Дюма Александр. Сальватор

   Граф Рапт собирался было заметить достойному фармацевту, что его цитата неточна в отношении автора, если даже она точна в отношении стиха. Но он подумал, что не время затевать литературную полемику, и промолчал.
   - Я не умею играть словами, - продолжал аптекарь. - Я лишь получил образование, необходимое для приличного содержания своей семьи, и не претендую на то, чтобы выражаться как академик. Но я возвращаюсь к вашему циркуляру и повторяю:
   мы с вами единомышленники, если только я правильно его понял.
   Эти слова, произнесенные довольно резко, обескуражили кандидата; он подумал, что избиратель может слишком далеко его завести, и поспешил остановить его такими лицемерными речами:
   - Честные люди всегда поймут друг друга, господин Луи Рено.
   - Раз мы договорились, - отвечал тот. - Я могу вам рассказать, что происходит.
   - Говорите, сударь.
   - В доме, где я жил до того, как уступил его племяннику, - и я говорю вам об этом со знанием дела, потому что дом этот мой, - жил до недавнего времени бедный старый школьный учитель, то есть первоначально и не учитель даже, а музыкант.
   - Ну не важно.
   - Да, не важно! Звали его Мюллер, и он почти бесплатно занимался с двадцатью ребятишками. На этом благородном и трудном посту его заменил настоящий учитель по имени Жюстен; он уехал за границу в результате не дурных поступков, но семейных происшествий. Достойный господин Мюллер пользовался уважением всего квартала. Но черные люди из Монружа часто проходили мимо школы, они не могли без грусти или ненависти видеть детей, воспитывавшихся не ими. И вот однажды утром к бедному учителю явились незнакомые люди и сказали, что ему необходимо срочно убраться вместе с детьми и с семьей учителя, которого он замещал. Вот уже две недели братья-игнорантены захватили школу. Вы же понимаете, что там должно твориться хотя бы только в нравственном отношении, не так ли?
   - Признаться, я не очень понимаю, - смущенно произнес г-н Рапт.
   Посетитель подошел к графу и подмигнул:
   - Вы же знаете новую песню Беранже?
   - Я должен ее знать, - сказал г-н Рапт, - но нужно мне простить, если не знаю: меня два с половиной месяца не было во Франции, я ездил ко двору царя.
   - Ах, если бы господин де Вольтер был жив, великий философ не сказал бы, как во времена Екатерины Второй:
   С севера идет к нам свет.
   - Господин Луи Рено, - теряя терпение, молвил граф, - умоляю вас, вернемся к...
   - ...к новой песне Беранже! Вы хотите, чтобы я вам спел ее, ваше сиятельство? С удовольствием!
   И фармацевт затянул:
   Эй, черные люди! Откуда идете?
   Мы выходим из недр земных
   - Да нет, - оборвал его граф. - Вернемся к вашему господину Мюллеру. Вы требуете для него возмещения ущерба?
   - Существуют различные права, - отозвался фармацевт. - Но я хочу говорить не только о нем: я обращаюсь к вам, чтобы исправить несправедливость, которая коснулась и вас, как я вижу. Нет, я хочу поговорить о торговле моего племянника.
   - Заметьте, уважаемый господин Рено, что я все время только к этому вопросу и пытаюсь изо всех сил вас вернуть.
   - С одной стороны, торговля моего племянника терпит убытки, потому что братья-игнорантены заставляют детей петь целый день, и завсегдатаи аптеки разбегаются, едва заслышат эти вопли.
   - Я обещаю найти способ перевести школу в другое место, господин Рено.
   - Погодите, - остановил его аптекарь. - Ведь это не все.
   С одной стороны, у этих братьев есть сестры; монашенки торгуют дешевыми лекарствами, которые они делают сами, настоящим дурманом! И бывают такие дни, когда в аптеку не заходит никто, даже кошка! А мой племянник, которому осталось сделать мне три выплаты, готов уже закрыть лавочку, если вы не найдете, как помочь этому горю, в котором повинны как сестры, так и братья!
   - Как?! - вскричал г-н Рапт с оскорбленным видом, видя, что он никогда не кончит с путаником-аптекарем, если не будет ему поддакивать. Сестры-игнорантенки позволяют себе торговать медикаментами в ущерб честнейшим фармацевтам Парижа?!
   - Да, сударь, - подтвердил Луи Рено, взволнованный глубоким интересом, который граф Рапт проявлял к его делу. - Да, сударь, они имеют эту наглость, церковные крысы!
   - Невероятно! - вскричал граф Рапт, уронив голову на грудь, а руки - на колени. - В какое время мы живем, Боже мой, Боже!
   Он с сомнением прибавил:
   - И вы могли бы представить мне доказательство своих заявлений, дорогой господин Рено?
   - Вот оно! - отвечал аптекарь, вынимая из кармана сложенный вчетверо листок. - Это петиция, подписанная двенадцатью самыми уважаемыми врачами округа.
   - Вот что меня по-настоящему возмущает! - заметил г-н Рапт. Подайте-ка мне этот документ, дорогой господин Рено:
   я дам вам за него отчет. Мы наведем в этом деле порядок, клянусь вам, или я запятнаю свое честное имя.
   - Правильно мне говорили, что я могу на вас положиться! - вскричал фармацевт, тронутый результатом своего визита.
   - О! Когда я вижу несправедливость, я беспощаден! - ответствовал граф, поднимаясь и выпроваживая своего избирателя. - Скоро я дам вам знать, и вы увидите, умею ли я выполнять обещания!
   - Сударь! - проговорил фармацевт, оборачиваясь и, как хороший актер, стремясь во что бы то ни стало оставить последнее слово за собой. - Не могу вам выразить, как я взволнован вашей откровенностью и прямотой. Когда я к вам входил, я, признаться, боялся, что вы не поймете меня так, как бы мне хотелось.
   - Сердечные люди всегда сумеют друг друга понять, - поспешил вставить г-н Рапт, подталкивая Луи Рено к двери.
   Славный аптекарь вышел, и Батист доложил:
   - Господин аббат Букмон и господин Ксавье Букмон, его брат.
   - Что за Букмоны? - спросил граф Рапт у своего секретаря.
   Бордье прочел:
   "Аббат Букмон, сорока пяти лет, имеет приход в пригороде Парижа; человек хитрый, неутомимый интриган. Редактирует новый бретонский журнал под названием "Горностай". До того как стал аббатом, не брезгал никакой работой, а теперь готов на все ради того, чтобы стать епископом. Его брат - художник, пишет картины на библейские сюжеты, избегает изображения обнаженного тела. Лицемерен, тщеславен и завистлив, как все бездарные художники".
   - Черт побери! - выругался Рапт. - Не заставляйте их ждать!
   XXXIV
   Трио в масках
   Батист ввел аббата Букмона и г-на Ксавье Букмона.
   Граф Рапт только что сел, но при их появлении поднялся и поклонился вновь прибывшим. - Ваше сиятельство! - пронзительным голосом начал аббат, - это был невысокий, коренастый человек, толстый и некрасивый, с изрытым оспой лицом. - Ваше сиятельство! Я являюсь владельцем и главным редактором скромного журнала, название которого, по всей вероятности, еще не имело чести достичь вашего слуха.
   - Прошу меня извинить, господин аббат, - перебил будущий депутат, - но я, напротив, один из самых прилежных читателей "Горностая", ведь именно так называется ваш журнал, не правда ли?
   - Да, ваше сиятельство, - смутился аббат, соображая про себя, как г-н Рапт мог быть прилежным читателем еще не вышедшего из печати сборника.
   Но Бордье, внешне занятый собственными мыслями, а на самом деле все видевший и слышавший, понял сомнения аббата и протянул г-ну Рапту брошюру в желтой обложке:
   - Вот последний номер!
   Господин Рапт взглянул на брошюру, убедился в том, что все страницы разрезаны, и подал ее аббату Букмону.
   Тот отвел ее со словами:
   - Храни меня Господь усомниться в ваших словах, ваше сиятельство!
   Хотя, конечно, в глубине души его терзали сомнения.
   "Дьявольщина! - подумал он. - Надо держать ухо востро!
   Мы имеем дело с сильным противником. Если у этого человека лежит экземпляр журнала, еще не пущенного в обращение, это, должно быть, хитрый малый. Будем начеку!"
   - Ваше имя, - продолжал между тем г-н Рапт, - если не сейчас, то в будущем окажется, несомненно, одним из самых прославленных в воинствующей печати. По части горячей полемики я знаю не много публицистов вашего уровня. Если бы все борцы за правое дело были столь же доблестны, как вы, господин аббат, нам, думаю, не пришло бы сражаться слишком долго.
   - С такими руководителями, как вы, полковник, - в том же тоне отвечал аббат, - победа представляется мне неизбежной.
   Мы еще нынче утром говорили об этом с братом, перечитывая фразу из вашего циркуляра, в которой вы напоминаете, что все средства хороши для того, чтобы победить врагов Церкви.
   Вот, кстати, позвольте представить вам моего брата, ваше сиятельство.
   Пропустив своего брата вперед, он сказал:
   - Господин Ксавье Букмон!
   - Художник большого таланта, - с любезнейшей улыбкой подхватил граф Рапт.
   - Как?! Вы и брата моего знаете? - удивился аббат.
   - Я имею честь быть вам знакомым, ваше сиятельство? - вполголоса произнес неприятным фальцетом г-н Ксавье Букмон.
   . - Я вас знаю, как и весь Париж, мой юный мэтр, - отозвался г-н Рапт. - Кто же не знает знаменитых художников!..
   - Мой брат не стремился к известности, - возразил аббат Букмон, набожно сложив руки и скромно опустив глаза. - Что есть известность? Тщеславное удовольствие стать знакомым для тех, с кем вы незнакомы. Нет, ваше сиятельство, у моего брата есть вера. Ведь ты верующий человек, Ксавье, не так ли? Мой брат знаком лишь с великим искусством христианских художников пятнадцатого века.
   - Я делаю что могу, ваше сиятельство, - с притворным смирением произнес художник. - Но, признаться, я не смел надеяться, что моя скромная слава дойдет и до вас.
   - Не слушайте его, ваше сиятельство, - поспешил вмешаться аббат. - Он робок и скромен до невозможности, и если бы я постоянно его не подгонял, он не сделал бы самостоятельно ни шагу. Представьте себе, он ни за что не хотел идти со мной к вам под тем предлогом, что у нас к вам есть небольшая просьба.
   - Неужели, сударь? - вымолвил граф, растерявшись от неслыханной наглости священника.
   - Не правда ли, Ксавье? Ну, скажи откровенно, - продолжал аббат. - Ты же отказывался идти, разве не так?
   - Так, - опустив глаза, кивнул художник.
   - Напрасно я ему объяснял, что вы один из самых блестящих офицеров нашего времени, один из величайших государственных мужей Европы, самый просвещенный во Франции покровитель изящных искусств - он так робок, так обескураживающе чувствителен, что и слушать ничего не хотел. Повторяю, я почти силой привел его сюда.
   - Увы, господа, - молвил граф Рапт, решившись сражаться с ними в лицемерии до последнего, - я не имею чести быть художником, и для меня это настоящее горе. В самом деле, что такое воинская доблесть, что такое известность политика рядом с неувядающим венцом, который Господь возлагает на чело Рафаэлей и Микеланджело? Но если я и не обладаю этой славой, я имею по крайней мере счастье быть близко знакомым с известнейшими европейскими художниками. Кое-кто из них, и я горд этой честью, отвечает мне дружбой, и мне не нужно говорить вам, господин Ксавье, что я был бы счастлив видеть вас в их числе.
   - Ну что, Ксавье, - взволнованным голосом проговорил аббат и провел рукой по глазам, словно хотел смахнуть слезу, - что я тебе говорил? Разве я перехвалил этого несравненного человека?
   - Сударь! - воскликнул граф Рапт, словно устыдившись похвалы.
   - Несравненного! Я не отказываюсь от своих слов. Не знаю, как вас благодарить, если вы выхлопочете для Ксавье заказ на десять фресок, которыми мы хотели бы расписать нашу бедную церковь.
   - Ах, брат мой, это уж слишком! Ты же знаешь, что во время болезни нашей несчастной матушки я дал обет написать эти фрески. Заплатят мне за них или нет - ты можешь быть уверен, что я их выполню.
   - Разумеется, однако тебе не под силу выполнить такой обет, несчастный! И, выполняя его, ты умрешь с голоду! Ведь у меня, ваше сиятельство, есть только мой приход, и доход с него я раздаю нищим прихожанам. А у тебя, Ксавье, ничего нет, кроме кисти.
   - Ошибаешься, брат, у меня есть вера, - подняв глаза к небу, возразил художник.
   - Слышите, ваше сиятельство, слышите? Ну не грустно ли это, спрошу я вас!
   - Господа, - проговорил граф, поднимаясь, дабы показать двум братьям, что аудиенция окончена, - через неделю вы получите официальный заказ на десять фресок.
   - Мы сто, тысячу, миллион раз уверяем вас в своих добрых делах, а также в том, что примем живейшее участие в завтрашней великой битве, - сказал аббат. - Засим позвольте вашим покорным слугам откланяться!
   С этими словами аббат Букмон низко поклонился графу Рапту и сделал вид, что действительно уходит, как вдруг его брат Ксавье схватил его за руку и сказал:
   - Минуту, брат! Я со своей стороны тоже должен сказать несколько слов господину Рапту. Вы позволите, ваше сиятельство?
   - Говорите, сударь, - кивнул депутат, не скрывая скуки.
   Два брата были, конечно, достаточно умны, чтобы не заметить его движения. Однако они сделали вид, что не поняли этой молчаливой игры, и художник отважно начал:
   - Мой брат Сюльпис только что говорил вам о моей робости и скромности. Позвольте и мне, ваше сиятельство, указать вам на его бескорыстие, какому нет равных в мире. Знайте:
   во-первых, я согласился сопровождать его сюда, хотя не хотел вас беспокоить, лишь по одной причине - прийти ему на помощь и призвать вас проявить заботу о нем. О, если бы речь шла только обо мне, поверьте, я никогда не посмел бы потревожить ваш покой. Мне самому ничего не нужно, я могу и подождать.
   Ведь я постоянно себе повторяю, что мы живем в такое время и в такой стране, где великими мастерами называют людей, едва ли достойных мыть кисти Беато Анжелико и Фра Бартоломее!
   Почему так происходит, ваше сиятельство? Потому что художники в наше время ни во что не верят. Вот у меня вера есть!
   А потому мне ничего не нужно, как, впрочем, и никто не нужен, а следовательно, я не умею просить, за себя во всяком случае. Но когда я вижу своего брата, своего несчастного брата, сударь, святого, стоящего перед вами, когда я вижу, как он раздает нищим тысячу двести франков своего дохода и даже не оставляет гроша на вино, которым должен причащать на следующее утро, у меня сжимается сердце, ваше сиятельство; я набираюсь смелости и не боюсь показаться назойливым. Ведь я прошу не для себя - для брата!
   - Ксавье, дружок! - лицемерно остановил его аббат.
   - О, тем хуже, если я все-таки сказал что хотел. Теперь вы знаете, ваше сиятельство, что делать. Я, упаси Бог, вам не указываю и ничего не приказываю. Я доверяюсь вашему благородному сердцу. Мы не из тех, кто говорит кандидату: "Мы владельцы и редакторы газеты, вы нуждаетесь в поддержке нашего листка - платите! Оговорим заранее плату за услугу, мы вам ее вернем". Нет, ваше сиятельство, нет, мы, слава Богу, не такие.
   - Неужели существуют на свете подобные люди, брат мой? - спросил аббат.
   - Увы, да, господин аббат, они существуют, - подхватил граф Рапт. - Но, как говорит ваш брат, вы не из их числа.
   Я займусь вами, господин аббат. Я переговорю с министром религии, и мы попытаемся хотя бы вдвое увеличить ваши доходы.
   - Ах ты Господи!.. Знаете, ваше сиятельство, - проговорил аббат, просить, так уж что-нибудь стоящее. Министр ни в чем не может вам отказать, ведь вы как депутат держите его в руках, и для него все равно, какой приход выделить: в три или в шесть тысяч. Да это не для меня, Бог мой! Я питаюсь хлебом и водой, но мои нищие или, вернее, Божьи люди!.. прибавил аббат и поднял глаза к небу. - Нищие вас благословят, ваше сиятельство, а узнав, от кого исходит благодеяние, они помолятся за вас.
   - Поручаю себя их и вашим молитвам, - в другой раз поднимаясь, проговорил граф Рапт. - Считайте, что приход ваш.
   Братья совершили тот же маневр, к которому уже раз прибегли.
   Они подошли к двери в сопровождении кандидата, считавшего своим долгом их проводить, как вдруг аббат снова остановился.
   - Кстати, я совсем забыл, ваше сиятельство... - начал он.
   - Что такое, господин аббат?
   - Недавно в моем приходе Сен-Манде, - продолжал аббат с сокрушенным видом, - умер один из самых почтенных, достойных уважения всех верующих французов, милосердный человек и истинный христианин; имя его, несомненно, дошло и до вас.
   - Как же его зовут? - спросил граф, тщетно пытаясь понять, куда клонит аббат и какую новую дань придется ему уплатить.
   - Его звали видам [Наместник епископа] Гурд он де Сен-Герем.
   - Ах да, Сюльпис! Ты совершенно прав! - вмешался Ксавье. - Да, вот уж был истинный христианин!
   - Я был бы недостоин жизни, если бы не знал имени этого набожного человека!
   - Так вот, - продолжал аббат, - несчастный достойный муж умер, лишив наследства недостойных родственников и завещав Церкви все свое имущество, движимое и недвижимое.
   - Ну зачем вспоминать о грустном? - вздохнул Ксавье Букмон и поднес к глазам платок.
   - Затем что Церковь - неблагодарная наследница, брат мой.
   Задав этот урок признательности своему младшему брату, аббат снова обратился к графу Рапту:
   - Он оставил, ваше сиятельство, шесть томов неизданных писем духовного содержания, настоящие наставления для христианина, второе "Подражание Иисусу Христу". Мы должны беспрестанно издавать эти шесть томов. Вы увидите фрагмент этих писем в следующем номере нашего журнала. Я решил, дорогой мой брат во Христе, пойти навстречу вашим пожеланиям и дать вам возможность принять участие в этом благородном деле, а потому включил вас в список избранных и подписал на сорок экземпляров.
   - Вы хорошо сделали, господин аббат, - промолвил будущий депутат, до крови закусив от бешенства губы, но продолжая улыбаться.
   - Я был в этом уверен! - воскликнул Сюльпис и снова двинулся к двери.
   Однако Ксавье продолжал стоять, будто пригвожденный.
   - Что это ты делаешь? - спросил его Сюльпис.
   - Это я должен тебя спросить, что ты делаешь, - возразил Ксавье.
   - Ухожу! Оставляю его сиятельство в покое; мне кажется, мы и так отняли у него достаточно времени.
   - Ты уходишь, позабыв о том, ради чего мы, собственно, и пришли.
   - Ах, и правда! - кивнул аббат. - Простите, ваше сиятельство... Да, всегда так и бывает: занимаемся мелочами, а о главном-то и забыли.
   - Скажи лучше, Сюльпис, что твоя редкая скромность помешала тебе побеспокоить его сиятельство новой просьбой.
   - Да, признаться, это правда, - проговорил аббат.
   - Он всегда такой, ваше сиятельство, из него слова клещами не вытянешь.
   - Говорите! - предложил г-н Рапт. - Раз уж мы собрались, дорогой аббат, лучше обсудить все сразу.
   - Если бы не вы, ваше сиятельство, - робко заметил аббат, словно пытаясь победить робость, - я бы ни за что не решился.
   Итак, у нас есть школа, основанная мной и братьями в пригороде Сен-Жак. Дело идет трудно. Но мы хотим, невзирая на возрастающие трудности, купить довольно дорогой дом и занять его с первого этажа до четвертого. Однако один фармацевт живет на первом этаже, а также занимает часть полуэтажа [Пространство между первым и вторым этажом]. У него там лаборатория, откуда поднимаются испарения, доносится шум, - все это вредно сказывается на здоровье детей. Мы хотели бы найти достойный способ заставить переехать этого беспокойного жильца. Ведь, как говорится, ваше сиятельство, дело не терпит отлагательств.
   - Я в курсе этого дела, господин аббат, - перебил его граф Рапт, - я виделся с фармацевтом.
   - Виделись?! - вскричал аббат. - Я же тебе говорил, Ксавье, что это он выходил, когда мы входили!
   - А я говорил, что это не он: я был далек от мысли, что ему хватит наглости явиться к господину Рапту.
   - Ну, как видите, хватило, - ответил будущий депутат.
   - Вам достаточно было на него взглянуть, чтобы понять, с кем вы имеете дело, - заметил аббат.
   - Я хороший физиономист, господа, и надеюсь, что отлично его разгадал.
   - В таком случае вы не могли не обратить внимания на его развитые крылья носа.
   - Да, нос у него и впрямь огромный.
   - Это признак дурных страстей.
   - Так учит Лаватер.
   - По этому признаку сразу определишь опасного человека.
   - Еще бы!
   - Одного взгляда на него довольно, чтобы понять: этот человек исповедует опаснейшие политические взгляды.
   - Да, он вольтерьянец.
   - Вольтерьянец - все равно что безбожник.
   - Он был жирондистом.
   - А жирондист - то же, что цареубийца.
   - Ясно одно: он не любит священников.
   - Кто не любит священников - не любит Бога, а кто не любит Бога - не любит короля, потому что король получает власть по божественному праву.
   - Значит, это точно плохой человек.
   - Плохой? - переспросил аббат. - Да это революционер!
   - Кровопийца! - поддержал художник. - И мечтает он об одном: разрушить общественный порядок.
   - Я так и думал, - обронил г-н Рапт. - Он выглядит слишком невозмутимым - жестокий человек!.. Я очень вам благодарен, господа, что вы дали мне знать о таком человеке.
   - Не за что, ваше сиятельство, - молвил Ксавье, - это наш долг.
   - Долг каждого честного гражданина, - прибавил Сюльпис.
   - Если бы вы могли, господа, представить письменные и неоспоримые доказательства вреда, причиненного этим человеком, можно было бы, вероятно, заставить его исчезнуть, отделаться от него тем или иным способом. Вы можете мне дать такие доказательства?
   - Нет ничего проще, - ядовито улыбнулся аббат, - к счастью, все доказательства у нас в руках.
   - Все! - подтвердил художник.
   Аббат вынул из кармана, как сделал перед тем фармацевт, сложенный вчетверо листок и подал его г-ну Рапту со словами:
   - Вот петиция, подписанная самыми известными врачами квартала, доказывающая, что этот отравитель торгует лекарствами, приготовленными не по правилам. Некоторые из его лекарств послужили причиной смерти.
   - Дьявольщина! Это уже серьезно! - заметил г-н Рапт. - Дайте мне эту петицию, господа, и поверьте, что я сумею найти ей применение.
   - Самое меньшее, что можно требовать против такого человека, ваше сиятельство, - камера если не в Рошфоре и Бресте, то хотя бы в Бисетре.
   - Ах, господин аббат! Вы подаете пример христианского милосердия! воскликнул граф Рапт. - Вы хотите раскаяния, а не смерти грешника.
   - Ваше сиятельство! - с поклоном отвечал аббат. - Уже давно я, опираясь на сведения, добытые с огромным трудом, составил вашу биографию. Я ждал лишь такой встречи, как сегодня, чтобы опубликовать ее. Я объявлю ее в следующем номере "Горностая". И прибавлю еще одну черту: любовь к человечеству.
   - Ваше сиятельство! - прибавил Ксавье. - Я никогда не забуду этот визит, и когда буду писать Праведника, прошу у вас позволения вспомнить ваше благородное лицо.
   Во время этого диалога полковник маневрировал, как опытный стратег, и постепенно оттеснил братьев к двери.
   Аббат решился наконец взяться за ручку: не то понял маневр, не то ему больше нечего было просить.
   В эту минуту дверь распахнулась, но не по милости аббата, а под внешним давлением, и старая маркиза де Латурнель (ее, надеюсь, не забыли наши читатели, ведь она была связана с графом Раптом не одними родственными узами) устремилась, запыхавшись, в кабинет.
   - Слава Богу! - пробормотал г-н Рапт, полагая, что наконец-то вырвался из когтей двух братьев.
   XXXV
   Глава, в которой открыто говорится, кто причинял беспокойство г-же де Латурнель
   На помощь! Умираю! - слабо вскрикнула маркиза и, закатив глаза, упала на руки аббату Букмону. - Ах ты Господи! ГЪспожа маркиза! - обронил тот. Что произошло?
   - Как?! Вы знакомы с госпожой маркизой? - изумился граф Рапт, бросившись было на помощь г-же де Латурнель, но замер, видя, что она в руках друга.
   Ничто на свете не могло испугать его больше, чем то, что он увидел: маркиза де Латурнель - приятельница такого язвительного человека, как аббат.
   Он знал, какой легкомысленной бывала маркиза; случалось, ночью он внезапно просыпался и его бросало в жар при мысли, что его тайны находились в руках женщины, любившей его от всего сердца, но, подобно медведю Лафонтена, способной рано или поздно уничтожить графа, бросив ему в лицо просто так одну из его тайн.
   Кроме того, он хорошо знал маркизу: если маркиза была другом двух братьев, она станет поддерживать не его, а церковных крыс.
   Его еще больше ошеломило, когда в ответ на вырвавшиеся у него слова: "Как?! Вы знакомы с госпожой маркизой?" - аббат Букмон сказал, пародируя графа, цитировавшего г-на де СенГерема:
   - Я был бы недостоин жить, если бы не знал одну из самых благочестивых дам Парижа!
   Граф увидел, что необходимо примириться с этим знакомством, и подошел к маркизе, симулировавшей по привычке в шестьдесят лет один из обмороков, так шедших ей в двадцатилетнем возрасте.
   - Что с вами, мадам? - спросил он в свою очередь. - Умоляю, не оставляйте нас в неизвестности.
   - Да я просто умираю! - не открывая глаз, отозвалась маркиза.
   Такой ответ ничего не значил.
   Однако граф Рапт увидел, что все не так страшно, как ему показалось поначалу, и сказал секретарю:
   - Надо бы позвать врача, Бордье.
   - Не надо! - возразила маркиза, открывая глаза и в ужасе озираясь.
   Она увидела аббата.
   - А, это вы, господин аббат, - нежнейшим голоском пролепетала старая святоша.
   Ее тон заставил графа Рапта вздрогнуть.
   - Да, госпожа маркиза, это я, - отозвался довольный аббат. - Имею честь представить вам своего брата, господина Ксавье Букмона.
   - Большой художник! - любезно улыбнулась маркиза. - Я от всего сердца рекомендую его нашему будущему депутату.
   - Это ни к чему, мадам, - возразил г-н Рапт. - Эти господа, слава Богу, умеют отрекомендоваться сами.
   Два брата опустили глаза и смиренно поклонились; они сделали это совершенно одинаково, словно движимые одной пружиной.
   - Что с вами случилось, маркиза? - вполголоса спросил г-н Рапт, словно намекая двум посетителям, что, оставаясь дольше, они проявляют нескромность.