Дюма Александр. Сальватор

   - Вот это разговор! Ты должен меня понять, я же старый моряк. И потом, я должен говорить тебе "ты": так я обращался даже к твоему отцу, своему капитану. Посуди сам: что будет, если такой мальчишка, как ты, - а ведь ты еще совсем мальчишка! - заставит меня говорить ему "вы".
   - Да я вас и не заставляю! - рассмеялся Петрус.
   - И правильно делаешь. Кстати, если бы мне пришлось обращаться к тебе на "вы", я не знаю, как бы я мог тебе сказать то, что должен сказать.
   - А вы должны мне что-то сказать?
   - Разумеется, дражайший крестник!
   - Ну, крестный, я вас слушаю.
   Пьер Берто с минуту смотрел на Петруса в упор.
   Сделав над собой видимое усилие, он выдавил из себя:
   - Что, мальчик, у нас авария?
   Петрус вздрогнул и залился краской.
   - Авария? Что вы имеете в виду? - спросил он. Вопрос застал его врасплох.
   - Ну да, авария, - повторил капитан. - Иными словами, англичане набросили абордажный крюк на нашу мебель?
   - Увы, дорогой крестный, - приходя в себя и пытаясь улыбнуться, отозвался Петрус. - Сухопутные англичане еще пострашнее морских!
   - Я слышал обратное, - проговорил с притворным добродушием капитан, похоже, меня обманули.
   - Тем не менее, - выпалил Петрус, - вы должны все знать:
   я отнюдь не из нужды продаю все свои вещи.
   Пьер Берто отрицательно помотал головой.
   - Почему нет? - спросил Петрус.
   - Нет, - повторил капитан.
   - Уверяю вас...
   - Послушай, крестник! Не пытайся заставить меня поверить в то, что если молодой человек твоих лет собрал такую коллекцию, как у тебя, эти японские вазы, голландские сундуки, севрский фарфор, саксонские статуэтки - я тоже любитель антиквариата, - то он продает все это по доброй воле и от нечего делать!
   - Я и не говорю, капитан, - возразил Петрус, избегая слова "крестный", казавшегося ему нелепым, - что продаю все по доброй воле или от нечего делать, но никто меня не вынуждает, не заставляет, не обязывает это делать, во всяком случае сейчас.
   - Да, иными словами, мы еще не получили гербовой бумаги, суда еще не было. Это полюбовная распродажа во избежание распродажи вынужденной: меня не проведешь. Крестник Петрус - честный человек, который готов скорее переплатить своим кредиторам, нежели облагодетельствовать судебных исполнителей. Но я остаюсь при своем мнении: ты потерпел аварию.
   - Если смотреть с вашей позиции, признаюсь, в ваших словах есть доля истины, - произнес Петрус.
   - В таком случае, - заметил Пьер Берто, - счастье, что меня занесло сюда попутным ветром. И вела меня сама Пресвятая Дева Избавления.
   - Не понимаю вас, сударь, - молвил Петрус.
   - "Сударь"! Ну на что это похоже?! - вскричал Пьер Берто, поднимаясь и оглядываясь по сторонам. - Где тут "сударь" и кто его зовет?
   - Садитесь, садитесь, крестный! Это просто lapsus linguoe [обмолвка, оговорка (латин )].
   - Ну вот, ты заговорил по-арабски, а я как раз этого-то языка и не знаю. Черт побери! Говори со мной по-французски, по-английски, по-испански, а также на нижнебретонском, и я тебе отвечу, но только не на этой абракадабре, я не знаю, что это значит.
   - Я вас всего-навсего попросил сесть, крестный.
   Петрус подчеркнул последнее слово.
   - Я готов, но при одном условии.
   - Каком?
   - Ты должен меня, выслушать.
   - С благоговением!
   - И ответить на мои вопросы.
   - С твердостью.
   - В таком случае я начинаю.
   - А я слушаю.
   Что бы ни говорил Петрус, капитан сумел разбудить его любопытство, и теперь он приготовился слушать во все уши.
   - Итак, - начал капитан, - у твоего отца, стало быть, ни гроша? Это и неудивительно. Когда мы с ним расстались, он был на грани разорения, а его преданность императору помогла ему лишиться состояния быстрее, чем рулетка.
   - Да, верно, именно из-за преданности императору он и лишился пяти шестых своего состояния.
   - А последняя, шестая часть?
   - Почти полностью ушла на мое образование.
   - А ты, не желая окончательно разорять несчастного отца, но мечтая жить барином, наделал долгов... Так? Отвечай!
   - Увы!..
   - Прибавим к этому какую-нибудь любовь, желание блеснуть в глазах любимой женщины, проехать перед ней в Булонском лесу на красивой лошади, явиться вслед за ней на бал в изящном экипаже?
   - Невероятно, крестный, какой у вас острый взгляд моряка!
   - Чтобы стать моряком, друг мой, необходимо еще быть великодушным.
   Мы поистине несчастны:
   Мы рабы своей любви!
   - Как, крестный?! Вы знаете наизусть стихи Шенье?
   - Почему нет? В молодости я приехал в Париж, потому что хотел увидеть господина Тальма. Мне сказали: "Вы прибыли вовремя, он играет в трагедии господина Шенье "Карл Девятый".
   Я сказал: "Посмотрим "Карла Девятого". Во время представления происходит стычка, появляется полицейский, меня уводят в участок, где я остаюсь до следующего утра. Утром мне говорят, что ошиблись, и выставляют за дверь. В результате я уезжаю, чтобы вернуться в Париж лишь тридцать лет спустя. Я спрашиваю, как поживает господин Тальма: "Умер!.." Я полюбопытствовал, где теперь идет "Карл Девятый": "Запрещен начальством!.." "Ах, дьявольщина! - сказал я. - А мне бы так хотелось досмотреть конец "Карла Девятого", ведь я успел увидеть только первый акт". "Невозможно, - отвечают мне. - Однако, если желаете прочесть, нет ничего проще". - "Что для этого необходимо?" - "Купите книгу!" И действительно, это оказалось несложно. Я вхожу к книготорговцу. "У вас есть Шенье?" - "Да, сударь, пожалуйста". - "Ладно, - думаю я, - прочту это у себя на корабле". Возвращаюсь на борт, открываю книгу, ищу: нет трагедии!
   Одни стихи! Идиллии, мадригалы мадемуазель Камилле. Черт возьми, у меня на борту библиотеки нет, я и прочел моего Шенье, потом перечитал - вот как вышло, что у меня неосторожно вырвалась цитата. Только я оказался одурачен: я купил Шенье, чтобы прочесть "Карла Девятого", а у него такой пьесы, похоже, вообще не было. Ах, эти книготорговцы! Вот флибустьеры!
   - Бедный крестный! - рассмеялся Петрус. - Торговцы ни при чем.
   - Как это - ни при чем?
   - Это ваша ошибка.
   - Моя?
   - Да.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Трагедию "Карл Девятый" написал Мари-Жозеф Шенье, член Конвента. А вы купили книгу поэта Андре Шенье.
   - Ага! Ага! Ага! - воскликнул капитан на все лады.
   Вдруг он глубоко задумался, потом продолжал:
   - Вот все и разъяснилось, но книготорговцы все равно флибустьеры!
   Видя, что крестного не переубедить, и не имея оснований защищать эту почтенную гильдию, Петрус решил не упорствовать и стал ждать, когда Пьер Берто вернется к прежней занимавшей его теме разговора.
   - Итак, мы остановились на том, - сказал моряк, - что ты наделал долгов. Так, крестник Петрус?
   - Мы действительно остановились на этом, - подтвердил молодой человек.
   II
   Крестный-американец
   На мгновение воцарилась тишина. Пьер Берто пристально посмотрел на крестника, словно хотел увидеть его насквозь. - И какие у нас долги... хотя бы приблизительно?
   - Приблизительно? - усмехнулся Петрус.
   - Да. Долги, мой мальчик, все равно что грехи, - назидательно произнес капитан, - никогда не знаешь точной цифры.
   - Я тем не менее знаю, сколько задолжал, - возразил Петрус.
   - Знаешь?
   - Да.
   - Это доказывает, что ты человек аккуратный, крестник.
   Ну и сколько?
   Пьер Берто откинулся в кресле и, помаргивая, стал вертеть большими пальцами.
   - Мои долги составляют тридцать три тысячи франков, - объявил Петрус.
   - Тридцать три тысячи! - вскричал капитан.
   - Ага! - хмыкнул Петрус, которого начинали забавлять оригинальные выходки его второго отца, как величал себя моряк. - Вы полагаете, что сумма непомерно огромная?
   - Огромная?! Да я не могу взять в толк, как ты до сих пор не умер с голоду, бедный мальчик!.. Тридцать три тысячи франков! Да если бы мне было столько же лет, сколько тебе, и я жил на суше, я задолжал бы в десять раз больше. Да это сущая безделица по сравнению с долгами Цезаря!
   - Ни вы, ни я - не Цезарь, дорогой мой крестный. Так что, если позволите, я останусь при своем мнении: сумма огромная.
   - Огромная! Да ведь у тебя по сотне тысяч франков в каждом волоске твоей кисти! Ведь я видел твои картины, а я в живописи разбираюсь: я видел и фламандцев, и итальянцев, и испанцев. Ты - художник, у тебя отличная школа.
   - Не надо громких слов, крестный! - заскромничал Петрус.
   - А я тебе говорю, что у тебя отличная школа, - продолжал настаивать моряк. - А когда человек имеет честь быть великим художником, он не станет писать хуже из-за долга в тридцать три тысячи франков. Это точная цифра. А сам талант представляет собой миллионный капитал, какого черта! Кроме того, по закону, введенному господином де Виллелем, тридцать три тысячи франков составили бы как раз ренту с миллиона.
   - Ну, крестный, я должен вам сказать нечто очень важное, - перебил его Петрус.
   - Говори, крестник!
   - Вы чертовски остроумны!
   - Пфф! - только и сказал Пьер Берто.
   - Не морщитесь, я знаю весьма порядочных людей, которые были бы счастливы такой оценкой.
   - Писаки?
   - Ого? Опять недурно!
   - Ну, довольно пошутили! Вернемся к твоим долгам.
   - Вы настаиваете?
   - Да, потому что хочу сделать тебе предложение.
   - Касательно моих долгов?
   - Совершенно верно.
   - Слушаю вас. Вы необыкновенный человек, крестный, от вас всего можно ожидать.
   - Вот мое предложение: я прямо сейчас становлюсь твоим единственным кредитором.
   - Как, простите?!
   - Ты задолжал тридцать три тысячи франков, потому и продаешь мебель, картины, дорогие безделушки, так?
   - Увы! - смиренно проговорил Петрус. - Вернее не скажешь.
   - Я плачу тридцать три тысячи, и ты оставляешь себе мебель, картины, безделушки.
   Петрус серьезно посмотрел на моряка.
   - Что вы хотите этим сказать, сударь? - вскинулся он.
   - Кажется, я погладил своего крестника против шерсти, - проворчал Пьер Берто. - Прошу прощения, ваше сиятельство граф де Куртеней, я полагал, что разговариваю с сыном своего старого друга Эрбеля.
   - Да, да, да, - поспешил загладить свою резкость Петрус. - Да, дорогой крестный, вы говорите с сыном своего доброго друга Эрбеля. А он вам отвечает: занять тридцать три тысячи - еще не все, даже если берешь в долг у крестного; надобно знать, чем будешь отдавать.
   - Чем ты мне отдашь долг, крестник? Нет ничего проще:
   напишешь мне картину вот по этому эскизу.
   И он указал Петрусу на сражение "Прекрасной Терезы"
   с "Калипсо".
   - Картина должна быть тридцати трех футов в -длину и шестнадцати с половиной футов в высоту [Примерно 11 х 5,5 метра], - продолжал он. - Ты изобразишь меня на палубе рядом с твоим отцом в ту минуту, когда я ему говорю: "Я буду крестным твоего первенца, Эрбель, и мы будем квиты".
   - Да куда же вы повесите этакую громадину?
   - У себя в гостиной.
   - Да вы ни за что не найдете дом с гостиной шириной в тридцать три фута.
   - Я прикажу выстроить такой дом специально для твоей картины.
   - Вы случаем не миллионер, крестный?
   - Если бы я был только миллионером, мальчик мой, - снисходительно отвечал Пьер Берто, - я купил бы трехпроцентные бумаги, получал бы от сорока до пятидесяти тысяч ливров ренты и с трудом перебивался бы с хлеба на воду.
   - Ох, ох, ох! - бросил Петрус.
   - Дорогой друг! - продолжал капитан. - Разреши мне в двух словах рассказать о себе.
   - Разумеется!
   - Когда я расстался с твоим славным отцом в Рошфоре, я сказал себе: "Ну, Пьер Берто, честным пиратам во Франции больше делать нечего, займемся торговлей!" Я превратил пушки в балласт и стал торговать черным деревом.
   - Иными словами, вы торговали черным товаром, дорогой крестный.
   - Это называется "черным товаром"? - наивно спросил капитан.
   - Думаю, да, - отвечал Петрус.
   - Эта торговля кормила меня три или четыре года, и кроме того, я завязал отношения с Южной Америкой. Когда вспыхнуло восстание, губительное для Испании и ее трухлявой и дряхлой нации, я поступил на службу к Боливару. Я угадал в нем великого человека.
   - Так вы, значит, один из освободителей Венесуэлы и Новой Гренады, а также основателей Колумбии? - изумился Петрус.
   - И горжусь этим, крестник! Но после уничтожения рабства я решил разбогатеть другим способом. Мне показалось, что в окрестностях Квито я видел участок, богатый золотыми самородками. Я тщательно изучил местность, напал на жилу и попросил концессию. Учитывая мои заслуги перед Республикой, мне предоставили упомянутую концессию. Через шесть лет я заработал четыре миллиона и уступил эту разработку за сто тысяч пиастров иначе говоря, она приносит мне по сто тысяч ливров ежегодно. После этого я вернулся во Францию, где намерен недурно устроиться со своими четырьмя миллионами и жить на пятьсот тысяч ливров ренты. Ты одобряешь мой план, крестник?
   - Еще бы!
   - Детей у меня нет, родственников - тоже... нет даже внучатых племянников. Жениться я не намерен; что же, по-твоему, мне делать с таким состоянием? А тебе оно принадлежит по праву...
   - Капитан!
   - Ну вот, опять ты за свое! Тебе оно принадлежит по праву, а ты с самого начала отказываешься от тридцати трех тысяч франков?
   - Надеюсь, вы понимаете мои чувства, дорогой крестный.
   - Нет, признаться, не понимаю, что тебе не нравится. Я холостяк, я сказочно богат, я твой крестный отец и предлагаю тебе сущую безделицу, а ты отказываешься! Знаешь ли ты, мой мальчик, что впервые за время нашей встречи ты проявил ко мне чудовищную несправедливость?!
   - Я не хотел вас обидеть, крестный.
   - Хотел ты или нет, - прочувствованно выговорил капитан, - ты глубоко меня огорчил! Ранил в самое сердце!
   - Простите меня, дорогой крестный, - не на шутку встревожился Петрус. Я совсем не ожидал от вас такого предложения и растерялся, когда услышал его, а потому не проявил должной признательности. Приношу вам свои извинения.
   - Так ты принимаешь мое предложение?
   - Этого я не сказал.
   - Если ты откажешься, знаешь что я сделаю?
   - Нет.
   - Сейчас узнаешь.
   Петрус ждал, что будет дальше.
   Капитан вынул из внутреннего кармана туго набитый бумажник и раскрыл его.
   В бумажнике лежали банковские билеты.
   - Я возьму отсюда тридцать три билета - а здесь их две сотни, - скомкаю их, отворю окно и вышвырну на улицу.
   - Зачем? - спросил Петрус.
   - Чтобы показать тебе, что я делаю с этими бумажками.
   И капитан выхватил из бумажника дюжину билетов и скомкал их, словно это не были деньги.
   После этого он решительнейшим образом направился к окну.
   Петрус его остановил.
   - Не надо глупостей, давайте попробуем найти общий язык.
   - Тридцать три тысячи или смерть! - пригрозил капитан.
   - Не тридцать три, учитывая, что все деньги мне не нужны.
   - Тридцать три тысячи франков или...
   - Да выслушайте же, черт побери, или я стану ругаться, как матрос. Я вам докажу, что я - сын корсара, тысяча чертей и преисподняя!
   - Мальчик сказал "папа"! - вскричал Пьер Берто. - Господь велик! Послушаем твои предложения.
   - Да, послушайте. Я испытываю смущение, потому что, как вы сами сказали, дорогой крестный, я наделал долгов.
   - На то она и молодость!
   - Однако мне не было бы так стыдно, если бы, делая эти безумные траты, я вместе с тем не бездельничал.
   - Нельзя же все время работать!
   - И я решил снова взяться за дело.
   - А как же любовь?
   Петрус покраснел.
   - Любовь и работа могут идти рука об руку. Словом, я решил усердно потрудиться, как принято говорить.
   - Хорошо, давай потрудимся. Но англичанам, или, иначе говоря, кредиторам, надо что-нибудь залить в глотку на то время, пока мы извлечем прибыль из нашей кисти.
   - Вот именно!
   - Пожалуйста, - молвил капитан, подавая Петрусу свой бумажник. - Вот тебе лейка, мальчик мой. Я тебя не принуждаю, бери сколько хочешь.
   - Отлично! - сказал Петрус. - Вы становитесь благоразумным. Я вижу, мы сумеем договориться.
   Петрус взял десять тысяч франков и вернул бумажник Пьеру Берто, следившему за ним краем глаза.
   - Десять тысяч франков! - хмыкнул капитан. - Да любой кошатник ссудил бы тебя этой суммой под шесть процентов...
   Кстати, почему ты мне не предлагаешь процентов?
   - Дорогой крестный! Я боялся вас обидеть.
   - Отнюдь нет! Я, напротив, хочу выговорить проценты.
   - Пожалуйста.
   - Я прибыл вчера в Париж с намерением купить дом и обставить его как можно лучше.
   - Понимаю.
   - Но прежде чем я найду подходящую скорлупку, пройдет не меньше недели.
   - Это самое меньшее.
   - На меблировку уйдет еще около недели.
   - А то и две.
   - Пусть будет две, не хочу с тобой спорить; итого - три недели.
   - А то и больше.
   - Не придирайся к мелочам, не то я заберу свое предложение назад.
   - Какое предложение?
   - Которое я собирался тебе сделать.
   - А почему вы хотите его забрать?
   - Я вижу, у тебя такой же задиристый и упрямый характер, как и у меня: мы не уживемся.
   - А вы хотели поселиться у меня? - спросил Петрус.
   - Знаешь, я со вчерашнего дня живу в гостинице "Гавр"
   и уже сыт ею по горло, - признался капитан. - Я собирался тебе сказать: Петрус, дорогой мой крестник, милый мальчик, не найдется ли у тебя комнаты, кабинета, мансарды, достаточно просторных, вроде этой спальни, где я мог бы подвесить свою койку?
   Можешь сделать это для бедного капитана Берто Верхолаза?
   - Как?! - вскричал Петрус, приходя в восторг от того, что может хоть чем-нибудь быть полезен человеку, с такой простотой предоставившему свой кошелек в его распоряжение.
   - Разумеется, если это тебя стеснит хоть в малейшей степени... продолжал капитан, - ты только скажи!
   - И не совестно вам такое говорить?
   - Видишь ли, со мной можно не церемониться: что думаешь, то и отвечай. Да или нет?
   - Положа руку на сердце говорю вам, дорогой крестный:
   ничто не может мне доставить большего удовольствия, чем ваше предложение. Только вот...
   - Что?
   - ...в те дни, когда у меня будет модель... когда у меня сеанс...
   - Понял... понял... Свобода! Libertas![Свобода! (Латин )] - Теперь вы заговорили на арабском.
   - Я говорю по-арабски?! Ты разве не помнишь, как господин Журден занимался прозой?
   - Ну вот, теперь вы цитируете Мольера. По правде говоря, дорогой крестный, вы иногда пугаете меня своей начитанностью Уж не подменили ли вас в Колумбии? Впрочем, вернемся, если угодно, к вашему желанию.
   - Да, к моему желанию, горячему желанию. Я не привык к одиночеству; вокруг меня всегда крутились около двенадцати жизнерадостных шустрых парней, и меня вовсе не прельщает перспектива умереть от тоски в своей гостинице "Гавр". Я люблю общество, особенно молодежь. Должно быть, ты здесь принимаешь людей искусства, науки. Я обожаю ученых и артистов:
   первых - за то, что я их не понимаю, вторых - потому, что понимаю. Видишь ли, крестник, если только моряк не круглый дурак, он знает обо всем понемногу. Он изучал астрономию по Большой Медведице и Полярной звезде, музыку - по свисту ветра в снастях, живопись - по заходам солнца. Итак, мы поговорим об астрономии, музыке, живописи, и ты увидишь, что в самых разных областях я разбираюсь не хуже тех, кто избрал их своей профессией! О, не беспокойся, тебе не придется за меня краснеть, если не считать случайно вырвавшихся чисто мирских выражений. Ну а уж если я чересчур сильно разойдусь, ты мне подашь какой-нибудь условный знак, и я спрячу свой язык под замок.
   - Да что вы такое говорите?!
   - Правду. Ну, отвечай в последний раз: тебе подходит мое предложение?
   - Я с радостью его принимаю.
   - Браво! Я самый счастливый из смертных!.. А когда тебе будет нужно побыть одному, когда придут хорошенькие модели или великосветские дамы, я повернусь другим бортом.
   - Договорились.
   - Ну и хорошо!
   Капитан вынул часы.
   - Ах ты! Уже половина седьмого! - заметил он.
   - Да, - подтвердил Петрус.
   - Где ты обычно ужинаешь, мой мальчик?
   - Да где придется.
   - Ты прав. Умирать с голоду нигде не нужно. В "ПалеРояле" кормят по-прежнему прилично?
   - Как в любом ресторане... вы же знаете.
   - "Вефур", "Бери", "Прованские братья" - это все и теперь существует?
   - Еще как!
   - Идем ужинать!
   - Вы меня приглашаете поужинать?
   - Ну да! Сегодня - я тебя, завтра - ты меня, и мы будем квиты, господин недотрога.
   - Позвольте я сменю редингот и перчатки.
   - Смени, мальчик, смени.
   Петрус двинулся в свою комнату.
   - А вот, кстати...
   Петрус обернулся.
   - Дай мне адрес своего портного. Я хочу одеться по моде.
   Он увидел через приотворенную дверь шляпу Петруса.
   - Ага! Значит, широких шляп а lа Боливар больше не носят?
   - Нет, теперь носят маленькие а lа Мурильо.
   - А я свою оставлю в память о великом человеке, которому обязан своим состоянием.
   - Это благородно и умно, дорогой крестный.
   - Ты смеешься надо мной?
   - Ничуть.
   - Давай-давай! Я не обидчив, вали на меня что хочешь.
   Впрочем, давай сначала обсудим, где ты меня поселишь.
   - Этажом ниже, если не возражаете. У меня там отличная холостяцкая квартира, она вам понравится.
   - Оставь свою холостяцкую квартиру для любовницы, которой захочется иметь собственную мебель. Мне же нужна всего одна комната, лишь бы в ней были койка с твердой рамой, книги, четыре стула, карта мира - вот и все.
   - Уверяю вас, дорогой крестный, у меня нет любовницы, которой нужно предоставлять комнату, и вы ничем меня не стесните, если займете квартиру, в которой я не живу и которая служит лишь прибежищем Жану Роберу в дни его премьер.
   - Ага! Жан Робер, модный поэт... Да, да, да, слышал!
   - Как?! Вы знаете Жана Робера?
   - Я видел его драму на испанском в Рио-де-Жанейро...
   Дорогой крестник! Хоть я и морской волк, поверь: я знаю многих и многое. Несмотря на свой дикарский вид, я тебя удивлю еще не раз. Так твоя квартира в первом этаже?..
   - ...в вашем распоряжении.
   - Я тебя точно не стесню?
   - Ни в малейшей степени.
   - Хорошо, я согласен.
   - А когда вы намерены вступить во владение?
   - Завтра... нет, нынче вечером.
   - Вы хотите сегодня здесь ночевать?
   - Ну, если это тебя не слишком побеспокоит, мой мальчик...
   - Ура, крестный! - обрадовался Петрус и подергал за шнур.
   - Что это ты делаешь?
   - Зову лакея, чтобы он приготовил вашу квартиру.
   Вошел лакей, и Петрус отдал ему необходимые распоряжения.
   - Куда послать Жана за вашими вещами? - спросил Петрус капитана.
   - Я сам этим займусь, - возразил моряк.
   Вполголоса он прибавил:
   - Мне нужно попрощаться с хозяйкой гостиницы. - И выразительно посмотрел на Петруса.
   - Крестный! Вы можете принимать у себя кого хотите, - сказал Петрус. Здесь не монастырь.
   - Спасибо!
   - Похоже, в Париже вы не теряли времени даром, - так же вполголоса заметил Петрус.
   - Я же еще не знал, что найду тебя, мой мальчик, - проговорил капитан, - мне нужно было создать себе домашнюю обстановку.
   Лакей снова поднялся в мастерскую.
   - Квартира готова, - доложил он, - осталось лишь застелить постель.
   - Прекрасно! В таком случае закладывай коляску.
   Он обратился к капитану:
   - Не угодно ли по дороге заглянуть в комнаты?
   - Ничего не имею против, хотя, повторяю, мы, пираты, неприхотливы.
   Петрус пошел вперед, указывая дорогу гостю; он распахнул дверь в комнаты первого этажа, похожие скорее на гнездышко щеголихи, чем на квартиру студента или поэта.
   Капитан замер в восхищении перед неисчислимыми безделушками, которыми были уставлены этажерки.
   - Да это апартаменты принца крови! - воскликнул он.
   - Что такое королевские апартаменты для такого набоба, как вы! парировал Петрус.
   Несколько минут спустя лакей доложил, что коляска готова.
   Крестный и крестник спустились под руку.
   У каморки привратника капитан остановился.
   - Поди-ка сюда, парень! - приказал он.
   - Чем могу служить, сударь? - спросил тот.
   - Доставь мне удовольствие: сорви все объявления о воскресной распродаже и передай посетителям, которые придут завтра...
   - Что я должен им сказать?
   - Что мой крестник оставляет мебель себе.
   Он прыгнул в коляску, просевшую под ним, и приказал:
   - В "Прованские братья"!
   Петрус сел вслед за капитаном, и экипаж покатил со двора.
   - Клянусь "Калипсо", которую мы с твоим отцом продырявили, словно решето, у тебя отличная лошадь, Петрус! Жаль было бы ее продать!
   III
   Глава, в которой капитан Берто Верхолаз приобретает огромное значение
   Крестный и крестник заняли один из кабинетов "Прованских братьев", и по просьбе капитана Монтобанна, или Верхолаза, уверявшего, что он сам ничего в этом не понимает, ужин заказывал Петрус.
   - Все, что есть лучшего в заведении, слышишь, мальчик мой! - сказал капитан крестнику. - Ты, должно быть, привык к изысканным ужинам, бездельник? Самые дорогие блюда, самые знаменитые вина! Я слышал, здесь когда-то подавали сиракузское вино.
   Узнай, Петрус, существует ли еще это вино? Мне надоела мадера:
   я пять лет ею упивался, и она мне опротивела.
   Петрус спросил сиракузского вина.
   Мы не станем перечислять всего, что заказал Петрус в ответ на настойчивые просьбы крестного.
   Скажем только, что это был настоящий ужин набоба, и капитан признался за десертом, что недурно поужинал.
   Петрус не переставал ему удивляться. За всю свою жизнь он даже у генерала, бывшего в этом деле знатоком, не ел с такой пышностью.
   Впрочем, капитан удивил его не только этим. Например, бросил пиастр уличному мальчишке, отворившему перед ними дверь в ресторан. Проходя мимо Французского театра, моряк снял ложу, а когда Петрус заметил капитану, что спектакль плохой, тот сказал просто:
   - Мы можем и не ходить, но я люблю обеспечить себе заранее место, где смогу подремать после ужина.
   Когда ужин был заказан, капитан отвалил целый луидор лакею за то, чтобы тот подал бордо подогретым, шампанское - замороженным, а блюда подносил одно за другим без перерыва.