Ордубади Мамед. Тавриз туманный

   Эйнуддовле не придает значения советам наших офицеров, считая это вмешательством в его дела. Если возможно, надо повлиять через его величество шаха на Эйнуддовле, так как в тавризских боях военная тактика должна занимать одно из важных мест".
   Эту телеграмму я передал в военно-революционный совет еще накануне.
   Сегодня, по предложению Саттар-хана, я и некоторые другие товарищи пошли в Энджумен, где с участием Саттар-хана обсуждались вопросы об осаде города, прибытии войск из Тегерана, Маку и Маранда, взятии села Сехлан и поджоге зерновых складов. Каждый старался свалить вину во всех неудачах на другого, и никто не хотел разобраться в создавшейся обстановке.
   Гаджи-Мехти Кузакунани ругал других, а те его. Но заниматься этим было не время, так как положение было крайне серьезно и опасно.
   Я объяснил Саттар-хану, что есть новые вопросы, требующие обсуждения, и что теперь поздно искать виновных и оплакивать умерших.
   Собственно говоря, Энджумен уже давно изжил себя. Здесь сидели сторонники семи держав, и каждый старался защищать интересы того государства, которому сочувствовал, не забывая при этом и о своих личных выгодах.
   Наиболее вредными и одновременно наглыми были сторонники царской России, действовавшие по инструкции консульства. Цель их была создать в Тавризе голод и этим подготовить победу осадившим город шахским войскам. Вследствие трусости, проявленной другими членами, им удалось в свое время провалить вопрос о перевозке запасов хлеба из близких сел в Тавриз.
   Я счел излишним вступать в спор с членами Энджумена и давать им какие-либо советы.
   Будь я уверен в стойкости революционной организации и не бойся последствий, не долго думая, арестовал бы многих членов Энджумена, даже уничтожил бы их. Заседавшие здесь депутаты местного купечества и богатеев в большинстве были на стороне контрреволюции, а Энджумен - тайной организацией врага в революционном лагере. Но среди членов Энджумена были и такие, которые искренне воображали, что все действия Энджумена направлены на пользу революции.
   Как мы ни старались перенести все дела в военно-революционный совет, предоставив Энджумену всевозможные словопрения, чаепитие и курение кальянов, нам это не удавалось.
   Я еще раз намекнул Саттар-хану, что надо покинуть Энджумен и пойти в военно-революционный совет, чтобы обсудить там вопрос большой важности.
   Он может быть и не захотел бы еще встать, но одно обстоятельство заставило его немедленно подняться.
   С минарета мечети Сахибеззамана раздался азан, призывавший к молитве Тавриз, в грудь которого готовы были вонзиться сорок тысяч штыков контрреволюционной армии.
   Для заседавших в Энджумене членов, старавшихся ради своих интересов, настало время просить аллаха о помощи, настало время молитвы.
   При первых же звуках азана один из сидевших на почетном месте чалмоносцев, торжественно провозгласив:
   - Аллаху-экбер! Кебирен кебира*, - встал на ноги.
   ______________ * Аллаху-экбер! Кебирен кебира - велик аллах! Изречение из Корана.
   Теперь все они с кувшинами в руках потянутся освобождать в желудке место для плова; затем, как белые утки, присядут на корточках у бассейна совершать омовение, после чего, выстроившись за старшим моллой, станут класть земные поклоны, прикладывая лоб к круглому кусочку глины.
   Со словами "мы решаем судьбу революции", эти "руководители" будут умолять невидимого аллаха помочь им получить у семи держав, в услужении которых они находятся, ожидаемое ими вознаграждение.
   Вот почему Саттар-хан вынужден был встать, иначе ему пришлось бы участвовать в общей молитве.
   РЕШАЮЩИЕ БОИ
   Среди всех материалов, которые нам удавалось получать из консульства, самым значительным был план, который Нина принесла вчера вечером. В этом плане подробно указывались все пункты наступления Эйнуддовле и состав наступающих сил.
   Эйнуддовле сообщал консулу, что тегеранская армия привезла с собой двенадцать новых орудий.
   Салар-Эрфэ, Сейфулла-хан и Эйваз-Али-хан должны были наступать со стороны Карамелика, а макинская конница и пехота, разместившая свои орудия вокруг Аджи-чая, - со стороны Гамышвана и Аджи-Чая; одновременно с этим тысяча марандских всадников во главе с Заргам-Низамом, Гаджи-Муса-ханом, Мамед-Али-ханом и Гусейн-ханом должны были занять район Айранчилар, со стороны гробницы Сеид-Ибрагима.
   Одна рота пехоты должна занять Лекляр, а другая, наступая со стороны Саман-мейданы, взять Стамбульские ворота.
   Для того, чтобы взорвать резиденцию Саттар-хана - Амрахиз - и уничтожить военные силы Саттар-хана, был дан специальный приказ двенадцати орудиям, размещенным у подножья горы Сурхаб.
   Шатранлинские и тегеранские полки, а также кейкавендцы должны были разбить Багир-хана. Им приказано было наступать на районы Хиябан и Маралан; тут должна была орудовать и карадагская конница.
   Сообщая эти сведения в Тегеран русскому послу и в Петербург министру иностранных дел, консул добавлял от себя:
   "Отдан секретный приказ о переселении русско-подданных и находящихся под русским покровительством на нейтральную зону, но консульства других держав не знают об этом. Нам неизвестно, поставил ли Эйнуддовле в известность и их.
   Завтра или через несколько дней Тавриз будет взят. Жду ваших дальнейших распоряжений".
   Ознакомившись с содержанием донесения, Саттар-хан снял папаху, пригладил волосы и по обыкновению почесал выбритую середину головы.
   На лбу его вздулись жилы. Видно было, что Саттар-хан понимает всю серьезность положения и напряженно думает.
   Мы стали подсчитывать наши силы.
   Находящихся под ружьем было не больше десяти тысяч. Снарядов было достаточно, после отступления Рахим-хана из Сахиб-диван-баги нам досталось пятьсот снарядов.
   В ружьях, в патронах и в других средствах тоже не была недостатка.
   - Опять нам грозит беда со стороны Хиябана и Маралана, - сказал сардар. - За Карамелик, гробницу Сеид-Ибрагима, Аджи-чай и Гамышван я спокоен, там буду руководить боем я сам. Господин салар может взять для защиты Хиябана и Маралана любую силу по своему усмотрению.
   Саттар-хан кончил.
   - Мы многим обязаны товарищу, - отвечал Багир-хан, важно приподняв брови и посмотрев в мою сторону. - Хотя и неприлично утруждать его, но защита революции вынуждает нас к этому.
   - Что прикажет товарищ? - спросил, улыбаясь Саттар-хан.
   - Я не возражаю, - сказал я. - Я готов положить свою судьбу на одну чашку весов с судьбой господина салара. Но с одним условием...
   Саттар-хан и Багир-хан взглянули на меня с таким страхом и удивлением, как будто я собирался сказать нечто ужасное, но я сразу понял причину их удивления. Во-первых, Багир-хан не привык в своих делах принимать условия и до сих пор никто не ставил ему их, а, во-вторых Саттар-хан боялся, как бы я не поставил Багир-хану тяжелого условия и не вызвал недоразумения.
   - В чем заключается условие товарища? - спросил Багир-хан, вперив глаза в неопределенную точку.
   - Условия мои касаются не господина салара, а господина сардара.
   После этих слов лица моих собеседников совершенно изменились.
   - Пожалуйства! Пожалуйста! - сказал сардар, с радостью в голосе.
   - Господин сардар должен разрешить нам пользоваться всеми взрывчатыми веществами.
   - Кто же запрещает вам пользоваться бомбами? - спросил сардар.
   - Одних бомб недостаточно. Нам нужно использовать динамит и адские машины.
   - Ради аллаха, не посылайте эту беду на людей! Этого не приемлет ни совесть, ни человечность, ни революция.
   Сардар повторял старые слова, но нужно было выбить эту мысль из его головы, так как положение было крайне тяжелое. Тавризу угрожала очень большая опасность.
   - Если человечность и совесть и не приемлют адских машин, то интересы революции требуют этого, - твердо сказал я. - Ради будущих благ бедняков и крестьян Ирана я беру на себя весь грех за эту жестокость.
   Багир-хан поддержал меня. Саттар-хан больше не возражал.
   - Еще что хотите? - спросил он.
   - Я возьму с собой Гасан-агу и Тутунчи-оглы.
   - Пусть контрреволюционеры не упрекают нас, - сказал, рассмеявшись, Саттар-хан, - пусть не говорят, что Саттар-хан и Багир-хан убивают их бомбами грузин и армян!
   - Даю слово господину салару и господину сардару, что перед взрывом каждой адской машины я буду произносить "бисмиллах"!* - ответил я шуткой на шутку сардара.
   ______________ * Бисмиллах - начало каждой молитвы из Корана. Значит - "во имя бога". Религиозные мусульмане всякое дело начинают этими словами.
   Они рассмеялись.
   Мы с Багир-ханом направились к Хиябану и Маралану, а Саттар-хан - к Аджи-керпи и другим фронтам.
   Наступление началось с мелких перестрелок.
   Как только Салар-Эфре, Сейфулла-хан и Эйваз-Али-хан собрались в Карамелике, макинские войска перешли в наступление со стороны Аджи-чая и Гамышвана с целью занять Шеб-газан и Кара-Агач.
   Заргам-Низам, Гаджи-Муса-хан, Мамед-Али-хан и Гусейн-хан с тысячей всадников, пройдя гробницу Сеид-Ибрагима заняли район Айранчилар.
   Заняв Лекляр и Саман-мейданы, неприятель перешел в наступление на Стамбульские ворота.
   Разместившийся на Сурхабских холмах неприятель угрожал Амрахизу. Наступление на Маралан и Хиябан еще не было начато, но по всем данным неприятель усиленно готовился к нему.
   Бои у Аджи-чая и Гамышвана все более усиливались и неприятель захватывал все лучшие позиции.
   В девять часов вечера Саттар-хан позвонил к Багир-хану и сообщил, что он решил заманить макинцев в город и устроить им здесь ловушку; предупреждая об этом салара, он просил его не беспокоиться.
   Этим своим маневром Саттар-хан спасал от бомбардировки Хокмавар, Кара-Агач и Шеб-газан. Саттар-хан знал, что, получив возможность войти в город, неприятель прекратит бомбардировку.
   Не прошло и часа, как Саттар-хан позвонил вторично и сообщил Багир-хану, что неприятель уже в городе и занял Эмир-Карвансарасы.
   Бои на нашем фронте усиливались. То и дело перед нашими окопами взрывались ядра, засыпая нас землей. Конница и пехота правительственной армии без всякой команды неслись на Хиябан, как селевой поток.
   Смерть витала над нашими головами, благо еще по неопытности артиллеристов неприятеля снаряды не попадали в окопы.
   Вступили в бой и наши орудия. До десяти часов вечера весь Тавриз сотрясался от беспрерывной орудийной и ружейной пальбы...
   Окопы и фронты сообщались меж собой только телефонами. Беспрерывно поступали сообщения, что неприятель продвигается вперед, что наши части вынуждены переходить на некоторых фронтах во вторые окопы, а в других - и в третьи.
   После десяти часов вечера до самого рассвета перестрелка несколько утихла; отдельные выстрелы давали знать, что окопы не спят и готовы к бою.
   С рассветом Маралан и Хиябан, как и другие позиции, вновь были объяты огнем.
   Прорвав сильным напором фронт у Гуру-чая, неприятель ворвался в Хиябан. Его орудия, быстро перевезенные на холм, начали ожесточенный обстрел наших окопов.
   Положение было безвыходное, надо было оставлять окопы, но Багир-хан на это не соглашался.
   - Раз уж нас победили, - говорил он, - то лучше умереть тут же!
   - Господин салар! - сказал я. - Нас еще не победили, но окоп, не подающий надежды на нашу победу, должен быть оставлен. Вы согласитесь и увидите, как неприятель будет побежден в этих же самых окопах.
   Багир-хан перешел в задние окопы.
   Нам предстояло заложить мины в трех больших окопах, оставленных нашими частями.
   В одном из них орудовал Тутунчи-оглы, в другом Гасан-ага. Далее, нам удалось в разных местах разместить и адские машины.
   Когда все было кончено, мы достали ручные бомбы.
   Мы не хотели сдавать неприятелю окопов, не причинив ему большого урона. Не обращая внимания на град сыпавшихся на них пуль из задних окопов, неприятельские всадники, надвинув папахи на лоб, подгоняли лошадей. Они думали, что окопы полны защитниками и хотели взять всех живьем.
   Когда они были близко, заработали бомбы. Убитых было много, лошади шарахались назад, но всадники поворачивали их и продолжали наступление. Бомбами мы отбили четыре атаки, но дальше оставаться, в окопе было уже нельзя. Тогда я позвонил Гасан-аге и Тутунчи-оглы.
   - Бросайте дымовые бомбы, чтобы скрыться от врага, - приказал я, забирайте с собой телефонные аппараты! Будьте готовы! Бросаю последнюю бомбу!..
   Я бросил бомбу. Кругом все застлало дымом. Захватив телефонный аппарат, я по траншеям перешел во второй окоп.
   Неприятель занял минированные окопы. В этот момент три пальца нажали кнопки трех адских машин и заложенных в окопах мин.
   - Бисмиллах! - проговорил я, нажимая кнопку.
   - Подальше от глаз Саттар-хана! - смеясь сказал Багир-хан.
   Раздался ужасающий взрыв и площадь на протяжении пятисот метров как будто перевернулась вверх дном. Кроме пыли, земли, камней ничего нельзя было видеть. С воздуха летели войлочные шапки, руки, ноги, головы, ружья, даже кишки лошадей и дождем осыпали наших людей. От этого взрыва притихли бои не только в районе Хиябан, но и на всех остальных фронтах, так как иранская армия впервые слышала грохот адских машин.
   Когда солнце, поднявшись, выглянуло из-за разваленных стен исторической Гёй-мечети, памятника господства Джахан-шаха, Багир-хан высунул голову из окопа. Он не узнавал этой местности, которую знал в продолжении сорока лет, которую он видел всего две минуты назад. Перед ним расстилалось кладбище, покрытое свежими, еще теплыми трупами. Этот вид разрушения и смерти, видимо, навел его на грустные размышления, и он задумчиво проговорил:
   - Кто они? Наши? Зачем умирают эти сотни людей? Зачем мы убиваем их?
   В его голосе послышалась нотка жалости и отчаяния, и я поспешил разогнать это, ободрить его.
   - Мы умираем и убиваем, - сказал я твердо, - ради блага миллионов бедных и угнетенных людей, а они умирают и убивают ради счастья одного угнетателя. Мы не должны сожалеть о смерти сотни людей, когда эта жертва дает свободу миллионам трудящихся. Убивая одного, мы создаем счастье тысячам других. Садитесь, салар, начинается новая атака врага.
   Багир-хан, очень удрученный, сел на свое место и, достав обойму с патронами, стал заряжать ружье.
   - Прав был сардар!.. - сказал он, беря на прицел показавшегося из-за холма первого неприятеля.
   Сражение продолжалось круглые сутки. У Маралана и Хиябана с неприятелем уже было покончено.
   Орудийная стрельба в Амрахизе к четырем часам дня приняла угрожающий характер, и я, оставив Тутунчи-оглы в Маралане, направился с Гасан-агой в Амрахиз.
   Здесь упорно наступали Мамед-Али-хан, Муса-хан и Гусейн-хан. Видимо, они хотели любой ценой овладеть Амрахизом и уничтожить резиденцию Саттар-хана.
   На этом фронте в боях участвовали закавказские рабочие, благодаря которым каждый угол дома становился могилой десятков всадников. Среди этих революционеров также были ощутительные потери, я увидел трупы двух товарищей грузин, бомбометчиков, убитых ударившейся об стену бомбой, осколок которой ослепил также и наступавшего Гусейн-хана, одного из командиров неприятельской армии.
   К пяти часам нам удалось отбросить неприятеля и от Амрахиза. В городе наступила тишина, и тотчас же началось движение.
   Я не знал, как обстоят дела у Аджи-чая и Гамышвана. Но, узнав, что Саттар-хан вернулся, я успокоился, решив, что и там с неприятелем покончено.
   Когда я вошел к Саттар-хану, он уже привел себя в порядок и был в приемной. Поздоровались. Он был очень оживлен и весел. Я рассказал ему о бое в Маралане и Хиябане.
   - Много ли потерь? - поспешно спросил Саттар-хан, - Уж наверное не мало, ведь битва продолжалась целые сутки.
   - Да, сардар, много. Мы потеряли около сотни хороших товарищей.
   Сардар встал и заходил по комнате.
   - Я так и знал, но мы должны были принести эти жертвы. Я догадался об этом, как только увидел вас.
   Весь мой костюм, даже волосы были облеплены кровавой грязью. Не имея возможности выносить из окопов своих раненых, мы тут же делали им перевязки. Их кровь мочила платье, а пыль, поднятая неприятельскими снарядами, обсыпала сверху.
   - А потери врага каковы? - спросил Саттар-хан.
   - Много. При взятии наших трех окопов неприятель оставил до пятисот человек убитыми. А сколько раненых и убитых он забрал с собой, отступая, нам неизвестно.
   - Я кончил свою операцию без особых потерь, - начал рассказывать сардар. - Как я сообщил вам по телефону, после недолгой перестрелки я отвел свой отряд и заманил неприятельские части в город. Они въехали, словно к себе домой, и расположились в Эмир-Карвансарасы и в других местах. Ввезли с собой и весь свой обоз. Тогда я приказал разрушить стены и провел к Эмир-Карвансарасы двести человек и нескольких бомбометчиков. Хотя макинцы бились до самого вечера, но ничего не смогли сделать и, наконец, оставив весь свой обоз, обратились в бегство. Вы можете быть спокойны: знамя революции опять развивается на мосту.
   - А что случилось с войсками Салар-Эрфе и Эйваз-Али-хана в Карамелике? - спросил я.
   - После отступления макинцев отошли и они. Нам досталась большая добыча. Мы выиграли и это сражение. Ожидания царского консула не оправдались. Посмотрим, что он теперь скажет. Но я все же боюсь. Царское правительство не простит нам этой победы.
   Целые сутки мы ничего не брали в рот. Бои, начавшиеся с пяти часов вечера, закончились в пять часов следующего вечера.
   До десяти часов ночи мы заняты были перетаскиванием из окопов трупов убитых товарищей и распределением раненых по больницам.
   Трупы неприятелей были снесены во дворы мечетей.
   Придя к себе в десять часов, я умылся, переоделся и к одиннадцати часам, в поисках еды, пошел к Нине.
   Увидав меня, она расплакалась, но при работнице ничего не спросила. Я взял Меджида на руки. Ребенку хотелось, чтобы я поиграл с ним, но я не был в силах забавлять его.
   Я не мог забыть кровавых сцен, луж крови, взрывов, огненного хохота бомб, оглушительного грохота адских машин; особенно памятными остались умиравшие на наших руках товарищи и их последние поручения. Можно ли было забыть эти окровавленные губы, завещавшие до конца защищать революцию?
   Не мало встревожили меня и слова Саттар-хана: "Царское правительство не простит нам нашей победы". Я все время повторял эти слова и начинал понимать, что царское правительство вмешается в это дело. Это волновало меня больше всего.
   Нина ни о чем не спрашивала. Она чувствовала мое состояние и, взяв Меджида, поцеловала его и отнесла в спальню.
   Сельтенет подала чай, который сейчас был мне нужнее всего, так как пересохшее горло, надышавшись пороховым дымом, было грязнее папиросного мундштука.
   Я выпил чаю и стал постепенно приходить в себя. Сельтенет подала ужин, и Нина отпустила ее спать.
   - Как прошли бои? - спросила Нина за ужином.
   - Как могли пройти? Мы потеряли сотни товарищей и убили сотни людей неприятеля. В конце концов победили мы, но еще неизвестно, сумеем ли мы удержать в руках эту победу, стоившую нам так дорого.
   Нина опять расплакалась.
   - Я потеряла всякую надежду увидеть тебя живым. В консульстве были уверены в победе правительственных войск. Ведь они и числом превышали вас и подготовкой. Там говорили: "Правительственное войско перебьет революционеров всех до единого". Консул даже просил Эйнуддовле не разрешать всеобщего избиения, чтобы не было несчастных случайностей с русскими подданными и с покровительствуемыми иранцами. И я не была уверена, что ты вернешься с фронта.
   Успокоившись немного, Нина стала рассказывать, как в консульстве встретили результаты сегодняшнего сражения.
   - Прежде всего я расскажу тебе, как консул принял известие о вашей победе.
   Нина вскочила с места и, схватившись обеими руками за голову, зашагала по комнате и стала передразнивать консула:
   - Мерзавцы, бараны, подлая свора собачья, не могли справиться с кучкой голодранцев. Я обманул и посла, и министра, послав им телеграмму, что Тавриз накануне падения...
   Мы весело смеялись. Сев около меня, Нина продолжала рассказывать:
   - Победа ваша большая, но консул все же не теряет надежды и поражение правительственных войск не считает окончательным поражением. Сегодня будут вести переговоры с представителями Эйнуддовле. Консул потребует от Эйнуддовле защиты интересов России и скорейшей ликвидации мятежа.
   Мы еще не успели отужинать, как город задрожал от нового грохота орудий.
   Я наспех передал Нине захваченные для нее книги и побежал в революционный совет.
   Саттар-хан был уже на месте бея. Оказалось, что конный полк Эйнуддовле, неожиданно напав на наших, занял Мешкмейданы.
   Бой продолжался до рассвета. Кто кого убил, кто победил, кто был побежден, стало известно лишь после того, как из-за стен крепости выглянуло солнце и осветило лица мертвецов. Вместе с темной ночью убегали и разбитые части неприятеля, унося с собой горечь поражения и несбывшихся надежд.
   НОВЫЕ ВЕЯНИЯ
   Незначительные перестрелки происходили каждый день, но серьезных боев уже не было, да и не могло быть, так как правительственная армия была разбита, а макинские войска вовсе оставили Тавриз.
   Обращения русского и английского консулов к руководителям правительственной армии о скорейшей ликвидации "тавризских беспорядков" не имели результата. Поэтому в телеграмме, посланной Мамед-Али-шаху, Супехдар советовал "согласиться на мир с мятежниками, начать областные выборы и созвать парламент".
   Нине удалось списать содержание этой телеграммы, попавшей к Мирзе-Алекбер-хану через консульских шпионов на почте:
   "Ваше Величество!
   Консулы великих держав советуют созвать парламент и скорее начать областные выборы, дабы этим усмирить мятежников. Если покровитель вселенной окажет милость согласиться на областные выборы, то и народ успокоится, и царство Вашего Величества будет крепко и нерушимо из рода в род.
   Ничтожный раб Вашего Величества Супехдар.
   21 числа месяца шабана".
   Эта телеграмма нисколько не обрадовала нас. Мы знали, что выборы в парламент являются новым оружием против революции.
   Саттар-хан и Багир-хан были в нерешительности. Сардар все не переставал твердить: "надо уменьшить человеческие жертвы". Саттар-хан не мог знать, что Мамед-Али-шах простая игрушка в руках русских и английских империалистов, пешка, которую два искусных игрока передвигают по шахматной доске.
   Он не сознавал того, что Мамед-Али-шах не сможет дать конституцию и успокоить страну. Сардар заставлял прочитывать себе газеты всего мира и собирал сведения, но не умел делать из них выводы, не мог определить политическую физиономию империалистов.
   Саттар-хан не знал, что ни царской России, ни англичанам невыгодно, чтобы Иран был самостоятельной, конституционной, мирно и спокойно управляемой страной. Он плохо понимал политику двух империалистических держав, старавшихся еще более ослабить иранское государство беспорядками и создать опасность для престола и короны шаха, чтобы заставить шаха ради своего спасения и спасения своей династии прибегнуть к их помощи, которая будет оплачена впоследствии выгодными концессиями.
   Всего этого военный борец и полководец Саттар-хан не понимал, но телеграфный ответ Мамед-Али-шаха на имя Супехдара произвел решающий поворот в настроении Саттар-хана.
   Через два дня после телеграммы Супехдара Нина принесла краткое содержание ответной телеграммы шаха:
   "Господин Супехдар! Я не ожидал от вас, что вы, не сумев наказать десяток бунтовщиков, предложите мне провести в Тавризе областные выборы. Как я дал угодную шариату конституцию, так же будет существовать и Энджумен.
   С божьей милостью Тегеран очищен от бандитов, еретики понесли должное наказание.
   Пока Азербайджан не успокоится, я не разрешу выборов в Энджумен. Примите строгие меры к возвращению бежавшей из-под Тавриза макинской армии.
   Мамед-Али-Каджар.
   23 числа месяца шабана".
   Телеграмма эта сильно подействовала на Саттар-хана. Выслушав ее, он глубоко задумался.
   - Я обращаюсь ко всем тут сидящим, - сказал он, наконец, твердо, пусть они будут свидетелями и запомнят мои слова. Быть может, я скоро умру. Быть может, настанет время, когда заговорят о нас, несчастных, и вспомнят наши дни. Пусть же все знают мое решение. После этого я не признаю конституцию, данную Мамед-Али-шахом и ему подобными. Я теперь понял, что конституции и всякие свободы, дарованные падишахами, не более, как один из способов защиты короны и престола. До сих пор я думал, что Мамед-Али-шаха обманывают его окружающие. Оказалось не так. Пусть слышат это и наши товарищи, сторонники конституции: я проливаю кровь за их идеи, но если после нашей победы я увижу, что они довольствуются одной конституцией и одного Каджара заменяют другим, я отделяюсь и от них. Как знать, быть может я паду как раз от их руки.
   После этих слов Саттар-хана, Багир-хан вынул изо рта мундштук кальяна.
   - Господин сардар прав, - сказал он, - и я того же мнения.
   Я готов был кричать от радости. Теперь я чувствовал, что вижу перед собой разумного, идейного, здравомыслящего вождя, а не первобытного героя, лезущего в огонь и воду, не понимая, ради чего.
   УРОКИ ПОЛИТГРАМОТЫ
   Неожиданно войдя в комнату, я заметил, как Нина торопливо что-то спрятала. Она старалась казаться спокойной, но по тому, как пульсировала кровь в жилах, выступивших на ее белой шее, чувствовалось учащенное биение ее сердца. Она держала в руках книгу.