Ордубади Мамед. Тавриз туманный

   Вопрос был ясен. Слова Амир-Хашемета подтвердились. Нам надо было найти выход.
   Пообедав с Ниной, я поспешил в русско-иранскую школу; Акбер Акберов поддержал мнение Амир Хашемета, считая, что при создавшейся ситуации вооруженное восстание - единственный путь,
   Я долго колебался, долго думал, но найти выхода не мог. На вечернем заседании я должен был высказать окончательное мнение.
   ИМЕНИНЫ МИСС ГАННЫ
   Вопрос о вооруженном восстании был решен. Перешли к обсуждению плана восстания, разработка которого была поручена мне. Я предложил:
   1. Довести вооруженные силы до двух тысяч человек. Мобилизовать испытанных в революции восьмого года добровольцев.
   2. Немедленно уволить из незмие лиц из первоначального состава незмие и отобрать у них оружие. Их места предоставить добровольцам.
   3. Приобрести для незмие 400 лошадей с седлами.
   4. Вождям революции с семьями покинуть Тавриз, так как их пребывание в Тавризе и преждевременный арест может обезглавить восстание и убить революционный дух тавризского народа.
   5. Осмотреть места расположения русских войск. Создать комиссию для определения пунктов, откуда следует начать восстание.
   6. Составить списки мобилизованных, переговорить с каждым из них в отдельности и ознакомиться с их образом мыслей; выделить сумму, необходимую для удовлетворения их нужд.
   7. Составить из мобилизованных небольшие отряды и обучить их в отдельных частях города, пройдя с ними военную переподготовку.
   8. Перевезти оружие из селения Паян и распределить среди мобилизованных, а остальную часть спрятать в надежных местах.
   План был принят единогласно. Для исполнения отдельных пунктов были избраны комиссии и даны им соответствующие инструкции.
   С заседания я вышел с Мешади-Кязим-агой. Я предупредил его, что приглашен на именины к мисс Ганне и к ужину не буду.
   - Что же ты несешь ей в подарок? - спросил он.
   - Ничего. Мне некогда было позаботиться об этом.
   Мешади-Кязим-ага стал возражать.
   - Так не годится. Ты должен преподнести ей что-нибудь. Эта девушка дала нам заработать целый миллион. В этом барыше есть и ее доля. Зайдем домой, я выберу для нее что-нибудь подходящее.
   - Это немыслимо, я могу встретиться с Ниной.
   - Пойдем. Нина-ханум еще не вернулась, - успокоил меня Мешади-Кязим-ага, заставив повернуть к дому.
   Мешади-Кязим-ага вынес золотую шкатулку, осыпанную алмазами. В шкатулке была брошь - миниатюрная головка девушки, сделанная из мельчайших бриллиантов чистой воды.
   - Возьмите! Она это заслужила. Она нам еще может пригодиться, - сказал он, смеясь.
   По правде сказать мне жаль было отдать эти ценные вещи американке, но это было необходимо, хотя бы ради оружия, которое находилось под американской охраной. Пожалуй, и для перевозки оружия надо было прибегнуть к содействию американской миссии.
   С Мешади-Кязим-агой мы направились к дому гравировщика, чтобы выгравировать на шкатулке надпись для мисс Ганны. Мастер принял нас весьма любезно и тут же выгравировал на крышке: "Маленький дар большому другу".
   Когда я пришел к мисс Ганне, гости были уже в сборе и ждали меня. Все они знали меня со слов мисс Ганны.
   При моем появлении все американцы, по восточному обычаю, поднялись с мест.
   - Абульгасан-бек, - сказала мисс Ганна, представляя меня гостям, - о котором я неоднократно вам говорила. - Он оказал мне много внимания во время нашего совместного путешествия. Это - человек, всеми любимый, уважаемый, в частности, пользующийся моим особым расположением.
   Гости дружески пожимали мне руку. Тут были жена консула миссис Мария (самого консула не было, он был болен), первый секретарь консульства мистер Фриксон с женой миссис Сарой и другие. Меня посадили между мисс Ганной и женой консула миссис Марией.
   Гости с интересом разглядывали преподнесенную шкатулку и, не зная еще о содержимом, мысленно взвешивали ее, стараясь хотя бы приблизительно определить ее стоимость. Когда же, раскрыв шкатулку, они увидели лежащую там головку, мистер Фриксон с нескрываемым восхищением сказал мисс Ганне:
   - Ваш друг преподнес вам драгоценнейшую безделушку французской работы. Вы теперь богаты. Цена этой вещички по меньшей мере пятнадцать тысяч долларов. Еще раз поздравляю вас!
   Полная любви и радости, мисс Ганна была сильно смущена; она не знала, как встать, как сесть, что сказать. Мой подарок привлек внимание всего общества. Мисс Ганна показала гостям также подарки, полученные ею за время знакомства со мной от моих друзей. Она достала дорогую нитку жемчуга, подаренную ей супругой Саттара Зейналабдинова, затем редкую, дорогую шаль, подаренную женой Алекбера, затем выдолбленный из цельной бирюзы игольник, осыпанный драгоценными камнями, пудреницу и другие вещички, преподнесенные мисс Ганне Ливарджанским ханом, и, наконец, купленные Алекбером от моего имени дорогие бриллиантовые серьги.
   - Я удостоилась знакомства с самыми выдающимися людьми Востока и получила от них ценные знаки внимания.
   Когда мы перешли в столовую, молодая жена мистера Фриксона поторопилась занять место рядом со, мной. Я и сам был рад этому, так как с супругой консула приходилось говорить через переводчика, а миссис Сара прекрасно владела русским языком и даже с мужем старалась говорить по-русски, хотя тот объяснялся по-русски с большим трудом.
   - Я ношу на своей груди память дорогого и искреннего друга, - шепнула мне мисс Ганна, садясь рядом по другую сторону и показывая на только что полученную от меня головку-брошь.
   - А я ношу в своей груди неизгладимую любовь юной, прелестной девушки, - ответил я, слегка нагнувшись к ее уху.
   Мои слова тронули мисс Ганну. Она повторила их миссис Саре, которая была рассеяна и выглядела чем-то обиженной; взоры ее были прикованы к подарку.
   - Я верю в судьбу, в счастье, - сказала она, искоса посмотрев на мужа. - С мистером Фриксоном мы поженились здесь. Мой отец был здесь поверенным крупной сахарной фирмы "Ходорковский", которая принадлежит моему дяде. Моя девичья фамилия Мезгер; быть может, слыхали? Здесь моя мать бросила отца. Ее знакомство с некоторыми неподходящими лицами вызывало недовольство отца, и они расстались. Старшая моя сестра еще до переезда в Тавриз полюбила грузинского князя, ветеринарного врача, и вышла за него замуж. Наша семья распалась, жить дальше в этих условиях стало немыслимо, и я вынуждена была выйти замуж. - И она, слегка понизив голос, добавила: Американцы крайне скупы. Они живут лишь для себя. Очевидно, так было предначертано мне в книге судеб, но брачные узы не связали нас друг с другом. Еще вопрос, поеду ли я за ним в Америку. Мне хочется остаться на Востоке.
   Миссис Сара давала понять, что она вышла за Фриксона помимо своей воли и не связана с ним никаким чувством. Было ясно, что она соблазнилась положением Фриксона, а теперь его не любит и не прочь была бы найти счастье с другим человеком.
   Через некоторое время мистер Фриксон предложил мне перейти в зал. Он взял меня под руку и сразу заговорил о своей жене.
   - Моя супруга слишком молода. Она не достигла еще той зрелости, когда умеют разбираться в жизни. Ей всего девятнадцать лет. Поженились мы недавно, и она еще не успела отвыкнуть от девичьих капризов и присущей этой поре шаловливости. Я до сих пор не сумел найти доступ к ее сердцу. Вот почему мы живем как чужие.
   Все это мне было известно уже со слов миссис Сары.
   - Оставим это в стороне, - продолжал мистер Фриксон, заметив вероятно, что его семейные дела меня не интересуют. - Поговорим о деле. Завтра последний день ликвидации филиала нашего благотворительного общества в селении Паян. Необходимо перевезти имущество, больных и детей в город. Это требует времени, а времени нам не дают. Мучтеид сегодня решительно повторил свое требование очистить деревню. Может быть, вы сумеете помочь нам в этом отношении хотя бы указав нам подходящее помещение?
   - Это не трудно, - заметил я. - И помещение найдем и вещи перевезем.
   Предложение мистера Фриксона меня крайне обрадовало. Мы получили возможность перевезти находящееся в Паяне оружие в город под американским флагом.
   МАХРУ И СМИРНОВ
   Махру никогда не видела Смирнова таким озабоченным. Раньше он постоянно твердил:
   - Я отдыхаю только тогда, когда возвращаюсь домой. Только при виде тебя я забываю все огорчения и заботы...
   В последние дни эти слова звучали неискренне и не могли обмануть чуткую Махру. Ни дома, ни вне его Смирнов не был весел, и даже в его смехе чувствовалась какая-то натянутость, искусственность. Ясно было, что с ним происходит что-то неладное. Он был рассеян, часто прерывал начатый разговор на полуслове и заговаривал о другом и нигде не мог найти себе места. Бывало, что, задумавшись за столом, он так и оставался с поднесенной ко рту вилкой. Такое поведение мужа тревожило и оскорбляло Махру.
   "Упавший по своей вине - не плачет, - думала она. - Я сама полюбила и вышла за него. Я думала, что любовь эта сделает меня счастливой. Он принял ислам, переменил имя, но все это было сделано для усыпления подозрений некоторой части общества".
   Многие говорили ей, что когда религия, обычаи, традиции различны, трудно ужиться вместе. Но ни одно из этих уверений не доходило до ее сознания. Она любила, любила как одержимая. Поженились, пожили некоторое время, и вот он изменился, он охладел к ней. Махру иногда казалось, что он воспользовался ее доверчивостью, ее неопытностью, и с горечью думала о том, что им придется расстаться.
   Пока Махру предавалась своим невеселым размышлениям вошел Смирнов. Он обнял, поцеловал ее, но в его ласках Махру чувствовала неискренность. Она не могла сдержаться и заплакала. Смирнов растерялся. Он привлек ее к себе и стал успокаивать лаской.
   - Моя красавица, - говорил он ей, - мой ангел, почему ты плачешь? Разве кто-нибудь обидел тебя?
   - Ты не должен был так поступать со мной, - проговорила Махру, - ради тебя я бросила все: свой народ, свои обычаи, своих знакомых. А ты не сумел оценить все это и теперь отступаешь. Как скоро ты охладел ко мне, как быстро утомила тебя эта любовь!
   Смирнов был огорошен этими упреками Махру, но не знал, что сказать, какими словами успокоить ее.
   - Ты права, моя красавица, - наконец, проговорил он. - За последние дни я изменился, но эта перемена не имеет отношения ни к нашей любви, ни к нашей семейной жизни. Если бы мой долг позволил, я мог бы открыть тебе настоящую причину этой перемены.
   - Ах, все это одни слова! - возразила Махру. - Я сама виновата... Это послужит мне уроком.
   Видя, что ему никак не удается успокоить Махру, Смирнов решил объяснить ей причину своего удрученного состояния.
   - Дорогая Махру, - начал он. - Положение Тавриза крайне серьезно. Ты должна сохранить в тайне то, что я сообщу тебе. Вопрос этот связан со всей моей будущностью. На этих днях тавризский генерал-губернатор, не согласившись на предложение царского консульства, покинул страну. Тавриз в руках тайной организации. Ежедневно ведется агитация, призывающая народ к восстанию, ежедневно принимаются новые меры. По имеющимся сведениям и незмие находится в руках революционеров. Вот почему решено разоружить незмие, и это поручено мне. Эти мероприятия могут быть проведены лишь силой оружия. Нет никакой надежды, что незмие покорится без борьбы. Уход Мухбириссалтане из города есть демонстрация против царской политики. Тавриз обагрится кровью. Судьбу невинного, безоружного населения разрешит сила оружия. Вот что беспокоит меня. Погибнет твой народ, твои сограждане. Я боюсь, что пролитая кровь, разъединит нас и убьет твою любовь ко мне. Твой брат также за предупреждение восстания и разоружение незмие. Знай я, что и ты разделяешь это мнение, я действовал бы решительно, и тогда сомнения были бы неуместны. Тогда со спокойной совестью я исполнил бы свой долг.
   - А ты не можешь отказаться от этого поручения? - спросила Махру. Пусть это поручат другому.
   - Это долг службы. Кроме того, тут вопрос и личного порядка. От этого зависит наше будущее. Я могу добиться чина генерала лишь исполнением этого поручения.
   Махру промолчала. Смирнов уже стал жалеть о том, что открыл Махру служебную тайну. В это время раздался телефонный звонок. Окончив разговор, Смирнов повернулся к Махру.
   - Дело принимает серьезный оборот. В ответ на разоружение двух чинов незмие, население обезоружило четырех русских солдат. Я должен немедленно отправиться в консульство. Ты меня не жди к обеду.
   И с этими словами Смирнов ушел.
   Махру сидела в глубоком раздумье. Она вспомнила слова Смирнова: "Это служба. Тут и вопрос личного порядка. От этого зависит наше будущее, моя карьера. Исполнив это поручение, я получу чин генерала".
   При мысли о том, каким путем достигается этот чин, она пришла в ужас.
   "Мой муж будет убивать тавризцев. Женщины и дети погибнут от казачьих пуль, и в результате несчастья десятков тысяч людей, мы, я и мой муж, достигнем благополучия. Генеральские эполеты будут куплены за счет чести, достоинства и счастья тысяч и тысяч людей!"
   Словно безумная, вскочила Махру с места, взяла со стола карточку мужа и подбежала к окну. Она вглядывалась в милые ее сердцу черты блестящего офицера. Потом посмотрела в окно. Перед ней открывался вид на родной город, на Тавриз, с его стройными минаретами, зеленеющими кущами садов, базарами, скрытыми под куполообразными крышами, нежащимися в объятиях кирпичных стен дворцами. Глядя то на фотографию мужа, то на родной город, Махру словно сопоставляла их, взвешивала свою любовь и привязанность к каждому из них и чувствовала, что не может отказаться ни от мужа, ни от родины. Глядя на портрет мужа, она вспоминала о первых днях своей любви, о сладостных свиданиях, о чарующей песне своего сердца. Вся краткая, но захватывающая история ее любви проходила перед ее глазами. Наконец, оторвавшись от карточки, она снова пристально посмотрела на развернувшийся перед нею город.
   Было уже темно, когда раздался стук в ворота. Гусейн-Али-ами пошел открывать.
   - Вас хочет видеть какая-то ханум, - сказал он, вернувшись.
   В дверь вошла высокая, стройная женщина, с горделивой осанкой, закутанная в черную чадру.
   Я сидел за столом, углубившись в подробный план восстания, разработанный Амир-Хашеметом. Собрав бумаги, я спрятал их в ящик стола.
   Женщина сбросила чадру. Это была супруга Смирнова Махру-ханум.
   - В доме, кроме нас двоих, никого не должно быть, - сказала она решительно, когда я, поднявшись, хотел пожать ей руку и заперла дверь на ключ.
   Я пригласил ее сесть. Она была очень взволнована.
   - Мой поздний приход нарушил ваш покой, - начала она, - но он вызван крайней необходимостыо. Я уверена, что вы простите меня. Я долго думала, но никому другому не могла решиться открыть свое горе...
   Она замолчала и оглянулась по сторонам.
   - Необходима ваша помощь, но... не знаю, сумеете ли вы ее оказать?
   - В пределах возможности все осуществимо. Я полагаю, что вы не сомневаетесь в моем глубоком уважении к вам...
   - Дело вот в чем, - сказала Махру-ханум, снова осмотревшись. - Над Тавризом нависла угроза страшной катастрофы. Можете ли вы предотвратить ее?
   - Какой катастрофы?
   - Катастрофы смерти, разгрома, уничтожения.
   - Кто готовит эту катастрофу?
   - Царская армия...
   У меня мелькнула мысль, что она подослана консулом или Смирновым, и я решил быть осторожным.
   - Махру-ханум! Этого не может быть. Русские явились сюда не с целью грабежа и убийства, а для водворения порядка и спокойствия. Я думаю, что эти вести не настолько серьезны, чтобы нарушить ваш покой.
   Глаза Махру-ханум загорелись ярким пламенем.
   - Быть может, вы мне не доверяете? Будьте же уверены, что никто не подучивал и не подсылал меня к вам! Молодая женщина, к тому же знакомая с вами, не станет являться к вам с предательской целью. Я не шпионка. Если вы сомневаетесь в этом, убейте меня. Ни один человек не знает, что я пришла к вам... Царская армия собирается обезоружить незмие, произвести в домах обыски, отобрать оружие, арестовать подозреваемых в революционности; для того, чтобы задушить революционное движение, будут приняты самые суровые меры...
   - Откуда вам все это известно? - спросил я серьезно.
   - Мне Смирнов сказал. Все это поручено ему.
   - А вы говорили об этом еще кому-нибудь?
   - Нет. Да я никого и не знаю. Сказать брату мне не хотелось, так как он сам участник этого предательского выступления. Сперва я хотела сказать об этом Нине, но потом я решила, что она предаст. Ведь она русская, к тому же служит в консульстве. Я боялась, что она донесет консулу прежде, чем я успею сообщить об этом вам... И я решила прийти прямо к вам...
   - А не будет ли недоволен ваш супруг? Ведь это создаст большие недоразумения в вашей жизни?
   - Я отдала ему свое сердце, - решительно возразила она, - но не весь Иран и, в частности, революционный Тавриз.
   - Если таковы ваши убеждения, я от души приветствую ваше чистое, любящее и болеющее за народ сердце.
   - И я явилась к вам, веря в вас. Я пришла к вам в уверенности, что вы не просто тавризец, - с этими словами Махру-ханум вынула из кармана бумажку. - Возьмите, прочтите и это!
   Я взял бумажку. Это был приказ командующего азербайджанской оккупационной армией генерала Снарского. Вот содержание приказа:
   "По приказу Кавказского наместника тавризская незмие должна быть разоружена. Приказываю привести ваш полк в боевую готовность и ждать дальнейших приказаний".
   Прочитав приказ, я вернул его Махру. Она положила его в карман жакета и, попрощавшись, ушла.
   Я велел Гусейн-Али-ами никому не говорить о ее посещении и, оставшись один, задумался.
   Если бы сотая доля патриотической чести Махру, связавшей свою жизнь с русским офицером, который явился растоптать ее родину, была у Гаджи-Мехти-аги Кузекунани и ему подобных, они не отправились бы в Марагу за Гаджи-Самедом, чтобы привезти его в Тавриз генерал-губернатором.
   Я только что вторично достал составленный Амир-Хашеметом план, чтобы продолжать его рассмотрение, как снова раздался стук в ворота. Пришлось опять спрятать бумаги обратно.
   На этот раз пришла Нина. Она была сильно озабочена и печальна:
   - Сегодня вопрос окончательно выяснился, - сказала она, едва успев войти. - Английский консул также изъявил свое согласие. Незмие возбуждает большие подозрения, и ее решено разоружить. По сведениям, имеющимся в консульстве, в Тавризе до 25 тысяч ружей. Населению будет предъявлено требование сдать все это оружие.
   - Пусть потребуют! - воскликнул я. - Самое ценное из этого оружия находится в наших руках. Вот и списки.
   - Если бы нашлись и люди, которые бы могли носить его! - со вздохом сказала Нина, просмотрев список.
   - Найдутся и люди, прекрасная Нина! Все у нас готово. Мы дадим консулу хороший урок и покажем, всему миру, какую катастрофу создала царская политика. Все это обойдется нам, конечно, недешево. Мы потеряем многих вождей, осмелившихся поднять вооруженное восстание против царского правительства. И все же восстание необходима, оно неизбежно. Надо дать почувствовать царскому правительству, что иранская революция не умерла, что она живет.
   - Верно, - воскликнула Нина и добавила задумчиво: - Не знаю, чем все это кончится для нас, что нас ждет?
   - Нас ждет счастье, наше будущее светло!
   - И я твержу себе это, но ход событий не зависит от нас, не правда ли? - спросила Нина.
   - Нет, Нина, зависит, - ответил я. - Настоящие события зависят от нас, они не случайны и не стихийны, их создаем и направляем мы, и они подчиняются нашей воле.
   К воротам подкатил фаэтон. Приехал Алекбер.
   Поздно ночью я постучался к мисс Ганне. Когда я попросил открывшую мне горничную доложить обо мне хозяйке, она сказала, приглашая меня войти:
   - Госпожа приказала принимать вас без доклада...
   Я вошел в будуар мисс Ганны. Она сидела с распущенными косами, рассыпавшимися по плечам. При виде меня, она поднялась, чтобы выйти в другую комнату, но я удержал ее:
   - Я скоро уйду, не беспокойтесь!
   - Куда это ты уходишь? Мне надо многое рассказать тебе.
   - Я тебя слушаю.
   - Не торопись, успеешь выслушать...
   Я не мог уйти, не узнав ее новостей, она же, чтобы задержать меня дольше, говорила о посторонних вещах.
   Был уже второй час ночи, когда мисс Ганна пригласила меня к столу. Волей-неволей пришлось подчиниться. За ужином было и вино, которого до сих пор у нее не бывало.
   Я часто поглядывал на часы.
   - Ты должен брать пример с часов и быть, как они, бдительным, - сказала девушка, и я почувствовал, что она снова начнет разговор на излюбленную тему.
   Я уже привык к ее жалобам, и они не производили на меня впечатления.
   - Действительно, у часов можно научиться и бессоннице, и бдительности, но как бы я ни старался в этом направлении, я не стану брать у мисс Ганны уроки нетерпения.
   - Значит, мне придется поучиться у тебя хладнокровию и безразличию, ответила девушка, не задумываясь и почувствовав под ногами почву, принялась за свои рассуждения.
   - Никто так не несчастлив, как я. Каждый член американского консульства, даже жена консула Мария и жена Фриксона Сара завидуют мне, считая меня счастливейшей девушкой на свете. Вместе с тем они считают меня холодной и неумной. Они думают, что я не сумела привлечь твою душу, овладеть твоим сердцем, удовлетворить твои вкусы и требования. Или что я не сумею устроить жизнь. Однако, ни Сара, ни Мария не знают тебя, не понимают ни твоей души, ни твоего сердца, ни твоей стойкости. Не знают того, что у тебя железная воля, судят о тебе, как об обыкновенном еврее или среднем англичанине...
   После этого вступления девушка перешла к обычным жалобам, принялась говорить о своем умении, которое разбивается о мое равнодушие.
   Я слушал ее без возражений, готовя в то же время слова оправдания.
   - Верно, - сказал я, гладя ее волосы, - возможно, что не понимающие тебя думают о тебе именно так, но они ошибаются, моя богиня! Такие девушки, как ты, встречаются не часто. Что касается меня, то я вовсе не равнодушен к тебе и не холоден, а терпелив и выдержан. Чтобы построить жизнь удачно, нужно время. Постепенное укрепление любви сделает ее более ценной и устойчивой.
   Глубоко вздохнув, девушка отпила глоток вина. Глаза ее были слегка пьяны.
   - Мой дивный ангел, - сказал я, желая заставить ее заговорить об интересующем меня деле. - Нет ли каких-нибудь новостей?
   - Нет никаких новостей, которые могли бы тебя обрадовать, - прошептала она, устремив на меня хмельные глаза.
   Она склонилась ко мне так близко, что ее губы почти касались моих.
   - На этих днях ожидаются серьезные события, - начала она, протягивая к моему рту кусочек яблока. - Армия разоружит незмие. Городу будет предъявлен ультиматум о сдаче оружия. Все выступающие против царской политики будут арестованы.
   Она отпила еще несколько глотков вина, заставила выпить и меня и продолжала:
   - Ты мне не веришь? - спросила она.
   - Верю, моя Ганна, верю! - поспешил ответить я. - Но удивляюсь, как же храбр тот, кто, вырывая эти сведения из сердца русских, доставляет их в американское консульство.
   - Это правда, но американские доллары всемогущи. Они бесстрашны, они не останавливаются ни перед какими преградами. Ты должен знать, что подобный торг ведется во всех консульствах. Заведующий секретным отделом русского консульства Сергей Васильевич состоит на жаловании в консульствах семи держав. И это не удивительно. Такие люди встречаются во всех консульствах, и поэтому их тайна остается нераскрытой. Все шпионы знают и взаимно покрывают друг друга. Кто может поручиться, что и в нашем американском консульстве нет таких? Дипломаты не могут обойтись без этого. Если один консул не будет к вечеру знать обо всем, что делал другой консул за день, и не сообщит об этом своему послу, он не будет считаться искусным дипломатом. Основа всего шпионаж, подстрекательство, доносы.
   Девушка была окончательно пьяна. Помолчав немного, она опять вернулась к разговорам о семейной жизни.
   - Мы только сейчас узнаем друг друга, - сказал я, чтобы успокоить ее, и у нас зарождаются связи, которые упрочат нашу любовь. Ни ты, ни я не свободны в своих действиях. Когда мы получим разрешения наших родителей, мы введем нашу жизнь в определенные рамки.
   Девушка встала и, взяв меня за руку, потянула за собой.
   - Встань, пойдем, я покажу тебе письмо моих родителей.
   Ганна отперла комод и достала из него маленькую склянку с изображением черепа. Это был яд, но, притворившись непонимающим, я спросил:
   - А что в этой склянке?
   - Это лекарство. Оно бывает нужно человеку только раз в жизни.
   Ганна почувствовала головокружение и пошатнулась. Я взял склянку из ее руки и усадил ее на диван.
   - Это лекарство, - проговорила она, немного отдохнув, - ответ, родителям, не желающим считаться с чувствами своих детей, ответ их упорству, - и, внезапно выхватив у меня склянку, Ганна принялась откупоривать ее.
   Я взял ее тонкие руки и стал целовать их. Склянку я спрятал в карман. Ганна громка зарыдала. На ее голос прибежала горничная, схватившись обеими руками за голову, принялась жаловаться.