Ордубади Мамед. Тавриз туманный

   Девушка шла молча, держа меня под руку. Она снова заговорила об оказанной мной ей услуге и добавила:
   - Я чувствую, что вы какое-то особенное и очень важное лицо, но не могу еще точно определить это. Вас все уважают, но это не то уважение, которое оказывается обычно купцу. Признаюсь откровенно, вы произвели на меня настолько глубокое впечатление, что я не могу овладеть собой и ограничить свое чувство определенными рамками, придать ему определенную форму. Кто знает, возможно, тут некоторую роль играет и то, что я женщина.
   Мисс Ганна в смущении умолкла. Я почувствовал, легкий трепет ее руки, покоившейся на моей, и ее волнение передалось мне.
   Весь остальной путь до дома Гаджиева она прошла в молчании и ни разу не взглянула на меня.
   Войдя в комнату, мы застали среди собравшихся несколько незнакомых. После выяснилось, что это паломники, направляющиеся из Ирана в Мекку. Хозяин дома, Гаджиев, представил нас им.
   Знакомясь с Искендер-ханом и Мохаммед-ханом Мучтеид-заде, мисс Ганна подала им руку, когда же очередь дошла до мучтеида Насириль-Ислама, она не то заколебалась, не то смутилась.
   - Подойдите, ханум, - обратился к ней Насириль-Ислам. - Не стесняйтесь меня. Хоть я и духовное лицо, но не принадлежу к числу косных приверженцев старины.
   Насириль-Ислам протянул девушке руку. Мисс Ганна пожала ее и, отойдя, уселась между мной и Алекбером.
   - Вероятно, ханум - супруга этого господина, - сказал Насириль-Ислам, указывая Мохаммед-Гусейну на меня и мисс Ганну.
   - Нет, - пояснил тот. - Это путешественница. Они познакомились в дороге и едут в Тавриз.
   - Очень хорошо, очень хорошо. Она обходительная, скромная барышня и прекрасно воспитана, - похвалил Насириль-Ислам и принялся курить кальян.
   - Не верьте его словам! - сказал я шепотом мисс Ганне. - Хоть он и говорит, что он не из косных приверженцев старины, но, как бы там ни было, он - молла, человек духовного звания, следовательно, сторонник старины.
   - О, в этом я не сомневалась! - громко сказала она, улыбнувшись.
   Услыхав безукоризненную фарсидскую речь девушки, мучтеид вынул изо рта трубку.
   - Браво, барышня, браво! - восторженно проговорил он.
   Завязалась оживленная беседа на фарсидском языке.
   Я понял, что мисс Ганна искала случая заговорить с мучтеидом, и этот случай предоставил ей сам Насириль-Ислам.
   - Сначала я было подумал, - сказал он, - что ханум - супруга молодого человека, но наш уважаемый хозяин разъяснил, что вы путешественница.
   Все с интересом ожидали ответа мисс Ганны. Девушка улыбнулась.
   - А почему вы решили, что я супруга этого господина? - спросила она, взглянув на мучтеида. Тот замялся, не зная, что сказать.
   - Хотя бы потому, что вы оба красивы, молоды и как нельзя лучше подходите друг к другу. Особенно прелестны вы, ханум. Вы хорошая и прекрасно воспитанная девушка.
   - Но все-таки, из чего вы заключили, что я и хорошая и прекрасно воспитанная? - настаивала девушка.
   Придвинув кальян и раза два глубоко затянувшись, мучтеид сказал:
   - Ваше лицо открыто. И красота, и характер ваш написаны на нём.
   Не успел мучтеид произнести последние слова, как девушка, перейдя в наступление, решительно поставила один из коренных вопросов общественной жизни Востока.
   - А раз легче определить, - сказала она с молодым задором, - и душевные, и физические достоинства женщины, когда она открыта, почему вы, господин Мучтеид, не разрешаете им ходить с открытыми лицами?
   Насириль-Ислам усиленно заморгал глазами, он был в большом затруднении. Воцарилось неловкое молчание.
   - Если господин мучтеид разрешит, - прервал я молчание, - я отвечу на вопрос ханум.
   - Прошу вас, сын мой, - сказал мучтеид. - Прошу, прошу!
   - Я не имею чести знать мнения господина Насириль-Ислама по данному вопросу, - начал я, - но могу сказать одно, что в Иране наряду с вопросом о раскрепощении женщины необходимо выдвинуть и вопрос о поднятии на должную высоту культурного уровня мужчины.
   Мои слова словно развязали язык мучтеиду.
   - Спасибо, сын мой, браво, мое дитя. Ваши слова прекрасны. Наши мужчины более некультурны, чем женщины.
   Ужин был сервирован по иранскому обычаю. Насириль-Ислам и его собратья с улыбкой посматривали на суфру. Быстро поняв причину этих улыбок, хозяин дома заметил:
   - Из уважения к господам паломникам я не решился подать напитки.
   - Я же с самого начала заявил, что не принадлежу к косному и отсталому духовенству, - усмехнулся Насириль-Ислам. - Что касается господина Мучтеид-заде, я должен заметить, что этот господин сам держит у себя винный погребок. По-моему, и Искендер-хан не свободен от подражания ему. Наше паломничество в Мекку также не является препятствием. Святой владыка Мекки настолько велик и милостив, что не станет обращать внимания на такие мелочи и не зачтет нам эти легкие прегрешения.
   Все общество рассмеялось. По знаку Мохаммед-Гусейна подали напитки. Насириль-Ислам пил только коньяк. Предварительно он снял чалму и отложил ее в сторону. На его бритой голове оставалась только легкая белая тюбетейка.
   - Снимать за едой головной убор - долг каждого культурного человека. Я приветствую этот европейский обычай, - проговорил он при этом.
   Я понимал, что поведение мучтеида имеет совершенно иной смысл. Он считал, что, сидя в чалме за суфрой, где подаются напитки, он косвенно оскверняет, оскорбляет эту чалму, - символ святости. Не желая дать нам это понять, он старался замаскировать свой поступок ссылкой на европейский обычай.
   Спутники мучтеида последовали его примеру. По распространенному в Иране обычаю, их головы были выбриты от середины лба до самого затылка.
   Во время ужина мучтеид старался занимать американку, затрагивая самые разнообразные темы, причем его беседа с красивой молодой девушкой не носила чувственного и похотливого характера; он говорил с ней, как вполне культурный и интеллигентный человек.
   Зато Искендер-хан и Мучтеид-заде чересчур пристально и упорно разглядывали девушку, словно собираясь пересчитать золотистые завитки волос, обрамлявших ее изящную головку.
   После ужина Насириль-Ислам потребовал кальян, а мы с Мучтеид-заде встали походить по залу.
   - На самом деле, это передовой, прогрессивно настроенный молла, сказал я, кивнув в сторону Насириль-Ислама. - Он разговаривал с девушкой, как интеллигентнейший человек.
   - Мой уважаемый друг, - умехнулся Мучтеид-заде, - наша болезнь смертельна, она кроется в голове. Больны наши главари. Болезнь, о которой я имею честь, сударь, говорить вам, порождается теми самыми чалмами, что в начале ужина были отложены в сторону. Из этих сорокаметровых марлевых повязок и вытекают все наши злосчастья. Правда, Насириль-Ислам был крайне корректен с девушкой, но этого далеко не достаточно, чтобы назвать его человеком культурным и интеллигентным. Он не переносит эмансипированных женщин. По самой природе своей он чужд и враждебен им. У него дома жены, но он даже не смотрит на них. Его обуревают противоестественные страсти, он их раб. Оттого-то его юные жены бесплодны.
   - Почему? - спросил я.
   - Он держит в своем доме пять-шесть красивейших юношей. Даже сейчас, в это "святое" паломничество в Мекку, он взял одного из них с собой. Даже там, у святой гробницы пророка, он не хочет обуздать свою грязную похоть. Все это я рассказываю вам, сударь, как порядочному иранцу. Точно так же поступал этот подлец и при поездках на поклонение в Кербалу и Хорасан, а теперь тащит за собой своего юношу и в Мекку. Это он, а не кто иной, принудил нас к этому путешествию. "Вы должны ехать, чтобы замолить свои грехи", - твердил он нам, чтобы повлечь и нас за собой в Аравийские пустыни.
   В это время дверь отворилась, и в комнату вошел необычайной красоты юноша лет семнадцати-восемнадцати, с кальяном в руке. Он приблизился к Насириль-Исламу и, поставив перед ним кальян, стал в ожидании.
   - Молодец, гаджи, спасибо тебе! - приветствовал его Насириль-Ислам.
   - Вот тот самый юноша, - продолжал Мучтеид-заде, - о котором я вам говорил. До сих пор у ага-мучтеида их было немало. Как только они подрастали, ага расставался с ними.
   Гаджи все еще продолжал стоять перед мучтеидом.
   Устремленные в упор на юношу глаза Насириль-Ислама напоминали налитые кровью круглые чаши. Наконец, после долгого молчаливого созерцания, он разрешил юноше удалиться.
   Молча наблюдавший эту немую сцену Мучтеид-заде заговорил снова.
   - Друг мой, вы не знаете наших главарей. Все они одержимы этим пороком.
   - Да, но какова дальнейшая судьба несчастных детей? - спросил я, желая проверить, насколько глубоко он понимает социальный смысл этого порока.
   - Проведя юность в объятиях этих развратников, они при их же содействии устраиваются затем на государственную службу. Так, по настоянию Насириль-Ислама, такие развратники, как правитель Мараги Гаджи-Самед-хан, пристраивают этих юношей на государственные должности. Ведь и сам Самед-хан в свое время состоял при отце Насириль-Ислама и затем им же и был определен на государственную службу. В настоящее время он имеет титул Шуджауддовле, то есть - отвага государства. Вы можете судить теперь о нашем правительстве, о мучтеидах, о наших сановниках. Выросшие среди разгула и привыкшие к разврату, эти люди, став во главе правительственных учреждений, творят с другими то же самое, что некогда проделано было с ними. Вот почему страна наша погрязла в разврате.
   Слова Мучтеид-заде произвели на меня огромное впечатление.
   - Вы обязаны бороться с подобными явлениями, должны разъяснять их народу, должны разоблачать эти бесстыдства, - сказал я горячо.
   Мучтеид-заде взял меня под руку и вывел из комнаты. Мы стали прохаживаться по небольшому садику. Понизив голос, Мучтеид-заде продолжал:
   - К сожалению, мы больше не увидимся. Мы уезжаем. Если бы не трусость, не страх перед укором невежественной толпы, я бросил бы все это и вернулся бы в Иран. Там я провел бы с вами некоторое время. Сударь, мы не бездействовали. Того, что совершили мы, еще никто в Иране не сделал! Нас не страшили ни гонения, ни пытки, ни виселицы. Ага-Мохаммед-Гусейн нас хорошо знает. А этот бесчестный Насириль-Ислам, пользуясь нашими взаимоотношениями, осмелился остановиться с нами в этом доме. Мы создали такие творения, как "Путевые записки Ибрагим-бека"*, в которых мы до конца разоблачили распущенность и бесстыдство, царящие в Иране, а читатели приняли наш труд, как сборник легких рассказов увеселительного характера. Такие развратники, как Насириль-Ислам, убили в обществе всякое политическое чутье.
   ______________ * Ибрагим-бек (Джахангиров) - участник иранской революции.
   Слова Мучтеид-заде колючими иглами вонзались в мое сердце. Мой собеседник был автором исторического произведения. Я встрепенулся, взял его за руку и, притянув к себе, поцеловал.
   - Какая счастливая встреча, - сказал я взволнованно. - Какое удачное путешествие!
   В моей памяти пронеслось все содержание этого великого по своему общественному значению произведения, автор которого мне до сих пор не был известен. Я вспомнил, как, читая его, я смеялся сквозь горькие слезы. И теперь глаза мои невольно увлажнились.
   Мучтеид-заде также был сильно взволнован.
   - Эту книгу составили я и Гаджи-Зейналабдин из Мараги. Расходы по изданию ее в Египте мы оплатили из собственных средств. Газета "Первериш"*, издаваемая в Египте Мирза-Али-Мохаммед-ханом Кашани, выходила также при нашей поддержке. Статьи "Гаджи-Нэмэдбал", - войлочник-гаджи - и "Мадери девлэт" - мать государства - были написаны одна мной, а другая Гаджи-Зейналабдином. В конце концов, дело дошло до того, что подлецы, вроде великого визиря Мирза-Алескер-хана Атабека, перестали пропускать газету в Иран. Али-Мохаммад-хан был юн и не вынес удара. К тому же у него был туберкулез легких, и он умер, а газету прикрыли. Все наши начинания, сударь, остались незавершенными, а теперь, прикинувшись простаками, мы едем с этим пройдохой в Мекку.
   ______________ * "Первериш" - название газеты, издававшейся в Каире, издателем этой газеты был Алимамед-хан Кашани.
   Мы говорили долго. Наступила ночь. Нас попросили в зал. Мисс Ганна скучала и предложила пойти домой.
   - Господа паломники завтра выезжают, нужно дать им отдохнуть, добавила она.
   - Когда мы должны будем завтра двинуться отсюда? - спросил Искендер-хан Мохаммед-Гусейна. - Поезда ходят ежедневно или через день?
   - Господин гаджи, вам надо завтра в семь часов сесть на поезд, ответил хозяин.
   - Господин Мохаммед-Гусейн-ага, вам небезызвестно, что для нас, покорных слуг, сопровождающих достопочтенного Насириль-Ислама, лишних сотни две рублей не деньги. Нельзя ли заплатить немного больше и потребовать подать вагоны к воротам, ибо для господина Насириль-Ислама будет затруднительно отправиться на вокзал.
   Слова эти свидетельствовали о том, что Искендер-хан не только никогда не путешествовал в поезде, но и о железной дороге не имел никакого представления.
   - К сожалению, это невозможно, иначе я охотно исполнил бы ваше желание, - почтительно ответил Мохаммед-Гусейн, скрывая улыбку.
   Была полночь, когда мы попрощались и вышли. Проводив нас до самых дверей гостиницы, Мучтеид-заде еще раз крепко пожал мне руку.
   В ИРАНСКОЙ ДЖУЛЬФЕ
   На мосту через Аракс, как и прежде, стояли часовые и караульные посты. Иранский таможенный чиновник Махмуд-хан восседал на своем стуле, но как он, так и путешественники не обращали друг на друга никакого внимания. Он сидел здесь не как блюститель государственных интересов, а скорей как сторонний наблюдатель. Впечатление, произведенное царской оккупацией на таможенных чиновников, было ошеломляющее; они воочию увидели условия военной колонизации. Наш фаэтон проехал мост беспрепятственно. Никто не поинтересовался или не осмелился остановить его и справиться, куда он следует.
   Я был одет по-европейски, а моя спутница походила скорей на русскую, чем на американку. Быть может, именно поэтому никто не решился приблизиться к нам, не желая умалить величие царского авторитета и неуместными вопросами нанести оскорбление царскому подданному.
   Однако мы обязаны были зарегистрировать свои паспорта, выданные не русским правительством. В паспортном отделе нас должны были подвергнуть осмотру и допросу.
   Выйдя из экипажа, мы поднялись на второй этаж, где нас встретил один из мелких таможенных чиновников. Он принялся лебезить перед нами, говоря на смешанном русско-фарсидско-азербайджанском языке.
   - Пожалуйте, сударь, мы к вашим услугам.
   Мы вошли в маленькую канцелярию. Стоявший в углу грубо сколоченный из простых досок стол был покрыт густым слоем джульфинской пыли. Кроме простой чернильницы, ручки и печати для визирования паспортов, ничего на столе не было.
   Сидевший за столом молодой чиновник при виде нас поднялся с места.
   - Я иранец, - обратился я к нему, желая разъяснить, что мы не чиновники и не подданные царя. - А барышня - американка. Мы просим вас завизировать наши паспорта.
   Чиновник уселся, просмотрел наши паспорта, вздохнул и, поставив свою визу, вернул их нам.
   - Имея в паспорте такую подпись, - сказал он, указывая на подпись царского жандарма, - вы можете проехать в любое место, а вот наши никакого значения не имеют. Одной этой подписи достаточно.
   Мы вышли. На лицах иранских купцов было написано нечто новое. Прислушиваясь к воинственному пению русских солдат, они говорили с чувством глубокого удовлетворения:
   - Если б не царское правительство, с нас давным-давно содрали бы шкуру.
   - Торговля наконец-то стала оживляться...
   - Да так оно и должно быть. От наших толку мало...
   - Отец мой, да какая там родина? Какое будущее? Это нас не прокормит...
   Мы слышали немало таких фраз. Эти мелкие капиталисты, приютившиеся под крылышком оккупантов, изменили даже свой внешний облик. Невзирая на летнюю жару, они были в пиджаках и при галстуках. Через руки у них были перекинуты демисезонные пальто.
   На каждом шагу можно было видеть торжество тех, кто, приняв покровительство русского учетно-ссудного банка и опираясь на царских жандармов, спокойно обирал иранских крестьян.
   Мы сели в экипаж.
   - Где мы остановимся? - спросила девушка.
   - Здесь нет хорошо оборудованных гостиниц. Джульфа превращена в штаб-квартиру, - ответил я.
   - А что же делать?
   - Мы остановимся в знакомой семье.
   - Да, но это можете сделать вы. Насколько удобно сделать это мне? Как могу я остановиться у совершенно незнакомых лиц? - возразила мисс Ганна.
   - Для них достаточно того, что вы - знакомая их близкого друга, успокоил я ее.
   Наш фаэтон остановился у дома начальника почты. Сыновья и Слуги начальника вышли навстречу и, узнав меня, радостно забрали наши чемоданы и внесли в дом. Дети, обгоняя друг друга, помчались вверх по лестнице, торопясь известить мать. В дверях дома мы столкнулись с хозяином, который возвращался с охоты и был нагружен трофеями. После радостной встречи я представил его мисс Ганне, и мы поднялись наверх.
   Увидя меня с американкой, жена начальника улыбнулась и, любезно встретив гостью, провела ее на свою половину - умыться, освежиться с дороги и переменить туалет.
   Я сразу понял улыбку хозяйки и заметил, обращаясь к начальнику:
   - Ваша супруга, вероятно, подумала: "Наш друг не очень постоянен, он каждый раз приезжает с новой барышней".
   Тот подтвердил мои слова,
   - О, да, ханум очень симпатизирует Нине. Она права, если, при виде вас с другой, ее охватывает сомнение. Ведь она не имеет понятия о нашей работе.
   Приглашенные сидели в ожидании шашлыка из дичи. Разбившись на группы, гости обсуждали различные вопросы, но главной темой разговоров была политика.
   - Газета "Манчестер Гардиэн" при мне. Она находит, что вмешательство России и Англии во внутренние дела Ирана противоречит договору седьмого года. Она протестует против оккупации, - говорил один из присутствующих, пытаясь доказать, что русское вторжение в Иран - явление временное. Это был Мирза-Гусейн-хан*, веривший в скорое избавление Ирана от царских оккупантов.
   ______________ * Мирза-Гусейн-хан - сын известного поэта южного Азербайджана Дехила.
   - "Дейли Ньюс" и некоторые социалистические газеты в резкой форме выступают против вторжения русских в Иран. Надежда на избавление растет. Нельзя поработить народ, вкусивший плоды свободы. Русский посол господин Саблин и английский - сэр Брэкли дали Мамед-Али-шаху категорические заверения, что, как только в стране наступит успокоение, русская армия очистит Иран.
   Молодой человек, веривший в заверений русских и английских дипломатов, был не кто иной, как Рустам-хан*.
   ______________ * Рустам-хан - сын Мирзы Али Кули-хана, редактора сатирического журнала "Азербайджан", издававшегося в Тавризе.
   Им возражал какой-то брюнет, Мирза-Махмуд, оказавшийся тем самым таможенным чиновником, что сидел сегодня на мосту.
   - Чтобы добиться свободы, мы не должны ждать и верить в постороннюю помощь. Каждое правительство, берущееся защищать нашу независимость, преследует свои цели, которые не могут быть полезны нам. Мы должны мобилизовать свои собственные силы и искать помощи у самих себя. Надо помнить, что, несмотря на взаимные противоречия, Капиталистические державы могут войти в любое соглашение, когда ставится вопрос о разделе такого лакомого куска, как Иран. Настоящее соглашение между Россией и Англией как нельзя лучше подтверждает правильность моих слов.
   После этого разговор перешел к Тавризу.
   - Кавказцы разъехались...
   - От наших никаких сведений...
   - Багир-хан, Саттар-хан, Таги-заде и Гусейн Багбан* находятся в турецком консульстве...
   ______________ * Гусейн Багбан - известный тавризский революционер. Занимался садоводством.
   - Постоянно болтавшие о свободе англичане не приняли в свое подданство ни одного человека и закрыли двери перед революционерами...
   Из этих разговоров я понял, что Саттар-хан находится под покровительством турецкого правительства, и новость эта далеко не утешила меня. Турки были слабы, не пользовались авторитетом, и я боялся, как бы под давлением русских и англичан, они не были вынуждены выдать Саттар-хана.
   Между прочим, рассказывали о том, как солдаты и офицеры царской армии под предлогом обыска врывались в дома и чинили всевозможные насилия и безобразия.
   Прислушиваться к разговору других групп я не мог, так как мы сами составили небольшую группу из Амир Хашемета, его брата Мирза-Абульгасан-хана, Мирза-Мохаммед-хана и начальника почты.
   Иной темы, иных разговоров не было.
   - Чтобы побить и уничтожить внешнего врага, пресечь его наглую политику, необходимо народное восстание, всенародное выступление! - говорил смуглый, с длинным, худощавым лицом и жилистой шеей Амир Хашемет.
   Гостей пригласили в столовую. Разговоры прекратились. Жена хозяина вместе с мисс Ганной присоединилась к нам.
   Только мы начали есть, как слуга принес копию приказа главнокомандующего оккупационной армией генерала Снарского.
   Содержание приказа было таково:
   "Тавриз и азербайджанские города, расположенные по Тавризской дороге, объявляются на военном положении.
   Ввиду учета населения, пассажирское движение временно приостанавливается. Впредь до особого распоряжения въезд в Тавриз и другие города запрещается.
   Главнокомандующий азербайджанской действующей армией генерал Снарский".
   Новость была не из приятных. Не подлежало сомнению, что, производя перепись населения, царские жандармы преследовали иную цель. Генерал Снарский имел списки участников революционного движения.
   Для нас, меня и мисс Ганны, было всего два выхода: или вернуться на русскую территорию или оставаться в удушающей жаре и пыли иранской Джульфы.
   Возвращаться в русскую Джульфу мне не хотелось; я боялся возможных неприятностей и осложнений с паспортом.
   Положение мисс Ганны было тоже затруднительно. Я советовал ей отложить решение вопроса на более удобное время, но американка не могла успокоиться.
   - Я осталась совсем одна, оторванная от всего мира, что мне делать? растерянно говорила она, чуть не плача.
   - Во-первых, вы не одни и не оторваны от мира. Я сделаю все, чтобы вам было возможно лучше, - говорил я, стараясь успокоить ее.
   В глазах девушки загорелась искра надежды.
   - Мисс, не беспокойтесь, - утешал Ганну Алекбер, - наше селение расположено поблизости. У нас большой, вместительный дом, прекрасный воздух. К счастью, у нас есть возможность предоставить вам все необходимые удобства.
   - Члены миссии давно уже в Тавризе, - не унималась девушка, - а я здесь. Им и горя мало. Конечно, и деньги у них, и консульство окажет им любую помощь. А мне каково? Я застряну на полпути. Как быть? Что делать? тревожно говорила мисс Ганна, глядя полными слез глазами.
   - Все ваши опасения лишены основания. Во-первых, мы не в силах изменить хода событий, отменить приказ оккупационной армии. Во-вторых, вы абсолютно не должны беспокоиться о деньгах и способе передвижения. Хоть я и не обладаю крупным капиталом, но пользуюсь достаточным влиянием, чтобы безбедно содержать и вас, и себя в течение ряда лет. Где бы вы ни остановились, вы будете приняты, как самая дорогая, желанная гостья моих близких друзей. В-третьих, в нашем распоряжении имеется достаточная сумма, и мы в течение нескольких месяцев можем просуществовать и на свои средства. Не думайте ни о чем. Мы позаботимся о всех ваших нуждах.
   Мои убедительные доводы и уверенная речь подействовали на мисс Ганну, и ее печальное лицо посветлело.
   НА ЛИВАРДЖАНСКОМ ЭЙЛАГЕ
   В Джульфе стояла нестерпимая жара. Дальнейшее пребывание там становилось невозможным. Для тех, кто был непривычен к местному климату, жара казалась особенно невыносимой; тяжело действовали духота и пыль. Тучи пыли окутывали в ветреные дни этот торговый узел, через который проходили тысячи повозок и фаэтонов.
   Посоветовавшись с начальником почты, мы решили до открытия движения поехать на Ливарджанский эйлаг, утопающий в зелени.
   Помимо всего, мое пребывание в Джульфе было небезопасно.
   Я сообщил о своем намерении мисс Ганне.
   - Там будут и жена начальника почты, и товарищ Алекбер. Мы проживем там неплохо, - добавил я, подробно разъяснив девушке преимущества поездки на эйлаг.
   - Я вам верю. Я знаю, что больше, чем о себе, вы будете заботиться обо мне. Но мне совестно, что я никогда, никогда не буду в состоянии отблагодарить вас за все ваше добро. Если у меня и есть сильное желание, оно в том, чтобы наше знакомство и дружба были вечны.
   С этими словами девушка пожала мне руку. Трепет ее нежных, горячих рук сказал многое, о чем молчали ее уста.
   Весть о согласии мисс Ганны обрадовала начальника и его жену.
   Поездка наша не требовала особых приготовлений.
   У начальника почты был собственный экипаж; оставалось нанять в караван-сарае еще два фаэтона.
   Фаэтоны были наняты, и мы решили выехать из Джульфы еще до восхода солнца и наступления жары.
   В одном из фаэтонов поместился начальник почты с женой, в другом - дети с няней, а третий заняли мисс Ганна и я.
   Экипажи тронулись.
   Алекбер еще до нас выехал в свое село Шуджа, расположенное на пути к Ливарджану, и ждал нас к обеду.
   Я с мисс Ганной ехал впереди.
   - Я не могу себе представить, - сказала девушка, рассматривая свои тонкие пальцы, - что бы я делала, если бы не встретила вас. Я и не думала, что путешествие в Иран сопряжено с такими затруднениями.
   - Мне кажется, что, кого бы вы ни встретили на своем пути, кроме уважения к культурной и одинокой девушке, иного отношения вы не нашли бы.