Ордубади Мамед. Тавриз туманный

   Вечной славою согрет
   Тот, кто создал белый свет!
   Что за шейка, что за грудь,
   Верьте мне, что краше нет!
   Нету в мире у другой
   Плавной поступи такой!
   Повернись да покрутись,
   Попляши передо мной!
   Я с удивлением озирался кругом, переводя взгляд с одного на другого. Пели все, даже Мешади-Кязим-ага и сарбазы. Ахунд же тем временем поглаживал рукой свои шаровары. Мне казалось, что он вынимал и выбрасывал застрявшие в них иголки.
   Наконец, пение кончилось. Несколько минут в мечети царила абсолютная тишина. Затем ахунд, встрепенувшись, снова обратился к прихожанам:
   - Молодцы! Замечательные ребята, здорово поете! - и он начал декламировать стихотворение Саади.
   Солнце, луна, облака, океаны и небо
   На человека работают, жить помогая,
   Не для того, чтобы вы, раздобыв себе хлеба.
   Ели его, размышления прочь прогоняя.
   Прихожане с большим удивлением смотрели друг на друга, причмокивали губами, хотя стихи эти знают все, даже дети. Поднялся невообразимый шум. Сарбазы пытались установить тишину.
   - Успокойтесь, не мешайте ахунду продолжать проповедь.
   Через несколько минут все умолкли. Ахунд опять обратился к прихожанам:
   - Воздадим хвалу всевышнему! Сотворим салават!
   Не успел он произнести эти слова, как рядом с минбаром показался какой-то человек.
   - Братья, - заговорил неизвестный, - десять лет назад я покинул Тавриз. Я дал обет ежедневно провозглашать не меньше двух раз "Йа Али!". Разрешите мне исполнить свой долг перед богом.
   Не успел ахунд ответить, как прихожане, сложив руки рупором, начали скандировать: "Йа Али! Йа Али!". На их крик в мечеть сбежались торговцы с базара, запрудившие весь двор. Через несколько мгновений оттуда донеслось мощное "Йа Али!"
   Ахунд пытался говорить, но напрасно. Как только он открывал рот, прихожане начинали орать во всю силу своих легких. Наконец, они затихли. Очевидно, им надоело кричать, и они решили послушать благочестивого.
   - Всевышний одарил сто двадцать тысяч своих пророков силой и умением. Ису научил воскрешать мертвых, Мусе дал право говорить непосредственно с самим богом, Ибрагима сделал неуязвимым для огня, Сулеймана наградил крыльями...
   В этот момент прихожане неожиданно все, как один, поднялись, подхватили ахунда и начали носить его из угла в угол, выкрикивая в такт шагам "Йа Али!" Ничуть не смущаясь, благочестивый продолжал свою проповедь:
   - Создатель одарил Юсифа красотой, Магомета наделил способностью творить чудеса. Братья, когда в Кербале убили имама Гусейна, враги сняли с него одежды, начали напяливать их на себя. Но только Езид покрыл свою голову его чалмой, как тут же облысел. Стоило Джунену Хизрами одеть шаровары высокочтимого имама, и его тело покрылось ужасными язвами. Мелик ибн-Яссар облачился в бронь имама и немедленно лишился рассудка. Джамил ибн-Мазнуни одел на палец кольцо святого Гусейна, и его моментально разбил паралич. А когда Хаян ибн-Мутин опоясался кушаком светлейшего имама, у него начались страшные боли в животе и пояснице.
   Прихожане, будто бы изумленные словами ахунда, беспрестанно причмокивали. Но он не обращал на поднятый ими шум никакого внимания. Когда же он сказал о болях в животе, многие, скорчившись, застонали будто бы от невыносимой боли. В мечети началась суматоха. Ахунд растерялся. С трудом сарбазам удалось утихомирить публику, и благочестивый продолжал:
   - По велению бога архангел Джебраил спустился с небес к нашему пророку...
   В этот момент, откуда ни возьмись, появился голубь с бумажной ленточкой на шее и уселся на карнизе. Кто-то крикнул, что это чудо. Опять стало шумно, как на базаре, но ахунд не останавливался:
   - Джабраил принес пророку благую весть, что по велению божьему в его роде должен появиться мальчик по имени Гусейн, который впоследствии пожертвует собой за правоверных. Слушайте меня, шииты! Этот мальчик был тот самый имам Гусейн, голову которого отрубил Шумир и, бросив ее в суму, послал проклятому Езиду в подарок. А тот положил ее в золотую лохань, приказал принести прутья и начал ими бить по губам светлейшего имама. Братья, это были прутья не персикового, не грушевого, не алычового и не абрикосового дерева, а...
   Но его перебили прихожане, в один голос запевшие известную в Тавризе песенку "Эрик агаджид":
   О светлейший правитель, немеркнуща слава твоя,
   Да цветут все пышней цветники твоего бытия!
   Так и не удалось ахунду заставить слушать себя. Когда он начал рассказывать о схватке Али с Мехрабом в Хейбаре, кто-то впустил в мечеть двух здоровенных петухов, которые молниеносно затеяли драку. Ахунд больше не мог сдерживаться и, рассвирепев, начал угрожать прихожанам гневом божьим и адом:
   - О рабы божьи! Бойтесь судного дня! Бойтесь мук адских! Бойтесь ангела Табатум! Бойтесь кары этого страшного ангела. Перед тем как наш святейший пророк вознесся на небеса, он побывал в аду. Там он встретил ангела-великана. Один глаз его смотрел на запад, другой - на восток. Пророк спросил архангела Джебраила: "О мой добрейший брат, как зовут этого ангела? И что делает он в аду?" И архангел Джебраил ответил: "Святейший пророк, его зовут Табатум". Он пожирает, а потом отрыгивает свою жертву. Он пожирает всех, кто не" выполняет правила шариата, всех вероотступников. В одну минуту он может проглотить семьдесят тысяч грешников, он может одного грешника проглатывать и отрыгивать много тысяч раз подряд.
   Прихожане в ответ начали ахать и охать, а некоторые попытались изобразить Табатума. Как ни увещевали их сарбазы, ничего не помогало. Наконец, ахунд сошел с минбара и вышел из мечети. Его слуга помог ему сесть на осла, и он тронулся в путь. Было уже темно. Днем его провожали десятки людей с факелами в руках, а теперь, в темноте, рядом с ним не было никого.
   Через день или два после этого события на дверях мечети появилось обращение, подписанное Гаджи-Самед-ханом.
   "Граждане!
   Как я слышал, в тавризских мечетях в последнее время творятся непристойные вещи. Некоторые подлые пошляки, враги веры оскорбляют представителей духовенства, издеваются над ними. Когда ваши служители бога с высоты алтаря говорят о чистоте и святости ислама, о чудесах наших светлейших имамов, эти проходимцы не дают им слова сказать, срывают проповеди. Особенно часто это происходит в мечети на базаре Халладис. Мы слышали, что там издевались над благочестивым ахундом Мир-Муфид-агой, там порочили нашу религию.
   Довожу до сведения всех жителей Тавриза, что с сегодняшнего дня каждый, кто осмелится оскорблять духовное лицо, попытается издеваться над ним, кто на траурных собраниях или в мечетях будет хулиганить и не вовремя выкрикивать "Йа Али!", кто будет пускать в мечети голубей или петухов, кто осмелится разговаривать с ахундом посредством мимики и жестов, кто средь бела дня станет сопровождать его с зажженными факелами, кто будет сидеть спиной к минбару, а лицом к месту, где сложены башмаки, - будет подвергнут аресту и штрафу, невзирая на его общественное положение.
   Губернатор провинции Азербайджана
   Гаджи-Самед-хан Шуджауддовле".
   НОВЫЙ САТРАП ЦАРЯ
   Министр иностранных дел Сазонов через тегеранского посла Эттера сообщил тавризскому консулу о том, что Гаджи-Самед-хан снимается с поста губернатора Азербайджанской провинции. Когда последнему стало ясно, что его петиция об оставлении в Тавризе будет отвергнута, он заявил, что останется у власти, не считаясь с предупреждением царского консула, так как он подчиняется только тегеранскому правительству.
   Таким образом, Гаджи-Самед-хан несколько дней продолжал еще держаться у власти.
   Русский консул никак не мог отсрочить снятие Гаджи-Самед-хана. Этот вопрос должен был решиться быстро. Стало известно, что молодой шах в Тегеране вступил в переговоры с турецким и германским послами о присоединении Ирана к их блоку. Конечно, это не могло не тревожить русское правительство, а также англичан.
   В такой момент в Тавризе можно было ожидать осложнений. Если бы Гаджи-Самед-хан проявил твердость, если бы он мог опереться на имеющиеся в его распоряжении местные вооруженные силы, а также на отряды, которые можно было бы стянуть из провинций, он сумел бы воспрепятствовать продвижению русской армии в Иран. Но Гаджи-Самед-хан надеялся на благоволение русского царя, не зная известного изречения: "Мавр сделал свое дело, мавр может уйти". В результате Гаджи-Самед-хан на сопротивление не решился.
   В три часа дня Нина принесла из консульства краткое содержание ультиматума, который английский и царский консул предъявили Гаджи-Самед-хану. В нем говорилось:
   "Принимая во внимание Ваше заявление, поданное на имя царского правительства и на основании ряда причин, вами указанных, царское правительство разрешило вам уйти в отпуск. Но вы, не считаясь с создавшимся международным положением, игнорируете наше предупреждение и заставляете нас вторично обратиться к вам по этому вопросу.
   Если вы в течение одной недели, считая со дня нашего вторичного предупреждения, не покинете пределы Тавриза, царское и английское консульства вынуждены будут обратиться к средствам принуждения".
   После такого резкого предупреждения у Гаджи-Самед-хана исчезли всякие иллюзии, его надежды рухнули, и он очутился перед неумолимой необходимостью покинуть Тавриз. Через день после получения ультиматума он оставил дворец Низамуддовле и удалился в Нейматабад. В течение пяти-шести дней караваны мулов тащили в Марагу богатства, награбленные в Тавризе и во всем Азербайджане этим хищником и мракобесом. Наконец, на пятый день после предъявления ультиматума Гаджи-Самед-хан выехал из Нейматабада в Тифлис.
   Назначенный на пост тавризского губернатора Сардар-Рашид покинул Баба-баг и с большой помпой вступил в Тавриз. Несмотря на грязь и сырость на улицах, царские агенты, чалмоносцы с вечера сновали вокруг Баба-бага, желая утром проводить нового губернатора в Тавриз, показаться ему на глаза и выслужиться перед ним. Дервиши, которые пели гасиды* у дверей Саттар-хана, Рагим-хана, Гаджи-Самед-хана, поэты, писавшие им оды, теперь толпились у Баба-бага, стоя ели хлеб, принесенный с собой, в ожидании церемонии переезда нового губернатора. Когда Сардар-Рашид со своими приближенными в одиннадцать часов утра вышел из сада, эти люди подобострастно склонились перед ним в глубоком поклоне. Царский консул выслал свой автомобиль для переезда губернатора в новую резиденцию.
   ______________ * Гасида - ода.
   Сардар-Рашид не торопился садиться в автомобиль. Он раскланивался и приветствовал сеидов, молл, мучтеидов, купцов, интеллигенцию, собравшихся у ворот его дома. Новый губернатор внимательно всматривался в лица своих поклонников, подхалимов, готовых к его услугам. Дервиш Сулейман, стоящий за толпой блюдолизов, пел гасиду. Сардар-Рашид, здороваясь, прислушивался к пению, желая убедиться, упоминается ли в гасиде его имя.
   О светлейший правитель, да будет вечна слава твоя,
   Да пышно расцветет сад жизни твоей!
   Пропев последнюю строфу, дервиш глубоко вздохнул. Сардар-Рашид что-то шепнул своему слуге, тот подошел к дервишу и опустил в его кешкюль* один туман. Окружающие стали один за другим подходить к дервишу и бросать ему деньги.
   ______________ * Кешкюль - копилка, сделанная из скорлупы кокосового ореха.
   Заметив успех дервиша, поэт Султанушшуара в надежде на подачку протиснулся вперед, нацепил очки и стал читать стихотворение, посвященное Сардар-Рашиду:
   Благодаря тебе зимой расцвел для нас
   благоуханный сад,
   начал было поэт-проходимец, но его прервали раздавшиеся со всех сторон возгласы: "Да здравствует Сардар-Рашид, да здравствует его превосходительство!"
   Сардар-Рашид сунул Султанушшуара десятирублевую царскую монету и медленно пошел к автомобилю. Когда он сел в машину, приехавшие приветствовать его стали разъезжаться. Были такие, что прибыли в фаэтонах. Сардар-Рашид не хотел их оставлять позади себя и поэтому приказал шоферу ехать медленно. Многие пришли пешком. Скользя, оступаясь и падая в грязь, они бежали за машиной, стараясь не отставать от нее ни на шаг.
   Базар был закрыт по традиции. Когда в город въезжал новый губернатор, народ, побросав все дела, валом валил на улицы ему навстречу, если губернатор приезжал из Тегерана, его встречали за Тавризом, в Васминдже.
   Так было и на этот раз. В Тавризе не было ни одного открытого магазина. Зато лоточники и разносчики сновали взад и вперед, громко крича:
   - Горячие бобы!
   - Вареный, соленый горох!
   - Сладкие, приятные шекерчуреки! Рахатлукум!
   Сеиды, моллы, торговцы, дервиши и нищие, стоявшие вдоль дороги, провожали губернатора приветственными возгласами.
   - Да здравствует его превосходительство губернатор!
   - Да прославится в веках имя Сардар-Рашида!
   Марагинских всадников, которые при Гаджи-Самед-хане шныряли по всему Тавризу, теперь не было видно. После того, как Гаджи-Самед-хан уехал в Тифлис, они перебрались к себе в Марату.
   Для эскортирования нового губернатора был выслан отряд иранских полицейских. Кроме того, консул выслал в Баба-баг отряд царских казаков.
   Вечером в резиденции правителя состоялся пышный банкет, на который были приглашены не только приближенные Сардар-Рашида, но и люди, не имеющие с ним ничего общего.
   Несмотря на то, что я был с ним в хороших отношениях, он бывал у нас, часто советовался со мной, ни я, ни Мешади-Кязим-ага на банкет приглашены не были. Сардар-Рашид хотел этим подчеркнуть, что теперь он занимает высокое положение и потому не может по-прежнему относиться к нам.
   Когда составляли список приглашенных, Махру спросила его:
   - Вы, очевидно, забыли Абульгасан-бека?
   - Правительственный банкет не для лавочников и прочей мелкоты, ответил он.
   Этот ответ возмутил ее.
   - Не стыдно ли вам называть Абульгасан-бека лавочником? В данный момент он и его компаньон Мешади-Кязим-ага - самые богатые и влиятельные люди Тавриза. Разве это не так?
   - Богатство - одно, а благородство крови и знатность - другое. Это совершенно разные вещи. Эти люди недостойны сидеть за одним столом с правителем страны. И предупреждаю тебя, чтоб ты не подрывала мой авторитет. Ты теперь не пара Тутунчи-оглы. На тебе может жениться правитель какой-нибудь провинции, благородного происхождения, влиятельный в Иране человек. Партия которую тебе предстоит сделать, должна быть достойна нашего имени. Заруби себе это на носу.
   - Я считаю, что нет нужды говорить со мной об этом. Я сама себе хозяйка. Я не хочу зависеть от чьей-либо воли. Зависимость от вашей семьи погубила моих несчастных родителей.
   - Сейчас не только ты, но весь Азербайджан находится в зависимости от меня. Все трепещут предо мной. Кто ты такая? Всего лишь слабая женщина. Не забудь - и горе и радость четырех с лишним миллионов людей зависят от меня! Да, от меня одного! Я хозяин всего Азербайджана!
   - Не обольщайся. И ты, и пять миллионов несчастных, обреченных азербайджанцев, - вассалы царского консула. Если ты даже захочешь, не сможешь ничего сделать для народа. Не для этого твои хозяева поставили тебя у власти. Если б ты был способен дать народу счастье, тебя не назначили бы губернатором.
   - Махру, если бы я не любил тебя, то сию же минуту отрезал бы тебе язык и убил!
   - И моего отца твой отец уничтожил из-за своей возлюбленной.
   - Если ты это где-нибудь выболтаешь, я вышлю тебя в Россию под конвоем русских солдат.
   - Жить с русскими я не боюсь. Они в миллион раз лучше таких людей, как ты, которые называют девушку сестрой и в то же время осмеливаются посягать на ее честь.
   Сардар-Рашид в состоянии невменяемости швырнул в Махру стакан. Стакан пролетел мимо и попал в висевшее на стене зеркало, осколки которого градом посыпались на пол.
   * * *
   В честь назначения Сардар-Рашида на пост губернатора русский консул устроил пышный банкет. Он хотел представить Сардар-Рашида другим консулам, аккредитованным в Тавризе. В банкете должны были участвовать подданные царя, люди, находящиеся под покровительством России, а также английский, американский консулы и ответственные работники русского консульства.
   Мы с Ниной тоже были приглашены. В одиннадцать часов вечера я распорядился запрячь фаэтон, и мы поехали на банкет. Тут были многие иранские купцы. Можно было полагать, что этот банкет должен служить пробным камнем, заложенным в фундамент будущих русско-иранских отношений и взаимной "дружбы".
   Русский консул познакомил меня с дипломатическими коллегами. Эти господа достаточно знали обычаи и нравы Востока, даже английский консул, как коренной тавризец, крепко пожимая руки, неизменно повторял: "Велика ваша милость".
   Бросалась в глаза подчеркнутая вежливость царского консула в обращении с иранскими купцами. Вообще, царский и английский консулы на этом банкете демонстрировали новый курс, взятый ими в отношении Ирана. Они были совершенно правы, когда говорили о неразрывной экономической связи их государств с Ираном и о том, что эта связь явится краеугольным камнем в процветании обоих государств.
   Особенно усердствовал русский консул, явно маскировавший зависимость от него Сардар-Рашида и то, что новый губернатор по сути дела является представителем, царского правительства. Часто даже не к месту консул подчеркивал, что достопочтенный Сардар-Рашид назначен на этот пост правительством его величества шаха Ирана. Приход Сардар-Рашида на банкет, его внешний облик опровергали все лживые уверения, которые консул расточал иранским купцам. Внешностью этот сатрап скорее всего напоминал русского генерал-губернатора. "Орел" на его груди, русские погоны на мундире, сабля, пояс, лента - все было скопировано с формы царского сановника. Единственный атрибут, подтверждающий его иранское происхождение - папаха - и то отсутствовала. Он вошел в салон с обнаженной головой.
   Как только Сардар-Рашид показался в дверях, первыми поднялись со своих мест дипломаты, за ними встали и другие. Но Сардар-Рашид, одетый в мундир русского генерал-губернатора, повел себя не как культурный русский сановник, а как восточный феодал. Он подал руку только русскому и английскому консулам, а остальных приветствовал кивком головы.
   - Господа могут сесть, - важно произнес он, хотя многие уже сидели, не дожидаясь приглашения Сардар-Рашида.
   Оба консула почувствовали неловкость, и лица их выражали недовольство.
   Сардар-Рашид не пожал руки и дамам, чем вызвал всеобщее осуждение. Особенно была возмущена таким поведением новоиспеченного губернатора Нина. Пренебрежительное отношение этого выскочки, получившего повышение по службе, который ранее пользовался нашим расположением, гордился им и по каждому, даже самому незначительному поводу прибегал к нашим советам, не могло не вывести из себя даже самого равнодушного человека.
   Гости пока еще не садились за стол. Некоторые курили, стоя в сторонке, другие зашли в буфет промочить горло для смелости, чтобы чувствовать себя непринужденнее, иные вели оживленную беседу, толпясь у круглого столика, или занимали дам и девиц, прогуливаясь с ними по салону. Русский консул и Сардар-Рашид о чем-то беседовали стоя. Консула вызвали к телефону и, оставив своего собеседника, он удалился. Оставшись один, Сардар-Рашид осмотрелся, подыскивая подходящих для себя собеседников, и подошел к нам.
   - Как чувствует себя мадам? - спросил он, взяв Нину под руку.
   Она сделала вид, что не расслышала, и высвободила руку, показывая, что ей неприятна такая фамильярность.
   Сардар-Рашид, конечно, понял, чем вызвано поведение Нины, и повернулся ко мне.
   - Надеюсь, с божьей помощью, господин чувствует себя неплохо? - сказал он.
   Соблюдая приличия, я ответил:
   - Ваша милость очень любезны. Благодарю, пока не жалуемся.
   Нине не понравилось, что я разговариваю с ним, она порывисто взяла меня под руку и отвела в сторону.
   - Не унижайся. Нечего беседовать с этим подонком! - решительно запротестовала она. - Он возомнил себя человеком, но никто так хорошо не знает ему цену, как мы с тобой.
   Сардар-Рашид, оставшись один, несколько раз прошелся по салону и остановился, ожидая возвращения консула. В это время кто-то вызвал и английского консула. Сардар-Рашиду явно стало не по себе.
   Ко мне подошел сын Гаджи-Фарадж-Саррафа Гаджи-Мирза-ага, и мы с ним немного прошлись по комнате. Он пожаловался мне на Мешади-Кязим-агу, приценивавшегося к деревне, которую Гаджи хотел купить, и просил меня подействовать на его конкурента. Продолжая беседу, Гаджи-Мирза-ага подвел меня к Сардар-Рашиду и мы сели рядом.
   Гаджи-Мирза-ага был подданным русского царя, и Сардар-Рашид всячески заискивал перед ним. Мирза-ага считался известным шутником. Подтрунивая над Сардар-Рашидом, он сказал, что тот достоин большего поста. Тот не верил в искренность Мирза-аги, но все же, считая себя важной персоной, сказал:
   - Тегеранское правительство поручило мне исцелить раны, нанесенные нашей стране Шуджауддовле. Думаю, правительство не ошиблось в своем выборе. Благодаря Гаджи-Самед-хану между русским и иранским государствами создалась пропасть, преодолеть которую было невозможно. Мы постараемся сгладить все шероховатости, достигнуть лучших взаимоотношений и взаимопонимания. Немало придется поработать, чтобы восстановить дружбу. Первым долгом мне надо будет заняться политическим воспитанием нашего народа в духе сердечности и дружбы с императорским правительством. Если бы царское правительство не надеялось на мои способности и мое умение, оно не приветствовало бы назначение меня на пост правителя Азербайджанской провинции.
   Мирза-ага поддакнул:
   - Его превосходительство изволит говорить сущую правду. Если бы императорское правительство не благоволило к его превосходительству, оно никогда бы не украсило грудь Сардар-Рашида орденом императора "Угаби Сафид"* I степени.
   ______________ * "Угаби Сафид" - орден белого орла. В бытность свою правителем Ардебиля Сардар-Рашид неоднократно предавал свой народ, и царское правительство наградило его этим орденом.
   После этих слов Мирза-ага встал и отошел. Мы с Сардар-Рашидом остались с глазу на глаз. Он решил заверить меня в своем расположении.
   - Вы можете быть совершенно уверены в том, что мое отношение к вам продолжает оставаться неизменным, - сказал он заискивающим тоном.
   - Очень вам благодарен. Было бы странно ожидать от такой особы, как его превосходительство, чего-либо кроме доброжелательства.
   - Я по-прежнему буду оказывать вам покровительство.
   - Благодарю!
   - Разумеется, вы не должны расценивать его как проявление родственных отношений.
   - Совершенно естественно, и я не считаю вас своим родственником.
   - Поэтому вы и предложите вашему брату Ага-Асаду расстаться с мыслью о женитьбе на моей сестре. Каждый должен искать себе пару в соответствии со своим происхождением и общественным положением.
   - Я не считаю себя вправе что-либо ответить вам по этому поводу. Его воля думать или не думать об этом. А что касается вопроса о достойной паре, то должен сказать, что это весьма спорно. Я полагаю, что Асад не менее благороден, чем семья, из которой происходит девушка, на которой он хочет жениться.
   - Только благодаря вам я не наказываю его.
   - Вы должны учесть, что он не трус и не так беспомощен, как вам кажется. А с другой стороны, он не заслуживает наказания. Это иранец, любящий свой народ и преданный ему. Что же касается покровительства мне, то я в нем не испытываю нужды, и я не желал бы утруждать вас. Никогда я не искал чьего-либо покровительства и всегда обходился собственными силами и умением.
   Сардар-Рашид поспешил исправить свою оплошность. Он понял, что попал впросак.
   - Я не хотел вас обидеть, ага, просто я не так выразился. Вы должны оберегать мою честь и мое имя, ведь я глава огромной страны, ее правитель. Пусть Ага-Асад оставит мою сестру Махру в покое, а я найду ему любую невесту, какую он только пожелает.
   - Вы считаете Махру своей сестрой. Но и я, и он, мы ведь хорошо знаем историю ваших семейных отношений. Называть девушку сестрой, а по ночам ломиться в ее спальню - едва ли такое поведение может способствовать поддержанию вашего авторитета и не уронить вашу репутацию без того уже подорванную в глазах общества. Я не хочу, чтобы дело приняло для вас плохой оборот, а не то завтра же я мог все это сделать достоянием общества. Думаю, что после такого разоблачения вы не смогли бы оставаться в Тавризе и на один день. Если бы я не щадил вас, то предал бы гласности письмо Ираиды, оставленное ею после ухода из вашего дома. Оказывается, вы, женившись на этой несчастной девушке, предлагали ее своим друзьям, таким же распутным, как вы. Учтите, это письмо в моих руках.
   Сардар-Рашид понял, что он, как говорится, не на того нарвался, и стал заискивать передо мной, стараясь переменить тему разговора.
   - Я всегда относился к вам с большим уважением. А на слова девочки не стоит обращать внимания. Она мне родная сестра и по отцу и по матери. Но она слабоумная. Если бы не это, разве она вышла бы замуж за какого-то русского?
   В этот момент в салон вошли оба консула, и наш разговор прервался. Начался банкет.
   Царский консул всячески старался внести оживление в общество пришедшее на банкет, не желая дать почувствовать напряженность международных отношений.
   Но несмотря на все старания, обстановка оставалась, накаленной. Даже оркестр, которым дирижировал Мирабов, играл без подъема - звуки музыки предвещали что-то недоброе. Ни деланная улыбка консула, ни фрагменты из оперы "Аида" не могли рассеять политического смятения.