Дюма Александр. Сальватор

   Мэтр Баратто презрительно скривил губы, будто хотел сказать: "Подумаешь! Предположим максимальное наказание, то есть год тюрьмы и триста тысяч франков штрафа: все равно я обделал неплохое дельце!"
   Сальватор читал по лицу мэтра Баратто как в открытой книге.
   - Погодите, погодите, честнейший господин Баратто, - сказал он. - Есть еще одна статья на ту же тему.
   Мэтр Баратто испустил вздох.
   - Статья двести пятьдесят пять, - продолжал Сальватор.
   Он прочел:
   - "Виновный в изъятии, похищении или уничтожении документов, упомянутых в предыдущей статье, может быть подвергнут заточению".
   "Ба! - всем своим видом словно говорил нотариус. - Назовем заключение заточением: это что в лоб, что по лбу.. Если, конечно, предположить, что нашелся второй экземпляр завещания, а это представляется мне невероятным, так как г-н де Вальженез бросил его в огонь, в чем он меня совершенно уверил... Нет, все-таки я обделал отличное дельце!"
   К несчастью для достойнейшего нотариуса, Сальватор не позволил ему заблуждаться на этот счет.
   Читатели будут иметь случай убедиться в том, что положение мэтра Баратто было не совсем таким, каким ему представлялось.
   А Сальватор перешел ко второму параграфу статьи 255:
   - "Если преступление совершено самим хранителем, он приговаривается к бессрочной каторге".
   Нотариус изменился в лице до неузнаваемости, Сальватор даже испугался, как бы его не хватил удар, и потянулся к звонку, чтобы позвать на помощь.
   Однако нотариус его остановил.
   - Что вы собираетесь делать?! - вскричал он.
   - Пошлю за доктором. Мне показалось, что вам нехорошо, дорогой господин Баратто.
   - Ничего, ничего, - возразил нотариус, - не обращайте внимания: со мной случаются голодные обмороки, а сегодня у меня столько дел, что я не успел позавтракать.
   - И были не правы, - заметил молодой человек. - Дела - это прекрасно, но не в ущерб здоровью, и если вы хотите позавтракать, не стесняйтесь, я подожду, а потом мы возобновим наш разговор.
   - Нет, нет, продолжайте, - поторопился сказать нотариус. - Я полагаю, вам осталось не так уж много мне сообщить.
   Прошу заметить, что это с моей стороны отнюдь не упрек, но вот уже десять минут мы обсуждаем Уголовный кодекс, словно вы - следователь, а я преступник.
   - Эх, дорогой господин Баратто! - воскликнул Сальватор. - Надеюсь, вы понимаете, что наш разговор затягивается не по моей вине: это вы чините всякого рода препятствия.
   - Дело в том, что у вас по отношению ко мне вырвалось только что крепкое словцо.
   - Кажется, я сказал, что вы...
   - Нет нужды повторять его, - перебил Сальватора нотариус. - Я согласен забыть обиду и даже в память о вашем отце снова предложить свои услуги, но выразите вашу просьбу в более разумной форме! Режьте меня на куски, но вы не сможете получить от меня то, чего у меня нет. Ну, ваше окончательное слово!
   - Именно это я сейчас и сделаю. И чтобы положить конец пустым разговорам, перейду от статьи двести пятьдесят пять Уголовного кодекса к статьям тысяча триста восемьдесят два и тысяча триста восемьдесят три Гражданского кодекса, часть третья, пункт четвертый, глава вторая. Наберитесь терпения, мы подходим к самому главному.
   Нотариус снова хотел остановить Сальватора, но тот не дал ему этого сделать и продолжал:
   - "Статья тысяча триста восемьдесят два. Если один человек нанес ущерб другому, он обязан его возместить".
   "Статья тысяча триста восемьдесят три. Любой человек несет ответственность за ущерб, который он причинил не только действием, но в результате небрежения или по неосмотрительности".
   Сальватор поднял голову и произнес медленно, с расстановкой, не отнимая палец от раскрытой книги:
   - Вот как закон наказывает правонарушителей. Я уж не говорю о гражданской смерти и поражении в гражданских правах, это само собой разумеется. А теперь, когда я напомнил вам закон, позвольте мне повторить свою просьбу: не будете ли вы так добры передать мне завтра в девять часов утра сумму в полмиллиона франков?
   - Это все равно что биться головой об стену! - вскричал нотариус, делая вид, что пытается расшибить лоб об стол. - Это все равно что потерять рассудок, если, конечно, я его уже не лишился, потому что ваши слова представляются мне бессмысленными, а все происходящее - страшным сном.
   - Успокойтесь, честнейший господин Баратто, вы давно проснулись, и мне кажется, вы сами это понимаете.
   Нотариус еще не знал, что Сальватор ему скажет, но заранее трепетал.
   - Спрашиваю вас в последний раз: правда ли, что вы не получали и не видели завещания маркиза де Вальженеза?
   - Да, да, клянусь перед Богом и людьми, что никогда не получал и не видел его завещания.
   - В таком случае повторяю, чтобы вы не забывали: вы самый мерзкий негодяй, какого я когда-либо видел. Прошу!
   Остановив левой рукой г-на Баратто, собиравшегося в другой раз вцепиться Сальватору в горло, правой рукой молодой человек вынул завещание, которое он уже показывал, как помнят читатели, г-ну Лоредану де Вальженезу в шатийонском кабачке, куда Жан Бычье Сердце и его друг Туссен Бунтовщик грубо оттащили несчастного дворянина.
   Потом он прочел следующие строки на конверте:
   "Настоящий документ является моим собственноручным завещанием, точная копия с которого будет передана завтра в руки господина Пъера-Николя Баратто, нотариуса, проживающего на Вареннской улице в Париже. Оба документа, написанные моей рукой, имеют силу оригинала.
   Подпись: Маркиз де Валъженез".
   - Только "будет передана", но ведь не "передана"! - вскричал нотариус.
   - Верно, - подтвердил Сальватор. - Но вот тут под моим большим пальцем спрятано несколько слов, восполняющих этот пробел.
   Он убрал палец, и мэтр Баратто, обливаясь потом, прочел под приведенными нами строками:
   "Получено мною,
   П.-Н. Баратто".
   Бесценная подпись сопровождалась витиеватым росчерком, на какие способны одни нотариусы.
   Мэтр Баратто попытался вырвать завещание из рук Сальватора, как в подобных обстоятельствах хотел сделать и Лоредан де Вальженез. Однако посетитель угадал его намерения и, предупреждая движение, так сильно сдавил руку, что тот взмолился:
   - Ах, господин Конрад, вы сломаете мне руку!
   - Ничтожество! - поморщился Сальватор, выпустил нотариуса и убрал бумагу в карман. - Ты и теперь будешь клясться перед Богом и людьми, что не получал и даже не видел завещания маркиза де Вальженеза?
   Он отступил назад, скрестил руки на груди и продолжал, глядя на нотариуса:
   - По правде говоря, любопытно посмотреть, как далеко может зайти человеческая подлость! Вот передо мной негодяй, который, должно быть, полагал, что из-за его преступления несчастный молодой человек двадцати шести лет пустил себе пулю в лоб; и это ничтожество, этот мерзавец шел за его гробом, а потом зажил без забот, принимая общественное признание, которое просто сбилось с пути, когда заглянуло в его контору.
   Он жил как все, имел жену, детей, друзей, смеялся, ел, спал и даже не подумал, что его место - не в изящном кабинете за письменным столом работы Буля, а у позорного столба, на каторге, на галерах! Признаться, общество, где возможны такие чудовищные несправедливости, устроено дурно и нуждается в коренных преобразованиях.
   Он нахмурился и уже другим тоном произнес:
   - Покончим с этим поскорее! Отец завещал мне все свое состояние, движимое и недвижимое: в качестве возмещения убытков, не говоря уж о преступлении, предусмотренном Уголовным кодексом, вы мне должны вернуть все имущество моего отца, оценивавшееся, сргласно завещанию, в четыре миллиона франков. Прибавим сюда проценты с этой суммы за семь лет... ну, скажем, миллион четыреста тысяч франков, не считая процентов с этих же процентов, а также ущерба, нанесенного мне согласно статьям тысяча триста восемьдесят два и тысяча триста восемьдесят три. Значит, вы мне должны в эту самую минуту, позабыв на время об ущербе, пять миллионов четыреста тысяч франков. Как видите, моя просьба более разумна и скромна, чем вам показалось в начале нашего разговора, раз то, что я требую? не составляет и десятой части моего состояния.
   Нотариус был совершенно оглушен, он стоял, глядя себе под ноги и повесив голову на грудь, он напрягся и не смел шевельнуть пальцем, похожий на последнего грешника перед карающим ангелом во время Страшного суда.
   Сальватор похлопал его по плечу, чтобы вывести из подавленного состояния, и сказал:
   - О чем это мы задумались?
   Нотариус вздрогнул, словно его коснулась рука жандарма в суде присяжных. Он поднял на собеседника затравленный, испуганный, бессмысленный взгляд, потом снова уронил голову на грудь и вернулся в прежнее состояние томительного ожидания.
   - Эй! Господин мошенник! - окликнул его Сальватор. Вид этого человека вызывал у него только отвращение. - Давайте говорить мало, но быстро и вразумительно. Я вам сказал и повторяю, что мне нужны полмиллиона франков завтра к девяти часам утра.
   - Это же невозможно! - едва слышно пролепетал нотариус, не поднимая головы, чтобы не встретиться взглядом с молодым человеком.
   - Это ваше последнее слово? - спросил Сальватор. - Брать легче, чем отдавать, верно? А мне они очень нужны.
   - Клянусь вам... - попытался было возразить нотариус.
   - Ну вот, еще одна ничего не значащая клятва! - презрительно усмехнулся Сальватор. - Уже третья за последние полчаса, и я верю ей не больше, чем двум предыдущим. В последний раз - слышите? - спрашиваю: угодно ли вам передать полмиллиона франков, о которых я вас прошу?
   - Дайте мне хотя бы месяц, чтобы собрать их!
   - Я вам уже сказал, что они мне нужны завтра в девять часов утра. Именно в девять и ни минутой позже.
   - Повремените хотя бы неделю!
   - Ни часа!
   - Это просто невозможно! - в отчаянии вскричал нотариус.
   - В таком случае я знаю что мне делать, - проговорил Сальватор и двинулся к двери.
   Видя это, нотариус вернулся к жизни, опередил Сальватора и преградил ему путь.
   - Ради Бога, господин де Вальженез, не губите меня! - взмолился он.
   Сальватор с отвращением от него отвернулся, отстранил его рукой и шагнул к двери.
   Нотариус снова забежал вперед, схватился за ручку двери и вскричал:
   - Господин Конрад! Именем вашего отца, питавшего ко мне дружеские чувства, спасите меня от бесчестья!
   Он произнес эти слова едва слышно.
   Сальватор оставался непоколебим.
   - Дайте пройти! - приказал он.
   - Еще одно слово, - не унимался нотариус, - в эту дверь войдет не только гражданская, но и реальная смерть, если вы отворите ее со столь страшными намерениями. Предупреждаю: я не только не переживу позора, но и не стану его дожидаться. Как только вы выйдете, я пущу себе пулю в лоб.
   - Вы? - недоверчиво молвил Сальватор, пристально глядя на нотариуса. Это единственный благородный поступок, который вы могли бы совершить и именно поэтому никогда этого не сделаете.
   - Я покончу с собой, - прибавил нотариус, - и, умирая, унесу состояние с собой, а если вы дадите мне время...
   - Вы глупец, - заметил Сальватор. - Разве мой кузен Лоредан де Вальженез не ответит мне за вас, как вы отвечаете за него?
   Прочь с дороги!
   Нотариус упал молодому человеку в ноги, с рыданиями обхватил его колени и, обливаясь слезами, вскричал:
   - Сжальтесь, добрый господин Конрад! Сжальтесь надо мной.
   - Назад, негодяй! - оттолкнув его ногой, проговорил молодой человек.
   И он сделал еще шаг к двери.
   - Я согласен, на все согласен! - завопил нотариус, хватая комиссионера за камзол и пытаясь его удержать.
   Было самое время: Сальватор уже взялся за ручку двери.
   - Ну наконец-то! Это было нелегко! - заметил Сальватор и отошел к камину, а нотариус снова сел за стол.
   Очутившись на прежнем месте, нотариус вздохнул и сразу обмяк.
   Сальватору это не понравилось.
   - Ну-ка поторопимся! Я и так потерял слишком много времени. У вас здесь есть необходимая сумма или ценные бумаги на эту сумму?
   - В конторе я держу около сотни тысяч франков в экю, золоте, билетах, сообщил нотариус.
   Отперев сейф, он выложил на стол сто тысяч франков.
   - А остальные четыреста тысяч? - спросил Сальватор.
   - У меня здесь восемьсот тысяч франков или около того в ценных бумагах, купонах, облигациях, акциях и так далее, и так далее, - ответил мэтр Баратто.
   - Отлично! У вас целый день на то, чтобы обратить их в деньги. Предупреждаю, что мне нужна эта сумма в банковских билетах по тысяче или пять тысяч франков, а не наличными.
   - Все будет исполнено как вы пожелаете.
   - В таком случае пусть все будет в билетах по тысяче франков.
   - Слушаюсь.
   - Разложите полмиллиона франков на десять пачек по пятьдесят тысяч франков каждая.
   - Как вам будет угодно, - кивнул нотариус.
   - Хорошо.
   - И нужны вам эти деньги...
   - ... завтра в девять часов утра, как я уже сказал.
   - Они будут у вас нынче вечером.
   - Еще лучше!
   - Куда прикажете доставить?
   - Утица Макон, номер четыре.
   - Угодно ли вам сказать, как я должен вас спросить. Я полагаю, вы живете под вымышленным именем, раз вас считают мертвым?
   - Вы спросите комиссионера с улицы О-Фер, господина Сальватора.
   - Сударь! - торжественно произнес нотариус. - Обещаю, что нынче же вечером в девять часов я буду у вас.
   - Не сомневаюсь! - отвечал Сальватор.
   - Могу ли я надеяться, добрейший господин Конрад, что, в точности исполнив ваши приказания, я могу ничего не опасаться с вашей стороны?
   - Мое поведение будет зависеть от вашего, сударь. Как будете поступать вы, так стану действовать и я. В настоящее время рассчитываю оставить вас в покое. Мое состояние слишком надежно укрыто в ваших руках, чтобы я искал для него другое место. Итак, временно я оставляю у вас четыре миллиона девятьсот тысяч франков: располагайте ими по своему усмотрению, но не переусердствуйте.
   - Ах, господин маркиз, вы мой спаситель! - вскричал мэтр Баратто; его взгляд подернулся слезой от умиления и благодарности.
   - Временно! - напомнил Сальватор и вышел из кабинета, где его мутило от отвращения и стыда.
   XV
   Аэролит
   На следующий день бульвар Инвалидов, пустынный, безмолвный, тенистый, напоминал собой в половине двенадцатого ночи густой арденнский лес Путешественник, который въехал бы в этот час в Париж через ворота Вожирар или Пайяссон - если предположить, что путешественнику вздумается въезжать в столицу через эти ворота, которые не ведут никуда и не приводят ниоткуда, - он бы решил, что оказался в ста лье от Парижа, настолько было необычайно зрелище этих четырех длинных рядов высоких и мощных деревьев, чьи кроны были облиты лунным светом, а подножия тонули в темноте, исполинские эти деревья чем-то напоминали строй великанов, стоящих на посту вдоль стен вавилонского города Но человек, на лицо которому падала густая тень, ничуть, казалось, не был удивлен открывшимся ему зрелищем, которое, несомненно, поразило бы жителя наших далеких окраин, прибывшего в Париж Напротив, эти тенистые аллеи, которые мы сравнили с арденнским лесом, были привычны человеку, нарушавшему своим присутствием таинственную пустынность аллеи, более того, судя по настойчивости, с какой незнакомец выбирал уголок потемнее, он считал такое безлюдное место вполне подходящим для того, что он задумал.
   Он бродил по бульвару как человек, вынужденный из серьезных соображений предпринять эту ночную прогулку, и пристально разглядывал все, что попадалось ему на пути Незнакомец то и дело озирался по сторонам, задирал голову вверх, оглядывался и, в отличие от друга Пьеро, избегал редкие уголки, куда пробивался лунный свет.
   С первого взгляда было чрезвычайно сложно определить, к какому классу общества принадлежит этот человек Однако стоило понаблюдать за его походкой, жестами, проследить за его бесцельным хождением по аллее, присмотреться к тому, с каким пристальным вниманием он изучает тот или иной предмет, и становилось понятно, с какой целью он явился в этот поздний час на бульвар Инвалидов.
   Казалось, его словно магнитом притягивает к себе решетка особняка, в котором живет графиня Рапт.
   Пробираясь вдоль стены и опасливо вытягивая шею, он почти касался головой прутьев, пытаясь проникнуть испытующим взглядом в небольшую рощицу, раскинувшуюся в десяти шагах по другую сторону ворот.
   Только два человека могли иметь достаточную причину для прогулок в полночь вдоль решетки этого особняка - влюбленный или вор.
   Влюбленный - потому что стоит как бы над законами, вор - потому что нарушает их.
   На влюбленного незнакомец похож не был.
   Кроме того, единственным влюбленным, который мог бы здесь гулять, являлся Петрус, а, как известно читателям, Сальватор велел ему либо сидеть дома, либо гулять где-нибудь в другом месте.
   Отметим, что Петрус свято исполнил предписание Сальватора и остался дома.
   Правда, Сальватор совершенно его успокоил, зайдя в мастерскую накануне вечером и показав полмиллиона франков, которые Сальватору принес ровно в девять, как и обещал, мэтр Баратто.
   Мы уже сказали, что незнакомец не был похож на влюбленного. Прибавим, что с Петрусом у него тем более не было ничего общего.
   Это был человек среднего роста, и с какой бы стороны вы на него ни смотрели, он был похож на мячик. На нем было длинное одеяние, доходившее ему до пят, и, отвесно ниспадая от воротника до самой земли, напоминало скорее левит [Длинный сюртук] или персидское платье, чем обычный редингот. Широкополая шляпа с невысокой тульей придавала ему сходство с протестантским священником или американским квакером. Его лицо опушали широкие густые бакенбарды, поднимавшиеся до самых бровей и почти скрывавшие лицо.
   Раз это не Петрус, стало быть, перед нами - граф Эрколано Если это не влюбленный - значит, вор.
   Совершенно верно: это был граф Эрколано и вор в одном лице.
   Уяснив себе этот вопрос, наши читатели без труда догадаются о том, чего он ждал, и поймут, почему его так манила к себе решетка особняка, в котором жила графиня Рапт Он прибыл на бульвар в половине одиннадцатого и обежал все уголки, обследовал все подходы и подъезды, после чего притаился в стороне. Наконец он проводил взглядом последнего подозрительного прохожего, замешкавшегося в этом пустынном квартале. С наступлением темноты он убедился, что является хозяином положения, и не спеша вернулся на дорожку, прилегавшую к парку графини Рапт.
   Его можно было бы захватить с трех сторон, и чтобы отразить это тройное нападение, он с половины одиннадцатого сел в засаде у ворот и изучил возможные подходы, а также продумал, как отразить нападение.
   К нему могли подкрасться справа и слева и неожиданно наброситься на него, когда он будет обменивать письма на банковские билеты. Впрочем, такого человека, как граф Эрколано, голыми руками было не взять Мы уже сообщили, что он Досконально изучил окрестности и убедился в том, что засада исключалась Кстати, на этот случай - человек этот был чрезвычайно предусмотрительный - он заткнул за пояс пару двухствольных пистолетов, совершенно незаметных под широким левитом, и длинный остро отточенный нож - так он надеялся защитить свое состояние или хотя бы продать его настолько дорого, что покусившимся на него пришлось бы раскаяться.
   Итак, с этой стороны опасаться нападения не приходилось.
   Правда, с другой стороны опасность была больше.
   Ему следовало остерегаться нападения со стороны улицы Плюме, где находился парадный подъезд особняка Ламот-Гуданов, перед которым останавливались экипажи в особняке за дверью можно было спрятать полдюжины человек, вооруженных ружьями, саблями и алебардами. Воображение графа Эрколано рисовало самое невероятное оружие; эти люди могли наброситься на него, когда он будет занят обменом.
   Впрочем, граф Эрколано обладал редким воображением; дворянина такого самообладания не могло долго занимать подобное препятствие.
   Он отправился неслышным шагом обследовать улицу Плюме, как до этого осмотрел бульвар, и, убедившись, что там ни души, внимательно осмотрел главный вход, который заметил еще накануне.
   Целью осмотра было убедиться в том, что за двадцать четыре часа не произошло никаких изменений.
   Вход выглядел совершенно так же, как и накануне.
   Он представлял собой массивную дубовую дверь, двустворчатую и состоящую из четырех панно; с обеих сторон между верхним и нижним панно располагалась металлическая ручка величиной с апельсин.
   Граф Эрколано потрогал ручки, желая убедиться в том, что дверь заперта. Затем он извлек из широкого рукава металлическую ленту в форме восьмерки, только составлявшие ее кольца были не овальные, а круглые и не соприкасались, а были соединены между собой дополнительной полоской Он наложил эту скрученную ленту на дверные ручки, накинув по петле с каждой стороны двери. Эта металлическая лента пришлась впору и настолько плотно обвила обе ручки, что шантажист горделиво прищелкнул языком.
   - Да! - воскликнул он, вспомнив о прославленном кузнеце, друге и советнике короля Дагобера, и непочтительно пародируя известный куплет из модного в те времена водевиля:
   Святой Элигий! Посмотри с небес
   Доволен ты своим пристанищем последним?
   В самом деле, это гениальное приспособление было настолько же прочно, что и прутья решетки, и открыть дверь теперь вряд ли могла бы даже четверка лошадей, если бы кому-нибудь пришло в голову их впрячь.
   Но настоящая угроза исходила не с улицы Плюме, хотя тоже таилась в особняке.
   Капкан, в который без труда мог бы попасть граф Эрколано, ждал его, несомненно, среди прутьев решетки.
   Приладив свое приспособление на дверь, выходившую на улицу Плюме, граф Эрколано снова вышел на бульвар и еще раз как нельзя более тщательно исследовал каждую его пядь, ведь, как бы медленно ни шло время, оно близилось к полуночи.
   Пробило три четверти двенадцатого. Времени терять было нельзя.
   Авантюрист прошел туда и обратно вдоль ворот, пристально вглядываясь в темноту парка.
   Но для луны не существует темного леса, как нет великого человека для его собственного лакея. Граф Эрколано мог, таким образом, заглянуть в самые темные уголки сада и убедиться в том, что в саду, как и на бульваре, нет ни души.
   Впрочем, безлюдный парк могли в одно мгновение наводнить вооруженные до зубов слуги. Так, во всяком случае, подумал наш приятель и поспешил подготовиться к защите.
   Он подергал один за другим все прутья решетки, проверяя, как и у металлических ручек двери, крепко ли они держатся; иными словами, он хотел убедиться в том, что в критическую минуту никто не выхватит из решетки незакрепленный прут и не набросится на него, заставляя вернуть награбленное.
   Тщательное исследование вполне его удовлетворило.
   Оставались сами ворота, которые могли распахнуться по первому требованию одного или нескольких обитателей особняка.
   Наш искатель приключений потряс их сильной рукой; ворота, как и накануне, были заперты, да не просто, а на два оборота; он просунул руку сквозь прутья и ощупал замок: замочная задвижка вошла глубоко в паз, а замочная личина была надежно заделана в стену.
   - А-а, все едино! - проговорил он, тщетно пытаясь просунуть голову сквозь прутья и надеясь увидеть своими глазами надежно запертый замок, который до того лишь ощупывал. - Я не верю в надежность замков не один уже открылся на моих глазах!
   С этими словами он вынул из кармана своего левита приспособление, напоминающее цепь около пяти футов длиной для вращения вертела. Он обмотал ее вокруг замка, пропустив несколько раз через задвижку, потом зацепил за один из прутьев, то же сделал с другим концом цепочки, еще раз пропустил оба конца вокруг замка и задвижки, а затем связал концы морским УЗЛОМ, не подумав (всего не предусмотришь), что этот узел, завязанный графом Эрколано, мог при случае бросить тень на Достойнейшего капитана Монтобанна-Верхолаза.
   - От души желаю, чтобы Бальтазар Камажу, научивший меня азам слесарного дела, сидел на небесах по правую руку от святого Элизия, - прошептал признательный авантюрист, для большей надежности навесив принесенный с собой замок в кольца, припаянные к концам цепочки.
   Он поднял к звездному небу благодарный взгляд.
   Опустив глаза, он заметил в трех шагах от себя белевшую тень.
   Это была графиня Рапт.
   Ангел-хранитель, неусыпно следящий за могилами, не мог бы пройти по траве столь же бесшумно, как это сделала графиня Рапт.
   Она настолько незаметно подошла к воротам, что даже натренированное ухо графа Эрколано не услышало ее приближения.
   Хотя искатель приключений был готов, и уже давно, к этой встрече, внезапное появление молодой женщины произвело на него такое же впечатление, как если бы он увидел призрак. Он вздрогнул как от электрического удара, инстинктивно отскочил на два шага назад и огляделся, словно это неожиданное видение предвещало опасность.
   Не увидев поблизости никого, кроме белой фигуры, и не услышав ничего, кроме шелеста листвы, он шагнул ей навстречу, но сейчас же спохватился.
   - Хм, хм! - сказал он. - А что если это переодетый мужчина, а в руках у него - заряженный пистолет?! Дьявольщина! На свете случаются вещи и пострашнее!
   - Это вы, ваше сиятельство? - спросил он, прячась за дерево.