Дюма Александр. Сальватор

   Это было последнее приданое императора.
   В тот же день около четырех часов пополудни его сиятельство генерал Беккер, отвечавший за безопасность того, кого теперь называли просто Наполеоном Бонапартом, получил от маршала и военного министра принца Экмюхльского письмо. И хотя тот еще называл бывшего хозяина "императором" и "величеством", это, как увидят читатели, ни к чему его не обязывало; кроме того, всем известно, что такое сила привычки.
   "Господин генерал!
   Имею честь передать Вам прилагаемое распоряжение, которое правительственная комиссия поручает Вам довести до сведения императора Наполеона, заметив Его Величеству, что обстоятельства изменились и Его Величеству необходимо отправиться на остров Экс.
   Это постановление было принято как в его личных интересах, так и в интересах дорогого ему государства.
   Если император не примет к сведению это постановление, Вам надлежит установить более жесткое наблюдение либо для того, чтобы Его Величество не мог выйти из Мальмезона, либо чтобы предупредить возможное покушение на его жизнь. Вы прикажете выставить охрану на всех улицах, прилегающих к Мальмезону. Я немедленно извещу главного инспектора жандармерии и коменданта Парижа, чтобы он предоставил в Ваше распоряжение жандармерию и войска, которые могут Вам понадобиться.
   Повторяю, господин генерал, что это постановление было принято исключительно в интересах государства и личной безопасности императора Его скорейшее исполнение необходимо, от этого зависит судьба Его Величества и его близких.
   Мне нет нужды говорить Вам, господин генерал, что все эти меры должны быть приняты при сохранении тайны
   Маршал, военный министр, принц Экмюхльский".
   Час спустя все тот же генерал Беккер получил от герцога Отрантского другое письмо, переданное ему военным министром
   "Ваше сиятельство!
   Комиссия отменяет инструкции, которые она передала Вам час тому назад. Необходимо исполнить постановление в том виде, как оно было принято вчера, согласно которому Наполеон Бонапарт останется на рейде острова Экс до прибытия его бумаг.
   Очень важно во имя блага государства, которое ему далеко не безразлично, чтобы он оставался там до тех пор, пока окончательно не решится судьба его самого, а также его близких. Будут предприняты все меры к тому, чтобы эти переговоры закончились к его удовлетворению.
   Затронута честь Франции, а пока нужно принять все меры предосторожности для личной безопасности Наполеона, а также для того, чтобы он не покидал отведенного ему места для временного проживания.
   Герцог Отрантский".
   Начиная с 25-го император по приглашению правительственной комиссии покинул Елисейский дворец и удалился в Мальмезон, еще полный воспоминаний о Жозефине.
   Несмотря на письмо герцога Отрантского и неотступные просьбы временного правительства, Наполеон никак не мог решиться на отъезд.
   Двадцать восьмого июня он продиктовал графу Беккеру письмо. Само собою разумелось, что, хотя граф писал под диктовку императора, он нес за это письмо личную ответственность. Адресовано было это письмо военному министру.
   "Монсеньор!
   Ознакомившись с постановлением правительства об отъезде Его Величества в Рошфор, император поручил передать Вашему высочеству, что он отказывается от этого путешествия, принимая во внимание, что дороги небезопасны и Его Величество считает, что ему не будет обеспечена достаточная личная безопасность.
   Кроме того, прибыв по этому месту назначения, император считает себя пленником, поскольку его отъезд с острова Экс зависит от времени прибытия бумаг для его отправления в Америку, в которых ему, несомненно, будет отказано.
   Рассмотрев данный вопрос с вышеизложенных позиций, император решил принять свой арест в Малъмезоне, а в ожидании, пока его судьбу решил герцог Веллингтон, которому правительство может сообщить это решение, Наполеон останется в Малъмезоне, убежденный в том, что против него не будет предпринято ничего такого, что недостойно народа и правительства.
   Траф Беккер".
   Как видят читатели, Наполеона больше не называют "величеством", зато принца Экмюхльского по-прежнему величают "высочеством".
   Подобный ответ должен был привести к крайним мерам.
   В течение дня прибыла депеша; сначала подумали было, что в ней говорится об отъезде императора. Наполеон распечатал ее и прочитал следующее:
   "Приказ военного министра генералу Беккеру
   Париж, 28 июня 1815 года.
   Господин генерал!
   Вам предписано возглавить часть гвардии, находящуюся в Рюэе под Вашим командованием, а затем сжечь и полностью разрушить мост Шату.
   Приказываю также разрушить Безонский мост войскам, находящимся в Курбевуа.
   Для выполнения этой операции я посылаю туда одного из моих адъютантов.
   Завтра я отправлю войска в Сен-Жермен, а пока займите эту дорогу.
   Офицеру, доставившему Вам это письмо, поручено вручить мне отчет о выполнении данного приказа".
   Генерал Беккер ждал, что скажет император.
   Тот, не теряя хладнокровия, передал ему письмо.
   - Каков будет приказ вашего величества? - спросил граф Беккер.
   - Исполняйте полученное распоряжение, - отвечал император.
   Генерал Беккер отдал необходимые приказания в ту же минуту.
   Вечером генерала отозвали в Париж: он уехал в восемь часов.
   Наполеон не пожелал ложиться до возвращения генерала.
   Он хотел знать, что произойдет между генералом и военным министром.
   В одиннадцать часов генерал вернулся.
   Император приказал немедленно пригласить его.
   - Что нового в Париже? - едва завидев генерала, спросил император.
   - Происходят странные вещи, сир; вы не поверите, ваше величество...
   - Ошибаетесь, генерал: с тысяча восемьсот четырнадцатого года я излечился от непонятливости. Рассказывайте, чему вы явились свидетелем.
   - Свидетелем! Да, сир, можно подумать, что ваше величество обладает даром ясновидения. Прибыв в особняк министра, я столкнулся с человеком, выходившим от его высочества, на которого я вначале не обратил внимания.
   - Что это был за человек? - нетерпеливо спросил Наполеон.
   - Принц позаботился о том, чтобы сообщить мне это, - продолжал генерал. "Вы узнали человека, который только что от меня вышел?" - спросил он. - "Я не обратил на него внимания", - признался я. - "Это господин де Витроль, уполномоченный Людовика Восемнадцатого".
   Наполеон не смог сдержать едва заметной дрожи.
   Генерал Беккер продолжал:
   - "Ну что же, дорогой генерал, - сказал мне военный министр, - это господин де Витроль, уполномоченный Людовика Восемнадцатого, явившийся от имени его величества (Людовик ХУГГГ снова стал "величеством"), передал мне предложения, которые я нашел вполне приемлемыми для страны. Таким образом, если мои предложения одобрены, завтра я поднимусь на трибуну и обрисую наше положение, чтобы дать почувствовать необходимость принятия проектов, которые я считаю полезными для интересов нации".
   - Стало быть, интересы нации заключаются отныне в возвращении Бурбонов... - пробормотал Наполеон. - И вы ничего на это не ответили, генерал?
   - Напротив, сир. "Господин маршал! - сказал я. - Не скрою, я удивлен, видя, что вы принимаете решение, которое определяет судьбу империи в пользу второй реставрации; поостерегитесь взваливать на себя такую ответственность. Возможно, существуют другие средства отбросить неприятеля, а мнение Палаты не кажется мне, после ее голосования в пользу Наполеона Второго, благоприятным для возвращения Бурбонов".
   - И что он ответил? - поторопился спросить император.
   - Ничего, сир. Он вернулся в свой кабинет и передал мне новый приказ об отъезде.
   И генерал передал бумагу, в которой говорилось о том, что, если Наполеон не уедет в двадцать четыре часа, никто не отвечает за его личную безопасность.
   Но император словно и не слышал приказа.
   Казалось, его ничто не должно было удивлять, он же не мог понять одного: вопрос о возвращении Бурбонов обсуждался с г-ном де Витролем через принца Экмюхльского, который вел переговоры о возвращении его, Наполеона, через того же человека, который прислал ему на остров Эльба г-на Флери де Шабулона, чтобы привлечь его внимание к положению дел и передать, что Франция для него открыта и ждет его!
   Когда стало известно о высадке, бывший начальник штаба Наполеона оказался настолько скомпрометирован, что попросил прибежища у г-на Паскье, главного хирурга Инвалидов; он знавал его еще в армии и мог на него положиться.
   Наполеон заблуждался: еще существовало нечто, способное его удивить.
   Он отдал приказание о своем отъезде на следующий день.
   Но пока шла подготовка к отъезду императора, произошло событие, последствия которого могли привести к серьезным изменениям.
   Одним из тех, кто с болью следил за тем, как Наполеон нерешительно борется с Божьей десницей сначала в Елисейском дворце, а потом в Мальмезоне, оказался наш старый знакомый, г-н Сарранти, в настоящее время искупающий свои грехи за решеткой; а вскоре он и вовсе, может быть, заплатит головой за непреклонную верность императору.
   Со времени возвращения Наполеона он неустанно и почтительно напоминал своему бывшему генералу, что в такой стране, как Франция, ничто никогда не потеряно. Маршалы были забывчивы, министры неблагодарны, сенат отвратителен. Но армия и народ сохранили ему верность.
   Необходимо все отринуть от себя подальше, повторял г-н Сарранти, и призвать на этот великий бой народ и армию.
   Итак, 29 июня утром произошло событие, подтвердившее правоту сурового и несгибаемого советчика.
   К шести часам утра все изгнанники Мальмезона - жившие в этом замке уже являлись изгнанниками! - были разбужены громкими криками: "Да здравствует император! Долой Бурбонов! Долой предателей!"
   Все спрашивали друг друга, что означают эти крики, почти забытые с тех пор, как под окнами Елисейского дворца два полка гвардейских стрелков, добровольцы из числа ремесленников Сент-Антуанского предместья, прошли через сад, громко требуя, чтобы император возглавил их и повел на врага.
   Господин Сарранти, казалось, один был в курсе происходящего. Он был одет и стоял в передней, прилегавшей к спальне императора.
   Он вошел раньше, чем император успел его позвать и справиться о причине шума.
   Сарранти прежде всего взглянул на кровать: она была пуста.
   Император находился в смежной со спальней библиотеке. Он сидел у окна, положив ноги на подоконник, и читал Монтеня.
   Заслышав шаги, он спросил, не оборачиваясь:
   - В чем дело?
   - Сир, вы слышите? - раздался знакомый голос.
   - Что именно?
   - Крики: "Да здравствует император! Долой Бурбонов! Долой предателей!"
   Император печально улыбнулся.
   - Ну и что же, дорогой Сарранти? - спросил он.
   - Сир! Это дивизия Брайера возвращается из Вандеи, она стоит у ворот замка.
   - Что же дальше? - продолжал император в том же тоне, с прежней невозмутимостью или, точнее, с прежним равнодушием.
   - Что дальше, сир?.. Эти храбрецы не хотят идти дальше.
   Они заявили, что будут ждать, пока им вернут их императора, а если их вожаки не согласятся быть посредниками между ими и вашими, они сами придут за вашим величеством и поставят вас во главе.
   - И дальше? - снова спросил Наполеон.
   Сарранти подавил вздох. Он знал императора: это уже было не просто равнодушие, а отчаяние.
   - Государь! - молвил г-н Сарранти. - Генерал Брайер здесь, он просит позволения войти и положить к стопам вашего величества волю своих солдат.
   - Пусть войдет! - приказал император, поднимаясь и откладывая открытой книгу на окно, словно собираясь скоро вернуться к прерванному интересному чтению.
   Вошел генерал Брайер.
   - Государь! - заговорил он, почтительно склоняясь перед Наполеоном. - Я и моя дивизия пришли за приказаниями вашего величества.
   - Вы опоздали, генерал.
   - В том не наша вина, сир. Надеясь прибыть вовремя для защиты Парижа, мы проходили по десять, двенадцать и даже пятнадцать лье в день.
   - Генерал! - проговорил Наполеон. - Я отрекся от власти.
   - Как император, сир, но не как генерал.
   - Я предложил им свою шпагу, но они от нее отказались, - заметил Наполеон, сверкнув глазами.
   - Они от нее отказались!.. Кто, государь?.. Простите, что я задаю вопросы вашему величеству.
   - Люсьен, мой брат.
   - Государь! Ваш брат принц Люсьен не забыл, что первого брюмера он был председателем Совета пятисот.
   - Сир! - вмешался Сарранти. - Обратите внимание, что голос этих десяти тысяч человек, стоящих под вашими окнами и кричащих: "Да здравствует император!" - это голос народа, последняя попытка Франции. Более того, это последняя милость фортуны... Ваше величество! Во имя Франции, во имя вашей славы...
   - Франция неблагодарна, - прошептал Наполеон.
   - Не надо богохульствовать, сир! Мать не может быть неблагодарной.
   - Мой сын в Вене.
   - Ваше величество дорогу туда знает.
   - Моя слава умерла на равнинах Ватерлоо.
   - Сир! Вспомните ваши собственные слова, сказанные в Италии в тысяча семьсот девяносто шестом году: "Республика - как солнце. Только слепец или безумец станет отрицать его свет!"
   - Государь! Только подумайте: у меня здесь десять тысяч солдат, готовых в огонь и в воду, они еще не были в бою, - прибавил генерал Брайер.
   Император на минуту задумался.
   - Вызовите моего брата Жерома, - попросил он.
   И вот самый младший брат императора, единственный из всех, кто сохранил ему верность, тот, кто, будучи вычеркнут из списка монархов, сражался как солдат, вошел, еще бледный и не совсем оправившийся после двух ранений, полученных в КатрБра и на ферме Гумон, а также после тягот отступления, когда он прикрывал отход войска.
   Император протянул ему руку, потом вдруг и без предисловий сказал:
   - Жером! Что ты передал в руки маршала Суля?
   - Первый, второй и шестой корпуса, ваше величество.
   - Реорганизованными?..
   - Полностью.
   - Сколько человек?
   - Тридцать восемь или сорок тысяч.
   - А вы говорите, у вас, генерал?.. - обратился Наполеон к Брайеру.
   - Десять тысяч.
   - А в руках у маршала Груши - сорок две тысячи свежих солдат, прибавил Жером.
   - Искуситель! - пробормотал Наполеон.
   - Сир! Сир! - вскричал Сарранти, умоляюще сложив руки на груди. - Вы стоите на пути своего спасения... Вперед! Вперед!
   - Хорошо, спасибо, Жером. Держись поблизости, ты, возможно, мне понадобишься... Генерал, ждите моих приказаний в Рюэе. Ты, Сарранти, садись за этот стол и пиши.
   Бывший король и генерал вышли с поклоном, унося в душе надежду.
   Господин Сарранти остался с императором наедине.
   Он уже сидел с пером в руке.
   - Пишите, - приказал Наполеон.
   Потом в задумчивости продолжал:
   - "В правительственную комиссию".
   - Ваше величество! - воскликнул Сарранти и бросил перо. - Я не стану писать к этим людям.
   - Не будешь писать к этим людям?
   - Нет, сир.
   - Почему?
   - Все эти люди - смертельные враги вашего величества.
   - Они всем обязаны мне.
   - Это лишний довод, государь. Есть такие великие благодеяния, что за них можно заплатить только неблагодарностью.
   - Пиши, я тебе говорю.
   Господин Сарранти встал, поклонился и положил письмо на стол.
   - Что еще? - спросил император.
   - Ваше величество! Уже прошли времена, когда побежденные приказывали своим рабам себя убить. Написать в правительственную комиссию - все равно что вонзить вам нож в грудь.
   Император не отвечал.
   - Сир! Ваше величество! - взмолился Сарранти. - Надо браться за шпагу, а не за перо. Необходимо воззвать к нации, а не к людям, которые, повторяю, являются вашими врагами.
   Пусть они узнают, что вы разбили неприятеля в тот самый момент, когда они будут думать, что вы направляетесь в Рошфор.
   Император знал своего земляка, он знал: его не переубедить, даже приказ императора не помог бы.
   - Ладно! - сказал он. - Пришлите ко мне генерала Беккера!
   Сарранти вышел. Явился генерал Беккер.
   - Генерал! - начал Наполеон. - Должен вам сказать, что я отложил свой отъезд на несколько часов, чтобы послать вас в Париж: вам надлежит передать правительству новые предложения.
   - Новые предложения, государь? - удивился генерал.
   - Да, - подтвердил император. - Я прошу передать мне командование армией от имени Наполеона Второго.
   - Государь! Имею честь вам заметить, что подобное послание уместнее было бы передать с офицером императорского дома, нежели с членом Палаты и правительственным чиновником, чьи обязанности ограничиваются сопровождением вашего величества!
   - Генерал! - продолжал император. - Я верю в вашу преданность, потому и поручаю это дело именно вам, а не комунибудь другому.
   - Сир! Если моя преданность может быть полезна вашему величеству, отозвался генерал, - я готов повиноваться без колебаний. Однако я бы хотел иметь письменные инструкции.
   - Садитесь и пишите, генерал.
   Генерал сел на то же место, где только что сидел Сарранти, и взял отложенное им перо.
   Император стал диктовать, и генерал записал:
   "В правительственную комиссию.
   Господа!
   Положение во Франции, пожелания патриотов и крики солдат требуют моего присутствия для спасения отечества. Я требую пост командующего не как император, а как генерал.
   Восемьдесят тысяч человек собираются под Парижем: это на тридцать тысяч больше того, что я когда-либо имел в своем подчинении во время кампании 1814 года, однако я три месяца сражался с огромными армиями России, Австрии и Пруссии, и Франция вышла бы победительницей из борьбы, если бы не капитулировал Париж:; кроме того, это на сорок пять тысяч человек больше, чем было у меня, когда я покорил Альпы и завоевал Италию.
   Даю слово солдата, что, отбросив неприятеля, я отправлюсь в Соединенные Штаты для исполнения своего предназначения.
   Наполеон".
   Генерал Беккер не позволил себе ни единого замечания. Как солдат он понимал, что все это было возможно.
   Наполеона снедало беспокойство. Впервые, может быть, мускулы лица выдавали волнение его души.
   Его гениальная мысль работала не переставая. Он представлял, как уже все исправил, все восстановил. Он диктовал мир, если не славный, то, во всяком случае, почетный, и исполнял данное слово. Он покидал Францию не как беглец, а как спаситель.
   Два часа он вынашивал эту соблазнительную мечту!
   Он не спускал глаз с аллеи, по которой должен был возвратиться генерал, прислушивался к малейшему шуму. Временами его взгляд охотно останавливался на шпаге, брошенной поперек кресла. Он понял наконец, где его настоящий скипетр.
   Значит, все еще было поправимо, приход Блюшера, отсутствие Груши! Его великая мечта 1814 года о сражении, которое под стенами Парижа похоронит неприятельскую армию, могла осуществиться! Несомненно, люди, к которым он обращался, поймут его правильно. Как и он, на одну чашу весов они положат честь Франции, а на другую - его отречение, и не станут колебаться.
   В глазах размечтавшегося Наполеона мелькнуло что-то вроде молнии: это отразился солнечный луч в окне кареты.
   Экипаж остановился, из него вышел человек: это был генерал Беккер.
   Наполеон провел рукой по лицу, другую руку прижал к груди. Возможно, ему было бы лучше превратиться в ту минуту в изваяние?
   Вошел генерал.
   - Что? - поспешил спросить император.
   Генерал с поклоном подал бумагу.
   - Ваше величество! - начал он. - Вы, очевидно, по выражению моего лица уже догадались, что мне не удалось выполнить ваше поручение.
   Император медленно развернул бумагу и прочел:
   "Временное правительство не может принять предложения генерала Бонапарта и позволяет себе дать ему лишь один совет:
   уехать незамедлительно, учитывая, что пруссаки наступают на
   Версаль.
   Герцог Отрантский".
   Император прочел письмо, и ни один мускул на лице не выдал его волнения. Прекрасно владея собой, он сказал:
   - Прикажите готовиться к отъезду, генерал, а когда ваши приказания будут выполнены, предупредите меня.
   В тот же день в пять часов пополудни император покидал Мальмезон.
   У подножки своей кареты он увидел Сарранти: тот подал ему руку, помогая подняться в экипаж.
   - Кстати, - спросил Наполеон, опираясь на его надежную руку, предупредил ли кто-нибудь генерала Брайера, что он может двигаться к Парижу?
   - Нет, сир, - отвечал Сарранти, - и еще можно...
   Наполеон покачал головой.
   - Ах, сир, - прошептал корсиканец, - вы потеряли веру во Францию!
   - Совершенно верно! - подтвердил Наполеон. - Теперь я верю только в собственный гений.
   Он сел в карету, дверца за ним захлопнулась.
   Лошади поскакали галопом.
   Необходимо было прибыть в Версаль до пруссаков.
   XXVIII
   Рошфор
   Третьего июля, в тот же день, как неприятель занял Париж, император прибыл в Рошфор.
   Во все время пути Наполеон оставался печален, но спокоен.
   Говорил он мало. Судя по нескольким вырвавшимся у него словам, он непрестанно возвращался мыслями к Франции, как стрелка компаса непрестанно показывает на север; но он не получал новостей ни от жены, ни от сына.
   Время от времени он брал щепоть табаку из табакерки генерала Беккера и вдруг заметил, что на крышке изображена Мария-Луиза. Он решил, что ошибся, и склонился ниже.
   Генерал все понял и протянул табакерку императору.
   Тот взял ее в руки, с минуту разглядывал, потом без слов вернул генералу.
   Наполеон вышел у морской префектуры.
   Последняя надежда - скажем больше: последняя уверенность - оставалась ему, что временное правительство передумает и отзовет его назад.
   Через несколько часов после того, как он остановился в морской префектуре, прибыл курьер с письмом из правительственной комиссии, адресованном генералу Беккеру.
   Император скользнул взглядом по печати, узнал ее и стал с нетерпением ждать, когда генерал распечатает письмо.
   Генерал понял желание императора и поторопился.
   Наполеон обменялся взглядом с Сарранти, который доставил почту.
   Во взгляде корсиканца ясно читалось: "Мне нужно с вами переговорить", но мысли Наполеона витали далеко. Хотя он понял, чего хочет его земляк, он думал только о депеше.
   Генерал тем временем успел ее прочесть и, видя, что императору также не терпится узнать ее содержание, не говоря ни слова, подал бумагу императору.
   Судите сами, была ли она из тех, что способны укрепить надежды изгнанника, который вот-вот станет пленником.
   Вот текст этой депеши:
   "Господин генерал Беккер!
   Правительственная комиссия передала Вам инструкции относительно отъезда из Франции Наполеона Бонапарта.
   Я не сомневаюсь в Вашем усердии для успешного выполнения Вашей задачи. Дабы ее облегчить, насколько это в моих силах, я предписываю командующим Ла-Рошелъю и Рошфором оказать Вам всяческую поддержку и помощь в осуществлении мер, которые Вы сами сочтете приемлемыми для исполнения приказаний правительства.
   Примите, и так далее.
   За военного министра
   Государственный советник, первый секретарь
   Барон Маршан".
   Итак, если Наполеон Бонапарт замешкается с исполнением приказа, изгоняющего его из Франции, генерал Беккер мог отныне взять его за шиворот и вывести силой.
   Наполеон уронил голову на грудь.
   Прошло несколько минут. Император глубоко задумался.
   Когда он снова поднял голову, генерал Беккер вышел, чтобы написать ответ комиссии. Один Сарранти продолжал стоять перед ним.
   - Чего тебе? - нетерпеливо спросил император.
   - В Мальмезоне я хотел спасти Францию, сир, а здесь - вас самого.
   Император пожал плечами. Казалось, он полностью подчинился обстоятельствам: последнее письмо уничтожило последние его надежды.
   - Спасти меня, Сарранти? - переспросил он. - Мы вернемся к этому разговору в Соединенных Штатах.
   - Хорошо, но так как вы никогда не доедете в Соединенные Штаты, сир, давайте поговорим об этом здесь, если не хотите опоздать.
   - Почему я не доеду в Соединенные Штаты? Кто мне помешает это сделать?
   - Английская эскадра, которая через два часа блокирует Рошфорскую гавань.
   - Откуда у тебя такие сведения?
   - От капитана брига, который только что вернулся с рейда.
   - Я могу с ним поговорить?
   - Он ждет, когда ваше величество окажет ему эту честь.
   - Где он?
   - Здесь, государь.
   Сарранти указал на дверь своей спальни.
   - Пусть войдет, - приказал император.
   - Прежде я хотел бы узнать, угодно ли вашему величеству говорить с ним долго и без помех?
   - А разве я уже не пленник? - с горечью спросил Наполеон.
   - После только что полученного сообщения никто не удивится, если вы, ваше величество, запретесь.
   - Закрой дверь на задвижку и пригласи своего капитана.
   Сарранти повиновался.
   Заперев дверь, он ввел того, о ком докладывал императору.
   Это был человек лет сорока восьми, одетый как простой моряк, без знаков отличия, которые указывали бы на его звание.
   - Где же твой капитан? - спросил император у Сарранти, приготовившегося выйти.
   - Я здесь, сир, - доложил вновь прибывший.
   - Почему же вы не в мундире военно-морского офицера?
   - Потому что я не офицер военно-морского флота, ваше величество.
   - Кто же вы?
   - Корсар.
   Император бросил на незнакомца взгляд, не лишенный презрения. Но, вглядевшись в его лицо, сверкнул глазами и воскликнул: