Ордубади Мамед. Тавриз туманный

   Нина сообщила мне, что прибывшая в Тавриз мирная делегация в первый же день посетила консула и получила от него инструкции. В делегацию входили правитель Талыша Саримуддовле, избранный населением Ардебиля представитель Векилирриая и, наконец, Саидильмульк.
   Побывав у консула, мирная делегация посетила Энджумен. Восторженный прием, оказанный ей со стороны населения, указывал на отсутствие нашей агитационно-массовой работы. Руководители тавризской революции ограничивали свою работу лишь ведением вооруженной борьбы. Революционер снабжался оружием и отправлялся на фронт. Ни революционной пропаганды, ни революционных законов не существовало. Наказания ограничивались наложением штрафа. При таком положении дел бороться с контрреволюцией было немыслимо.
   Когда я изложил Саттар-хану мои соображения, он стал крутить ус. Сардар сердился. Я умолк. Встреча сардара с делегацией была назначена в районе Эхраб, который считался нейтральным и был близок к району консульств.
   Сардар стал готовиться к выезду, и я попросил разрешения уйти.
   - Нет, я возьму вас с собой, - сказал он.
   Я остался. Меня эта встреча очень интересовала.
   Для сопровождения сардара был назначен парадный конвой. На этот раз сардар выехал не верхом, а в новом специально для него заказанном фаэтоне. Его сопровождала сотня верховых, вооруженных новыми германскими ружьями.
   Сардар был вооружен только браунингом и легким наганом. Я же захватил по поручению сардара две ручные гранаты.
   Рядом с фаэтоном сардара развевалось в руках одного из всадников знамя военно-революционного совета с вышитым лозунгом: "Да здравствует конституция".
   Улицы Эхраба были переполнены народом. С крыш домов фаэтон сардара осыпали цветами.
   Саттар-хан сидел в фаэтоне один, только на козлах рядом с кучером сидел вооруженный муджахид. Я ехал за ним в другом фаэтоне.
   Сардар сознательно опаздывал на свидание, так как в Иране не принято, чтобы вельможные люди приходили раньше других, тогда пришлось бы вставать перед каждым входящим.
   Узнав о приезде Саттар-хана, все собравшиеся на переговоры с делегацией вышли во двор и, выстроившись в ряд, ожидали его. Оркестр играл революционный марш "Зиндабад-машрута".
   Сардар был встречен с большим почетом. Окружив его, присутствовавшие здесь революционеры кричали: "Да здравствует конституция! Да здравствует сардар-милли Саттар-хан!".
   При входе Саттар-хана в зал заседания члены делегации почтительно встали с мест.
   - Садитесь, - сказал Саттар-хан, опускаясь в приготовленное для него на почетном месте кресло. - Я не хочу вас беспокоить.
   Все сели. Правитель Талыша Саримуддовле стал справляться о здоровье сардара.
   - Мы счастливы лицезреть господина сардара-милли. Слава аллаху, что мы видим великого полководца в добром здравии.
   - Я признателен за ваше внимание, - ответил Саттар-хан.
   После этого Рашидульмульк попросил у Саттар-хана разрешения изложить цели прибывшей в Тавриз делегации и, получив разрешение, начал, осторожно подбирая фразы.
   - Его высочество принц Эйнуддовле ставит себе единственной целью водворение мира и спокойствия в азербайджанских провинциях. Принц изволил прибыть с большими полномочиями покровителя вселенной для разрешения некоторых спорных вопросов. В первую очередь его высочество принц имеет приказ покровителя вселенной объявить всеобщую амнистию.
   Рашидульмульк кончил. Все взоры обратились к Саттар-хану. Его ответа ожидали с большим нетерпением, с затаенным дыханием.
   - Покровитель вселенной - наш добрый отец! - начал Саттар-хан, - и мы против него не восставали. Если принц прибыл для водворения мира, пусть прежде всего накажет Рахим-хана, поставившего Тавриз и его население в такое тяжелое положение...
   Ответ сардара был для нас, его товарищей, полной неожиданностью, так как он всегда говорил о свержении Мамед-Али-шаха, а наиболее близким друзьям говорил о том, что хорошо бы было прогнать всю династию Каджар.
   Мы не могли понять выступление Саттар-хана, принятое невежественным населением, как искреннее признание Мамед-Али-шаха добрым отцом.
   - Правильно! - говорили многие. - Сардар совершенно прав. Падишах не виноват. Всему виной - кучка проходимцев...
   СЕМЕЙНАЯ СЦЕНА
   Несколько дней я не ходил к Саттар-хану. Его последнее верноподданническое выступление создало в наших отношениях большое охлаждение, но я не переставал следить за всеми действиями царского консульства, направленными против тавризской революции, и узнавал через Нину о переговорах, которые велись между Тегераном и Петербургом.
   Но вот уже четыре дня, как я не видел Нины. Когда я пришел к ней, ее еще не было. Работница выкупала и уложила Меджида в кроватку. Потеряв отца и мать, ребенок сильно привязался к нам и скучал без меня.
   Когда пришла Нина, я сидел около Меджида и забавлял его. Нина казалась обиженной. Я встал ей навстречу, но она, сердито взглянув на меня, молча прошла в спальню. Повозившись немного, она прошла в столовую, а оттуда в кухню.
   Я продолжал развлекать Меджида.
   Увидав работницу с простыней и другими купальными принадлежностями, я понял, что Нина принимает ванну.
   Ребенок заснул. Я не знал, как быть. Встать и уйти, значит еще больше рассердить Нину, которая была обижена, очевидно, моим продолжительным отсутствием. Решив выждать, я сел на балкон и взял русскую газету "Новая жизнь"*.
   ______________ * "Новая жизнь" - русская социалистическая газета.
   Нина, с повязанной белым шелковым платком головой, вышла из ванной и, проходя мимо меня нарочно задела газету, которую я читал. Газета упала. Я поднял ее. Зная привычку Нины, я не заговаривал с нею. Когда она сердилась я предпочитал молчать до тех пор, пока она сама не отойдет, иначе она тотчас же начинала плакать.
   Нина несколько раз прошла мимо меня и каждый раз задевала газету, мешая мне читать; взглянув на нее краем глаза я заметил, что она уже остыла: глаза ее опять смеялись, сердитые морщины сгладились, она готова была к примирению.
   Наконец, не выдержав, она подошла ко мне и, вырвав из моих рук газету, сказала:
   - Да! "Новая жизнь!". Мы тоже должны поговорить о нашей жизни. Села рядом. - Где ты был столько дней?
   Это был первый случай, когда она так повелительно требовала отчета.
   Я не знал, что ей ответить.
   Если бы нас с Ниной связывали просто любовные отношения, а не искренняя дружба, то я, пожалуй, не стал бы отчитываться перед нею. Нехорошо поступают женщины, когда ставят мужчину в безвыходное положение, часто вынуждая их к обману и лжи.
   Сказать Нине, что я был занят на заседаниях, - она не поверит, так как знает, что уже несколько дней я не бываю у Саттар-хана, который не раз присылал к ней справляться обо мне.
   Кроме того, обманывать женщину ссылками на заседания - уж слишком устарелый метод и потерял всякое доверие у женщин, поэтому я отказался от этого.
   Сказать, что умерли товарищи и я был занят похоронами, тоже нельзя было - в эти дни не было боев, значит, не было и умерших. Да если бы за эти четыре дня я занят был похоронами мертвых, то в Тавризе надо было бы открыть новое кладбище.
   Отговариваться тем, что ездил в ближайшую деревню, в гости, на свадьбу, на похороны, - нельзя было; пришлось бы придумывать разные подробности.
   Я решил сказать Нине правду.
   - Сидел дома, иногда выходил на улицу и опять возвращался домой. Можете справиться у Тахмина-ханум.
   - Во-первых, что это за "можете"? Чтобы в другой раз я не слыхала этого. А, во-вторых, если моя дружба тебе надоела, если нам больше не о чем говорить, то ты должен честно сказать мне об этом. Я это пойму. Ты начинаешь избегать меня, не приходишь по пять, по шесть дней подряд... Такое поведение недостойно по отношению к женщине, которая тесно связана с тобой. Разве я не человек? Разве ты не знаешь, как тяжело жить в этом неопределенном положении, в этой неизвестности? Оставим меня, хотя бы ты считался с этим бедным ребенком. Когда тебя нет, он страдает еще сильнее, при тебе же он забывает свое горе.
   - Могу я теперь отвечать? - спросил я, терпеливо выслушав все ее упреки.
   - Отвечай, но ответ твой должен быть так же искренен, как до сих пор.
   - Эти дни я не бываю у Саттар-хана. Я знал, что меня будут искать здесь, поэтому и не приходил сюда.
   - Это не все, - лукаво улыбаясь, сказала Нина, - припомни еще.
   - Я сидел дома и от безделья делал некоторые заметки о тавризской революции. Клянусь тобой и Меджидом, что я говорю правду.
   После этих слов, она склонила голову ко мне на плечо и стала жаловаться на свою неопределенную жизнь. Немного успокоившись, она взяла меня за руку и повела к кроватке Меджида. Он спал, обняв свою маленькую кошечку Тарлан. Мы сели возле и долго смотрели на него.
   - Меня связывают две цепи, - сказала Нина. - Одна вот эта неопределенная жизнь, а другая - этот ребенок, которого я не променяю на все богатства мира. Ты - господин и его, и моего счастья, но ты не злоупотребляй этим положением...
   Нина наклонилась и поцеловала Меджида и его кошечку Тарлан.
   Когда мы перешли в другую комнату, Нина передала мне копию телеграммы, посланной Мамед-Али-шахом принцу Эйнуддовле. Нина успела записать только краткое содержание телеграммы:
   "Господин принц! Благодарю аллаха, что вы находитесь в добром здравии и хорошем расположении духа. Телеграмму вашу об общей амнистии и мире я получил. В ответ на это приказываю: если бандиты не сдадутся, не оставить в Тавризе камня на камне.
   Мамед-Али Каджар".
   ЭЙНУДДОВЛЕ В ТАВРИЗЕ
   Принц Эйнуддовле торжественно вступил в Тавриз и поселился в Сахиб-Диван баге.
   Последствия допущенных революционерами ошибок стали сказываться прекратился подвоз хлеба из сел. Не подвозили хлеба и из Софиана, Эльвара, Сердере и Васминча. Макинская конница отрезала сообщение Тавриза с Хоем, Марандом, Самед-хан - с Марагой, а конница Эйнуддовле - с Васминчем.
   Саттар-хан убедился в своей ошибке и сознавался в ней.
   Эйнуддовле еще не начинал военных действий, ожидая прибытия подкреплений из Шатранлы. В Васминче расположена была незначительная часть правительственных войск, высланных из Тегерана. Желая выгадать время, Эйнуддовле продолжал обманывать народ разговорами о мире и всеобщей амнистии, объявленной шахом. Его обещаниям верили не только моллы и купцы, сидевшие в Энджумене, но и Саттар-хан.
   Была пятница. Покончив с утренним завтраком, я собирался идти к учителю русско-иранской школы Акберову Акберу, как в комнату вошел Гасан-ага с другим муджахидом и передал мне записку от Саттар-хана.
   "Прошу дорогого товарища пообедать со мной", - писал кратко сардар.
   Не идти было неудобно. Нельзя было требовать многого от Саттар-хана, который не был теоретически подготовленным вождем революции. И без того, он проявил больше героизма, чем от него можно было ожидать. Во всяком случае, мы не имели права из-за допущенной им ошибки вовсе покинуть его одного. И Саттар-хан, и мы служили интересам иранской революции.
   К трем часам я пошел к сардару.
   Он знал о моем недовольстве. Не имея возможности открыто критиковать его действия, мы, его ближайшие друзья, обычно выражали свое недовольство тем, что переставали бывать в его обществе.
   - Уважаемый товарищ! - сказал Саттар-хан, - желая задобрить меня. Если бы дело было в одном Мамед-Али, то сговориться с ним было бы нетрудно. Однако этому мешают те, которые его окружают.
   Сардар повторял прежние свои высказывания. Видно, было, что он верит в лживые обещания о всеобщей амнистии.
   Ничего ему не отвечая, я достал из кармана копию телеграммы шаха к Эйнуддовле и положил перед ним.
   - Прочтите, посмотрим, что он там говорит? - попросил сардар.
   Я прочитал.
   - Откуда попала к вам эта телеграмма? - спросил он.
   - Все телеграммы, поступающие из Тегерана на имя Эйнуддовле или других иранских учреждений, прежде всего попадают в руки царских шпионов на иранской почте. Они передают их консулу, который по своему усмотрению или уничтожает их, или передает по назначению. Таким же путем была доставлена в консульство и эта телеграмма. Она попала в руки главного переводчика Мирза-Али-Акбер-хана, для перевода на русский язык. Нина же успела записать содержание ее до того, как она была передана консулу.
   Саттар-хан смотрел на меня с восхищенным удивлением.
   - Если бы все наши организации работали так, - сказал он, - я мог бы поклясться, что мы победим!
   Сардар выкурил кальян и продолжал:
   - Я не знаю, каково положение этой девушки?
   - Какой девушки?
   - Нины! - ответил сардар.
   - Очень хорошо. Она ни в чем не нуждается. Я вполне ее обеспечил.
   - Я не сомневаюсь в этом, но я очень прошу вас, не давайте ей повода обидеться на нас.
   В это время вошел в комнату один из караульных и доложил, что "изволил прибыть господин салар".
   Оказалось, что Саттар-хан пригласил к обеду и Багир-хана.
   Я был очень доволен этим, думая разрешить здесь некоторые вопросы.
   Вошел Багир-хан. Увидав меня, он тоже выразил удовольствие.
   Еще до обеда завязался разговор об Эйнуддовле.
   Попросив разрешения у Саттар-хана и Багир-хана, я стал излагать свое мнение об Эйнуддовле. Я старался доказать им, что, мобилизовав свою разбросанную армию и стянув ее к Тавризу, Эйнуддовле прекратит переговоры о мире и предъявит нам ультиматум о сдаче.
   - Поэтому, - говорил я, - мы должны начать наступление прежде, чем он соберет свою армию и приведет ее в боевую готовность. Неожиданно напав на него, мы нанесем ему поражение и отодвинем бомбардировку Тавриза месяца на два, на три. В противном же случае, он сам в ближайшие дни перейдет в наступление на нас при более выгодных для него условиях.
   Багир-хан согласился со мной и сообщил Саттар-хану, что готов к этому наступлению.
   Но Саттар-хан не был согласен с нами:
   - Если мы пойдем на это, моллы скажут, что мы выступили против Эйнуддовле, прибывшего с мирными намерениями, что мы - виновники гибели мусульман. К тому же Эйнуддовле ведет себя вовсе не как человек, замышляющий нападение. Если же он и выступит, то не застанет нас врасплох. Пусть лучше первым начинает он.
   МАСКА СБРОШЕНА
   Закончив подготовку и сконцентрировав свою армию у Тавриза, Эйнуддовле сбросил с себя маску миролюбия. Он послал царскому консулу следующее письмо:
   "Правительство шахин-шаха послало меня в Азербайджан для установления порядка и ликвидации мятежного движения в Тавризе.
   С сегодняшнего дня я вступаю в управление делами Азербайджана. Мои неоднократные предложения тавризским мятежникам о сдаче оружия не приняты, почему я решил осадить Тавриз и силой оружия заставить бунтарей сдаться.
   Сообщая об этом, заверяю, что жизни и имуществу подданных российской империи и лиц, находящихся под ее покровительством, не будет причинено никакого ущерба.
   Прошу господина генерального консула на время бомбардировки города принять меры к переселению всех русских подданных в Лильабад и Эхраб.
   Суббота, 21 - раджаб.
   Принц Эйнуддовле".
   Это письмо, написанное по-фарсидски, было переведено в консульстве на русский язык и передано начальнику секретного отдела для зашифровки и отправки в Петербург в министерство и в Тегеран русскому посольству.
   Нина умудрилась снять копию и с этого письма.
   . Было под вечер, когда я направился к Саттар-хану. Он был сильно болен. События последних дней подействовали на его и без того расшатанные нервы.
   В то время как Эйнуддовле готовился к решительному удару, революционеры создавали беспорядок и дезорганизацию. Убийство в Тавризе муджахидом депутата города Маранда Гаджи-Джалила явилось причиной разрыва отношений не только с контрреволюционерами Маранда, но и со всеми марандцами.
   Мне не хотелось показывать сардару письмо Эйнуддовле и еще больше расстраивать его, но в то же время не делать этого было бы худшей изменой.
   - Сардар! - начал я. - Мы переживаем ответственные дни. Вожди революции не должны расстраиваться из-за всякой мелочи. Надо лихорадочно готовиться. Эйнуддовле уже готов, это видно из письма, посланного им консулу.
   - Разве есть что-нибудь? - спросил сардар.
   - Есть, господин сардар!
   Я передал ему письмо. Прочитав его, он наконец-то понял, что все заверения Эйнуддовле о мире были ложью.
   Саттар-хан приказал созвать экстренное совещание на завтра в девять часов утра.
   Когда я вышел от Саттар-хана, было уже темно. Я пошел к Нине.
   Едва я вошел, как Нина заговорила о смерти Гаджи-Джалила.
   - Это убийство было организовано консулом. Теперь он очень доволен, что обвиняют в этом только муджахида. К сожалению, мы не узнали об этом вовремя, чтобы предотвратить это убийство, но такие дела обычно не доверяют бумаге. В этом деле большую роль сыграли отсутствие руководства и неорганизованность революционеров. Я не сомневаюсь, что убийца скроется и дело будет замято, но если бы убийца был задержан и выяснилось бы, кто его подослал, то была бы разоблачена коварная политика консула. Но дело сделано, и теперь поздно что-нибудь предпринимать. Эйнуддовле уже приступил к работе. Сегодня в консульстве обсуждается его план осады города. Осада начнется с Амрахиза. Для обстрела резиденции Саттар-хана выставляются крупные орудия. Отдан приказ приготовить место для пушек за садом Гаджи-Мир-Багира Саррафа. Такие же приготовления идут и за баней Гаджи-Казим Наиба. Надо спасать революцию. В этот решающий момент нужно прежде всего произвести чистку среди лиц, примкнувших к революции. Сегодня в консульстве высмеивали сторонников революции. Многие мелкие помещики, торговцы, духовенство, даже люди с большим состоянием припрятались под сенью революции, спасая свое имущество и положение. Возьми для примера Ага-Ризу из Ганджи. Мы же его хорошо знаем. Мы встретились с ним в первый же день нашего приезда в Джульфу. Это крупный помещик, убийца героя аграрного восстания Хакверди. Не он ли со своими приспешниками разграбил села Гергер и Бахшаиш, а теперь хочет захватить Алемдар. Конечно, будут смеяться над революцией, в лагере которой укрываются такие убийцы. По-моему, до тех пор, пока ряды революционеров не будут очищены от подобных субъектов, нечего и помышлять о победе. С другой стороны, решительная чистка может привести к тому, что Саттар-хан останется с кучкой преданных людей. Народ невежествен, его главари не образованы, ленивы, не умеют отличить худа от добра! На что вы надеетесь с такими силами?
   Я выслушал Нину молча. Она уже достаточно ознакомилась со средой и хорошо в ней ориентировалась. Что можно было сказать ей? Она была права.
   Темные круги под глазами выдавали ее усталость. И. на самом деле, выпавшая на ее долю работа была очень тяжелой и весьма опасной. Люди, с которыми приходилось ей бороться, не были простаками. Молодой девушке приходилось иметь дело с такими дипломатами, как Мирза-Фатулла-хан и Мирза-Алекбер-хан, прошедшими солидную школу шпионажа. Брать у таких людей секретные документы, относящиеся к двум государствам, было делом большой ответственности и большого риска.
   Выдавая все тайны революционерам, Нина одновременно должна была укреплять доверие, с которым относились к ней в консульстве.
   В этой крайне напряженной атмосфере Нине приходилось еще защищать себя от приставаний развращенных ловеласов из консульства. Я знал, что, начиная с ответственных работников и кончая мелкими чиновниками, все приставали к ней с непрошенными любезностями, суля ей золотые горы.
   Вся эта обстановка сильно действовала на Нину, лишая ее покоя.
   - Не знаю, что будет с нами, - часто шептала она, склоняясь головой на мое плечо.
   Сегодня у нас было много тем для разговоров, но я не хотел больше тревожить Нину. Было уже за полночь. Я собрался уходить.
   - Завтра я весь день дома, - ласково сказала Нина, провожая меня. Приходи обедать.
   В КУРИЛЬНЕ ОПИУМА
   Выйдя от Нины, я решил повидать Тутунчи-оглы, которого уже два дня не видел. Я пошел через Эхраб.
   На стук вышла его мать и, узнав меня, взволнованно схватила меня за руку.
   - Дай мне моего сына! - вскричала она.
   - Что случилось? - спросил я с удивлением.
   - Его взял с собой Саллах-Сулейман. Я боюсь, как бы с ним не случилось несчастье, - и она зарыдала.
   Надо было найти и защитить Тутунчи-оглы. Он и Гасан-ага были лучшими бомбометчиками среди революционеров Тавриза. Кроме того, испытав всю тяжесть фабричной жизни, они были истинными революционерами. Надо было во что бы то ни стало отыскать Тутунчи-оглы, но как!..
   Тавриз большой город. Ночь, темень, узкие улицы, фонаря нет, тревожное время, полное всякой неожиданности.
   Где я найду в эту пору, во втором часу ночи, Тутунчи-оглы?
   - Я найду его! - успокоил я женщину и двинулся в сторону Кюча-бага. Я встретил Фарханг-заде, одного из близких друзей Тутунчи-оглы. Оказалось, что и он ищет его.
   - Если он пошел с Саллах-Сулейманом, то я знаю, где они развлекаются, сказал он и повел меня за собой.
   Мы прошли в узкий переулок. Фарханг-заде постучался в низкую одностворчатую дверь.
   На стук вышел бритый полный мужчина лет пятидесяти. Он узнал Фарханг-заде и на его вопрос, не здесь ли Тутунчи-оглы, ответил:
   - Здесь, здесь, милый, здесь! Пожалуйте! Будьте гостями, и ты, и твой товарищ...
   - Нет, спасибо, мы торопимся. Только нам нужно видеть Тутунчи-оглы.
   Мужчина ушел, Фарханг-заде объяснил мне, что это содержатель притона с мутрибами.
   Мы решили в дом не входить, а забрать с собой Тутунчи-оглы и уйти. Тут надо было остерегаться всяких случайностей. Тем более, я знал, что Саллах-Сулейман жулик и аферист; после смерти Наиб-Мамеда и его брата, он претендовал занять в Эхрабе их место. Нам передавали его слова: "Я один выйду против тысячи муджахидов". Зная все это, я не хотел встречаться с ним здесь.
   Дверь вновь открылась. К нам вышел Саллах-Сулейман, а за ним Тутунчи-оглы и другие. Увидав меня, Тутунчи-оглы растерялся и стал извиняться.
   - Теперь не место, потом! - успел я шепнуть ему на ухо.
   Вышедшие стали уговаривать нас войти в дом, но мы отказывались.
   - Свет очей моих, - сказал, наконец, Саллах-Сулейман, обращаясь ко мне, - пожалуйте в комнату, проведем время. Не беспокойтесь, с головы вашей и волосок не упадет, за это отвечает Саллах-Сулейман.
   - Мы сами можем ответить за себя, - сказал я и переступил порог.
   Саллах-Сулейман посмотрел на меня. Он понял, что я хотел сказать, и объяснил товарищам.
   Я знал, что Фарханг-заде вооружен, а у меня был русский наган и две ручные гранаты.
   На Фарханг-заде можно было вполне надеяться. В случае чего и Тутунчи-оглы стал бы на нашу сторону.
   Пройдя узкий коридор, мы вышли на небольшой дворик, оттуда попали во второй коридор, освещенный маленькой лампой. Встретивший нас хозяин дома Самед-даи тепло приветствовал нас:
   - Пожалуйте, дети мои, повеселитесь!
   Мы вошли в просторную комнату, освещенную большой лампой, где застали картину разнузданного веселья. Здесь было около десяти муджахидов и столько же женщин, лица которых были закрыты густой белой вуалью.
   В одном углу комнаты стояла жаровня, и были приспособления для курения опиума, а в другом - спиртные напитки и сладости.
   Были и музыканты с двумя мутрибами - красивыми юношами в женских платьях.
   Я и Фарханг-заде сели у окна и стали осматриваться.
   Один из мутрибов начал танцевать. Содержатель притона Самед-даи рассказал нам краткую биографию своих мутрибов.
   - Это один из известных мутрибов города Урмии Гасан-Али-хан. Его в Урмии называют "Юсиф-шикен", что значит "победивший Юсиф", а Юсиф-хан из Урмии был мутрибом покровителя вселенной Мамед-Али-шаха. Теперь он начальник арсенала в Тегеране. Что же касается второго мутриба, то он - младший брат известного Урмийского мутриба Гейдар-хана, Гулам-Гусейн-хан.
   Перед тем, как мутрибы начали танцевать, Саллах-Сулейман подозвал их к себе и что-то шепнул им на ухо. Я не понял, в чем дело, но Фахранг-заде объяснил, что по здешним обычаям мутриб после окончания танца садится перед гостем и кладет голову к нему на колено, а гость, поцеловав его, дарит деньги.
   Саллах-Сулейман из особого уважения к нам поручил мутрибам этого не делать.
   Мутрибы кончили танцевать и, сев посреди комнаты, начали петь:
   "Глаза мои чернее очей девушки,
   ай балам, ай гюлюм*.
   ______________ * Ай балам, ай гюлюм. - припев
   Юбка моя из шелковой парчи,
   ай балам, ай гюлюм.
   Не прикасайся к груди моей, она ранена,
   ай балам, ай гюлюм.
   Скажи, где место мое,
   ай балам, ай гюлюм".
   Они пели хорошо, но слова песни и все поведение мутрибов напомнили мне другую картину - дом Абдулла-хана и переодетых в мужское платье молодых женщин.
   Когда мутрибы кончили петь Саллах-Сулейман достал из кармана полную горсть кранов и, высыпав их в бубен, сказал:
   - Это вам за здоровье дорогого гостя!
   Подали чай, но пили его только я, Фарханг-заде и одна из женщин; остальные курили опиум и пили водку.
   Каждый из мужчин подымал рюмку и передавал рядом сидящей женщине, а та, не открывая руки, брала рюмку и пила под покрывалом, после чего щелкала жареные тыквенные семечки.
   Женщины, курившие опиум, держали трубку, а любовники подавали им огня с жаровни.
   Оружие муджахидов было снято и сложено в свободном углу комнаты.
   Когда чаепитие кончилось, в комнату вошли четыре женщины в золотых и серебряных украшениях с бриллиантами.
   Это были певица и музыкантши из Тегерана. Они не знали по-азербайджански, только певица кое-как, коверкая слова, по-азербайджански объяснялась гостям в любви. Это была рябая, но красивая женщина с прекрасным голосом. Пела она на слова Хафиза, Баба-Фагани и Туей* и, видимо, была грамотна.