Ордубади Мамед. Тавриз туманный

   Наша дружба с семьей консула продолжалась долго. Вот эту служанку, которая и сейчас со мной, рекомендовали они. Дорого обошлась мне эта дружба, особенно уважение консула. Слишком поздно я поняла, что попала в западню и незаметно для самой себя погубила свою карьеру, свою будущность.
   В один прекрасный день консул пригласил меня в свой рабочий кабинет и предложил установить связь с немецкой контрразведкой. Я решительно запротестовала и с нескрываемым отвращением заявила, что мне противно само слово "шпион", и что такие обязанности я на себя не возьму ни за какие блага на свете. Я дала ему понять, что не способна на такую работу.
   Немецкий консул встретил мои слова циничным смехом
   - Чудачка. Больше года ты связана с ответственным руководителем немецкой контрразведки непосредственно. За это время ты показала себя умелой и способной разведчицей. Все секретные документы американского консульства, как настоящий шпион, ты переписывала собственной рукой и приносила мне, а теперь обязанности шпиона стали тебе отвратительны? Хорошенькое дело! Нечего сказать!
   С этими словами он открыл ящик письменного стола и достал связку моих писем.
   - А это что? - язвительно спросил он. - Не узнаешь свой почерк, не ты ли писала все это?
   - Да, я, но я писала их только для вас одного.
   Он усмехнулся и показал мне свое удостоверение, свидетельствовавшее о том, что этот гостеприимный и любезный человек является руководителем немецкой контрразведки, разбросанной по всему Южному Азербайджану. Я смотрела на него ошалелыми глазами и не находила слов, словно язык прирос к небу. Он положил передо мной заранее приготовленную бумагу и снова заговорил:
   - Не стоит ломать голову, тут уж размышлять не приходится. Коль скоро ты борешься за честь немецкого народа и германского оружия, это необходимо оформить соответствующим образом. Не сомневайся, твои труды будут учтены и ты будешь вознаграждена по заслугам. Наоборот, если ты будешь упрямиться нам ничего другого не останется, как разоблачить тебя перед американским консульством. Выбирай сама, поступай так, как тебе будет угодно!
   Отказаться я не могла, дело зашло слишком далеко. Я подписала предложенное мне обязательство и официально стала немецкой шпионкой. Консул сразу смягчился.
   - С сего дня ты не должна посещать мой дом. Все документы и добытые тобой сведения будешь вручать тому, кто предъявит удостоверение с буквами С. Ж. Д. В случае, если опознавательный знак будет изменен, тебя предварительно поставят в известность.
   В тот вечер я ушла из немецкого консульства сама не своя. Я не могла удержать слез, катившихся из глаз. Только теперь я поняла, как ловко опутал меня этот матерый разведчик. Ныне я всеми проклятый человек, самый несчастный в мире. Я не могу вернуться в Америку, нет мне места в России, а оставаться в Иране тоже невозможно. Скажи сам, есть другой выход из моего положения, кроме самоубийства?
   Теперь я понял, как и когда девушка попала в сети, расставленные ей мерзкими разведчиками. Это был самый обычный и незамысловатый метод, ничего удивительного тут не было, тем более, что Ганна никогда не была революционеркой. Я хорошо знал, что она ни к какой партии не принадлежала. Она не имела ни малейшего представления о Карле Марксе и Энгельсе, об их теории классовой борьбы. С одной стороны, она хотела служить немецкому народу, представительницей которого считала себя, хотя почти всю жизнь прожила в Америке, а с другой, старалась показать себя сторонницей иранской революции, чтобы завоевать мою симпатию. Поэтому-то консулу и удалось вовлечь ее в омут контрразведки. Положение ее было действительно нелегким. Я поспешил ответить ей:
   - Ошибаются те, кто ищет избавления в самоубийстве. Это не выход. Это призрак слабой воли и малодушия. Умные люди никогда не думают о смерти, они спасают свою жизнь и честь, если они в опасности.
   - Я всегда верила в свое умение разбираться в обстановке, в свой ум, а оказывается, я и представления не имела об опасной игре дипломатов, о всех интригах шпионов. Поэтому им так легко удалось подчинить мою волю своим гнусным замыслам, свернуть меня с правильного пути, - Ганна тяжело вздохнула.
   - Очень часто человек, слишком надеясь на свои силы, подвергает себя опасности. Твоя ошибка заключается в том, что ты свои секреты утаивала от самого близкого человека. Ведь не побоялась ты вверить мне свою честь. Разве ты не могла поведать мне о своих отношениях с консулом и его семьей? Неужели за такой длительный срок ты не могла изучить меня? - с укором сказал я.
   - В моем моральном падении отчасти виноват и ты. Почему ты своевременно не сказал мне, что ты революционер? Я знала много такого, что имело отношение к революции, но боялась говорить тебе. Консул тоже предупреждал меня, чтобы я была с тобой осторожна. Можешь мне верить. Хоть я и стала шпионкой, не сторонись меня. Я заблуждалась, эта деятельность не по мне, совершенно чужда моей натуре. Но как мне очиститься от всей этой грязи? Я бессильна, а ты не хочешь помочь мне. Я знаю, революционер не должен защищать девушку, замешанную в шпионаже. Клянусь моей искренней любовью, совесть моя чиста. Я от всей души проклинаю ту миссию, которую мне навязали из-за моей простоты, неопытности и доверчивости. Так или иначе, факт остается фактом. Злой рок толкнул меня в эту зловонную яму, я очень нуждаюсь в твоей помощи. Я не хочу связывать свою жизнь с этими дьяволами в образе людей, с этими мерзкими грабителями. Я не могу вместе с ними уехать из Тавриза. Мне остается только самоубийство, другого выхода, как я уже говорила, нет. Куда мне идти, посуди сам. Я изменила американцам, работала против русских. Ехать в Германию значит быть профессиональной шпионкой, рабой контрразведки. Нет, нет, не хочу, не могу быть такой, я задыхаюсь. Оставаться в Иране тоже опасно. Иран не принадлежит иранцам. Что же мне делать? Как быть? - ломая в отчаянии руки, она умолкла.
   Я колебался, не зная, что ей ответить. Поверить Ганне я не мог. Стараясь в чем-нибудь убедить собеседника, войти в доверие, шпионы лгут без стыда и совести. Может быть, Ганна говорит правду, но, возможно, лишь артистически ведет свою роль, хочет сыграть на моих чувствах. Мне не один раз приходилось видеть ее слезы, она ловко умела падать в обморок, поэтому ее рассказ и раскаяние не внушали мне доверия. Надо было быть крайне осторожным и предусмотрительным. Я не мог обещать ей свою помощь, но и не отказывал в ней. После долгого молчания я встал:
   - Пока в Тавризе тебе не грозит никакая опасность. Если положение изменится, мы подумаем, как тебе быть. Извини меня, я пойду. Дома я ничего не сказал, там будут волноваться, сама знаешь, время неспокойное.
   Но Ганна положила мне руку на плечо и заставила сесть.
   - Садись. Я пригласила тебя не для того чтобы исповедаться. Хочу тебя предупредить: тебе грозит опасность, против тебя готовится заговор.
   - Какой заговор?
   - Твои люди разоружили офицера, посланного Хелми-беком, и его аскеров?
   - Да, было такое.
   - Потом Хелми-бек письменно потребовал выдать ему виновных. Это тоже верно? В ответном письме ты оскорбил его?
   - Возможно.
   - А теперь слушай меня и сам решай, что тебе надо делать. Мирза-ага Биллури очень плохо говорил о тебе Хелми-беку. Я читала твое письмо, адресованное Мирза-аге. Ты дал ему понять, что ни в чем не согласен с ним. Поэтому Мирза-ага и сказал Хелми-беку, что ты очень опасный человек и тебя необходимо ликвидировать как можно скорее. Он прислал письмо в штаб Хелми-бека, я перевела его и отослала в германскую миссию в Тегеран. Копию его я хотела показать тебе.
   Она вышла в соседнюю комнату и через несколько минут вернулась с письмом в руке.
   "Уважаемый Хелми-бек!
   Несмотря на труды, затраченные нами, приходится с сожалением отметить, что пока нам не удалось достигнуть нашей цели. Пропаганда, которая велась против нас, очень сильна. Ее вели не только русофилы, но и местные демократы. Их партия в Тавризе очень крепка и сумела настроить массы против нас. Поэтому я не считаю целесообразным отбирать у населения лошадей и мулов. То, что мы потеряем на этом, мы компенсируем, арестовав десять-двенадцать крупных купцов и богачей. Вторжение магометчиков в дома жителей, избиение и разоружение их членами тайной организации подрывают наш авторитет, и население полностью переходит на сторону демократов. В данный момент они значительно сильнее русских, местной власти и нас, вместе взятых. У них есть вооруженные силы, дисциплинированные, имеющие боевой опыт. Они защищают не только себя, но и армян, и русских подданных, они организовали их и обещали им вооруженную помощь.
   Пока демократы не будут разоружены, пока руководители их не будут казнены, население не станет относиться к нам лучше. Необходимо разгромить демократов любыми средствами, вплоть до террора, необходимо уничтожить их главарей".
   Ганна прочла мне это письмо, переводя с немецкого, потом добавила:
   - Твой ответ Хелми-беку отправлен немецкому послу в Тегеране. Еще до его получения они обдумывали, как быть с тобой и твоими соратниками, как вас ликвидировать. Нет сомнения, что этого требовала немецкая миссия или какой-нибудь другой военный штаб. У Хелми-бека есть инструкция, по которой он обязан казнить всех руководителей "тайной организации", разоружить всех ее членов при помощи вооруженных сил местного правительства. Если будет возможно, потом их надо привлечь на свою сторону. После этого Хелми-бек должен объявить мобилизацию по всему Тавризу и поднять население против России.
   - А знают ли они руководителей тайной организации?
   - Да. Ваш бывший единомышленник и товарищ по оружию Гаджи-Мирза-ага Биллури представил Хелми-беку длинный список демократов. Одновременно они хотят разоружить и тавризских муджахидов, присоединившихся еще в Турции к отряду Хелми-бека, так как установили их связь с тайной организацией.
   - Что ж, особой опасности пока не вижу. Зря только они хотят разоружить муджахидов. Других они не найдут. Все муджахиды влились в состав вооруженных сил тайной организации, которой так боится Хелми-бек. Не знаешь ли ты, какие отношения у Хелми-бека с местным правительством?
   - Когда отряд Хелми-бека был еще в Савудж-булаге, губернатор написал ему, что всецело отдает себя в распоряжение турецких вооруженных сил. У него ведь нет твердой линии. Он придерживался русской ориентации, когда здесь были русские, а теперь служит туркам и немцам. Сардар-Рашиду поручено в ближайшие дни арестовать вас и передать в распоряжение Хелми-бека. Прежде чем народ узнает о вашем аресте вас должны казнить.
   - А как он собирается сделать это?
   - Он готовит пышный банкет якобы в честь Хелми-бека и Фовзи-бека. Туда будут приглашены все крупные тавризские купцы и аристократы, в том числе и вы. Там вас и схватят.
   - А они уверены, что я приду на этот банкет?
   - Да. Гаджи-Мирза-ага Биллури заверил их, что ты обязательно придешь, чтобы не дать повода назвать себя трусом.
   - Пожалуй, он прав. На банкете я буду. Пусть Сардар-Рашид арестует меня, если сможет и передает в лапы Хелми-бека, - спокойно ответил я.
   - Теперь можешь идти! - грустно добавила Ганна. - Я тебя пригласила только для того, чтобы сообщить тебе это. Если я узнаю еще что-нибудь, немедленно поставлю тебя в известность.
   Я крепко пожал ей руку, поблагодарил ее и ушел.
   ПЕРЕД БАНКЕТОМ
   Революционный комитет принял решение не разрешать мне идти на банкет в дом Сардар-Рашида. Мне и самому не очень хотелось. С другой стороны, я не знал, стоит ли показывать врагам, что их планы нам известны.
   До банкета оставалось всего несколько часов. Я все еще раздумывал идти или нет. Внезапно мои мысли прервал телефонный звонок. Трубку взял Тутунчи-оглы. Он повернулся ко мне и встревожено прошептал:
   - Это Сардар-Рашид.
   Я подошел к аппарату, поздоровался. Он осведомился о моем здоровье. На любезность надо было отвечать любезностью. Потом он сказал:
   - Я вас прошу, приходите на банкет чуть раньше остальных. Посидим, побеседуем о создавшемся в городе положении. Ни о чем плохом не думайте: в моем доме с вами ничего не случится.
   Пока Сардар-Рашид говорил, я принял решение пойти на этот опасный банкет во что бы то ни стало. Но было бы по меньшей мере глупо идти туда, не приняв никаких мер предосторожности. Сунуться в логово зверя с закрытыми глазами и связанными руками мог только простофиля.
   Времени было в обрез. В такие моменты человек не в состоянии как следует все обдумать. Я стоял в растерянности, не зная, что делать самому, что поручить другим.
   Тутунчи-оглы молча смотрел на меня. Он понимал, что я оказался в очень трудном положении и еще не решил, как мне из него выкарабкаться. Он не задавал мне вопросов, чтобы не перебивать течение моих мыслей. А я совсем забыл о его присутствии. Кажется, только сейчас я впервые осознал, что такое жизнь и смерть. Было время, когда бомбы, снаряды, пулеметные очереди, ружейные выстрелы косили рядом со мной сотни людей, и они, как снопы, падали на землю. Но я не чувствовал никакого ужаса перед смертью, словно фаталист, верил в предопределение судьбы и всегда подбадривал окружающих: "Не бойтесь, смелого пуля боится". Но сегодня я знал, что иду навстречу смерти. Я знал, что погибну не в бою, а от подлой пули из-за угла. И я растерялся. Нет, я не струсил. Я не боялся умереть. Но я понимал, что моя жизнь нужна не только мне или моим близким. Я должен, я обязан жить для благополучного завершения начатого нами дела. Необходимо было отыскать способ спастись, избежать явной опасности.
   Я поднял голову и обратился к Тутунчи-оглы:
   - Посмотри, Махру-ханум у Нины? Если она там, попроси их обеих зайти сюда.
   Он вышел, минут через пять вернулся и сообщил, что они сейчас придут. Я попытался собраться с мыслями и сосредоточиться.
   Едва обе женщины вошли в комнату, Нина поняла, что я чем-то чрезвычайно озабочен. Не говоря мне ни слова, она обратилась к Тутунчи-оглы:
   - Кто здесь был?
   - Никого...
   - А письма или какого-нибудь неприятного сообщения тоже не было?
   - Нет.
   - Может быть, он разговаривал с кем-нибудь по телефону?
   На это Тутунчи-оглы ничего не ответил и вопросительно посмотрел на меня, как бы спрашивая что сказать. Я поспешил ему на выручку:
   - Да, я говорил по телефону.
   - С кем?
   - С Сардар-Рашидом.
   Как только Махру-ханум услышала мой ответ, она, не давая Нине ничего сказать, обратилась ко мне:
   - Я как раз хотела поговорить с вами об этом. Не верьте словам этого предателя. Умоляю вас, не ходите на этот банкет. Там вас убьют. Все заранее подготовлено, - и она горько заплакала.
   Нина взволнованно ходила по комнате, ломая руки. Я попытался урезонить их.
   - Если бы даже мне и грозила опасность, я должен идти на банкет. Скрываться от врага - не способ для сохранения жизни. Рано или поздно нам придется столкнуться, без этого не обойтись.
   Махру твердила свое. Видно, она была сильно встревожена.
   - Вас уничтожат. Умоляю вас, не ходите туда.
   - Махру-ханум, дорогая, если вы мне поможете, ничего страшного не случится.
   Она удивленно посмотрела на меня.
   - Если только я чем-нибудь смогу быть полезной, можете вполне на меня рассчитывать. Разве я могу вам отказать?
   - Хорошо. Тогда скажите, вы можете вот сейчас отнести туда под чадрой пять ручных гранат?
   - Конечно! В этом нет ничего трудного.
   - Отнесите их к себе. Мы взять их не сумеем. Может случиться, что нас обыщут. Надо быть очень осторожными. Когда мы с Асадом зайдем в зал, Гасан-ага, как наш слуга, останется возле наших пальто, будто в ожидании господ. Тогда передадите ему гранаты, он положит по одной в каждый карман наших пальто, а одну оставит себе.
   - О, это я сумею сделать, - обрадовалась Махру. - Пусть только Гасан-ага под каким-нибудь предлогом выйдет во двор, в дверях я передам ему гранаты.
   - Если вам удастся успешно выполнить это задание, мы блестяще выйдем из положения.
   - Можете не беспокоиться. В крайнем случае я сама зайду в гардеробную и положу гранаты в карманы ваших пальто. Я их хорошо знаю, не спутаю с другими, будьте уверены. Но я очень боюсь, что вас убьют в зале, прежде чем вы сможете воспользоваться гранатами, - встревожено закончила Махру-ханум.
   - Там нас могут только арестовать. Каким бы предателем ни был Сардар-Рашид, он не согласится, чтобы нас казнили в его доме. Не забудьте, что внешне он держит себя, как хозяин провинции.
   Махру-ханум взяла гранаты и ушла.
   * * *
   Банкет должен был начаться в одиннадцать часов. Такое позднее время было выбрано умышленно, чтобы никто не прибежал на возможный шум и крики. Они знали, что мы не сдадимся без боя.
   Мы полагали, что покушение на нас не может быть организовано во время ужина. Отравления опасаться нечего: в Иране угощения подают на больших подносах, с которых едят по несколько человек сразу. Не могли же они вместе с нами отравить всех, кто ел бы из этого блюда. Неизвестно, кто мог оказаться нашим соседом за столом.
   Но на всякий случай я предупредил Тутунчи-оглы, чтобы он ел только из тех блюд, которые будут подавать нашим соседям. Не исключена возможность, что они могли только нам подсунуть отравленную пищу. Если же они все-таки решатся уничтожить нас на банкете, они должны застрелить или удушить, не иначе. Ареста мы тоже не боялись. Мы успели послать к дому губернатора наших людей, которым было приказано держаться в тени и ждать сигнала. Если бы аскеры Хелми-бека попытались арестовать нас, они поспешили бы к нам на выручку. В доме мы могли защищаться сами, у нас были бомбы.
   Несмотря на все эти меры предосторожности, домашние ни за что не хотели отпускать нас. Мешади-Кязим-ага и Нина даже заперли двери. Мне не хотелось спорить с ними, я попытался уговорить их.
   - Допустим, мы не пойдем на банкет. Что ж, по-вашему, этим все кончится и они оставят нас в покое? Какие вы наивные, ей-богу! Не забывайте: если враг почувствует нашу слабость или заметит, что мы трусим, он станет наглее.
   Нина по-прежнему упорствовала. Она умоляла, плакала, вырывала у меня из рук галстук, не давала одеваться. Я попробовал пристыдить ее.
   - Ниночка, не мешай мне. Разве хорошо будет, если наша многолетняя самоотверженная борьба в Тавризе кончится позором? Дай нам возможность с честью отразить наскоки врага. Неужели ты хочешь, чтобы я стал трусом?
   Увидев, что ей не удастся переубедить меня, Нина отступила. Она принесла галстук и воротничок. Мы оделись и вышли.
   ЛИЦОМ К ЛИЦУ
   Придя в дом Сардар-Рашида, мы, как было условлено, сняли пальто и галоши, сдали их Гасан-аге и смело вошли в зал.
   Все гости были уже в сборе. Группами по несколько человек они стояли или расхаживали по салону, вполголоса разговаривая. Некоторые, увидев нас, начали ехидно улыбаться и шушукаться. Многие из них совсем недавно заискивали перед русскими, говорили только по-русски, немилосердно коверкая язык своих господ. Теперь они щеголяли знанием турецкого, кстати и некстати употребляя слова, значение которых не совсем хорошо понимали.
   Сардар-Рашид встретил нас деланной улыбкой и приторной вежливостью.
   - Счастлив видеть вас. Ваше присутствие озарило зал, - сказал он, крепко пожимая нам руки, затем обращаясь к Хелми-беку и Фовзи-беку, представил меня: - Один из моих лучших друзей, купец, господин Абульгасан-бек, человек весьма достойный и уважаемый. Прошу любить и жаловать! - он указал на Тутунчи-оглы. - А этот господин брат Абульгасан-бека.
   Хелми подошел к нам ближе и, подавая мне руку, сказал:
   - Если не ошибаюсь, вы адъютант командующего вооруженными силами тайной организации. Счастлив и рад встрече с вами!
   Банкет, устроенный специально для того, чтобы уничтожить нас, по своей роскоши превосходил все торжества, когда-либо происходившие в Тавризе. Сардар-Рашид пригласил самых красивых танцовщиц, самых лучших певиц-цыганок. Они без конца пели и плясали. В другом зале звучала классическая восточная музыка, стонала кеманча, ей вторила тара. Но Хелми-бек и Фовзи-бек словно и не слышали ее. Плотоядно улыбаясь, они то и дело подзывали слуг и просили привести то одну, то другую цыганку. Они исчезали с ними ненадолго, потом возвращались и снова требовали:
   - Эй, парень, а ну-ка, вот эту цыганку сюда, да поживей!
   Наконец, гостей пригласили к столу, богато уставленному напитками и разнообразными яствами. Видимо по заранее обдуманному плану, рядом со мной сели адъютанты Фовзи-бека и Хелми-бека, а по обеим сторонам Тутунчи-оглы, сидевшего напротив, - два других турецких офицера.
   Все были в парадных костюмах. Сардар-Рашид был одет в форму губернатора. Впервые я видел на его поясе браунинг. У Хелми-бека, Фовзи-бека и других офицеров были кольты.
   Мне казалось, что у них заранее были распределены роли. Разговор должны были завести Гаджи-Мирза-ага Биллури и Кербалай-Гусейн Фишенкчи. Оба в упор смотрели на меня. Очевидно им казалось странным, что я решился прийти в стан врага. Первым заговорил Гаджи-Мирза-ага.
   - Я считаю, что господин Абульгасан-бек и его сторонники должны приветствовать нас, начавших борьбу за освобождение отечества от чужеземной оккупации.
   Все сидящие вокруг нас навострили уши и, не спуская глаз, смотрели на меня. Все ждали, что я отвечу. Не было никакого смысла лавировать, ибо независимо от моих слов они привели бы свой план в исполнение. Даже если бы я сказал, что они правы, все равно живыми они бы нас отсюда не выпустили. Поэтому я решительно и смело ответил:
   - Допустим, у вас хорошие цели. Но все равно вашей затее нет оправдания, ибо она ни к чему не приведет, вы только погубите тысячи доверчивых и наивных людей.
   После моих слов за столом воцарилась мертвая тишина. Купцы-подхалимы так и замерли на своих местах. От страха их лица сделались белее скатерти. Они не могли не удивляться моей смелости. Говорить так при Хелми-беке, который ежедневно подвергал сотни иранцев телесным наказаниям, было, по их мнению, по меньшей мере безумием. Чтобы накалить еще больше атмосферу, Гаджи-Мирза-ага задал мне вопрос:
   - Почему вы думаете, что наше движение обречено на неудачу?
   - Небольшой ваш отряд, вступив в Тавриз, первым долгом должен был приложить все усилия, чтобы завоевать симпатию населения, поднять его на борьбу против общего врага. В таком случае вам от всей души с оружием в руках помогли бы массы, а не сидящие здесь купцы и аристократы, которые ничего не в состоянии для вас сделать. Вы должны были черпать силы в народе. Но, к сожалению, непристойное поведение ваших аскеров, их бесконечные грабежи оттолкнули от вас народ и, мало этого, настроили его против вас. Достаточно было вам отобрать у простых людей рабочий скот и средства передвижения, чтобы вас возненавидели. Посудите сами, может ли пострадавший народ любить грабителя? Гаджи-Мирза-ага, вы знаете меня хорошо. В то же время мы оба неплохо знаем Тавриз. За короткий промежуток времени он несколько раз подвергался грабежу. Тавризцев грабили Рагим-хан, Заргам, Шуджауддовле, царская армия и другие, все, кому не лень. А теперь их грабит отряд, который пришел "спасать их от чужеземного ига". Какого же вы хотите к себе отношения, если свою помощь вы начали с грабежа?
   Хелми-бек и Фовзи-бек слушали меня с большим вниманием. Впервые в Иране кто-то осмелился противоречить им! Хелми-бек резко прервал меня:
   - Лучше расскажите нам о ваших тайных вооруженных силах, о количестве боевых припасов!
   - Кроме вооруженных сил, находящихся под командованием господина Хелми-бека, других в Тавризе нет, - спокойно возразил я. - В городе есть губернатор. Немного солдат, полиция и жандармерия находятся в его непосредственном ведении. По-моему, его превосходительство Сардар-Рашид может дать вам исчерпывающие сведения? Кроме того, я думаю, вы должны знать, что наши вооруженные силы под командованием Амир-Хешемета в 1911 году ушли из Тавриза в Ван, оттуда в Стамбул, где и нашли себе убежище. Тех, кто остался здесь, постигла печальная участь. Одних повесили, других выслали в пустынные места, обрекли на голодную смерть, третьих Гаджи-Самед-хан уничтожил в своих подвалах без суда и следствия. Кто порасторопнее - оставил Тавриз и избежал расправы. Господа Гаджи-Мирза-ага и Кербалай-Гусейн Фишенкчи все это знают не хуже меня. Откуда же после такого безжалостного разгрома взяться вооруженным силам? Я от души сожалею, что, невзирая на нашу отчаянную борьбу с царскими оккупантами, к нам так враждебно настроены те, кто пришел спасти Тавриз от них. Не вижу никакой логики в подобной вражде, если действительно мы преследуем одну цель, служим одной идее. Господин Хелми-бек очень хорошо знает, что всякая воинская часть, вступив на чужую территорию, прежде всего должна позаботиться о восстановлении порядка и покоя. Ваш отряд с первого дня вступления в Иран действует наоборот. Поэтому вполне естественно, что народ начал организовываться в дружины самозащиты, чтобы предотвратить насилие.
   Хелми-бек злился, вены на его шее вздулись от напряжения, но он старался сохранить внешнее спокойствие.
   Некоторое время было тихо. Ужин приближался к концу. Вдруг Хелми-бек поднял голову и обратился к Гаджи-Мирза-аге:
   - Гаджи-бек эфенди! Я чуть не забыл: скажите, пожалуйста, то резкое и грубое письмо, которое мы получили в Савудж-булаге, было написано этим господином, не так ли? Что мы тогда решили?
   Пока Хелми-бек говорил, я обводил взглядом сидевших за столом. Мне хотелось узнать, как они реагируют на наши пререкания. Особенно интересовали меня Сардар-Рашид и Гаджи-Мирза-ага. Несмотря на то, что Гаджи-Мирза-ага меня предал, в моем присутствии он не осмелился ответить на этот вопрос. Несколько раз он открывал рот, но не мог выдавить ни слова, словно чья-то невидимая рука сжала ему горло.