня. За это время капитан едва не лишился рассудка.
   На третий день, когда мэр ему сказал: "Именем закона объявляю вас мужем и женой", Пьер Эрбель заметил:
   - Какое счастье! Если бы пришлось еще ждать, я бы свихнулся.
   Девять месяцев спустя - день в день - Тереза родила крепкого мальчонку, которого, по уговору, крестил Пьер Берто по прозвищу Монтобанн. Записали мальчика в книге актов гражданского состояния Сен-Мало под именем Пьера Эрбеля де Куртенея, виконта. Он был Пьером дважды: по имени родного отца и крестного.
   Мы уже рассказывали, как, уступая моде той поры, молодой человек латинизировал свое имя и вместо отчасти вульгарного имени апостола-отступника избрал более аристократичное Петрус.
   Однако наберитесь терпения, дорогие читатели; мы еще не закончили рассказ о его отце-корсаре, как называл брата генерал Эрбель.
   Медовый месяц капитана Эрбеля длился ровно столько, сколько существовал Амьенский мир. Мы ошибаемся: он затянулся на несколько дней дольше.
   Десять историков против одного вам скажут, если, конечно, вы пожелаете к ним обратиться, как был нарушен договор 1802 года; зато только я могу вам поведать, чем закончился медовый месяц нашего достойного капитана.
   Пока длился мир, все шло хорошо в семье Эрбелей. Муж обожал свою жену, нежную и тихую, будто ангел; он обожал сына и уверял - не без основания, может быть, - что это самый красивый малыш не только в Сен-Мало, но и во всей Бретани, а то и во всей Франции. Короче говоря, это был счастливейший смертный, и если бы не война, это состояние покоя длилось бы, верно, месяцы и годы и ни одно облачко не омрачило бы его ясного небосвода.
   Но со стороны Англии стала надвигаться буря. Английское правительство заключило мир вынужденный; для этого императору Павлу I пришлось вступить в коалицию с Пруссией, Данией и Швецией, благодаря чему был опрокинут кабинет министров Питта, а оратор Эддингтон был назначен первым лордом министерства финансов. К несчастью, мир просуществовал недолго.
   Убийство Павла I пошатнуло это ненадежное здание. Англичане обвинили Францию в том, что она слишком медленно освобождает Рим, Неаполь и остров Эльбу. Франция обвинила Англию в том, что та вообще не уходит из Мальты и Египта. Бонапарт решил встретить грядущие события во всеоружии и снарядил экспедицию в Санто-Доминго. Политический барометр предвещал неизбежную войну.
   С того дня, как эта намечавшаяся экспедиция привела все французские гавани в лихорадочное возбуждение, предшествующее обычно морским сражениям, капитан Эрбель потерял покой и сон Тихое семейное счастье не могло заглушить его жажды приключений: для него семейная жизнь была цветущим островком в океане, где моряк может ненадолго передохнуть, и только. Настоящим призванием капитана было море: оно не давало ему покоя, тянуло к себе, словно ревнивая любовница, и манило помимо воли. Он стал печальным и не пропускал ни одного рыбацкого судна, чтобы не расспросить экипаж, когда начнутся военные действия. Дни напролет он просиживал на самом высоком утесе, всматриваясь в даль, где море сливалось с небом.
   Тереза, йа все смотревшая его глазами, вскоре заметила, как он переменился, и долго не могла понять, чему приписать его странное состояние. Мрачное настроение, угрюмое молчание были настолько несвойственны ее мужу, что она не на шутку испугалась, но ни о чем ет о не спрашивала.
   Она понимала, что рано или поздно он заговорит сам. И вот однажды ночью ее разбудили порывистые движения и громкие крики капитана.
   Ему привиделось во сне сражение, и он закричал что есть мочи:
   - Вперед! Бей англичан! Дети мои, на абордаж! Да здравствует Республика!
   Бой был нелегкий. Но через некоторое время он, видимо, закончился, как и для Сида, сам собой: некому стало сражаться.
   Капитан, приподнявшийся было на постели, рухнул на подушку с криком:
   - Спускай флаг, английская собака! Победа! Победа!
   И он снова уснул мирным сном победителя.
   Так несчастная Тереза узнала правду.
   Сон ее как рукой сняло, и она прошептала:
   - Сам того не зная, он только что объяснил мне, почему на него находит тоска. Бедный Пьер! Из любви ко мне он сидит здесь как привязанный, чувствует себя пленником в этом доме и бьется головой о решетку, словно тигр в клетке...
   Увы, теперь я понимаю: эта тихая жизнь не для тебя, бедный мой Пьер! Тебе нужен простор, вольный воздух, бескрайнее небо над головой, море под ногами; тебе нужны великие бури и сражения, гнев человеческий и Божий! А я ничего не видела, не понимала, ни о чем не догадывалась: я тебя любила! Прости меня, дорогой Пьер!
   Тереза в смертной тоске стала ждать утра, а когда рассвело, сказала как можно тверже:
   - Пьер, ты здесь скучаешь!
   - Я? - отозвался он.
   - Да.
   - Даже и не думай об этом!
   - Пьер, ты никогда не лгал. Даже со мной оставайся всегда честным и искренним, как и подобает моряку.
   Пьер пролепетал что-то невнятное.
   - Безделье для тебя губительно, друг мой, - продолжала Тереза.
   - А твоя любовь меня восхищает, - отвечал Пьер.
   - Тебе пора в путь, Пьер, мы на пороге войны.
   - Да, так все говорят.
   - А ты, любимый мой, уже начал военные действия.
   - Что ты имеешь в виду?
   Тереза рассказала, что было ночью.
   - Вполне возможно, - согласился Пьер. - Всю ночь мне снился ожесточенный бой.
   - По тому, с какой страстью ты воевал пусть во сне, я поняла, что время нашей безмятежной жизни прошло, а настоящая жизнь для тебя там, где опасность и слава, и я приняла очень важное решение, мой друг.
   - Какое же?
   - Помочь тебе как можно раньше выйти в море.
   - Ты, дорогая Тереза?
   - Я, Пьер. Провидение возложило на нас разные задачи, милый; я ждала тебя семь лет и была счастлива этим ожиданием.
   Ты пришел, и два года я была самой счастливой женщиной на свете. Скоро ты снова уйдешь, и я опять буду ждать твоего возвращения. Но теперь со мной будет наш сын, и ждать мне будет легче. Мне необходимо многому его научить во исполнение своего материнского долга. Я расскажу ему о тебе, о твоих битвах, слух о которых дойдет и до нас. Каждый день мы будем подниматься на скалу в надежде увидеть вдали твой белый корабль. Так, дорогой, мы оба исполним перед Всевышним долг.
   Ты, мужчина, будешь защищать свою родину; я, женщина, стану воспитывать нашего сына; а Всевышний нас благословит.
   Пьер обыкновенно не показывал своих чувств, но когда услышал ее слова, ему показалось, что над головой у жены засветился нимб, как у Планкоэской Девы Марии, и упал к ее ногам.
   - Ты обещаешь, что не будешь без меня скучать, жена? - спросил он.
   - Не скучать, Пьер, - отвечала Тереза, - значило бы не любить тебя! Я буду скучать, но вспомню, что тебе хорошо, и твое счастье заставит меня позабыть о моей печали.
   Пьер бросился в объятия жены, потом выскочил из дома и побежал по улицам Сен-Мало, скликая всех своих матросов по именам, а своему другу Пьеру Берто поручил собрать всех, кого он встретит по дороге или застанет дома.
   Спустя неделю "Прекрасная Тереза" была полностью отремонтирована и свежевыкрашена; она собрала на борту прежний хорошо известный экипаж, усиленный двадцатью новичками, а также двадцать четыре восемнадцатифунтовых орудия и две тридцатишестифунтовые пушки и вышла из гавани Сен-Мало прогуляться по просторам, на которых пират Пьер Эрбель заработал громкую славу, соперничая со своим другом и земляком Сюркуфом.
   Вышла "Тереза" 6 мая 1802 года, а уже восьмого числа того же месяца захватила после десятичасовой схватки невольничье судно с шестнадцатью короткоствольными пушками на борту.
   Пятнадцатого она захватила португальское судно с восемнадцатью пушками и семи десятью членами экипажа.
   Двадцать пятого она завладела трехмачтовым торговым судном, шедшим под голландским флагом, груженным пятью тысячами тюков риса и пятьюстами бочонками сахара.
   Пятнадцатого июня, в ночь, похожую на ту, когда капитан Эрбель расправился с "Калипсо", "Тереза" вывела из строя английский трехмачтовый корабль; руководил операцией Пьер Берто, за что был сейчас же удостоен звания лейтенанта.
   Наконец, в начале июля, после восемнадцати боев, пятнадцать из которых закончились захватом неприятельских кораблей, "Прекрасная Тереза" бросила якорь в Иль-де-Франс, откуда вышла с разнообразными трофеями лишь в 1805 году, то есть после Аустерлицкого сражения.
   Тереза сдержала данное мужу слово: каждый день она поднималась на скалу вместе с сыном, которому уже пошел четвертый год. И когда "Прекрасная Тереза" подошла к берегу ближе, Пьер Эрбель различил на скале женщину с ребенком, размахивавших руками.
   Тереза узнала бриг своего мужа задолго до того, как он ее не только узнал, но и просто заметил.
   XXVII
   Мальмезон
   Наступил 1815 год.
   Шестого июля еще дымилось поле битвы при Ватерлоо.
   Двадцать первого июня в шесть часов утра Наполеон вернулся в Елисейский дворец, а 22-го подписал следующее заявление:
   "Французы!
   Начиная войну за национальную независимость, я рассчитывал объединить все усилия, волю каждого, участие всех национальных органов власти. Я имел основание надеяться на успех, а потому пренебрег всеми заявлениями держав против меня. По-видимому, обстоятельства изменились: я приношу себя в жертву ненависти врагов Франции. Искренни ли они в своих заявлениях, признаваясь, что всегда ненавидели только меня? Моя политическая жизнь кончена, и я провозглашаю своего сына под именем Наполеона Второго императором Французским. Теперешние министры сформируют временный правительственный совет. Интересы сына заставляют меня обратиться к Палатам с предложением безотлагательно организовать законное регентство. Призываю всех объединиться во имя общественного спасения и национальной независимости.
   Написано в Елисейском дворце
   22 июня 1815 года.
   Наполеон".
   Четыре дня спустя после подписания этого заявления, то есть 26 июня, Наполеон - почти сразу после отречения - получил такое постановление:
   "Правительственная комиссия постановляет:
   Статья 1. Морской министр отдаст распоряжение о снаряжении двух фрегатов в гавани Рошфор для доставки Наполеона БОНАПАРТА в Соединенные Штаты.
   Статья 2. Ему будет предоставлен по желанию вплоть до его отплытия достаточный эскорт под командованием генерал-лейтенанта Беккера, которому приказано обеспечить его безопасность.
   Статья 3. Главный управляющий почтами отдаст все необходимые распоряжения почтовым службам.
   Статья 4. Морской министр обеспечит возвращение фрегатов немедленно после прибытия на место.
   Статья 5. Фрегаты будут безотлучно находиться на Рошфорском рейде до прибытия охранных свидетельств.
   Статья 6. Исполнение настоящего постановления поручается морскому министру, военному министру и министру финансов.
   Подписано: Герцог Отрантский, граф Гренье, граф Карно, барон Кинетт, Ко ленкур, герцог Висанский".
   На следующий день герцог Отрантский на основании нового правительственного решения разрешил императору принять по расписке: сервиз столового серебра на двенадцать персон; фарфоровый сервиз от командующих армиями; шесть наборов на двенадцать персон постельного белья из камчатной ткани; шесть комплектов церковных облачений, две дюжины тончайших простынь; две дюжины запасных простынь; шесть дюжин полотенец, две почтовые кареты, три генеральских набора седел и конской сбруи, три набора седел и конской сбруи для доезжачего; четыреста томов из библиотеки замка Рамбуйе; различные географические карты; наконец, сто тысяч франков на дорожные расходы.