Дюма Александр. Сальватор

   - Мастерская - в первую очередь. Полюбуетесь там сундуками, японскими вазами и картинами, которые вы спасли.
   - В таком случае прошу твоего разрешения побыть в мастерской до тех пор, пока я не буду тебе в тягость.
   - Вы можете оставаться там, пока... ну, вы сами знаете.
   - Да, пока к тебе не прибудет модель или у тебя не будет сеанса. Договорились!
   - Договорились, спасибо. В воскресенье я приступаю к портрету, это займет около двадцати сеансов.
   - Ого! Какой-нибудь крупный сановник?
   - Нет, маленькая девочка.
   Потом, напустив на себя безразличный вид, прибавил:
   - Младшая дочь маршала де Ламот-Гудана.
   - О!
   - Сестра графини Рапт.
   - Не знаю таких. А у тебя здесь есть книги?
   - И здесь, и внизу. Вчера вечером я видел у вас в руках томик Лафонтена.
   - Верно. Лафонтен и Бернарден де Сен-Пьер - мои любимцы.
   - Вы найдете там помимо этих авторов еще современные романы и довольно приличную коллекцию путевых заметок.
   - Ты говоришь как раз о тех двух видах литературы, которые я терпеть не могу.
   - Почему?
   - Что касается путешествий, я поездил по свету и прихожу в бешенство, когда вижу, какие сказки нам рассказывают путешественники. А романы, дорогой друг, я глубоко презираю, как и их сочинителей.
   - Почему?
   - Я отчасти наблюдатель и заметил, что никогда воображение не заходит так же далеко, как реальная жизнь. Читать выдумки, менее интересные, чем разворачивающиеся на наших глазах события?! Заявляю со всей решительностью, что это занятие не стоит нашего труда и что я не намерен гробить свое время на подобные глупости. Философия, дорогой крестник, - с удовольствием! Платон, Эпиктет, Сократ - из древних; Мальбранш, Монтень, Декарт, Кант, Спиноза - из нынешних. Вот мое любимое чтение.
   - Дорогой крестный! - рассмеялся Петрус. - Признаюсь, я много слышал о ваших любимцах, но сам читал лишь Платона, Сократа и Монтеня. Но у меня есть знакомый книгоиздатель, который покупает пьесы у моего друга Жана Робера, а мне продает "Оды и баллады" Гюго, "Размышления" Ламартина и "Поэмы" Альфреда де Виньи. Я загляну к нему по дороге и передам, чтобы он прислал вам философские труды. Сам я их читать не стану больше, чем сейчас, но закажу для них красивые переплеты, чтобы их имена сияли в библиотеке, словно звезды в тумане.
   - Ступай, мальчик мой! Да передай от меня десять ливров посыльному, чтобы он разрезал страницы. У меня нервы не выдерживают, когда приходится этим заниматься.
   Петрус в последний раз пожал крестному руку и поспешил из дому.
   Крестный Пьер стоял не двигаясь и прислушивался до тех пор, пока до его слуха не донесся стук колес удалявшейся кареты.
   Наконец он встал, покачал головой, сунул руки в карманы и перешел, напевая, из спальни в мастерскую.
   Там он, как истинный ценитель, долго и тщательно осматривал каждую вещь.
   Он отпер все ящики старинного секретера в стиле Людовика XV и проверил, нет ли в них двойного дна.
   Комод розового дерева подвергся столь же тщательному осмотру. Похоже, капитан был особенно ловок в такого рода делах. Он надавил на комод или, вернее, потрогал его каким-то особым образом снизу, и вдруг сам собой выдвинулся невидимый ящичек. По всей видимости, ни торговец, продавший комод Петрусу, ни сам молодой человек не подозревали о существовании этого потайного ящичка.
   В нем хранились бумаги и письма.
   Бумаги представляли собой свернутые в трубку ассигнации.
   Всего их оказалось на сумму примерно в полмиллиона франков и тянули на полтора ливра по четыре су.
   Письма были политической корреспонденцией и датированы 1793 - 1798 годами.
   Вероятно, капитан с презрением относился к бумагам и письмам периода Революции. Убедившись в том, что перед ним именно такие бумаги и письма, он ловко пихнул ногой ящик, и тот захлопнулся, чтобы снова показать свои внутренности не раньше чем лет через тридцать, как и произошло только что.
   Но особое внимание капитан уделил сундуку, в котором Петрус держал письма Регины.
   Как мы уже сказали, письма эти хранились в небольшом металлическом ларце прекрасной работы времен Людовика XIII.
   Ларец был вделан в сундук и не вынимался - хорошая мера предосторожности на тот случай, если бы какого-нибудь любителя соблазнил этот образец слесарного искусства.
   Капитан, без сомнения, был ценителем такого рода редких вещиц. Он попытался вынуть ларец - несомненно, чтобы поднести его к свету, - но убедился в том, что тот не вынимается, и осмотрел различные его части, а особенно тщательно - замок.
   Сундук занимал его до тех пор, пока он не услышал, что карета Петруса остановилась перед домом.
   Капитан поспешно захлопнул сундук, схватил первую попавшуюся книгу и бросился на козетку.
   Петрус вошел в прекрасном расположении духа: он только что частично расплатился со своими поставщиками; и каждый из них был тронут тем, что господин виконт Эрбель потрудился лично привезти ему деньги, за которыми кредитор и сам был готов явиться к господину виконту, в слове которого, кстати сказать, никто не сомневался.
   Кто-то из них заикнулся о предстоявшей распродаже, но Петрус, слегка покраснев, отвечал, что это ошибка: ему вздумалось было обновить мебель, но при мысли, что для этого придется проститься со старой, он передумал и раскаялся в своем намерении.
   Собеседник восхитился добрым сердцем господина виконта и предложил свои услуги на тот случай, если тот все-таки решит обновить свою обстановку.
   Петрус привез обратно около трех тысяч франков и получил новый кредит на пять месяцев.
   Ну, уж за пять месяцев он заработает сорок тысяч франков!
   Восхитительное всемогущество денег!
   Благодаря пачке банкнот, которую видели у Петруса в руках, он мог теперь накупить мебели тысяч на сто и получить кредит - хоть на три года! А с пустыми руками он не сумел бы добиться и двухнедельной отсрочки на уплату мебели, которую уже купил.
   Молодой человек протянул капитану обе руки; его сердце было переполнено радостью, и последние угрызения совести улеглись.
   Капитан, казалось, с трудом оторвался от книги и на восторженные слова крестника только и сказал:
   - В котором часу ты завтракаешь?
   - Да когда пожелаете, дорогой крестный, - отвечал тот.
   - Тогда идем завтракать! - предложил Пьер Берто.
   Но прежде Петрус хотел кое-что узнать. На звонок вошел Жан.
   Петрус обменялся с ним многозначительным взглядом, и тот утвердительно кивнул.
   - Что же? - спросил Петрус.
   Лакей указал глазами на моряка.
   - Давай, давай! - поторопил его Петрус.
   Жан подошел к хозяину и из небольшого бумажника русской кожи, будто предназначенного для этого дела, достал небольшое кокетливо сложенное письмецо.
   Петрус выхватил его у лакея, распечатал и пробежал глазами.
   Потом вынул из кармана похожий бумажник, взял оттуда письмо, полученное, очевидно, накануне, заменил его только что прочитанным. Петрус подошел к сундуку, отпер небольшим ключиком, который носил на шее, железный ларец, торопливо поцеловал письмо и уронил его в потайное место.
   Затем снова тщательно запер ларец, обернулся к пристально следившему за ним капитану и сказал:
   - Теперь, если хотите, можно и позавтракать, крестный...
   - Еще бы не хотеть! Уже десять часов!
   - В таком случае коляска внизу, и теперь я приглашаю вас на студенческий завтрак в кафе "Одеон".
   - К Рисбеку? - уточнил моряк.
   - Ага! Вы его знаете?
   - Дорогой мой! - проговорил моряк. - Рестораны и философы - вот что я изучал досконально, и докажу это, сделав на сей раз заказ самостоятельно.
   Крестник и крестный сели в коляску и вскоре вышли у кафе Рисбека.
   Моряк без колебаний взошел по лестнице во второй этаж и, отодвигая карту, которую протянул ему лакей, приказал:
   - Двенадцать дюжин устриц, два бифштекса с картошкой, два тюрбо в масле, груши, виноград и шоколад с сиропом.
   - Вы правы, крестный, - признал Петрус. - Вы великий философ и настоящий гурман.
   Капитан отозвался с присущим ему хладнокровием:
   - Лучший сотерн к устрицам, лучший бон к остальным блюдам.
   - По бутылке каждого?
   - Там будет видно.
   Тем временем привратник Петруса отсылал назад многочисленных ценителей искусства, совершенно сбитых с толку; он говорил, что его хозяин передумал и что распродажа не состоится.
   VI
   Какое впечатление произвел капитан на троих друзей
   После завтрака капитан послал лакея за наемным экипажем, и Петрус спросил: - Разве мы не возвращаемся вместе? - Я же собирался купить особняк! - напомнил капитан. - Верно, - кивнул Петрус. - Не желаете ли, чтобы я вам помог в поисках?
   - У меня свои дела, у тебя - твои, вот хотя бы ответить на записочку, которую ты получил нынче утром. А я, кстати, с причудами. Я даже не уверен, что особняк, построенный по моему плану, будет по-прежнему мне нравиться неделю спустя. Суди сам, что может статься с особняком, купленным на чужой вкус...
   Я даже не успею распаковать чемоданы.
   Петрус уже начинал привыкать к крестному и понимал:
   чтобы оставаться с ним в приятельских отношениях, необходимо предоставить ему полную свободу.
   - Поезжайте, крестный! Вы знаете, что в любое время вы желанный гость.
   Капитан дернул головой, что означало: "Черт побери!" - и прыгнул в экипаж.
   Петрус вернулся к себе, на душе у него было легко, как никогда.
   По пути он встретил Людовика и по его расстроенному лицу понял, что случилось несчастье.
   Людовик сообщил ему об исчезновении Розочки.
   Петрус пожалел молодого доктора и задал вполне естественный вопрос:
   - Ты видел Сальватора?
   - Да, - подтвердил Людовик.
   - И что?
   - Я застал его, как всегда, спокойным и строгим. Он уже знал о случившемся.
   - Что он сказал?
   - Он сказал следующее: "Я найду Розочку, Людовик, но сейчас же отправлю ее в монастырь, где вы сможете ее навещать как врач или когда решитесь на ней жениться. Вы ее любите?"
   - И что ты ответил?
   - Правду, друг мой: я люблю эту девочку всей душой!
   Я к ней привязался, и не как плющ к дубу, а как дуб к плющу.
   "Сальватор! - сказал я. - Если вы вернете мне Розочку, клянусь, как только ей исполнится пятнадцать лет, она станет моей женой". "Богатой или бедной?" - спросил Сальватор. Я смешался.
   Меня смущало не слово "бедная", а слово "богатая". "Что значит "бедной или богатой"? - переспросил я. "Именно так, - продолжал настаивать Сальватор. - Вы же знаете, что Розочка - потерянный ребенок, или найденыш. Вам известно, что в прежней жизни она знала Роланда, а он - пес аристократический. Вполне возможно, что Розочка однажды вспомнит, кто она такая, и она может быть как богатой, так и бедной. Готовы ли вы взять ее за себя с закрытыми глазами?" - "А не воспротивятся ли нашему браку родители Розочки, если предположить, что они отыщутся?" - "Людовик! сказал Сальватор. - Это мое дело. Возьмете ли вы в жены Розочку богатой или бедной - такой, какой она будет в пятнадцать лет?" Я протянул Сальватору руку, и вот уж я обручен, дорогой мой. Но Бог знает, где теперь несчастная девочка!
   - А где сам Сальватор?
   - Не знаю. Покинул Париж, так я думаю. Он обещал найти Розочку не позднее чем через неделю и назначил мне свидание у него дома на улице Макон в следующий четверг. А ты что поделываешь? Что произошло? Похоже, ты передумал?
   Петрус с воодушевлением рассказал Людовику во всех подробностях о том, что произошло накануне. Но тот, недоверчивый, как всякий врач, не поверил другу на слово и ждал доказательств.
   Петрус показал ему два банковских билета из тех десяти, что он получил от капитана.
   Людовик взял один из двух билетов и пристально осмотрел его с обеих сторон.
   - Уж не поддельный ли он случайно? - спросил Петрус. - Может, подпись Гара ненастоящая?
   - Нет, - возразил Людовик. - Хотя мне за всю жизнь довелось увидеть и пощупать не много банковских билетов, этот, как мне кажется, настоящий.
   - Так в чем дело?
   - Я тебе скажу, дорогой друг, что не очень-то верю в американских дядюшек, а еще меньше - в крестных. Надо бы рассказать обо всем Сальватору.
   - Да ты же сам сказал, что Сальватор уезжает на несколько дней из Парижа и вернется только в следующий четверг!
   - Но ты познакомишь нас пока со своим набобом, ладно?
   - Черт побери! Не вижу, что может этому помешать, - согласился Петрус. - А кто из нас раньше увидится с Жаном Робером?
   - Я, - сказал Людовик. - Я иду сейчас к нему на репетицию.
   - Расскажи ему про капитана.
   - Какого капитана?
   - Капитана Пьера Берто Монтобанна, моего крестного.
   - А ты написал о нем своему отцу?
   - О ком?
   - О крестном.
   - Как ты понимаешь, это первое, что пришло мне на ум. Но Пьер Берто хочет сделать ему сюрприз и умолял не сообщать о своем возвращении.
   Людовик покачал головой.
   - Ты сомневаешься? - спросил Петрус.
   - Все это представляется мне слишком невероятным.
   - Мне тоже поначалу так показалось, я и сейчас иногда думаю, что все это мне пригрезилось. Ущипни меня, Людовик.
   Хотя просыпаться мне ой как страшно!
   - Ничего, - успокоил его Людовик, более выдержанный, чем два его приятеля. - Жаль только, что Сальватора сейчас нет с нами.
   - Да, жалко, конечно, - согласился Петрус, положив Людовику руку на плечо, - но знаешь, дорогой мой, трудно себе представить несчастье страшнее того, на которое я был обречен.
   Не знаю, куда заведут меня новые обстоятельства, уверен лишь в одном: они помогут мне избежать падения. На дне пропасти меня ждало несчастье. Неужели я сейчас еще быстрее скатываюсь в другую пропасть? Не знаю. Но сейчас я по крайней мере качусь с закрытыми глазами, и если, очнувшись, окажусь на дне, то хотя бы пережив перед тем надежду и счастье.
   - Будь по-твоему! Помнишь, как Жан Робер вечером последнего дня карнавала просил Сальватора о романе? Давай считать. Во-первых, Сальватор и Фрагола, у обоих неизвестное прошлое, но роман продолжается и по сей день; Жюстен и Мина - роман; Кармелита и Коломбан - роман, правда мрачный и тоскливый, но роман; Жан Робер и госпожа де Маранд - самый веселый из всех роман с сапфировыми глазами и розовыми губами, но и это роман; ты и...
   - Людовик!
   - Правильно... Роман таинственный, мрачный и в то же время блестящий роман, дорогой мой, настоящий роман! Наконец, я и Розочка - роман, в котором я - жених найденной и вновь потерянной девочки, а Сальватор обещает ее отыскать - чем не роман, дорогой мой! Даже принцесса Ванврская, прекрасная Шант-Лила, и та, верно, плетет свой роман.
   - С чего ты взял?
   - Я видел ее третьего дня на бульваре в коляске, запряженной четверкой лошадей; ими управляли два жокея в белых коротких штанах и бархатных куртках вишневого цвета. Я не сразу ее узнал, как ты понимаешь, и сначала решил, что обознался. Но она помахала мне рукой, затянутой в перчатку от Прива или Буавено и сжимавшей трехсотфранковый платочек... роман, Петрус, роман! Теперь скажи: у каких из этих романов будет счастливый конец? Бог знает! Прощай, Петрус. Мне пора на репетицию к Жану Роберу.
   - Приезжайте ко мне вдвоем.
   - Я постараюсь его привезти. А почему бы тебе не отправиться вместе со мной?
   - Не могу! Мне нужно привести в порядок мастерскую.
   В воскресенье у меня сеанс.
   - Значит, в воскресенье?..
   - В воскресенье мои двери закрыты для всех, дорогой друг, от двенадцати до четырех пополудни. В остальное время дверь, сердце, рука - все открыто для всех.
   Молодые люди еще раз простились и расстались.
   Петрус стал приводить в порядок мастерскую. Он готовился к встрече с Региной. Она была у него всего однажды в сопровождении маркизы де Латурнель.
   В тот день решилась судьба Петруса...
   Спустя час все было готово. Петрус не только поставил холст на мольберт, но и набросал портрет.
   Пчелка сидела под банановым деревом против веерной пальмы, среди тропической растительности, хорошо знакомой Петрусу, на зеленой травке в оранжерее, и плела венок из необыкновенных цветов, какие дети собирают во сне, а наполовину скрытая в листьях мимозы голубая птичка развлекала ее своим пением.
   Петрус так увлекся, что если бы взялся сейчас за палитру, то через неделю портрет был бы готов. Но он понял, что торопиться нельзя, иначе счастье слишком быстро кончится, и все стер.
   Потом он сел напротив белого полотна и представил себе уже законченный портрет, как бывает с поэтом, когда, не написав еще ни строчки, он уже видит всю свою драму от первой до последней сцены. Это по праву можно назвать так: мираж таланта.
   Капитан вернулся лишь в восемь часов вечера.
   Он объехал все новые кварталы, подыскивая подходящий дом, и перечитал все объявления, но так ничего и не нашел и намеревался продолжить поиски на следующий день.
   С этой минуты капитан Монтобанн, или Верхолаз, расположился у крестника как у себя дома.
   Петрус представил его Людовику и Жану Роберу.
   Трое друзей провели в обществе капитана субботний вечер и сговорились непременно сходиться всем вместе раз в неделю по вечерам, пока капитан будет жить у крестника.
   Что касается дневного времени, об этом не могло быть и речи.
   Капитан уезжал с утра сразу после завтрака, а то и на рассвете, под тем предлогом, что подыскивает квартиру или, вернее, дом.
   Куда он ходил?
   Бог или черт об этом, несомненно, знали, а Петрус даже не догадывался.
   Впрочем, раз или два он попытался дознаться и стал расспрашивать крестного. Но тот словно лишился дара речи, ограничившись таким ответом:
   - Не спрашивай, мальчик мой, я не могу тебе сказать: это тайна. Однако можешь не сомневаться, здесь замешана любовь.
   Не волнуйся, если вдруг я исчезну на несколько дней кряду.
   Я могу не появляться день, ночь, несколько дней или несколько ночей. Как все морские волки, я остаюсь там, где мне хорошо.
   "Человек ищет где лучше", - как гласит пословица. Я хочу сказать, что если случайно окажусь в один из ближайших вечеров у какой-нибудь знакомой, то вернусь не раньше следующего утра.
   - Отлично вас понимаю, - ответил на это Петрус. - Спасибо, что предупредили.
   - Договорились, мальчик мой. Мы не будем друг другу в тягость. Но, напротив, вполне возможно, что я проведу несколько дней подряд дома. Мне иногда нужно собраться с мыслями и подумать. С твоей стороны было бы очень любезно передать мне с лакеем несколько книг по стратегии, если у тебя такие есть, или хотя бы по истории и философии, присовокупив к ним дюжину бутылок твоего белого бордоского.
   - Все это будет у вас через час.
   После того как все условия были оговорены, дело пошло как по маслу.
   Однако в мнении о капитане трое молодых друзей не сошлись.
   Людовику он был глубоко антипатичен, возможно, потому, что, будучи приверженцем системы Галла и Лаватера, молодой врач не обнаружил в чертах его лица и линиях лба прямой связи с его словами. А может быть, душа доктора была переполнена чистыми чувствами и разговор капитана, бывалого, грубого моряка, заставлял его спускаться с небес на землю. Словом, он с первой же встречи с трудом выносил нового знакомого.
   Жан Робер, предававшийся всякого рода фантазиям, страстный любитель всего живописного, заявил, что капитан отмечен печатью своеобразия в характере; поэт не пылал к новому знакомому любовью, но относился к нему с некоторой долей интереса.
   Петрус же был ему слишком многим обязан и не любить не мог.
   Читатели согласятся, что с его стороны было бы нелепо разбирать по косточкам, как это делал Людовик, человека, единственным желанием которого было благодетельствовать крестнику.
   Отметим, однако, что некоторые выражения капитана, особенно "морской волк", оскорбляли его слух.
   В целом капитан не вызывал у молодых людей абсолютной симпатии, и даже Жану Роберу и Петрусу оказалось не под силу по-настоящему подружиться с таким необыкновенным, сложным персонажем, как капитан Пьер Берто по прозвищу Верхолаз, внешне наивным, который всем восхищался, все любил и искренне отдавался первым впечатлениям.
   Однако по некоторым случайно вырывавшимся у него словам можно было судить о том, что человек он пресыщенный, который не любит ничего и ни во что не верит. Временами жизнерадостный, он в иные минуты вдруг напоминал распорядителя на похоронах. Он состоял из самых противоречивых элементов, представляя собой необъяснимую смесь самых блестящих качеств и гнусных пороков, благороднейших чувств и низменных страстей; то он проявлял себя знатоком вплоть до педантизма, то демонстрировал крайнее невежество. Он прекрасно рассуждал о живописи, но не умел нарисовать даже уха; великолепно говорил о музыке, хотя не знал ни единой ноты. Однажды утром он потребовал, чтобы вечером ему прочли "Гвельфов и гибеллинов", и после чтения указал Жану Роберу на главный недостаток драмы; замечание его было настолько верно и точно, что тот спросил:
   - Уж не с собратом ли по перу я имею честь говорить?
   - Самое большее - с жаждущим им стать, - скромно ответил капитан, хотя я мог бы потребовать свою часть за соавторство в нескольких трагедиях, поставленных в конце прошлого века; например, трагедия "Женевьева Брабантская" написана мной в соавторстве с гражданином Сесилем и впервые поставлена в театре Одеон четырнадцатого брюмера года четвертого.
   Так прошла неделя. Капитана сводили во все театры Пари-.
   жа, пригласили на прогулку в Булонский лес, где он показал себя умелым наездником, придумывали для него всевозможные развлечения, и капитан, тронутый до слез, намекнул Петрусу, что в ближайшее время двое его друзей получат кое-что в знак его признательности и дружбы.
   VII
   Отдельные кабинеты
   В воскресенье, когда должен был состояться первый сеанс маленькой Пчелки, Петрус был в мастерской в восемь часов утра, хотя посетительницы ожидались к полудню.
   В десять часов он послал спросить у капитана, не хочет ли тот с ним позавтракать. Но Жан с таинственным видом доложил, что капитан не возвращался со вчерашнего вечера.
   Петрус принял это сообщение с облегчением. Он боялся встречи Регины с капитаном. Если такие натуры, как Людовик, Жан Робер и он сам, испытывали порой отвращение к этому человеку, то как его восприняла бы аристократка Регина?
   Теперь, казалось ему, он скорее признался бы в том, что разорен и вынужден продать свои вещи, чем рассказал о том, что унаследовал четыре миллиона от крестного.
   И он приказал Жану: если вышеупомянутый крестный вернется, когда Регина еще будет находиться в мастерской, сказать капитану, что у Петруса сеанс.
   Приняв меры предосторожности, он принялся за завтрак, не сводя взгляда с часов. В одиннадцать он как можно медленнее стал готовить палитру. В половине двенадцатого стал набрасывать мелком композицию на полотне.
   В полдень у дома остановилась карета. Петрус отложил палитру на стул и выбежал на лестницу.
   С первого же дня ему сопутствовала удача. Пчелка приехала в сопровождении одной Регины.
   Как мы уже говорили, Регина решила начать сеансы в воскресенье. Маркиза де Латурнель сочла невозможным пропустить обедню с певчими в своей церкви в Сен-Жермен-де-Пре.
   На этот раз Регина сопровождала Пчелку одна. Пчелка бросилась навстречу своему другу Петрусу. Она давно его не видела. Регина подала художнику руку.
   Петрус взял ее руку, отогнул губами край перчатки и с нежностью припал к ней, в то же время шепча едва слышно слова любви, переполнявшие его душу. Потом он показал гостьям свои приготовления.
   Регина полностью одобрила композицию.
   Пчелка была очарована цветами, которые она должна была держать в руках. Накануне Петрус скупил редкие цветы в оранжереях Люксембургского дворца и Ботанического сада. Сеанс начался.
   Писать портрет с Регины было радостью. Работа над портретом Пчелки пьянила его!
   Тогда Регина была моделью. Теперь она выступала в роли советчицы.
   На этом основании она могла подходить к Петрусу, касаться его плеча, исчезать вместе с ним за полотном.
   В эти короткие, но яркие, словно вспышки молнии, мгновения девушка касалась своими волосами его лица, ее глаза говорили Петрусу о любви, губы почти касались его губ; один ее вздох способен был в случае смертельной опасности вернуть его к жизни, теперь же душа Петруса возносилась до небес.
   После того как Регина высказывала ему свой совет, Петрус вновь принимался за работу; рука его дрожала, он не сводил глаз с Регины.
   Да и зачем ему было смотреть на Пчелку? Он мог бы нарисовать ее с закрытыми глазами.
   Кроме того, надо было что-то говорить, не потому, что влюбленные испытывали в этом необходимость - они могли бы хоть целую вечность смотреть друг на друга и улыбаться, их взгляды и улыбки были красноречивее слов. Но надо было что-то говорить. И Петрус стал рассказывать об исчезновении Розочки, отчаянии Людовика, обещании Сальватора отыскать девочку, а также о странной клятве Людовика жениться на Розочке даже в том случае, если она окажется богата!
   Регина рассказала, что Кармелиту прослушал в их особняке г-н Сотен де Ларошфуко, она понравилась, и он похлопотал о ее дебюте в Опере.
   Потом Петрус спросил, что нового у г-жи де Маранд. Та по-прежнему была самой счастливой женщиной на земле. Правда, г-н де Маранд пускался на всякого рода безумства ради новой любовницы, но в то же время с огромным почтением обходился с супругой, предоставляя ей полную свободу действий, и г-жа де Маранд могла ему быть только глубоко признательна.
   Денежные и политические дела банкира шли прекрасно:
   он собирался в Лондон, чтобы договориться о займе для Испании в шестьдесят миллионов, и было очевидно, что при первом же повороте короля к либерализму г-н Маранд получит пост министра.